Творчество Сталкеров (книга 3)

А в город твой

уже пришла весна,

овеяв ветром тёплым минареты.

И я в преддверии её

ещё жива,

бесперестанно ломая сигареты.

А в городе твоём

уж снега нет,

набухли почки

и мечты проснулись.

У нас туман

и гололёд,

и одиночество

ещё замёрзших улиц.

Такое трепетное чувство,

как капля крови на игле.

- Мне грустно,

Боже, как мне грустно,

что я всю жизнь

брожу во мгле.

Мне больно

от напрасных ожиданий,

от тех дорог,

которых не найду,

от глупых

и изношенных свиданий,

от слов любви,

не сказанных в бреду.

Такое трепетное чувство,

как слёзы,

что должны придти,

- мне грустно,

Боже, как мне грустно.

Мне эту боль не унести.

За погибшего сына

подниму я стакан

горькой водки

и выпью до дна,

и не только за сына,

но за тыщи других,

что оставила эта война.

Где покой ты нашел

- там уж нет ничего,

и надгробной плитой

тебе стала башня от танка.

За погибшего сына

Я пью своего,

Я не видела даже останков.

На Чеченских дорогах

Сколько этих могил,

На границах и в Карабахе.

Сколько тех, кто друзей

хоронил, хоронил,

кто терял их на вздохе, на взмахе…

Не имеет названья

тот несчастный аул,

где ты подорвался на мине.

Захлебнулась я в крике,

Когда ты рискнул

свою жизнь на победу выменять.

Не пришли еще письма,

а я уже знала –

просто так не ходил бы

во сне,

просто так я не слышала б:

- Мама, мама!

Ах, как холодно, милая, мне!

Да и что говорить,

подниму я стакан,

выпью залпом,

на землю пролью,

за Чечню, Карабах,

за проклятый Афган,

за детей, что ждут нас в раю!!!

Кормила я алма-атинских кошек,

А кошки нежно

Ластились ко мне.

Три чёрные загадочные кошки

Сидели чинно на столе.

Делила трапезу я с ними,

Они мне улыбались во весь рот

И лапами так важно умывались -

Таинственный и озорной народ.

Они мне ночью показали город,

Не тот - другой,

Какой не знаешь ты,

Когда их гонит

И осенний голод,

И замерзают все мечты.

Потом мы долго

не могли проститься.

Я обещала, что приеду к ним,

И грустные кошачьи лица

Растаяли у трапа,

Словно дым.

Не помню имени того солдата,

Мы шли с ним рядом

в последнем и решительном бою.

Когда же это было?

В 95-м,

На перевале, рядом Хоса-Юрт.

Он был зеленый,

Совсем еще мальчишка.

Как сумасшедший,

Бежал приказы выполнять,

А на привале с ним рядом

Была книжка,

Я все хотел название узнать.

И этот бой его был первый,

Когда полезли «духи» из-за скал.

Что началось –

И «верный» и «неверный»

Счет времени и жизням потерял.

Я упустил его из виду.

Не мудрено,

Калаш в руках горел,

Ну, а когда замолк последний выстрел.

Лежал он рядом и в небеса смотрел.

Я думал, ненароком, отдыхает,

Хотел толкнуть, сказать:

- Ты что, пацан?

А он раскинул руки,

Словно крылья аист,

И я увидел, сколько на нем ран.

И понял я, что безмятежность

По-детски безусого лица

Была его походом

в вечность,

Была началом

нашего конца.

Что потом было?

- только отступленья,

Приказ – сдавать позиции врагу,

И сотни жизней

- одной цепочки звенья,

Но взгляд того мальчишки

Забыть я не могу….

Ночь - тайная тигрица.

Не спится мне,

не спится.

Твой голос тихий снится

Быть может я царица,

что звали Нефертити?..

Я сжала твоё сердце

Железной хваткой страсти!

А знала ль Нефертити

Тебя, моё ненастье?

А знала ли царица,

Как целовал ты губы,

Как были твои ласки

И пламенны и грубы?

Быть может я царица,

что Клеопатрой звали?..

на кисти рук изящных

браслеты нанизали

Сжимали пальцы тонкие

смертельные скрижали.

А знала ль Клеопатра,

Как просто тебя звали,

Как нежно тебя звали?

Быть может я царица,

Царица Вавилона?

Тебя тогда встречала

и войск твоих колонны,

а ты завоеватель

был странным и спесивым

Проснулась русской женщиной,

Сжимавшей прутик ивовый.

Смешно смотреть на нас

Таких заматеревших,

с совсем другими

взрослыми забавами,

детей, любовниц заимевших;

омытых золотою славою…

Где наше детство безмятежное?

Где наши травы до небес?

Где сами мы с надеждой нежною,

И почему где травы –

вырос лес??

Смешно и грустно

замечать морщинки

и все ошибки по полкам разложить,

и понимать, что мы

лишь малые песчинки

и ещё надо

столько же прожить…

Она была красавицей-

высокой, ясноглазою,

с осиной тонкой талией

и камушком от сглаза.

Была немного странною,

Манящею, как ветер,

но всё равно желаннее

не было на свете.

Снега любила чистые

и ветры в поле вольные,

а взгляд её лучистый

морской струился солью.

Себя ты представляла

Снегурочкой, Русалочкой -

боялась умереть.

И песни пела русские,

протяжные и грустные,

зовущие на смерть.

Она могла такою быть,

Как я вам рассказала.

Могла бы быть,

Могла бы жить,

Но не было,

Не стало

Идёт война, пылают лица,

И я боюсь опять родиться

И в чьём-то сыне повториться,

А, может, в дочери своей.

К земле я лягу, поцелую

Травинку, всё ещё живую

И вкус планеты на губах

И, может, скажите,

Что Это?!

- Плачь девочки, убитой где-то

иль крик последний

птиц над нами

С безумства полными

глазами.

Я устал от окопов

и от крови устал.

Я устал уж не прятать

свой звериный оскал.

А сегодня я друга

тащил на себе,

Он в бреду бормотал:

"Хорошо в сентябре!

Ах, какое ты платье

одела, Полина.

И на кровь так похожа

за окошком рябина."

Он устал от окопов

и от крови устал.

Хорошо, что не видит он

смерти оскал,

Хорошо, что в бреду

он целует Полину

и срывает в ладони

цвета крови рябину.