Tyrmä

14. Макеев Михаил Федорович (продолжение)

Несмотря на то, что эксперимент с доской указывал на полость с той стороны, предположительно связанную с верхним миром, никакого света оттуда не поступало. Мика всматривался в воду — без толку. Ни одного даже самого мало-мальски солнечного лучика. Оставалось предполагать, что там еще один подземный водоем. Но шум, словно бы от прибоя? Галлюцинация, желаемое принимается за действительное.

— Ну, что, землячок, придется и тебе ноги промочить, — сказал он трупу и спихнул его под нависший кусок скалы. Тот не пошел камнем на дно, а уплыл куда-то в нужном направлении.

Отправить следом оставшееся имущество — дело нехитрое, вот с сухарями проблемка. Намокнут они, как пить дать — намокнут. Но делать нечего: придется надеяться, что не развалятся, и будет возможность их подсушить обратно.

Вода была холодная, Мика клацал зубами и воображал, как этот звук разносится над поверхностью воды, и где-то сметливые исследователи слушают и поражаются: шо цэ такэ? Ладно, пусть никто не слышит, пусть это будет его маленькой тайной. Плюсом было то, что вся жидкость была солоноватой — море все-таки недалеко. В остальном — сплошные минусы.

Барон набрал полные легкие воздуха и поднырнул под преграду, держась за свои доски. Мысль о том, что там больше не будет никакой поверхности, была неприятна и вполне могла вызвать состояние паники или даже панической атаки. Надо было думать о хорошем, только о хорошем. Розовый фламинго!

Не успел он додумать, как сверху над головой разверзся звездный небосклон, не настолько яркий, как августовскими ночами в родной деревне, но все-таки. Черт, оказывается времени потребовалось гораздо больше, нежели он предполагал. Уже ночь, стало быть, уже прилив.

Холодно до судорог. А тем людям, что возле костров — тепло. И от того, что ему к ним нельзя, сделалось еще холодней. Неловкими движениями Мика содрал с себя всю одежду, еле управляя окоченевшими ладонями. Разложил на ближайшем камне подмокшие сухари и принялся шевелиться: приседать и махать руками, тереть себе уши и щеки.

Расселина, из которой он вылез, во многом напоминала прочие по береговой линии. Хотя во время отлива, да еще при малом море в особо жаркое лето, поди, можно определить, что там внутри. Но сейчас — вряд ли.

Белая ночь позволяла рассмотреть через пролив большой остров, где тоже горели редкие костры. Это значит, что вынесло его на берег Южных Железных Ворот, а с той стороны — земля под названием Большая Мукусалма. До Соловецкого монастыря недалеко, к тому же имеется хорошая наезженная дорога. Скоро сюда приедут вертухая и будут искать его: живого или мертвого.

От воды подымался туман, но держался невысоко — на уровне колен. После упражнений холод не отстал, но шевелиться сделалось легче, да и позывы к судорогам прекратились. А Прокопьев слегка покачивался на мелкой волне лицом вниз, бился лбом об острые камни и в ус не дул. Ничего, ему в его нынешнем состоянии это даже полезно.

Мика обулся, потому как босиком по камням скакать — это все равно, что стремиться на добровольных основах переломать себе ноги. Он побрел прочь от костров, спускаясь южнее, но ничего на берегу не обнаружил. Зато, вернувшись, двигаясь в сторону огней, нашел лодки. Не одну, но несколько.

Все они были вытащены на берег и лежали себе безо всяких замков. Зато и весел нигде не было. Такая вот предосторожность против воровства. Мика почесал себя в затылке: досками грести? Так не выйдет ничего. Эх, не предусмотрели такой вариант, а ведь именно так всегда поступали рыбаки. Ему захотелось выпить. Ну, да — можно и выпить, но лучше бы попить. Ни фляги нет, ни котелка — тоже об этом не подумали.

Судя по практически стихшим разговорам и смеху, люди у костров расходились спать. Вряд ли кто-нибудь останется кормить комаров возле затухающего огня, пойдут в свои рыбацкие избушки. Ага, все правильно — завтра с рассвета сети проверять, так что пара-тройка часов сна просто необходима. Причем, крепкого сна — кого им здесь бояться?

Мика одел на себя не успевшую подсохнуть одежду, передергиваясь всем телом от неприятного ощущения холода, и пошел к ближайшему костру, не забывая заглядывать по пути в лодки. В одной были весла, ничем не скрепленные и готовые, так сказать, к употреблению.

Поленились парни обезопасить свой утренний промысел — ну, да и спасибо им превеликое! Мика продолжил свой путь, теперь имея уже совсем другую цель. Вода — ему нужна питьевая вода. Неизвестно, сколько придется идти на веслах, без пития это продлится еще меньше.

Теперь уже было не страшно, коли его кто-нибудь заметит — решит, что один из рыбаков, беглые каторжане еще в новинку. Он увидел приземистую избушку, за ней — еще одну. Возле угла первого же домика стояла бочка, куда по дождевому сливу натекала вода с крыши. Правильно — мыться же поутру надо! Рядом помятое ведро для хозяйственных целей и аккуратный ковшик из бересты — попить и умыться.

Ох, и до чего же вкусная оказалась дождевая водица! Мика, напившись, набрал ведро на три четверти и пошел прочь. Неплохо бы у костра какого-нибудь перекусить тем, что добрые рыбаки оставили. А не доели они, оказывается, рыбу — жаренную и запеченную в золе. Ну, да ничего — дикое зверье придет, растащит по косточкам. Или человек лихой с ведром придет — тоже приберет. Главное было то, что тут же лежала рассыпанная из бумажного фунтика соль. Ну, да — соль на Соловках в изобилии.

Мика поел рыбки, то ли наваги, то ли маленькой трески, макая кусочки в соль, запил водой из ведра, сдержанно рыгнул и подумал, что вот теперь-то можно и в море уходить. Еще минуточку посидеть возле щедро раздающих тепло угольев и двигаться дальше.

На соседнее сиденье, приспособленное из выброшенного на берег плавника, забрался какой-то хорек. Не хорек, конечно, но какой-то крысеныш. Ласка! Ага, именно она. Сидит, смотрит на затухающий огонь, и глаза-бусинки отражают его переливы. А вот и зайчик пришел. Ему-то что здесь делать, он же ночью спать должен? Того и гляди лисичка-сестричка пожалует, а за ней — волчок-серый бочок, и мишка косолапый.

Но пришел Прокопьев, сел поблизости, протянул к углям руки со скрюченными пальцами и стал ими водить туда-сюда, как шаман.

— Ты чего колдуешь, болезный? — спросил его парень.

— Так он невинно убиенных отгоняет, — басом сказала ласка.

— Убивец, вот и мается, — таким же басом добавил заяц.

Странное дело: звери, а разговаривают. За подошедшего к огню покойника никакого удивления не было.

— Ох, и душно мне, Мика! — сказал тем же, что и животные, голосом Прокопьев и, вдруг, неожиданно хватил парню кулаком по уху.

Тот от удара открыл глаза и обнаружил, что ни зайцев, ни хорьков, ни, тем более, трупа поблизости нет. Он просто уснул и упал головой о скругленное волнами дерево.

Черт, сколько времени потерялось? Мика посмотрел на небосвод — вроде бы ничего не изменилось, еще не светает. Да и рыба в руке совсем недоеденная. Он споро собрался и отправился к лодке, бывшей самой крайней в череде лежащих на берегу.

Еще раньше Мика заметил в ней воду, стало быть, посудина не рассохшаяся и пригодна для плавания. Да, к тому же, не так бросается в глаза отсутствие одной в ряду.

Уключины, конечно, поскрипывали, но нужно было выбраться на течение, которое было бы вдоль берега на юг. Он не знал, куда движется вода в проливе между островами, но всегда можно было найти нужные ему свальные течения. Когда же убедился, что лодку медленно несет вдоль берега, как и требуется, поднял весла на борт. Хотелось надеяться, что никто не услышит его полуночных гребков — звук по воде разносится далеко.

Какое расстояние придется преодолеть, чтобы пристать к материку, Мика не знал. Может быть, сорок или шестьдесят километров, говоря сухопутным языком. Лишь бы шторм не закрутил, но все прогнозы обещали на завтра жаркий тихий день. Лето, как никак!

Он посмотрел на теряющуюся в туманном мареве землю и, вдруг, увидел на небе то ли сполохи, то ли зарницы. Определить, над чем пляшут небесные отсветы, не представлялось возможным. Да ему это и не было, по сути, нужно. Мика верил, что это знамение связано с его былыми товарищами по неволе.

— Они ушли! — прошептал он. — Так, Прокопьев?

Но земляк не отвечал, выставив с носа лодки голову наподобие резного дракона на дракаре викингов.

— У них не могло не получиться! — добавил парень, и впервые за все время почувствовал, что все должно сложиться именно так, как и надо.

Когда рассвело, проклятый архипелаг вновь показался на горизонте. Судя по его виду, лодку отнесло течением километров на пять. Может быть, оптический обман, конечно, но время браться за весла пришло — теперь никто не расслышит ни шлепков по воде, ни скрипа уключин.

Сориентировавшись по солнцу, Мика начал грести, прерываясь, временами, чтобы попить воды и поесть рыбы с сухарями. Хорошо, что сызмальства он умел обращаться с веслами, когда, бывало, ходил с отцом на рыбалку к ближайшему озеру, либо ездил на саму Ладогу.

Скоро Соловецкие острова исчезли из виду, и сделалось неожиданно жарко. Мика соорудил себе повязку на голову, временами смачивая ее из-за борта. Оживленного судоходного движения в этой части Белого моря не предполагалось, но теперь нужно было как-то не заехать в Онежскую губу, а выбрать свой курс так, чтобы земля появилась слева. Там город Кемь и город Беломорск. Кемь следовало проехать, а вот Беломорск — то место, куда бы пристать. Не в город, конечно, а в окрестности. И, желательно, совсем безлюдные.

Между тем солнце двигалось по небосводу, а никакого намека на сушу не намечалось. Мика чувствовал свою удивительную беззащитность посреди моря. Казалось, его можно увидеть с любой стороны, снарядить моторный баркас, вооружить винтовками Мосина охрану — и брать тепленького. Да еще рядом с холодненьким — трупом охранника — на кой черт он его тащит с собой через все море?

— Слышь, Прокопьев, выброшу я тебя, пожалуй, за борт! — сказал он.

Тотчас же рядом с лодкой вынырнул то ли большой тюлень, то ли маленький кит-белуха и принялся кружить вокруг лодки, временами шумно выдыхая воздух.

— Ну, а выброшу — сожрут тебя белухи, а потом и за меня примутся.

Он слышал рассказы на Соловках, как эти самые киты запросто переворачивали лодки с людьми и утаскивали последних в морские глубины. Непредсказуемые твари!

Но белухе, видимо, прискучило плавать кругами. Она последний раз вздохнула, так сказать, полной грудью, хлопнула по воде хвостом, обдав Мику и Прокопьева фонтаном брызг, и уплыла по своим делам.

— Ну, вот, так-то лучше, — прошептал парень, покрутив головой, и неожиданно увидел землю. Она была там, где и должна была быть — по носу лодки. И никаких прочих плавсредств поблизости!

Между тем сумерки, если так можно сказать касательно Белой ночи, сгустились. Суша опять пропала из виду, но Мике уже не нужно было на нее смотреть — важно было слушать. Шелест волн, накатывающихся на берег, не спутать ни с каким другим звуком.

Лодка уткнулась в дно уже глубокой ночью. Вокруг шелестел высокий камыш, шлепала по воде плавниками и хвостами жирующая на поверхности рыба. Где-то в кустах благим матом орала ночная птица — и никаких людей!

— Господи, спаси и сохрани! — прошептал Мика и только сейчас почувствовал, как же он устал! Плечи налились такой тяжестью, что, казалось, оторвутся сейчас вместе с руками. Он не сбил мозоли на ладонях в кровь, но потребовалось приложить некоторые усилия, чтобы разжать сведенные пальцы.

Хотелось упасть на дно лодки и забыться, но этого делать было никак нельзя — он все еще оставался беглым зэком. Преодолевая сопротивление возмущенного организма, Мика выгрузил всю свою нехитрую поклажу на берег, а потом подошел по воде к носу лодки.

— Вот так, Прокопьев, пришла пора прощаться, — сказал он мертвецу. — Ты, конечно, рыжий, но мало ли рыжих в Беломорье! Будешь отвлекать на себя внимание, коли тебя найдут. Ну, а не найдут — знать, участь у тебя такая. Собаке, как говорится, собачья смерть. Ты не собака, ты просто падаль. Я тебе убил, и я тебя не боюсь. Ни живого не боялся, ни теперь — мертвого. Ты — мое прошлое. Жить прошлым — умереть в настоящем. Умирать я пока не намерен.

С этими словами он развернул и затем оттолкнул лодку от берега, разогнав ее, сколько осталось сил. Она уплыла прочь и скоро исчезла в легком тумане. Вместе с ней исчез из его жизни и охранник из Соловецкого лагеря особого назначения былой парень из Олонецкой деревни Алавойне по фамилии Прокопьев. Скоро отлив подхватит суденышко и вынесет его на открытую воду. Утром прилетят чайки и выклюют у покойника все лицо. Люди, когда найдут мертвеца в лодке, удивятся и долго будут ломать голову: что же произошло? Или никто не найдет, ближайший шторм перевернет посудину — и все концы в воду, блин.

Подумав немного, Мика выбросил в воду и маузер. Не зачем ему чужое оружие, повоевал — хватит.

Двигаясь, как зомби, Мика собрал костер и запалил его огнивом. Живой огонь придал немного сил, которые он подкрепил согретой водой и чуть-чуть рыбой, закусив пригоршней сухарей. Вокруг сделалось удивительно тихо, как это может случиться только летней ночью вдали от городов и деревень. И тогда понимаешь, что мир прекрасен, потому что гармоничен. Природа — мать наша, а Господь — отец. Что же дети-то такие неразумные?

Мика сделал себе постель из лапника, подбавил дров в костер и, несмотря на назойливую песнь редкого комара, пробившегося через дым, заснул крепким сном без сновидений. Так может спать только действительно свободный человек, или тот, кто свободу себе выстрадал и добыл.

Он проспал до самого утра, и снилось ему — да ничего не снилось, словно в омут ухнул с головой. Мимо прошли лоси, понюхали спящего с расстояния в один километр и безошибочно определили: парень с Соловков сбежал — авой-вой! И ушли, ступая бесшумно и важно по своим делам.

Спросить бы у лосей: как учуяли? Не ответили бы лоси, а иначе всех сохатых давно в милицию определили бы беглых нарушителей закона выявлять. Аура такая у каторжан, а, особенно, у тех, кто по своему недоразумению в неволю попал. Все животные за версту это чувствуют. И сожалеют.

Первым делом из остатков сухарей, рыбы, соли и воды Мика сварил себе то ли суп, то ли кашицу — но до того вкусную, что съел все без остатка, хотя планировал изначально что-то сохранить на обед. Значит, нужно двигаться к человеку поближе, потому как лес в июне накормить пока еще не может.

К людям лучше всего идти по железной дороге, чтобы не плутать. Иначе люди могут придти к тебе, а это нежелательно.

Мика в свежей обувке, которая была слегка великовата, ощущал себя вполне комфортно. Из своих обветшавших штанов он наделал портянки, чтобы не сбить ноги в кровь, а брюки покойного Прокопьева одел на себя — они тоже были впору. Гимнастерку все же примеривать не стал и приспособил под узелок, уложив в нее гвозди. Вид у него получился еще тот! Вот доски пришлось оставить, а жаль! Хорошие были доски, и плавать на них — одно удовольствие, и прибить можно куда угодно. Вот только не таскаться же с ними по лесу! Лоси засмеют.

Болтался Мика по лесу, стараясь, чтобы солнце всегда светило в спину, пока не начали попадаться первые следы человеческой жизнедеятельности. Он нашел зимнюю вырубку, несколько одиночных отхожих мест, да, к тому же одноразовых, а также висевшие на уцелевшей сосне железные когти. Хорошие когти — кошки — с их помощью можно запросто на самое высокое дерево залезть и оттуда кувырнуться вниз с двумя оборотами, прогнувшись.

Мика повесил когти себе на шею и пошел дальше. Если рубили лес, то его и вывозили. При условии, конечно, что голодные бобры и муравьи все не сточили. Обнаружилась и дорога, уже проросшая вредной растительностью: кустами, березками и крохотными елочками. Ну, вот, теперь этот тракт его до самого Киева доведет.

Во второй половине дня путь его вывел к делянке, на которой лес-то и складировали, чтобы тот дожидался вывоза. Правильнее было, конечно, устраивать такое место возле реки, чтобы сподручнее было сплавлять. Или, например, возле железной дороги.

Так Мика и набрел на колею, которая терялась где-то на севере и уходила в горизонты юга. Там стольный город Петрозаводск, там и до родных мест рукой подать.

Железная дорога — это объект стратегического назначения, поэтому обязательно должны курсировать дрезины военизированной охраны. А также, конечно, поезда: курьерские, литерные и прочие. К поездам Мика относился недоверчиво, в одном из таких эшелонов его и вывезли на вечную каторгу. Зато дрезины уважал, но не очень.

Вон, едет одна с Кеми, наверно. Пока не видно, но шуму изрядно. Мика споро побросал гвозди в узелке под куст, а сам залез на ближайший столб. К его удивлению при помощи когтей это удалось проделать быстро, можно с белками соревноваться. Он затих на самом верху, притворившись, что что-то трогает и что-то проверяет. Ага, вот что — телефонопровод.

— Эй, здорово! — крикнули ему снизу.

В дрезине было три человека: два с ружьями и один в юбке и косынке.

— Откуда едете? — вместо приветствия прокричал Мика.

— Из Беломорска! — ответил ему человек в юбке. Голос у него был приятный, и он догадался — это девушка!

— Номер по путевому списку какой? — опять строго вопросил он. — Телеграфного столба?

— Да пес его знает! — отозвался человек с ружьем. — Скоро пассажирский пойдет, больше дрезин не будет до утра. Может, подбросить?

— Отлично! — через некоторую паузу отозвался Мика. — Вы в Идель? Я уже тут закончил. Сейчас!

— Не, не в Идель, — лениво отозвался другой вооруженный охранник.

— Но там недалеко! — добавила девушка.

Про станцию Идель Мика слышал, но не имел понятия, где она и что она.

Когда он слез, то подхватил свой узелок и устроился с кошками на шее на свободном месте. Пришлось представиться.

— Барон фон Зюдофф — сказал Мика и, вздохнув, добавил. — Михаил Макеев, Лодейнопольский участок пути. Командировка.

Кончился барон. Кончились Соловки. Все плохое кончилось, а, точнее, получило отсрочку на одиннадцать с лишним счастливых лет.

Мика добрался до своей работы, где его уже уволили за прогулы. Объяснил, что похитили лиходеи прямо с путей, уволокли в лес, где и заставляли батрачить. Начальство подумало, что забухал парень, но разбираться не стало. Выдали честно заработанные деньги, документы и отпустили на все четыре стороны. Гуляй, работник!

И Мика гулял до самой своей Родины — деревни Кавайно. Вместе с отцом работал бондарем-плотником, женился на том человеке в юбке с красивым голосом, обзавелся детишками и очень любил в одиночестве сидеть под вечер на окраине деревни и смотреть, как догорает закат. О легендарном Тойво Антикайнене он не сказал никому, как и о замечательном монахе Игги. Разве что жене своей, да детишкам, а те — своим детям и внукам. Такое семейное предание.

Макеев Михаил Федорович, 1902 года рождения, уроженец дер. Кавайно Олонецкого района, бондарь-плотник. Коллегией ОГПУ 09. 03. 34 года приговорен к смертной казни по статье 58 (контрреволюция) — 06 (шпионаж) — 09 (диверсия) УК РФСР, замена на 10 лет ИТЛ на Соловках, по 58-06-11(организационная деятельность) особой тройкой УНКВД по ЛО 25. 11. 37 года приговорен к расстрелу, 08. 12. 37 года убит в Ленинграде.

Ему было тридцать пять лет. Соловецкий архипелаг просто так не отпускает.