В глубинах неба

Глава 8 Темна вода подо льдом

Бек и Пруглов переглянулись, словно беззвучно переговариваясь. В глазах биолога я увидел сомнение, он коротко мотнул головой. Бек слегка пожал плечами и сказал:

– Дело тут вполне ясное. Она успела заплыть достаточно далеко, а когда смещаются такие мощные пласты, шансов собрать что-то вменяемое почти не остается. К тому же требуется учитывать давление, скорость смещения льда… Мы называем это "эффект гильотины": края льда режут все, включая керамику и металл. Если посмотреть историю…

Пока он говорил, я быстро ввел в поиске "эффект гильотины". В общем доступе его не оказалось, только в закрытых исследованиях и докладах. Расплавленные колоссальным давлением фрагменты дронов, раскатанные в тонкие листы и причудливо искаженные манипуляторы, частично обугленная органика. Исследование ледяного щита оказалось делом крайне опасным. Бек тем временем продолжал:

– То, что комбинезон Евы был разрезан, как раз и понятно, учитывая, что случилось! И фрагменты металла ни что иное, как остатки оборудования, в него включенные! Так что Алексей Юрьевич, при всем моем уважении, вам не стоит продолжать настаивать именно на убийстве!

– А я буду! – Караваев вскочил с места, опустив сжатые кулаки на стол и уперев тяжелый взгляд в Бека. – Ваша лаборатория и раньше не раз была поймана за руку на подтасовке фактов, почему я должен верить вашим данным сейчас?

– Ну, знаете! Такого я от вас не ожидал! – Бек покраснел и тоже поднялся. Теперь они ломали друг друга взглядами. –Моя лаборатория – одна из лучших в системе… Да я… Я!

– Алексей Юрьевич, – подал голос до этого момента молчавший человек, который сидел отдельно от остальных. – У вас есть доказательства, что подтасовка фактов имела место?

Поиск по изображению вывел результат: Коваль Сергей Рубенович, 87 лет, биофизик. Совмещает работу с общим руководством внешней и глубинной станциями. Короткое видео показало, каким он был двенадцать лет назад, когда только начинались исследования на Европе: могучий старик, с длинными седыми волосами, аккуратной бородой и серыми глазами. С тех пор он мало изменился, разве что взгляд стал более тяжелым. Сейчас он сидел, подавшись вперед и опустив сомкнутые в замок пальцы перед собой.

– Я уверен, что проверять отчетность бесполезно, – экзопланетолог повернулся в сторону Коваля. – По крайней мере, без специального программного обеспечения. Но точно знаю, что как минимум один случай был.

– Вот! Вот! – Бек издевательски рассмеялся. – "Доказать не могу, но требую верить!"Алхимия и теория небесного эфира!

На Караваева было страшно смотреть. Он побагровел, на шее и лбу надулись вены. Экзопланетолог уже открывал рот, чтобы ответить, но Коваль его оборвал:

– Согласитесь, что это совсем несерьезно, друг мой. Все это требует доказательств, и доказательств серьезных. На голословных утверждениях строить теорию нельзя, мы не в правительстве, в самом деле!

Ученые за столами одобрительно загудели, я увидел, как торжествующе улыбается Бек.

– Скажите об этом Беку! – огрызнулся Караваев, но уже тише. Он как-то обмяк, опустился на свое место. – А доказательства я вам найду!

Я подождал еще пару секунд, на случай, если спор ученых еще не закончен, а затем спросил у поникшего экзопланетолога:

– Мне бы хотелось узнать, почему вы считаете, что это было убийство. У всего есть причины.

– Я сейчас объясню, – Караваев тяжело выдохнул и обвел тяжелым взглядом присутствующих. – И никто не будет лезть со своим сверхценным мнением, пока я не закончу!

Раздался возмущенный ропот, люди поворачивались, глядели на Коваля, но тот лишь развел руками:

– Постараемся, Алексей, постараемся.

– Все дело в исследованиях, которые вела Ева. – Экзопланетолог обращался теперь только ко мне. – Тут надо издалека, но я вкратце. Лаборатория Пруглова предназначена для изучения одноклеточных, там какие-то их пробы показали, что сложнее на Европе ничего быть не должно. И сначала только каких-то местных амеб нашли…

Пруглов громко фыркнул со своего места, его оборвали, а Караваев отмахнулся:

– Валентин, не углубляюсь, ты знаешь, что я в твоей специфике не понимаю. Так вот, что-то простое, как и предполагалось. Что-то кремниевое, и потому слабоактивное, не знаю конкретно. Но потом обнаружились многоклеточные на основе ДНК, и все как с ума сошли! Ну да, на Марсе тоже были находки, но там только следы, и все закончилось для жизни там миллиарды лет назад, но здесь нашлись живые!

Караваев говорил быстро, словно боялся, что его прервут, и от того фразы его были короткими и рваными, но основное я уловил. Ранние исследования, основанные на данных удаленных исследований, ясно давали понять, что на Европе нет ничего сложнее простейших. На этом, собственно, и строились начальные предположения, и открытие многоклеточных стало для всех неожиданностью. А когда оказалось, что она еще и родственна земной, все причастные буквально сошли с ума.

– Но что в этом открытии особенного? – спросил я. Ученые за столами удивленно зашушукались, кто-то негромко хохотнул, а Караваев объяснил:

– Понимаете, если мы видим, что чего-то нет и быть не может, то этого там не будет. Точка. Мы обнаружили только те маркеры, что обнаружили. И это может указывать только на то, что углеродная жизнь на Европе появилась извне, и совсем недавно, в пределах нескольких тысяч лет.

– Плюс-минус пятьсот. – Экзопланетолог пожал плечами. – Вы понимаете, что это значит?

– Если честно, не очень, – признался я. – Но уверен, что это очень важно. Но как это связано с произошедшим?

– Думаю, что напрямую, – подал голос Коваль. Он вздохнул и, осуждающе глядя на Караваева, продолжил: – Это недвусмысленно намекает, что в Солнечной по крайней мере в недалеком прошлом присутствовали высокоразвитые существа, не имеющие отношения к людям.

– Интригует, – ответил я. По спине пробежали мурашки размером с кулак, но я не подал виду. – И это они убили Еву Фишер за то, что она раскрыла их тайну?

– Послушайте, – Коваль покачал головой, – Ева действительно вела эти исследования, именно она заметила, что ДНК обнаруженной жизни схожа с нашей. Мы сперва предположили, что бактерии занесены сюда в середине двадцать первого века исследовательскими аппаратами, но они не могли так сильно измениться за прошедшее время, существующий уровень радиоактивности однозначно на это указывает. Ледяной панцирь такой толщины – отличная защита. К тому же, нам не удалось найти их эволюционных предшественников, что может служить доказательством, что этот вид существ попал на Европу не с Земли. А вот теперь спросите себя: стоит ли эта информация жизни человека?

Сказанное произвело эффект разорвавшейся бомбы. Ученые заголосили все разом. Они вскакивали с мест, грозили, размахивали руками. Над шумом взлетел высокий голос Пруглова:

– Что за бред, Сергей?! Мы уже обсуждали этот вопрос, и ты сам сказал, что гипотеза влияния извне здесь неприменима!

– Я отлично все помню, Валентин, и не отказываюсь от своих слов! – Коваль тяжело откинулся на спинку стула. – Более того, я утверждаю, что пришельцы тут ни при чем, все прозаичнее: Еву убили, чтобы присвоить результаты исследований!

Краем глаза я следил за Караваевым, тот сидел со смешанным выражением на лице. Радость и недоверие поочередно сменяли друг друга, но чаще появлялась надежда. Улучив момент, когда шум немного стих, он спросил у Коваля громко, чтобы слышали все:

– Сергей Рубенович, кого же вы обвиняете?

– Никого конкретно, – тот развел руками. – Для этого у нас есть следователь. Вячеслав Сергеевич, что вы скажете?

– Для начала я скажу, что отсюда никто не выйдет, пока не получит на то моего разрешения. Есть тут комната, где я могу проводить допросы?

Такая комната нашлась, маленький узкий чулан под верхними рядами. Низкий потолок давил, места едва хватало для раскладного стола и пары стульев. Я занял место лицом к двери, настроил запись, а затем ко мне один за другим потянулись растерянные ученые. У каждого эта растерянность проявлялась по-своему, кто-то вытирал пот с лица и шеи огромным платком, одни улыбались, заискивающе глядя в глаза, другие злились, накручивая себя и заранее готовясь к противостоянию и ложным обвинениям. Но всех объединяло одно: глубокая растерянность. Они входили, обводя помещение отсутствующими взглядами, врывались, громко хлопая дверью, негромко скреблись в пластиковую обивку, прежде чем войти, прокрадывались тенью. На общение с каждым ушли часы, но в итоге дело начало проясняться.

Ева много времени проводила снаружи до обнаружения многоклеточных. Она на скутере забиралась так далеко, что пропадала с радаров, а однажды исчезла на сутки, и отправленные на поиски дроны не сумели ее обнаружить. Через несколько часов пришлось отправить всех пятерых оставшихся русалок станции, и Еву обнаружили почти случайно. Скутера с ней не оказалось, а сама она была серьезно ранена: обожженные руки и часть лица, не закрытую маской пришлось долго восстанавливать. И при ней обнаружили контейнер с образцами, в которых оказались те самые образцы. После возвращения Ева взялась за работу и почти сразу сделала открытие.

Это открытие буквально поставило всех на уши. Подняли старые записи, и все как одна указывали, что ничего подобного здесь быть не может. На что Коваль заметил, что маркеры жизни были обнаружены в струях, что выбрасывались из разломов, еще в самом начале исследования системы Большого Ю, но жизнь на Европе концентрируется у дна, ее мало, и поднимается она конвекционными потоками, а с учетом глубины океана на это может уйти достаточно много времени. Обнаруженные Евой организмы обнаружены пока только в одном месте, их мало и широко распространиться они не успели.

Колоссальное давление у дна не дает воде закипать возле черных курильщиков при самых чудовищных температурах. При этом вокруг очень холодно, что позволяет жизни существовать в узкой полоске с пригодными условиями. Сейчас организованы беспилотные экспедиции для поиска новых очагов, но до сих пор они ничего не обнаружили.

Люди, делившие с Евой лабораторию, рассказали, что русалка предпочитала работать над своим открытием одна, и к тому же шифровала результаты.По словам одного из ее коллег, она использовала какой-то особый код, ходили слухи, что такое шифрование используют военные. Она ни подтверждала этого, ни отрицала, но расшифровать записи до сих пор не удалось. По поводу работы она ни с кем не говорила, хоть в остальном вела себя обычно.

Другой коллега наоборот отметил, что Ева стала более замкнутой, в кают-компании на общих сборах казалась отчужденной, вечно погруженной в себя.

Третий после недолгих размышлений сказал, что Еву здесь все любили, особенно другие русалки, хоть и поговаривали, что у них там какие-то свои разборки. Но он был уверен, что это обычные рабочие моменты. Ева всегда охотно помогала в работе снаружи, но с появления в чашках Петри новых питомцев вытащить ее из лаборатории стало очень сложно. А позже никто и не пытался уже.

Когда на стул передо мной опустился Пруглов, я спросил в лоб:

– Скажите, почему вы утверждаете, что Ева отправилась к поверхности из-за нехватки людей? Мои данные показывают, что она числилась, как дополнительный участник, значит, партия была полной.

– Она вызвалась сама! – Валентин подался вперед, глядя на меня исподлобья. – Сама! У меня все отмечено!

– Я не это имею в виду. Что заставило вас заявить, что вам не хватает людей?

– А это правда! – он продолжал смотреть мне в глаза. – Не то чтобы мы тут совсем зашивались, но я надеюсь, что новых пришлют. Вы насчет оттока кадров в курсе, так к чему вопросы? Когда мы найдем новые источники нетипичной для Европы жизни, важно, чтобы люди были тут уже, а не спешно готовились к работе!

Спорить с ним я не мог. Пруглов ушел, а его место занял человек, отвечающий за связь. Он рассказал, что за пределами связи Ева общалась в основном с Ромашиным. Выяснилось, что знакомы они были еще до Юпитера, это стало понятно из сохранившихся записей разговоров, которые подняли, когда Ева погибла. Сергей Ромашин и Ева Фишер были сиротами, воспитанниками одного интерната. В морфы подались одновременно, заключили договор, едва только появилась возможность. Оказавшись в системе Большого Ю, часто созванивались.

– Как вы считаете, могли они где-то встречаться? – спросил я.

– Нет, – он мотнул головой, – точно нет. Ева не покидала станции, и к нам никто просто так попасть не может.

– Может, переписывалась?

– Ну, исходящий трафик был, но опять же шифрованный, и получателя отследить тоже не получится.

Когда он ушел, я открыл запись последнего разговора Евы. Голос русалки оказался слишком высоким для человека, но странным образом приятным и очень контрастировал с низким голосом Ромашина.

– Привет. Ну, как ты?

– Хорошо. Как всегда. Копаюсь тут, всю голову сломала, что еще попробовать. У нас может…

– У тебя уже бывало такое, – оборвал Ромашин. – Вспомни, как с Матильдой, успокойся.

– Ха-ха, точно, рассмеялась Ева и через паузу продолжила: – Слушай, не дождусь, когда тут закончу и смогу к тебе наконец вырваться!

– Ну так чем не повод? Заканчивай скорее! Ладно, мне пора, жду встречи.

Обычный пустой разговор, и вроде бы ничего в нем особенного. Я даже отправил запрос об упомянутой Матильде, и удивился, получив ответ из местной поисковой системы. Это была всего лишь девушка, с которой они общались в интернате, они не особо дружили, а в какой-то момент Матильду перевели в другой интернат. Странным здесь было, что информация нашлась так быстро, такое может быть только если ей уже интересовались, и данные, запрошенные на Земле, сохранились и тут. Это могли сделать и после того, как изучили разговоры, вот как я сейчас, но на всякий случай я пометил себе изучить вопрос Матильды подробнее.

В итоге опроса мне так и не удалось составить какой-то конкретной картины. Примерно половина из коллег Евы имели тот или иной интерес в ее исследованиях, но недостаточный для убийства. Правда, не удалось пообщаться с другими русалками, они все оказались в полях и возвратиться должны были не раньше следующих суток. Но зато теперь от Евы тянулись две интересные ниточки. Одна старая, к Ромашину, стала прочнее после того, как я узнал об их связи на Земле. Вторая вела к покойному радиоастроному Хоффману через предположение о возможном присутствии на Европе инопланетной разумной жизни. Я сообщил Ковалю, что дело еще не закрыто, пусть присматривается к своим, а я продолжу копать в других местах.

Мне все-таки придется лететь на закрытый спутник.Но для этого мне требуется допуск. Нужно выяснить, какого рода исследования там проводятся. Караваев проводил меня обратно, всю дорогу он молчал, демонстративно стараясь не смотреть мне в глаза. Когда мы оказались в лифте и он пристегнул мой скафандр к креплениям, я переключился на приватную радиочастоту и спросил:

– Алексей Юрьевич, вы хотите мне что-то сказать?

Караваев мялся недолго, наконец, прохрипел сдавленно:

– Я был уверен… что вы разберетесь! Что найдете, кто убил Еву! Кто…–Он рывком притянул себя к креплениям, зазвучал сигнал готовности. Кабина дернулась и поползла, медленно набирая скорость.– У меня только на вас надежда была, а теперь?

– Ничего еще не закончено, Алексей Юрьевич. Наоборот, мне удалось кое-что прояснить.

– И что же? – в голосе его появилась надежда. – Вы уже знаете, кто это?

– Нет, но думаю, скоро узнаю. Сколько нам до поверхности?

– Что..? А… Час, не больше.

Я мысленно зарычал. Никогда не привыкну к здешним расстояниям!