Tyrmä

21. Без России

В Хельсинки сам банковский управляющий принял Тойво. Не сказать, что он был радушен, но его подчеркнутая вежливость лишний раз говорила за себя: такие деньги просто так не даются, и вовсе не даются абы кому. Тайна банковского вклада в то время соблюдалась также свято, как и всемирный банковский постулат: «Деньги, черт побери, не пахнут».

Антикайнену нужно было совсем немного: прикупить дешевенький домик на отшибе Финляндии, престарелым родителям немного средств к существованию передать, да что-то совсем на карманные нужды себе оставить. Про яхту, гоночный автомобиль и годовой пансион на Лазурном берегу даже не говорилось. Это подразумевалось само собой. В смысле — это было не нужно. Во всяком случае в ближайшем обозримом будущем.

— Мы предлагаем вам банковскую книжку, — сказал управляющий. — Наличные деньги по сложившимся формальностям следует заказать заранее.

— А как насчет банковского векселя? — спросил Тойво.

— Ну, конечно, под гарантию банка вы можете оформить вексель и получить обеспечение в любом месте, где, разумеется, имеются соответствующие резервы. Но эта операция подразумевает некий процент в виде комиссионного вознаграждения.

— Годится, — сказал Антикайнен. — И наличность.

Банкир посмотрел на запрашиваемую сумму, вздохнул и распорядился выдать их немедленно.

— Вы наш уважаемый клиент, поэтому мы всегда рады пойти вам навстречу.

— Мементо море, — пожал плечами Тойво.

— Моментально, — согласился управляющий. — В море.

Несмотря на то, что достаточно строгие процедуры проверки личного счета Антикайнен прошел без осложнений, в стране Финляндия он все-таки был на каком-то не вполне легальном положении. По бумажке, выданной на заводе в Вяртсиля, он был Антти Тойвонен, а по паспорту — вовсе никто, потому что паспорта у него не было никакого, даже Нансеновского. Это его не сильно удручало, это могло удручить только полицию, коли они бы бросились его проверять. Но им пока до него не было решительно никакого дела — мало ли по Финляндии в поисках лучшей доли финнов скитается?

За то время, что он провел рабочим, Тойво узнал о некоем профсоюзном движении, которое с одной стороны поддерживали радикально настроенные последователи учения австрийского ефрейтора, а с другой — коммунисты и им сочувствующие.

Идея первых была величественной: слава, избранность, сила и порядок.

Вторые довольствовались идеей глобальной: равенство, братство, светлое будущее.

И те, и другие, в конечном счете, конечно, были заинтересованы только в перераспределении ценностей. Об этом можно было судить уже потому, что непотопляемый жирный социалист Саша Степанов бросался лозунгами, подыгрывая то одним, то другим. Он перестал быть «красным», но всегда был далек от «белых». Он был идейным, то есть, за деньги.

Тойво не вступал ни в какие профсоюзные объединения, держался несколько особняком, поэтому к нему попеременно подходили агитаторы с одной и другой стороны.

«Собрать сто дураков — никогда не получить ни одного умного. Собрать сто трусов — не получить ни одного героического действия» — цитировали своего вождя-идеолога одни.

«То, что мы оставим нашим детям зависит от степени решительности их отцов», — говорили другие.

— Ладно, — соглашался Антикайнен, но ни в какие партии не подписывался.

«Изучать историю надо для того, чтобы уметь применить ее уроки к текущей действительности», — не унимался пропагандист, заметив у Тойво книгу Эйно Лейно.

— А, применив, нужно менять саму историю, — ответил тот.

На этом разговор подошел к концу в виду своей бесперспективности.

Вообще, нынешняя ситуация, политическая или экономическая, была абсурдна. Все говорили, исполненные уважением к своим словам, но действовал один немногословный Маннергейм. И в коммунистах, и в националистах кишмя кишели провокаторы. Были местные, были питающиеся с Российской кормушки, были ставленники шведов и, конечно, немцев. Но все равно это были провокаторы.

Имелся у Тойво соблазн пойти по старым паролям и явкам, но, во-первых, он их не знал, так как не состоял в нелегалах-разведчиках, а, во-вторых, старые знакомые — еще со времен шюцкора — либо уже переболели всякими политиками, либо вовсе отошли в мир иной.

Именно поэтому он и решил на некоторое время отойти ото всех дел, уединиться от мира и попытаться найти согласие с самим собой. Только договорившись с собой, можно договариваться и с другими людьми.

К середине осени он уже нашел место, где бы можно было осесть за вполне реальную деньгу, также обзавелся разными справками, подтверждающими, что он, Антти Тойвонен, был работником завода в Вяртсиля. Ну, а о паспорте можно подумать только тогда, когда на кармане лежат деньги, не имеющие сравнение со скудным денежным содержанием его предприятия.

Тойво въехал в свой маленький дом, и первую осеннюю неделю наслаждался полным одиночеством. С Вяртсиля было покончено, смысл в работе потерялся совершенно. Конечно, существовало некое опасение, что скука заест, но не заедала! Он привел в порядок свое маленькое хозяйство, в ближайшем городке Тохмаярви нашел бакалейщика, который вполне мог поставлять продукты по его неискушенному вкусу, и зажил никому не известной жизнью, коротая предпоследний месяц 1928 года.

Однако о нем местные жители все же знали — расплатиться за покупку дома банковским векселем, конечно, не так круто, как наличностью, но тоже достойно. Пошли разговоры. Ничего страшного: поговорят и перестанут. Тойво был приветлив со всеми, откликался на имя Антти и ни к каким противоправным действиям склонен не был. Так сказал местный ленсман, по долгу службы попытавшийся разобраться who is who.

Зато из беседы с этим сельским полицаем Антикайнен выяснил, что Турку до сих пор остается столицей криминального мира Финляндии. Ну, а раз так, то где-то там должен быть его паспорт. Пусть Нансеновский, но именно тот документ, которым можно трясти, забыв о бумажках с завода Вяртсиля.

Народ еще только начал готовиться к новомодному празднику независимости, а Тойво навострил свои лыжи к ближайшей железной дороге, чтобы отправиться в небольшое путешествие. К родителям на это раз заезжать он не намеревался.

Отдавая матери в прошлый раз пакет с деньгами, Антикайнен напутствовал ее, чтобы об этом никто и никогда не узнал.

— Когда придут обо мне спрашивать, можно говорить, все, что угодно. Только не про марки — конфискуют в два счета.

— А, может быть, никто и не придет?

— Может быть, но вряд ли. Вопрос стоит по-другому: когда придут?

Он уходил от своей семьи и с горечью осознавал, что так будет легче для всех — больше не появляться в Сернесе. Даже для мамы.

У кого можно узнать об изготовлении фальшивых документов? Правильно: у полицейских. Нет таких преступников, которые бы ни платили этому ведомству. А если и есть, то это просто хулиганы, с которыми не нужно считаться.

Однако подойти в первому же попавшемуся полицаю с таким весьма специфическим вопросом — все равно, что написать заявление о добровольной посадке в тюрьму. Поэтому, приехав в Турку, Антикайнен первым делом совершил вояж по местам с некой предрасположенностью к криминалитету: рынок, торговые представительства коммерческих фирм «Ухо и рыло» и им подобным, а также забегаловкам, где подавали крепкий чай.

В непринужденной беседе он пытался выявить информацию о мзде за бизнес, коли он решится таковой открыть. Ему советовали, если считали себя «благодетелями», то есть, попросту хвастались. Его запугивали, если видели в нем какого-нибудь мифического конкурента. Ну и из таких бесед постепенно вырисовалось направление: где, кто и сколько?

Тойво вышел на лавочника в мелкооптовой торговле пряностями «из Индии». Тот кивнул в сторону самого важного городового, раз в день вышагивавшего по улице в одному ему известном направлении. Городовой, перехватив десятку марок, кивнул, в свою очередь, обратно на лавочника, не вдаваясь в подробности.

И тот уже, получив, так сказать, неофициальное «добро» на сделку, за такую же десятку обозначил место и время, когда можно обратиться, заплатить и получить желаемое.

— Это чигане, что ли? — спросил Тойво.

— А тебе есть разница? — фыркнул лавочник.

Антикайнен пожал плечами: ладно, нет проблем.

В принципе, он еще дома загодя подготовился к чему-то подобному. И деньги отложил, и заначку подготовил в случае непредвиденной траты.

Едва начало смеркаться, как Тойво постучался в дом, соседствующий с лесом. Место безлюдное и по цыганскому обычаю захламленное — не чрезвычайно, но изрядно. Если сюда заходить ночной порой, то в компании хорошо вооруженных людей в количестве десять человек. Если днем — то, вообще, проходить мимо, потому что и десяти будет мало.

Словно бы его ждали — дверь открылась моментально. Парень с лиловыми, как у лошади, глазами навыкат, деловито охлопал карманы Антикайнена и кивнул другому.

— Дорогой, — сразу же сказал тот. — Молодец, что пришел. Ты за ксивой? А деньги взял?

— А где паспорт? — спросил Тойво. — Я деньги на улице спрятал. Отдам сразу же, как получу документ.

Больше не разговаривая, его сопроводили через несколько коридоров и лестниц на второй этаж, где, вероятно, принимал посетителей и, вообще, занимался своими управленческими делами главный чиган — барон, по их понятиям.

Сопровождающий что-то проговорил на своем языке вальяжному увешенному золотыми цепями человеку за столом, прищелкнув при этом языком. Перевода не требовалось.

— Отчего такой недоверчивый? — то ли возмутился, то ли восхитился барон и кивком отослал людей. Впрочем, из-за шкафа немедленно выдвинулся еще один и замер, скрестив руки внизу живота. — Присаживайся. Сейчас все решать будем.

Тойво опустился на стул возле стола, а главный чиган достал из выдвинутого ящика несколько бланков паспортов. Это были и Нансеновские, хлипкие, и новые — плотные. Он положил на них свою крепкую ладонь, словно бы прикрывая от чужого взгляда, и спросил:

— Ну, теперь поговорим об оплате. А потом мой человек тебе все пропишет, куда надо.

В этом моменте предполагалось, что клиент расслабится и отбросит все свои страхи и беспокойства. С таким легче работать, даже если он действительно упрятал свои деньги где-то на улице — сам расскажет о месте клада. Никто, конечно, не собирался отдавать никакие паспорта.

Стоящий человек плавно переместился за спину Антикайнена. Тойво, не делая резких движений, поднял прямо перед собой правую руку, словно бы собираясь указывать куда-то вперед, а левой также спокойно перехватил ее возле кисти.

Барон не успел удивиться — он, вообще-то, ожидал дальнейших событий, сценарий к которым написал сам. Но все пошло немного не так. Точнее, совсем не так.

Тойво резко согнул в локте правую руку, помогая ей левой, швы на рукаве разошлись, освобождая что-то, не являющееся ни одеждой, ни человеческой конечностью, как таковой. Одновременно сзади из подмышки стремительно выскочило жало, вероятно, очень острое, которое легко пронзило насквозь человека с удавкой в руках, склонившегося над Антикайненом.

Тойво также резко левой рукой вырвал пику обратно и без промедления всадил ее в горло барону.

Человек может закричать, если он боится, или ему становится больно. В этом же случае ни испуга, ни страдания не было. Оба чигана вздохнули, а барон еще забулькал, и они разом завалились вперед.

Антикайнен во избежание шума поймал человека с удавкой и уложил того на ковер. Потом забрал со стола все паспорта, так как на столешницу уже начала натекать лужа крови. Затем привел в исходное состояние свою заранее изготовленную в домашних условиях пику.

Она была телескопической, и рычаг на рукояти освобождал пружину, которая выталкивала вперед ударную ось, тщательно заточенную до остроты иглы. Таким образом в собранном положении вся пика была длиной в локоть. Все швы на рукаве он распустил, оставив только несколько, еле скрепляющих.

Тойво взял из выдвинутого ящика маленький пузырек с чернилами, которыми пригодно писать в паспорте, и прислушался. Тихо. За дверью никто не стоит.

Он вышел и, стараясь ступать бесшумно, отыскал дверь в чулан. Только здесь могла размещаться лестница на чердак. Так оно и было.

Выбравшись на крышу, по коньку добрался в полуприседи до края и, качнувшись несколько раз, прыгнул на растущую в трех-четырех метрах старую раскидистую ель. Тойво не сомневался, что ему это удастся — не даром же он провел днем предварительную рекогносцировку.

Удалось также спуститься вниз, не испачкавшись в смоле — все-таки зима на улице — и двинуться дальше. О следах на снегу он не беспокоился — к тому времени, как их найдут, если, вообще, найдут, Антикайнен будет уже далеко. В лесу его ждали лыжи, а это значит свобода в движении.

К Рождеству Тойво уже был у себя дома, выкинув из головы всю поездку в Турку. Да, такая наступила жизнь, что все приходится делать самому. Если раньше можно было полагаться на мощную систему под названием Россия, то теперь этого больше нет, увы. Или — ах!

В паспортах стояла печать со всеми положенными символами и закорючками. Если это была подделка, то весьма искусная. Свои новые данные он ввел сам, потренировавшись для этого несколько дней. Теперь он был «Антти Тойвонен». Можно любить и жаловать.

В ночь под Рождество Тойво достал так и не початый «воробышек», выданный ему когда-то за бутлегерство, развел небольшой костер во дворе и, перемежая стопки разбавленного спирта нарезанной с чесноком кинки, смотрел на звездное небо.

У него никого не осталось. Ни товарищей, с которыми довелось пройти весь лыжный марш в двадцать втором — он их сам предал, ни друзей — Куусинен вряд ли станет общаться с ренегатом, ни семьи — им легче без него. Осталась только память о тех счастливых днях и ночах, когда рядом с ним была вторая половинка его души.

Нет желаннее праздника, чем Рождество. Нет грустнее праздника, чем Рождество.

Одиночество не может положить конец стремлению человека жить среди людей, приносить пользу людям, доставлять радость людям. Одиночество хорошо на миг. Это трагедия, если этот миг длится всю жизнь.

А потом пришел новый 1929 год. И если бы дни от рассвета и до заката не были наполнены постоянным действием, Тойво сошел бы с ума. Он делал проруби в озере, устанавливая в них сети, что обнаружились в сарае от прежних хозяев. Накатал лыжню по лесу и льду, бегая по ней на лыжах по кругу, который предположительно равнялся восьми километрам. Из сеновала методично вытаскивал все оставшееся сено, размещая его в кормушку для лосей, что приметил возле своей лыжни. Вооружившись лопатой, чистил снег с тропы, по которой можно было дойди до дороги на Тохмаярви.

Когда Антикайнен осознал, что всю выловленную рыбу съесть не в состоянии, начал возить ее в лавку при аптекарском доме. Взамен не просил денег, а только книги во временное пользование. Поэтому когда работать на улице из-за темноты было невозможно, принуждал себя читать, неожиданно для себя увлекшись этим делом и «глотая» книги одну за другой.

Зима — не повод для тоски. Тоска может напасть только весной, когда все в природе требует любви. Может подстеречь летом, когда ночь никак не настает. Может придти осенью, когда плакать хочется вместе с дождем.

Но до этого надо еще дожить.

Словоохотливый аптекарь поведал Тойво о самом известном финском коммунисте, которым оказался все тот же неведомый Юрье Лейно. Где-то поблизости у него была приобретена в свое время хорошая ферма, куда он после разгона всех красных в 1918 году, отправился вместе с новой женой. То ли руки у него росли не из того места, то ли голова думала не по-фермерски: через год он бросил все, в том числе и жену, и укатил обратно в столицу.

— А Лииса до сих пор там одна, — сказал аптекарь, как бы между прочим. — Из скотины — только куры.

— Да, — ответил Тойво. — Одной нелегко.

— И ты тоже один, — заметил собеседник.

— Да, — согласился Антикайнен. — Тоже один.

А про себя подумал: «Черт побери, а ведь, действительно — живу на Родине, а один. И словно бы чего-то нет. России нет. Удивительно, так привязался к той реальности, что эта реальность как-то не очень реальна. Словно, сказка. Увы, не моя».

Эти мысли потрясли его. Неужели надо возвращаться к Отто Куусинену, Оскари Кумпу и прочим своим товарищам?

Думая так, он возвращался к себе домой, но почему-то оказался совсем не дома. Ноги принесли его к дому Лиисы. Ноги, конечно, были не свои, а лошадиные. Ими управлял добрый сводник-аптекарь.

— Лииса! Я тебе тут человека привез, который «коня на ходу остановит, в горящую избу войдет», — сказал он и чертыхнулся. Это же русский поэт Некрасов про женщину говорил! — В общем, поможет.

Когда аптекарь уехал, Тойво, конечно, помог. В смысле, справился с теми работами, которые обычно женщинам в напряг: крестиком повышивать, пирог с рыбой сделать, стирку замутить. Шутка. Антикайнен поправил завалившийся, было, от снега сарай, раскидал по сторонам спрессовавшиеся возле тропинок груды снега.

Потом Лииса проводила Тойво через озеро — оказывается, жили они не так далеко друг от друга, если по зимним меркам. Затем она тоже помогла ему.

А потом утром неожиданно наступило утро. Случается, оказывается, и такое. Даже не в России.