Укради мою жизнь

35

В тот жуткий, незабываемый вечер Софья чуть не умерла. От страха, разочарования, обиды. Нет, больше всего, наверное, всё-таки от страха.

Как всё изменилось в один миг!

Залеский, это конопатое ничтожество — ведь только и умел, что жрать ветчину, каждый раз запинаясь при слове «хамон»! — вдруг стал совсем другим человеком. Жёстким как подмётка, и опасным как нож в рукаве. И голос стал другим, и фигура. Даже нос-пипка на широкой ряшке побелел, и от этого стало почему-то совсем жутко. Хотя казалось бы, куда уж больше…

А когда схватил он её за плечи и поставил перед Виком! Думала — всё, смерть пришла! У Витьки глаза такие были — с такими глазами убивают. Она знала. А этот подонок орал — что, высушишь нашу подружку как осенний листочек?! Бедный, жёлтый листочек, что летит по воле холодного ветра, нигде не находя себе пристанища. Лишь хрустнет под каблуком равнодушного прохожего, спешащего по своим делам.

Но Витька не смог. Он никогда бы не смог её убить. И его скрутили. Нет, как крутили ему руки, она не видела. Может, и не было такого, просто пошатнулся Вик, когда ворвался в комнату тот бугай со своим приборчиком. Качнулся, еле на ногах устоял. Значит, всё-таки скрутили…

А руки — это ей. Грубо, сильно, так, что лопатки чуть не вывернулись. Эти мрачные отвратительные типы — засунули в ванную комнату, лучшего ничего придумать не смогли. Один — длинный, с рябым лицом, стоял рядом, взглядом раздевал. Ещё бы чуть-чуть, и под юбку бы полез. Она уже нашарила сзади на полочке флакон с шампунем. Массивный, стеклянный. Попробовал бы, вмиг по головёнке своей похотливой схлопотал — мало б не показалось…

В комнате бубнили: говорил в основном Залеский, но иногда и Витькин голос прорывался. О чём говорят, не разобрать, и от этого снова стало жутко и пусто на душе. Захотелось немедленно, вот прямо сейчас оказаться где-нибудь далеко-далеко. Например, под теми растрёпанными ветром пальмами. И чтоб рядом были Вик и Бас. Живые и невредимые…

Потом все ушли. И этот рябой, и Вика увели — все протопали через коридор. Заглянул только Залеский, усмехнулся:

— Поживёшь пока здесь. Это ж твоё любимое гнёздышко, не так ли? И заруби на своём хорошеньком носике — никаких звонков, встреч, квартиру вообще не покидать вплоть до дальнейших моих распоряжений. Сидеть тихо, как мышь. И тогда, может быть, останешься живой. А будешь меня слушаться, станешь, быть может, ещё и богатой. Чтоб скучно тебе не было, да чтоб глупостей не наделала ненароком, оставляю Эдика. Нормальный парень. Только хвостом перед ним поменьше верти, не провоцируй…

С тем и ушёл.

Софья выбралась в комнату. Комната стала чужой, холодной, и пахло в ней чужими людьми, а вот беда была её собственной. Она прошла к бару — конька не было. Вообще ничего не было: ни конька, ни будущего, ни надежды.

— На вот, — протянул флягу Эдик, коренастый тип в полупальто.

Она приложилась к горлышку — какое-то ужасное пойло, но крепкое, и скоро стало всё равно. Мир покачнулся и поплыл, и чтоб удержаться в этом неверном, зыбком мире она рухнула на диван — единственный островок обманчивой стабильности во всей этой дикой истории.

Прошло пять тягучих, одуряющих дней. Бесконечно тянулся шестой. Эдик, несмотря на бандитскую внешность, оказался действительно приличным молодым человеком. С разговорами не приставал, вообще не приставал. Сидел в кресле у окна, листал толстые спортивные журналы и бюллетени скачек. Звонил несколько раз на тотализатор, это Софья заметила, но интереса к женщине не проявлял.

Еду им приносили из ресторана, Эдик вежливо спрашивал, чего бы ей хотелось поесть. Софья вначале капризничала, делала немыслимые заказы. Потом надоело, отмахивалась — закажи, мол, что-нибудь на свой вкус. По её же просьбе приносили коньяк. В первые дни пила сама, пила много, к вечеру становилась совершенно пьяной и падала лицом в подушку.

Охранник смотрел на всё это равнодушно. Однако скоро пить одной стало невмоготу, и Софья пригласила Эдуарда. Тот вначале отнекивался: он, мол, на работе, нельзя. Но Софья уговорила. Не родился ещё мужчина, которого она не смогла бы уговорить. За рюмкой коньяка поболтали «за жизнь». Не слишком откровенно, но это ведь только на первый раз. Потом отношения стали более простыми, человечными, что ли, как-то само собой наладилось общение. А ещё чуть позже Софья стала ловить на себе уже совсем другие его взгляды.

Ох, уж природу таких вот взглядов она чувствовала позвоночником! А что, хоть какое-то разнообразие в тоскливых тюремных буднях…

Залеский не появлялся, но люди от него приходили. И приходили не пустыми: вначале объявились те три чемодана, что наполнили Вик с Басом. Потом канистры стали прибывать с небывалой скоростью — по две-три в день. На вчерашний вечер в углу комнаты выстроились в ряд десять канистр. Пять тысяч лет витакса!

Это был уже не стартовый капитал, это был прямой билет в мир бессмертных. И Софья заказала ужин. На двоих. С хорошим сухим вином и свечами.

— Мы пять дней живём бок о бок, Эдик. Давай хоть раз поужинаем по-человечески.

Эдик кивнул. Эдик улыбнулся — давай поужинаем, это так невинно…

Обстановку Софья создала почти интимную. Именно «почти» — поспешишь, людей насмешишь. Оделась так, что кое-чего ещё не видно, но фантазию уже будоражит. Она всегда это умела — подвести к самой грани и… — не так скоро, дорогой, дай мне чуть-чуть времени… Под вино и лёгкие закуски пошёл лёгкий, чуть хмельной разговор. И улучила момент — спросила про планы, виды на жизнь, надежды и мечты. А после аккуратно и ненавязчиво перешла к десяти заветным чемоданам.

— Ты представь себе, Эд, — так она стала называть его с начала ужина, — какое будущее можно построить на этой куче денег! Мир распахнётся перед тобой! Вот скажи, просто интересно, сколько тебе нужно времени, чтоб заработать столько денег на службе у Залеского? И как бы ты их потратил?

Эд смеялся, корчил задумчивые рожицы, пытался что-то высчитывать, не забывая заглядывать в декольте. Всё в шутку, конечно же. Софья не мешала: ни смеяться, ни заглядывать. Софья тоже перечисляла, куда бы она вложила такой капитал, и тоже шутила. И только потом с горечью добавила:

— А ведь там большая часть витакса — моя. Да-да, не удивляйся, Эдик. Моя была идея, да и исполнение тоже. И люди были мои. А теперь этот прохвост приберёт всё к своим рукам. Хорошо, если кинет какие-нибудь крохи… А то вовсе пристукнет. Зачем ему рядом женщина, которая сделала его богатым? Живое напоминание…

Эдик оказался мальчиком сообразительным, сразу понял, что шутки кончились.

— Нам не уйти с таким куском, Соня, — так стал он называть её после второго бокала вина. — У Залеского длинные руки: достанет и заберёт чемоданы вместе с нашими головами.

— Ещё вчера я думала так же. А позавчера и помыслить не могла ни о чём подобном. Но сегодня… У Залеского сейчас очень трудные времена, ему бы самому ноги унести.

— И откуда информация? — насмешливо спросил Эдик. — Ты ж тут в полной изоляции.

— В изоляции, — согласилась Софья, — но не в такой уж полной. Это ведь моё гнёздышко, я сама его обустраивала. Кое-что предусмотрела…

— Ты хочешь сказать?.. — поразился собеседник.

— Да, — кивнула Софья, — маленькая щёлочка во внешний мир у меня осталась.

Она блефовала. Нещадно врала, рассчитывая лишь на своё обаяние и фактор внезапности. Ещё — на умение убеждать мужчин.

— Да! Да, Эд! — Она кинулась к нему, обвила шею руками, выдохнула жарко и сладко прямо в ухо. — Я знаю, что говорю! У нас совсем мало времени, но если сейчас — прямо сейчас! — мы прихватим эти чемоданчики и скроемся, никто нас не найдёт! У меня есть документы. Мы сможем покинуть страну. Ты представляешь, как мы заживём — только ты и я!

— У меня здесь мать… — пролепетал охранник.

— К чёрту! У меня здесь прошла вся жизнь, и что из того? Когда-то нужно принимать решения — такие, которые меняют судьбу! Твою маму мы сможем забрать позже, это не проблема. Ну?! Ну же — решайся! У тебя есть машина?..

— У меня есть машина, Сони, — послышался от двери насмешливый знакомый голос.

Они отпрянули друг от друга, будто школьники, застигнутые строгим учителем за чем-то постыдным. В дверях стоял Залеский.

— Даже фургон, — продолжал полковник, входя в комнату. У двери остались стоять истуканами двое крепких ребят в беретах. — Десять конденсаторов длительного хранения не такой маленький груз, тут нужен транспорт посолиднее. А вы неплохо проводите время, ребята. Вино, хорошие закуски. И планы! — конечно, грандиозные планы от госпожи Станкевич! Эдик, ты проникся?

На охранника было жалко смотреть.

— К сожалению, у меня совершенно нет времени. — Залеский стал серьёзным. — Мальчики, начинайте носить конденсаторы в машину.

«Береты» опрометью бросились выполнять приказание, а командир повернулся к Эдуарду:

— Ты только что предал меня, парень. По себе знаю, эта стерва умеет уговаривать, но ты меня предал. А что делают с предателями?

Эдик съёживался на глазах, будто из него разом выпускали весь витакс вместе с воздухом.

— Ладно, не трясись, пока я тебя убивать не буду, — закончил Залеский. — Послужи пока. Когда погрузим конденсаторы, уберёшь этих двоих. Быстро и тихо. И сядешь за руль. Может, ещё заслужишь место рядом со мной. Преданностью! — он поднял палец вверх, — только преданностью!

Охранник быстро-быстро закивал головой, начал сползать со стула, а полковник уже смотрел на Софью:

— И всё-таки ты ехидна, Сони! Никогда нельзя ни положиться на тебя, ни оставить без присмотра. Стоит отвернуться, и раз! — у собственных губ обнаруживаешь бокал с отравленным коньяком! Или что вы там сегодня пьёте…

Софья смотрела на Залеского с ненавистью. Страха не было, паники не было, ничего уже не было. Только ненависть.

— Такой ты мне нравишься даже больше, девочка, — хмыкнул то ли безопасник, то ли бандит. — Но вот тебя я, пожалуй, с собой не возьму. Сыт я твоими выкрутасами по горло. Вокруг полно красивых женщин, и все они покупаются за деньги или витакс. Дело лишь в цене…

— Позвольте с вами не согласиться, господин Залеский, — вдруг раздалось от дверей.

Все обернулись одним движением: спутанные, давно нечесаные волосы, стянутые ремешком, грубоватое, но по-своему красивое лицо с резкими чертами, клепаная «косуха» и ботинки с высокими берцами.

— На мой взгляд, каждая человеческая жизнь не имеет цены. Если не брать в расчёт витакс, конечно…

— Гром! — взвизгнул Залеский. — Нет! Тебя сейчас не должно быть здесь!

— Почему? — удивился главарь Неукротимых. — Потому что спецназ штурмует Змеиный остров? С применением авиации и тяжёлой техники. Да, сейчас там всё объято пламенем. И я, стало быть, должен гореть вместе с развалинами судоремонтного завода?

— Ты должен гореть в аду! — вырвалось у Залеского. — Ты уже пару часов как должен валяться дохлый в компании своих головорезов!

Словно в ответ на его слова за спиной Грома появились здоровенный молодец, по глаза заросший щетиной, и жилистый мужик с мрачным лицом. Эдик, словно проснувшись, дёрнулся, и тут же грохнул выстрел. Охранника отбросило на сервант, тело медленно сползло, оставляя на полировке тёмный след.

— Со Змеиного есть много путей отхода, — философски проговорил Гром. — И не только по воде. Но мы здесь по другой причине.

Он чуть отодвинулся, и в комнату вошёл Вик.

В Софье всё дрогнуло — Вик! живой! всё тот же смелый, честный, благородный Вик!

Залеский изменился в лице. Слова, готовые сорваться у него с языка, застряли в глотке. Всё что он смог — выставить перед собой руку с растопыренной пятернёй.

Но Виктор шёл к врагу размеренной походкой человека, прибывшего для свершения определённой миссии.

Приблизился.

Между ними остался один шаг.

— Вы знаете, Залеский, с какого объекта происходит отток витакса в первую очередь? — спросил Вик. — А если контакт с объектом будет максимально плотным? Например, вот таким?

С этими словами он резким движением схватил врага за горло и сжал.

Залеский захрипел, вцепился пальцами в руку Сухова, но не оторвать её от себя, ни вывернуться сил у него не было.

— Вот и всё, Залеский, — проговорил Вик. — Вспомни напоследок Себастьяна Лагеря. Да и других тоже, — а их было много — вспомни.

Свинцовая бледность залила лицо полковника, губы посинели. Он захрипел совсем уже страшно, ноги дёрнулись и подогнулись. Вик отпустил руку, и тело рухнуло на паркет с грохотом, словно сбросили вязанку дров у камина.

— Эй, как это ты его, Вик?! — подал голос Гром. — Ты ж у нас теперь не по части тяга. Или снова всех нас обманул, вор?

— Да уж какой тут тяг. — Вик склонился над телом, пощупал пульс. — Готов. Сам сдулся. Видно, сердце у негодяя было ни к чёрту. Не выдержало, так сказать, грандиозности планов. Да и смог бы тянуть, с него бы не стал. Мусор один…

Софья не верила ни своим ушам, ни своим глазам. Вик уже не тянет витакс, но убивает Залеского одним прикосновением? В комнате, всего в метре стоит легендарный Гром? Что за чертовщина здесь происходит?

Виктор будто услышал её мысли:

— Да, Соня, я больше не тягун.

Спросила с испугом:

— А кто ты?

— Не знаю, — честно признался Вик.

— Вот кстати, — вступил в беседу Гром, — пора бы тебе, Вик, определяться. Войсковая операция на Змеином уже, наверное, окончена. Сейчас там разберутся, что штурмовали голые камни, и начнут поиски. Нас будут искать — есть за что, но и тебе шлейф трупов не простят. То, что многое свершилось по незнанию или по принуждению вряд ли зачтётся.

— А ты куда, Гром? — спросил Вик.

— Мы уходим на другой берег Змейки. В городе сейчас будет слишком опасно. Поставим новую базу, нарастим мышцы. И вернёмся, всё начнём заново. Нас, знаешь ли, совершенно не устраивает нынешнее распределение витакса. А что до тебя… Ты мог бы высосать нас всех как леденец. По приказу Залеского. Но не сделал этого. Да и раньше я кое-что о тебе слышал, среди блатных тоже иногда люди встречаются. Так что, однажды я тебе уже предлагал присоединиться, предложение остаётся в силе.

— Но я ж не тяну больше… — грустно усмехнулся Вик.

— Зато опыт какой! — хохотнул Гром. — Оперу давно нужен помощник в его изысканиях в области витакса.

— Опять же разобраться надо, как «пылесос» с конденсатором реагирует? — встрял неизвестно откуда вынырнувший Опер. — И как эта система воздействует на тягунов? Все твои беды, Вик, начались с этого. Вот и покумекаем…

— В крайнем случае, будешь рисовать для нас листовки, — продолжил с улыбкой Гром. — Шутка. Дел в этом мире для нас с тобой найдётся с избытком, брат. Итак, заканчиваю дискуссию. Витакс, неправедно нажитый преступником Залеским, я объявляю конфискованным в пользу фракции Неукротимых. Решать судьбу Софьи Станкевич не имею права, да и не хочу этого делать. И нам пора. Тут ещё прибрать нужно, — показал он в сторону мёртвых тел. — И внизу двое холодных.

Вик повернулся к Софье.

Вик шагнул к Софье.

— Пойдём со мной, — сказал он. И посмотрел — совсем не так, как когда-то на речке. И не так, как смотрел, когда миловались они в гнёздышке.

«Пойдём, я не смогу без тебя!» — крикнули его глаза.

А Софья глаза опустила.

Ах, мой славный, мой честный, смелый и благородный Вик. Какой лес, какая база? Что мне там делать — стирать бельё твоим новым товарищам? И самое главное: разве можно из вашего подполья попасть в мир бессмертных?

Молчание повисло между ними глухое, как пыльный занавес на сцене всеми забытого театра. И нерушимое, как окончательный приговор.

— Пошли, брат, — хлопнул Вика по плечу Гром. — Боюсь, эта дама не горит желанием разделить твою судьбу. Бог ей судья. Пошли.

— Прощай, — проронил Вик и развернулся к двери.

И уже на выходе не выдержал, обернулся, прежде чем навсегда покинуть эту квартиру: Софья, сидящая на диване, словно птица со сломанными крыльями, и Гром с усмешкой сыплет к её ногам горсть жетонов на витакс:

— Это вам, сударыня, на первое время. Чтобы с голоду не помереть…