РЭЙ ГАРТОН Звонок на радио (Пер. О. Ратниковой)

С середины восьмидесятых годов Рэй Гартон пишет рассказы ужасов с эротическим уклоном, однако не согласен с ярлыком «кровавый панк», приклеившимся к его творчеству. После ранних романов «Соблазны» («Seductions») и «Во тьме» («Darklings»), а также нескольких книг по мотивам новеллизаций он нашел свое призвание — тогда были написаны романы «Девушки из шоу» («Live Girls») и «Осень распятия» («Crucifax Autumn»).

С тех пор вышли «Производственные секреты» («Trade Secrets»), первый триллер Гартона, не относящийся к жанру хоррор, и «Ящерицы на стоянке» («Lot Lizards»), роман о вампирах, действие которого происходит на заправочной станции. Первый сборник рассказов писателя «Методы безумия» («Methods of Madness») номинирован на премию имени Брэма Стокера, а новелла из этого сборника «Метод доктора Крузадиана» («Dr. Krusadian's Method»), также номинант на премию Стокера, появилась в антологии «Кафе „Чистилище“» («Cafe Purgatorium»).

Роман ужасов в стиле нью-эйдж «Темный канал» («Dark Channel») вышел в 1991 году; за ним последовало «Злое место» («In a Dark Place»), в котором рассказывается о семье из Коннектикута, переехавшей в здание бывшего похоронного бюро, где их преследует дьявол и его прислужники.

Гартон живет в Северной Калифорнии со своей женой Дон; его хобби — собирать видеофильмы, которых у него около девятисот. «Кроме этого, — говорит писатель, — я совершенно ничем не интересен. Большую часть времени я провожу за работой, что очень скучно для тех, кто никогда не писал. Черт, иногда даже мне это скучно».

Но нам кажется, что, читая этот рассказ, вы не заскучаете…

В студии было темно, лишь над пультом горела тусклая лампа. По знаку звукооператора, сидевшего рядом с продюсером в соседнем помещении за длинным прямоугольным стеклом, ведущий наклонился к висевшему перед ним микрофону, коснулся пальцами наушников, в которых звучала музыкальная тема шоу, и произнес:

— Вы слушаете «Шоу Артура Колтона-младшего», и я снова с вами! Осталось еще несколько минут прямого эфира с Мелиссой Картрайт, которая говорит с нами по телефону из Сан-Франциско, Калифорния. Мисс Карт… извините, миз Картрайт — писательница и феминистка. По-моему, это очередная хнычущая дама, жаждущая кастрировать всех мужчин, которая нашла способ выплеснуть свою агрессию и одновременно быстро срубить бабок, написав книгу о том, сколько зла приносят мужчины. Не просто люди, а именно мужчины. Если верить миз Картрайт, они несут зло только потому, что родились мужчинами. — Ведущий глупо хмыкнул и подмигнул Гарри, звукооператору, который беззвучно смеялся за стеклом.

— Нет, нет, Артур, — возразила Мелисса Картрайт, — я ничего такого не писала, и вы это знаете. Я просто хочу…

— Вернемся к телефонным звонкам. — Артур Колтон-младший, которого на самом деле звали Энди Крейг, взглянул на экран компьютера, где желтым высветились слова: «Тампа, Флорида — друг». — Тампа, штат Флорида, вы в эфире.

— Але, правда, Артур?

— Да, сэр, вы в эфире!

— Ага, Артур, меня зовут Том, и я позвонил просто, э-э-э, чтобы сказать, что вы, ну, это самое, что вы правы. Вы правы.

— Я знаю, что я прав, сэр, и именно поэтому я — ведущий, а вы — слушатель. У вас есть вопрос к нашей гостье?

— Ага. Есть. Я бы хотел спросить у мисс Картер…

— Картрайт! — рявкнул Энди. — Карт-райт.

— Ага, точно, мисс Картрайт. Я бы хотел спросить у нее: где бы сейчас были женщины без мужчин, а? То есть я хочу сказать, вспомните историю. Где, как вы думаете? И, это самое, можете отвечать, когда я повешу трубку.

Мелисса Картрайт произнесла:

— Мне очень жаль, Том, это не ваша вина, но я боюсь, что у нас возникло недоразумение. Я не считаю, что мужчины по природе злы, бесчестны или невежественны. Я просто хотела сказать, что нам нужно найти путь к…

— Всем ясно, что вы хотите сказать, миз Картрайт, — перебил ее Энди. — Ваша книга «Кризис женщин, могущество мужчин» — для тех, кто интересуется подобной писклявой пропагандой. Она вышла в издательстве «Путнем» и однозначно является манифестом человека, уверенного, что все наши проблемы — из-за мужчин и их действий. А теперь прошу вас ответить на вопрос радиослушателя, который задан вполне ясно. Хорошо? Мы вас слушаем.

Она какое-то время молчала — слишком долго, — и Энди уже собрался заговорить, чтобы заполнить паузу, но она успела первой. Она говорила медленно и холодно:

— Мне кажется, что… рассуждать о положении женщин… без мужчин… в историческом аспекте… это неразумно.

— Что ж, удобный ответ. — На экране появились слова: «Уинстон-Сейлем, Северная Каролина, — противник». — Уинстон-Сейлем, вы в эфире.

— Э, Артур, я постоянно слушаю ваше шоу и хочу сказать, что, по-моему, вы слишком суровы с вашей гостьей, понимаете?

— Почему это вы так думаете, сэр?

— Потому что я прочитал ее книгу и, как мужчина, могу сказать, что она…

— Секундочку, погодите-погодите-погодите. Вы читали ее книгу? Вам что, нравится, когда вас кастрируют? Вам что, нравится, когда женщина жует ваши яйца? И вы называете себя мужчиной?

— Я как раз об этом и хотел сказать, мистер Колтон: вы берете интервью у автора, но мне кажется, что вы даже не читали ее книгу.

— Разумеется, я ее не читал! Я люблю свои яйца!

— Но вы спорите с ней и наклеиваете ярлыки, вместо того чтобы вести дискуссию, а на самом деле вы даже понятия не имеете…

Энди нажал кнопку на пульте, отключив слушателя, и ухмыльнулся:

— Приятного времяпрепровождения, сэр.

Мелисса Картрайт испустила по телефону угрожающий вздох, и Энди представил себе, как она вращает глазами; он ухмыльнулся Гарри — это была его фирменная улыбка, означавшая: «Все супер!»

— Редлендс, Калифорния, вы в эфире.

— Да, Артур? — раздался голос пожилой женщины.

— Вы в эфире, мэм, пожалуйста, ваш вопрос.

— Ну, я просто хотела сказать, что мне семьдесят девять лет и я не понимаю, как ваша гостья — как же ее имя? Картрайт? — может даже предполагать, что все мужчины — сплошное зло. Я по своему опыту могу сказать, что…

Мисс Картрайт твердо перебила ее:

— Мне очень жаль, мэм, но вас, как и остальных радиослушателей, ввел в заблуждение мистер Колтон. Я не говорю, что все мужчины — зло. Я всего лишь написала, что наша культура — как и многие другие — отвела женщине второе место во всем и нам пора…

— Простите, — вмешался Энди; заиграла музыка, — но наше время подошло к концу. Я хочу поблагодарить мою гостью, Мелиссу Картрайт, книга которой «Кризис женщин, могущество мужчин» по какой-то причине заняла второе место в списке бестселлеров популярной литературы «Нью-Йорк таймс». Благодарю вас за участие, миз Картрайт, это было даже познавательно. Далее в программе новости, затем я продолжу отвечать на звонки радиослушателей. Оставайтесь с нами!

Энди, откинувшись на спинку стула и снимая наушники, услышал доносившийся из них тонкий голос Мелиссы Картрайт:

— Мистер Колтон? Мистер Колтон?

Он взглянул на Таню, продюсера, махнул в сторону телефона и поднял трубку:

— Да?

Она с трудом сохраняла спокойствие:

— Я сильно разочарована, мистер Колтон. Мне сказали, что вы собираетесь взять у меня интервью относительно моей книги. Я не предполагала, что это будет, так сказать, позорный столб и публичное унижение в прямом эфире. И что окажусь на допросе!

— О, прошу вас, мисс Картрайт, не берите это на свой счет. Просто я так веду шоу.

Она ответила не сразу:

— Простите? Я не поняла.

Энди покачал головой и хмыкнул. Они всегда поражали его. Как они не понимают, что это шоу? Просто шоу-бизнес?

— Вы когда-нибудь раньше слушали мои передачи, мисс Картрайт?

— Нет, никогда. И после сегодняшнего дня не имею ни малейшего желания.

— Если бы вы слушали меня раньше, — мягко ответил он, — вы бы поняли, что у меня просто такое шоу. Подумайте об этом. Моя аудитория состоит из очень консервативных, агрессивно настроенных людей, которым нужно нечто большее, чем просто интервью, понимаете? Иначе они смотрели бы Ларри Кинга.[13] Им нужно что-то взрывоопасное, понимаете? Поэтому прошу вас, мисс Картрайт, не воспринимайте это всерьез. Я ничего не имею против вашей книги и ваших взглядов. Возможно, вы и правы, я не знаю. В любом случае я ценю спортивное поведение. Это шоу-бизнес, поймите!

Очередная пауза, на сей раз более длительная.

Что вы цените?

— Ваше спортивное поведение.

Она рассмеялась, но это был злой смех.

— Вы серьезно?

— Конечно! Послушайте, это шоу, ясно? Если вам, например, нужно сочувствие, позвоните на «Ночные разговоры».[14] Хотите поверхностных вопросов — выступайте в «Ночной линии»[15]3. А в моем шоу вы получите возражения и много воплей.

— И наклеивание ярлыков, и унижение, и несколько оригинальных женофобских оскорблений.

— Ну и это тоже. Но вы не должны примерять это лично на себя. Такое шоу. Вы хотите рассказать о своих взглядах и разрекламировать свою книгу, так? Вам нужно мое мнение? Я считаю, что вы — интересная, умная женщина. То, что я говорю во время шоу, ничего не значит.

Холодная усмешка.

— Иными словами… вы — проститутка. — И она повесила трубку.

Кладя трубку на место, Энди повращал глазами. Неужели настолько трудно понять? Почему они все так расстраиваются? Хотя, вообще-то, ему было все равно; они — его лучшая реклама и источник споров, которые делали его шоу лучшей ночной радиопередачей в стране. Просто он не понимал, отчего они так злятся. «На меня, бедного старика»,[16] — пробормотал он, выходя из студии и направляясь в холл выпить кофе.

Лоуренс Оливье когда-то сыграл ярого нациста,[17] но разве кто-то обвиняет его в нацизме? Разумеется, нет! Критики хвалили его игру и объявили великим актером. Никто ведь не называет Стивена Кинга сумасшедшим кровожадным монстром, правда? Ну, может быть, некоторые… Но они наверняка сами в это не верят; он просто очень хороший писатель. Когда же речь заходит о «Шоу Артура Колтона-младшего», разумные в остальном люди начинают вопить с пеной у рта, размахивать кулаками и говорить о публичном повешении. Абсурд какой-то!

Он приводил те же аргументы в споре с Кэтрин, своей бывшей девушкой, когда еще жил в Цинциннати; она была в ярости от его передач. Но это не помогло.

— Это совсем другое! — кричала она. — Они создают художественный вымысел. Все знают, что творения Оливье и Кинга — вымысел! Но ты — совершенно другое. Ты — ведущий ток-шоу и формируешь общественное мнение, манипулируешь им! Ты же не пишешь роман, не играешь в кино. Люди тебя слушают. Они уважают твое мнение, воспринимают тебя буквально. И с твоей стороны продолжать вести такую передачу и говорить ужасные вещи, чтобы поднять рейтинг, — вещи, с которыми ты даже не согласен, — это непотребно, Энди!

Тогда это была провинциальная передача, которая первые четыре месяца состояла из беседы с несколькими гостями и пары часов звонков слушателей. Энди не выражал свое мнение, просто поддерживал разговор. Рейтинги были низкими, и он начал внимательно прислушиваться к словам звонивших, пытаясь понять, что им нужно, ища нечто такое, что помогло бы вдохнуть жизнь в его шоу. И однажды вечером Энди осенило: они озлоблены, хотят визжать, кричать, пинать мебель, но у них нет такой возможности, и им нужно, чтобы кто-то делал это за них. Его слушатели были сыты по горло этой жизнью — от преступности и бедности до лживых политиков и несправедливых законов; им нужен кто-то, обладающий голосом — громким и могучим, — чтобы представлять их.

На следующий вечер Энди начал шоу иначе, чем прежде.

— Я отменил интервью с приглашенными на сегодня гостями, — сказал он, — потому что я хочу поговорить кое о чем, леди и джентльмены. Я… зол… я чертовски зол!

В тот вечер каждому дозвонившемуся выделялось не больше тридцати секунд. Либералы звонили, чтобы пожаловаться на резкое изменение тона и несправедливые обобщения, консерваторы — на придурков-либералов. Черные жаловались на белых, белые — на черных, азиатов, иранцев и на американских индейцев. Мужчины жаловались на женщин, а женщины — на мужчин. По всему Цинциннати радиоприемники трещали от проклятий в адрес евреев, гомосексуалистов, демократов, коммунистов, торговцев наркотиками, феминисток, бездомных и… и всех, кто хоть в чем-то был не согласен со звонившим. Жители Цинциннати были озлоблены, и Энди Крейг дал им возможность поддаться приступу ярости.

За этим приступом последовал шквал расистских выпадов и брани, которую Энди сначала отсекал; но в ту ночь шоу шло все успешнее, и он убирал палец с кнопки, позволяя людям брызгать ядом. Он знал, что за это получит свою порцию оскорблений, но инстинкт говорил ему, что он действует верно.

Когда прошло две трети времени, Декстер Грейди, менеджер радиостанции, ворвался в будку звукооператора и яростно уставился на Энди через маленькое квадратное окошко; его лицо перекосилось от гнева; было видно, что он орет на звукооператора. Через несколько мгновений передача внезапно прервалась на рекламу. Грейди вломился в студию с криками, требуя ответа на вопрос, кем Энди, мать его, себя возомнил и почему позволил всем этим проклятым непристойностям звучать в эфире. Он вопил довольно долго, угрожая не только уволить Энди, но и позаботиться о том, чтобы он не нашел себе больше работу в Огайо — не только на радио, но даже в «Макдоналдсе», а потом…

…Потом начались телефонные звонки.

Грейди велел звукооператору поставить несколько песен, зачитать программу передач, что угодно, только не возвращаться к шоу Энди.

И люди начали жаловаться. О, как они жаловались!

Энди остался на радиостанции и выпускал вечернее ток-шоу почти два года. Затем оно прекратило свое существование, потому что спонсоры были сыты по горло возникшими вокруг него спорами; споры были единственной причиной, по которой оно протянуло так долго…


Спустившись в холл, Энди покопался в коробке с черствыми пончиками, оставленной рядом с кофейником, и выудил оттуда витую пышку, которую окунул в свою чашку с кофе. Энди был невысоким, жилистым человеком с короткими рыжеватыми волосами; его лицо со впалыми щеками украшали усы. У него была гладкая, но несколько бледная кожа: он мало бывал на солнце. Жуя пышку, он пристально смотрел в окно, на ночной город, мерцающий огнями, лежавший внизу, — студия находилась на девятнадцатом этаже, — и слушал новости, передаваемые по громкой связи. Он уже стал зависимым от новостей: чем актуальнее были темы его передач, тем сильнее раздражались слушатели, а чем сильнее они раздражались, тем выше взлетали его рейтинги.

— Видел это? — спросила Таня, врываясь в холл.

Энди обернулся; она швырнула на один из круглых столиков лист из «Таймс». Газета была открыта на статье с фотографией Энди; заголовок гласил: «ОПАСНОЕ РАДИО, ОПАСНЫЕ СЛУШАТЕЛИ ИЛИ И ТО И ДРУГОЕ?»

— Нет, не видел, — ответил Энди, просматривая статью.

Таня усмехнулась:

— Классная штука. Такая, которая привлекает новых слушателей, понимаешь? Это было в сегодняшнем утреннем выпуске, и мой приятель из «Таймс» говорит, что у них весь день телефон разрывается. Они жалуются. Думаю, теперь раздел писем в редакции будет пару недель ломиться от посланий твоих фанатов. — Она лучезарно улыбнулась ему, закуривая сигарету.

— Почему? Что там написано?

Она пожала плечами:

— Обычное дерьмо. Что ты сеешь недовольство в массах, у тебя черный юмор и хромая логика и что это звучит разумно и здраво, но люди так озлоблены, что жаждут отдать свою свободу в руки первого попавшегося диктатора. Обычное собачье дерьмо! Он пишет, что ты… — Она пошуршала газетой и подняла указательный палец. — Послушай вот это: «…питается рейтингами, как вампир — кровью, сверкая клыками по дороге в банк». Ну разве это не классно? — рассмеялась она.

Энди улыбнулся, дожевывая пышку, затем вырвал сигарету из пальцев Тани и глубоко затянулся.

— А я думала, что ты бросил, — сказала она, снова беря в руки газету.

— Я бросил курить свои сигареты. Так оно дешевле. — Он взглянул на часы.

— Не волнуйся, у тебя еще шесть минут. — Направляясь к двери, она произнесла: — У тебя там классный звонок. Разгневанный сторонник абортов.

— Мужчина или женщина?

— Женщина. Настоящая сучка. Толкни ей речь про Джерри Льюиса.[18] — Она подмигнула ему и вышла.

Докуривая сигарету Тани, Энди просмотрел статью. Автор обвинял его в разжигании ненависти и расизма и в том, что он способствует уничтожению свобод, сделавших Америку великой, особенно той свободы, что позволяла существовать подобным радиопередачам, — и предсказывал, что его «безответственные и легкомысленные речи» в конце концов приведут к «падению американских свобод, какими мы их знаем».

Отпивая кофе, он горько хмыкнул. То же самое о нем писала пресса в Цинциннати с того дня, как он изменил формат шоу; они ненавидели его.

Но женщины его любили. Не только те, что звонили на радио, но и те, которые лично посещали его выступления, которые писали ему… с которыми он знакомился в барах, ресторанах и бакалейных лавках… которые узнавали его имя или, еще лучше, его голос. Основав свое шоу на политической позиции, которая больше всего бесила его слушателей, — той, от которой у феминисток начинались припадки с конвульсиями и пеной у рта, — Энди заполучил внимание такого числа женщин, какое ему прежде и не снилось. Перемена была столь внезапной и разительной, что Энди почувствовал облегчение, когда однажды, вернувшись домой, застал Кэтрин за сбором вещей.

— Я больше не могу с тобой жить, — говорила она, швыряя в сумку кремы и шампуни.

— Но ты же со мной не живешь. Мы договорились, что у тебя есть своя квартира, я думал, это…

— Да ты послушай себя! — рявкнула она, ткнув его пальцем в грудь. — Ты так помешан на деталях, вроде моей чертовой квартиры. При чем тут моя квартира? Это просто крохотное помещение в каком-то здании, куда мне звонят по телефону и где я держу свою кошку! Когда я говорю, что больше не могу с тобой жить, это значит, что я не могу жить с человеком, который помешан на деталях, но когда ему пытаются указывать на то, что он делает, взрывается или просто смеется. Я не могу связывать свою жизнь с человеком, который может походя нанести непоправимый вред вещам, за которые умерло множество людей! На то, чтобы осознать их, ушло столько лет, и они уже уничтожаются даже без твоей помощи! Я не могу жить с тобой, Энди. А вот как ты сам с собой можешь жить — для меня это одна из величайших загадок.

Через десять минут она ушла.

Через полчаса он ужинал с девушкой, а через несколько часов после этого лежал с ней в постели. Внезапно жизнь сделалась прекрасной, необыкновенно прекрасной. Внезапно все стало на свои места, и разрыв с Кэтрин показался ему закономерностью.

А затем, несколько месяцев спустя, когда он остановился на светофоре, кто-то швырнул ему кирпич в ветровое стекло. Вскоре на станцию впервые позвонили с угрозами, в последующие несколько месяцев угрозы повторились. Сначала это, как и все остальное, работало на него; вызвало раскол в общественном мнении, послуживший ему на пользу. Но за неделю, последовавшую после второй угрозы взрыва на радиостанции, спонсоры начали испаряться, как инопланетяне в компьютерной игре, а менеджер и хозяева так испугались за свою жизнь, что приняли единогласное решение уволить Энди.

Сначала он впал в глубокую депрессию. Два дня не выходил из квартиры и не отвечал на звонки. Но всего через два дня после известия об увольнении ему предложили работу на РТШ — «Радио ток-шоу», одной из крупнейших радиовещательных компаний в стране. Он ответил с должной небрежностью, попросив несколько дней на размышления и обсуждение со своим агентом; ему нужно было время, чтобы найти себе агента.

Радиокомпания сделала впечатляющее предложение: вечернее ток-шоу по выходным, со звонками в прямом эфире, плюс обсуждение животрепещущих тем с гостями. Энди, разумеется, должен был уехать из Цинциннати, но он был к этому готов. Единственной проблемой, как считал Энди, будет то, что владельцы не допустят горячих тем, чтобы не разгневать спонсоров, и запретят, по меньшей мере, ругань, дозволенную на его прежних шоу, а в худшем случае — велят вести шоу в другой манере. Но РТШ удивило его. Согласно бесчисленным опросам, из-за широкой популярности телевидения радио слушало очень мало людей, и то лишь нечто очень интересное или популярное. Спонсорам нужно было, чтобы Энди вел себя грубо и агрессивно, им нужны были скандалы, и они плевать хотели на его политические взгляды. Яростные споры всегда привлекали внимание, а значит, новых слушателей. А эти люди слушали рекламные объявления.

После недавних телефонных угроз и кирпича в машине Энди не хотелось использовать свое настоящее имя во время выступления на национальном радио, и потому, приняв новое предложение и переехав в крупный город, он решил взять псевдоним.

«Шоу Артура Колтона-младшего» началось без предварительной рекламы — стратегический ход радиостанции; они были уверены, что передача сама привлечет внимание, и не видели необходимости платить за рекламу. Они оказались правы. Передача породила волну дискуссий, и первые две недели газетчики по всей стране посвящали ей колонки. Были положительные отзывы, но большинство яро протестовали; некоторые называли Энди радиошлюхой, которая готова говорить что угодно, любые гадости и жестокости, лишь бы рейтинги поднялись еще на несколько пунктов.

И снова критики поставили Энди в тупик. Он бы понял, если бы им просто не нравилось шоу, но они говорили о нем так, словно оно было опасным. Как они не понимали, что он — совсем другой человек, не тот, кто выступал на радио? Он дошел до того, что скрывал не только свое настоящее имя, но и свой голос: по радио он говорил более грубым, властным тоном, чем в жизни. И конечно же, он не разделял взгляды своего альтер эго; никто не мог на самом деле иметь такие убеждения, это было смешно, настоящая карикатура. На самом деле у Энди практически не было собственных взглядов. Он смотрел новости и читал газеты только ради своего шоу. Его не так уж сильно волновали события в мире: он никак не мог влиять на них. Разве они не понимают, что это…

— Всего лишь шоу-бизнес, — пробормотал он, выходя из холла с чашкой кофе и газетой. Он заглянул в аппаратную, где Таня отвечала по телефону и не заметила, как он прихватил ее пачку сигарет. Вернувшись в студию, он попытался дочитать статью, но от тусклого освещения у него заслезились глаза, и он, откинувшись на спинку кресла, потер переносицу.

Прошлой ночью ему меньше часа удалось подремать между страстными занятиями любовью с чувственной, пронзительно вопившей студенткой по имени Деби, а утром у него было свидание с Джареттой, его парикмахершей, которая во время завтрака предложила снять номер в гостинице, чтобы не тратить время, решая, куда пойти — к нему или к ней. Энди уже встречался с ними обеими и собирался встречаться еще, а также продолжать свидания с несколькими другими женщинами, с которыми он спал регулярно, — Шерри, Диной, Кайли, Линдой, Мелони и Шон — и со многими другими, с которыми пока не был знаком. У него было больше женщин, чем в Цинциннати, несмотря на то что он скрывал свое имя и занятия и не пользовался славой, чтобы произвести на них впечатление. Сейчас это не требовалось, поскольку там, в Цинциннати, он приобрел уверенность в обращении с женщинами, научился быть занятным и очаровательным, лавировать в разговорах об обязательствах и верности, словно Фред Астер,[19] танцующий чечетку. К тому же теперь он зарабатывал кучу денег, что тоже было не лишним.

Но сегодня он хотел отдохнуть. После работы собирался позвонить в «Круглосуточный магазин деликатесов Сола» и заказать пастрому, луковые булочки со швейцарским сыром и толстый соленый огурец, которыми была знаменита лавка Сола; взять все это домой и съесть, запивая чашкой горячего чая, просматривая «Шейн»,[20] который шел по каналу «Кино поздно ночью», а потом спать до полудня. А может, и дольше. Он зажег сигарету и вдохнул дым, предвкушая приятный вечер.


— Вы слушаете «Шоу Артура Колтона-младшего», и до конца передачи остался час, в течение которого те, у кого есть что сказать, могут звонить на студию. Говорите все, что угодно. Вы чем-то недовольны? Хотите на что-то пожаловаться? Позвоните мне! У вас есть вопросы? Вы знаете, что я почти всегда прав. Позвоните мне! И если у вас возникла личная проблема и вы хотите, чтобы я поделился с вами своим опытом, силой и мудростью, как говорят плаксивые пьяницы на встречах анонимных алкоголиков, обязательно берите трубку и звоните! Дженис звонит из Уитчиты, штат Канзас. Дженис, дорогая, вы в эфире!

— Да, Артур, я звоню по поводу вашей сегодняшней гостьи, Мелиссы Картрайт. Я слушаю вас редко, но узнала, что сегодня будет выступать Мелисса Картрайт, и, поскольку я ее большая поклонница, я…

— Почему я не удивлен?

— …Я послушала вашу передачу и была весьма разочарована: вы так и не дали ей высказать свою точку зрения. Я хочу сказать вот что: это очень мудрая женщина, очень приятная, у нее широкие взгляды и она не мужененавистница. Очень печально, что вы не позволили своим слушателям узнать о ней больше, и я думаю, сегодня это характерная черта нашей страны — здесь все больше женоненавистников. И, по-моему, вы тоже сторонник подобных взглядов.

Энди улыбнулся. Это та самая сторонница абортов, насчет которой его предупреждала Таня. Энди нисколько не интересовали ни аборты, ни запрет абортов — его это совершенно не касалось, — но большинство его слушателей были против; только это имело значение. С начала восьмидесятых, когда начали пересматривать законы об абортах,[21] это была горячая тема, и ему часто звонили, чтобы ее обсудить; поэтому он заранее приготовил ответ — забавный, саркастический, злой ответ — специально для слушателей вроде Дженис из Уитчиты.

— Дженис, дорогая, я могу быть кем угодно, но я — не женоненавистник. Женщины — мои любимые живые существа. Любой, кто меня знает, скажет вам, что Артур любит женщин. Но я против женщин — любительниц кастрировать. Это свободная страна, и вы вольны придерживаться собственного мнения, как и я, а мое мнение таково: миз Картрайт — одна из таких женщин. Поверьте мне, я считаю, что есть множество мужчин, которые заслуживают того, чтобы им отрезали яйца, но не все они таковы, и женщины, готовые кастрировать всех подряд, по моему мнению, не лучше психопатов, которые избивают жен. Итак, почему вы мне звоните? Какой у вас вопрос?

— Вообще-то, у меня нет вопроса, я просто хотела указать вам на то, что подобное отношение ко всему — отношение, которое вы сегодня продемонстрировали во время вашей передачи, — в значительной степени привело к самой устрашающей перемене в этой стране за всю мою жизнь.

— Скажите, пожалуйста, что же это за перемена?

— За последние несколько лет практически во всех штатах были приняты законы, лишающие женщин права распоряжаться собственным телом. Аборт стал преступлением. Как будто наши тела теперь являются собственностью государства! Но не существует законов, запрещающих мужчинам делать с их телами то, что им угодно! Представьте свои чувства, если бы был принят закон, обязывающий вас сделать вазэктомию![22] Представьте, что вас арестовали за то, что вы не сделали обрезания! И если вы считаете, что аборт — преступление против морали, почему вы не можете хотя бы дать женщинам выбор? Почему вы не дадите им права совершить этот грех, если они чувствуют, что это необходимо?

— Вы закончили? — невозмутимо спросил он. — Это и есть ваш вопрос? Потому что в таком случае у меня имеется ответ.

— Да. Это мой вопрос.

— Прежде всего, все эти разговоры о вазэктомии и обрезании — дерьмо собачье, и я не буду мараться, отвечая на это. Ну хорошо. Вы и другие женщины считаете, что имеете право — неотчуждаемое право — делать со своим телом все, что вам угодно. Но я с этим не согласен и скажу почему. Вы когда-нибудь слышали о Джерри Льюисе?

— Конечно.

— Вы видели его телемарафон в пользу больных мышечной дистрофией?

— Ну… да, видела.

— Хорошо. Вот перед вами человек, который совершил финансовые чудеса ради борьбы с мышечной дистрофией, и все же существуют дети, больные этой болезнью. У них есть на это право? Разве у них есть право стать калеками?

— Это самая…

— У меня есть право заболеть раком?

— Это самая…

— А у моего отца было право умереть от удара? А у моей матери было право на сердечный приступ? Но с ними это случилось, и сейчас они мертвы.

— Это, без сомнения, самая…

— Я хочу сказать, что наши тела на самом деле не являются нашей собственностью. Если уж говорить об этом, то мы не владеем ими. Но если мы не имеем права выбирать, болеть ли нам этими ужасными болезнями и смертельными недугами, какое право имеете вы убивать живое существо, растущее внутри вашего тела?

— Это самая смехотворная речь, которую я когда-либо слышала за всю свою…

— Спасибо за звонок, Дженис. А теперь Дэвид из Тусона, штат Аризона, ждет, чтобы поговорить с ведущим. Дэвид?

— Привет, Артур, так здорово поговорить с вами, дружище, правда.

— Спасибо!

— Я обожаю ваше шоу и считаю, что наша страна нуждается в таких людях, как вы, которые не боятся говорить обо всем так, как оно есть. Я хочу сказать, что сыт по горло этими, ну, всеми этими либеральными ведущими ток-шоу, которые… думают, что всей этой чертовой страной должна управлять кучка педиков-коммунистов, которые… которые, гм… и, это самое, женщины! Они думают, представьте себе, что страной могут управлять женщины! То есть женщины вроде той, которая была у вас сегодня… как там ее? Та, которая ненавидит мужчин?

— Мелисса Картрайт.

— Ага, как будто женщины вроде нее могут управлять чертовой страной, то есть… не надо вешать мне лапшу на уши, ладно?

Энди самодовольно ухмыльнулся. Дэвид явно не блистал интеллектом, но он был типичным слушателем — другом, не противником, — и ему надо было дать зеленый свет.

— Вы совершенно правы, Дэвид. Вы держите руку на пульсе Америки, и я ценю ваш звонок. Пол из Андерсона, штат Калифорния, с чем вы звоните?

— Я слышал, вы получали угрозы убийства.

— Простите?

— Насколько я понимаю, вам угрожали смертью.

Это была правда; он до сих пор получал весьма неприятные письма. Но псевдоним и анонимность работы на радио защищали его.

— Да, это так. Существуют люди, которым не нравится то, что я делаю, и которые готовы убить меня за это. А что, вы один из них?

— А это вас волнует?

— Конечно, это меня волнует. Антиамериканские сумасшедшие, которые хотят убить меня за то, что я делаю? Разумеется, это волнует меня.

— Мне кажется, что вам не стоит тревожиться.

— Почему же, сэр?

— Потому что я не думаю, что вас убьют за то, что вы делаете. Я думаю, вас убьют за то, кем вы являетесь.

Волосы на затылке у Энди зашевелились, и он дрожащей рукой нажал на кнопку:

— Спокойной ночи, сэр, и не забывайте вовремя принимать свои лекарства. — Он тяжело вздохнул в микрофон. — Сегодня случайно не полнолуние, Таня?

Она засмеялась за своим стеклом.

— Таня, как вы знаете, мой исключительно талантливый продюсер, красавица и прекрасный человек. Понимаете? Вы видите, как хорошо я отношусь к женщинам? Итак, наш следующий звонок от женщины, и ее зовут Мэри. Как вы сегодня, Мэри?

— О… не слишком хорошо, Артур. — Говорила она тихо, дрожащим голосом, с придыханием.

Одна из его фанаток с личной проблемой. Артур поерзал в кресле, устраиваясь поудобнее.

— Во-первых, мне нужно, чтобы вы все рассказали, дорогая. Хорошо?

— Хо… рошо.

— А теперь расскажите мне, что случилось?

— Ну, я насчет своего парня. Он… он причинил мне сильную боль, Артур, и я просто не знаю…

— Физическую боль? Он ударил вас?

— О, нет-нет…

— Ну слава богу. Тогда в чем проблема, дорогая?

— Я не знаю. Я подумала, что вы сможете мне помочь. Я каждый день слушаю вашу передачу, и вы такой умный, такой… мудрый, вы знаете жизнь.

— Точно. Итак, чем я могу вам помочь?

— Ну, понимаете, я просто хочу, чтобы он впустил меня в свою жизнь. И позволил мне впустить его в мою жизнь, понимаете?

Энди взглянул на Таню и повращал глазами.

— Я хочу сказать, что на самом деле у нас нет ничего общего, понимаете?

— Вы спите вместе?

— Да.

— По-моему, это и называется иметь нечто общее.

— Ну да, но… но… ну, все дело в мелочах. Важных мелочах. Я ничего о нем не знаю — о его жизни, его прошлом. Понимаете, я об этих мелочах, которые сближают людей. А он не хочет ничего знать обо мне. Ну, вроде того, чего я хочу в этой жизни, и то, через что мне пришлось пройти… Ну, то есть… примерно полтора года назад, когда я лежала в… в больнице.

— Вот как? Надеюсь, ничего серьезного?

— Ну, у меня были кое-какие, э, ну, кое-какие проблемы с нервами. Это была не… не обычная больница. Э-э… это была… была…

— Вы лежали в психушке, Мэри? Вы это хотите сказать? Ну давайте, признавайтесь.

Она хихикнула:

— Ну да. Точно.

— Ну что ж, у вас в мозгах на какое-то время случилось короткое замыкание. И как вы теперь?

— Я… ну, я… — Она пару раз шмыгнула носом. — Мне уже лучше. Ну, в общем, мне кажется, как будто он ничего не… чувствует. Ну, вы понимаете. Как будто у него нет настоящих эмоций. И еще я думаю, что я у него не одна.

— Ого, ну-ка, ну-ка, не вешайте трубку. Вы хотите сказать, что этот парень — ваш бойфренд и что он спит с другими женщинами?

— Ага.

— Ну что ж, милочка, вы ведь слушали меня несколько минут назад, когда я говорил, что некоторые парни заслуживают, чтобы им отрезали яйца?

— Ага.

— Ну так вот, этот клоун кажется мне первым кандидатом на кастрацию. Почему бы вам не отрезать яйца этому вшивому ублюдку и не запихнуть их в его лживую глотку? И скажите ему: Артур Колтон-младший считает, что он этого заслуживает.

Таня за стеклом ухмыльнулась и двумя пальцами сделала движение, будто щелкает ножницами.

— Марта ждет уже несколько минут. Давайте, Марта, вы в эфире.

— Привет, Артур, дорогой. — Пожилая женщина. — Боже мой, я так долго вас слушаю, что кажется, будто я знаю вас лично. — Она повторяла это каждый раз. — Я позвонила рассказать вам, что мой сын получил ту работу, насчет которой я вам говорила несколько недель назад.

«Боже мой», — подумал Артур.

— О, правда? — спросил он.

— Да! Сейчас они с женой переезжают в Нью-Джерси, где находится главный завод компании. Единственная проблема в том, что они не могут взять с собой собак, и дети очень расстроены.

— О, это ужасно. — Он забарабанил пальцами по пульту.

— Кстати, о собаках: мой Пуки с каждым днем все крупнее и крупнее. Помните, это такса, которую я завела месяц назад?

— М-м-м…

— Так вот, он такой умница, и…

— Берегите себя, Марта, поговорим с вами через неделю. Кейт из Прово, штат Юта.

— Какое право вы имеете, приятель, какое вы имеете право не давать людям высказаться? Вы говорите о свободе слова, но вы затыкаете людей, как будто это вещи. Вы кем себя возомнили? Какое вы имеете право?

— Ну, может, права у меня и нет, зато есть кнопка, которую я собираюсь нажать… прямо… сейчас. Ланкастер, штат Пенсильвания, вы в эфире.

— Привет, Артур, надеюсь, вы дадите мне высказаться и не прервете меня на полуслове.

— Посмотрим.

— Мне кажется, тот человек, что сейчас звонил, был в чем-то прав, говоря о свободе слова. Вы много рассуждаете об этом, и все же ваша передача — что угодно, только не пример свободы слова, потому что вы отключаете из эфира любого, кто с вами не согласен, прежде чем он высказался или задал вопрос. Это не называется свободой слова. Если вы настолько убеждены в своей правоте, почему вы не дадите им сказать? Чего вы боитесь? Почему вы не хотите обсудить с ними насущные проблемы?

— Понятно, понятно, мне часто задают этот вопрос. Понимаете ли, сэр, когда я говорю о свободе слова, я говорю о свободе слова в стране. Эта страна построена на свободе слова и хранит эту свободу, и это одна из причин, по которым я так люблю свою родину.

— Хранит — что вы хотите ска… а как же насчет сожжения флага?

— Придержите-ка язык на минутку, сэр, я сейчас и до этого дойду. Если вы считаете, что я против свободы слова, то зачем вы слушаете? Это свободная страна, сэр, вы не обязаны слушать. Если бы это не была свободная страна, существовал бы, возможно, закон, обязывающий вас слушать мою передачу, но такого закона нет, так почему вы слушаете? Мне кажется, потому, что в глубине души даже те люди, которые ненавидят меня, понимают, что я прав. А что касается сожжения флага, не начинайте все эти дерьмовые разговоры, которыми пользовались педики-либералы в восьмидесятых, когда все началось. Свобода слова не подразумевает свободу вандализма. Люди умирали за этот флаг, и сжечь его…

— Они умирали за то, что он олицетворяет, это большая…

— И этот флаг олицетворяет вещи, за которые они умирали, поэтому его сожжение является преступлением, как оно и должно быть, и люди, совершившие это, сейчас сидят в тюрьме, и надеюсь, они сгниют там. Это варварство, это предательство, это преступление. Вот от чего меня тошнит, сэр, так это от людей, подобных вам, которые… Послушайте, я скажу вам, почему я веду свою передачу так, как я ее веду. Потому, что я… люблю… свою… страну! Сейчас я объясню. Как я уже говорил, одна из вещей, которые я люблю в Америке, — это свобода слова. Она записана в Конституции, она дарована нам отцами-основателями. Она доступна всем, кто здесь живет. Я поддерживаю это. Но иногда, леди, джентльмены и Ланкастер, штат Пенсильвания, иногда она меня чертовски раздражает. Потому что эту свободу часто попирают те, кто представляет все неамериканское. Я сейчас говорю о тех, кто думает, что это здорово и классно — сжигать наш флаг, которые думают, что это просто кусок материи и что его сожжение — это заявление. А ведь вы и я, дорогие радиослушатели, мы знаем, что это все равно что нассать на нашу страну, все равно что нагадить на могилы тех людей, которые отдали свои жизни за нашу свободу. Те, кто не считает это преступлением — а это преступление, — попирают свободу слова. И я говорю об этих женщинах, об этих… этих… ну хорошо, я скажу это вслух, я не боюсь… этих шлюхах, которые думают, что имеют право трахаться с любым, кто движется, отлично зная, что могут забеременеть, а потом, когда это случается, они считают, что имеют полное право убить — выскрести и выбросить в помойку — ту самую жизнь, которую они породили. Эти женщины, считающие аборт — который тоже является преступлением — нормальным, классным методом контрацепции, потому что зародившаяся внутри них жизнь просто меша-а-а-ет им, они попирают американские свободы. Этот список можно продолжить. Педики, которые распространяют СПИД среди невинных людей. Вы думаете, СПИД просто так появляется в мешках с плазмой в банке крови? Вы думаете, он возникает из ниоткуда? Эти извращенцы, которые не могут удержать член в штанах, тоже попирают американские свободы. Люди, которые голосуют за подонков-либералов, принимающих законы, требующие от белого босса нанимать на работу чернокожего только потому, что он чернокожий, когда белый имеет более высокую квалификацию! Вам это нравится? Мне — нет. Я ничего не имею против чернокожих, у меня есть друзья-чернокожие, но некоторые из моих лучших друзей — белые! Эти люди — не либеральное дерьмо, а люди, голосующие за такие законы, попирают американские свободы. И евреи, захватившие контроль над американским кинематографом и телевидением, чтобы разрушать христианские ценности, веру и все, что нам дорого, — они попирают свободы Америки. Меня тошнит от этих людей. Но я понимаю, что они имеют право на эти свободы точно так же, как и я.

И тем не менее, народ, моя передача — это не страна. Это моя передача. Здесь я все контролирую. Эти люди, эти мешки с дерьмом, эти подонки, у них есть все права, и они топчут их. Но в этой передаче у них нет такого права. А также у людей, которые их поддерживают. Мои враги говорят, что я угрожаю американским свободам, а я говорю — это полное дерьмо. Мое шоу — это живое сердце Америки; сюда звонят люди, которые любят и ценят свои свободы и пользуются ими так, как хотели бы их предки. Мое шоу, сэр, не предназначено для людей, подобных вам, и я бы попросил вас больше сюда не звонить. Никогда! На самом деле я бы попросил вас больше не слушать меня. И еще, я покорнейше прошу вас взять ваше загаженное мухами, пропитанное дерьмом антиамериканское мнение и засунуть его себе в задницу. Приятного вечера! — Он нажал кнопку. — И если бы я не был в Америке — да благословит ее Господь, — я бы не смог этого сказать. — Он тяжело вздохнул. — Мы на пару минут прервемся на рекламу, затем я снова жду ваших звонков. Оставайтесь с нами!

Подняв голову, Энди увидел, что Гарольд и Таня стоя аплодируют ему в кабине звукооператора. Это была одна из лучших — а может быть, и лучшая — произнесенная им речь, и он ликовал. Он засмеялся, зная, что множество его слушателей по всей стране стоят сейчас перед радиоприемниками и аплодируют, как Гарольд и Таня. Он был в полном восторге от себя.

«…я не думаю, что вас убьют за то, что вы делаете. Я думаю, вас убьют за то, кем вы являетесь…»

«…за то, кем вы являетесь…»

«…кем вы являетесь…»

Энди пробрала дрожь. Возвращаясь домой, он никогда не позволял себе думать о работе, но, пока такси ехало по погруженному во тьму и изнемогающему от жары городу, он невольно вспоминал этот звонок, один из самых коротких за вечер…

Эти слова преследовали его.

Он даже запомнил имя звонившего: Пол из Андерсона, штат Калифорния.

«…я не думаю, что вас убьют за то, что вы делаете. Я думаю, вас убьют за то, кем вы являетесь…»

Энди, наклонившись вперед, велел шоферу:

— Остановитесь здесь, на углу.

Машина остановилась, и он, войдя в «Круглосуточный магазин деликатесов Сола», услышал «Разговор о сексе» с доктором Трейси Коннором, шоу, которое следовало за его передачей на РТШ. Приемник стоял у кассы.

— Энди! — крикнул Сол, улыбаясь и помахав ему рукой. Ему было под семьдесят, он был низеньким, толстым, лысым и громогласным.

— Привет, Солли, как дела?

— Дерьмово. Дерьмово дела! Я тут слушал этого мудилу Артура Колтона. Слышал его сегодня?

— Я такое не слушаю, Сол.

— А-а-а. — Он взмахнул мясистой рукой и скорчил рожу. — Полное дерьмо. Вот что это такое. Говорил, что евреи захватили кино и телик, чтобы уничтожить христианство. Как будто нам мало досталось! Как будто у нас и без него мало забот! Он хочет завести гоев еще сильнее? А-а, он совсем чокнутый.

— Так зачем ты его слушаешь, Солли?

Он пожал плечами, выпятил нижнюю губу и наклонил голову.

Энди усмехнулся:

— Ну, если это тебя утешит, Сол, я — не еврей, но я считаю, что ты — отличный парень.

Сол рассмеялся:

— Тебе как обычно?

Энди кивнул.

Выходя из магазина со своими сэндвичами и огурцом, Энди, озадаченный, покачал головой. Почему они не понимают? А если не понимают, то зачем слушают?


Войдя в темную квартиру и предвкушая поедание сэндвича, Энди вздрогнул: он почувствовал запах знакомых духов. Секунду постоял в дверях, всматриваясь в темноту, затем включил свет.

— Энди? — донесся из комнаты женский голос.

— Кто здесь?

— Это я.

Это оказалась Шерри. Энди разозлился, поняв, что его планы на вечер рухнули, и, пройдя по коридору, крикнул:

— Как, черт возьми, ты сюда попала?

Оказавшись в дверях спальни, он замер на месте. Комната была уставлена свечами, которые освещали Шерри, лежавшую на его латунной кровати в белье, оставлявшем мало простора для воображения. Одно колено было поднято, рука лежала между ног, светлые волосы рассыпались по плечам.

— Ничего себе, — ухмыльнулся Энди.

— Я уговорила консьержа впустить меня, — прошептала она. — В конце концов, он меня знает, верно? Он меня уже видел. Все нормально, да?

— Ну… вообще-то, у меня были другие планы…

Она провела ладонью между грудями и раздвинула ноги.

— Они были такими же заманчивыми?

— М-м-м… нет.

Когда он вошел в комнату, она поднялась и взяла с пола сумку; ее глаза блестели.

— Я подумала, что сегодня вечером надо попробовать нечто новенькое.

— Новенькое? — Он задрожал.

Она кивнула, уронила сумку и обняла его, затем последовал долгий, страстный поцелуй, и она начала снимать с него одежду. Когда она закончила с этим, они легли в кровать, продолжая целоваться, и она, вынув что-то из сумки, велела ему лечь на спину.

Шерри показала ему четыре бархатные ленточки.

— Тебя никогда не связывали?

Он рассмеялся:

— Нет. Но стоит хоть раз попробовать! — Улыбаясь, Энди подумал, что «Шейн» может убираться к дьяволу.

Шерри привязала его за запястья и щиколотки к кровати, положила сумку рядом, уселась на него верхом и начала покрывать его поцелуями. Член у него встал задолго до того, как она взяла его в рот и начала двигать головой вверх и вниз, гладя его тело нежными, словно кончики перьев, пальцами.

Энди показалось, что его мозг сейчас взорвется; он закрыл глаза и, содрогаясь, глухо застонал.

Она остановилась.

Он поднял голову: Шерри рылась в своей сумке.

— Ты готов к нестандартному сексу? — спросила она его.

Он выдохнул:

— Издеваешься? Конечно!

Она вытащила из сумки какой-то продолговатый предмет.

«Вибратор? — пронеслось у него в голове. — О боже!»

Послышался щелчок, и предмет зажужжал.

— О боже, — простонал Энди, откидываясь на подушку и закрывая глаза.

Она сжала его мошонку.

Странный шум не смолкал.

Шерри хихикнула.

Энди, улыбаясь, поднял голову и увидел это.

Она дрожащей рукой подняла предмет, и он блеснул в свете свечей.

Это был электрический нож для разделки мяса.

— Какого…

Шерри ухмыльнулась:

— Артур Колтон-младший сказал, что ты это заслужил.

И когда рука ее двинулась вниз — так медленно, невероятно медленно, — Энди с ужасной ясностью вспомнил тот звонок, свой ответ и закричал:

— Нет, нет, подожди, ты не знаешь, ты не понима…

Он услышат этот звук.

Он почувствовал боль.

Но прежде чем он смог вскрикнуть, что-то запихнули ему в рот…

Загрузка...