Трольхеттен

8.

-Бред! - сказал Мартиков, три дня спустя, - театр. -Колдовство! - сказал Белоспицын. А Никита Трифонов грустно кивнул, соглашаясь и с тем и другим. Странным он был ребенком - мрачным, неулыбчивым, не по детски вдумчивым, и верящим всему, что попадалось ему на глаза. Влад сказал, что это его поведение - следствие психической травмы, случившейся при исходе матери, и хорошо, что это вообще не закончилось полным аутизмом. Еще Трифонов что-то знал, и периодически удивлял взрослых своими странными откровениями, и вопросами на которые у остальных не находились ответы, даже у эрудированного Влада. Однако поймать волков предложил именно Никита. -Да откуда ты знаешь, что они еще в городе? - спросил Влад. -Они не могут уйти. Они ждут, как и мы. -Выходит, и тварь бессловесная тоже мучается, - произнес Степан Приходских, - хотя их то за что. В этот день с утра прошел первый снег. Кружился, падал мелкими колкими снежинками на притихшую землю. Покрыл улицы тонким белесым налетом, и вот уже время к трем дня, а он все не собирался таять. И это в конце сентября. Ломающий голову над капризами погоды Владислав, в конце концов не выдержал и обратился к Никите, ощущая при этом жуткое смущение: это ведь Трифонову полагается спрашивать почему вода мокрая, а снег холодный, а не ему - окончившему с красным дипломом солидный институт в далекой Москве. Но когда логика пасует, начинается суеверия и фантазии, и страшные сны пятилетнего ребенка кажутся полными мрачных и неопровержимых пророчеств. -Они любят тепло. - Просто сказал Никита. -Тепло? Так какое же тепло, снег вон сыпет. -Они любят тепло и поэтому утянули его к себе. Теперь у них весна, а у нас холод. -Да кто Они? Но Никита только покачал головой. Короткий и ясный ответ крутился у него на языке, но говорить он его не мог: мать говорила, что никто не поверит вычитанным из детской книжки глупым страхам, а он ей верил. Даже после того, как она сама ушла к ним. Влад только головой качал. Не вопросы надо было задавать - действовать. Тем более, что события в городе явно входили в пике, этого не было видно, но явственно чувствовалось. Людей на улицах уже практически не встречалось. Двери магазинов были либо забиты крест накрест досками, либо гостеприимно открыты в совершенно пустые помещения. И от этой пустоты становилось страшнее всего, страшнее чем от вида десятка изувеченных трупов, что поджидал группу в одной из продовольственных точек. Встретили ли эти тела, тогда еще вполне живые, свои страхи, или просто наткнулись на предприимчивую группу мародеров, оставалось загадкой. Да и не интересовало это никого, тем более что продуктов не осталось. Призрак голода на горизонте так и не замаячил, но гурманам осталось лишь вздыхать - в ход пошли солдатские рационы. Не кривясь, их поглощали только Дивер, Мельников да все тот же Никита, которому похоже все равно было что поглощать, лишь быть питать свое исхудавшее тело. Степан как-то признался, что ему приходилось есть и кошачий корм, но происходило это все в таком жутком запое, что корм воспринимался вполне нормально и даже радовал вкусным похрустыванием. Как питались остальные горожане? Да также, перехватывая еду друг у друга, совершая дерзкие налеты на соседние общины, всегда со стрельбой и большой кровью. В каждой из общин выделился лидер, который контролировал набеги, рождаемость и смертность, и за этой взымал десятину. Неосознанно, эти сплоченные группы людей вели себя подобно средневековым феодальным общинам, с некоей примесью коммуны. По упорно ползущим по опустевшим улицам слухам, кое-где даже практиковался давно забытый обычай первой брачной ночи. Но народ не роптал, не возмущался, поддаваясь стадному чувству он знал - вместе легче. Вместе можно выжить. Как следствие этой тесной сплоченности, количество Исходящих из этих угрюмых общин приблизилось к нулю. Это были крупные золотые слитки, которые остались на вселенском сите тогда, когда вся остальная мелочь уже провалилась вниз. Напряженно борясь за жизнь эти группы раз за разом пытались покинуть город и у них ничего не получалось, но настойчивость их была такова, что преодоление туманного барьера оставалось делом времени. В своих безуспешных попытках эти люди достигли уже упорство потока воды, что год за годом стачивает в пыль несокрушимые гранитные скалы. Влад не хотел бежать, он чувствовал след, некую связь событий и людей, которая выстраивалась, стоило напрячь мозговые извилины. Все слишком туманно и неявно, но оно было. Разобраться с этим в ближайшие дни помешала история с Мартиковым, окончившая большой городской охотой. На следующий день после очередного побоища на Школьной улице Павел Константинович Мартиков очнулся стоя посередине пустой комнаты в квартире Александра Белоспицына с широко разведенными руками и скрюченными в суставах пальцами. Пока сквозь царивший в голове разброд он пытался понять, что происходит, глаза уже фиксировали окружающее. От стены к стене ходил, совершая в воздухе руками круговые пассы, ослепший Евлампий Хоноров испуганно выкрикивая что-то вроде: "что случилось! Что происходит?!", а остальные пятеро сгрудились в дверях, и с откровенным страхом смотрели на Мартикова. Дивер сжимал автомат, дуло которого смотрело прямо в лицо бывшему старшему экономисту. Позади через окно пялилась мутная луна, бросая мертвенный световой квадрат на стену. -Что?! - выдохнул Мартиков, но тут Евлампий шагнул вперед и наткнулся на стену, прямо на лунный отсвет и загремел на пол. Белоспицын поспешно подскочил к нему, поддерживая под локоть помог подняться. -Он успокоился? - спросил кто-то из стоящих с сомнением. -Что произошло? - спросил Павел Константинович и очнувшаяся память услужливо подкинула ему воспоминание: он один в пустой, освещенный чарующим лунным светом комнате, а из соседней пахнет духом человеческих тел - сонная беззащитная добыча. Куски мяса. -Он больше не будет? - направив лицо к луне вопросил Хоноров, - скажите, чтобы он перестал. Я же не вижу... -Угомоните его, кто ни будь! - нервно сказал Владислав, - в два часа ночи такой бедлам! А ты Мартиков, сейчас в себе? -В себе... -Что с ним делать? - вопросил Дивер, - это уже... да, это третий уже случай. Он нас сожрет когда ни будь. -Что я сделал?! -Успокойся, - сказал Мельников, - Порычал и немного погонялся за Хоноровым... чуть не догнал... Они переглянулись. Сейчас в них боролась совесть с инстинктом самосохранения, все-таки жить вместе с Мартиковым, все равно что содержать в домашней квартире любовно выращенного тигра. С одной стороны он вроде бы ластиться к тебе и требует ласки, с другой... кто знает, что у него на уме. Мартиков и сам понимал это, понимал отчего на него бросаются косые настороженные взгляды, когда время начинает клониться к вечеру, а луна все прибывает и прибывает, медленно полнея на один бок. Никита Трифонов, у которого сна не было ни в одном глазу (за ночь трижды просыпался с криками), протиснулся сквозь плотный строй взрослых и подошел к Павлу Константиновичу. Осторожно коснулся длинной звериной шерсти. -Волчок... - тихо сказал он, - но ему скучно одному... -Уберите этого юного прорицателя! - взорвался Дивер, - с глаз моих долой. Ночь же, черт! Трифонова увели, а ночью так никто и не спал, зато наутро Влад выдал безумную идею, отдающую суевериями и просто безумием, но в нынешней обстановке смахивающую на вполне действенную. Мартиков увидел собаку, там возле реки, и его лицо переменилось, явив на свет сразу обе полярные сущности. И так, звериная, дикоглазая, потянулась к собрату по виду. Да, правильно, это ведь не собака, наверное, была. А волк, один из тех, что сбежал когда-то из зверинца. -Может быть волчья половина хочет быть с кем-то еще, кроме нашего собрата по несчастью? - спросил Влад. -Только волка придется удержать, - сказал Белоспицын. -И он что, потянется к ним, и выйдет из нашего мохнача? - притопнул ногой Севрюк, - Это безумие! -Как раз достаточное, чтобы быть истиной. - Произнес Влад и поставил на это в дискуссии точку. Днем ловили волков. Затея эта была обречена на очевидную неудачу, если бы не Никита Трифонов. Этот, ведомый непонятным чутьем, твердо заявил, что зверей можно найти подле завода, с территории которого они иногда выходят в город. -Опять завод! - удивился Сергеев, - везде он, этот завод! -Просто там вход, - доверительно сказал ему Трифонов, но наотрез отказался объяснять куда, только скривился болезненно, да пустил слезу из края глаза. Внемля младенцу, отправились на завод и целый день прокараулили с рыболовной сетью в руках, которую стащили с лодочной станции, той самой на которой произошла стычка брата Рамены с бомжом Василием. Видели трех "чумных", один из которых оказался полуубежденным и, завидя ловцов испуганно повернул назад, к вечеру начали угрюмо переругиваться, потому что волки все не шли. Мартиков мечтательно стал засматриваться на встающую луну, и пришлось его одернуть, а после вовсе под конвоем отправить домой. Один раз мимо ворот пронеслись курьеры сигналя во всю мочь, а потом из ворот выскочили две тени: почти одинаковые, серые в вечерних сумерках, одна чуть меньше другой. Блеснул на свету зеленые диковатый глаз, и тут очнувшиеся от навалившейся в результате долгого ожидания сонливости ловцы накинули сверху сеть. Волки сопротивлялись, они били лапами, вопили, визжали, как десять разъяренных фурий, клацали клыками и пускали белую пену. Они узнали, что такое свобода и не собирались так просто от нее отказываться. Более сильный волк сумел почти вырваться и дотянуться до Дивера правой лапой, мазнув двухсантиметровыми черными когтями ему по руке. Севрюк с проклятием отпрянул, прижимая к себе развивающую лохмотьями драной ткани руку. Волк почуяв волю рванулся еще раз, тащя за собой сеть и плюющегося ругательствами Степана, но потом Влад с Мельниковым перехватили болтающийся спутанный конец сети и оттащили бунтующее животное назад. Волчица же вовсе погрязла где-то в сплетении веревочных ячеек и только горестно выла оттуда. Спеленатых, как новорожденных младенцев, животных осторожно и с опаской дотащили до улицы Школьной, а от нее непосредственно до заведения, давшего улице название - единственной городской средней школы, которая ныне, как и два частных элитных колледжа в верхнем городе, прекратила свое существование, вместе с последним жаждущим знаний школяром. Запыленная и заброшенная спортивная площадка при школе, пугающая по ночам перекособоченными баскетбольными щитами, что в лунном свете неприятно напоминали готовые к работе виселицы, должна была служить полигоном для новоявленных магических испытаний, в которые тайком не верил даже Дивер-Севрюк. Напротив здание школы пялилось на проходящих высокими, с намеком на стрельчатость, окнами, в которых безошибочно угадывалась ностальгия по готике. Построенное из красного кирпича в начале двадцатого века оно стоически пережило десяток поколений орущих и буянящих учеников, хотя и приобрело в результате мрачность и строгую угрюмость бывалого и закаленного в годах завуча предпенсионного возраста. Так что семилетний первоклашки, первый раз посещая эту обитель знаний всегда испытывали понятную робость и моральную подавленность. Так было. В начале этого лета школа выпустила последний свой старший класс, и первого сентября некому было вновь наполнить опустевшие комнаты, в которых неожиданно, всего за одну ночь исчезли все до единой парты некоторое из которых были построены еще в довоенную эпоху. Опустев, дом ссутулился еще больше, и окончательно приобрел вид классического "дурного места" так что немногочисленные городские жители предпочитали обходить его стороной. Мест таких, как правило, становилось все больше и больше, так что впору уже было составлять справочник справочник-сопроводитель "по темным и опасным местам города", с обязательным посещением Кладбища, Завода, полной мертвых бомжей лежки и прочих достопримечательностей. Для самых азартных и любящих риск незабываемая поездка по пустым улицам с вооруженными курьерами! (за дополнительную плату). Сюда, в облупившийся от времени нарисованных белой краской круг, означающий центр поля и принесли волков. К этому времени окончательно стемнело, но луна спасла положение - крутобокая ночная царица то и дело прорывалась сквозь густые облака и роняла свой серебристый, так завораживающий адептов Лунного культа, свет. От мешка с волками ("волк в мешке", - усмехался Белоспицын), протянулась длинная густая тень, самый край которой робко лизнул покосившееся деревянное ограждение площадки, на котором из года в год упражнялись мастера наскальной живописи. Гротескные, перемежающиеся с неизысканными ругательствами, рисунки в лунном отсвете приобрели вид зловещих кабалистических символов. -Все! - сказал громко Дивер и взмахнул перебинтованной рукой, - Эти в центре. Кто скомандует на старт? Через пять минут привели Мартикова. Он плохо себя чувствовал и вяло отталкивал держащих его Мельникова и Стрыя. -В районе Стачникова курьеры подрались. Зрелище - во! Пол улицы собралось - аж человек пять! Молчаливый и собранный подошел Никита Трифонов, занял позицию в стороне от всех. Оглянулся на школу, в которую ему уже не суждено пойти. -Все готовы? - спросил Севрюк, - а то смотрите. -Да, давай уж... - махнул рукой Влад. Поддерживаемый с двух стороны Мартиков медленно побрел к сети с волками. Те, почуяв его, утробно и тоскливо завыли, что как нельзя лучше наложилось на общее впечатление от этого пустынного места. На полпути Мартиков уперся, но объединенными усилиями Мельникова, Степана и Дивера его удалось подтолкнуть ближе, после чего последний быстро отскочил, тряся в воздухе поврежденной рукой: -Когтями не маши! - заорал он. Но Мартиков его не услышал, или не захотел реагировать, а глаза его стали приобретать подозрительно желтый оттенок. Волки дико забились в своей сети, и сумей они преодолеть земное притяжение своей волей, уже бы наверняка летели бы отсюда на всех парах. -Место выбрали правильное. Зрителей лишних не принесет. - Сказал Степан. Павел Константинович плотоядно клацнул челюстями. Луна глядела ему в глаза - такая же желтая, дикая. Силуэт его еще больше сгорбился, шерсть вроде бы стала гуще. Волки орали так, словно пришел их последний час. Дивер отослал двоих к выходу из спортплощадки - на случай если на вой кто ни будь явиться. Потом полуволк сделал шаг вперед, и внезапно согнулся, словно его ударили в живот, выдавив при этом невнятный утробный звук. Приходских и Мельников поспешно отошли от него, как будто Павел Константинович стал неуправляемым фугасом, который к тому же вот-вот должен взорваться. Влад нервно притоптывал ногой. Волки замолкли. В наступившей тишине полуволк звучно вздохнул, и вскинул лицо к луне. Вернее два лица, как и тогда. Волчья морда была полна дикой необузданной силы, человеческое лицо напротив слабо и запуганно. Выглядело это так странно, что даже Трифонов поспешил отступить на пару шагов: а ну как броситься? Гротескная фигура изогнулась, резко качнула головой, как это делает человек, которого вдруг одолел богатырский чих, только на этот раз все происходило беззвучно. Даже волки молчали, во все глаза наблюдая за творящимся. Мартиков снова дернулся и снова качнул головой, при этом чуть не упав. Человеческое лицо исказилось от боли, сжало зубы. А волчья морда выдалась вперед, стала видна толстая, покрытая шерстью шея. Нос зверя напряженно принюхивался. Впереди были сородичи - такие же серые и мохнатые, тоже, как и он полюбившие свободу. Зверь дернулся, и еще сантиметров на двадцать вышел из дергающейся своей жертвы, в которую он оказался посажен. Тут Мартиков заорал, и скрюченными пальцами попытался запихать звериную морду обратно, только пальцы его прошли насквозь, не встретив никакого сопротивления. -Помогите! - глухо сказал полуволк и упал на колени. Присутствующие переглянулись. Зверь дергался и извивался, но судя по всему он застрял, выйдя наполовину из своего хозяина-жертвы. Мартиков глухо стонал и раскачивался из стороны в сторону. Выглядело это все настолько неприятно, что Саня Белоспицын закрыл лицо руками. Это была пародия на рождение, болезненный выход звериной сущности. И судя по всему проходил он совсем не гладко. Полуволк стонал и выл, стоя на коленях посреди своего круга, а люди вокруг замерли от страха, не зная что и предпринять. -Больно! - звонко выкрикнул Мартиков, и мохнатая волчья морда, вырастающая у него из плеча тошнотворно качнулась. Белоспицын почувствовал, что близок к обмороку. Трифонов тоже не выдержал и отвернулся. Зверь снова рванулся, и вышел еще на пять сантиметров, вызвал совершенно чудовищные муки у Мартикова, волчьи клыки влажно блестели. И снова застрял. -Я так не могу! - внятно вымолвил полуволк, - я так не могу долго, я... изо рта человеческой головы потекла кровь, красные капли срывались и с кончиков пальцев. -Да он же помирает! - крикнул Степан, но ему никто не ответил. Все судя по всему боролись с желанием бросить все и бежать прочь. Волчица заскулила, призывно. Она смотрела прямо на зверя и уже без страха. Оранжевые злые глаза того нашарили ее взгляд, зеленоватый и бессмысленный, и животное рванулись сильнее, еще сильнее, на свет явились мощные лапы с загнутыми агатовыми когтями, Мартиков болезненно орал, кровь капала на холодную землю площадки. Последовал еще рывок и тело Павла Константиновича рухнуло на землю лицом вниз, щедро разливая кровь. Белоспицын согнулся и его вырвало. Остальные в шоке глядели на лежащее тело, и серебристый мощный силуэт, что неторопливо шел к сети с волками. Это тоже был волк - очень большой, с длинной замечательной, отдающей серебром шерстью, он двигался мягко, чуть стелясь над землей. Вот только избитый асфальт был виден сквозь него - создание было полупрозрачным. И даже, кажется слегка светилось, а может быть отражала свет ночного солнца. Зверь подошел к сетке, наклонился, мощные челюсти сомкнулись, раз, два, а потом из нее поднялась волчица. Грациозно выгнулась, разминая затекшие лапы. Поднялся и волк, этот сразу глянул в сторону людей и грозно оскалили клыки. Перекушенная сеть осталась лежать как рваная паутина паука неудачника. Призрачный волк оглянулся на миг, блеснул желтым глазом, може прощался? А потом неторопливо затрусил к загородке. Волки последовали за ним, как члены стаи за своим вожаком. Легкими высокими прыжками новоявленная стая перемахнула через забор, и скрылась из виду. А в середине площадки с трудом поднимался совершенно незнакомый человек, вида весьма представительного, который не портили даже разодранные лохмотья одежды в которые он был обряжен. Человек обернул свое измазанное кровью лицо и широко улыбнувшись сказал приятным, звучным голосом: -Ну что встали! Это я! -Вот оно как... - сказал неуверенно Степан - оказывается и у проклятий есть свои приоритеты. -Человечья блоха с удовольствием живет на человеке, а вот кошачья только когда рядом нет кошки, - произнес Влад, - если бы каждый получил то, что он хочет, на земле бы настал золотой век. -Что вы там болтаете! - кричал незнакомый Мартиков, шагая к ним - все получилось! Малец, ты гений! Вундеркинд! Я снова я! Больше никаких волос и снов про кровь!!! Да, ради этого стоит жить! -Ты все правильно предугадал, Никита, - сказал Владислав, - зверю действительно комфортнее находиться среди своих, чем в людском теле. -Нет, это не зверю, - ответил Трифонов, вяло улыбаясь идущему к ним Мартикову - Это ему. Им не повезло, они в нем ошиблись. Он оказался для них слишком добрый. И у них получился никудышный зверь. -Ты опять говоришь загадками. Кто Они? Те, из "сааба". -И они тоже, - вздохнул Никита. А Павел Константинович Мартиков шагающий к своим собратьям по виду, впервые в жизни был полностью и безоговорочно счастлив, и старая, черно-белая жизнь сползала с него, как отслуживая свое ненужная шелуха. Как мало надо человеку для счастья, иногда столько же сколько и неразумному зверю. -Я человек! - крикнул Мартиков в ночь, - и я живу!!! А откуда-то издалека ему откликнулся волчий вой, напоминавший ему: у каждого, свое счастье. Так закончилась эпопея со звериным проклятьем, и сгинувшие без следа чародеи из "сааба" могли бы признать свое поражение: вместо того, чтобы стать одержимым злобой чудовищем, Мартиков остался человеком, к тому же полностью изменившим взгляды на жизнь. Буйный океан в его сознании мелел, и открывал доселе скрытые, зеленые острова новых чувств, новых устремлений, и перед тем, как исчезнуть полностью, волнение на нем сменилось гладким и спокойным штилем. Вот так, посреди всеобщей деградации и разрушения у человека началась новая жизнь. Пусть день для этого был не самый подходящий - пятница.

Мелкие городские общины не выдержали конкуренции и либо вымерли (изошли), либо слились в более крупные, так что групп числом менее десяти человек больше не осталось. Были еще одиночки - безумные, потерявшие человеческий облик, и человеческое же сознание. Эти жили под открытым небом (причем некоторые вовсе становились невосприимчивы к холоду, кутались в лохмотья и питались отбросами, а также мелкой лесной живностью, за которой, бывало заходили даже в пещеры. Полные неудачники, они были не нужны никому, даже скрытым до времени владетелям Исхода, и потому словно призраки зачастую обнаруживались в самых опасных местах города, где находили себе приют и спокойствие. Большинство из них было блаженными, и часто приходя под окна жилых домов, поднимая свои звериные, пустоглазые лица они пророчествовали - несли непонятный шизофренический бред, которые сбившимися в общины обывателями почему-то воспринимался как откровения. Впрочем, время было такое, что впору было верить во все - границы разумного рухнули, погребя под собой массу прагматиков, и вряд ли уже когда встанут прежними несокрушимыми бастионами. Те, кто выжил после их крушения все до единого стали религиозны, мистичны и суеверны. Так как отдельные квартиры перестали вмещать в себя всех до единого членов общин, а также из-за того, что расселившись по отдельным жилплощадям общинники то и дело не досчитывались собратьев исчезнувших непонятным образом, ими было решено переселиться во что-то более подходящее по размерам. Так, сплоченные угрюмые группы людей перебрались соответственно в фойе кинотеатра "Призма", в опустевшую редакцию "Голоса междуречья", что помещалась в старом каменном доме, больше похожем на массивную крепость, в полуподвальное складское помещение на Верхнемоложской, в одно из зарезервированных бомбоубежищ оставшихся с пятидесятых годов, и, наконец, в бар "Кастанеда", который, благодаря своей сортирной компоновке, был идеальным местом для отражения вражеского налета. Новоприбывшие размещались прямо на полу, где стелили принесенные с собой матрасы и организовывали некое подобие собственной территории, очень при этом напоминая первых хиппи. Вождю общины полагалась отдельная комната, где он и находился под неусыпной охраной. Помещения моментально приобрели вид лагеря беженцев, где ни будь сразу после масштабной катастрофы - матрасы, грязное белье на веревках под потолком, угрюмые лица и детский плач. Картину дополняли добровольная военная дружина с разномастным трофейным оружием. Цепляясь до последнего за устоявшиеся порядки общины стремились обрядить своих воинов в подобие формы, но так как камуфляж и любое облачение цвета хаки давно были разобраны, вояки нацепляли на себя все, что выглядело достаточно однотипно. Так, в общинах появились солдаты в рабочих синих спецовках с самодельными нашивками, в тренировочных костюмах "найк", которые были в количестве трех десятков были унесены из разграбленного дешевого бутика, и даже, как верх маразма, в форме городской футбольной команды "Междуреченский рабочий" соответственно с цифрами на спине. Как и всякая форма, одежда эта очень быстро стала предметом гордости ее обладателя, и страшнейшим оскорблением в среде разбившихся на общины горожан стало надругательство и оскорбление чужой формы, из-за которого зачастую вспыхивали не то что отдельные битвы - даже локальные войны. Большинство из этих стрелков несли дозор на родных рубежах (как правило не выходя за пределы своего квартала), а самые отличившиеся становились курьерами, которые из простых мальчиков на побегушках у богатых горожан, превратились в реальных гонцов, не обделенных полномочиями и недюжинной властью. Они были и разведчиками и дипломатами в одном лице, и община всегда давала им самое лучшее. Это было опасная, но прибыльная работа. В этот день Алексей Барышев получил ответственное задание, вместе с консультацией у самого главы общины, который до такого снисходил крайне редко и вообще неохотно. "Катакомбники" опять шалили, и даже перехватили его, Алексея, общинников на подходе к складу с гречневой крупой забрав все себе, а это, понятное дело, вполне могло грозить "кастанедовцам" голодом. Общины назывались просто - по месту проживания. Были теперь и "призмовики" которых еще презрительно звали киношниками, и Газетчики и вот "катакомбники", которые к катакомбной церкви не имели не малейшего отношения, а получили название за то, что спрятались в законсервированной бомбоубежище. Глава общины трогательно пожал Алексею руку, и даже слегка прослезился, пообещав немалую награду за выполнение задания. А полагалось ему навестить гнусных, спрятавшихся под землю чуждых общинников, и спросить с них украденную гречку, так как обнаружили ее раньше все же "кастанденовцы". Задание сие обещало быть опасным и никто не гарантировал, что глава "катакомбников" не поступит с посланцами так, как поступали с ними за века до этого - а именно, лишит головы (слухи ходили, что в глубоком подвале бомбоубежища практикуется варварский обычай декапитации через беспрерывно работающий вентилятор, о чем непременно рассказывали на ночь детям, чтобы тех случайно не понесло во вражескую сторону). Напоследок глава напутствовал бойца, и сказал ему чтобы избегал любых контактов с вражескими курьерами, в течение всей поездки, и выразил надежду что конфликт еще можно разрешить дипломатическим способом. -Если только эти подземные крысы не ополоумели окончательно, возьми их Исход! - молвил глава "кастанедовцев", который до того как ощутил в себе талант лидера работал сторожем в месте их нынешней дислокации. Барышев сдержанно кивнул в ответ на напутствие и покинул помещение бара пройдя через нагромождения спящих тел (была глубокая ночь). До начавшихся изменений он учился - собирался стать сварщиком, только-только отслужив в армии. У него было большое и светлое будущее, друзья, невеста и планов громадье. Вот только куда это все пропало? В последнее время глава упорно утверждал, что "катакомбники" освоили темное колдовство и пытаются напустить порчу на все живые души в городе. Верилось ему не очень, но с другой стороны, если не эти подземные крысы, то кто? Поднявшись на четыре ступеньки, Алексей вышел на улицу где его ждала машина - серебристый низкий "мерседес" с дизельным двигателем, битым задом и передом - в свое время пришлось прорываться через заслон и машин. Уцелели тогда чудом, и вспоминать не хочется. В салоне сидел четверо - все проверенные, тертые бойцы. За рулем Коготь, как всегда молчаливый с угрюмым неподвижным взглядом. Больной, конечно, но водит как ас. В свое время бежал из психиатрии, а до этого угонял машины, бывало вместе с хозяевами. Барышев коротко обрисовал суть задания. Бойцы поморщились, стиснули зубы идти прямо в лапы к "катакомникам"! Очумел этот глава, что ли? Элиту как простых гонцов посылать. Но приказ есть приказ. Алексей кивнул Когтю, и тот завел двигатель, включил габариты, фары, противотуманки и аварийную сигнализацию, после чего "мерседес" стал похож на новогоднюю елку. Так полагалось по правилам, дабы отличить курьера одной общины от другой. Не ограничившись световой атакой, водитель вставил диск в дорогую японскую магнитолу и округу огласила гремящая музыка. Ехать, так с понтом - сказал бы безвестный владелец этой машины. Завывая двигателем, автомобиль отчалил от "кастанеды", пронзая ночь светом ксеноновых фар и с бешеной скоростью помчался вниз по Последнему пути. Ехать решили в обход, вдоль Степиной набережной, чтобы случайно не нарваться на вражеских курьеров. Дорога здесь была битая, и потому "мерседес" припадочно вилял. Резко оттормаживаясь перед казавшимися бездонными ямами. Длинная и узкая Верхнегородская улица никогда не отличалась хорошим покрытием и давно уже требовала ремонта, и вполне возможно, дождалась бы его этим летом. Но лето перевернуло все планы с ног на голову. Один раз видели одиночку - одетая в рванье человекообразная фигура поспешно рванула прочь из луча света, словно он был безмерно губителен для нее. Глава, впрочем, утверждал, что эти ночные создание уже давно не люди. -Надо было его шлепнуть! - крикнул один из бойцов. -Сиди! - сказал Алексей, - не до этих сейчас. Потом встретили пару "чумных", глупо улыбнувшихся при виде машины. Этих, напротив объехали как можно дальше, словно боясь заразиться. Коготь уверенно вел машину. Подле Старого Моста они свернут налево и там будет рукой подать до бомбоубежища. Впереди, среди всеобъемлющей ночной темноты появилась светлая точка, похожая чем-то на самолет, каким мы его видим в ночном небе. Только эта двигалась по земле. Увидав ее, Алексей похолодел. Нет, они не должны были... -Крысы!!! - крикнул Коготь, отчаянно тормозя. Впереди, в свете фар разворачивалась жемчужная "БМВ", тоже вся сияющая разноцветными огнями и полная людей. Чужие курьеры. Курьеры "катакомбников". Их что, тоже послали донести весть и они тоже поехали в объезд? Бойцы лихорадочно заряжали оружие. -Спокойно! - крикнул Барышников, ощущая тяжелый холод в груди, - спокойно. Они не будут стрелять. Они нас пропустят... Из "БМВ" лихорадочно выскакивал народ. Грохнул выстрел, и первая же пуля, пробив лобовое стекло угодила в лицо Когтю. Алексей выпрыгнул наружу, в гремящую от выстрелов ночь - "Кастанедовцы" не жалели патронов. -"Они не должны были! Не должны!" - вертелось в голове у Алексея Барышникова, потому что если они первыми открыли огонь, это значит... Со стороны "БМВ" в воздух взвился темный предмет размером с яблоко, и свет фар на миг высветил на нем рубленые грани. Барышников один успел увидеть его, и прижимая оружие к груди кинулся вправо, к реке. Там кусты, там можно будет отсидеться. За спиной раскатисто громыхнуло, бежать стало легче, а потом оказалось что он уже не бежит, а летит, обдирая лицо и руки о жесткие, скидывающие листья ветки. "Мерседес", позади, исходил желтым пламенем. Алексей тяжело упал на землю, но тут же вскочил и побежал вдоль реки, безумными глазами глядя на болезненно желтую луну, что отражалась в незамерзающих водах Мелочевки. Добежать до "Кастанеды", рассказать главе, что они начали стрелять первыми, а это значит война. До полного истребления, после которой только одна община останется под этим вечно закрытым солнцем. Как не вовремя, как все это тяжело... Все время уменьшаясь в численности, люди города меж тем по-прежнему увлекались своими вечными игрушками - войной, насилием, грабежом. Словно это могло спасти их от Исхода. Словно убийство соседа могло сделать их бессмертными.

А эти двое жили друг другом. Так бывает, когда новообразовавшаяся семья успешно сопротивляется неприятностям, приходящим извне, черпая уверенность и силы у второй половины. Иначе как объяснить, что они так и не примкнули ни к какой общине, образовав свою, крохотную. Вот только черпать силы становилось все труднее и труднее. Он познал что такое быт. Он узнал, какого быть добытчиком, опорой и надеждой. Ему не понравилось. Ему тяжко было бремя ответственности, он хотел стихов и красивых высоких слов. Он хотел красивых закатов и прогулок одуряюще пахнущими летними ночами. А она уже не хотела, потому что нашла свое женское счастье. Ей было спокойно и она совсем не замечала, что мир кругом рушится. Он сбивался с ног, ходил за водой, доставал пропитание и дрова для их убогой печурки, хотя делать это становилось все труднее и труднее. Ему было противно, и вечерами, глядя на свои руки, бывший поэт и мечтатель с тягостным чувством замечал, как они огрубели. Трудно кормить семью человеку, который до недавнего времени с трудом управлял собой. А теперь у него на шее было двое. Жена, и, как уродливый требовательный младенец ее старая мать. Совершенно помешавшаяся старая бестия твердо решили довести его до ручки. Не вставая со своей дурнопахнущей лежанки дотягивалась до домашних единственной оставшейся у нее конечностью - речью. Вернее ором, воем. Могла поднять всех в два часа ночи с сакраментальным требованием воды. Он сжимал зубы и выполнял требования старухи с поелику возможной безропотностью, но внутри все переворачивался. А старая карга, страдая затаенной к нему ненавистью не упускала возможности подколоть нежданно появившегося зятька, и хотя давно уже выжила из ума, прекрасно знала - он это ненавидит. На фоне вот этих бесконечных надрывных воплей и проходила их семейная жизнь. Он совсем перестал писать стихи - просто не успевал, была бездна работы, а если даже и выдавалась свободная минутка, сама атмосфера не давала возможности нормально сосредоточиться. У него не было своего угла в этой пропахшей экскрементами двухкомнатной квартире. А покинув это смрадное гнездышко он начинал видеть все остальное. То, что пропустил, пребывая в мечтах теплыми вечерами прошедшего лета - неприглядность опустевших улиц, пустые темные дома обезлюдевших домов, холод и все тот же запах фекалий, последствия неработающей канализации. Жена его не поддерживала. Ее можно было понять, как никак на ее хрупких плечах тоже висела чугунная ноша семейного быта, и ненамного меньше, чем у супруга. Но ладно быт. Его можно было перетерпеть. Но вот сама она, эта хрупкая, умеющая слушать особа, вдруг переменилась, и не в лучшую сторону. Ее тупая практичность выводила его из себя, и не раз и не два уже закрадывалась в голову бывшему холодному моралисту неприятная, тягостная мыслишка - а что, если его любовь, его идеал на самом деле вот такая и есть? И это ее нормальное состояние. Он не хотел верить, но что если она действительно была зеркалом? Он увидел в ней отражение своих привычек и решил, что нашел родственную душу? Ему хотелось говорить о высоком, ее волновали насущные проблемы. Она была права, так как только сосредоточившись на быте можно было выжить в нынешнем городе. Но как это раздражало! Они стали сориться. Как обычно бывает, по пустякам - плохо приготовленная еда, неубранная постель, бабке не вынесли горшок. Жена кричала, он уходил в себя, замыкался и отвечал однословными фразами. Наивный, он полагал, что мужчина не должен кричать. Впрочем, пришло время, когда и эти мечты были растоптаны грубой кирзой повседневности. Он озлобился, ему все надоело. Но вот так, бросить все и уйти он уже не мог, впервые в жизни познав что-то отличное от своего обычного одиночества, он решил оставаться до последнего. Боялся снова остаться один. Большой страх для тех, кому есть с чем сравнить. В конце-концов он стал язвить в ответ на выкрики супруги. Получалось хорошо - он всегда был остер на язык. А она утратила веселье и стала плакать ночами. Днем же была как фурия - требовательная, мелочная, вся в мать. Потом и он стал орать, и понял, что это дает какую то разрядку, и стал делать это регулярно. Она отступала к стене и кричала в ответ: "Ты что, ударить меня хочешь. Ну ударь!" Ему хотелось, но он никогда не бил женщин. Тягостная атмосфера города давила, но дома было куда хуже. Может быть это и есть маленький ад, - подумалось как-то ему, - персональный ад, для таких вот идеалистов, и все подобралось так, как меньше всего нравилось ему. Это было тяжко, как какой то груз на спине, что трудно нести но нельзя бросить, потому что он прирос. Жизнь на глазах утрачивала краски, фантазия гасла, мечты тускнели. Жить только собой уже не получалось, а иначе... Черно-белая фотография за окном, жизнь, похожая на пятно на обоях здесь, в квартире. На кухне ночью хозяйничают тараканы, ветер воет в щелях оконной рамы и давно не было видно солнца. И только и оставалось нашедшему свое счастье бедняге, возвращаться назад, всего на несколько месяцев назад, а кажется на целую вечность и вспоминать. Вспоминать то ядреное прошедшее лето с его солнечным теплом, нагретым асфальтом и толпами спешащих людей. Вспоминать тенистую прохладу бульваров, прогретую воду реки мелочевки в которой целый день купался народ, а вечером, сидя на Степиной набережной провожал закат. А некоторые после этого еще и встречали рассвет. Кажется это было давно, кажется не с ним и не в этом городе. Вспоминались костры, и лица людей сквозь игривое пламя, задушевные разговоры и полуночные песни. Тогда он жил, может быть впервые с тех пор как отпраздновал свое двеннадцатилетие. Так несправедливо, так жестоко обошлась с ним судьба - жалкие два месяца полнокровной жизни. Кто знает, кем бы он стал не прервись все таким страшным образом. Счастье излечивает людей, меняет характер и заставляет забыть старые свои привычки. Вот только оно само редко живет долго. Тягостная жизнь же, в противовес счастливой, может тянуться долго, очень долго, но в данном случае, посреди всеобщего медленно но неотвратимого ветшания чересчур длительно она продолжаться не могла. Возможно, если бы он знал об этом, то страдал бы намного меньше. Но он не знал. Он считал, что теперь так будет всегда, упустив из виду тот непреложный факт, что ничего вечного не бывает. И тогда, в немой тоске перебирая вещи второй половины, он еще не знал, что стоит на пороге. Желтый квадратик из плотной бумаги, надпись неразборчивым почерком. Что это? Он внимательно читал, и с прочитанной фразой его заполнила одновременно горечь и чувство душевного освобождения, что испытывают все, переходящие Рубикон и сжигающие позади мосты. Терять было нечего, совсем нечего. И пусть практики скажут иначе, они скажут, что главное сама жизнь, он, идеалист, твердо знал - это все. Неприятный диагноз, который скрывала его единственная любовь, и который теперь был и у него. Если жизнь и могла подкинуть, что-то хуже, то могла не стараться. Того что есть, хватило, чаща переполнилась. Этим же вечером он поговорил с женой. Громко с криками и руганью. Можно было и тише, но он не хотел. Он чувствовал, что перешел грань за которой можно все. Он знал, чем закончиться скандал, и знал, что если уладит дело миром, то все вернется на круги своя. Кто сказал, что на женщин нельзя кричать. Можно, они же кричат. Он кинул ей злосчастный диагноз, присовокупив с десяток беспочвенных, но очень обидных обвинений. Он заплакала, но ярости своей не утратила, подняла диагноз и швырнула ему в лицо, обозвав ничтожеством. Это он стерпеть не мог. Его эгоистичная слабохарактерная натура жаждала каждодневного воспевания и беспрекословного подчинения. И в запале оказалась куда легче сделать то, что нельзя было совершить на холодную голову. Он ударил ее по лицу и сломал нос. А после этого, в ужасе от того что совершил (впервые всегда страшно, потом привычно, а потом некоторым даже начинает нравиться - известная черта слабых духом личностей), выскочил из дома, и два часа ходил по холодным пустым улицам. Дважды он убегал от чьих то кошмаров, что шли в вечном поиске своей жертвы, один раз его чуть не сбили курьеры, несущиеся с бешеной скоростью и высокой миссией. Мороз (настоящий мороз, ночь была в минусе, по промороженному асфальту белой змеей ходила поземка), остудил ему голову, ледяной ветер прочистил мозги. Колкие яркие звезды холодно и бесстрастно смотрели на него с небес. Сначала он ругал себя, потом говорил что нужно быть спокойным и бесстрастным, ну хотя бы как вот эти звезды. Ночной ветер, как шалый беспокойный пес легонько кусал за ноги, пытаясь сквозь толстую ткань добраться до кожи. Ветер был вампиром, только сосал не кровь, а тепло. На одном из перекрестков несчастная жертва идеализма столкнулась с потерявшим всякую человечность одиночкой. Существо это, секунды две стояло, глядя на него тусклыми глазами травоядного животного, а потом, что-то глухо пробормотав, кинулось прочь, ступая по заледеневшей мостовой босыми, сизыми ногами. Холода этот отверженный, похоже не ощущал. Ушедший из лона семьи знал, кто такие эти отверженные, опустившиеся на самое дно даже не людского общества, а скорее по эволюционной лестнице, это были те самые ханурики, что летом всегда ошивались поле ларьков со спиртным, да некоторая часть из оставшихся после исхода лунного культа сумасшедших. В условия близости Исхода все подспудные их отрицательные черты взяли верх и низвели их до уровня дегенератов. Иногда они бормотали пророчества, которые никогда не сбывались, но которым все верили. Он же, тонкий мечтатель и моралист, ни в коей мере не утративший интеллекта (в отличие от жажды жить) в тот миг ощущал себя кем-то вроде отверженных. Они тоже перешли грань. И тоже окончательно. Самое забавное что он еще любил ее, и никак не меньше, чем раньше, хотя на прежнее чувство стала накладываться и тонкая ненависть. Буря чувств разрывала его, раньше всегда мертвенно спокойного, на части. Это было больно, почти физически. Три часа спустя, дико замерзнув и слегка отморозив себе щеки и нос он вернулся в ненавистный дом, и тут же был встречен жуткими завываниями старухи, перемежающимися с заковыристыми проклятиями. Слушая эту брань он прикрыл на миг глаза, и представил бабку на улице, в роли одной из отверженных. Получилось очень подходяще, пожалуй даже со своим темпераментом теща стала бы вожаком всех этих нелюдей, никак не меньше. После его скоротечного ухода его любовь и встреченный идеал наглоталась успокаивающих таблеток в несколько раз превысив летальную дозу и через три часа уже окончательно потеряла сознание. Глядя на ее некрасиво распростертое на вытертом ковре тело, он, вдруг с ледяным спокойствием понял, что один выход всетаки есть (как и все пессимисты он считал что выхода нет, не подозревая, что их минимум несколько, и в тяжелый миг ухватился за самый легкий, тот, что требует наименьших усилий). Он переволок ее тело в ванную, где, надавив на живот возвратил к жизни, от которой она пыталась бежать. Она очнулась, и два часа спустя, глядя на мертвенную луну в угрюмых небесах над пустынным городом, он предложил ей выход. А она, подумав, согласилась. В конце концов она уже чуть не попала туда. За окном начал сыпать снег, и через два часа окончательно скрыл собой заледенелый асфальт. Матерящуюся старуху заперли в комнате, и впервые за последние два месяца они провели спокойный счастливый вечер. А то, что последний, наверное все же невысокая цена за истинное счастье.

9.

-Это здесь. - Сказал Стрый. -Ты уверен? - спросил Владислав, глядя на скособоченное приземистое здание крайне захудалого вида. -Уверен, оружие брали здесь. Снежок сверху сыпал прямо Новогодний. Нежный, таинственно посверкивающий, разливающий по округе смутное белое сияние и настраивающий на умиротворенно радостный лад, что как нельзя более контрастно действовало с видом городских улиц, живо воскрешающих воспоминания о блокадном Ленинграде. Трупы на улицах не валялись, но знание об истинной судьбе почти всех жителей поселения действовало на нервы сильнее всяких мертвых тел. Компания Влада с керосиновыми фонарями, бросающими на свежий снег красивые красно-желтые праздничные блики выглядела то ли группой добрых волшебников, толи кучкой идеализированных гробокопателей. Был поздний вечер в конце сентября. А то, что погода была скорее декабрьская, то претензии следовало предъявлять вовсе не к синоптикам. Скорее к шахтерам и диггерам. Закутанный в чужой длиннополый бушлат, Никита Трифонов стоял в отдалении и отвлеченно смотрел на падающие снежинки. Потом высунул язык и поймал одну на язык, после чего светло, совсем по-детски улыбнулся. Остальные остались непробиваемо мрачными. Хотя снег мог порадовать вечный зимний волшебник, скрывающий с глаз долой всю раскисшую мерзость осени. Прячущий до весны мятые обертки, недокуренные бычки, дохлых собак и продукты жизнедеятельности собак живых. Теперь, впрочем, он скрывал более или менее чистые улицы - людей, вечного источника всяческого мусора, стало совсем мало. Чистое белое полотно, застелившее Арену и Центральную улицу, большую и малую Верхнемоложскую, Последний путь и Саввинов овражек, пересекалось лишь редкими, по-заячьи робкими цепочками следов. Луна подсвечивала холодный ландшафт, а выдыхаемый пар искрился как стайка сверкающих крошечных брильянтов. Со дня побоища прошла неделя. Может быть больше. Владислав Сергеев, не разу уже и не два раза, всматривался в настенный свой календарь с изображением зимнего Старого моста, морщил лоб, пытаясь вычислить какое сегодня число. Не получалось, видно сбился со счета он уже довольно давно. Да и трудно стало отличать день и ночь. Брежжущий серый рассвет вяло тонул в синих зимних сумерках, и в шесть часов вечера уже открывали внимательные серебристые глаза первые звезды. А потом часы встали, словно разладившись, и сколько Сергеев не пытался их завести, не тряс в надежде оживить, уже никуда не пошли. Казалось и само время остановилось. Стрый долго не хотел идти с ними, а самые ретивые из группы (Дивер), не хотели брать его с собой, аргументируя, что шпиона Плащевика, к тому предавшего своих и лживо раскаявшегося надо не то что держать подальше от себя, а поскорее шлепнуть, чтобы гадостей не наделал. Влад возразил, сказав, что этот "шпион" пребывает в состоянии глубочайшей депрессии, и вообще, возможно ему просто заморочили голову, наставив на путь зла. Кроме того, сказал Влад, рассудительный и логичный как всегда, даже сейчас когда логика отмерла, став чем-то архаическим, вроде средневековых трактатов по магии, есть такое понятие как "язык". Раз уж "сааб" оказался пустым, а все остальные его воины безнадежно мертвыми, глупо не воспользоваться знаниями этого впавшего в горестный ступор исхудавшего детины, с лицом бывшего культуриста. Сначала казалось, что Малахов вовсе помешался, сидя с головой мертвого товарища на коленях, сошел с ума наподобие Хонорова, что добавляя нервозности шатался вдоль Центральной, размахивая скрюченными страшными конечностями и дрожащим голосом спрашивающий куда подевался свет. Но нет, Стрый аккуратно положил голову Николая на мокрый асфальт, прямо в лужу его же засыхающей кровью и глядя прямо на Влада, сказал: -Я иду с вами. Но только после того, как похороним его. Он был добрый... и мы всегда с ним дружили. -Я понимаю. Видел. - Сказал подошедший Малахов, и Стрый удивленно поднял на него глаза, нет, не признав в этом страхолюдном волосатом страшилище добропорядочного обеспеченного гражданина, что он с Николаем грабил когда-то давно в подворотне, изнывая в преддверии наркотической ломки. Позади громко жаловался Саня Белоспицын, которого вражья пуля слегка зацепила, и молча страдал Мельников, получивший три пули, и все в разные конечности. Это удручало, пожалуй больше всего и казалось каким-то садисткой игрой судьбы. Мол, жить будете, но ой как хреново. Дивер, припомнив армейские годы, наскоро перетягивал обе руки и ногу Васька подручным перевязочным материалом, а Василий, поскрипывая зубами еще и утешал его: -Ничего, ничего, Михаил, зарастет, как на собаке зарастет. Даже лучше. Чтоб нас бомжей завалить, это ж в лоб надо целить. -Ты сиди, - мрачно вещал Севрюк, зубами затягивая импровизированный жгут, - не возись, а то загноится все, и придется тебе клешни твои рубить к чертовой матери! -А что, приходилось? - осторожно спросил Мельников. -Рубить? А то... Да что ноги-руки, вот баранов резали в азии... десятками. Вот там была бойня! Все течет, кровищей пахнет. А туши эти все дергаются. -Похороните, хоть где ни будь, негоже ему под дождем гнить! - сказал Стрый. -Не боись, - ответил Дивер и только тогда Малахов встал. Босх шкребанул ботинками по асфальту и затих в уродливой скрюченной позе. Оружие живописно было разбросано вдоль улицы, золотистые гильзы тускло поблескивали. Хоноров ходил и размахивал руками. На лице его застыл тоскливый вопрос: как же так, а? Почему я? Николая похоронили тем же вечером, оставив дома раненых и без того травмированного душевно Никиту, который всю стрельбу просидел на корточках, зажав уши ладонями, а теперь вот стал таким каким есть - спокойным и отстраненным. На кладбище ехать было далеко, да и не решился бы на это никто из группы, особенно сейчас, когда в дождливых сумерках умирал этот перенасыщенный событиями день. Тело Васютко перетащили в соседний старый дворик, в котором сохранилась еще порыжевшая травка под изогнутыми конструкциями детской площадки. Стрый топал позади короткой процессии с каменным лицом. Дождик капал на тело, оставался там жемчужно поблескивающими каплями. Под раскидистой старой рябиной, с вырезанными много лет назад на стволе чьими то инициалами выкопали могилу, куда и опустили окончившего свой путь Николая Васютко. Постояли минут пять, склонив голову и искоса бросая взгляды на Стрыя. Еще бы, для них это был чужой человек, непонятно почему выделенный перебежчиком из остальных убитых. А Стрый не смотрел на могилу, он смотрел в глубь двора, где над двумя крашенными серебрянкой гаражами возвышался разрушенный, чернеющий гнутыми трубами остов голубятни. Проржавевшая сетка-рабица свисала вниз наподобие кольчужной юбки, доски настила исчезли много лет назад. Голубятню давно забросили, наверное тогда, когда стала уходить мода на них, но один голубь тут был, сизый дворовый, нахохлившийся и выглядевший больным он сидел на самом верху, как неряшливый флюгер и косился на церемонию то одним, то другим желтым глазом. -А голуби все живы, - сказал Стрый, - хотя он не любил голубей. Одного даже убил. Но все равно, лазить туда было весело. -У меня когда-то были голуби, - сказал Степан, - порода дутышей. Знаешь, с такими здоровыми зобами, что даже головы им приходилось вверх задирать. -И у меня, - сказал звероподобный Мартиков, - только не здесь, а в деревне. На него покосились с недоверием. Как же, говорили их взгляды, да с таким оскалом тебе только голубей разводить. Враз от них только перья останутся! Голубь решил, что насмотрелся, снялся с шеста и полетел заполошно хлопая перьями, в сторон улицы. Где он добывает пропитание думать не хотелось, но птица не выглядела очень уж худой. Могилу Николая Васютко забросали землей, а сверху водрузили деревянную лавочку, взятую неподалеку. Имя Стрый вырезал на рябине, как раз под древними инициалами, проставил даты, на секунду замявшись на числе. Подумав, ограничился месяцем. Постояли еще, а потом ушли прочь, оставив позади верного слугу Плащевика, который впрочем оказался верен еще и настоящей дружбе - качество, редко встречающееся в наши дни. Остальных убитых оставили валяться под открытым небом. Сочувствия не было ни в ком. -Стойте! - сказал Дивер, приостановившись, - это все? На него взглянули с удивлением. -Одного из них не хватает. Вон там он лежал! -Дивер, брось! - сказал Степан, - даже если не убили кого, на улице холод, дождь, вот-вот снег пойдет. Все одно перекинутся от окочурки. Дивер только мотнул головой. Известие о гибели Плащевика Стрый воспринял спокойно, сказав, что он предчувствовал нечто подобное. Зато остальные с интересом выслушали его похождения, этой непонятной твари из плененного "сааба". -Что-то у него не вышло, - сказал Мартиков, - его армию разбили, он сам покинул город. -Он сильно рассчитывал на тебя, - произнес Стрый. Мартиков только качнул головой. О буре, творящейся у него в душе, он никому не рассказывал. Ни к чему им знать, как легко потерять человечность. Когда уже окончательно стемнело и наступила ночь - темная и морозная, а в печурке-буржуйке растопили огонь, который вяло пытался разгонять тьму, Дивер принес найденные в "саабе" вещи и показал их Стрыю. -Я знаю, - сказал Стрый, - откуда это. Нож он взял, немного подержал в руках, поднес к дверце печурки, чтобы на лезвии заиграли багровые блики. Тени прыгали по металлу, руны извивались словно дюжина крошечных змей. -Это наше табельное оружие, - произнес Малахов, - но не только. Еще это символ. Когти. -Когти? Но зачем, - спросил Влад. Стрый качнул головой, пожал плечами, а из дальнего угла пустой комнаты ответил Никита, который до этого времени прибывал в некотором подобии транса: -Потому. У них когти. Значит и у их слуг тоже должны быть когти. Влад глянул на нож неприязненно, как на мертвую змею, что уже не может укусить, но гадостна одним своим видом. -А это... - Стрый покачал ключами с химерой, - Это ключи от одного из складов Босха. Это в районе Покаянной... секретка, мы там брали оружие. А на этой бумажке шифр от кодового его замка. -А что на складе? -Оружие, бронники, дизтопливо, да там много чего есть... -Ясно, - сказал Дивер, - завтра идем. Все пожали плечами - завтра, так завтра. Всю ночь Владу снился Евлампий Хоноров, запертый в вечной тьме и отчаянно пытающийся найти оттуда дорогу в цветущий, играющий красками мир. Назавтра похода не получилось, потому что той же ночью началась история с Мартиковым, за решением которой и прошли два последующих дня. В результате город обзавелся еще одним волком, от призрачного вида которого шарахались даже бывалые, закаленные в боях за правду курьеры, а Влад и спутники получили нового Мартикова, который во всех отношениях был лучше чем прежний. Павел Константинович и сам почувствовал перемену в отношениях - больше от него никто не шарахался, и лунными ночами больше никто не нес безмолвную вахту над его постелью, готовый при малейшем всхрипе бежать бить тревогу - Мартиков снова озверел, того и гляди всех покусает! На третий день пошел снег, и словно отмерил начало новой эпохи. Народ с улиц пропал совсем и даже отверженные забились в какие то свои норы. Город впал в спячку, которую некоторые могли назвать комой. Жизнь наверху замерла. Укутавшись в зимнюю тяжелую одежду (как в сказке - сказал Белоспицын, - не успел оглянуться, и зима. Снег идет!) побрели через пол города к Покаянной, где с трудом отыскали упомянутый склад, который хитро прятался между заслуженным гаражным кооперативом и доисторическим зданием краеведческого музея, которое, без всяких сомнений, тоже могло сойти за один из экспонатов. Собранный из жестяных листов склад напомнил Ваську давнишнюю лежку Жорика. Если бы складское помещение стало вдруг лежкой, то это была бы несомненно королева всех лежек просторная, теплая и с неизгладимой печатью профнепригодности ее строивших. Малахов возился с замком, пока остальная группа нервно озиралась по сторонам, как шайка несовершеннолетних взломщиков. Дважды щелкнул ключ. Стрый ругнулся сквозь зубы - метал замка покрылся инеем и слегка замерз. Открыл крышку справа от двери и отстучал код. Глухо загудело, и дверь с чуть слышным щелчком подалась вперед. -Босх не дурак был, - произнес Стрый, жестом прося передать ему лампу, дверной замок на автономное питание поставил. Ухватил сваренную из арматуры дверную ручку, с натугой потянул на себя, сминая образовавшийся за день слой снега. Поднял лампу и светом плеснуло вглубь склада. По стенам запрыгали причудливые тени. Малахов вошел внутрь, а следом за ним Дивер и Степан, оба с фонарями. Сразу стало светлее, из тьмы выделились пыльные углы помещения, отблески запрыгали-заиграли на черном металле. -Ого... - сказал Белоспицын. -Много нагреб, да? - с усмешкой бросил Стрый, ставя фонарь на верхушку сбитого из неошкуренных досок ящика. Позади, заходили в помещение остальные. Влад недоуменно оглядывался, Мартиков был жизнерадостен, а Никита напротив мрачен. Рядом они составляли почти комическую пару. Оружия тут и вправду было много, даже чересчур. Пирамидки в центре, частокол у стен, целый лес на стенах. Создавалось ощущение, что Босх хотел вооружить целую маленькую армию - все стволы были относительно новыми, с армейскими клеймами. Автоматы, пулеметы, гранатометы подствольные и обычные, противотанковые ружья, гранаты, в глубине еще одно зенитное орудие, заботливо прикрытое брезентом. -И это после того, как он вооружил всех своих полегших бойцов, - сказал Стрый, - он сам говорил, что большинство огнестрелов натырил с военной части неподалеку. Есть тут такая, знаете небось. -Знаем, - сказал Степан, - только накрылась она. -Часть накрылась, оружие осталось. Здесь десантные автоматы, "ингремы", "хеклеры", "аграны", стоит диких денег, но для своих не жалко. Контрабанда все до единого. -Постой, - сказал вдруг Дивер, продвигаясь вперед и отодвигая Стрыя. Еще одно полотнище брезента обреталось в середине помещения, накрывая собой что-то очень массивное и высотой, почти до низкого, нависающего потолка. -Что у них там, танк что ли? - произнес Белоспицын. -С него станется... нет, ну сейчас по городу лучшее средство передвижения, без дураков! - Степан подтолкнул ногой аккуратно прислоненные к стене огнестрелы. -Нет, - медленно произнес Севрюк, - не танк... Потянул брезент на себя, и полотнище сползло на грязный истоптанный чужими ногами пол. Очередной набор ящиков никому ничего не говорил, за исключением самого Дивера. А он вскрыв, один из ящиков, отступил на шаг и оглядел пирамиду в целом. -Пластид, - произнес он. -Что? - не понял Белоспицын. -Пластид. Пластиковая взрывчатка. Модная, с детонаторами. -Да ты что... - Влад подошел, глянул на темные, похожие на некачественное мыло бруски, они выглядели так... безобидно. -Куда мощнее тротила, - сказал Дивер, - и их тут до черта. Полтонны, не меньше! -Да этим же можно полгорода подкинуть! - сказал Степан уважительно. Дивер наклонился, взял сталкера за плечи, сказал доверительно: -Не пол... Весь город. -Вот Босх! Да зачем ему столько!? - сказал Владислав, ощутив вдруг что близость такого количества взрывчатки его нервирует, - Что он собирался взрывать!? -Это неважно! - сказал Дивер с каким те непонятным воодушевлением, снова подходя к полной взрывчатки пирамиде, - Босх мертв. Я сам его шлепнул, так что теперь это наше. А вот зачем нам... -Михаил, ты чего, себе что ли ее захотел? - спросил Сергеев, - целая куча взрывчатки, что ты с ней будешь делать? Севрюк помотал головой, медленно словно во сне. Слова Влада вряд ли добрели до буйной головы бывшего солдата. -И вправду, Севрюк, к чему тебе этот пластид. Жрать его все равно нельзя. Тут другое. - Качнул головой Степан. -Нет! - сказал Дивер, - не другое. Экая здесь силища! Только и ждет, чтобы ее применили. Босх психопат, а какое сокровище припас. Взорву я этот город, ясно, совсем взорву! -Ну и куда это сокровище заложишь? На Арену в центр? В КПЗ по старой памяти, или на Степину набережную, за собачку отомстить, - ядовито спросил Влад, - чтобы еще Мелочевка из берегов вышла. Большой бум, да? -Я знаю куда... - вдруг сказал Никита Трифонов. Все повернулись к нему. -Изрек... наш маленький оракул, - пробормотал Мельников, а Дивер уставился на Трифонова с немой надеждой. В глазах Севрюка прыгали нехорошие искры. -Пироман... - вполголоса шепнул Влад. -Все это надо вниз, - продолжи Никита, казавшийся совсем маленьким возле смертоносной пирамиды, - там пещеры, много пещер. Вся земля изъедена пещерами как сыр! Все прогнило, источилось и упадет, если сделать большой взрыв! Тут, он погладил один из ящиков, - много. А под пещерами живут они. Если взорвет то... и они пропадут! Рот Дивера расползся в кривую уродливую усмешку. -Ну смотри пацан, - сказал он - никто тебя за язык не тянул! Под молчание окружающих, он стянул пару ящиков с самой вершины, из одного извлек футуристического вида приборы на тонкой грибовидной ножке, и что-то вроде переносных раций. -Это, - Севрюк качнул "рацией" - микроволновый передатчик. А это, - в свою очередь псевдогриб, - сам детонатор. Втыкаем его сюда, в пластид, и с километрового расстояния подрываем его. Сказка! Остальные переглянулись, видимо не находили это сказкой. -Втыкаем сюда, сюда и сюда, - три бруска приняли в себя детонаторы, после чего отправились обратно в ящики, - подрываются эти, а все остальное детонирует. Почти атомная бомба! - закончил он, глядя на Влада глазами счастливого ребенка. - Вот, подержи. И он передал Сергееву "рацию". Тот подержал в руках холодный пластиковый корпус, с одной единственной кнопкой, под прозрачным щитком. Не верилось, что одно лишь нажатие этой кнопки может отправить в преждевременный Исход все в районе пяти километров от места подрыва, да еще как следует потрепать тех, кто имел счастье оказаться дальше. -Дивер, - сказал Влад, глядя на Севрюка в упор, - ты мне лучше скажи, ты действительно хочешь пустить это в ход? Пойти в пещеры? -И пойду! - запальчиво ответил тот, отбирая передатчик, он поднял голову и запальчиво обозрел притихших соратников, - а что, есть возражающие? Все молчали. -Что есть те, кто хотят ничего не менять. Хотят дождаться конца, сдохнуть здесь, разложиться еще при жизни, а? Вы что не видите!? Тут же все разваливается, расползается по швам! -Он прав, - поддержал его Никита и на него тут же посмотрели с неодобрением. -Это сметет, всю плесень! - крикнул Севрюк в запале, - и достанет ИХ! -Троллей... - тихо сказал Хоноров, и все посмотрели на него с суеверным ужасом. Большую часть ночи разбирали взрывчатку устанавливали детонаторы. С уважением смотрели за споро работающим Севрюком, что активировал запалы, настраивая их на одну волну, дабы можно было взорвать с одного единственного пульта. Ребром поднялся вопрос о пещерах, и Степан, помявших сказал, что может послужить проводником, А Трифонов предложил указать место, где установить пластид. На вопрос, откуда он знает про пещеры, маленький прорицатель просто ответил: -Приснилось. -Мне бы твои сны, парень! - вздохнул Степан. -Нет, - серьезно сказал Трифонов - лучше не надо. -Вход в пещеры знаешь? - спросил Дивер у Приходских. Тот кивнул, но Никита снова перебил. Он явно был самым осведомленным в их группе: -Он теперь только один. На заводе. В центре монастыря. -Я знал, - вздохнул Василий Мельников, - я так и знал. -Знал, знал, - буркнул Степан, - скажи уж, знали... И все посмотрели друг на друга. И вправду знали, только признаться никто не мог.

10.

Анатолий Скреблов был "чумным". Он покинул родные пенаты в пятнадцатых числах сентября, оставив позади рыдающую жену и двоих детей, а так же пустую, покрытую пылью комнату. Его звал ветер перемен, приятно дующий в лицо и освежающий голову. А в конце сентября на Анатолия пал выбор и это было очень, очень неприятно. Еще вчера, когда он работал на страде, к нему подошел Семен Поддувало, бывший горький пьяница и вообще антиобщественный элемент и страшно кривя пропитую свою рожу сказал Анатолию страшным шепотом: -Слышь, а грят завтра на Выборе-то, тебя выберут. -Окстнись! - рявкнул Скреблов, отталкивая дурного вестника, - типун тебе на язык, ворон черный! Поддувало от толчка чуть не упал, но ухмылки своей не утратил, сказал: -Крепись, Толян, труба зовет, - и заковылял прочь, вниз по покрытому синеватой растительностью холму. Анатолий смотрел ему вслед, и думал, когда ж его приберут, прорицателя мерзкого? Поддувало, скособочась топал вниз, к деревеньке, что сейчас в самом начале страды выглядела идиллически. Светились желтым свежие бревна, из труб курился сизый дымок, который быстро смешивался с вездесущим туманом. Было жарко, так что от интенсивной работы вышибало пот. Хотя никакого солнца в этой стране вечного сумерка не было. Туман что ли тепло излучает? Скреблов не знал, хотя по виду эта зеленоватая, напевающая отважившимся послушать странные бормочущие сказки, хмарь выглядела холодной и мокрой. Анатолий вздохнул тяжело и принялся сеять. Взбороненное поле уходило вниз, к подножию холма, где шумел бурный горный поток с изумительно вкусной водой. Синеватые злаки буйно колосились справа и слева от поля, то и дело стремились заронить свои семена, итак что раз в неделю их приходилось выпалывать, а они снова росли как на дрожжах, здесь все так росло. Тяжелый крестьянский труд, такая она страда. Но зато и урожай снимаешь раз в месяц, наверху такого даже в Африке нету. -Да как ты можешь знать, - бормотал себе под нос Скреблов, широким движением рассыпая синие граненые, чем-то похожие на кристаллы медного купороса семена грюквы (не дай бог как вкусно, но зато питательно и клетчатки много), Это ж все по закону! По пра-а-авилам! А не абы как. Анатолий Скреблов был простым рабочим с накрывшего городского завода. Последнюю пятилетку своей жизни проводил без работы, потихоньку пьянствуя, подворовывая драгметаллы с места старой работы, да и вообще все, что плохо лежит. Еще он сдавал бутылки, втайне мечтая уехать прочь их города, забрав с собой семью и осесть где ни будь под Рязанью, где построить своими руками маленький домик, и зарабатывать на жизнь простым крестьянским трудом. Такая жизнь казалась ему сказкой, в которую не верилось, никак не верилось, когда он в ночной темноте выдирал из асфальта медный, лишенный напряжения электрический кабель. Но она осуществилась эта мечта. Пусть семью забрать не удалось... Исход их возьми! Почему изошел только он, почему один оказался достоин? Зато в основном все было хорошо - пашешь, сеешь, убираешь, грюква эта растет, вот если бы не Выбор. Тут Скреблов остановился и передернул плечами, и взгляд его. Против воли устремился наверх, туда, где на самом высоком холме черным пауком расположилось ИХ обиталище, вечно скрытое в зеленоватом тумане. Попасть туда считалось большой честью, вот только... никто не спешил. Спал он плохо, ворочался, пялил глаза в низкий закопченный потолок и слушал, как бормочет туман. Тот опустился совсем низко, как это часто бывало перед Выбором. А Выбор, увы проходил каждую неделю. Утренний полумрак не резал глаза, но воспоминание о том, что сегодня предстоит подняло Скреблова с его узкой лежанки, лучше, чем лучи уже несколько позабытого солнца. В дверь настойчиво барабанили. Анатолий, глянул в окно, спросил "кто?" внезапно перехваченным горлом. -Толян, вставай! Выбор сегодня! - это Коромыслин со товарищи, очень он любит созывать всех. Жил бы наверху, точно бы курьером сделался. Между двумя крутыми холмами притаилась площадь, довольно обширная, выровненная - вытоптанная бесчисленным сонмищем ног. Сегодня тут было полно народа: из их деревни, из деревни соседней, и той, что через речку. Зареченские были угрюмы, держались обособленными - весь последний месяц жребий выпадал почему-то на них, да и по ночам пропадало народу куда больше чем у остальных. Впору было замыслить подтасовку, вот и смотрят они, выглядывают, не мухлюет ли кто с Выборным мешком. Деревень было много, тут и там они были разбросаны, в полукилометре друг от друга. Люди приходили сверху, устраивались, начинали ставить хозяйство. А потом, бывало, получали свой выбор и уходили наверх, к замку. Или просто исчезали ночами, и тут уже нельзя было никак защитится. Все надеялись, что это произойдет не с ними. Выборная площадь располагалась точно под Ареной, но об этом догадывались единицы. Сегодня тут собралось человек двести народ, все волнуются, смотрят друг на друга - да, быть выбранным это конечно честь, но нам бы лучше тут, потихонечку жизнь проводить. Народ зашевелился, замахал руками и раздался в стороны. Шел дед Арсений с полным мешком свежий древесных чурок, похожий на слегка раздавшиеся шашки. Все они были пилены из недавно срубленной древесины и изумительно пахли, а две искупаны в Черном ручье, из-за чего стали глубокого агатового оттенка. За основу выбора взяли старую игру "лото", только ставкой здесь было нечто большее, чем просто незакрытая клетка в карточке. Играли всерьез. -Ну, согра-а-аждане! - хриплым высоким голосом провозгласил Арсений, Время пришло! Выбирай! -Выбор! Выбор! - кричали дети, - чур я первый Выбираю! С лукавой улыбкой дедок пропустил детей, им было можно - почти никогда Выбор не падал на тех, кто младше пятнадцати. Так случилось и в этот раз. Все три десятка детей взяли по белой чурке, и тут же затеяли соревнование, кто дальше метнет свою Выборку. Самым почетным считалось, если чурка опускалась на камни противоположного берега, удавалось это немногим - почему-то оказавшись над водой деревяшки резко теряли в высоте и падали как подстреленные птицы. Из-за этого странного свойства в реке никто купаться не рисковал. К поставленному наземь Выборному мешку пошли взрослые. Кто-то надменно улыбается, показывает, что мол наплевать ему на весь этот Выбор, кто-то откровенно нервничает, моргает, а рука, лезущая в мешок - дрожит. Впрочем лучше уж получить черную Выборку, чем исчезнуть из своей избы однажды ночью, или вовсе превратиться. Стать Обращенным. Вот это было страшно непонятно от чего, ты вдруг начинаешь меняться, кожа твоя утрачивает эластичность, становиться жесткой. А потом приходит день и ты уходишь из деревни сам, наверх. А что происходит там сказать никто не мог, назад не вернулся ни один Обращенный. И, что неприятно, Обращенный становилось все больше и больше. Может быть воздух сказывался? В этот раз Выбор бы долгий. Прошло часа три прежде чем Леша Крапилов вытянул черную плашку. Взглянул на нее вытаращенными глазами, отступил от мешка, скривился испуганно. -Что же это?! - спросил он срывающимся голосом, - как же так?! -Это значит ты теперь у нас в почете. - Бодро сказал ему дед Арсений, Оставляешь ты нас, чтобы в почестях прибывая, жить наверху, да благости вкушать. -Но не хочу! - крикнул Леша, которому недавно сровнялся девятнадцатый год, - Не хочу благостей!!! Двое дюжих поселян заученно взяли его под локотки, скрутили и повели прочь, в главную избу, обряжаться в лучше шмотки в деревне - к НИМ нельзя было идти в рубище, а то могут обидится, да и сделать Выбор вместо раза в неделю, раз в день. Дошла очередь и до самого Анатолия. С волнением опустил он руку в мешок, а когда нащупал плашку-выборку сразу успокоился. Выборка была такая теплая, чуть липкая от смолы, не может такая плашка быть черной, никак не может. Со слабой улыбкой он вытащил плашку на свет и секунду в ледяном ступоре любовался ее агатовым проблеском. Народ зашумел - облегченно. -Толян попал! - зашептали где-то в толпе. -Все, - провозгласил Арсений, - на сегодня все. Толян, ты иди в избу, по правилам избранных больше десяти часов разделять должно. Анатолий мотнул головой. Поймал хитрый взгляд Поддувалы - накаркал все же, ворон паскудны! Двое дюжих молодев были уже тут как тут, заломили руки и повели в избу. Там, усадили на жесткую лавку, под окнами, что выходили на площадь смотреть. Там выводили Крапилова, обряженного в стильную рубашку, джинсы с мировой известности лейблом, да кожаный плащ поверху. Леша отродясь не носил ничего подобного, но вот радости от обновок у него не было. Те же двое активистов (бывшие вышибалы из бара, кстати), слегка утратив бравый напор повели его вверх по холму. Толпа в полном составе провожала его взглядами, женщины плакали и махали ему вслед платочками, дети подбадривали задорными выкриками, словно уходил Леша Крапилов на войну, где должен был бить врага до последней капли крови. На середине подъема у несчастной жертвы отказали ноги и его поволокли силой. Ступни Крапилова в дорогих ботинках от Гуччи проминали ароматно пахнущую траву, оставляя две неровные колеи. Когда до клубящегося тумана осталось с полсотни метров, провожающие отпустили избранного, и посадив его на траву поспешно стали отходить вниз. Лица их выражали суеверный страх, и они старались не оглядываться. Анатолий затаил дыхание - сейчас начиналось самое главное. Крапилов сидел на склоне, сжав голову руками и раскачивался из стороны в сторону. Может быть плакал, но с такого расстояния было не разобрать. Многоликая, пестрая толпа бывших горожан собралась внизу, не без дрожи наблюдая за ним. В тумане возникло шевеление, пастельные его слои заклубились и слегка разошлись, на миг явив очертания замка. Вернее так, Замка. В котором жили Хозяева. Туман всколыхнулся и из него сплошным потоком хлынули псы - суровые, свирепые звери с уродливыми мордами и мощными челюстями. Мощные чеканные ошейники с шипами охватывали толстые шеи. Свинячьи глазки псов поблескивали красным. Говор в толпе затих - все боялись этих гончих, которые обладали тонким нюхом, и определяли беглецов еще за две версты от них. Леша вскочил, слабости в ногах как не бывало и попытался, он повернулся и побежал вниз по склону, но псы тут же догнали его, и повалили на землю. Вслед за псами волочился туман, завивался вокруг уродливых тел, постепенно затмевая свет, так что с трудом уже можно было различить машущую руками фигуру Крапилова. Тут то и появились ОНИ - смутные глыбастые тени, что пришли вслед за псами. Туман скрывал их лица и детали строения, но силуэты выглядели внушительно. Двое бережно подняли брыкающегося и извивающегося Крапилова, и понесли дальше, в туман. Звери устремились за ними, вверх. Дымка начала стаивать. Толпа вздохнула как единый человек и живо начала обсуждать увиденное, а Анатолия Скреблова пробил холодный пот. До вечера он был сам не свой. Ходил из угла в угол, или напротив сидел, сжавши руками голову точь-в-точь, как вкушающий ныне благости в замке Крапилов. Не верилось ему, что все уже закончилось, было страшно и одиноко. Пусть он станет героем, пусть на деревенской доске почета (смахивающей на мемориальную) появиться его имя, идти наверх он не хотел. Наплевать на почести, не о такой судьбе он мечтал, покидая замерзающий город. Незадолго до часа икс он решил бежать. Подергал дверь - заперта. Выглянул в окно, но никого не увидел, большая удача. Активисты отошли, ненадолго, но этого хватит вполне. С натугой подняв тяжеленную деревянную лавку, швырнул ее в окно, высадив стекла вместе с рамами. С бешено колотящимся сердцем вылез в образовавшийся проем. И, спрыгнув, на землю побежал прочь из деревни, в сторону дремучего леса. Только там спасение, может быть еще удастся найти выход в пещеры, может быть еще получится... -Эээй! - гикнул позади звонкий детский голос, - Скреблов убегает!!! За ним гнались до самой кромки леса, а потом отступили - лес был полон неведомых страшилищ, без ружья на которых выходить было бессмысленно. Беглеца ждала гибель, если только он не наткнется на один из входов в пещеры. А он все бежал, запинаясь о древесные корни, теряя равновесие, ветки хлестали его по лицу. Он должен найти пещеры, должен найти... Бежал он долго. Один раз заметил маленького розового кролика, что следовал параллельным курсом, чуть повернув голову, словно следя за бегом большого человека. Он шикнул на зверька и крол поспешно скрылся в синеватых жестколистных зарослях. Где-то далеко взвыл рог. Скреблов прикусил губу, заставляя ноги работать быстрее. Он надеялся, что Хозяева плюнут на жертву, благо их еще пара сотен в деревне. Но нет, не плюнули, организовали охоту. Залаяли псы - маленькие кровожадные чудища. Они обожали охоту. Любили всякое ее проявление, но на людей больше всего. Анатолий несся как ветер, ноги уже подкашивались, бока резало, в уголках рта пузырилась пена. Сквозь красную пелену в глазах едва успевал следить, чтобы не запнуться о корень, не упасть. Ближе воют псы, ближе, вот кажется совсем рядом. И потерявший от ужаса и усталости равновесие Скреблов налетел на толстый, изборожденный морщинами ствол старого дерева. Когда он очнулся, то первым делом увидел массивный силуэт, что возвышался над ним. Гротескная гуманоидная фигура что-то смутно напоминала Анатолию, что-то давнишнее, из детства. Псы тоже были здесь - смрадно дышали в лицо. А потом сильные, с жесткой грубой кожей руки подняли его, легко оторвали от земли, и так и потащили. Рассеянный свет пал на лица его пленителей, и Скреблов заорал, потому что узнал их. Он вопил, пока не сорвал себе голос. Они шли вверх, поднимаясь на холм, до того момента как впереди заклубился зеленоватый туман. Анатолий дернулся последний раз, и обвис, тяжело втягивая пропитанный запахом трав, воздух. Два гротескных высоких, почти до трех метров высотой, фигуры шли в окружении мятущихся псов, пока не скрылись в тумане. С легким вздохом дымка приняла их. Распростертого между пленителями человека хватило лишь на еще один хриплый птичий крик. После этого настала тишина. Анатолий Скреблов Изошел. Не он первый, не он последний.

11.

-Что же это?! - ошарашено повторил Дивер слова Изошедшего Крапилова, хотя и не догадывался об этом, - как же так?! -Это все вуаль, все она виновата, - глубокомысленно сказал Влад, ежась от холода. -Да нет никакой вуали, - сказал Никита Трифонов, - это все из-под земли. -Да молчи ты, провидец хренов!!! - заорал Дивер и в сердцах грохнул кулаком по жестяной стенке склада, так что строение отозвалось глухим шумом. Который нехорошо повторился эхом. Было, впрочем от чего. Влад привалился плечом к косяку, глаза его рассеянно обозревали открывшуюся картину. А она вполне могла шокировать, обладая замысловатой безумностью картин Дали и угрожающей нестандартностью гравюр Босха. Пол в складе исчез. Его заменила обширная, квадратных очертаний яма, с гладкими, посверкивающими слюдой стенами, с садисткой раздражающей точностью уходящими вниз на недосягаемую глубину. Само здание склада теперь было чем-то вроде навеса над шахтой, словно специально построенного, чтобы препятствовать попаданию внутрь дождя. Над самым центром этого грандиозного провала одиноко свисала неработающая лампа в жестяном абажуре. Восходящие из глубин земных потоки заставляли ее лениво покачиваться. Все что было на полу - оружие, груз, взрывчатка, все исчезло, кануло в глубину, дна которой было не видать. Поверить, что эта яма может быть продуктом деятельности слепой природы не представлялось возможным. Нет, тут угадывался чей-то замысел, причем выдумавший ее обладал весьма специфическим чувством юмора, очень близким к мелкому пакостничеству. -Вот тебе и большой бум, - протянул Степан, - а Дивер. Судьба-злодейка против нас. -Поднесите фонарь! - рявкнул Дивер. Влад поднес фонарь, аккуратно перегнулся через край пропасти. Оттуда пахнуло теплым воздухом, перемешанным со странными запахами, почему-то сразу вспомнилось метро - тот же черный тоннель, только положенный горизонтально, шелест вентиляции, пахнущий резиной бриз за несколько секунд до того, как поезд появится из-за поворота. В глубине тоннеля что-то блеснуло, заиграло желтоватыми и искрами, и Сергееву, на миг утратившему чувство реальности, вдруг показалось, что и вправду головные огни приближающегося поезда. Тихий глухой шум, отдающий эхом, вот, кажется, различается стук колес. Влад опасно накренился над пропастью и Степан поспешил ухватить его за руку. -Ты поаккуратней. -Я понял, - сказал Владислав, глядя на мелькающие блики - там поток. Вода. Он уже слышал его - очень слабенько, поток был очень глубоко и судя по всему абсолютно черен. Потому и отражал свет их фонаря. -Пропасть земная, бездна... - Белоспицын в свою очередь заглянул вниз, плотный ком слежавшегося снега пополам с грязью от его движения сорвался с края, и полетел в пропасть. Глухой плеск донесся ой как не скоро, - сколько ж тут метров? -Не очень много, метров сто. - Сказал Влад, - но нам хватит. - И повернувшись, он с вызовом глянул прямо на Дивера, - лезть мы туда все равно не собираемся, так ведь? Дивер качнул головой. Грандиозные его планы рушились как особенно высокий карточный домик - эффектно и с грудой прямоугольных обломков. Подошел Никита, глянул вниз без особого интереса, сказал: -Почти к ним, совсем немного не хватило. Глубокая яма. На улице подул ветер, гнал серебристые снежинки, которые прыгали и танцевали в заснеженном воздухе. -Никита, - вкрадчиво спросил Дивер, - все ведь теперь внизу в пещерах? Не в аду, не в центре земли, так? Трифонов кинул, настороженно глядя на Севрюка. -А пещеры, они обширные, а своды у них тонкие, да Никита? Тот кивнул. Дивер тоже кивнул, лицо его утрачивало столь несвойственное бывшему военному выражение отчаяния, глаза снова заблестели. Весь во власти идеи, какой бы безумной она не была. Остальные хмуро смотрели на Никитин допрос. Ни надежды на лицах, ни даже воодушевления. Белоспицын тер бледные щеки - отморозил. Термометр сегодня упал почти на пять градусов ниже нуля, неслыханная погода для сентября. -Мы же сами хотели пойти в пещеры! - провозгласил Михаил Севрюк, поворачиваясь к соратникам, те смотрели на него, - провал все сделал для нас! Он доставил ВСЮ взрывчатку до места назначения. Они смотрели. Тоскливо. Даже новообретенный сангвиник Мартиков и тот приуныл. -А детонаторы? - спросил Мельников. -Дойти, найти и активировать, - отрезал Севрюк. -В пещеры? - уточнил Степан, - а ты знаешь, где теперь твоя взрывчатка. -Я знаю! - сказал Никита. -Да ты то откуда знаешь? - спросил устало Владислав. -Я там был. - Ответил Трифонов, - только это был не я. -О! - отозвался Степан, - вундеркинд! Откуда ты на нашу голову? Дивер глядел ожидающе. Щеки бывшего солдата и бывшего же колдуна заливал нездоровый румянец, глаза горели. Действовать, действовать - только это спасет в мире, в городе где все замирает, умирает и останавливается! -Нет, - качнул головой Владислав, - я не пойду. Вниз - он качнул головой в сторону бездны - не пойду. -И я, - сказал вдруг Мельников, - я не для того от тварюги стеклянной столько бегал, чтобы внизу меня что нить похуже сожрало! -Я с Владом! - сказал Белоспицын, - ненавижу пещеры. -Согласен, - произнес Павел Константинович, - у меня уже есть два дня рождения. К чему ж переться на верную смерть. Дивер скрипнул зубами, глянул уничижающе, поднял глаза на Приходских. -Ну а ты Степан? Ты же сталкер. Тот замялся, подошел к провалу, наклонился глядя на бешено несущуюся воду. Поток выглядел гнусно, куда там Мелочевке в разгар рабочего сезона. Вполне возможно, что такого цвета был Стикс. -Видишь ли Михаил, - вымолвил наконец Приходских, - вот именно потому что я сталкер, я бы и не пошел в пещеры. Я, как ты помнишь, еще в июле туда перестал ходить. Опасно, посуди сам, туда ушли все "чумные" и хоть один назад возвратился? Там "сааб" гнездовался, и эти - он кивнул на Стрыя, - тоже там собирались. И ведь ладно пещеры... но там ведь еще и ОНИ. -Тролли, - шепнул Никита. -Да, тролли... -Да нет никаких троллей! - крикнул, надсаживаясь Дивер, - Нету их! Сказки одни, бред!!! - и замолк, когда эхо от его крика загуляло по черному колодцу. Неубедительный вышел крик, эдакий вопль малого капризного ребенка, который думает, что одним своим желанием можно преодолеть законы мироздания. -Стрый? - резко спросил Дивер. -Я пойду. - Неожиданно сказал тот, - и Евлампий тоже пойдет. И Трифонов, да Никита? Маленький оракул кивнул, слабо улыбнулся. -Черт с вами! - крикнул Севрюк остальным, плотной группой стоявших у распахнутых дверей склада, ветер трепал их зимнюю одежду, кидал горсти снега в лица, - Мы сами дойдем, и подорвем все тут к такой то матери! -Дивер... - тихо сказал Влад. -А ты гляди не обделайся!!! - заорал Михаил, - Пошли, Стрый! -Дивер, куда и с кем ты собрался? - молвил Мельников, - с одним напарником, сумасшедшим слепцом и ребенком в роли проводника? Туда, к НИМ? Севрюк выругался, схватил Никиту за руку и пошел прочь, волоча его за собой. Стрый постоял немного, потом неуверенно потащился за ним. Оставшиеся молча смотрели ему вслед. -Что это с Дивером? Как пацан сопливый завелся... - сказал Степан. -Может на него вуаль действует? - Влад хмуро глянул на кружащиеся снегом сумрачные небеса. -Никита же сказал, не никакой вуали. Это все те, подземные и тепло тянут и людей мутят. -Севрюк ведь и вправду пойдет. Я его давно знаю, отступать не привык. Сгинет там? -Сгинет, - со вздохом кивнул Приходских. -А что будем делать мы? - и Владислав повернулся к оставшимся. Они смотрели на него. Смотрели, словно ждали от него ответа. Но что мог ответить Владислав Сергеев который на самом деле никогда не верил в чертовщину.

Снег падал на город, тихий, спокойный, умиротворяющий, ранний. И скрывались под этим белым пушистым покрывалом все грязные и уродливые следы прошедшей краткой осени. Пропадали колдобины и улицы становились совершенно гладкими, исчезал надоедливый мусор - спутник переездов, скрывались под белоснежным покровом стрелянные гиль, опаленные пятна и человеческие тела. И скоро уже, глядя на серебристо сверкающие под лунным светом улицы, никто не мог сказать, что они пережила столь много. Казалось, город просто спит в глухой ночной час, квартиры полны людьми, тоже мирно спящими и видящими свои простые обывательские сны. Улицы даже стали нарядными - как полярная лиса, что сменила облезлую неказистую летнюю шубку на шикарную зимнюю опушку. И даже не горящие фонари не могли сделать город угрюмым. Тучи отошли от земли, поднялись выше, став белесо-седыми и с этой промороженной выси сыпали мелким колким снежком, который тут же подхватывала игривая поземка. Трудно было поверить, да и скажи кому из горожан что такое может быть усмехнуться лишь в ответ, но за чертой города, совсем недалеко, и пяти километров не будет вовсю цвело бабье лето, и жаркое солнце щедро роняло на взрастившую урожая землю последнюю доброту, лазурная осенняя вода прогрелась до двадцати пяти градусов и народ еще вовсю купался, визжали от восторга дети, разбрасывая в воздух прозрачные брызги, которые вспыхивали на солнце яростным алмазным блеском. Лес сменил окрас с зеленого на безумное буйство желто-алых оттенков, пошли грибы, один больше другого, приближался сезон охоты, а в Москве еще маялись от нежданной жары. Совсем недалеко, каких то пять километров. Максим Тихонов об этом и не догадывался. Он вообще не о чем не догадывался. Потому что мыслительные процессы в его бедной голове снизились до рекордно малых величин и успешно стремились к нулю. Кардинальные, происшедшие в последние два месяца перемены надломили его не очень растяжимую психику, и Максим очень быстро стал представителем касты Отверженных. День за днем он шатался по улицам потому, что забыл где его дом. Носил обноски и зябко в них кутался, потому, что не догадывался найти себе что ни будь потеплее. Еще он был голоден. Желудок постоянно сводило от нехватки пищи. Иногда там начиналась такая сильная резь, что он мог только лежать, тихонько скуля и подвывая. Поначалу пищу удавалось достать в отбросах, или выпросить у кого ни будь из охранников из магазина, но теперь помойки опустели, исчезли охранники и сами магазины. Он просто не нашел их на прежнем месте и некоторое время удивленно стоял, глядя на пустое пыльное помещение. Куда все подевались Тихонов понять не мог, не вмещал его нынешний мозг таких сложных раздумий. И еще холодало, с каждым днем становилось все холоднее, а его ботинки развалились и босые ноги совсем замерзли ступать по снегу. Впрочем, почему-то не отмораживались, как не отмораживались у диких животных, всю зиму ступающих по ледяному насту нежными подушечками на лапах. Движимый голодом и холодом - эдакими подобиями вечных двигателей издревле владеющими свойством подвигать цивилизацию на великие свершения, Максим сунулся было к пещерам, и целый вечер провел в блаженстве. Тут было сухо, из глубины тянуло теплом, а в мелком пресноводном водоеме он наловил удивительно вкусных рачков и тут же съел их довольно подвывая. Мельком увидел свое отражение в поблескивающей глади воды, испуганно отпрянул, ему показалось, что из водных глубин к нему лезет какое то волосатое чудище. А ночью к нему и вправду пришли чудища. Такие страшные, покрытые зеленоватой чешуей и с прозрачными рыбьими глазами. Кажется они тоже хотели есть, и ему пришлось убегать как можно быстрее - обратно в негостеприимное вымершее поселение. Теперь он шел куда глаза глядят, глухо воя себе под нос. Лишь очень одаренный и чувствительный человек обнаружил бы в этом однотонном вое кусок популярной мелодии, который повторялся раз за разом, как унылая мантра. Так он и напоролся на курьеров. Они вырулили из-за угла, и по снежной целине мигом запрыгали разноцветные праздничные блики, рев мотора и сирены жутковато дробились и отлетали от стен домов. Двигло машины мерно ворчало, но когда свет фар пал на отверженного, вдруг взревело на максимальных оборотах. Сквозь вой двигателя донеслись азартные вопли и пара выстрелов. Пули пронизали эфир не так далеко от головы Тихонова и он поспешил бросить прочь. Почему за ним охотятся он не понимал, как не понимали это отстрелянные одной летней ночью бродячие псы. Впрочем догнать его было не так просто - автомобиль курьеров бешено завращал задними колесами, но слишком большой момент на колесах сделал своде дело и машину развернуло поперек улицы. Курьеры заорали от досады. Кто-то высунулся из окна машины и открыл огонь по убегающему. Властители поверхности, курьеры, у них было не так много развлечений. Одно из них - охота на отверженных, благо те самостоятельно выделили себя из рядом здравомыслящего человечества. Авто наконец сдвинулось с места и мягко стало разгоняться, то и дело зарываясь сложной формы передним бампером в особо высокие сугробы. В это снежное время, особенно крутыми гонцами стали считать тех, кому удалось перехватить джип, и соответственно община имевшая такую машину признавалась распоряжающейся всеми делами в округе. Ранги да звания - что еще оставалось быстро уменьшающемуся число горожан поверхности. Обозленные донельзя курьеры гнали свою жертву вплоть до пустующей редакции "Замочной скважины", а потом качество дорожного полотна еще больше ухудшилось и их автомобиль угодил в широкую рытвину, доверху засыпанную мокрым снегом. Капот авто зарылся вглубь, фары торчали за снежной массы едва ли наполовину. В ставшим очень чистым воздух поднимались сизые струйки сгоревшего дизтоплива, мешаясь с белесым паром. Отверженный бежал дальше, потом перешел на шаг, заковылял, тяжело дыша. Шел куда глаза глядят. Уже через четверть часа он позабыл, как здесь оказался и от кого убегал, и только чувство голода осталось - неизменное, постоянное, с которым он почти сроднился. Становилось все темнее, а тут и луна - один единственный оставшийся на весь город фонарь, предательски забежала за тучу, погрузив обезлюдевшие районы в средневековую тьму, которую лишь в трех четырех местах разгоняли слабые рахитичные искорки керосинок. Впрочем, сверху на это глядеть было некому - авиационный маршруты все как один проходили в стороне от города. Откуда-то спереди наползала липкая черная мгла, такая густая, что, казалось, имела вес и форму. Отверженный на это не прореагировал, все так же безмятежно шел вперед, только чуть дернулся, когда дымка накрыла его с головой. Странные запахи кружили голову и ему на миг показалось, что пахнет чем-то съестным. Пустой желудок яростно заурчал, просыпаясь от многодневного летаргического сна. Под ногами стала хлюпать дурнопахнущая влага, впрочем, она была лучше, чем колкий холодный снег с острыми лезвиями льдышек. Вода под ногами подобралась до колен, а потом неожиданно схлынула и он ощутил что идет по мягкой земле. Теплой земле. Подняв голову, Тихонов увидел крупную звезду, что хитро подмигивала ему с бархатного неба. Пройдя еще полкилометра он понял, что тьмы больше нет. Впереди вдаль уходило шоссе - черная матовая лента приходящая из ниоткуда, и уходящая в никуда. Белая разделительная полоса посередине слабо светилась, отражая звездный блеск. Чуть дальше шумел хвойный лес. Тихонов понял - это путь. Его путь, его дорога по которой он будет идти вечно. Вечный путь под звездами. Осознание этого заставило его широко улыбнуться. Всегда шагать под звездами - что может быть лучше? Широко раскинув руки, он зашагал прямо по белой полосе - белый путь в черном пути. Было тепло и где-то трещали кузнечики. Так он и шел, пока следующий со стороны Ярославля автомобиль гудком не согнал его с дороги. -Псих! - донеслось из окошка машины, а отверженный удивленно приостановился. Как же так, это же получается не только его путь. Еще через четверть часа сердобольный водитель на старом "уазике" - буханке подобрал его, и довез до города, сначала морщась от вони издаваемой ночным пассажиром, а потом уже от его рассуждений. Так, что довезя дурнопахнущего беглеца до ближайшего населенного пункта, он не поленился позвонить по соответствующему номеру, и утро Максим Тихонов встречал уже в теплой и сухой палате, с горячим, вкусным завтраком и заботливым персоналом в окружной психиатрической больнице. Он немало порадовал врачей своими рассказами о реалиях жизни в покинутом им городе, так, что те, единодушно премировали его повышенной пайкой и отдельной палатой. Больно уж интересно и подробно рассказывал, и даже сам завотделением бывало приходил к нему, и выслушав очередную байку по дружески хлопал Тихонова по плечу, приговаривая: -Ну ты, Максимка даешь! Прям писатель! На что отверженный, в которого больше никто не пробовал стрелять глупо, но безмятежно улыбался. А в городе, в котором никто так и не узнал, что нашелся человек сумевший его покинуть, люди продолжали мерзнуть, и кое-где уже пустили на растопку собственную мебель. Зима крепчала.

12.

Ночью Никита спал плохо. Ворочался с бока на бок, слушая мощный ровный храп Дивера, через который пробивалось вялое шуршание снега за окном. Звук этот не успокаивал, скорее пугал. Пустая квартира, еще одна, находившаяся сразу над комнатой Сергеева поражала своей неубранностью и запустением. Клубки пыли собирались в гулах, липли друг в друга, образовывая каких химерических многолапых чудовищ. Никита смотрел на них во все глаза и иногда ему казалось, что пыльные эти твари вот-вот оживут, да поползут к нему. Он даже звук придумал, с каким они будут двигаться - тихое шуршание-шипение, вот как у снега. Еще его пугал Евлампий Хоноров, что вот уже пятый час сидел неподвижно привалившись к стене и уставившись в пространство черной, замызганной тряпкой, что теперь заменяла ему глаза. Губы его шептали загадочные слова и иногда расходились в теплой сердечной улыбке, от которой тем не менее мороз драл по коже. Самое страшное, что Евлампий и вправду начинал что-то видеть, что-то реальное, и зрение это было в чем-то схожим с тем, что посещала иногда самого Никиту. Схожим, и одновременно совершенно ему противоположным. Будь здесь Влад, умный взрослый Влад, который прочитал много книг, он возможно бы сказал, что у слепых иногда открывается подобное зрение, уже тогда когда они лишаться своих реальных глаз. Что-то вроде внутреннего ока, которое видит куда больше, чем утраченное физическое зрение. Рассказал бы и об идущих из седой древности истории о тайных ритуалах, проводимых черными колдунами - те сами жертвовали своими глазами, дабы видеть только внутренним зрением. Но Влада не было, а Никита был еще слишком мал, чтобы рассуждать. Поэтому он только чувствовал, и боялся. -Ты здесь, малыш? - ласково спросил Хоноров, и Никита весь сжался от страха, - я слышу те не спишь. Никита не отвечал. -Это была большая земля, - продолжил тем временем слепец, - и она вся принадлежала ИМ. Они - хозяева. Понимаешь, меня. -Нет, - тихо сказал Никита. -Поймешь. Вырастешь и поймешь. Впрочем ты не вырастешь, ты... -Ну что еще? - очнулся от тяжелого сна Дивер, - Хоноров, ты опять бузишь?! Молчи, не смущай мальца! Евлампий послушно замолк и стал руками выводить в ночной темноте замысловатые фигуры, исполненные, как ему казалось высшего смысла. В конце-концов Никита заснул, детский организм его взял свое, погрузив Трифонова в полное путаных кошмаров сновидение. А потом ему приснился сон, который впрочем не был сном, а скорее смахивал на видение. Очередной, безумно яркий и достоверный. Никита даже застонал от навалившейся тоски. Снова бежать, крупная слеза выползла из уголка глаза спящего ребенка и капнула на матрас. Во сне же он не плакал. Потому что птицы не плачут. Судьба на этот раз закинула не в хилое тельце розового кролика, и даже не в мощную тушу лесного вепря, всего обросшего роговыми колючками, не стал он и человеком, превратившись в мелкую суетливую пичугу с безумной красоты розовозолотым оперением. Впрочем, оперения он не видел, так как воспринимал цвета немного иначе чем люди. Смотреть поочередно правым и левым глазом было не удобно, но потом он привык. Сорвался с древесной ветви и полетел. Это тоже далось легко - мы часто летаем во сне. Крылья несли его к дерене, вот она раскинулась меж двух холмов, на берегу говорливой речушки. На площади масса народа. Да, опять Выбор. Никите он был знаком по десятку своих ранних ипостасей, и не раз он наблюдал зоркими звериными глазами, как очередного несчастного уводят вверх, в зеленый туман. Вот и сейчас глуповатого вида поселянин вытащил черную плашку. Смотрит, словно она заключает в себе все тайны вселенной. А остальные подбадривают его на расстоянии - подойти к выбранному никто не решался. Внезапный порыв захватил его с головой. Ему дали крылья, значит надо лететь наверх, в замок, и увидеть наконец ИХ воочию, понять, что свершают они над Выбранными жертвами. Что же представляет из себя Исход. Дождавшись, пока Выбранного поведут наверх по холму, Никита снова воспарил в воздух и стелой понесся к близкой кромке переливающегося тумана, туда, где его острое птичье зрение различало пятно неприятной, режущий глаз черноты. В тумане ориентироваться стало сложнее, но какой то инстинкт безошибочно вел его, так что разноцветная птаха влетела в главный покой замка как раз в тот момент, когда пленника довели до его входных ворот. Мягко приземлился Никита на выступ причудливой резьбы под самым потолком, отсюда хорошо был весь зал. Здесь запах трав был силен, экзотические благовония поднимались к потолку разноцветным дымом, пахло резко и оглушающе, так что пленник, выведенный из высокой стрельчатой арки остановился и ошарашено заморгал. Зал был черен, и покрыт золотой и белой резьбой, что создавало очень резкий контраст, и резьба, казалось, светилась, играла яркими своими красками. Тут и там выделялись агатовые фрески, изображающие кошмарных многоногих и многоглазых химер. В глазницы каменных тварей были вставленные огненные рубины, красные как артериальная кровь. Камни эти мягко светились, играли изнутри живым огнем, так что казалось будто глаза тварей сонно мигают. Пол бы выстлан полированным черным камнем с сахарной белизны прожилками, а на полу... Два десятка существ, нелюдей с зеленой, покрытой жесткой чешуей кожей, они толпились на сверкающих плитах, бешено размахивали искривленными конечностями, тряслись крупной дрожью и воздымали уродливые свои головы к потолку, под которым плавал туман смешиваясь с курящимися смолами. Ор стоял оглушительный - вой, визги, кваканье! Чешуйчатые вращали свои пустыми рыбьими глазами с почти белой радужкой, разевали широкие, полные мелких зубов пасти. Стоило появиться пленнику, как они все отпрянули, обнажив начертанный на полу странный, причудливый знак, полный резких углов и пересечений. Линии его вились прихотливо, соединяясь в некотором подобии рун, и снова расплетаясь, расходились веером. Знак тоже был черным, вот только почему-то очень хорошо виден на полу. Может быть, потому что бы матовым. Визжащая толпа, отпрянувшая при виде пришедшего, сорвалась с места и подскочив к Выбранному скопом навалились на него, скрутив руки, потащили его к символу. Выбранный кричал, вырывался, но крики его тонули в гвалте чешуйчатых. А потом вошли Хозяева, сразу из всех входов, что присутствовали здесь во множестве. И гвалт затих, лишь Выбранный тихо стонал, раз за разом выговаривая странные слова: -Своих да?! Своих?! При виде Хозяев из глаз спящего Никиты капнули еще две слезы. О да, знакомые массивные силуэты. Он хорошо их помнил, пусть в той книжке они были сильно стилизованны и изменены. Но сомневаться не приходилось, это были они. Выбранный, абсолютно один, остался стоять на коленях посередине зала, встать он не мог - был прикован к широким стальным кольцам посередине знака. При виде Хозяев он дернулся всем телом, чуть не упал, пытался отползти, но цепи держали, не пускали, как две вороненые стальные змеи. -Исход! - заорал кто-то из чешуйчатых, пока тролли приближались к Выбранному, - Исход!!! - подхватил другой и вот уже весь зал содрогался от визгливых криков: - Исход! Исход! Исход! Никита смотрел. Не закрыл глаз, когда Хозяева подошли в Выбранному. Не закрыл их и потом, досмотрев церемонию до конца. И понял, в чем заключается Исход. Не тот, когда покидаешь дом и родных, оставляя лишь пыль, и запустение словно ты никогда здесь и не жил, не тот, когда тебя выбирают и ты уходишь из деревни. А настоящий Исход, которым вполне можно было пугать детей. Теперь Трифонов понял, почему не остается ничего после того, как очередной "чумной" покинет город, поверхность. Ведь если ушел, это все равно, что... "Так просто?" - спросил бы Влад, увидь он картину Исхода очередного бывшего горожанина. Но Никита мог лишь бояться. И потому со слезами проснулся. Занимался рассвет, солнце нехотя поднималось над горизонтом, чтобы через несколько часов снова погрузить замерзающий город во мрак. А внизу, напротив, будет тепло и светло. Никита вдруг ощутил, что злиться. Странное чувство для ребенка, который умел лишь бояться.

13. Утром они пришли. Они были бледные, а кое-кто казался откровенно испуганным, но никто не пожелал остаться дома. Здесь были все: Влад и Мельников, Степан и Саня Белоспицын, и и Мартиков тоже был здесь, тоскливо смотрел в пол. -Мы решили, что идти вам одним, это верная гибель. - Сказал Влад. -А с вами разве не верная? - спросил Дивер, не сумев однако сдержать благодарной улыбки. -С нами посмотрим, в конце-концов у нас ведь есть верный проводник. А с верным проводником откуда верная смерть? Дивер снова улыбнулся. Оглядел пришедших. Одеты тепло, вооружены по полной программе. Бойцы! Все до единого найденные трофеи решили пустить в ход. Взяли три раритетных электрических фонаря на батарейках, не забыли и две керосиновые "летучие мыши". За окном падал приятный утренний снежок, засыпал подоконник толстым слоем белоснежного, совсем не городского снега. Через девственно гладкую поверхность быстрой стежкой проходили птичьи следы. Маленькая пичуга побывала здесь ночью, постучалась в стекло, а потом улетела. Может быть она была розовозолотая, как во сне? -Хорошо что вы пришли, - сказал Никита Трифонов, выходя из близлежащей комнаты. - Нам надо идти, если вы не хотите, чтобы с вами сделали то, что бывает с людьми после Исхода. -Эка испугал! - произнес Влад, входя, - Исход! Отбоялись мы твоего исхода. Да и разве не видно, над нами он не властен. -Он властен над всеми, - тихо сказал Трифонов, - только одни приходят сами, а других, ловят, и... -Да что ОНИ с ними делают! Что ОНИ вообще могут сделать?! - тут Влад осекся и глянул Никите в глаза. Тот смотрел горестно. -Что... - хриплым голосом выговорил Сергеев, - неужели едят? Трифонов не сказал ни да ни нет, но почему-то всем стало ясно - так оно и есть. -Хонорова берем? - спросил Степан. -Не оставлять же его здесь. - Дивер спешно одевался, напяливал видавшую виды летную куртку, теплую и крепкую, - кому-то придется его вести, прикрывать. -Я поведу, - кивнул Мельников, - как никак я его первым встретил. -Вот так прозаично, - сказал Влад в пустоту, - разве так и бывает? -Только так и бывает, - Севрюк подтолкнул замершего Владислава, не стой мол столбом, - Жизнь вообще прозаична. Давайте, облачайте Хонорова, да пойдем. Евлампий что-то забормотал, да стал вяло отбиваться бледными верхними конечностями, но его силой подняли, начали напяливать зимнюю одежду. -Не хочу быть мясом!!! - испуганно-тонким голосом завопил Хоноров. -Молчи, мясо, - угрюмо сказал Стрый, - ты уже один раз им послужил, больше не будешь. -Вы не понимаете! - очень ясным голосом продолжил бывший беглец, - Мясо, это все, что у меня осталось! -Именно мясо. Без мозгов, - вздохнул Дивер, и, окинув взглядом группу, спросил бодро - Ну что, присядем на дорожку? -Шутник ты Дивер, - сказал Влад, - пошли что ли. И они покинули абсолютно пустую комнату, в которой не то, что присесть, прилечь удалось бы только троим. Не прошло и получаса после их ухода, как грязные матрасы, на которых изволил ночевать Михаил Севрюк исчезли, не оставив на пыльном полу даже квадратного следа своего существования. А наверху, в единый миг не стало вещей Владислава Сергеева, и квартира его, не так давно столь уютная теперь поражала пустотой и запустением. Когда человек уходит к троллям, вниз, в пещеры, на поверхности не остается ничего, что могло бы напомнить о его существовании. И даже сообрази кто ни будь перерыть городской архив, буде он еще существовал, то и тогда не нашлось бы подтверждения, что человек по имени Сергеев Владислав Васильевич вообще существовал. "Чумными" становятся по разному. Кто по собственной воле, кто по необходимости. Но как в средневековом городе - став "чумным" ты уже не можешь повернуть назад. Они вышли из дома на холодную, продуваемую лезущим в самую душу ветром, улицу и зашагали к реке. Трифонов недвусмысленно дал понять - вход есть только в районе завода. За периметром. Город был пуст, никто не шарахался от быстро идущей группы, никто не грозил проклятиями и не призывал посмотреть из окна. Пусто, совсем никого. Со Стачика они свернули на Верхнемоложскую, с нее на малую Зеленовскую а оттуда уже на Центральную. Никто из них не смог удержаться от того, чтобы не взглянуть в сторону Арены, туда, где сошлись две многочисленные рати одурманенных злобными подземными эманациями людей. Те, подземные, они мастерки уничтожали силы, который могли бы помешать всеобщему И сходу, убирали тех, кто мог собрать мятущихся горожан воедино, придать хоть какое то подобие порядка. Подземным нужен был хаос, и для его воцарения они приложили все силы. Живущим в городе людям не за что стало держаться, у них убрали вождей, наставников, даже мелких лидеров, и потому они предприняли Исход. И уходили с радостью. Смертное поле - квадратный километр асфальта где отдало Богу души более полутора сотен человек было густо засыпано снегом, и никаких следов не пересекало этот белоснежный арктический простор. Остались ли еще там под снегом трупы павших за неправое дело определить уже было нельзя. Влад и компания зашагали вниз, увязая в глубоком снегу. Непроизвольно вытянулись цепочкой, шагая друг за другом. Ледяной ветер кусал за лица, стремился забраться под одежду и высосать все тепло. На воздухе царил настоящий мороз, без всяких скидок и преувеличений - минус пятнадцать минимум, словно сейчас был конец декабря, Крещенские морозы. Евлампий Хоноров шел в середине, привязанный толстым солдатским ремнем за поясницу. Он широко улыбался, подставляя лицо морозному ветру и вглядываясь во что-то свое, остальным недоступное. Несмотря на всю тяжесть положения ослепшего, Влад невольно ему позавидовал - вот оказывается каково, пережить свой страх. Больше ничего не боишься и ничто тебя не колеблет. Выводили из квартиры, Евлампий дергался, зато сейчас ему хоть бы хны. -"Мы уже шли вот так..." - подумал Сергеев уныло бредя вниз по центральной улице, которая выглядела теперь как какая ни будь аллея призраков в жутковатом древнем некрополе. - "И ничего не добились. Так на что же надеемся теперь?" Но он чувствовал - теперь все изменилось. Распад вступил в финальную свою стадию, крупный город обезлюдел, но никто не гарантирует, что разложение закончиться вот так, тихо мирно, окончательным угасанием. Вполне возможно, что и огненной вспышкой, огненным очищающим буйством. Пересекли Верхнегородскую улицу, добрались до Степиной набережной, где несколько месяцев, а кажется годы и годы, назад сидела одинокая добрая дворняга, которую любил весь город, а чуть позже выгнанный с работы Мартиков, которого не любил никто. Ненадолго остановились на Старом мосту, каждый припоминал свое. Много всего было связанно с мостом - горбатым пришельцем из замшелых тридцатых хорошего и плохого. Дивер напряженно вглядывался сквозь завесу снега вперед. -Вы видите? - спросил он. -Что же не видеть, горят огоньки... - сказал Степан, - электричества нет, а они все равно горят. Счас плохо видно, но как стемнеет, издалека различим. Два красных огня на вершине заводской дымовой трубы, которые по всей логике гореть не должны были, пронизывали кружащую метель своим багровым сигнальным светом. Что они сигнализировали сейчас? Опасность, или напротив, призыв? Молча Дивер пошагал через мост, а остальные цепочкой потянулись за ним. Рассеянный свет потихоньку угасал - продержался он от силы полтора часа, как во время полярной ночи. С моста на Береговую Кромку, с нее на Змейку - дружно покосились налево, в глухой, заснеженный сверх всякой меры переулок. Но нет, один раз побитый, морок уже не мог восстать вновь - два сугроба виднелись в конце переулка, "фольксваген" Мартикова все так же надежно прижимал к стене убитый "сааб" как бойцовый пес, что даже после смерти так и не разжав челюстей, удерживает противника. Наверняка обоих уже как следует разъела ржа. По Змейке идти стало трудно, ветра здесь совсем не было, и потому снег лежал глубокими рыхлыми сугробами, в которые при некотором невезении можно было провалиться почти по пояс. Здесь было тихо и угрюмо - старые дома холодно и тускло взирали на идущих черными своими, покрытыми бельмом изморози, окнами. Снег шелестел, сыпал, шуршал, как исполинская стая белых тропических бабочек. То колкий и мелкий, он вдруг превращался в мягкие разлапистые перья, что упав на ладонь растекались исполинской, пахнущей талой водой, каплей. Со Змейки на Звонническую, оставив справа массивное здание Дома Культуры, что и сейчас возвышается над остальными строениями, низкое и приземистое, как прижавшаяся к земле жаба, и такое же уродливое. Здесь был первый бой, и первый звонок людской одержимости, и зря, как зря не последовал Влад тогдашнему совету Дивера, не покинул превращающийся в заледенелую ловушку свой родной город. Хотя тогда, жарким солнечным летом иногда казалось, что зимы не настанет вовсе чувство свойственное по большей части лишь детям. Вверх по Покаянной, и сквозь старые трущобные районы к заводу. Их никто не задержал, никто не встал на пути, и даже вездесущие группы курьеров, похоже, приказали долго жить. Скорее всего их дорогие машины уже просто не пробивались сквозь наметенные сугробы снега. Наконец то в городе стало безопасно. Исчезли люди, исчезли ловцы удачи, что следуют как акулы за каждым общественным потрясением, пропали чудища и монстры, после того как ушли те, кого они должны были настигнуть и чьим воображением были порождены. Испарились собаки и не могущие прожить без людей кошки, городские птицы, привыкшие находить корм в мусорных баках исчезли тоже. Повинуясь жесткому естественному отбору. Лишь крысы да тараканы остались в этих угрюмых многоэтажных коробках, существую и питаясь непонятно чем. И лишь луна осталась та же - вновь почти круглая, яркая как все городские фонари. Мартиков смотрел на нее и просто любовался. Впервые без пробуждающихся диких звериных инстинктов. Впереди замаячил внешний периметр, ворота перед которыми сторожили "сааб", все пустынное и заброшенное. -Нас будут ждать, Никита, - спросил Влад. Тот мотнул головой: -Нас никто не ждет. Они нас не чуют, понимаете, только догадываются что мы есть. Может быть будет капкан. Влад только головой покачал, представив себе исполинскую, блестящую хромом стальную ловушку. На кого капкан? На них, а почему тогда пружина такова, что может захватить даже слона? -Идем медленно, смотрим. - Коротко сказал Дивер. Они миновали внешний периметр, остановились, внимательно осматривая открывшийся вид заснеженных корпусов. Тут ветер гулял вовсю, подхватывал падающий снег и нес его параллельно земле, наметая на ней закругленные дюны с острыми гребнями. Справа виднелись массивные строения цехов, похожие сейчас на квадратных очертаний сизые скалы. -Цеха один и два, - сказал Мельников, - проклятого номер шесть отсюда не видно, он позади. -Нам туда не надо, - произнес Трифонов. И уверенно пошел вперед через заснеженный двор, где тут и там торчали футуристического вида причудливые металлические конструкции, похожие одновременно на обратившиеся в ржавую сталь растения, и скрюченные в последнем усилии нечеловеческие конечности. Продвигались медленно, ветер бросал в лица снег, слепил глаза, а приходилось тащить за собой Хонорова, и сильно хромающего Мельникова. Наверное со стороны они выглядели как запаршивевшие и опустившиеся солдаты битой армии, нестройно бредущие в плен. Не хватало лишь конвоя с автоматами Ближе к середине завода наткнулись на маленький дизельный локомотив, вырастающий из-под снега наподобие концептуальной, крашенной в желто-черный цвет скульптуры. Рельс было не видать, но там под снегом они наверняка уходили прямо в широко распахнутые двери цеха номер один. Проходя мимо, Влад заглянул внутрь. Но там царила непроглядная тьма, лишь изредка нарушаемая стальными проблесками, природу которых невозможно было определить при всем желании. -Быстрее! - сказал Никита, - смотрят. -Да кто смотрит? - возмутил Степан, - безлюдье же! -Это не люди. Тут слишком близко ко входу. За вторым цехом замаячил печально известный внутренний периметр, с еще сохранившейся на белокаменной стене ржавой свитой кольцами колючкой. Ворота внутрь были прикрыты и до полвины завалены снегом, зато широко распахнута дверь проходного пункта. Железная створка тихо поскрипывала на ветру и на наружной плоскости была покрыта белесой изморозью. Никита уверенно поднялся на три ступени внутрь проходной, заглянул внутрь. На него кто-то кинулся из темноты. Визжащая надрывно волосатая тварь возникла из помещения, бешено скаля зубы. Трифонов с криком отпрянул, запнулся и повалился в снег. Дивер в панике придавил курок и автомат плюнул короткой очередью, разукрасив входную дверь цепочкой идеально круглых пулевых отверстий. Евлампий громко кричал что-то бессвязно и крутил головой. Вырвавшийся из проходной меж тем нападать не стал, по крутой дуге обогнул шокированную группу и бросился бежать прочь невнятно подвывая. Севрюк с гримасой ярости уже целился ему в спину. Влад подошел придавил ствол автомата к земле. -Нет, не стреляй. Разве не видишь - это отверженный. -Дегенерат! - выдохнул Дивер, провожая взглядом убегающую фигуру. -Почему стреляли? - визгливо вопрошал Хоноров, вызывая острое желание ткнуть его лицом в снег, - почему выстрелы. Белоспицын трясущимися руками помогал подняться Никите, тот плакал взахлеб, щеки раскраснелись, руками утирал глаза. -Надо было шлепнуть дауна, - озлобленно заметил Севрюк, - напугал мальца до смерти. -Он и нас напугал до колик. Идем что ли? Ощетинившись стволами вошли в проходную. Вспыхнул голубоватый, тщательно пестуемый до этого времени фонарь. Сторожка была пуста, за стеклянной конторкой собиралась пыль, сторож Изошел. По всей видимости одним из первых. Влад твердо держал Никиту за руку, не утешал: пацан сам осознает тяжесть ситуации. Возможно даже лучше, чем все остальные. И вправду, вызванные резким стрессом слезы быстро затихли, Трифонов остался сумрачно мрачен, но отстранив Сергеева снова вышел вперед, в авангард. За проходной открылся внутренний дворик, который был полон мертвых собак окоченевшие, полуразложившиеся псины валялись здесь буквально друг на друге, мешанина лап, хвостов и оскалившихся пастей. Казалось, тут были все недолгие герои ночного расстрела. -Зачем?! - спросил Влад. -Они пробовали собак, - ответил Трифонов, - но собаки не подошли. Совсем рядом сквозь снегопад просматривалось закопченное кирпичное основание дымовой трубы, а над головой ярко горели два красных глаза сигнальные лампы, хорошо видные даже через падающий снег. -Тут и кошки есть! - заметил Степан, - кошек, они получается тоже не любили. Дворик ограничивал приземистый двухэтажный дом, ранее беленый, но сейчас пугающий уродливой краснокирпичной кладкой. Узкие окошки бойницы - здесь были кельи для монахов, потом убогие квартирки инвалидов, а потом комнаты для допросов и пыточные. -А здесь я нашел заточку. И ей пырнул того, сектанта, которого вы убили, сказал Мельников. - Хорошая была заточка. -Нам направо, - Трифонов свернул в указанную им сторону, обходя дом стороной, и, петляя, между мертвых собак остановился у массивной двери, ведущей куда то в полуподвал. -Погреб? - спросил Мартиков. -Нет, не погреб, - сказал Степан, - бункер. Он довольно глубокий и в пещеры проход имеет. Трифонов кивнул на проем: -Нам сюда. Вниз. -Да вниз, - добавил Стрый, - здесь мы... собирались. -Ведь в самое гнездо прем, - покачал головой Владислав Сергеев, и высвечивая впереди себя фонарем пошагал вниз. Никиту он вперед не пустил. Цепочкой спустились они вниз, в длинной бетонное помещение со столом в середине, то, которое так хорошо знал Стрый. Здесь было темно и холодно, по углам намерз лед. Еще их тут ждали. Влад остановился, разинув рот, в глазах читался немой вопрос. Позади него Дивер чертыхнулся. Босх встал из дальнего от входа кресла, из соседнего поднялся Кобольд, вскочил легко, словно и не прыгал никогда из окошка. Совсем рядом с ухмылкой поднялся Рябов, весь в засохшей крови и... тут был Николай Васютко с сумрачно серьезным лицом. Они все были здесь. Как будто никто и не убивал их, и не оставил лежать их на улице Школьная. Хотя нет, здесь не было Стрыя, и брата Рамены. Рябов безумно ухмылялся, в руках у вернувшихся блестели те самые ножи. Стрый потрясенно глядел на Николая, тот посмотрел в ответ, ухмыльнулся. -Колька... - вымолвил Стрый, - ты? -Я! - прошелестел Пиночет и мягким скользящим движением рванулся вперед. Нож в его руках целил в горло бывшему напарнику. Босх, Кобольд, Рябов, все они бросились на замерших своих убийц. Они двигались быстро, слишком быстро для человека, приходилось это признать. Дивер с руганью оттолкнул оторопевшего Стрыя и всадил очередь в подбежавшего Николая. Того отшвырнуло назад, он сбил Кобольда и они оба мешками повались на пол. Влад начал стрелять, целя в Босха, ощущая чудовищное дежавю. Николая поднялся. Судя по виду, особо хуже ему не стало. -Они мертвые!!! - заорал Стрый, - Мертвые!!! Автомат в его руках отозвался трескучей очередью - с десяток пуль вонзилось в лицо Рябову. От того полетели... нет не кровь, и даже не куски охладевшей человеческой плоти, какие ты обрывки, ткани, пыль. Рябов упал, зашевелился словно раздавленный паук, силясь подняться. -В сторону! - орал Дивер, - выстраивайтесь в цепочку! Топтавшиеся позади Степан и Мартиков наконец пробились вперед, стали беспорядочно стрелять в корчившихся врагов. Те поднимались, снова падали, пули кромсали их. Помещение быстро наполнялось сизым пороховым дымом и пахнущей пряностями пылью что исходила от вновь оживших последователей Плащевика. У Влада кончились патроны и поднырнувший под выстрелы Кобольд оказался совсем рядом, ножом он орудовал так, что позавидовал бы и спецназовец со стажем. Дивер неуловимым движением сместил стол правее и ниже, и выстрелил в упор. Частицы горящего пороха осели мертвом драгдиллере и тот неожиданно... заполыхал. Яркое жаркое пламя моментально объяло его, и Кобольд с низким стоном отшатнулся назад, осел исполинской полыхающей куклой. Под плотным огнем у Рябова отделилась голова и он тоже упал, конечности дергались, как у вышедшей из-под контроля марионетки. Босх и Николай все еще пытались добраться до вошедших, но попытки эти уже были бесполезны. Не прошло и минуты, как оба прилегли на пол, Босх уже частям. Влад выронил автомат и он загромыхал по бетону. -Это как это... Мельников отстранил его и прохромав вперед пнул ногой тело Босха. -Смотрите! Морок! Это морок! -Какой еще... - начал было Дивер, но вглядевшись повнимательнее замолк. Там где только что лежали тела их уже раз убитых врагов теперь валялись груды грязного дурнопахнущего тряпья. Влад подошел, всмотрелся. Это были куклы - грубые подобия человека в натуральную величину, собранные из откровенного мусора. Здесь была дрянная, разорванная одежда, какие то тряпки, битое стекло и мятая жесть. Костяные пуговицы на уродливых головах изображали глаза. Чуть ниже, там где полагается быть рту, шла прихотливая вязь букв. На той кукле, к которой наклонился Влад было филигранно выписано - "Босх". Чуть дальше лежал "Пиночет" и на оторванном от туловища рваном мешке без глаз с трудом читалось надпись "Рябов". Не оставалось сомнений, что на полыхающем сейчас жарким пламенем чучеле неизвестные вывели "Кобольд". -Куклы, чучела! -Это морок. Сделали чучела и придали им подобия убитых, - сказал Дивер, я теперь понял. Вот только как они... -Гляньте-ка! - позвал Владислав. Он наклонился и аккуратно двумя пальцами подцепил что-то с уродливо искривившейся шеи чучела Босха. В свете фонаря ярко блеснуло - золотая цепь, инициалы А.П.К. -Стрый не знаешь, кем был Босх по отчеству. - Спросил Влад. -Вроде Петрович... ну да, Петрович. -Его вещица. -Так и должно быть, - сказал Дивер, - чтобы оживить им надо было вручить чучелам что ни будь из вещей покойников. Давайте-ка посмотрим. Поворошили немилосердно воняющие гнильем куклы: у Рябова обнаружили бумажник из дешевого кожзаменителя, внутри фотография - два женских лица, оба улыбаются. Весело и беззаботно. Давний снимок. -Жена и дочь, - сказал Влад, взглянув, - я их знаю. Чудо, что он их не убил. -Так что же, этот бумажник был ему дорог? - Дивер удивленно качнул найденной вещицей. -Любовь! - едко сказал Влад, - временами принимает такие формы... У Николая нашли старинные позолоченные часы, с промятой крышкой. Влад приложил к уху, потряс, сказал: -Не работают. -Конечно не работают, - тихо произнес Стрый, забирая часы и глядя на инициалы на внутренней стороне крышки - Н.В и Е.М - прочитал он, - это мы. Когда нам было лет по десять, он стащил эти часы. У старого такого деда, нашего с ним соседа. Этим часа наверное лет сто, но уже двадцать лет как они не ходят. Николай... очень гордился этими часами, что он смог ими завладеть. И... мы тогда друзья были, не разлей вода, вот и выцарапали на крышке свои инициалы. В знак вечной дружбы, - он горько ухмыльнулся, - Я думал он их продал, когда... когда начался тот морфиновый угар. Он все продал, даже мебель. А часы, получается, сохранил. Ценил. Помнил... - Стрый неожиданно моргнул, накатило на него, а потом вдруг резко вскинул голову - А эти взяли их!! Чтобы начинить ими куклу и заставить меня убить Кольку еще раз. Твари! Твари!!! - он сжал часы в руке, доберусь до вас!!! - заорал Стрый, - доберусь, твари, и тогда... -Тихо, Стрый, - Дивер встряхнул Малахова за плечо, - не время месть кровную устраивать. Отомстишь, если дело выгорит. Стрый только головой качнул, и сунул часы во внутренний карман, поближе к сердцу. А через пять минут стало понятно, отчего так воняет догорающее чучело Кобольда. Просто среди ветхой ткани горел еще пластиковый пакетик с димедролом капсулы шипели и плавились, распространяя вокруг евший глаза смрад. -Вот что у тебя самое дорогое, - мрачно сказал Стрый, - вот что у тебя было за душей, Кобольд. Горстка таблеток - единственно, что ты любил. Шакал! внезапно свистяще выговорил он и сильно пнул чадящее чучело. То поднялось в воздух и глухо ударило о противоположную стену. Пакет с димедролом выпал и остался дотлевать на бетоне. -Вот так бывает, - сказал Владислав, - Аж сердце захолонуло. Как их увидел. Всегда мертвяков, да духов боялся. Вы ж гляньте, им тут самое место. -Успокойся, Владик, - произнес Дивер, - это наверное капкан был. Тот, про который Никита рассказывал. Ножи тоже были настоящими - каждое мертвое чучело имело при себе давешнее лезвие, все покрытое рунами. -Могли убить? - спросил Дивер и у замершего в дверях Никиты. Трифонов медленно кивнул: -Дальше будет страшнее. -А нам не привыкать, - бодро сказал Дивер, шок его уже оставил, в отличие от остальных, - дальше идем. -А этот где? - спросил Владислав, - сектант. -Рамена? - Стрый еще раз легонько пнул подделку под Кобольда, - Его, как видишь, нет. -Ну ты жив, Стрый, ты с нами. А он то... Дивер стоял у противоположной двери, ведущей в катакомбы, махал рукой. Победа здорово подняла его настроение - Севрюк так и рвался в бой. -Все равно мы никогда не узнаем, - мрачно сказал Евгений Малахов, и зашагал к Диверу. Влад остался, глядя на разбросанные, издырявленные куклы. Такого ведь не бывает, не так ли? Чучела набрасываются на людей только в низкобюджетных ужастиках? -Столько загадок... - прошептал Влад и пошел к дверям. -Они был здесь, - четко сказал Хоноров, стоило Сергееву подойти, - ты почувствовал? -Да Евлампий, почувствовал. Они меня чуть не убили. -Плохо быть мясом, - продолжила жертва своего страха, - все стараются тебя... съесть. Влад сжал зубы и потащил Хонорова за собой в темноту подземелья. Впереди шел Дивер и Никита - луч их фонаря дико плясал, пытаясь охватить светом все помещение. Широкий коридор уходил куда-то во тьму. Вытертый до полного обесцвечивания линолеум на полу. Лампы в жестяных абажурах через каждый пять метров. Стальные двери по обеим сторонам. Здесь было теплее, чем на поверхности - стены плакали прозрачной холодной влагой и она прокладывала дорожки в бугристом бетоне. -Пыточные, - выдохнул Стрый, - здесь держали Евлампия. Дивер обернулся на Хонорова, но то не реагировал. Не чувствовал, полностью уйдя в свои полные черноты грезы. Справа дверь была наполовину открыта, видно было ее толщину, отнюдь не малую. Севрюк подошел, посветил внутрь. В луч света попал порядком подржавевший хирургический стол, какие то инструменты вокруг, пыль. Видимо этой зловещей механикой давно не пользовались. Луч фонаря скользил дальше, по угрюмым бетонным стенам, крытому все тем же линолеумом полу. У дальней стены обнаружился скелет, старый, снежной белизны остов, который однако и сейчас выглядел странно - у костяка были ненормально длинные ноги, с чудовищно деформировавшимися ступнями, и короткие обрубки ручек с детскими пальчиками. В пустых глазницах собиралась влага с потолка, так что когда свет попал на череп, они сразу зажглись желтыми мерцающими огоньками. -Он любил играть... - сказал вдруг Никита Трифонов, и ощутимо вздрогнувший Дивер поспешил закрыть камеру, так и не спросив, кому выпала незавидная судьба встретить там смерть. Быстро миновали катакомбы - пустые, темные, и множащие звуки шагов негромким эхом, словно где-то далеко-далеко резвится стая птиц. Ход в пещеры был неприметен, и выглядел как еще одна дверь. Не будь с ними Никиты, они без сомнения прошли бы мимо этой неприметной, покрытой лишаем ржавчины створки. Но Трифонов уверенно сказал: -Здесь. Севрюк подергал ручку - заперта. С отвращением вытер руку от налепившейся пушистой, как кроличья шерсть плесени. Спросил: -Дальше что? Стрый вынул ключи Босха, увесистую связку, и выбрав наиболее массивный и покрытый ржой, вставил в замочную скважину. Провернул, глухо щелкнуло и дверь слегка отошла от косяка. Посыпалась ржа. -Запасливый был Босх, пусть ему вертел кой куда воткнут, там где он сейчас оказался. - Произнес Степан. -Все для людей делал, - сказал с усмешкой Стрый, толкнул дверь и она растворилась в узкую штольню с выложенными известняком стенами. Потолок был низок. Через штольни шли долго, узкие однообразные коридоры, столь похожие друг на друга, что даже Степан, признанный знаток этих мест, зачастую путался и уступал место проводника Никите, который шел уверенно, руководствуясь непонятным своим чутьем, и не разу не ошибся. Они не попали не в тупики, не в природные ловушки-давилки, появляющиеся, когда потолок штольни уже достаточно обветшал, и при малейшем шуме и шорохе готов обвалиться на голову неосторожным. В штольнях было тихо, и прохладно, и только где-то в глубине породы нет-нет, да и скрипело что-то, сдвигались пласты земли. А однажды на полу нашли пустую ржавую склянку шахтерский прообраз керосинок, древний как Нижний город. И с каждым новым шагом в глубь земную, становилось теплее. -Ты знаешь, - сказал Владислав Диверу, - эта история с похищенным теплом... Получается как в сказке про проглоченное солнце. Дивер усмехнулся, спросил: -Думаешь тепло еще будет? -Будет жарко... если доберемся. -Тише... - прошептал Никита, - там впереди кто-то... Сбавили шаг, напряженно вслушивались, но звуки их марша все равно заглушали все остальные. Хромающий Мельников, и физически не могущий ступать тихо Евлампий - топот их так называемой разведки разносился далеко и, наверняка, служил для всех обитающих в штольнях отличной вестью, что в их обиталище вторгнулись посторонние. Прошли еще два десятка метров, и впереди замаячил перекресток - четыре хода, под острыми углами соединялись друг с другом. На полу валялся технический мусор, пришедший откуда-то из древних времен, когда пытались разрабатывать эти штольни. На перекрестке замерли серые звери, глаза их в свете фонаря припадочно горели зеленым. С белоснежных клыков капала слюна. Низкий горловой рык разнесся по штольням, стал многократно дробиться и искажаться, словно в подземелье собрались два десятка маленьких чудовищ. Дивер прицелился, но теперь уже Мартиков хлопнул по оружию ладонью, отводя ствол: -Ты что? Это те волки... вон как скалятся, значит одичали совсем. Звери сверили их зелеными глазами, а потом из глубин шахты появился еще один - полупрозрачный и источающий бледно голубой свет. Тоже оскалили клыки глядя Мартикову прямо в глаза, мол может мы больше не вместе, но не подходи, а то не ровен час, вернусь. -Все равно здесь нельзя стрелять, - сказал Степан Приходских, - Крепь дряхлая, в позапрошлом веке делалась. Пальнешь, на голову рухнет. -Ножики те зря не взяли, - произнес Дивер. -Вот бы сам и взял, а я к этой погани больше не притронусь, - заметил Стрый, глядя, как волки медленно отходят назад, во тьму. Звери были холеные, откормленные. Дождавшись, пока звери исчезнут в соседнем туннеле, Никита Трифонов уверенно вышел на перекресток, как обычно не сомневаясь, выбрал центральную штольню, там, где на полу просматривались ржавые остатки рельс. -Здесь они! - сказал вдруг Хоноров. -Кто? -Они залезли сюда уже давно. Долго скитались, хотели есть, но выхода так и не нашли. Их же никто не вел. -Да кто это? - спросил Степан. -Наверное те двое детей, из-за которых закрыли штольни. -Они здесь, - сказал Евлампий и был прав. За следующим поворотом обнаружились два людских костяка. Кости побелели от старости, а одежда истлела в прах, но размер говорил за себя, это были детские скелеты. Уже много лет, эти безмолвные стражи охраняли входы в пещеры. Дети были на верном пути, и уже почти смогли выйти из пещер. Благоволи им судьба, они бы смогли пройти лабиринты штолен и выйти на территорию завода, тогда еще работающего, и не промышляющего о крахе. Но не благоволила, сила составила ребятишек как раз на этой границе между пещерами природными и пещерами рукотворными - вечное предупреждение отважившимся зайти сюда сталкерам. Подле одного из скелетов блеклой горсткой угадывались остатки цветов. -Традиция есть, - пояснил Степан, - эта как веха, что ли... И группа оставила скелеты позади. Стены разошлись в стороны, потолок поднялся, пещеры были высоки и обширны, но пройти по ним долго не удалось. Никита Трифонов, неслышно шедший впереди споткнулся на ровном месте и упал бы, если бы Севрюк не подхватил его за шиворот. Лицо ребенка было искаженно, глаза закрыты. Он был не здесь - душой. -Мясо... мясо... - заволновался позади Хоноров. -Да что происходит? - вскрикнул Влад. -Они чуят... - мертвенным голосом произнес Трифонов, губы его едва шевелились, как у опытного чревовещателя, - Почуяли нас... скоро будут здесь. -Да кто, Никита? - крикнул Влад, - чумные, псы, тролли? -Все... и не только. Дивер кинул быстрый взгляд на группу, глаза его были дикие, Никита болтался в руке бывшего солдата, как неудачно сделанная кукла марионетка. -Нет! - крикнул Влад, - не успеем! -Не успеем, говоришь?! - заорал Севрюк, отбрасывая всякую маскировку, - а ну ПОШЛИИ!!! -Куда, псих?! - крикнул Мартиков, но их вояка уже бежал вперед, волоча за собой Трифонова, - Мальца та, куда потащил. -Нет, мясо, мясо, нет... - завыл буйно Хоноров. Влад уже бежал следом за впавшем в неистовство от крушения собственных планов, Дивером. Да, это был человек идеи, который поставив цель идет до последнего - выполняет или гибнет. И странно, на Владислава Сергеева, тихого книжника, тоже стала находить какое то безумное воодушевление, воинствующий пофигизм, когда наплевать на все, даже на собственную смерть. Да что там, в такие минуты кажешься себе бессмертным. Дивер заражал своим настроением, и вот уже Влад бежит следом за ним, чтобы успеть, добежать, и перехватить взрывчатку, пока те, подземные не успели дотянуть свои изуродованные изменением руко-лапы. И на бегу Сергеев завопил, сдергивая с плеча оружие. Бежать так бежать!!!