Туда и обратно

37

Его выходные дни были очень одиноки. В течение всей недели он много работал, нужно было без конца трудиться на земле, добывая этой работой пропитание. Нужно было пахать, собирать урожай. Нужно было заготавливать дрова в лесу, строить ограды, чинить их, ремонтировать машины. Вообще все это требовало физических усилий, работы мускулов, поэтому у него болела спина. Трудиться приходилось либо под обжигающим солнцем, лучи которого жгли шею, либо под порывами холодного ветра, который пронизывал зимой до костей.

В течение шести дней он работал на фермера, эта работа притупляла все его чувства и опустошала память. А к ночи, кроме изнуряющего отупления, сама по себе работа становилась чем-то таким, что вызывало у него интерес и приносило удовлетворение. Ровная линия столбов, только что поставленных для ограды, означала для него личный триумф, когда он оглядывал свою работу. Поле, с которого убирается урожай, с пылью в колосьях и запахом солнца от золотистой соломы, и характерный звук сноповязалки становились символом изобилия, довольства и радости. И были моменты, когда розовые цветы яблонь, просвечивающие сквозь серебряную сетку весеннего дождя, служили ему символами дикого, языческого возрождения земли от зимнего сна.

В течение шести дней человек должен был работать, и у него не было времени, чтобы задумываться. А на седьмой день он отдыхал и обязан был приложить всю свою силу, всю свою волю, чтобы побороть чувство одиночества, отчаяния, которое, приносила с собой бездеятельность. Это была тоска по людям, по своему миру, привычному образу жизни, поскольку этот мир был более добрым, более близким ему, более значительным и надежным, чем тот, который он оставил в будущем.

Это была тоска по работе, которая ожидала его, и никак не могла дождаться. Тоска по задаче, которую нужно было выполнять и которая могла оказаться невыполнимой.

Вначале еще была надежда.

«Конечно, — думал Саттон, — они будут искать меня. Конечно, они найдут способ отыскать меня».

Эта мысль служила ему утешением и придавала душевное спокойствие. Он не мог заставить себя тщательно проанализировать эту возможность, поскольку в глубине души понимал, хотя и гнал от себя эту мысль, что эта надежда может быть легко разрушена при таком анализе. Она выглядела слишком похожей на веру, на стремление выдать желаемое за действительное. И несмотря на то, что она давала некоторое самоуспокоение, все это могло оказаться просто мыльным пузырем.

«Прошлое не может быть изменено, — думал Саттон, — не может быть изменено полностью. Оно может только быть слегка подправлено очень обдуманным образом. Но в целом оно должно остаться таким, каким было. И вот почему я здесь. Вот почему я должен быть здесь и останусь до тех пор, пока старый Джон К. Саттон не напишет письмо. И поскольку в этом письме заключается прошлое, оно и привело меня сюда и будет удерживать до тех пор, пока, наконец, не будет написано. До этого момента схема прошлого должна сохраниться, так это уже известное мне прошлое. Но с момента, когда письмо будет написано, прошлое уже станет неизвестным мне. И здесь может произойти все что угодно, поскольку схемы уже не существует. После того как письмо будет написано и все, что касается меня, изложено в нем, со мной может произойти все что угодно».

Однако Саттон сам признавал, что посылка была не совсем правильной. Ведь независимо от того, было прошлое известным или нет, открытым или закрытым, все равно оно уже произошло.

Он жил в том времени, которое уже определилось и имело свой правильный путь. Хотя именно в этой неизвестности прошлого и была надежда, все же не следовало слепо доверять ей. Ведь события уже произошли. Ведь где-то когда-то он все же написал книгу, поскольку она существовала. Он уже видел два экземпляра этой книги. Это означало, что в будущем книга существовала.

«Когда-нибудь, — говорил себе Саттон, — они найдут меня. Надеюсь, что это не окажется слишком поздно. Они станут искать меня и найдут. Им необходимо найти меня. Кто же они, — спрашивал он себя, стараясь быть честным в этих своих надеждах. — Херкимер — андроид. Ева Армор — женщина. Они — это два человека. Конечно, со мной не только эти двое. За ними, как армия теней, стояли другие андроиды и роботы, которых создал человек. И время от времени среди людей встречались индивидуумы, которые были убеждены, что человек не только тот, который сам так считает. Они понимали, что это только способствовало бы еще большей славе и величию человека, если бы он занял равное место среди других творений природы, в которые она вдохнула жизнь, человек выступал бы в этом случае, как друг, который мог бы вести всех за собой, учить их, а не подавлять и править».

Они, конечно, будут искать его. Но где? Ведь поиск необходимо проводить во все времена и во всех пространствах. Как они будут знать, где и когда его найти?

Тот робот из информационного отдела может сказать им, что он наводил справки о древнем городе под названием Бриджпорт. Но никто, наверное, не сможет сказать им, когда, в каком времени искать его. Поскольку об этом никто не знал… Абсолютно никто. Он припомнил, как посыпались сухие крошки клея, когда он распечатал конверт. Клей тогда показался ему очень старым. Он отчетливо помнил, как похрустывала бумага. Конечно, никто не видел содержимого этого конверта с того самого дня, как письмо было написано, и до того момента, как он открыл его.

Саттон теперь понял, что, конечно, нужно бы сообщить кому-либо о себе. Сообщить о том, куда и в какое время он собирается отправиться и что он собирается предпринять. Но он был так уверен в себе, все это казалось таким простым, а план таким великолепным!

Отличный план, преимущество которого заключалось в прямоте действий. Перехватить ревизиониста, выбить его из седла, захватить его корабль и отправиться обратно в свое время, чтобы занять там свое место. Это могло быть исполнено, и Саттон был в этом уверен. Он нашел бы андроида, который помог бы ему изменить свою внешность. На корабле должны быть документы, несущие информацию. И андроиды в его будущем могли сообщить ему необходимые сведения.

Чудесный план… за тем исключением, что он не сработал.

«Я бы мог сообщить о своих намерениях тому же роботу из информационного отдела, — подумал Саттон. — Он непременно был одним из наших. Ведь передал же он сведения туда, куда нужно».

Саттон сидел, прислонившись спиной к дереву, и напряженно вглядывался в небо над речной долиной, наполненное голубизной бабьего лета. Внизу на поле, тут и там, были разбросаны стоящие коричнево-золотистые снопы пшеницы, напоминавшие вигвамы. На западе катились волны Миссисипи, розовые, как облака, отражавшиеся в них, волны набегали на берег. На севере земля, покрытая пожелтевшей травой, вздымалась склоном холма, за которым виднелся другой холм и еще один, до того места, где земля каким-то таинственным образом прекращала свое существование и превращалась в небо. Хотя нельзя было обнаружить какую-то четкую линию, где это происходило. Не было какого-либо знака, выделявшего одну стихию от другой.

Голубая сойка быстро промелькнула в воздухе и уселась на столб, подпирающий плетень, залитый солнцем. Она потрясла хвостом и издала резкий характерный звук, как бы негодуя на что-то.

Полевая мышь выскочила из снопа и некоторое время смотрела глазками, похожими на булавочные головки, на Саттона. Затем в неожиданном страхе пискнула и снова исчезла в снопе, при бегстве хвостик ее дергался из стороны в сторону, выражая тревогу.

«Простая жизнь, простые люди, — думал Саттон, — маленькие простые существа, покрытые шерстью. Они тоже могли бы мне помочь, если бы знали… Голубая сойка, полевая мышь, сова, ястреб и белка… Братство, — размышлял он, — братство жизни».

Он слышал, как мышь шуршит в глубине снопа, и думал о том, что же является определяющим для той формы жизни, которую представляла полевая мышь. Конечно, прежде всего страх. Всегда присутствующий страх — самый главный, довлеющий фактор. Страх перед другими формами жизни: перед совой, ястребом, лаской, хорьком. А также страх перед человеком, перед кошками и собаками.

— И страх перед человеком, — сказал он. — Все боятся человека. Человек так повел себя, что все стали его бояться.

А затем чувство голода, страх перед угрозой голода. И инстинкт размножения. Конечно, есть жажда жизни и радость жизни, радость движения, удовлетворение от наполненного желудка и сладость сна… Что еще? Что еще может наполнить жизнь мыши?

Саттон жил в надежном месте. Он прислушивался ко всему окружающему. Он знал, что все хорошо. Все надежно. Было достаточно пищи. Было укрытие, которое предохраняло его от наступающих холодов. Он знал о холоде не столько по собственному опыту, а скорее благодаря инстинкту, который защищает людей.

До его ушей донеслось шуршание. Это другая форма жизни, родственная ему, занималась своими делами. Он ощутил сладковатый запах, доносившийся из гнезд, свитых из травы, теплых и уютных. Он почувствовал запах пшеницы, которая зимой послужит пищей для этих живых существ.

«Все в порядке, — думал он. — Все так и должно быть. Но нужно всегда быть настороже. Никогда нельзя забывать об осторожности, поскольку безопасность — это такая вещь, которая может исчезнуть в любой момент. Поскольку мы являемся такими слабыми. Такими слабыми и хрупкими. И кроме того, нужно есть. Шорох от чьих-то лап в темноте может означать и ужасный конец».

Он открыл глаза и представил себе, что поджал под себя ноги, а хвостом обвил свое тело.

Саттон сидел, прислонившись спиной к дереву, и внезапно, прежде чем сумел осознать это, почувствовал неприятное ощущение, что с ним это произошло.

Он закрыл глаза и подтянул под себя ноги, обвил себя хвостом и познал простые страхи такого существования: простого, без каких-либо претензий; существования другой формы жизни… Формы жизни, которая пряталась в снопе, пряталась там от лап и крыльев хищника, которая спала в снопе, пропитанном солнцем, и испытывала радость от уверенности в том, что есть пища и теплое убежище.

Он не просто чувствовал или знал это. Он был этим маленьким существом, был мышью, прятавшейся в снопе. И в то же время он был Ашером Саттоном, сидевшим у прямого, покрытого корой дерева и глядевшим в пространство над долиной, окрашенной в цвета осени.

«Нас двое, — подумал Саттон, — я и мышь… Мы оба существуем в одно и то же время. Каждый представляет собой отдельную личность. А мышь не знает об этом, ведь если бы она знала или догадывалась, то об этом узнал бы и я тоже, поскольку в настоящий момент настолько являюсь мышью, насколько самим собой».

Он сидел спокойно и неподвижно, все мускулы его расслабились. Но в то же время Саттон был полон удивления. Удивления и страха перед теми неведомыми силами, которые таились в его мозгу.

Он сумел привести корабль с Сигмы. Он воскрес из мертвых. Он выбросил шестерку, когда играл в кости. А теперь это.

Когда рождается человек, он обладает телом и разумом, которые обладают многими функциями. Некоторые из них довольно сложны, и требуются годы, чтобы научиться ими пользоваться. И еще проходит много лет, прежде чем это все усовершенствуется. Требуются месяцы, прежде чем человек сделает первый шаг, прежде чем произнесет первое слово.

Годы, прежде чем мысль и логика становятся отточенными инструментами…

«А иногда, — подумал Саттон, — они так и не становятся таковыми. И кто-то руководит человеком. Руководство это осуществляется опытными существами: сначала родителями, затем учителями, профессорами, церковью, всеми остальными людьми. Руководство осуществляется через контакты с помощью сил, которые формируют человека в часть общества и способны использовать те таланты, которыми он обладает.

А также наследственность, — продолжал размышлять Саттон. — Врожденные знания о свойствах, стремление делать некоторые вещи и думать о них определенным образом. Традиции, порожденные другими людьми, которые поступали определенным образом, а также представления, которые были выработаны мудростью прошлых веков.

Обычный человек имеет только одно тело и один разум. И конечно, этого достаточно любому человеку, чтобы жить. Но я, очевидно, имею второе тело и, возможно, второй разум. И для этого второго тела у меня нет никаких руководителей, и тем более наследственности. Я даже не знаю, как им пользоваться. И делаю первые неуверенные шаги. И только сейчас начинаю медленно понимать, на что я способен. Даже если я проживу достаточно долго, то смогу научиться, как пользоваться этими возможностями более эффективно. Но ведь могу и наделать ошибок, которые неизбежны в процессе обучения.

Ребенок спотыкается, когда делает первые шаги, и его слова только отдаленно напоминают настоящие слова, когда он начинает говорить. Кроме этого, из-за отсутствия необходимых познаний ребенок может обжечь палец, зажигая спичку».

— Джонни, — сказал он. — Джонни, поговори со мной.

— Да, Аш.

— Есть еще что-нибудь? Есть Большее?

— Подожди и увидишь, — ответил Джонни, — я не могу сказать тебе. Ты должен обнаружить это сам.