Умереть в Италбаре

Глава 2

В самой высокой башне самого большого некогда космопорта сидел он, человек, восставший против Империи.

Идиотизм? — спросил он себя. Нет, потому что за мной бессмысленно охотиться.

Глядя вниз, на океан, ставший на секунду видимым, он охватил мысленным взглядом все бушующие мили расстояния, лежащие за Манхэттенской Цитаделью — его домом.

Могло быть и хуже.

Хуже?

В порту пусто, и ты бессмысленно сучишь пальцами… Глядя на воды, он следил, как гигантский клуб дыма затмевает их, подобно раскрывающемуся вееру.

Когда-нибудь, может быть…

Доктор Малакар Майлс был единственным обитателем Земли, её монархом, властелином. Никому другому Земля была просто не нужна.

Он смотрел вниз. Сферическое окно открывало ему вид на половину того, что осталось от Манхэттена.

Дымок превратился в огромное облако, и зеркало, установленное под нижним углом, показало Малакару оранжевое пламя.

Оно сверкало.

Его экраны поглотили сверкание.

Оно горело, оно излучало радиацию.

Экраны поглотили и это тоже.

Были времена, когда он обращал внимание на такие мелочи.

Он посмотрел вверх и увидел мёртвую луну в первой четверти.

Малакар ждал три секунды, десять.

Появился корабль, и он вздохнул.

— Моему брату плохо, — сказал Шинд. — Ты даёшь ему ещё лекарства?

— Да.

— А вот этого надо было ожидать. Берегись.

Перед тем, как уйти в лабораторию, Малакар ещё раз посмотрел на то, что было когда-то сердцем Нью-Йорка. Ненасытные серебристые лианы с длинными, жёсткими листьями обмотали нижние этажи убитых зданий. Дым исчернил их, иссушил. Но они продолжали расти. Малакар видел, как они растут. Человек уже не мог жить в этих кирпичных каньонах.

Без всякой причины Малакар нажал кнопку, и ядерная ракета малой мощности распылила здание на несколько миль от его башни.

— Я дам твоему брату каранин. Он подстегнёт дыхание.

— Но не только, он сделает ещё много хорошего.

— Да.

— Значит, нужно его дать.

— Сходи и принеси его в лабораторию.

— Сейчас.

Малакар ещё раз оглядел своё королевство и пятна океана, видимые сквозь дым, потом спустился с верхней палубы. Единственный обитатель планеты, он не ощущал к ней ни родительской привязанности, ни сыновней почтительности, ни отвращения.

Шахта вынесла его на нижний уровень цитадели. В коридоре он для проверки пересёк три луча сигнальных систем. Войдя в лабораторию, он увидел, что Тув, брат Шинда, уже ждёт его.

Малакар достал лекарство из распределителя в стене и впрыснул его в тело малыша.

Подождал. Минут десять.

— Как он?

— Жалуется на болезненность укола, но ему лучше.

— Хорошо. Теперь отвлекись и расскажи мне, зачем пожаловал Морвин.

— Он твой друг. И мой тоже. С давних пор.

— Так почему ты говорил: «берегись»?

— То, что он несёт с собой, может оказаться опасным для тебя.

— Что именно?

— Скорее всего, информация.

— Новости, которые могут убить меня? У радикалов с ОЛ с их ракетами ничего не получилось… Так что там у Морвина?

— Не знаю. Я говорю как представитель расы, способной изредка улавливать фрагменты будущего. Иногда я ЗНАЮ. Мне это снится. Но я не понимаю, как это происходит.

— Ладно… Опиши состояние брата.

— Дыхание немного затруднено, но сердце работает свободнее. Мы благодарим тебя.

— Значит, снова получилось. Хорошо.

— Не хорошо. Я вижу, что жизнь его подойдёт к концу через два запятая восемь земных года.

— Что от меня требуется?

— Со временем — более сильные лекарства. Ты добр, но нужно будет стать ещё добрее. Возможно, специалист…

— Мы можем позволить себе это. Мы раздобудем ему дучшего специалиста. Расскажи что ещё плохо.

— Скоро начнут разрушаться стенки кровеносных сосудов. Это в полной мере проявится примерно через шестнадцать земных месяцев. Потом ухудшение пойдёт быстрее. Не знаю, что я буду тогда делать.

— Тогда всё будет зависеть от моей заботы, и я обещаю, что не стану медлить. Поговори с ним и успокой.

— Именно этим я сейчас и занимаюсь.

— Включи меня.

— Момент…

...и в мозг недоразвитого ребёнка, но более чем недоразвитого. Захваченный потоками, втянутый внутрь, Малакар видел и ощущал…

...всё, что когда-то видели эти глаза, осталось; и уж Малакар позаботился о том, чтобы видели они как можно больше.

Такой бесценный инструмент не выбрасывают только потому, что. счёт от доктора оказался слишком велик.

Малакар обозрел этот погружённый во мрак мозг, двинулся сквозь него. Шинд поддерживал связь. Карты неба и планет, миллионы страниц, лиц, сцен, диаграмм. Пусть идиот ничего не понимает, но в мозгу его всё, что видели эти жёлтые глаза, нашло своё место. Малакар двигался осторожно.

Нет уж, никогда не откажется он от этого идеального склада в мохнатой голове.

Внезапно вокруг него зазвенели чувства. Малакар оказался вблизи центра боли и страха смерти — не вполне представляемой, и потому более ужасной — кипящего, кошмарного места, где полусформировавшиеся образы ползали, извивались, горели, кровоточили, замерзали, растягивались и рвались. Что-то внутри его самого отразило эти чувства. Это был первобытный ужас создания божьего, противостоящего пустоте, пытающегося заселить эту пустоту ужаснейшими порождениями замутнённого сознания.

Чаще всего это удавалось с блеском…

— Шинд! Вытащи меня!!!

...и вот он снова в своей лаборатории, рядом с раковиной.

Оказался ли приобретённый опыт полезным?

Малакар решил, что — да.

— Дозу я буду повышать как можно медленнее. Не разрешай ему напрасно мучить себя.

— Тебе понравилась его память?

— Ты чертовски прав, понравилась, и я сделаю всё, чтобы сохранить её?

— Хорошо. Оценка продолжительности его жизни может оказаться несколько завышенной.

— Я буду ориентироваться на неё… Расскажи мне побольше про Морвина.

— Он в глубоком беспокойстве.

— Как и все мы, правда?

— Скоро он приземлится и придёт сюда. Мне кажется, его гнетёт страх, посеянный людьми из того места, которое ты ненавидишь.

— Скорее всего. Ведь он живёт среди них.

Малакар мельком глянул на открывшиеся перед ним картины Земли.

Он включил экраны, которые показывали большую часть поверхности планеты, только чтобы протянуть эти несколько минут, и скоро выключил их, потому что изменившиеся очертания континентов утомляли его. Житьё на вулкане, только потому, что это место было когда-то дорого, приучило его к худшему из того, что могли показать экраны. Земля ещё многое значила для Малакара, но он не в силах был изменить её нынешний облик…

Он проследил за кораблём, за тем, как из него выходит Морвин, и нацелил на него несколько оборонительных систем.

Что же я делаю? — задумался он. Ведь должен же человек хоть кому-нибудь доверять!

Тем не менее он следил за Морвином, пока тот не приблизился к воротам цитадели, и вёл над ним шар, из которого в любую секунду готова была пролиться огненная смерть.

Одетая в космический скафандр фигура остановилась, и Морвин посмотрел вверх. Нажатием кнопки на обширной панели Малакар убрал шар.

Замигала белая лампочка, и он повернул верньер, впустив треск статических разрядов и голос:

— Сэр, я пришёл только за тем, чтобы сказать «Привет!» Если вы хотите, чтобы я ушёл, я уйду.

Малакар тронул другую кнопку.

— Нет. Заходи. Это всего лишь меры предосторожности.

Но он продолжал следить за каждым шагом Морвина, вводя данные о его передвижении в боевой компьютер. Он просветил Морвина рентгеном, взвесил его, измерил пульс и кровяное давление, снял энцефалограмму. Он ввёл эти данные в другой компьютер, который проанализировал их и вернул в боевой.

РЕАКЦИЯ ОТРИЦАТЕЛЬНАЯ — вспыхнуло на дисплее, как он того и ожидал.

— Шинд? Что скажешь?

— Я сказал бы, что он и в самом деле хочет поздороваться.

— Хорошо.

Малакар открыл ворота своей крепости, художник вошёл в огромный холл и уселся на плавающий диван.

Раздевшись, Малакар ступил в туманную завесу, которая за время прохождения помыла и побрила его. В гардеробной Малакар быстро оделся, спрятав на теле всего несколько видов обычного оружия. Потом он спустился на нижний уровень и вошёл в холл с другой стороны.

— Привет, сказал он. — Как дела?

Морвин улыбнулся.

— Здравствуйте, сэр. В кого это вы стреляли, когда я снижался?

— В призраков.

— О? Ну и как? Попали?

— Ни разу… К сожалению, на Земле нет больше виноградников, но у меня ещё остались кое-какие запасы их даров. Не против?

— Конечно, нет.

Малакар налил два бокала и передал один Морвину.

— Глоток за твоё здоровье. Потом — обед.

— Спасибо.

Бокалы звякнули.

Гейдель встал. Потянулся. Лучше. Значительно лучше. Он проверил свои руки, ноги. Кое-где ещё болело… Кое-какие мышцы свело — он помассировал их. Повертел головой из стороны в сторону.

Потом подошёл к грязному окну сарая и выглянул на улицу.

Длинные тени. Снова вечер.

Гейдель рассмеялся.

Перед его полусонными глазами проплыло печальное синее лицо.

— Прости меня, Леди, — сказал он, уселся на ящик и стал дожидаться ночи.

Он чувствовал, как сила поёт в его болячках, и в новой, незаживающей язве на правой ладони.

До чего же хорошо!

В ожидании колокола Дейлиг с Диглы, как то было в его обычае, размышлял. Он сидел на балконе, наполовину прикрыв веками глаза, и не замечал океана, к которому было обращено его лицо.

Случилось то, к чему долгое служение богам не смогло подготовить его. Он никогда не слышал ни о чем подобном, хотя религия, обряды которой он отправлял, была весьма многообразной и чрезвычайно древней.

Невозможно не представить этот феномен галактического масштаба вниманию Имён. Но Имена странно безразличны к делам своих храмов. В основном Носители Имён общались друг с другом по делам, касающимся украшения планет, в которых почти все они принимали участие.

Не будет ли наглостью с его стороны обратиться непосредственно к одному из Тридцати Трёх Живущих?

Вероятно.

Но если они пребывают в неведении, разве не его долг обратить их взгляд в нужном направлении?

Он размышлял. Он размышлял долго.

Когда прозвенел колокол, он встал и пошёл к передатчику.

Нечестно, решил Гейдель, хотя именно этого он хотел, и теперь это казалось ему совершенно необходимым. Но в то время, когда он предпринял необходимые действия, у него были другие намерения, и это обстоятельство отняло у случившегося пикантность, вкус, который в противном случае был бы куда слаще.

Он шёл по улицам Италбара. Нигде не было света. Ничто не двигалось под сверкающими звёздами.

Он снял вывеску, извещавшую о карантине, посмотрел на неё, разорвал, уронил клочки на землю, и пошёл дальше.

Он хотел прийти ночью, измазать дверные ручки гноем своих язв, провести скрюченными пальцами по перилам, залезть в магазин и плевать на пищу.

Где они все? Умерли, умирают, разбежались. Город ничем не напоминал тот Италбар, каким Гейдель увидел его в первый вечер, с холмов. Тогда у него были другие намерения…

Он искренне сожалел о том, что оказался орудием смерти случайно, а не по своей воле.

Но будут другие Италбары… и планеты, полные Италбаров.

На перекрёстке, где мальчик пожал Гейделю руку, он остановился и вырезал себе посох.

На месте, где мужчина предложил подвезти его, он остановился и плюнул на тротуар.

Прожив столько лет в одиночестве, Гейдель чувствовал, что понимает природу человека лучше тех, кто прожил всю жизнь в городах. Видя, он мог судить.

Сжимая посох, он вышел из города в направлении холма. Ветер развевал его волосы и бороду, звёзды Италбара сияли в его глазах.

Он улыбался.

Малакар поудобнее вытянул свои обвешанные оружием руки и ноги, подавил зевок.

— Ещё кофе, Морвин?

— Спасибо, капитан.

— Значит, ОЛ хочет разжечь старые страсти и использовать меня, как предлог? Прекрасно.

— Мне это было представлено несколько иначе, сэр.

— В итоге получается одно и то же.

Не могу я доверять тебе, решил Малакар, хотя сам ты считаешь, что заслуживаешь доверия. Ты был прекрасным заместителем, и всегда нравился мне. Но артистические натуры никогда не отличались надёжностью. Ты ушёл туда, где покупают твои картины. С этим твоим телекинезом, направь его на ядерный реактор, мы смогли бы снова поработать вместе. Плохо… Почему ты не куришь ту трубку, что я подарил тебе?

— Он думает сейчас именно об этом, — сказал Шинд.

— О чем он ещё думает?

— Информация, которой я боялся, не выделяется среди его мыслей. А если как-то и выделяется, я не могу признать её опасной.

— Морвин, мне хотелось бы попросить тебя об одолжении.

— Сэр?

— Это касается тех сонных шаров, которые ты делаешь…

— Да?

— Мне хочется иметь такой же.

— Был бы рад, но у меня нет с собой нужного оборудования. Знай я, что вы заинтересуетесь, я бы…

— Мне понятен сам принцип твоего искусства и, вполне вероятно, что оборудования моей лаборатории нам должно хватить…

— Нужны ещё наркотики, телепатическая связь… сам шар.

— …сам я — доктор медицины, мой друг — телепат, он может и передавать и посылать мысли. Что касается шара, мы его сделаем.

— Что ж, интересно будет попробовать.

— Отлично. Почему бы нам не начать… прямо сейчас?

— Не возражаю. Знай я о вашем интересе раныше, я и сам давно предложил бы свои услуги.

— Я задумался об этом совсем недавно, а сегодняшний день ничем не хуже любого другого.

Гейдель путешествовал сквозь джунгли Клича. На лодке он проплыл по реке Барт сотни миль, останавливаясь в деревнях и маленьких городках.

Внешне. он теперь и в самом деле напоминал святого подвижника — казался выше и сильнее, глаза его и голос привлекали внимание толпы. Одежда его превратилась в лохмотья, спутанные грязные волосы развевались по ветру, тело покрылось бесчисленными язвами, гнойниками, опухолями, неприятного цвета пятнами. Он проповедовал, и люди слушали его.

Он проклинал людей. Он говорил о жажде насилия, изначально живущей в их душах и о зле, формирующем глубины сознания.

Он говорил о человеческих преступлениях, взывающих о правосудии, и возглашал, что правосудие свершилось. Он говорил, что акт покаяния лишён всякого смысла, и убеждал людей провести оставшиеся часы в устройстве своих дел. Никто не смеялся, услышав эти слова, хотя потом многие улыбались.

Кое-кто, однако, повиновался.

Возвещая таким образом День Уничтожения, Гейдель шёл от деревни к городу, от города к столице; и ни одно его пророчество не осталось неисполненным.

Немногие оставшиеся в живых начали считать себя, по какойто смутной причине, избранными. Но избранными кем, или зачем, они не имели ни малейшего представления.

— Я готов, сказал Малакар.

— Хорошо, — -согласился Морвин. — Начнём.

Какого черта ему нужно? спросил он себя. Капитан никогда не был склонён к самоанализу, к каким бы то ни было эстетическим чувствам, и вдруг ему захотелось обзавестись в высшей степени личным произведением искусства. Неужели он изменился? Нет, надеяться на это было бы ошибкой. Его вкус в украшении своего обиталища остался ужасным, и ничто в его убранстве не изменилось со времени моего последнего посещения. Его намерения, планы, желания не претерпели изменений. Нет. Его просьба диктуется отнюдь не эмоциями. Тогда чем же?

Морвин следил, как Малакар впрыскивает себе в руку прозрачную жидкость.

— Что это за наркотик? — спросил он.

— Просто слабый галлюциноген. Подействует через несколько минут.

— Но, капитан, вы ещё не объяснили мне, к чему готовиться… что, так сказать, воплощать.

— Этим я только облегчаю твою задачу, — сказал Малакар, укладываясь на кушетку. — Я скажу — через Шинда — когда всё будет готово. Тебе останется только ударить по кнопкам и запечатлеть именно то, что сформируется к тому моменту в моем сознании.

— Это подразумевает участие в процессе вашего сознания и непременно приведёт к ослаблению силы и чёткости видения. Поэтому, сэр, я предпочитаю пользоваться своими собственными медикаментами.

— Не волнуйся, образ будет ясным и чётким.

— Сколько придётся ждать, пока видение достигнет необходимой чёткости?

— Минут пять. Оно придёт внезапно, но останется достаточно долго, чтобы ухватить его.

— Постараюсь, сэр.

— Постарайся, Морвин. Это приказ. Я уверен, что таких сложных заказов у тебя ещё не было. Но я хочу, когда проснусь, увидеть перед собой законченную работу.

— Слушаюсь, сэр.

— Почему бы тебе ненадолго не расслабиться?

— Да, сэр.

— Шинд?

— Я здесь, капитан. Он всё ещё в недоумении, не понимает, почему вам захотелось этого, и что это будет такое. Не будучи в состоянии ответить на эти вопросы, он решил обойти их. Скоро я всё узнаю, говорит он себе, хочет успокоиться и выполнить приказ. Он очень напряжён — ладони потеют, и он вытирает их о брюки. Пытается контролировать своё дыхание и частоту сердечных сокращений. Успокаивается. Поверхностные мысли теряют интенсивность… Вот! Он делает со своим мозгом что-то, чего я не могу понять. Очевидно, готовит себя к появлению своего необычного таланта. Теперь он по-настоящему спокоен, и сознаёт это. В нем не осталось ни эрга напряжения… он может позволить себе мечтать. Всплывают непрошеные мысли, и так же легко уходят. Завитки, клубочки, ничего особенно выдающегося.

— Не ослабляй внимания.

— Подождите! Что-то… что-то…

— Что?!

— Шар… это каким-то образом связано с шаром…

— С каким? С тем, который мы сделали?

— Нет, этот шар — только предлог, он успокоился, и мозг его спокойно странствует… Шар… другой шар, другой…

— На что он похож?

— Большой, на фоне звёзд. Внутри…

— Что?

— Человек. Человек мёртв, но двигается. Вокруг него много всякого медицинского оборудования. Шар — звездолёт… Би Колли…

— Пелс. Мёртвый доктор. Экзопатолог. Я читал его статьи. Ну и что?

— Для Морвина — ничего, но образ уже ушёл, и снова возникли клубящиеся мысли. Тут есть кое-что для меня… то, что мне снилось. О чем я предупреждал тебя… те самые новости, или что-то, с ними связанное.

— Я узнаю, что это такое.

— Только не от Морвина, он сам ничего не знает. Мысли Морвина говорят только о том, что существует некоторая информация, которую можно получить вместе с новостями о Пелсе. Я… Капитан, простите меня! Я оказался невольным их пособником! Это как в моем сне, несколько недель назад. Путь к трагедии пролегает не через Морвина… через Пелса! Лучше бы я промолчал! Избегайте всего, что связано с мёртвым доктором!

— Странно. Совершенно непонятный поворот событий… Но мы раздобудем нужную информацию и осмыслим её позже. Давай теперь займёмся нашим «сном».

— Подождите, капитан. Не будет никакого «позже». Гоните Пелса из мыслей и никогда не вспоминайте о нем!

— Не сейчас, Шинд. Помоги мне покопаться в воспоминаниях твоего брата.

— Хорошо. Я помогу. Но…

— Давай, Шинд!

И вот Малакар снова там, он идёт по коридорам библиотеки, по коридорам чужого мозга. Всё, что когда-либо испытывало это создание, от слабых дородовых ассоциаций до восприятия текущего момента времени, лежало перед ним. Но он искал тот печальный, воспалённый узел сознания, близ которого побывал раньше. Обнаружив его, Малакар подошёл поближе, и попробовал поглубже проникнуть туда, где смешались боль, смерть и ужас. Это был сон, который снился Туву раньше, но память несчастного сохранила его, как и все другие. Сны эти висели на стенах картинной галереи его агонии. Закрученное штопором пятно, две струи извивающиеся ноги; всё существо пронизано светящимися линиями, напоминающими хвост зелёной кометы; слабое световое пятно заполняло размытый, напоминающий человеческое лицо контур — ничего подобного Малакар никогда не видел — ужасное лицо — маска пребывающего между жизнью и смертью. Красные слезы стекали с этого лица на серебристый хрустальный пейзаж… или на языки серебристого пламени. В центр жуткого изображения и швырнул Малакар звёздную карту Объединённых Лиг, и каждое солнце в ней было таким слабым, что казалось клеточкой умирающего тела…

— ДАВАЙ, ШИНД!

Морвин пронзительно закричал.

Малакар знал, что тоже кричит, но не мог остановиться, пока Шинд не вытащил его из мозга умирающего.

Потом, подобно молнии, ударила тьма.

Планета, именуемая Клич, исчезала позади. Через несколько часов Гейдель сможет выйти из системы и нырнуть в подпространство. Он отвернулся от пульта управления и из деревянного ящичка вытащил тонкую сигару. Ящик этот он взял в магазинчике, за прилавком которого лежал мертвец, в космопорту, полном мертвецов.

На этот раз всё произошло значительно быстрее — эпидемия почти мгновенно охватила огромную территорию. Что же это было такое? Гейдель даже не узнал симптомов. Неужели организм его стал источником, рождающим новые болезни?

Он зажёг сигару и улыбнулся.

Язык Гейделя распух, глаза пожелтели. Очень мало здоровой кожи осталось на его теле. Весь он превратился в пёструю массу болячек и опухолей.

Гейдель улыбался и выпускал струйками дым, пока глаза его не упали на отражение в выключенном боковом экране.

Улыбка исчезла. Он отложил сигару и, всматриваясь в своё лицо, наклонился поближе к экрану. После Италбара, где всё началось, он впервые видел своё лицо.

Он рассмотрел все линии, места, похожие на ожоги, чёрные рубцы, пересекавшие щеки.

Какой-то внутренний импульс возник именно в этот момент для того, чтобы собрать в кулак все его внутренности.

Тяжело дыша, Гейдель отвернулся от экрана. Руки его тряслись.

Для достижения желаемого эффекта мой внешний вид не обязательно должен быть столь отталкивающим, решил он. Три недели в суб-про, прежде чем я долечу до Вершины. Можно подлечиться и очиститься.

Гейдель снова сунул в рот сигару и запыхал ею. Левую руку он положил так, чтобы не видеть её. Ни разу больше не взглянул он на боковой экран.

Корабль вошёл в режим гипердрайва. Гейдель включил передний экран и принялся рассматривать звёзды. Они вращались вокруг некой точки, находящейся строго по курсу: некоторые — по часовой стрелке, некоторые — против. На мгновение Гейделю представилось, что это Вселенная вращается вокруг него.

Потом он откинул спинку кресла, закрыл глаза и отправился в долгий путь по тропинке, на которую не ступал со времён Италбара.

...Быстрой походкой сквозь туман.

Синева, синева, синева. Синие цветы, похожие на змеиные головы. Экзотические запахи. Голубая луна над головой, голубые лианы поперёк звёзд.

Вверх, в сад…

Синие насекомые роились вокруг и, когда он взмахнул рукой, чтобы отогнать их, увидел руку.

Что-то не так, решил он. Стоит мне явиться сюда, и я становлюсь единым целым.

Он прошёл дальше в сад и почувствовал некоторые перемены, хотя и не мог понять, чем они вызваны.

Он посмотрел вверх, но на небе была только неподвижная луна.

Он прислушался, но не услышал птичьих песен.

Туман струился вокруг его ног. Первый сверкающий камень, на который он наткнулся, всё ещё разбрасывал вокруг голубоватые отблески синего. Но бабочек не было. Сам камень местами затянуло паутиной, внутри которой висели десятки синих гусениц, изгибавшихся и постепенно распрямлявшихся. Глаза их сияли подобно осколкам сапфира. Пока он смотрел на гусениц, все они ухитрились повернуться в его сторону и поднять головки.

Проходя мимо других камней, он не рассматривал их, но со всё возрастающим отчаянием разыскивал скопление особенно высоких кустов.

Заметив их, он поспешил вперёд и, как всегда, свет померк при его приближении. Он увидел летний домик.

Никогда прежде он не видел его таким. Всегда он казался ему тенистым, мирным, прохладным. Теперь же каждый камень, чётко обрисовав свои контуры, горел холодным синим светом. Внутри домика была абсолютная тьма.

Он остановился. По телу прокатилась волна холода. Потом волна дрожи.

Что же именно изменилось? спросил он себя. Раньше всё было по-другому. Неужели она рассердилась на меня? За что? Наверное, не следует входить. Нужно ждать снаружи, пока не придёт пора возвращаться. А может быть, возвращаться нужно прямо сейчас? Воздух пересыщен электричеством, как перед грозой.

Он стоял и ждал. Ничего не происходило..

Кожу закололо сильнее. Начала конвульсивно подёргиваться шея, потом руки и ноги.

Он решил уйти, но что-то лишило его способности двигаться.

Вдруг его повлекло вперёд. Это было не желание, но тяга. Пульсируя каждой клеточкой тела, он сделал первый шаг.

Когда он вошёл, чувства его отличались от тех, с которыми он входил сюда раньше. На этот раз он боялся увидеть тень улыбки, дрогнувшую ресницу, прядь волос, отблеск синего лунного света на беспокойном плече. На этот раз он надеялся, что она не появится.

Он подошёл к каменной скамье, тянущейся вдоль стены, сел.

— Гейдель фон Хаймак! — пришли слова, и он захотел встать и убежать, но не смог сдвинуться с места. В словах чувствовалось болыше шипения, чем раньше, и дыхание их покрыло инеем его щеки.

— Почему ты не смотришь на меня, фон Хаймак? Раньше ты всегда рад был возможности лицезреть меня.

Он молчал. Она оставалась та же, но… другая. Всё стало другим.

— Гейдель фон Хаймак, ты не отвечаешь и не смотришь на меня! В чем дело?

— Леди…

— Не старайся быть вежливым. Достаточно и того, что соизволил, наконец, прийти.

— Не понимаю.

— В конечном счёте ты поступил правильно. Теперь звёзды изменили свой полет, а моря сбросили цепи.

У неё чудесный голос, решил он. Мелодичнее, чем прежде. Меня просто испугала внезапная перемена… И сад стал красивее.

— Ты заметил перемены и одобрил их. Это хорошо. Скажи мне, что ты думаешь о своей новой силе?

— Я радуюсь. Люди ничего не стоят и заслуживают только смерти. Чем больше будет у меня власти, тем больше их умрёт.

— Так и будет! Поверь мне! Скоро ты приобретёшь возможность испускать споры, убивающие за сотни километров. А потом настанет время, когда тебе будет достаточно ступить ногой на планету, чтобы убить на ней всё живое.

— Я ненавижу только людей. Это они чуть не убили меня. Неразборчив и жесток только человек. Другие расы, другие формы жизни не интересуют меня.

— Но если ты собираешься служить мне — а ты уже решился — жизнь в любом проявлении станет твоим врагом.

— Леди, я не собираюсь заходить так далеко. Не все формы жизни причиняли мне зло.

— Чтобы поразить преступника, ты должен пробиться сквозь ряды невинных. Другого пути нет.

— Я буду избегать планет, на которых нет людей.

— Хорошо. На какое-то время. Ты всё так же счастлив в моем обществе?

— Да, Мира-о…

— Не коверкай моё имя. Если уж ты не можешь обойтись без него, произноси его правильно: Арим-о-мира.

— Прости меня, Леди! Я думаю…

— Прекрати думать. Исполняй мои повеления.

— Конечно.

— С той новой силой, что растёт в тебе с каждым днём, ты возьмёшь лучшее от двух вселенных. Лишь пока ты здесь, спящее тело твоё лишено знаков власти. Оно мирно похрапывает в той скорлупке, которой ты пользуешься для передвижения между мирами. Когда ты проснёшься, силы твои возрастут, а знаки на твоём теле станут яснее, чем когда-либо.

— Зачем это? Помнится, недавно всё было наоборот.

— Божественная власть дана тебе потому, что ты перестал быть человеком, и решил стать богом.

— Я надеялся, что ты очистишь меня на какое-то время, потому что я обнаружил, что становлюсь с каждым днём всё уродливее.

Она рассмеялась.

— Ты? Уродливее? Клянусь всеми Именами, ты прекраснейшее из всех живых существ. Встань на колени и восхищайся мной. Я потребую от тебя сексуального поклонения, и только потом провозглашу тебя своим вечным слугой.

Он поднял голову и впервые увидел её лицо.

И пал на колени.

Очнувшись, Малакар сделал себе укол настоящего транквилизатора, шприц с которым держал наготове. Первым уколом он ввёл дистиллированную воду. Занимаясь этим, он ни разу не позволил себе взглянуть на шар.

Потом он встал, чтобы проделать такую же процедуру со всё ещё пребывающим в беспамятстве Морвином, но помедлил.

— Почему он не приходит в себя, Шинд?

— Вся мощь смертного сна пришлась на Морвина в сочетании с его способностью к телекинезу. Они взаимно усилили друг друга.

— В таком случае я дам ему снотворного и переложу в постель.

Сделав это, Малакар вернулся в лабораторию и принялся рассматривать шар.

Волосы его встали дыбом.

Боже! Вот оно! Это именно то, что я видел! Никогда не подозревал, что Морвин достиг таких вершин в своём искусстве! Он и в самом деле ухитрился запихнуть туда кошмар. Это больше, чем просто совершенство. У меня и в мыслях не было, что получится произведение искусства, но это оно и есть — если рассматривать его наяву. Кажется, он всё-таки вносит какие-то изменения… но в них не ткнёшь пальцем. А ведь всё, что я хотел получить отвратительный маленький сувенирчик, чтобы отослать его в Генеральный Штаб на СЭЛе: «От Малакара с любовью»… пусть знают, что я ещё жив и могу кусаться. Что же я хотел сказать им… смотрите, во что я превращу ваши проклятые Объединённые Лиги? Вряд ли мне удастся устрашить их, но я старею, а наследника не видно. Вот если у меня получится то, что я задумал, тогда другое дело. На какое-то время они опять подожмут хвост. Не исключено, что тогда появится и новый Малакар. По крайней мере, я буду молиться об этом, подбрасывая им свою новую бомбу. Не хочется мне отдавать им этот шар. Жаль, что Морвин переметнулся… Неплохой парень. Эти его шары… Шары… КАКОГО ЧЕРТА!!!

Он обшарил всю свою лабораторию, но не нашёл того, что искал. Потом он включил мониторы и осмотрел все помещения цитадели.

— ШИНД! Где ты прячешься?

Молчание.

— Я знаю, что ты каким-то образом заблокировал мой мозг. Освободи его!

Молчание.

— Учти, Шинд, зная, что замок существует, я в конце концов смогу взломать его. Это может занять несколько дней, недель, но я добьюсь своего. Избавь меня от напрасных мучений.

До Малакара донёсся мысленный эквивалент вздоха.

— Я сделал это для твоего добра.

— Когда кто-то начинает говорить, что хорошо для меня, а что плохо, я хватаюсь за револьвер.

— Я не советовал бы снимать блокировку, пока…

— Снимай немедленно! Это приказ! Никаких дискуссий! И полегче, чтобы мне не пришлось потом потеть!

— Вы очень упрямы, капитан.

— Ты прав! Давай!

— Как скажете, сэр. Мне будет легче, если вы немного успокоитесь.

— Я и так спокоен.

Ощущение пролетевшей сквозь череп чёрной птицы…

ШАР… ДОКТОР ПЕЛС… Теперь мне всё ясно!

— Теперь, когда вы всё равно вспомнили, сами можете убедиться, насколько хитро всё было придумано. То, что мне снилось, невероятный парадокс, похожий на задачку о ботиночных шнурках…

— Твои чувства к Пелсу были настолько сильны, что ты хотел даже заставить меня забыть о нем… Нет, Шинд, всё это требует тщательного, всестороннего изучения.

— Чем вы собираетесь заняться?

— Прочитать последние статьи Пелса и выяснить, к чему он проявляет особый интерес. Хотелось бы узнать и то, где он сейчас находится.

И снова мысленный вздох прозвучал в голове Малакара Майлса.

Той же ночью Малакар вызвал на Землю специальный почтовый корабль, чтобы тот забрал и доставил посылку в Генеральный Штаб ОЛ на планете Элизабет. Это обошлось в астрономическую сумму, но банковский счёт Малакара выдержал бы и не такое. Он лично погрузил упакованный шар в звездолёт и присовокупил записку: «Джентльмены! Всего вам наилучшего! Малакар Майлс, 4 Космофлот, капитан в отставке, ДИНАБ». Потом он принялся читать, а в некоторых случаях и перечитывать, творения врача-экзопатолога Лармона Пелса.

Когда утро осветило нависшие над Манхэттеном туманы, он всё ещё читал. На листке бумаги, кроме медицинских терминов, вызвавших его персональный интерес, было написано всего две фразы: «Дейбианская лихорадка» и «Непонятная заинтересованность в деле Х».

Тут Малакар подумал, не пора ли отдохнуть; решил, что не пора, встряхнул себя стимулятором.

У Морвина может быть ещё кое-что из того, что мне нужно, решил он.

Позже, сидя за столом, Морвин говорил:

— ...трудную вы задали мне задачу, сэр. Мне уже приходилось делать вещи, граничащие с кошмаром, но никогда с таким мощным эмоциональным зарядом. Я страшно устал, но совсем не хотел терять сознание вот так, прямо на кушетке.

— Прости. Я не подумал, что это произведёт на тебя столь сильное впечатление.

Морвин улыбнулся и отхлебнул кофе.

— Я рад, что вам понравилось.

— И ты всё так же уверен, что не возьмёшь денег?

— Нет, спасибо… Можно мне ещё раз подняться наверх, посмотреть на вулкан?

— Конечно, и я с тобой. Доедай, и пойдём.

Они поднялись на верхний уровень, и смотрели оттуда вниз, вверх и вокруг. Солнце превратило некоторые части ландшафта в золотистое конфетти. Линия горизонта напоминала покосившийся забор. В чёрном кратере булькали оранжевые огоньки. Комья лавы взлетали в небо. Время от времени по земле пробегала дрожь. Когда ветер менял направление или усиливался, дымовой занавес раздвигался, и можно было рассмотреть бьющиеся 0 подножье конуса, искажённое горячими газовыми линзами, чёрные воды Атлантики. У самой земли листья толстых, с человека обхватом, лиан, звенели свежестью, наверху они были чернее ночи.

— …трудно поверить, что вся Земля такая, — -говорил Морвин, — и что это происходит на наших глазах.

— Спроси об этом ОЛ — это их рук дело.

— …и никто никогда не поселится на родной планете…

— Я живу здесь — как напоминание о преступлении и предостережение.

— …во Вселенной множество миров, похожих на нашу прежнюю Землю. На них живут миллиарды ни в чем не повинных людей.

— Когда ставишь себе целью покарать преступников, стараешься не замечать невиновных. Таков путь мщения.

— Если не мстить, через несколько поколений не будет преступников, не будет и невиновных. По крайней мере, новое поколение ни в чем не будет виновато… а планеты сохранятся зелёными.

— Такой взгляд на вещи чересчур отдаёт философией для меня — человека, много видевшего в жизни.

— Я пережил то же самое, сэр.

— Да, но…

Малакар прикусил язык.

Они смотрели вниз, потом:

— Этот специалист по болячкам, доктор Пелс, останавливался в последнее время на Хонси?

— Да. К вам он тоже залетал?

— Давно… Что он у вас искал?

— Какую-то медицинскую информацию, статистику и человека, которого у нас нет.

— Человека?

— Кажется, зовут его Хайнек, или что-то в этом роде. Но в наших компьютерах ничего о нем не было… Ого, вот это вспышка!

Х? спросил себя Малакар. Может этот Хайнек или как его там, быть носителем заразы? Я тоже никогда не слышал о нем, но если он и в самом деле…

«Дейбианская лихорадка», вспомнил Малакар, «впервые была отмечена не на Дейбе, а на других планетах. Она безусловно смертельна, за одним исключением. Я имею в виду, конечно, случай Х. До сих пор неизвестно, каким образом передаётся эта болезнь».

Если этот человек и есть Х, может он быть невольным разносчиком инфекции? Узнать настоящее имя человека, данные о котором затребовал Пелс, не составит никакого труда.

Вспышки дейбианской лихорадки всегда сопровождались полудюжиной других не менее экзотических болезней. Одновременность их казалась совершенно необъяснимой. Но этот Х болел неисчислимым множеством болезней и всегда выздоравливал, по крайней мере, его признавали здоровым. Возможно ли, что некая особенность, присущая только Х, заставляет все перенесённые им болезни давать рецидив одновременно?

Мысль о возможности применения этого феномена в военных целях сверкнула в мозгу Малакара подобно оранжевой вспышке в кратере вулкана.

Каждая планета готова к бактериологической войне, готова даже к одновременному применению нескольких видов бактерий. Его же удар будет нанесён молниеносно, а последствия его всегда можно будет объяснить известными, хотя и недостаточно изученными естественными причинами. Если это возможно, и Х является ключом, контролирующим этот процесс — или даже самим процессом — я слышу звон похоронного колокола. Вред, причинённый ОЛ, превзойдёт мои самые смелые ожидания. Останется только определить, тот ли самый Х этот Хайнек, и, если это так, найти его.

Несколько часов смотрели Морвин и Малакар на огни и кипящую лаву, на меняющиеся с каждой минутой море и небо. Потом Морвин откланялся:

— Мне бы хотелось отдохнуть. Я всё ещё чувствую себя слабым.

— Конечно, конечно! — воскликнул Малакар, отрываясь от созерцания чего-то отдалённого. — А я ещё побуду здесь. Кажется, готовится новый фейерверк.

— Надеюсь, вы не в обиде на незваного гостя.

— Ничто не может быть дальше от истины. Ты воодушевил меня своим посещением.

Он смотрел вслед Морвину, пока за ним не закрылась дверь, и рассмеялся.

Может, тот шар, что ты создал, отражает истину, подумал он. Точное предсказание грядущего. Я и думать никогда не смел, что мечта моя осуществится, если только…

— Шинд! — позвал Малакар. — Ты понимаешь, что произошло?

— Да, я следил за разговором.

— Я попрошу Морвина присмотреть за лавочкой, а мы скоро отправимся в новое путешествие.

— Куда?

— Дейба.

— Этого я и боялся.

Малакар всласть посмеялся над его ответом. Туман ушёл вслед полднем.

Гейдель смотрел на сверкающие звёздные спирали, так похожие на фейерверки детства. Рука его нащупала пристёгнутую к поясу сумку с монограммой. Что-то звякнуло в ней, и тут же Гейдель забыл про звёзды.

Его камни. Как они прекрасны! И как ему удалось с такой лёгкостью вычеркнуть их из памяти? Он потрогал их и улыбнулся. Это настоящие друзья. Камень никогда не предаст. Каждый из них уникален — мир в себе — и совершенно безобиден. Глаза его наполнились слезами.

— Я люблю вас, — прошептал Гейдель, любовно пересчитал их и убрал обратно в сумку.

Пристёгивая сумку, он наблюдал за движениями своих рук. Пальцы оставляли мокрые пятна гноя на всем, к чему прикасались. Но руки его прекрасны, сказала Леди. Несомненно, она права. Он поднял ладони к лицу, волна силы прокатилась по его телу и обосновалась внутри. Он понимал, что стал сильнее любого человека или народа. Скоро он станет сильнее, чем любая планета.

Оторвавшись от созерцания рук, Гейдель снова обратил внимание на блистающий водоворот, всасывающий его в свой центр: Вершина.

Скоро он долетит до неё.

Когда пришло послание, первой его реакцией было громкое: «Черт побери! Зачем спрашивать меня?» Но ответ был заранее известен, и дальнейшее словоизвержение он ограничил ругательствами.

Шагая взад и вперёд, он щёлкнул тумблером, задержав ленч на неопределённое время. Потом вдруг обнаружил, что находится в саду на крыше и, уставившись на запад, курит сигару.

— Расовая дискриминация, вот что это такое, — пробормотал он, потом подошёл к потайной панели, сдвинул её и щёлкнул другим тумблером.

— Ленч в библиотеку через час, — приказал он и не стал дожидаться ответа.

Продолжая шагать, он вдыхал запахи жизни, зелени, и не чувствовал их.

День померк, и он обернулся на восток, где случайное облачко прикрыло солнце. Нахмурившись, он посмотрел на облачко, и оно начало рассеиваться.

День снова просветлел, но он пробурчал что-то неразборчивое, вздохнул и ушёл от просветлевшего дня.

— Не везёт, и всё тут, — сказал он, входя в библиотеку. Снял пиджак, повесил его на крючок у двери.

Он обвёл глазами ряды шкатулок, в которых хранилось полнейшее собрание религиозных манускриптов во всей Галактике. На полках под каждой шкатулкой лежали их переплетённые факсимильные копии… Потом он прошёл в следующую комнату и продолжил поиски.

— Под самым потолком, — вздохнул он. — Я так и знал.

Установив стремянку в трёх футах от кумранских свитков, он проверил её равновесие и полез наверх…

Усевшись в лёгкое кресло, он зажёг сигару и положил на колени копию «Книги о множественности житейских неприятностей и соблазнах продолжительного дыхания».

Казалось, прошло всего мгновение, и он услышал лёгкий щелчок и запрограммированное покашливание у своего левого локтя. Робот неслышно прокатился по толстому ковру и опустил покрытый салфеткой поднос до уровня, с которого удобнее всего перекладывать пищу в рот. Снял салфетку.

Ел он механически, не отрывая взгляда от книги. Через какоето время робот удалился. Он так и не запомнил, что именно ел.

Продолжил читать.

Обед прошёл точно так же. Настал вечер, и вокруг него зажглись огни, разгораясь по мере углубления темноты.

Где-то среди ночи он перевернул последнюю страницу и закрыл книгу. Потянулся, зевнул, встал с кресла и чуть не упал отсидел правую ногу. Сел и подождал, пока покалывание прекратится. Дождавшись этого, взобрался на лестницу и поставил книгу на прежнее место. Отнёс лестницу в угол. Уж кто-кто, а он мог позволить себе роботов и гравилифт, но устройство библиотеки предпочитал старомодное.

Добравшись до бара на западной террасе, он уселся перед ним. Зажёгся свет.

— Бурбон с водой. Двойная порция.

Десятисекундная пауза, во время которой он мог чувствовать кончиками пальцев едва заметную вибрацию в глубине бара. Потом открылось квадратное отверстие шесть на шесть, и бокал с напитком медленно всплыл вровень со столом. Он поднял его и сделал глоток.

— И пачку сигарет, — добавил он, вспомнив, что не курил уже несколько часов.

Прибыли сигареты. Он распечатал пачку и зажёг одну из них последней, вероятно, газовой зажигалкой, избежавшей музейного стенда, и наверняка последней, от которой ещё можно было прикуривать. Правда, каждая её деталька множество раз заменялась дубликатами, сделанными исключительно для того, чтобы починить именно эту зажигалку — так что её вряд ли можно было причислить к предметам старины; титул прямого потомка подходил ей больше. Подарил её брат… когда? Он сделал ещё глоток. В каком-то из многочисленных ящиков валялся и оригинал — все сломанные детальки, собранные в исцарапанном корпусе. Наверное, в нижнем ящике вон того шкафа…

Он глубоко затянулся и почувствовал, как алкоголь, огнём вспыхнув в желудке, распространяет тепло на другие части организма. Оранжевая луна висела низко над горизонтом, а быстро летящая белая как раз пересекала зенит. Он улыбнулся, прислушиваясь к переливам скрипок. Что-то из Вивальди… «Лето»? Да. Именно так. Он сделал ещё глоток и раскрутил оставшуюся в бокале жидкость по стенкам.

Всё-таки это — моя работа, решил он. Только я ещё хоть чтото в этом понимаю. Вполне естественно, что жрец послал запрос чужому, а не кому-нибудь из своих. Меныше шансов на выговор, а если обнаружится ещё и опасность… Такой ход мыслей циничен, решил он, а ведь ты всегда презирал циников… Нет, такой ход мыслей практичен. Чем бы ни было вызвано ЭТО, оно теперь твоё; а ты знаешь, что случилось в прошлый раз, когда произошло нечто подобное. Но бороться с ЭТИМ нужно. То обстоятельство, что контролировать ЭТО никто не в силах, означает, что направлено ЭТО против всех и каждого.

Он допил бокал, придавил в пепельнице сигарету. Бокал тут же исчез, панель закрылась.

— Ещё то же самое, — сказал он и быстро добавил, вспомнив, как запрограммирован новый серво-мех: — Кроме сигарет.

Появился новый бокал, и он захватил его с собой в кабинет. Здесь он рухнул в своё любимое наклонное кресло, притушил огни, опустил температуру до 62 градусов по Фаренгейту, нажатием кнопки зажёг настоящие поленья в камине, разместил за единственным окном кабинета трёхмерную голограмму ночного зимнего пейзажа; потом, дождавшись, пока огонь в камине разгорится, погасил все другие источники света, и с наслаждением окунулся в среду, наиболее способствующую, по его мнению, мыслительным процессам.

Утром он первым делом включил Секретаря-Информатора:

— Первое: мне нужно поговорить с доктором Мэтьюзом и тремя моими лучшими программистами, сразу же после завтрака, здесь в кабинете. Кстати, завтрак мне нужен через двадцать минут. Прошу оценить время, которое займёт еда.

— Вы желаете поговорить с ними вместе или по отдельности? — донёсся голос из скрытого громкоговорителя.

— Вместе. Теперь…

— Что вы желаете съесть на завтрак? — перебил его СИ.

— Что угодно. Теперь…

— Уточните, пожалуйста. Вчера вы тоже сказали «Что угодно»…

— Ладно, ладно… ветчина-яйца-тосты-масло-мармелад-кофе. Теперь, второе, что мне нужно, это чтобы кто-нибудь, занимающий высокое место среди персонала, связался с Главным Хирургом, или Директором Департамента Здравоохранения, или как его там, комплекса СЭЛ. Мне нужен доступ к компьютеру Панопат не позднее завтрашнего полдня местного времени, через локальный терминал, расположенный здесь, на Хоумфри. Третье, пусть техники в порту начнут готовить «Т» к полёту… Пока всё.

Примерно через час с четвертью все собрались в его кабинете, и он рассадил гостей по креслам.

— Джентльмены, — сказал он, — мне требуется ваша помощь для получения важной информации. Я не вполне представляю себе природу этой информации, или вопросы, которые я должен задать, чтобы получить её, хотя у меня и есть кое-какие догадки. Информация будет касаться людей, мест, случаев, вероятностей, и болезней. Кое-что произошло лет пятнадцать-двадцать назад, кое-что — совсем недавно. На первый взгляд задача может показаться невыполнимой, но помните, информация нужна мне через два, максимум, три дня. Сначала работа ваша будет заключаться в том, чтобы помочь мне сформулировать необходимые вопросы, а потом — задать эти вопросы источнику информации, который, как я полагаю, способен дать на них ответы. Такова ситуация в целом. Перейдём к деталям.

Ближе к вечеру, когда посетители ушли, он понял, что ничего больше сделать не может, и потому следует обратить внимание на другие дела.

Зайдя перед сном в арсенал, он сказал охраннику, что это всего лишь обычная проверка безопасности. Но время шло, и он поймал себя на том, что проверяет оружие только небольших размеров, как можно более смертоносное, которое можно спрятать, которое может нести один человек, и которое может поражать на расстоянии. Осознав, чем занимается, он, однако, не остановился. Как единственный человек в Галактике, среди многого прочего, поразивший насмерть бога, он считал, что долг его — быть готовым ко всему. На всякий случай.

Так Фрэнсис Сэндо провёл дни перед отлётом на Дейбу.

Горя нетерпением испытать свои силы в центрах урбанизации Вершины — планеты, населённой куда более густо, чем Клич, Гейдель фон Хаймак долго крутился над ней по высокой орбите, изучая карты и статистику этого творения рук человеческих, а точнее — рук Фрэнсиса Сэндо. Потом осторожно, чтобы не попасть на радары больших космопортов, он посадил корабль в почти безлюдной области второго по величине континента планеты, Сориса. Здесь он спрятал корабль в каньоне под нависающей скалой, замкнул панель управления и вход, нарезал лазером веток и замаскировал его.

Шагая прочь от корабля, с посохом в изъеденной язвами руке, он запел. Случись это раньше, он несказанно удивился бы, потому что слова песни были непонятны, а мелодия её родилась из снов.

Через некоторое время он увидел домик, прилепившийся к склону холма…

Окружённый пульсирующей музыкой, доктор Пелс приводил свою лабораторию в порядок. Он протирал, переставлял, убирал в шкафы, запирал то, что не понадобится в ближайшее время.

Я становлюсь похожим на старую деву, укорял он себя, мысленно улыбаясь. У меня есть всё, что нужно, и место, куда это поставить. Интересно, как я поведу себя, если получу возможность вернуться к людям? Конечно, я идеально приспособился к глубокому космосу… Это будет существенная перемена. Кроме таинственного Х никто не в силах сделать для меня больше, чем уже сделано… Много лет должно ещё пройти… Или даже несколько столетий, если только не случится какого-нибудь невероятного прорыва в науке. Столетий? Кем я тогда стану? Призраком призрака? Человеком, полностью чуждым своей расе? Что скажут потомки?

Будь внутри его действующие лёгкие, он расхохотался бы. Вместо этого он уселся в кресло перед обзорным экраном и принялся смотреть, как звёзды вращаются вокруг него в космической центрифуге. Он висел, а они вращались, и православная молитва снабжала его звуками, вполне подходящими для путешествия на планету Клич, последнее известное местопребывание Гейделя фон Хаймака.