Ужасы: Последний пир Арлекина

ИЭН МАКЛАУД Масштаб 1/72 (Пер. И. Колесниковой)

Дэвид переехал в комнату Симона. Папа с мамой много раз говорили, что не хотят превращать ее в мавзолей. Отец даже пообещал сделать ремонт — повесить новые занавески, поклеить обои с Суперменом и все такое. «Надо постараться забыть о прошлом, — сказал он, прижимая сына к себе и укутывая запахом пота и того, что уже миновало. — Ты — наша единственная надежда, малыш!»

Влажным воскресным полднем (окна запотели, а в воздухе стоял густой аромат распаренной свинины — полдень для лени, головной боли и семейных скандалов, если такие случались) Дэвид достал из гаража небольшую стремянку и затащил ее в комнату Симона. Один за другим он отклеил со стен плакаты и очень старался не порвать уголки, когда отдирал от них пожелтевший скотч. Подпевая играющим на магнитофоне Симона «Дайр Стрейтс», скатал их в аккуратные рулоны и каждый перехватил резинкой. Он почти закончил снимать с потолка подвешенную модель самолета, когда в комнату зашла мама. От пыльных, колких и хрупких моделей по коже бегали мурашки. Они напоминали огромных насекомых.

— И что это ты делаешь? — спросила мама.

— Я… я просто…

«Дайр Стрейтс» заиграли песню «Индастриал Десиз». Мама со злостью крутила рычажки «Сони», пытаясь выключить магнитофон. Но музыка заорала еще громче. Мать выдернула провод из розетки и в наступившей тишине повернулась к нему.

— С чего ты решил, что это твой магнитофон? Музыка гремит на весь дом! Что ты вообще тут делаешь?

— Я нечаянно, — ответил он.

В животе заворочался червячок истерического смеха. Он стоял на стремянке и смотрел на маму сверху вниз, как будто в нем было семь футов роста. Но спускаться не стал — понадеялся, что она будет меньше злиться, если он останется на месте.

Однако мама очень разозлилась. Она кричала без остановки, а ее лицо побелело от злости. На шум пришел отец в расстегнутой рубашке, с помятым от сна лицом и с мятой спортивной газетой в руке. Он снял Дэвида с лестницы и сказал, что все в порядке. Они ведь договорились, правда?

Мама расплакалась. Она стиснула Дэвида в соленом объятии и извинялась: «Прости, мое солнышко!» Он чувствовал себя неловко. Мгновением раньше его глаза были на мокром месте, а сейчас они стали сухими, как Сахара. Настолько, что было больно моргать.

Мама с папой помогли ему убрать модели и плакаты Симона. Они много улыбались и говорили громкими, дрожащими голосами. Пришла сестренка Виктория и наблюдала за ними с порога. Все происходящее напоминало уборку украшений после Рождества. Мама заворачивала самолетики в упаковочную бумагу и аккуратно складывала в коробку. Один из них сломался, и она громко всхлипнула — звук походил на отрыжку.

Когда они закончили (осталась только мебель и голые стены), уже стемнело, но никто не хотел включать свет. Отец пообещал сделать ремонт в следующие выходные. Тогда комната станет краше, чем была. Он по-медвежьи неуклюже взъерошил волосы Дэвида и обнял за талию маму. Да, краше, чем была…

Прошел год.

Силуэты плакатов Симона все еще виднелись на выгоревших обоях с плющом. На потолке остались дырочки от булавок, на которых висели модельки. У окна, где стоял письменный стол, и на ковре виднелись небольшие протертые дырки. На обоях чуть выше кровати красовалось смутное затертое пятно — там Симон читал свои книги для больших мальчиков. Теперь они покоились на чердаке вместе с моделями самолетов. «Футбольный ежегодник», «Самолеты „Бури в пустыне“», «Классические машины 1945–1960», «Танки и бронированная техника», «Инструкция по собиранию моделей» собирали пыль, темноту и пауков.

Дэвид все еще думал об этой комнате как о комнате Симона. Он даже нечаянно назвал ее так пару раз. Никто не заметил. Прежняя комната Дэвида, где он жил до смерти Симона и куда заглядывал всякий раз, проходя мимо в туалет, отошла Виктории. Его бывшую территорию с похожей на лицо трещиной на потолке, вмятиной в полу на том месте, где раньше стоял камин, и с ярко-оранжевым треугольником закатного солнца в углу теперь украшали кружевные занавески, абажуры со Снуппи и маленькими пони. Виктория тоже не очень радовалась своей новой красивой комнате. Ей больше хотелось спать в старой комнате Симона, где плакаты желтели и скручивались по углам, а модели собирали пыль. Малышка обожала Симона: она смеялась до колик, когда он качал ее на колене и щекотал, и слушала с открытым ртом придуманные на ходу истории.

Осенью Дэвид перешел в среднюю школу — школу архиепископа Лэси, куда ходил и Симон. Она оказалась не так плоха, как он боялся, и на какое-то время Дэвид даже убедил себя, что и дома дела идут на поправку. Но в один прекрасный четверг, когда он переодевался после физкультуры (пар и пот после душа; он спрятался в углу раздевалки и чуть не порвал трусы — так спешил их натянуть, чтобы скрыть свой маленький краник), тренер мистер Льюис подошел к нему и протянул коричневый конверт, адресованный родителям. Дэвид засунул его в карман и волновался всю дорогу до дома. Никому из класса больше не дали такой конверт, и он не мог понять, что же такого натворил. Хоть за ним водилось немало проступков, ни один из них не заслуживал письма родителям. Переступив порог, он тут же протянул конверт матери, чтобы не оттягивать плохие новости, и стоял рядом, пока она читала. Из комнаты доносилась мелодия заставки маминого сериала. Мать закончила читать и сложила письмо пополам, прогладив складку острыми ногтями. Затем еще пополам и еще, пока бумага не превратилась в маленький аккуратный квадратик. Дэвид с восхищением его разглядывал, а она спокойным голосом объяснила, что школа хочет получить обратно кубок за стометровку по плаванию, которую Симон выиграл в прошлом году. На секунду по телу Дэвида разлилась теплая волна облегчения. Но затем он поднял глаза и увидел мамино лицо.

Между школой и его родителями разразился горький спор. В конце концов, после того как местная газета опубликовала статью под названием «Бессердечная просьба», архиепископ Лэси разрешил семье оставить кубок, а школа купила новый. Кубок стоял на каминной полке в гостиной, и его сияние то блекло, то расцветало снова, когда мама его натирала. Директор школы провел несколько бесед о том, как плохо идти на поводу у собственнических инстинктов, а мистер Льюис известными лишь тренерам способами превратил тренировки по четвергам в ад.

Средняя школа означала появление домашних заданий. Вечера становились длиннее, по пригородным улицам стучали первые дожди, а Дэвид сидел у окна за письменным столом Симона и делал уроки. Он всегда очень старался и хотя редко получал выше среднего балла по большинству предметов, его почерк часто хвалили за аккуратность. Обычно он оставлял занавески открытыми и включал только лампу на столе (синий с белым абажур и ножка из полированного красного дерева на кованой подставке — такие продавались в «Бритиш Хоум Стоур», но эту лампу Симон сделал своими руками), чтобы поглядывать в окно. Сквозь ветви дерева пробивались лучи фонаря во дворе. Точка, точка, тире. Тире, тире, точка… Дэвида часто посещала мысль, что он видит какое-то послание.

Иногда очень поздно, когда ей уже давно полагалось спать, Виктория тихонько приоткрывала свою дверь и, бесшумно ступая ногами в пушистых тапочках, выходила на лестницу. Она присаживалась на средней ступеньке, обнимала колени и смотрела, как мигает экран телевизора через застекленную дверь гостиной. Дэвид не раз подглядывал за ней через просветы в перилах. Если дверь гостиной неожиданно открывалась, Виктория подпрыгивала, как перепуганный кролик, и бежала в кровать. Мама и папа не знали, что она там сидит по вечерам. Это было ее секретом, и Дэвиду не хотелось его выдавать — они и так почти не разговаривали с сестрой. Порой ему казалось, что она ждет возвращения Симона….

Однажды вечером, когда Дэвид только что закончил с алгеброй и собирался приступить к сельскохозяйственной революции, к нему зашел отец. Он остановился в дверях, и свет с лестничного пролета золотил то, что осталось от его шевелюры. Темная фигура, прячущая одну руку за спину… На мгновение по коже Дэвида поползли мурашки от беспричинного страха.

— Как поживает младший? — спросил отец.

Через сгустившиеся в комнате тени он прошел к озерку света у стола.

— Нормально, — ответил Дэвид. Ему не нравилось обращение «младший». При жизни Симона его так не называли. В любом случае, сейчас он был старшим ребенком в семье.

— У меня есть для тебя подарок. Догадайся какой?

— Не знаю.

Дэвид давно понял, что не стоит отгадывать подарки. Ты называешь то, что хочешь получить, и люди расстраиваются.

— Закрой глаза.

Зашуршала бумага; звук сопровождался тихим, скребущим постукиванием, которое Дэвид никак не мог разгадать. Но оно казалось жутко знакомым.

— А теперь открой!

Дэвид придал лицу подходящее выражение восторженного удивления и открыл глаза.

Он увидел большую, длинную коробку, завернутую в шуршащий гофрированный целлофан, — модель самолета «Летающая крепость» в масштабе 1/72.

Дэвиду не пришлось притворяться. Он действительно был сражен. Отец купил самую большую модель серии 1/72. Симон (он всегда говорил о таких вещах; его жизнь отмечалась устойчивой полосой побед — каждое препятствие оценивалось и преодолевалось) собирался купить такую после того, как закончит собирать «Ланкастер» и накопит денег, получаемых за разнос газет. Но «Ланкастер» так и остался кучей пластиковых деталей, а в одном из ужасных происшествий, которые никогда не должны случаться с людьми вроде Симона, он и его велосипед оказались на одном кусочке асфальта на Хай-стрит с выезжающим из служебных ворот грузовиком. Велосипед свернулся кренделем — бесполезный металлолом!

— Я не ожидал… Я… — Дэвид открывал и закрывал рот в надежде выдавить еще несколько слов.

Отец положил ему на плечо большую теплую руку.

— Я знал, что тебе понравится. Я купил все, что нужно, — краски и клей.

На стол посыпались крошечные баночки с разноцветными крышками. Среди них было три серебристых. По картинке на коробке Дэвид видел, что ему понадобится много серебристой краски.

— А теперь посмотри-ка. — Отец показал ему рабочий ножик. — Правда, здорово? Только пообещай, что будешь с ним осторожен.

— Обещаю!

— Не торопись со сборкой, младший. Мне очень хочется посмотреть, что у тебя получится. — Большая рука сжала его плечо и отпустила. — Но не забывай про уроки.

— Спасибо, пап, я не забуду!

— А где мой поцелуй?

Дэвид поцеловал отца.

— Ладно, я пойду. Если понадобится помощь, только скажи. Мне это будет в радость. Может, тебе включить верхний свет? Не порти глаза.

— Мне и так хорошо.

Отец еще немного постоял рядом; его губы шевелились, а в глазах появилось туманное выражение, будто он вспоминал слова песни. Потом вздохнул и вышел из комнаты.

Дэвид рассматривал коробку. Он мало знал о моделях, но даже он понимал, что «Летающая крепость» — одна из самых сложных. Даже Симон готовился к ее штурму. Эверест моделей во всех смыслах: по размеру, цене и сложности. Пушки поворачивались. Двери бомбовых отсеков открывались. Большой и сложный грузовой отсек поднимался и опускался. Если удастся собрать такую модель, детство будет прожито не зря. Дэвид засунул коробку, краски, клей и ножик обратно в бумажный пакет, поставил его на ковер и попытался сосредоточиться на сельскохозяйственной революции. Мятая бумага пакета издавала странные шуршащие звуки. Он встал, засунул пакет на дно шкафа и закрыл дверь.

— Как продвигаются дела с моделью? — через два дня спросил его отец за чаем.

Дэвид чуть не поперхнулся. Он с усилием проглотил печенье, и крошки оцарапали сухое горло.

— Я э… — Он вообще не брался за модель (только мечтал и боялся; темная вершина, на которую необходимо забраться) с тех пор, как положил ее в гардероб. — Я не хочу торопиться, — наконец выдавил он. — Хочется собрать ее хорошо.

Папа, мама и Виктория вернулись к еде, удовлетворенные его ответом. На какое-то время.

После чая Дэвид закрыл дверь своей комнаты и достал из шкафа коробку. Бумажный пакет заманчиво похрустывал в его руках. Он включил лампу Симона и сел за его стол. Затем вытащил коробку из пакета, а пакет смял в комок и твердой рукой запихал в корзину для бумаг под столом. Баночки с краской он выстроил в ряд под окном: светло-зеленая, черная матовая, серебряная, серебряная, серебряная… Ровная шеренга маленьких солдатиков.

Дэвид взял в руки ножик и срезал блестящую обертку. Она с шелестом и взвизгом обнажила коробку. Затем он открыл картонную крышку. В лицо пахнуло чистым и сладким запахом. Как от новой машины (комната ожидания в больнице и внезапный металлический привкус во рту, когда мамина семейная реликвия падает на плитки у камина) или из-под открытого кожуха фотоаппарата. Под тяжелой кипой инструкций лежал прозрачный пластиковый пакет. Чтобы открыть его, мальчику пришлось вытащить постукивающие детали, разрезать запечатанную сторону и осторожно достать бумаги — все это с ужасом от мысли, что что-нибудь может выпасть и потеряться. Когда он закончил, перед ним на столе лежали руины «Летающей крепости». Еще тридцать минут потребовалось, чтобы уложить все обратно в коробку и осторожно утрамбовать — иначе крышка не закрывалась. Почему-то Дэвиду казалось очень важным ее закрыть.

Пока все шло неплохо. Мальчик стал разворачивать инструкции. Они становились все больше, пока не превратились в огромный лист, покрытый мелкий шрифтом, цифрами, стрелками и чертежами. Но Дэвид не собирался сдаваться. Ни в коем случае! Мысленно он видел, как через несколько недель спускается по лестнице, бережно обнимая великолепную серебристую «птицу». Каждая деталь — на своем месте. Безупречно выкрашена. Когда он войдет в освещенную теплым светом гостиную, папа, мама и Виктория поднимут головы, и их лица озарит радость. «Летающая крепость» — настоящий шедевр (даже Симон не сделал бы лучше), просто чудо. В комнате воцарятся смех и предвкушение, словно огонь в камине перед Рождеством, а Дэвид будет показывать, как вращаются пушки и опускаются шасси. И хотя незачем произносить лишние слова, все поймут, что настал переломный момент. Солнце опять будет светить, дождь станет теплым и милым, зимой выпадет чистый белый снег, а Симон превратится в грустное воспоминание; в отблеск слез на смеющихся и счастливых глазах…

В предисловии рекомендовалось раскрасить небольшие детали перед сборкой. Дэвид никогда не пренебрегал разумными советами и поэтому снова открыл коробку и вытащил серые спутанные комки пластмассы. Подобно вешалкам для одежды, они обладали свойством цепляться друг за друга. Детальки крепились к паутине из серого пластика. Крупные части, например бока и крылья самолета, мальчик узнал без труда, но еще перед ним лежало огромное количество замысловатых фигурок малопонятного назначения. Когда он разглядывал тонкие, широкие и плоские детали, детали в форме звезд и то, что напоминало части бомб, неожиданно его взгляд упал на шеренгу серых человечков, прикрепленных головами к паутине.

Первый человечек скорчился в странной, напоминающей эмбриона позе. Дэвид попытался оторвать его от паутины, и шея человечка переломилась.

Уже месяц Дэвид проводил каждый вечер и почти все выходные за сборкой модели «Летающей крепости».

— Младший, — сказал однажды отец, встретив его на лестнице, — ты так увлекся своей моделью. Вчера ночью я видел свет в твоей комнате. Смотри, чтобы сборка не мешала учебе!

— Ни за что, — ответил Дэвид голосом примерного мальчика. — Я не буду слишком увлекаться.

Но Дэвид втянулся в модель, а модель втянулась в него. Она поглощала его, отсеивая все остальное. Он чувствовал, как она вселяется в его организм. Клей и пластик, сладковатый запах серебристой эмали проникали в плоть и кровь. Их корка покрывала его пальцы, волосы и даже мысли. Домашние задания, которые раньше волновали мальчика, перестали для него существовать. Он просто перестал их делать: в конце урока сгребал учебники и тетради в сумку, а через неделю доставал нетронутыми. Как ни странно, никто ничего не замечал. Дэвид обнаружил, что в его классе есть немало мальчиков и девочек, которые никогда не делают домашние задания. И что еще удивительнее, ни они, ни учителя совсем не переживают по этому поводу. На уроках Дэвид начал садиться на заднюю парту, рядом с мальчиками, которые стреляли жеваными бумажками, говорили нехорошие слова и бегали курить на переменах. Подозрительно морща нос на пропахшего краской новичка с запавшими глазами, они неохотно приняли его в свои ряды. Дэвид считал, что такое положение дел продлится недолго. Как только он закончит сборку модели, быстро поднимет успеваемость, вот и все.

Модель поглотила Дэвида. Дэвид поглотил модель. Он делал ошибки, учился на них и совершал новые. А когда спешил, спотыкался на том же самом месте. Многие часы, полные отчаяния и боли в глазах, были потрачены на раскраску маленьких деталей. Краска почему-то никак не ложилась куда надо, а размазывалась по рукам. Модель, письменный стол и все вокруг пестрело отпечатками пальцев, как место преступления. Когда в желтом свете нарядной лампы Симона он щурился на прилипшую к пальцу одной руки крохотную деталь мотора и в другой сжимал дрожащую кисточку, он чувствовал щекотку — это деталь в затаившей дыхание тишине ввинчивалась в его мозг. Но Дэвид не сдавался. Детали одна за другой проходили через его руки, и серые кусочки пластмассы покрывались пятнистыми потеками краски. С трудом отрывая от пальцев, он раскладывал их на листах «Дейли миррор» в правом углу стола. Через неделю краска еще липла — он плохо размешал ее в баночках.

Ночи становились длиннее и холоднее. Дерево под окном шелестело опадавшими на ветру листьями. Дэвид с трудом согревался в кровати Симона. Часто, продрожав до серого рассвета, он выбирался из холодного, липнущего постельного белья и ковылял в туалет. Однажды, без сил дергая за веревочку на пижамных штанах, он глянул на лестницу и увидел там сидящую Викторию. На цыпочках он подошел к сестре, ступая очень осторожно, чтобы ступеньки не скрипнули и не разбудили отца и мать.

— Что случилось? — прошептал он.

Малышка Виктория повернулась к нему неподвижным и невыразительным, как у куклы, лицом.

— Ты — не Симон, — прошипела она и кинулась мимо Дэвида в свою комнату.

В Ночь Гая Фокса[26] Дэвид стоял под капающим зонтиком, а отец пытался зажечь римскую свечу в импровизированном укрытии из камней. «Завтра», — решил Дэвид. Завтра он начнет склеивать детали. Покраска остальных подождет. Сквозь мокрую темноту взметнулся фейерверк и рассыпался по асфальту серебряным огнем и золой. Виктория запищала от страха и засунула в рот варежку. На веках Дэвида остался отпечаток — серебристый, похожий на самолет силуэт.

Первое, что Дэвид узнал о синтетическом клее, — если ткнуть в носик тюбика иглой, клей вытекает из него быстрой струйкой. Второе — клей обладает замечательной способностью плавить пластмассу. К концу первого вечера сборки мальчик едва сдерживал слезы. В середине левой хвостовой пластины красовался неровный кратер, а по боку моторного кожуха шли размытые серые полосы — именно эти детали он пытался склеить. Выглядели они после попытки омерзительно. С пальцев стекали серые капли жидкой пластмассы, а в носу свербело от резкой вони клея; начинала болеть голова.

— Как дела? — спросил отец, заглядывая в дверь.

Дэвид едва из кожи не выпрыгнул. Он отчаянно подгребал к себе разбросанные детали, пока отец разглядывал их через плечо мальчика и что-то одобрительно бормотал. Когда отец ушел, Дэвид обнаружил, что и не тронутые раньше детали теперь слиплись от клея и растекшейся пластмассы.

Дэвид упорно продолжал. Ему не нравилась «Летающая крепость», и он бы с радостью ее выбросил, но мысль о разочаровании отца с матерью, отвращении на лице малышки Виктория преследовала его так же живо, как ранее картины триумфа. Симон никогда не сдавался и всегда (Дэвид им всем покажет!) все делал правильно. Но теперь даже от прикосновения к деталям — крохотным вмятинам и тонким, грубым от просочившегося клея швам — по коже бежали мурашки. И ни с того ни с сего (сон был настолько плохой, что не запомнился) его посетила мысль, что даже настоящие «Летающие крепости» (втиснуться в задний стрелковый отсек, словно труп в гроб; падающие с неба камикадзе; пламя и густой дым; кипящий серый пластик льется мазутом по рукам, плечам и лицу, заливает рот; он отплевывается и задыхается) вовсе не такие замечательные, как он думал.

По сравнению со сборкой раскраска модели — хоть и катастрофическая по своим итогам — теперь казалась цветочками. Вечер за вечером Дэвид сражался с бессмысленными, ничего ему не говорящими кусками пластмассы. А серый голос нашептывал в ухо, что Симон бы уже закончил собирать самолет. И его модель получилась бы безупречной. У Дэвида уже не осталось иллюзий насчет сложности сборки (жизнерадостные указания типа «соедините часть А с частью Б» превращались в долгие часы безнадежного ковыряния; подозрительно, что на коробке красовалась фотография настоящей «Летающей крепости», а не собранной модели), но он точно знал, что если кто-то и мог с ней справиться, то это был Симон. Ему удавалось все. Даже после смерти его ценили больше Дэвида.

В середине ноября у Дэвида случился особенно неприятный урок физкультуры. Мистер Льюис отличался от других учителей. Он не забывал о маленьких мальчиках, которые вели себя тихо, как мышки, и ничего не делали. И всегда говорил, что заботится о своих учениках. А поскольку Дэвид плохо слушал его на прошлой неделе, то и принес форму для регби вместо спортивного костюма. В итоге он оказался единственным учеников в зеленой форме среди белых футболок. Конечно, мистер Льюис сразу его заметил. И заставил под смех и крики всего класса взбираться по канату. На старте мистер Льюис довольно грубо его подтолкнул. Напрягая ноющие мускулы и глотая жгучие слезы, Дэвид сумел вскарабкаться на фут и… соскользнул вниз. Дружеским, но ощутимым шлепком мистер Льюис снова подтолкнул его. На этот раз мальчик соскользнул еще быстрее, обжигая до красноты руки и лодыжки. Мистер Льюис закрутил канат: брусья, маты на полу, «козел» для прыжков и мокрая игровая площадка за высокими окнами закружились дурманящей каруселью. Тренер раскрутил канат в другую сторону. Дэвид начал бояться, что не сможет удержать в желудке обед из печенки, размокших чипсов и яблока, но тут мистер Льюис остановил канат, поймав его в потное объятие. Его лицо оказалось так близко, что мальчик мог сосчитать черные поры на носу — за пару часов.

— Ты — слабак, — прошептал мистер Льюис. — Совсем не похож на брата. Вот тот был настоящим парнем!

И отпустил канат.

Дэвид упал на пол, разбив колени.

Вечером, когда мальчик, хромая, взобрался по ступеням, его встретил запах клея, краски и пластмассы. Он уже давно стал частью его комнаты. Запах ласково погладил по лицу, скользнул по шее и залетел в нос. Беспорядок на письменном столе Симона даже близко не напоминал очертания «Летающей крепости». Но Дэвид решил покончить с моделью. Сегодня он ее одолеет. Да, он сделал несколько ошибок, но их можно поправить и скрыть. Никто ничего не заметит, и самолет будет выглядеть (Дэвид, мы знали, что ты постараешься, но даже не представляли, что у тебя получится так хорошо! Надо рассказать бабушке, позвонить в газету) как и полагается лучшей модели из серии 1/72.

Дэвид сел за стол. Ветви дерева за окном дрожали и переливались под дождем. Мальчик уставился на освещенное желтым светом отражение в окне. Полутемная комната за спиной едва проглядывала, словно картинка из прошлого. Комната Симона… Дэвид немного украсил ее своими вещами: серебристая чайка под потолком; плакат «Воздушные линии мира», который он получил по почте за десять крышечек от йогурта, но, подобно кошкам в новом доме, они так и не прижились.

Дэвид задернул занавески, нажал кнопку на магнитофоне Симона, и в комнате зазвучали «Дайр Стрейтс». Он не увлекался музыкой, но ему нравился безопасный и предсказуемый звуковой фон. Даже магнитофон у Симона был особенный. Сначала он проигрывал одну сторону кассеты, а затем другую — кассету не нужно было вынимать и переворачивать. Дэвид помнил, сколько усилий приложил Симон, чтобы найти желанную техническую игрушку по приемлемой цене и как он с гордостью показывал его папе и маме, будто сам изобрел. Дэвид никогда так ничем не загорался.

Дэвид прикрыл глаза и помолился, чтобы к нему хоть ненадолго перешли ловкость и уверенное спокойствие брата; чтобы Симон заглянул через плечо и немного помог. Но мысль быстро улетучилась. О да! Он чувствовал за спиной Симона, но таким, каким тот стал после года, проведенного под землей: тело искорежено, как рама его велосипеда; черная гнилая плоть слезает с костей. Дэвид содрогнулся и открыл глаза: перед ним лежал серый перепутанный комок, которому полагалось стать «Летающей крепостью». Он заставил себя обернуться. Комната хранила самодовольную тишину…

Хотя оставалось сделать совсем немного, Дэвид решил закончить с планированием. Он взял очевидные крупные детали, которые невнятные инструкции («…соедините части А, Б и В задней части корпуса таким образом, чтобы верхние внутренние выступы вошли в гнезда IV, как показано на рисунке») даже не упоминали, и начал их соединять, выдавливая щедрые озерца клея. «Дайр Стрейтс» пели без перерыва — «Любовь дороже золота», «Тут никогда не идет дождь» и снова начало кассеты. Снизу доносилось тихое бормотание телевизора. Куски пластмассы ломались и плавились в руках Дэвида. Однако он не обращал на них внимания. За спиной осуждающе метались тени.

Наконец Дэвиду удалось собрать что-то, отдаленно напоминавшее самолет. Он повертел в руках липкую модель, и по потолку метнулась птичья тень: одно крыло провисало, корпус раскалывала широкая трещина, пятна краски и клея покрывали все вокруг. Мальчик понимал, что все испортил. Он прикрыл модель простыней, чтобы папа и мама не заметили ее утром, и лег спать.

Темнота. В соседней комнате тихонько храпит отец. Матрас под спиной еще хранит очертания тела Симона. Сердце у Дэвида колотилось так гулко, что поскрипывали пружины. Комната и пропитанный клеем воздух сочувственно пульсировали. Они бормотали и нашептывали: «Не спать, мой мальчик! Ты будешь метаться всю ночь, пока остальные посапывают в теплых постелях. Ты один не спишь во всей серой вселенной», но тут же затихали, стоило ему затаиться и бросить вызов. Свет уличного фонаря блестел сквозь ветки дерева и занавески. Прикрытая простыней модель походила на лицо. Лицо Симона. Таким оно выглядело бы через год в земле.

Дэвид заснул. Ему снились сны. Они были гораздо хуже, чем пробуждение.

Наутро (утро пятницы) он проснулся, выпрыгнув из кошмара в пропитанную пластиком комнату. Кривое лицо Симона бесстыже улыбалось ему в сером зимнем свете. Дэвид не мог заставить себя дотронуться до простыни, а уж тем более снять ее и бросить взгляд на лежащее под ней позорище. Дрожа от холода в тонкой пижаме, он нашел в письменном столе ручку и тыкал ею в желтоватые складки, пока те не приобрели невинные очертания.

В школе он совсем не чувствовал пятницы. Привычное облегчение от мысли, что впереди целых два дня свободы, исчезло. В глазах щипало от недосыпа, с рук отшелушивались чешуйки клея, и так Дэвид дрейфовал от математики к рисованию и дальше — на урок французского. В начале обществоведения — последнего урока на этой неделе — он сел на кнопку, которую подложили ему на стул. Теперь, когда мистер Льюис «отметил» его перед всем классом, соседи по задним партам считали его легкой добычей. Под аккомпанемент смешков и хихиканья Дэвид молча вытащил из брюк кнопку. Его мысли занимало другое. Сейчас он чувствовал себя менее обреченно при мысли о «Летающей крепости», нежели утром. Возможно, модель получилась не настолько плохой, как ему казалось (разве она могла получиться настолько плохой?), — все поправимо. Если он поработает над ней вечером и закроет серебристой краской все огрехи, будет выглядеть вполне прилично. Может, ему даже удастся подвесить ее к потолку прежде, чем домашние все хорошенько разглядят. Идя сквозь влажный туман домой, он продолжал твердить, что все будет (пожалуйста, ну пожалуйста!) хорошо.

Дэвид поднял простыню, отдирая прилипшие места. Процесс походил на снятие бинтов с незажившей раны. Модель выглядела ужасно. Мальчик всхлипнул и отступил на шаг. Он не думал, что прошлой ночью она выглядела так плохо. Крылья и корпус осели, а пластмасса приобрела бугристый вид, будто что-то пыталось из нее вылупиться. Дэвид поспешно подхватил простыню, снова набросил на модель и убежал в гостиную.

Мама подняла взгляд от «Лучших цен».

— Ты здесь редко появляешься, — рассеянно сказала она. — Я думала, ты еще занят своим увлечением.

— Модель почти готова, — к собственному удивлению, ответил Дэвид и без сил плюхнулся на софу рядом с ней.

Мама медленно кивнула и отвернулась к телевизору. Она часто смотрела телевизор. Иногда Дэвид забредал в гостиную и находил ее неотрывно читающей бегущий телетекст биржевых новостей. Дэвид сидел в полузабытьи, а программа за программой (как любил говорить Симон) влетала из телевизора в один глаз и вылетала из другого. У него не было никакого желания подниматься по лестнице в свою (Симона) комнату. Но когда на экране появились титры десятичасовых новостей и отец с улыбкой заметил, что младшим пора в постель, мальчик поднялся с дивана без возражений. Последнее время в словах отца звучала не самая ласковая нотка. Как будто в случае неповиновения он мог (бить тебя головой об стену, пока кости не вылезут из лица!) разозлиться.

После того как Дэвид нашел в себе смелость выключить прикроватную лампочку, он лежал, вытянувшись, с плотно прижатыми к бокам руками и открытыми глазами. Даже в темноте виднелись дырочки на потолке, где раньше висели модели Симона. Будто крохотные черные звездочки. Он слышал, как мама поднялась в спальню, ее нервное дыхание на лестнице. Слышал писк телевизора, когда закончилось вещание, и как отец прочистил горло перед тем, как выключить ящик; шум воды в туалете, и как закрылась дверь родительской спальни. И затем — тишина.

Тишина… Словно натянутая кожа барабана. Темные булавочные звезды на шероховатом потолке, как негатив настоящего неба, будто весь мир вывернулся вокруг Дэвида, и сейчас он находился там, где верх — это низ, белое — черное, а люди ползают в трещинах под мостовой. Тишина… Ему не хватало шепчущих голосов предыдущей ночи. Выжидающая тишина, которая кричала, что вот-вот что-то случится.

И оно случилось. Совершенно обыденно, словно снятый с плиты после закипания чайник или переключение красного света на светофоре на Хай-стрит, простыня начала сползать с модели «Летающей крепости». Лицо Симона прошлось гримасой по складкам, а затем исчезло, и простыня упала на пол. Несколько мгновений самолет стоял неподвижно; его очерчивал пробивающийся сквозь занавески уличный свет. Затем он пополз по столу, помогая себе крыльями, как раненый жук.

Дэвид не мог поверить, что это происходит наяву. Двигаясь, модель поскрипывала, как настоящий самолет. На краю стола «Летающая крепость» остановилась носом к окну; казалось, она раздумывает, что делать дальше. «Ты уже достаточно натворил», — с истерическим смешком подумал Дэвид. Но самолет не считал, что игра окончена. Дергающимся прыжком он ринулся в окно. Занавеска провисла, зазвенело стекло. Растопырив подобно гигантскому мотыльку крылья, модель начала взбираться к карнизу. На полпути она снова остановилась. Раздался чирикающий звук, а по спине модели прошла дрожь удовольствия — наконец-то ожила! Дэвид знал, что она чует еще одно живое существо в комнате — его. «Летающая крепость» взлетела с занавески и, все больше походя на гигантского мотылька, закружила по комнате, слепо врезаясь в потолок и стены. Сам того не желая, мальчик закрыл лицо руками. В щелки между пальцами он видел серое мельтешение. Слышал скрип мягкой, мясистой пластмассы. Чувствовал паническое дыхание крыльев. Не успел он подумать, что хуже уже не станет, как самолет опустился на его лицо. Он почувствовал объятия крыльев, заворачивающийся на шее хвост и как голодные серые когти скребут по пальцам, пытаясь добраться до глаз и мягкой внутренности щек…

Дэвид закричал. Когти становились все настойчивее; они тянули его руки с силой, которой он не мог сопротивляться.

— Дэвид! Что случилось?

В комнате горел верхний свет. Над мальчиком нависало лицо отца. У изножия кровати стояла мать.

Дэвид не мог подобрать слов, его трясло от стыда и облегчения.

Еще несколько минут мама и папа провели с ним. Их лица хмурились от тревоги и недоумения — Симон никогда такого не выкидывал! Мама заламывала руки. Отец сжимал и разжимал кулаки. Белое личико Виктории заглядывало в дверь, когда никто не видел, и тут же исчезало. Дэвид сумел лишь выдавить, что ему приснился плохой сон. В слепящем желтом свете люстры он бросил быстрый взгляд на стол — «Летающую крепость» прикрывала простыня, а разлагающееся лицо Симона ухмылялось из ее складок. «Так просто ты меня не поймаешь!» — кричала ухмылка.

Мама и папа погасили верхний свет и вышли из комнаты. Он слышал, как они шаркают по лестничной площадке. Когда дверь их спальни закрылась, Дэвид выпрыгнул из кровати и снова включил свет. Он оставил его включенным на всю ночь, а сам сидел на краю кровати и смотрел на прикрытую модель. Она не двигалась. Тонкие царапины на тыльной стороне его ладоней остались единственным свидетельством необычного происшествия.

За завтраком Дэвид не отрывал взгляд от своей тарелки с хлопьями, и тут мама сказала, что они с отцом и малышкой Викторией собираются после обеда навестить бабушку. Она спросила, не хочет ли он пойти с ними, но мальчик отказался. В долгие бессонные часы у него начала созревать одна идея; при дневном свете она превратилась в полностью оформившийся план.

Дэвид сказал, что зайдет в библиотеку. На самом деле отправился на почту, чтобы успеть до перерыва на обед. В небе над мокрой улицей низко висели темные облака. Ему пришлось прождать целую вечность, пока владелец магазина обменивал на купюры мешочки с десятипенсовыми монетками, но подошла и его очередь. Дэвид протянул полной леди за стеклом свою сберегательную книжку и попросил снять со счета все, оставив один фунт, чтобы не закрывать счет.

— У тебя целых одиннадцать фунтов и пятьдесят два пенса, — сказала леди. — Ты на что-то копил?

— Да, — ответил Дэвид. Он достал из дальних закромов свою улыбку примерного мальчика, отряхнул ее и натянул на лицо.

— Новая игрушка? Знаю я вас — вам лишь бы ружья да пистолеты.

— Это сюрприз.

Леди хмыкнула; ее расстроило, что мальчик не сказал, на что хочет потратить деньги. Она достала из ящика стола пригоршню соленых орешков, закинула их в рот и облизала с пальцев соль, прежде чем отсчитать его деньги.

Дома Дэвид засунул сберегательную книжку обратно в стол (руки тряслись от нетерпения покинуть комнату, глаза нервно обходили стороной прикрытую простыней модель на столе), но оставил две хрустящие пятифунтовые банкноты и мелочь в переднем кармане джинсов. Он очень надеялся, что отец не проявит интереса к его деньгам и не захочет взглянуть на книжку. Он думал, не сказать ли, что дал их в долг бедному однокласснику, у которого не хватало денег на сменную обувь, но даже про себя ложь звучала неубедительно.

На обед снова были рыбные палочки. Дэвид не хотел есть и, когда мама с папой не смотрели, толкал их по пластиковой скатерти Виктории. Сестра могла есть рыбные палочки, пока они из ушей не полезут. Иногда, наедаясь до отвала, она и правда пыталась их туда запихнуть.

Потом Дэвид сидел в гостиной и делал вид, что смотрит телевизор, пока папа, мама и Виктория топали наверху и переодевались в выходную одежду. Он чувствовал себя уставшим и напряженным, как женщины в начале рекламы таблеток от головной боли. Но в глубине души жило предвкушение… После случившегося он не собирался сдаваться. Наконец, когда жокеи кубка «Холстен пилс хандикап» на промокшем ипподроме Ветербай уже готовились к заезду, отец и мать попрощались с ним и закрыли за собой входную дверь.

Через секунду прозвенел дверной звонок.

— Только не забудь, — сказала мама. Она стояла на пороге и теребила в руках ручку черной сумки, купленной для похорон Симона. — В морозилке остались рыбные палочки, разогрей их к чаю.

— Я не забуду, — ответил Дэвид.

Он стоял и смотрел как «кортина» выехала задом с парковки и в сером тумане выхлопа свернула на дорогу.

Полдень выдался темным и мокрым, но мешающий скачкам в Ветербай дождь еще не дошел до них. Раз в жизни судьба улыбнулась Дэвиду. Он взял из гаража старое эмалированное ведро, прихватил заодно уличную метлу с жесткими прутьями и направился по лестнице к комнате Симона. Запах пластмассы стал невыносимым; мальчик не понимал, почему его никто не замечает и не жалуется.

Дверь в комнату была закрыта. Потная рука Дэвида беспомощно проскальзывала по дверной ручке. Медленно, с усилием он вытер ладони о джинсы и попробовал снова — ручка повернулась. Лицо на простыне ухмыльнулось ему сквозь пропитанный пластиковой вонью воздух. Сейчас оно больше всего походило на череп, будто плоть уже отошла от костей, а грязно-белый цвет простыни только добавлял сходства. Дэвид постарался не задерживаться на этой мысли. Он быстрым шагом подошел к столу, выставив перед собой метлу. Ткнул ею, как пикой, в простыню, чтобы сместить складки. Модель под тканью лениво шевельнулась, словно просыпающийся в теплой постели человек. «Чем больше торопишься, тем меньше успеваешь», — твердо сказал он себе. Отец всегда так говорил. Слова превращались в бессмысленную скороговорку. Дэвид подставил ведро под край стола и подтолкнул к нему модель. Чем больше торопишься, тем меньше успеваешь… Пластмасса со скрипом шевельнулась, оставляя на столе влажный серый след. Чем больше тратишь, тем меньше получаешь… Простыня вздымалась маленькими холмиками с очертаниями самолета. Торопишься тратить, успеваешь получать… Модель плюхнулась в ведро. К счастью, простыня с нее не слетела. Модель заерзала и жалобно пискнула. Дэвид уронил метлу, обхватил ведро обеими руками и метнулся вниз по лестнице.

Выскочил из задней двери. Пробежал по заднему двору до черного участка, где отец сжигал садовый мусор. Там он быстро перевернул ведро, поймав им модель, как паука банкой. Потом мальчик бегом вернулся в дом, прихватил бутылку керосина, спички, ворох старых газет и заторопился обратно во двор, чтобы модель не успела выбраться наружу.

Он поднял ведро и отбросил его в сторону. Простыня осела на черной земле, как водянистое желе. Из ее складок выползла, расправляя крылья, модель. Дэвид снял крышку с бутылки с керосином и вылил его на ткань, пластик и черную землю. От холодной жидкости модель в удивлении зашипела. Дэвид чиркнул по картонке спичкой, но она переломилась у него в руках. Четвертая спичка зажглась, но огонек погас прежде, чем он поднес ее к ткани. Модель начала метаться. Дэвид чиркнул следующей спичкой — у нее отлетела головка. Еще одна… Модель стала отползать от простыни к Дэвиду, растягиваясь, будто червяк. С дрожью отвращения он толкнул ее носком ботинка. Попытался зажечь еще одну спичку и в спешке чуть не уронил коробок. Спичка наконец зажглась. Мальчик заставил себя наклониться — медленно, чтобы сохранить драгоценное пламя, — и поднести ее к простыне. С радостным хлопком ткань загорелась.

Дэвид выпрямился и отступил от яркого огня. Ткань быстро почернела и рассыпалась золой. Модель мяукала и дергалась. Пошел густой черный дым. Ручейками текла серая пластмасса. Корпус самолета шел пузырями, а хвост задрался, как у скорпиона. Черный дым становился все гуще. Соседка миссис Боуэн недовольно захлопнула окно спальни. У Дэвида слезились глаза, а он все подкидывал в костер смятые газеты.

Самолет дергался в пламени; его почерневшее тело корчилось от жара. Тем не менее очертания сохранялись. Вопреки всем законам пластмасса не собиралась растекаться липкой лужицей. И когда языки пламени начали затихать, стало ясно, что модель все еще жива. Ранена, но жива.

Дэвид смотрел на нее с горьким изумлением. Если подумать, такая модель вообще не должна существовать. Наивно было полагать, что ее прикончит обычный садовый костер.

На черной земле затихли последние языки огня. Дэвид вдохнул тошнотворный запах горелого пластика. Модель лишилась последнего сходства с «Летающей крепостью» и теперь больше напоминала мертвую чайку, которую Дэвид видел однажды на пляже в Блекпуле. Она тихо всхлипнула, медленно подняла трясущиеся обожженные крылья и поползла к нему.

Пару мгновений он с ужасом наблюдал за ней, но потом начал действовать. Ведро лежало совсем рядом — мальчик подхватил его и с силой прихлопнул им модель. Та взвизгнула. Край ведра прижал одно крыло. Дэвид приподнял ведро, пинком засунул под него модель и побежал искать что-нибудь тяжелое.

Когда он придавил ведро двумя кирпичами, модель наконец затихла, будто смирилась со своей судьбой. Может, она и правда умирает? (Почему ты не набрался смелости, не сбегал в сарай за лопатой и не порубил ее на кусочки? Храбрый Симон так бы и сделал!) Дэвид надеялся, что модель не пророет себе ход из-под ведра.

Дэвид посмотрел на часы — три тридцать. Планы рушились, а время было на исходе. Стоять и волноваться некогда — еще полно дел. Он выкинул спички в мусорное ведро, поставил керосин на место и отнес метлу в гараж. Затем накинул куртку, запер дверь и направился к Хай-стрит.

Серость пасмурного дня сменили вечерние сумерки. Дэвид быстро шагал по усыпанному мокрыми листьями тротуару и через изгороди заглядывал в окна уютно освещенных домиков. Папы и мамы сидели перед телевизором, старшие сестры занимались маникюром в предвкушении похода в паб со своими ухажерами, маленькие мальчики играли в солдатики перед ярко пылающим камином. «Будьте осторожнее, — думал про себя Дэвид, разглядывая поглощенные делами лица. — Так легко все может рухнуть. Пожалуйста, будьте осторожнее!»

Он срезал дорогу через парк, где несколько уставших игроков гоняли в сумраке грязный белый мяч, и вышел на Хай-стрит на углу, рядом с общественными туалетами. Как раз через дорогу черные шины грузовика отправили Симона в лучший мир.

Дэвид повернул налево. Магазин «Вулвортс» показался ему лучшим местом для начала. На Хай-стрит бурлила жизнь: мигали светофоры, по дороге катились машины и грузовики, и в свете неоновых вывесок по тротуару спешили, толкались и обгоняли друг друга люди. К своему удивлению, Дэвид обнаружил, что в витринах магазинов уже появились картонные Санты и мишура, но праздник не почувствовался. Видимо, предвкушение Рождества покинуло его вслед за пятничным и выходным предвкушением.

«И все же до Рождества еще полно времени», — утешал себя мальчик.

В «Вулвортс» все изменилось. Полки, где раньше между пазлами и наборами для починки велосипедов стояли модели, были заняты холодильными камерами для вина и искусственными шелковыми цветами. В конце концов он нашел полку с моделями — рядом с компакт-дисками, — но даже с первого взгляда понял, что среди них нет «Летающей крепости». Он взял с полки несколько пыльных коробок: машина, тираннозавр, скелет… Детские поделки; Симон до таких не опускался. Дэвид вздохнул и направился дальше, к магазину «В. X. Смитс». Там выбор моделей оказался лучше, но «Летающей крепости» среди них не было. Черно-оранжевое объявление гласило: «Не все товары представлены на полках, обратитесь к продавцу», но Дэвид был достаточно взрослым и мудрым, чтобы не принимать его всерьез. Он заглянул во все крупные газетные киоски и в «Дебенхамс» через дорогу, где в нарядном гроте из картона уже поселился Санта-Клаус, а из динамиков неслось приглушенное «С Рождеством». Все безуспешно.

Было уже без четверти пять. На мокром асфальте переливался свет фар и светофоров; огни витрин расплывались в зимнем тумане. Люди застегивали куртки, заматывали плотнее шарфы и натягивали капюшоны, но Дэвида пробил пот и мучила усталость, а он все нырял между колясок, пожилых леди и идущих рука об руку девчонок с зелеными панковскими прическами. Список магазинов подходил к концу. Время истекало. Ведь все должны знать о «Летающей крепости»! Нет, он не питал иллюзий по поводу того, как глубоко детские заботы проникают во взрослый мир. Но некоторые вещи незыблемы. Ты можешь зайти в торгующую рыбой и чипсами лавку, и продавец в засаленном фартуке скажет: «Конечно! У нас стоит такая на задней полке, рядом с картошкой и маслом». По-крайней мере Дэвид считал именно так. А то, что на всей Хай-стрит не нашлось в продаже ни одной модели, просто немыслимо. Когда он найдет модель, ему придется повторить долгий и неприятный процесс ее окраски и сборки, но мальчика переполняла уверенность, что со второй попытки у него получится лучше. На последних стадиях сборки модель выказывала норов, с которым наверняка не сталкивался даже обладавший гораздо более богатым опытом Симон. На миг в горле горьким комком поднялась паника — в голове возник образ модели, пойманной и шевелящейся под ведром. Дэвид прогнал его усилием воли. Он сделал все, что мог! Конечно, можно написать жалобу изготовителям, но мальчик почему-то сомневался в их виновности.

Оставалось еще два магазина и около двадцати минут. Вскоре он обнаружил, что первый, старомодный магазин поделок, превратился в офис строительной компании. Второй находился на дальнем конце Хай-стрит рядом с легендарным магазином интимных товаров. Дэвид никогда не ходил туда — магазин стоял в маленьком и не самом приятном квартале, который построили наудачу лет пять назад; он до сих пор был полупустым. Дэвид пробежал под мигающим огоньком светофора на площадь. Туда предрождественская спешка еще не добралась. Большинство лампочек в высоких, сделанных под викторианский стиль фонарях не горело. На каменной ограде рядом с умирающим тополем в центре площади молодежь в темноте распивала «Шанди Басс». Немногие открытые магазины выглядели пустыми и на пороге закрытия. Витрину магазина игрушек, куда направлялся Дэвид, украшали огромные плюшевые медведи ядовитых зеленых, розовых и оранжевых цветов.

Пожилая женщина в мешковатом халате натирала плитки пола; в магазине пахло тем же дешевым моющим средством, что и в школьных туалетах. Дэвид огляделся, жадно втягивая воздух. Магазин оказался больше, чем ему представлялось, но он видел только пыльные наряды для Син-Ди, полку с аксессуарами для вечеринок и новенький стенд «Липких шариков» («Нажми, и они потекут!») — хит ушедшего лета.

Стоявший за кассой мужчина уютно разложил на прилавке свой пивной животик и выковыривал из-под ногтей грязь. Он поднял голову и посмотрел на Дэвида.

— Ты что-то ищешь?

— Да, модели, — выдохнул Дэвид.

Горло першило, легким не хватало воздуха. Ему ужасно хотелось свернуться где-нибудь в уголке и заснуть.

— Они наверху.

Дэвид заморгал и огляделся. Теперь он заметил лестницу наверх и побежал по ней, перепрыгивая через три ступеньки.

Там сидел молодой человек в отделанном кожей плаще: закинул ноги на стеклянную стойку, курил и читал «Интервью с вампиром». На продавца он походил еще меньше, чем его коллега внизу, но другой роли Дэвид для него не мог подобрать. Разве что он был вечно молчащим приспешником, из тех, что таскались в хвосте банды в дешевых вестернах. Под потолком вспышками молнии мигала флуоресцентная лампа, раскрашивая клубы сигаретного дыма неожиданными тенями. Дэвид быстро прошелся вдоль полок. Мимо рядов роботов из серии «Трансформеры» в пожелтевших коробках он вышел к секции моделей. Поначалу его охватило разочарование, но, присев на корточки, чтобы осмотреть нижнюю полку, под моделью корабля «Ривелла Катарина» мальчик заметил длинную коробку. На ее боку красовалась знакомая до боли картинка — «Летающая крепость». Дэвид медленно потянул ее с полки, ожидая, что вот-вот коробка растает в клубах дыма. Однако она не исчезала. «Летающая крепость», немного более пыльная и выцветшая, чем та, что подарил ему отец, но тот же вес, та же картинка на коробке, цена 7 фунтов 75 пенсов, краска и клей не входят в комплект, но их у него оставалось предостаточно. Охватившее Дэвида облегчение испарялось на глазах — впереди маячила новая сборка.

Ковбой за стойкой закашлялся и прикурил от окурка новую сигарету «Ротманс». Дэвид посмотрел в его сторону. Увиденное наполнило его теплом и моментально смыло усталость и отчаяние. В стеклянном шкафчике под сапогами ковбоя были выставлены готовые модели. Маленькие пластиковые человечки застыли в вычурных позах на куске зеленого картона, который изображал траву. Рядом стояли маленькие домики, бак заправки, а красно-белые полосы обозначали взлетную полосу. И в середине, с опущенным трапом и открытыми бомбовыми отсеками, стояла серебристая «Летающая крепость». С пересохшим ртом Дэвид поставил коробку обратно на полку, небрежно засунул руки в кусачие карманы своей шерстяной куртки и подошел поближе, аккуратно ступая, чтобы скрыть внезапную дрожь в ногах. Модель была идеальной — она ничем не походила на изуродованное чудовище, которое мальчик недавно пытался уничтожить. Даже через не слишком чистое стекло он разглядел все мелкие детали, яркие наклейки (ему бы даже в голову не пришло наклеить их на свой самолет), а один взгляд на пушки ясно говорил, что они поворачиваются вверх, вниз, в сторону — куда душе угодно.

Ковбой переложил ноги, поднял голову и вопросительно приподнял брови.

— Я, э… просто смотрю.

— Мы скоро закрываемся. — И снова уткнулся в книгу.

Дэвид попятился к лестнице. Он не отрывал глаз от готовой модели «Крепости», пока та не скрылась за стендом с развивающими игрушками для младенцев. По лестнице он спускался медленно, с кружащейся головой. Можно купить сколько угодно моделей, но мальчик понимал, что ему никогда не добиться такого совершенства. Только Симон мог с ним сравняться, и никто другой.

Дэвид споткнулся — не заметил, как ступеньки кончились. Мужчина за кассой исчез, женщина мыла полы за колонной. За пустыми полками справа мальчик увидел надпись «Служебное помещение», и его посетила отличная идея.

Он быстро, но осторожно, чтобы не скрипнули ботинки, направился к служебной двери. Молился, чтобы его не выдали следы на сверкающем мокром полу. Ручки на двери не было. Он тихонько толкнул ее кончиками пальцев, и дверь открылась.

Внутри было темно. Дэвид успел разглядеть раковину из нержавеющей стали, несколько чашек на сушилке, пару старых кресел и девчачий календарь на стене. Вряд ли там уместилось бы что-то еще, настолько маленькой была комнатка. И если кто-то зайдет, спрятаться негде. Дэвид тихонько подошел к одному из кресел и сел в него. Нежно звякнула пружина. Он ждал.

Почти в полной темноте усталость боролась со страхом. Снаружи шлепала по полу мокрая швабра уборщицы. На миг она остановилась, но затем двинулась дальше. Дэвид слышал стук ведра и шум воды в трубах в соседней комнате. Женщина напевала знакомый, но неузнаваемый мотив. Веки Дэвида опускались, и он начал клевать носом.

Шаги на лестнице. Кто-то кашлянул. Мальчик не понимал, дома он или нет. И почему он сейчас так счастлив.

Дэвид представил, что он — Симон. Он чувствовал в себе созревающую мужскую силу и уверенные руки, которые могли превратить кусочки пластмассы в красивые машины; теплое одобрение окружающего мира, подобное светящейся коже мальчика на рекламе готовых завтраков.

Мужской голос и звяканье ключей вырвали его из сна. Дэвид открыл глаза и прислушался. После десяти минут, которые показались вечностью, в магазине по-прежнему царила тишина. Он встал и нащупал дверь. Немного приоткрыл ее. В витринах горел свет, но сам магазин стоял пустой и темный. Легкий и быстрый, как тень, Дэвид взбежал по лестнице. «Крепость» ждала его — точные серебристые контуры, прекрасные, как мечта. Мальчик отодвинул стеклянную дверцу шкафчика: ни замка, ни засова. Он не мог поверить, что можно так беспечно относиться к сокровищу. Взял модель в руки — она была прекрасна! Просто великолепна, и в ней не было души. Дэвид сглотнул слезы. Лучше всех. И мертва.

Принести модель домой оказалось нелегким делом. Дэвид сумел найти в магазине пожарную лестницу, но, когда дернул дверь, зазвенела сигнализация. На секунду он замер в холодном поту, потом метнулся через задний двор и прилегающую к нему улицу. Он бежал всю дорогу домой, и люди оборачивались, глядя ему вслед. «Летающую крепость» он держал в руках — спрятать ее было некуда. Да и ковбой в магазине наверняка вспомнит, что он заходил перед закрытием. Дэвид начал подозревать, что совершил далеко не идеальное преступление. Он понимал, что закон рано или поздно настигнет его, как Бонни и Клайда. Но сперва будет миг триумфа, возможно, достаточно великий, чтобы вернуть все на свои места.

Когда Дэвид добежал до дома, у него кололо в боку, а папа, мама и Виктория еще не вернулись от бабушки. Ведро на заднем дворе никто не трогал — его по-прежнему прижимали к земле два кирпича. Хотя у Дэвида не хватило смелости заглянуть под него, он имел все основания полагать, что старая «Крепость» тихо сидит под ним, а может, и вовсе умерла. Лежа на кровати, он дул на пропеллеры, чтобы они вертелись, и чувствовал, как набирается сил. Завтра, при дневном свете, он достанет лопату и закончит начатое.

«Если подумать, день прошел не так уж плохо», — сказал себе Дэвид. Все равно редко удается полностью выполнить задуманное. Как правило, все происходит гораздо лучше или намного хуже. Утром он ни за что не поверил бы, что к вечеру у него в руках будет законченная «Летающая крепость», а сейчас он заглядывал в кабину и рассматривал влюбленным взглядом пилотов и пульт управления.

И лучшее еще впереди! Пока мальчик улыбался своим мыслям, двор осветили фары папиной «кортины». Открылась парадная дверь. Что-то шикнул мамин голос, затем папин. Дэвид снова улыбнулся. Вот о чем он мечтал. Он держал в руках доказательство, что ничем не хуже Симона. «Крепость» будет исцеляющим чудом, которое смоет нанесенные смертью раны. Семья снова станет единой, и с дома снимется проклятие.

На лестнице зазвучали тяжелые шаги отца. Он шел прямиком в комнату Виктории. Через минуту заглянул к Дэвиду.

— Все в порядке, младший?

— Да, пап.

— Постарайся не шуметь. Виктория заснула в машине, и я отнес ее в кровать.

Отец закрыл дверь. Дэвид играл с дверцами бомбовых отсеков. Отец совсем не заметил модель. Странно… Хотя, возможно, это доказывает ее исключительность.

Внизу включился телевизор. Дэвид узнал музыкальную заставку «3–2–1». Он медленно поднялся с кровати и оглядел комнату. Отныне это его комната, а не Симона! На лестнице он услышал стоны Виктории во сне. Но это ничего. Теперь все будет хорошо. Мальчик прижимал к себе модель самолета — сбылась его мечта.

Дэвид открыл дверь гостиной. В глазах зарябило от разноцветия шоу вопросов и ответов. Красный, серебряный и золотой, совсем как Рождество. Мама сидела на своем кресле с обычным «телевизионным» выражением лица. Отец растянулся на диване.

Отец посмотрел на него.

— Как дела?

Дэвид выставил перед собой модель. Фюзеляж блестел в свете экрана.

— Я ее собрал.

— Давай посмотрим.

Отец протянул руку, и Дэвид передал ему модель.

— Ну-ка… очень неплохо, младший. Тебе надо немного подкопить и купить что-нибудь посложнее. Держи.

Дэвид взял «Крепость». Одна из дверок распахнулась, и он щелчком закрыл ее.

На экране Стив и Иветта рассказывали Теду Роджерсу о своем медовом месяце. Тед завершил их рассказ непонятной Дэвиду шуткой. Зрители зашлись в хохоте.

Отец почесал живот, просовывая пальцы между пуговицами рубашки.

— Мама хотела с тобой поговорить, — сказал он. Стив и Иветта мучились над вопросом. — Правда, родная? — Отец немного повысил голос. — Ты же хотела с ним поговорить?

Мама медленно отвернулась от экрана.

— Смотри, — сказал Дэвид, делая шаг к ней. — Я…

Мамина голова продолжала поворачиваться. Мимо Дэвида, к отцу.

— Я думала, ты с ним поговоришь, — сказала она.

— Ты их нашла, ты и говори, — пожал плечами отец. — И подвинься, младший. Мне из-за тебя ничего не видно.

Дэвид подвинулся.

Мама покопалась в кармане платья и достала оттуда коробок спичек.

— Я нашла их в мусорном ведре, — сказала она, глядя прямо на Дэвида. Сквозь него. Мальчик с трудом подавил дрожь. — Что ты с ними делал?

— Ничего. — Дэвид вяло улыбнулся. Улыбка примерного мальчика никак не лезла на лицо.

— Ты курил?

— Нет, мам, честное слово.

— Ну ладно, только не вздумай курить.

Мама повернулась обратно к телевизору. Стив и Иветта проиграли. Вместо «Мини-метро» они выиграли «Пыльную корзину». Зрители умирали со смеху. Тед пообещал вернуться после рекламы.

Дэвид стоя смотрел на яркий экран. На него надвигалось серое надгробие. «Вот что вас ждет, если вы заразитесь СПИДом», — угрожал голос.

Отец издал театральный стон, который обернулся кашлем.

— Меня тошнит от этих геев, — откашлявшись, заявил он.

Сам не понимая, что делает, Дэвид взбежал по лестнице в комнату Симона. Там он включил верхний свет и раздвинул занавески. Дерево во дворе замахало ему ветвями в мокрой темноте: дождь из Ветербай наконец дошел и до них. Ползущие по стеклу капли отражали свет уличных фонарей.

Мальчик сел за стол и плюхнул перед собой модель. Один из пропеллеров переломился — он забыл опустить шасси. Но Дэвиду было все равно. Он глубоко дышал, и каждый вдох содрогался у него в горле. В комнате все еще пахло пластмассой. Не тем легким, опрятным запахом, который должен исходить от готовой «Летающей крепости». Нет, с этим запахом он жил неделями. Но теперь желудок не сворачивался от него узлами. Дэвид больше ничего не боялся. Пусть по-своему, но он поднялся на крышу «Летающей крепости», откуда можно было озирать просторы своего детства. Раньше все выпадало из пропорций, но сейчас Дэвид все разглядел, абсолютно все. Масштаб 1/72 — теперь мальчик понимал, что это означает. «Крепость» — огромная, тяжелая и серая, как мир. А он сам — крохотный, один к семидесяти двум.

Он поглядел на модель. Большая, серая и уродливая. От ее вида мальчика тошнило больше, чем от прежней. По-крайней мере ту он сделал своими руками.

Дэвид медленно поднялся. Тихо вышел из комнаты, спустился по лестнице, миновал гостиную и зашел в кухню. Там нашел водонепроницаемый фонарик и вышел в дождливый сад.

Ведро так и не сдвинулось. Мальчик зажал фонарик под локтем, снял кирпичи и поднял ведро. На мгновение ему показалось, что под ведром пусто, но, поводив фонариком, он разглядел самолет. Все-таки он пытался прорыть ход наружу, но слишком ослаб. Хватило сил только немного зарыться во влажную землю.

Модель тихо мяукнула и попыталась подняться на шасси.

На этот раз Дэвид не шарахнулся от нее.

— Пошли, — сказал он. — Пошли обратно в дом.

Дэвид показывал дорогу; он водил луч света из стороны в сторону, как уменьшенным прожектором. Желтый овал света сиял на мокрой, грязной траве впереди. Дождь усиливался: на голову падали тяжелые капли и склеивали волосы в подобие мокрой шапочки для плавания. Модель передвигалась медленно, слабея с каждым движением разлагающегося фюзеляжа. Дэвид сжал зубы и мысленно подгонял ее, вливая собственные силы в раненое создание. Один раз он посмотрел наверх. Затянутое облаками небо над трубами и спутниковыми тарелками кипело. На миг показалось, что видны очертания кружащихся на ветру призраков. Но не людей, а обычных неодушевленных предметов. В ночном небе бессмысленно кувыркались машины и часы, посуда и украшения, игрушки и кубки. Но тут Дэвид сморгнул и больше не увидел ничего — лишь дождь, заливающий его глаза слезами.

Когда они добрались до задней двери, Дэвид промок до нитки. Цементную ступеньку модель осилить не смогла, мальчику пришлось нагнуться и подсадить ее. Он старался не думать о том, на что походило прикосновение к ней.

В свете кухонной люстры он впервые разглядел, насколько велики раны. К блестящим от ожогов крыльям прилипли комья земли, из трещин на фюзеляже вытекал серый пластик. Вонь, которая исходила от модели, сразу наполнила кухню, вытеснив привычный запах рыбных палочек. Она пахла клеем, пластмассой и краской. И еще чем-то предсмертным.

«Крепость» ползла вперед, волоча крылья, постанывая от боли и слабея с каждым дюймом. Было очевидно, что ее короткое существование близится к концу.

— Давай, — прошептал Дэвид, наклонившись. — Уже недалеко. Пожалуйста, попытайся дойти. Не умирай!

Казалось, модель его поняла и сделала последнее усилие. Дэвид открыл для нее дверь кухни, и самолет выполз в холл, к свету и звуку телевизора за стеклянной дверью гостиной.

— Ты сам ее сделал? — раздался с лестницы восхищенный шепот.

Дэвид поднял голову и увидел малышку Викторию. Она смотрела на модель сквозь перила, сжимая их руками, как узник за решеткой. Он кивнул, ощущая странное чувство гордости — ведь он действительно ее сделал! Но гордость могла завести слишком далеко. Модель принадлежала всей семье, а не только ему. И Виктории, которая сидела по ночам на лестнице, и даже разлагающемуся в мокром гробу Симону, и маме, и папе. Вот почему так важно показать ее им. Дэвид — уже большой мальчик; он знал, какими странными бывают взрослые. Если не сунуть им что-то под нос, они тебе просто не поверят.

— Пошли, — сказал он, протягивая руку.

Виктория мгновенно сбежала с лестницы, осторожно переступила через модель и засунула маленькую холодную ладонь в его руку.

Модель продолжала ползти, оставляя на ковре липкий пластиковый след. Когда она добралась до двери гостиной, Дэвид повернул ручку, и они все вместе вошли внутрь.