Ученица Волхва

Глава 7. Фантазмы. Магия и женское коварство. Опять 16+

Арина стояла на пороге избы Еремея, сжимая в руках краешек платья так, что костяшки пальцев побелели. Вечерний ветер шелестел листьями чернолесья, а в воздухе витал запах дыма и кореньев — старик варил зелье, как всегда, не обращая внимания на время суток. Она сделала шаг внутрь, и дверь захлопнулась за ней, словно сама природа подталкивала её к признанию.

— Учитель… — голос её дрогнул, словно тонкий лёд под ногами. — Со мной случилось…

Еремей поднял взгляд от котла, где булькала густая жидкость цвета воронова крыла. Его глаза, глубокие, как лесные топи, изучали её лицо.

— Говори, дитя. Тени уже шепчут, что ты несёшь.

Арина опустилась на лавку, её пальцы нервно переплелись. Она начала рассказ — о Михаиле, его грубых руках, запахе стали и кожи, о том, как её тело отозвалось теплом, даже когда разум кричал о бегстве.

— Он… он как огонь, — прошептала она, глядя на языки пламени в печи. — Горит так, что хочется коснуться, даже зная, что обожжёшься. Когда он говорил те слова… я ненавидела себя за то, что дрожала не только от страха.

Еремей молчал, но его посох, прислонённый к стене, слабо засветился. Руны на нём пульсировали, как будто ловили её смятение.

— Я прокляла его, — продолжила Арина, поднимая голову. — Пусть его гордыня станет его клеткой, пусть каждое его слово обернётся пеплом… Но теперь я боюсь. Он вернётся. Не за мной — за всей деревней. И это я навлекла беду.

Старик подошёл к окну, отодвинул кожаную занавеску. На дворе, у плетня, копошился дворовой, перебирая камни и что-то бормоча. За лесом, на западе, тучи сбивались в багровую тучу, похожую на синяк.

— Анчутка на его плече не просто так, — сказал Еремей, оборачиваясь. — Он — ключ. Михаил — дверь. Твои чувства к нему — не слабость. Это ловушка, которую расставила тьма.

Арина вскочила, её щёки вспыхнули.

— Я не…

— Ты человек, — перебил он. — Его сила, его ярость — это яд, который пьянит. Но слушай: — он шагнул к ней, и тень от его фигуры накрыла её, как плащ. — То, что ты ощутила, не делает тебя предательницей. Это делает тебя живой. Но теперь ты должна быть мудрее.

Он протянул руку, и в воздухе возник образ — Михаил, стоящий на краю болота. Анчутка на его плече раздувался, как гнилой гриб, а из трясины поднимались тени с горящими глазами.

— Он придёт с войском, — прошептал Еремей. — Не с людьми — с тем, кто хуже. С проклятыми рыцарями ордена Очищающего огня, с мертвителями, но твоё проклятие… — он коснулся её лба, и Арина увидела нити судьбы Михаила, чёрные, переплетённые с кровавой паутиной анчутки. — Оно уже начало работать. Его гордыня сожрёт его. Но нам нужно время.

Арина почувствовала, как в груди закипает гнев — не на Михаила, а на себя.

— Что я должна сделать?

— Научиться отделять огонь от пожара, — ответил старик. — Его желание — слабость. Твоё — тоже. Я научу тебя, особой магии, как обратить чужой огонь против него самого. Как при помощи силы внушить, что близость была, но остаться нетронутым.

Он повернулся к котлу, бросил в него горсть сушёной беладонны. Дым поднялся кверху, принимая очертания ворона.

— А пока… — он протянул ей нож с клинком из полупрозрачного черного камня. — Этот нож режет не плоть. Он режет привязанности. Если придётся выбирать между деревней и своим сердцем — помни: Чернобор не прощает слабостей.

Арина взяла нож. Рукоять была холодной, но в глубине камня горела искра — как та, что дрожала в её груди при мысли о Михаиле.

— Иди за мной, — мрачно произнес учитель и повел ее куда-то в глубину леса к Великому болоту. Хмурые тучи собирались в небе над Чернобором.

Туман висел над болотом плотной пеленой, скрывая границу между водой и небом. Еремей привёл Арину к Камню Снов — плоскому валуну у края трясины, испещрённому рунами, которые светились тусклым зелёным светом, как глаза голодного волка. На камне лежали пучки высушенного чертополоха, коготь ворона и серебряная чаша с дождевой водой, собранной в полнолуние.

— Судьба — это паутина, — начал Еремей, проводя рукой над чашей. Вода заколебалась, отражая звёзды, которых не было на небе. — Но иногда паук должен сплести ложную нить, чтобы поймать добычу. Сегодня ты научишься ткать сны.

Арина молча кивнула, сжимая в кармане платка обсидиановый нож — подарок учителя. Она помнила, как Михаил назвал её ведьмой, и как её тело предательски ответило на его прикосновения. Стыд и ярость горели в груди, как угли.

Еремей протянул ей пучок нитей судьбы — невидимых для обычных глаз, но для Арины они светились синевой, словно морозные прожилки на стекле. Нити были холодными и скользкими, как шёлк паучихи.

— Ощути вновь его запах, — приказал старик. — Вспомни его голос. Дай нитям впитать память о нём.

Арина закрыла глаза. Всплыл образ Михаила: грубые пальцы, сжимающие её запястье, хриплый смех, запах конского пота и железной крови. Нити в её руках дрогнули, закрутившись в спираль.

— Теперь сплети узор, — голос Еремея звучал как шелест листьев. — Не связывай, не рви — обмани. Пусть он увидит то, чего не было.

Арина двинула пальцами, и нити заплелись в ажурную ловушку. В воздухе возник мираж: её тело, прижатое к Михаилу, её губы, шепчущие не страшные заклятья, а слова страсти. Картинка дрожала, как отражение в воде, и Арина почувствовала тошноту — словно её душа рвалась на части.

— Слишком грубо, — Еремей коснулся узла, и иллюзия рассыпалась. — Ты вплела в него свой гнев. Он почувствует подвох. Дай ему не страсть — усталость. Дари не правду, а то, чего он жаждет.

Второй попыткой Арина вплела в нити запах дыма и мёда, звук собственного смеха, приглушённого, как эхо. На этот раз мираж стал мягче: она видела, как Михаил засыпает у её ног, довольный, будто получил всё, что хотел. Его лицо расслабилось, а рука бессильно сжимает пустоту.

— Лучше, — одобрил Еремей. — Но не забудь печать.

Он бросил в чашу щепотку пепла из костра, где горели кости совы. Вода вскипела, и Арина, следуя жесту учителя, окунула в неё нити. Теперь они были багровыми, как закат перед бурей.

— Теперь его разум примет этот сон за правду, — сказал Еремей. — Он уйдёт, думая, что покорил тебя, а ты останешься чиста. Но помни: каждое прикосновение к нитям оставляет след. И анчутка на его плече… — он нахмурился, — …может почуять магию.

Арина сжала нити в кулаке, чувствуя, как они впиваются в кожу, оставляя мелкие кровоточащие порезы. Она представляла, как Михаил уходит, сытый и глухой к шепоту анчутки. Как его гордыня становится его клеткой.

— Я готова, — сказала она, хотя сомнения грызли её изнутри.

Еремей положил руку ей на плечо. Его ладонь была холодной, как лезвие ножа.

— Тогда иди. И пусть его сны станут его проклятьем.

Когда Арина ушла, старик долго смотрел на чашу. В воде отражалось лицо Михаила, а за его спиной, в чёрных крыльях анчутки, уже клубилась новая нить — толстая, как удавка.

— Скоро, — прошептал Еремей, — ты узнаешь цену иллюзиям.

А внизу, у подножия Камня Снов, болотник смеялся, перебирая камни с вырезанными на них рунами. Его смех звучал как предсказание.

Арина вернулась в Чернобор и узнав, где остановился на ночь боярич пошла к той избе. Мрачные тучи, нависшие над темной Кокшеньгой, разродились постепенно усиливающимся дождем. Теперь ее сарафан от воды облепил ее стройное юное тело и стал просвечивать несмотря на поддетую нижнюю рубаху. Когда Михаил увидел столь желанную ему Арину, его лицо озарила искренняя радость. На мгновение сердце Арины дрогнуло. Этот грубый, властный мужчина был ей рад, но долг, долг перед Чернобором… Так было надо.

Арина повела за собой Михаила на сеновал над конюшней. Тот сам шикнул прочь своих подручных, Поднявшись по лестнице наверх к запаху сена, волхва нитями ударила Анчутку, прогнав его прочь. При всех своих темных сторонах этот проказливый дух все же не был вуайеристом и оставил людей, как он думал для занятий любовью.

Арина ласково обняла Михаила за шею, сама поцеловала его в то же время оплетая нитями сознание и тело Михаила. Затем она отступила в сторону в то же время видя, как ее иллюзорный фантазм снимает с себя мокрую одежду и раздевает мужчину. По сути боярич творил свое наваждение сам, ведь в отличии от неопытной в любовных делах девушки он хорошо знал каково это любить женщину.

Любовные схватки были жаркими и вовсе не один раз Михаил ходил на приступ иллюзорного тела Арины. Арина судорожно сжимала черный нож. Лишь его холодящее прикосновение помогало ей оставаться в беспристрастном состоянии духа. Когда обессиленный мужчина устало обнял фантазм и задремал, девушка сняв с себя настоящую мокрую одежду, немного разогрела свое тело нитями, натерла свою грудь мужским семенем для запаха и ловко ввернулась в объятия еще вовсе не старого и даже симпатичного воина.

Когда через полчаса он пришел в себя, Арина поцеловала Михаила сама и произнесла: «Тебе было хорошо боярич? Ты больше не гневаешься на меня? Наверно тебе лучше никому не рассказывать о нас там, у себя дома и даже на исповеди. Ведь и тебя за эту грешную любовь осудят и мне будет плохо». Произнеся эти слова, Арина подкрепила их особым узором нитей. Теперь все было сделано как надо.

На следующее утро гроза ушла, словно и не было ее. Над Кокшеньгой сияло солнышко. За ночь Арина соткала тонкий платок похожий на шелковый из паутины. Вышила на нем ветку Лиственницы и наполнила своей магией, чтобы в любой миг ощутить, где он.

— Возьми на память об мне и не расставайся с ним. — произнесла она вручая платок Михаилу. — Ты ведь снова на войну. Вы мужчины все время воюете. Может она* спасет тебя в лихой час.

* — Арина имеет в виду Макошь, но Михаил подумал о Богородице.