Тяжесть короны (СИ)

30

До столицы добрались поздно вечером, после захода солнца. Но в Ольфенбах не заехали, остановились в небольшой деревушке, в паре верст от городской стены. Здесь, в пустом темном домишке, скрытом от глаз густыми высокими кустами, нужно было ждать появления Дор-Марвэна. Саймон, сообразивший, что после всего случившегося я действительно убью себя, но не позволю ему и пальцем меня коснуться, сам отправился за отчимом.

Создалось ощущение, что дом в предместье предназначался для «Ястребов», сопровождавших людей, которым нельзя было дать и шанса на побег. Ласс по указанию Альбера запер меня в комнате без окон. Единственным предметом мебели там была старая кровать с соломенным матрасом, на которую я и села. Этот дом остался в памяти промозглым склепом. Даже не знаю, что повлияло больше. Мой настрой, произошедшее там или неприятный гнетущий полумрак в комнате, освещаемой лишь отсветами лампы, виднеющейся через прорезанное в толстой дубовой двери узкое окошечко.

Я молчала. Если раньше могла надеяться, что в отсутствии Саймона смогу уговорить Ласса помочь мне, то теперь, став свидетельницей убийства, считала разговоры бессмысленными. Подлец, однако, жаждал общения, словно надеялся облегчить свою совесть рассказами о том, что не хотел убивать Франа. Я велела этому слизняку замолчать. Он послушался…

Не знаю, сколько времени прошло в ожидании. По ощущениям около трех часов.

Утруждать себя условным стуком Стратег не стал. Просто вломился в дом. Я думала, что он, осознавая себя победителем и хозяином положения, неторопливо, с ленцой подойдет к двери в мою комнату, заглянет без особого любопытства в окошечко. По крайне мере весь мой предыдущий опыт общения с этим человеком предсказывал такое поведение отчима. Поэтому его поспешность, нетерпеливость, то, как он бегом преодолел небольшое расстояние от входа до комнаты, как порывисто прильнул к окошку в двери, меня поразило. А слова «Господи, спасибо, что она цела», полные неподдельного облегчения, будто он действительно переживал за меня, не понимая истинной причины моего исчезновения, на время лишили дара речи. Судя по шорохам за дверью, отчим сел на длинную лавку у стола в первой комнате.

— Где вы ее нашли? — спросил Нурканни. Этот хриплый голос я не могла спутать. Да и не предполагала, что Дор-Марвэн отправится на такое важное свидание без поддержки колдуна.

— Недалеко от границы с Лиандой, на Западном Тракте, — ответил Саймон. Судя по всему, он очень волновался.

— Что делала?

— Возвращалась в Ольфенбах, — в голосе подонка отчетливо слышались подобострастные нотки.

— Сопровождающие? — холодно уточнил отчим.

— Два воина и священник.

— Где они? — тем же тоном спросил регент.

— Одного убили, двоих ранили, — после секундного замешательства сказал Саймон. Кажется, он только в тот момент осознал всю прелесть своей ошибки.

— Где выжившие? — устало, словно привык общаться с недоумками и в этом случае не ожидал иного, уточнил отчим.

— Остались на том постоялом дворе… — предчувствуя бурю, пробормотал заметно стушевавшийся Саймон.

— Что они рассказали на допросе? — задал очередной наводящий вопрос Стратег, все еще надеясь получить интересующие его сведения.

Альбер промолчал.

— Кажется, я задал вопрос, — вздохнул отчим. А потому, как он прокашлялся перед тем, как заговорить, я поняла, терпение Стратега стремительно таяло. Он уже догадывался, что вызвало паузу в беседе.

— Мы их не допрашивали, — признался Саймон.

— Почему? — совершенно ровным, даже безразличным тоном полюбопытствовал Стратег.

— Хотели как можно скорей доставить Ее Высочество к Вам, — нашелся, наконец, Альбер. Ласс благоразумно в разговор не вмешивался.

— Не вижу связи, — не изменив тона, заявил Дор-Марвэн.

Саймон попробовал оправдать так радовавшую меня глупость:

— Мы бы потеряли много времени, занимаясь теми людьми.

— И узнали бы много интересного, — вздохнул, устав от разговора с полудурком, отчим. Но продолжил совершенно спокойно, словно не придал безмозглости барончика никакого значения: — Не стоит переживать о пролитом молоке. Тем более у меня есть другие вопросы. «Ястребы» всегда летают тройками. Где ваш третий?

— Убит. На том постоялом дворе.

Да, Саймон так и не понял, с кем имеет дело. И не научился достоверно врать. Разумеется, ни отчим, ни колдун ему не поверили и пожелали узнать подробности. Чтобы смутить подлеца и заставить его заикаться на каждой фразе, мучительно подыскивая правильные слова, этим закадычным друзьям даже не потребовалось говорить. Я слышала, как презрительно хмыкнул Нурканни, представила, как отчим насмешливо усмехается, вопросительно изгибая левую бровь.

Альбер сбивчиво рассказывал, как подожгли постоялый двор, как увезли меня. Как быстро, нигде не задерживаясь, добрались до Ольфенбаха. Но все понимали, что это лишь попытки оттянуть время, не рассказывать, как погиб Фран. Отчим не перебивал, колдун, всегда предпочитавший экономить слова, и в этот раз ожидаемо молчал. Повторной слабой попытке обвинить ардангов в смерти Франа ни Стратег, ни его друг не поверили, поэтому Саймон не настаивал, придумав на ходу другую легенду. Когда он попробовал обвинить Франа в том, что сыщик пытался обесчестить меня, отчим процедил:

— Не лги.

— И в мыслях не было! — воскликнул Альбер, вполне правдоподобно изображая чувство оскорбленного достоинства.

— Попробуй еще раз, мальчик, — не скрывая раздражения и угрозы в голосе, потребовал Дор-Марвэн. И недоумок Альбер попробовал еще раз убедить отчима в правдивости своих слов.

— Я же знаю, что ты посягал на нее, — голос Стратега дрожал от гнева. — Ты посягнул на святое!

В голосе отчима было столько ненависти, столько ярости, что зловещий шорох извлекаемого рывком из ножен меча стал неотъемлемой составляющей частью этого мгновения. Крик Саймона, звук нескольких шагов, когда барончик пытался отойти от рассвирепевшего отчима. Хлесткий взмах меча, приглушенный стон, стук падающего на пол тела… Тщетная мольба о пощаде обреченного на смерть Ласса, забившегося в ближайший к моей двери угол. Снова звук вонзающегося в человеческую плоть клинка, еще одно упавшее на пол обмякшее тело…

Я сидела, не шевелясь, сцепив на коленях руки так, что они занемели. И долго не могла поверить словам колдуна, голос которого был полон безразличия и цинизма:

— Сколько раз просить, не убивай сразу. Если ты не можешь использовать жизненную силу других, не значит, что и я не могу. Хотя я не особенно рассчитывал. Ты меня последнее время будто не слышишь.

Отчим тяжело дышал, словно после долгого быстрого бега. Голос Дор-Марвэна, сиплый и не слушающийся хозяина, прозвучал очень близко, видимо, отчим оперся на дверь в мою комнату.

— Ты же знаешь, я не мог, не мог… Она — это святое…

Дыхание отчима было затрудненным. За судорожным вдохом следовал прерывистый выдох. Я даже решила, что кто-то из «Ястребов» все же ранил Стратега. Но Нурканни был слишком спокоен для человека, находившегося рядом с истекающим кровью другом.

— Напомню, что мы говорим о Нэйле. Я могу понять, почему ты над ней трясешься, но не забывай. Она к тебе теплых чувств не испытывает.

— Не верю. Пока не увижу, не поверю, — резко ответил отчим.

— Боюсь…, даже не так. Знаю, что и, увидев, не поверишь, — хмыкнул колдун. — Тогда ведь не поверил.

— Тогда это были только вещи, — буркнул отчим. — Уверен, она думает иначе. Она не может меня ненавидеть. Не может.

— Ты хочешь, чтобы я считал с нее? — помолчав немного, спросил Нурканни. Тон у него был при этом такой, словно колдун не мог поверить в серьезность предложения.

— Да, — уверенно ответил Стратег.

Нурканни снова выдержал паузу, а потом медленно и осторожно, словно надеялся отговорить отчима, сказал:

— Дор, я сделаю, как ты скажешь, но мы оба знаем, что тебе будет очень больно. И ты знаешь, чем это ей грозит.

— Просто делай, — глухо приказал Стратег.

— Хорошо, — вздохнул колдун и, судя по отсветам, взял со стола лампу. В это время Дор-Марвэн сдвинул засов и открыл дверь в мою комнату.

Отчим казался постаревшим и осунувшимся. Даже теплый свет лампы не скрадывал тени и морщины, залегшие вокруг глаз и рта Дор-Марвэна. В черных волосах, которые до того щадила седина, появилось множество белых нитей. Нурканни тоже заметно поседел, но выглядел лучше отчима. Не казался таким уставшим и измотанным. Я, горделиво выпрямив спину и развернув плечи, сидела на краю кровати и смотрела на вошедших, пытаясь не показать истинных чувств. Только отстраненная холодность и королевское спокойствие.

— Добрый вечер, Нэйла, — мягко начал отчим, подходя ко мне. — Я очень рад тебя видеть Рад, что ты цела и невредима.

Я не посчитала нужным отвечать. Разговаривать с этим человеком мне было не о чем.

— Нэйла, не стоит, — все так же мягко продолжал Стратег. — Понимаю, что у нас не всегда было полное согласие, но мне казалось, отношения у нас были хорошие, семейные. Как и должно быть. Не стоит все усложнять.

Я молчала, бесстрастно рассматривая Дор-Марвэна. Он коротко выдохнул и, сообразив, что отвечать по своей воле я не стану, повернулся к колдуну. Тот кивнул, поставил лампу и, сев на пол, снял с шеи длинные бусы. Нитка была такой длинной, что, сложенная в две петли, доставала Нурканни до пояса. Бусины, разной формы и размера, выполненные из камней, перламутра и стекла, зловеще поблескивали в свете стоящей рядом с колдуном лампы.

Поднеся нитку ближе к лицу, Нурканни начал напевать какую-то заунывную цикличную мелодию. Быстро протягивая бусы левой рукой сквозь сложенные щепотью пальцы правой, колдун пел, увеличивая темп от цикла к циклу. Я старалась не смотреть на него, старалась не думать о навязчивой, неприятной, словно вгрызающейся в меня мелодии. Но сердце билось в такт чужеземной песне, я, не в силах отвести взгляд от мелькающих в руках колдуна постукивающих бусин, с ужасом осознавала, что теряю способность связно мыслить и с трудом противодействую мысленному приказу Нурканни смотреть ему в глаза. Но когда мелодия неожиданно оборвалась, я встретилась взглядом с магом. Жуткое зрелище, от которого пробрало холодом до костей. Черные глаза Нурканни, казалось, увеличились, белки полностью исчезли, миндалевидные провалы в бездну не отражали света. Голос колдуна, властный и нестерпимо громкий, произнес:

— Положи ладонь ей на руки.

Я почувствовала прикосновение Дор-Марвэна, но не могла не то что пошевелиться, думать.

В черных провалах мелькали образы — отражения моих воспоминаний. Я знала, что и Стратег их видит, и молила небеса помочь сохранить память о Ромэре в неприкосновенности. Отчим смотрел, как отец учил меня кататься на коньках, как мама обнимала меня после похорон отца, как Брэм, не осознающий до конца, что подписывает, старательно рисовал свое имя под решением о казни герцога Ралийского… Увидел моими глазами свое появление в тронном зале после победы над Ардангом, свадьбу с мамой. Хуже всего было то, что Стратег еще и чувствовал эмоции, которые я испытывала в те моменты своей жизни. А я ощущала отклик отчима на свои радости и печали. С мстительным удовлетворением почувствовала его оторопь, когда он осознал, что я видела клеймение Ромэра. На фоне моего ужаса ясно выделялись чувства отчима. Удивление, растерянность, озадаченность, мстительное удовлетворение от такого радующего Дор-Марвэна воспоминания. Разумеется, среди чувств отчима не было стыда за содеянное. Мое разочарование в Стратеге отозвалось в отчиме неожиданной горечью, даже болью. Ему было очень жаль, что я узнала секрет…

Нурканни не лгал, говоря, что Дор-Марвэну будет больно. Когда моя ненависть проявилась во всей красе и мощи, казалось, что ее яд опаляет отчима, причиняя физическую боль. Дор-Марвэн, по-прежнему держащий меня за руки, дрожал и стонал, когда просматривал последующие воспоминания, которых было удивительно мало. Зато все они были окрашены ненавистью. Яркой и сильной. Она чувствовалась во всех, совершенно во всех воспоминаниях. Будь то заседание Совета, где я не могла собраться с мыслями, потому что вынуждена была находиться рядом с Дор-Марвэном, будь то короткие случайные встречи с отчимом или официальный прием. Ненависть, показавшая мое истинное отношение к столь милым сердцу Дор-Марвэна семейным ужинам, превратившимся для меня в пытку, буквально выбила почву из-под ног преклонившего рядом со мной колено регента. Он пошатнулся и, потеряв равновесие, вынужден был упереться свободной рукой в пол.

Следующим ударом для отчима, после которого он даже на время перестал дышать, стало воспоминание о смерти мамы. Но его эмоции, которые ярче, чем хотелось бы, отзывались во мне, удивили безмерно. Учитывая биографию Дор-Марвэна, то, как он, представитель давно разорившегося, потерявшего всякий вес и уважение семейства, пробирался наверх, принимая во внимание его постоянное стремление к абсолютной власти, я постепенно стала воспринимать отчима исключительно как расчетливого и ловкого политика. Да, мама любила Дор-Марвэна, но его любовь вызывала закономерные сомнения. Как оказалось, зря. Он маму не просто любил. Он ее боготворил. День ее смерти стал одним из ужаснейших дней в его жизни. Дор-Марвэну было так плохо, что Нурканни все тем же громким и неприятным голосом предложил сделать перерыв. Но отчим шепотом попросил продолжать.

Окончание траура, известие о моей помолвке. К новой волне ненависти Дор-Марвэн оказался готов, и стон боли ему удалось сдержать. А его ужас, окрасивший воспоминания следующего дня, когда я чуть не умерла, выпив яд Беллы, удивил меня еще больше, чем любовь отчима к маме. Никогда бы не подумала, что Стратег искренне переживал за меня.

Бал, более близкое знакомство с муожскими послами, дела приюта… Смерть Франа.

Ни намека на побег, ни слова о Ромэре, ни упоминания о моих еженощных посещениях тюрьмы. Ни единого воспоминания о пути в Арданг, о жизни в Челна, об общении с Ромэром и его родственниками. Провал, разрыв в полотне памяти, который безмерно взбесил регента.

— В чем дело? — процедил он, крепче стиснув мои пальцы.

— Я не могу пробиться, — гулко ответил колдун. В его голосе слышалось раздражение.

— Пытайся!

— Отстань! — рявкнул в ответ Нурканни, а мою голову, словно раскаленным гвоздем, пробило от виска к виску. Горло свело от ужасной боли, вдохнуть не было сил. Глядя в жуткие, совершенно не похожие на человеческие глаза колдуна, понимала, что если он не получит желаемые сведения достаточно быстро, то может меня убить. Не рассчитает силу.

Удивительно, но заставляя себя сделать судорожный вдох, просила небеса не об избавлении от мучений, нет… Я умоляла Секелая о покровительстве, чтобы он, ангел Арданга, скрыл мои воспоминания от Нурканни, чтобы отчим никогда не нашел Ромэра и тех людей, которые были ему дороги. Перед глазами возник образ Защитника, такой же строгий как на фреске в церкви Солома. Я старалась сосредоточиться на Секелае и не думать ни о чем ином.

Боль постепенно усиливалась, хотя казалось, больше некуда. Дрожали стиснутые в пальцах отчима руки. Сердце словно охватил раскаленный металлический обод. По щекам текли слезы, за каждый вдох приходилось бороться. Когда уже почти потеряла сознание от боли, глаза Нурканни изменились, стали почти обычными. Я в совершенном изнеможении упала на кровать. Повернувшись на спину, невидящим взглядом смотрела на пляшущее на потолке пятно света. Впервые за нескончаемо долгое время этого ужасного допроса смогла вздохнуть полной грудью. И благодарила небеса за то, что сберегли мою тайну.

Дор-Марвэн встал с колен, осторожно поднял мои ноги на кровать, взяв сложенное на полу второе одеяло, развернул его и бережно меня укрыл. О несуразности этого жеста я смогла подумать значительно позже… Но понять смысла этой странной заботы не смогла. Ведь отчим чувствовал мою боль. Видел образ Секелая, который я изо всех сил удерживала перед мысленным взором. И отчим хотел, чтобы Нурканни вытянул из меня сведения, любую информацию, да что угодно о Ромэре, побеге, Арданге, невзирая на то, сколько боли колдун причиняет своей магией.

— Я же говорил, не пробиться, — хриплый голос Нурканни выдавал раздражение и усталость. — Она своей ненавистью вызвала того духа из ваших. Ты его тоже только что видел. Он помогал им, закрывал их тогда, закрывает и сейчас. Ты не найдешь князя, пока он сам не захочет, чтобы его нашли.

— Но ты же смог зацепиться за Аквиль, — разочарованно напомнил отчим.

— Все не так просто. Я почувствовал направление, когда она подумала обо мне, мысленно назвала по имени. Тогда увидел город. Но и все. А смог зацепить только этого духа, — бусинки в руках колдуна постукивали друг о друга, а маг собирался с мыслями. — У нее среди новых знакомых есть священник, похожий на этого вашего духа. Тот бродяга-богослов, которого ты велел поймать. Но кроме этого человека мне никого больше не удалось увидеть. Ни тогда, ни теперь. А я старался…

— Да верю я, что ты старался, — вздохнул Дор-Марвэн. — Как могло так случиться?… Как?

Краем глаза видела, что отчим сел рядом со мной на кровать и, запустив пальцы в волосы, пытался думать. Но даже сейчас, когда связь между нами, хвала Господу, прервалась, я чувствовала, как ему плохо.

— Она всегда была тихой, спокойной, — едва слышно бормотал Стратег. — Милая скромная добрая девочка. Я давал себе слово, что буду любить детей Мильды. Как своих. Но ни с ней, ни с Брэмом не приходилось даже прилагать усилий. Чудесные дети, иных у Мильды быть и не могло… С Нэйлой никогда не было трудностей… — он покачал головой и горько, противореча сам себе, сказал: — Нет. Были. Однажды. Все началось осенью, через пару недель после «подарка» Тарлану. Я и подумать не мог, что это как-то взаимосвязано…

— Кто же мог знать, что она все видела? — скучающим тоном спросил Нурканни. — Я тоже решил, что все проблемы из-за взросления. Но теперь ты понимаешь, что она сама сбежала?

— Да, — помолчав немного, выдохнул отчим. — Ужасно… столько ненависти… А я даже не догадывался…

— Что дальше делать будем? — по-деловому поинтересовался колдун. Кажется, он надеялся так привести Стратега в чувство. Не удалось.

— Поверить не могу… В голове не укладывается…

— Ну да, как с Мильдой. Тоже поверить не мог, — хмыкнул Нурканни.

— Оставь ее в покое! — вскинулся Дор-Марвэн. — Она меня любила!

— Только не начинай снова, — отмахнулся колдун. — Любила. Ровно настолько, что в постель пускала, а замуж не собиралась. Напомни, как она ответила, когда ты предложил ей брак?

Отчим промолчал, но Нурканни ответил за него. В голосе колдуна явно слышалось злорадство:

— Рассмеялась. И куда ты пришел? Ко мне. За помощью. И после этого не рассказывай, что она тебя любила. Обманываться можешь и дальше, но я-то правду знаю.

— Она меня любила, — с какой-то странной обреченностью ответил отчим.

— Да-да. С медальоном. С медальоном они все покладистые. Некоторое время. Большее или меньшее, — хмыкнул Нурканни.

— Покладистые… медальон… — задумчиво пробормотал Дор-Марвэн и с сожалением констатировал: — Здесь без него не обойтись.

Я не понимала, о чем они говорили. Признаться, смысл многих сказанных тогда слов дошел до моего сознания значительно позже. Но идея Дор-Марвэна мне уже тогда не понравилась. Не был в восторге и Нурканни.

— Дор, ты понимаешь, что хочешь сделать? — настороженно, словно отказывался верить своим ушам, спросил колдун.

Отчим промолчал.

— Мильду всего лишь нужно было заставить выйти за тебя, — медленно, осторожно подбирая слова, говорил Нурканни. — Жить с тобой и всячески изображать любовь и счастье. Но почва была подготовлена, у вас уже была связь, ты уже был ей приятен. Да, то, что она к тебе испытывала своего рода привязанность, продлило ее жизнь. Но и только. Ведь даже в этом случае она сопротивлялась медальону, поэтому так быстро умерла.

Маг замолчал, собираясь с мыслями. Отчим тоже не сказал ни слова, но у меня не создалось впечатления, что он сомневается в принятом решении. Когда Нурканни снова заговорил, его хриплый голос чуть дрожал от волнения:

— Дор, пойми, мне, по большому счету, безразлична судьба девочки. Но предупредить я должен. У нее, учитывая ненависть к тебе, будет около года. Вряд ли больше, скорей меньше. Значительно меньше. Ты уверен, что этого хочешь? Уверен, что другого пути нет?

— Уверен, — твердо, жестко ответил отчим, даже не раздумывая. — Других путей нет. Она должна беспрекословно подчиняться мне. Она должна поддерживать меня во всем. Она должна быть опорой и соратником. Как и полагается дочери, любящей отца. Она должна меня любить и будет!

Думаю, если бы тогда могла хоть как-то оценивать происходящее, я бы испугалась. Нет, не того, что отчим хотел сделать со мной. Всегда знала, что наказание за побег, за помощь Ромэру будет жестоким. Я бы испугалась отчаяния, которое так явно слышалось в голосе Дор-Марвэна. Много позже поняла, что отчим, как ни странно это осознавать, страдал из-за разрушения мечты об идеальной семье. Он отказывался верить, что мама его не любила. Отказывался верить в мою ненависть, в мой добровольный побег. Отказывался верить в то, что отношения с Брэмом никогда не станут прежними, даже подобными прежним. И пытался сохранить хотя бы иллюзию благополучия, не признавая, что картина счастья изначально была фальшивкой.

— Дор, — хотел возразить Нурканни.

— Просто делай! — выкрикнул отчим, в бешенстве подскакивая с кровати. — Не нужно меня уговаривать, не нужно что-то объяснять. Я отлично все понимаю. Просто надень на нее медальон и вели во всем меня слушаться!

— Хорошо. Хорошо, — судя по голосу, колдун пытался успокоить друга. — Не волнуйся, все сделаю.

Стратег глухо рыкнул и принялся расхаживать по комнатке, как хищник в клетке. Меня тогда поразило, что отчим разговаривал сам с собой. Он никогда прежде так не делал. Хотя я никогда раньше не видела его в такой ярости и одновременно растерянности. Рассохшиеся половицы ужасно скрипели под ногами регента, поэтому когда надо мной склонился Нурканни, я вздрогнула от неожиданности.

— Я никогда не желал смертей, только отдавал долг, — эту фразу я прочла по губам мага, когда он положил ладонь мне на лоб. Не понимаю, зачем пытаться оправдаться перед тем, кого обрекаешь на медленную смерть? Не понимаю…

Правая рука Нурканни, которую он положил мне на голову, была продета сквозь застегнутую цепочку медальона. И этот предмет я знала… Его маме подарил Дор-Марвэн. Старинный коринейский амулет, с которым она никогда не расставалась. Я видела витую золотую цепочку на маминой шее, даже если сам медальон был скрыт платьем, потому что наряд предусматривал другие украшения. Два небольших алмаза в переплетении золотых кружев… Этот овальный медальон не был самой красивой из маминых драгоценностей, но мама его любила. Поэтому я была уверена, что ее похоронили с этим амулетом. Но, услышав разговор отчима и колдуна, не удивилась, вновь увидев забытое украшение.

Тягучий, нагоняющий сонливость напев Нурканни, скрип половиц под ногами отчима, ощущение вязкости времени… Алмазы радужно поблескивали в отсветах лампы, колдун немного покачивал медальон в левой руке, постепенно приближая его к моему лицу. Цепочка с легким трением скользила по рукаву темной куртки мага, спускаясь от локтя к кисти. Мгновение темноты, словно потеряла сознание, но, когда открыла глаза, снова увидела амулет прямо перед собой. Но по тому, каким затрудненным стало дыхание, поняла, что колдун уже надел мне цепочку. Когда он положил мне на грудь медальон, одновременно убирая ладонь правой руки, в первое мгновение я думала, что задохнусь. Казалось, что эта ажурная вещь весила не меньше сорока фунтов. Хотела бы сбросить тяжесть, но не могла пошевелиться. Меня захлестнули отчаяние, горечь, ужас, осознание абсолютной безысходности и безнадежности. Через боль заставляла себя дышать и, как ни стыдно это признавать, не удержала слезы.

— Дай ей передохнуть хоть часок. Иначе у нее не будет времени свыкнуться с гнетом периата безволия. Погибнет быстро, жаль будет усилий.

Отчим не ответил, все так же продолжая мерить шагами комнатушку.

— Она будет защищать периат, никогда не снимет его сама, и, как и Мильда, воспротивится, если кто-нибудь захочет коснуться амулета, — спокойно продолжал Нурканни. — Периат будет передавать ей твои эмоции, чтобы заставлять действовать так, как ты хочешь. К счастью для тебя, Дор, ее чувства будут от тебя скрыты.

Стратег молчал, даже не знаю, слышал ли он слова колдуна. Я пыталась если не выровнять дыхание, то хоть остановить слезы. К сожалению, безуспешно. К моему удивлению, а после к ужасу, Нурканни наклонился ко мне, заглянул в лицо и, странно ухмыльнувшись, стер слезы указательным пальцем и хотел слизнуть. Но отчим, перехвативший руку колдуна, не позволил ему завершить движение и начал кричать:

— Что ты себе позволяешь? Совсем с ума сошел? Это моя дочь!

— Дор, ей столько жизненной силы ни к чему. Она все равно скоро умрет, — в голосе Нурканни не было и капли раскаяния или сочувствия. — А мне нужно бы восстановиться перед дорогой.

— Перед какой дорогой? — ошарашено спросил Стратег, отступая на шаг от кровати, но все еще крепко держа мага за запястье.

— Перед дорогой домой, — словно прописную истину пояснил Нурканни. — Я отдал свой долг.

— Ты говорил, что станешь моим спутником на сорок лет. Они еще не прошли, — в голосе отчима появилась нервная дрожь, казавшаяся очевидной на фоне совершенного спокойствия колдуна.

— Я говорил, что отдам тебе сорок лет своей жизни в уплату за помощь. Именно столько лет ты спас моей дочери, когда защитил ее от надругательства остановившихся на постой в моем доме солдат. Я расплатился. Именно столько лет я отдал тебе.

— Этого не может быть! — выпалил регент. — Мы знакомы всего двадцать пять лет!

— Дор, — неприятно усмехнулся Нурканни. — Ты последнее время в своем мире и меня будто не слышишь, но я тебе раньше много раз говорил, что за каждое волшебство, сделанное для тебя, расплачиваюсь с Духами жизнью. Поэтому ты и не разменивался на мелочи, экономил, тратил волшебство осторожно.

Отчим отступил еще на шаг. С трудом повернув голову, увидела, как Дор-Марвэн замер, глядя в пол, вцепившись обеими руками в сильно поседевшие за последние часы волосы.

— Орисна было легко убедить начать войну против Арданга, ведь в любом мужчине есть желание остаться в истории непобедимым завоевателем, искусным воином. Тут мое вмешательство было небольшим. Заставить его вернуть тебе титул и земли, утраченные твоими предками после предательства, было сложней. А вот убить его по твоей просьбе, да еще так, чтобы смерть не вызвала подозрений, что короля отравили, вот эта задачка была трудной, очень трудной. За это я дорого заплатил, — без тени сожаления говорил колдун. Не хотела верить его словам, но, чувствуя, как слезы стекают на матрас, знала, что Нурканни не лжет.

— Заставить Мильду подчиниться тебе… — маг пренебрежительно хмыкнул. — Как с Нэйлой. Много затрат силы, сложный ритуал, но основную роль играет периат, так что было относительно легко. Но ты хотел сына, общего ребенка с любимой женщиной. Духи сказали, что только два сына Мильды станут взрослыми. Один из уже имеющихся был лишним. Лэра, болезненного мальчика, я только подтолкнул. Не буду приписывать себе лишние заслуги, ребенок умер сам. Потом тот случай с князем в тюрьме. Пришлось проводить ритуал для него. И больше недели удерживать Мильду под другим заклинанием, чтобы воспользоваться периатом на время. Потом тебе долго не нужна была моя помощь. Пока следствие полного угнетения собственной воли Мильды не проявилось болезнью. Ты почему-то думал, что я способен замедлить умирание. В подобном случае никто не может, нет таких магов. Конечно, возможность снять с нее периат и так продлить жизнь тобой даже не рассматривалась.

— Я не мог! — выпалил отчим.

— Ну, разумеется, — колдун повел плечом. — Хотя твоя логика меня всегда поражала. Периат снять отказывался, но ведь убедил себя, что Мильда тебя действительно любила. А я ведь показал тебе истинное отношение Мильды, когда она уже умерла. Но ты не поверил и остался при своей болезненной убежденности во взаимной любви.

— Она меня любила! — с нажимом и затаенной угрозой сказал Дор-Марвэн.

— Конечно, конечно, как скажешь, — тоном, каким говорят с капризными детьми, ответил колдун. — Я ведь не об этом, а о волшебстве, которое тебе тоже долго не было нужно. Пока эта скромница не сбежала. Ты требовал, чтобы я допрашивал и искал, но как ни пытался, обойти защиту одного из ваших духов не мог, хотя сил потратил много.

Отчим молчал, чуть покачиваясь взад-вперед. Нурканни встал, подошел к Стратегу и, положив ему руку на плечо, продолжил.

— Сегодняшним вечером эти два ритуала стали последними моими услугами тебе. Я расплатился и еду домой.

— Не уезжай, — в голосе регента, опустившего, наконец, руки, повернувшегося к Нурканни, слышалось отчаяние. — Пожалуйста.

— Дор, — вздохнул колдун. — Было весело. Но ключевое слово «было».

Сделав несколько шагов на негнущихся ногах, отчим тяжело опустился на кровать.

— Нурканни, я прошу, останься, — в жизни не подумала бы, что Дор-Марвэн, Непобедимый Завоеватель, Великий Стратег, станет унижаться перед кем-либо. Но приходилось верить ушам, отчим чуть ли не умолял колдуна не уезжать. — Прошу тебя. Хоть до ее свадьбы. Ты мне нужен. Не как маг, как друг.

— Дор, нет. Мне все здесь надоело. Ни на один лишний день не задержусь, — в голосе Нурканни слышалось торжество. — Я еду домой.

Отчим снова обхватил голову руками. Почему-то этот жест, свидетельство отчаяния регента, меня пугал. Наверное, тем, что прежде никогда не видела отчима таким растерянным и беспомощным. А потому не могла предположить, как он себя поведет, что предпримет.

— Не могу поверить… — пробормотал Дор-Марвэн.

— Я тоже, — задумчиво откликнулся Нурканни. — Двадцать пять лет не видел семью.

Повисла тишина, гнетущая и неприятная.

— А откуда мне знать, что ты действительно отдал долг? — с плохо скрываемой злобой и подозрительностью спросил отчим.

Колдун усмехнулся, такой вопрос его не удивил.

— Во-первых, я чувствую волю Духов. А во-вторых, помнишь, я дал тебе амулет? Такой зеленый овальный с узкой щелью в середине?

— Помню, — все так же подозрительно ответил Стратег. — Он у меня с собой.

— Достань. Если щели больше нет, то я отдал долг.

Отчим послушно достал из нагрудного кармана амулет. Долго смотрел на него так, чтобы мутный камень просвечивался лампой, судя по появившейся на лице Стратега обреченности, щели больше не было. Еще одна пауза, долгая, оставившая после себя ощущение опустошенности. Отчим медленно запрятал амулет на привычное место. Хриплый голос Нурканни прозвучал уверено:

— Дор, я понимаю, что ты хочешь удержать меня, не хочешь расставаться. Но всё. Я уезжаю. Прощай.

Стратег вздохнул, посмотрел на друга. Кажется, отчиму удалось взять себя в руки. По крайней мере, когда он встал и заговорил, его голос звучал спокойно.

— Мы оба знали, что этот день настанет. Мне жаль, что наша дружба заканчивается. Таким образом и так скоро. Но я желаю тебе всего наилучшего.

— Я тебе тоже.

— Спасибо, — кивнул Стратег. Я видела, как он сжимал челюсти, с каким усилием заставляла себя говорить вежливые, соответствующие моменту фразы. — Конечно, мне трудно терять такого друга, но я желаю тебе доброго пути.

— Спасибо, Дор, — судя по голосу, Нурканни был счастлив. Тем ярче контрастировал его настрой с холодностью отчима. — Проводишь меня?

— Сейчас? — удивился регент.

— Да. Чего ждать? — усмехнулся колдун. — Я бодр. Коня расшевелю. Чем раньше поеду, тем скорей увижу внука.

Стратег не ответил, но встал и последовал за Нурканни. Не знаю, почему, но мне казалось, отчим не выпустит колдуна живым. Непременно убьет. Подло и коварно ударит в спину. Наверное, мне следовало ненавидеть мага и желать ему смерти. Но когда узнала, что Нурканни был лишь заложником долга, исполнителем воли и приказов отчима, всю свою ненависть обратила на Дор-Марвэна. И я хотела, чтобы Стратег попытался навредить колдуну, чтобы тот ответил и причинил отчиму как можно больше боли.

Но я ошиблась в предположении, мои ожидания были обмануты. Со двора доносились приглушенные обрывки невнятных фраз, но тон беседующих был вполне мирным. Вскоре услышала топот копыт скачущего прочь от дома коня. Еще через несколько минут в комнату вернулся Дор-Марвэн. Он сел рядом на кровать, заглянул в глаза. Клянусь, если бы могла, убила бы его за выражение искренней тревоги на лице и за вопрос «Как ты себя чувствуешь?». Я не хотела отвечать, не хотела встречаться взглядом с этим ужасным человеком, не хотела даже показывать, что расслышала вопрос. Но какая-то чужеродная сила заставила ответить смиренно и спокойно.

— Неплохо, отец. Немного трудно дышать, но это скоро пройдет.

— Ты же понимаешь, что не оставила мне выбора, — в голосе Стратега слышался укор. Ни намека на раскаяние.

Что-то принуждало сказать: «Это целиком моя вина». Но, уже приоткрыв рот, я из последних сил прикусила язык и не позволила себе заговорить. Даже умудрилась отвернуться к стене.

— Понимаю, ты устала, — мягко сказал регент. — Отдыхай. На рассвете поедем домой.

Погладив меня по голове, он шепнул «Спокойной ночи» и вышел из комнатушки, прикрыв за собой дверь.

Я хотела бы плакать от бессилия и жалости к себе, но не могла. Не потому, что девушке королевской крови негоже показывать врагам слабость. Причина была другой, — отчим не дал разрешения плакать. Магия, перехватившая контроль над проявлениями моих чувств, над словами, следившая за исполнением желаний Стратега, словно выжигала изнутри, превращая в пустотелую куклу. В душе поднимались злоба и ярость. Меня захлестывали отчаяние и безнадежность, ставшие во стократ сильней, потому что не могли излиться слезами…

И тогда я подумала, Дор-Марвэн зря не позволил Нурканни забрать у меня часть жизненной силы. Лучше умереть, чем так жить.

Ближе к рассвету я приноровилась дышать, хоть казалось, на груди лежит мельничный жернов. Судя по тишине за стенкой, Дор-Марвэн спокойно проспал ту ночь. Готова была спорить, впервые со дня моего побега. Я, разумеется, спать не могла. Думала. Жалела, что Стратег, получивший меня в вынужденные союзники, обрел преимущество, но собиралась всеми силами противодействовать амулету и сводить на нет попытки отчима наладить отношения с Брэмом. В том, что бороться с медальоном возможно, я убедилась еще ночью, когда заставила себя не отвечать. И знала, что ненависть к отчиму поможет мне противостоять магии. Помнила слова Нурканни о том, как мои истинные чувства и сопротивление амулету скажутся на продолжительности жизни. «Год, скорей меньше…». Но об этом я не жалела, — помнила слова Дор-Марвэна о свадьбе и его политические игры по продвижению на трон княжества Муож бастарда Волара. Даже если бы Ромэр любил меня, даже если бы просто желал династического брака со мной ради укрепления союза с Шаролезом, рассчитывать на избавление, связанное со сватовством короля Арданга не приходилось. Поэтому, как ни горько это осознавать, надеялась, что магия амулета безволия убьет меня до свадьбы с Воларом…

Снаружи пели птицы, рассеянный тусклый утренний свет просачивался под дверь, когда я услышала, как к дому подъезжают всадники. Села на кровати, расстегнув пару верхних пуговиц блузки с высоким воротником, запрятала медальон. Амулет не хотел, чтобы его видели, не хотел, чтобы я его снимала. И противиться этим приказам чужеродной магии было невозможно.

Конные, остановившиеся рядом с домом, разбудили отчима. Он вскочил с кровати и подошел к входной двери. Распахнув ее, поприветствовал посетителей:

— А вот и Вы, Мартен.

— Доброе утро, Ваша Светлость, — ответил начальник личной охраны регента, заходя в дом. — Господин Нурканни сказал, где Вы находитесь. А еще он сказал, что Вы нашли Ее Высочество.

— Совершенно верно, — в голосе отчима слышалась улыбка триумфатора.

— Поздравляю, Ваша Светлость, — нотки подобострастия в голосе Мартена меня привычно раздражали, как, собственно, и сам мужчина. Невысокий рано облысевший сутулый охранник отчима напоминал падальщика. Сходство подчеркивалось тем, что Мартен вечно был одет в черное. Возможно, поэтому в его присутствии мне всегда становилось не по себе.

— Здесь нужно будет прибрать, — приближаясь к двери в комнатушку, спокойно, словно говорил не о трупах, а о разбитом кувшине, велел Стратег.

— Разумеется, — с готовностью откликнулся Мартен и с любопытством спросил: — Барону Альберу сообщить, что его сын погиб при исполнении задания?

— Нет, я сам скажу при случае.

В приоткрытую регентом дверь увидела, как Мартен замер в поклоне перед своим господином.

— Доброе утро, Нэйла, — лучезарно улыбнулся мне Стратег.

— Доброе утро, отец, — радостный взгляд, губы кривит улыбка. Медальон отлично справлялся со своей задачей делать Дор-Марвэна счастливым, создавая иллюзию благополучия.

— Сейчас мы поедем домой, — жестом приглашая меня выйти из комнатушки, мягко продолжил Стратег.

Я подчинилась, с ужасом осознавая, что противодействовать амулету не могу вовсе. Подойдя к отчиму, увидела Ласса, сидевшего в луже крови у самого порога моей комнаты. Бледное лицо, остекленевшие глаза, полные ужаса и боли. В нескольких шагах от него лежал Альбер, глядевший на меня таким же взглядом. Рядом с ним у самой кромки еще одной лужи крови стояли двое спутников Мартена. В комнате было смрадно, под взглядами трупов холодело сердце, а трое стервятников невозмутимо стояли рядом с убийцей, спокойно проспавшим ночь в одной комнате со своими жертвами. Для этих четверых жуткая картина была привычной. Стратег, на одежде и обуви которого я теперь заметила брызги крови, как ни в чем не бывало, предложил:

— Если хочешь, можем сперва позавтракать.

У меня и так дрожали руки, колотилось сердце, а перед глазами плыла подозрительная мутная пелена. А слова отчима буквально выбили почву из-под ног. Мир закачался, и если бы Стратег меня не подхватил, упала бы в лужу крови Ласса. Отчим без разговоров, одним движением поднял меня и вынес на улицу.

— Прости, я забыл, что ты такая ранимая, — шепотом каялся он, усаживая меня на землю рядом с домом. Я прижималась спиной к влажной от росы штукатурке и пыталась выровнять дыхание. Удалось, спустя несколько минут. За это время отчим успел раз десять извиниться за то, что не подумал оградить меня от вида крови. Будто бы от этого исчез из моей памяти сам факт убийства.

— Давайте поскорей поедем, — попросила я, наблюдая, как подручные Мартена обшаривают седельные сумки убитых.

Стратег кивнул, поцеловал меня в лоб и, шепнув «Умница», отошел к стервятникам. Деловой серьезный тон, короткие приказы, кивки Мартена. Охрана регента подготовила коней к дороге, но в Ольфенбах Стратега и меня сопровождал только сам Мартен. Двое его подручных остались наводить в доме порядок. Я же старалась не думать о том, что эта формулировка обозначает захоронение убитых.