Трольхеттен

-А Босх-то в коленках слаб, - сказал кто-то из пушечного мяса - За спинами прячется... - и тут же получил по голове рукоятью Пм, после чего прилег без сознания на асфальт. По иронии судьбы он один из всех горе рекрутов и остался в живых, пролежав на земле всю стычку и очнувшийся лишь утром, в окружении трупов. -НУ?! - рыкнул Босх, - Я ЖДУ!!! Ряды сектантов раздались и вперед вышел брат Прана. Голову он повязал малиновой повязкой (передранной покойным гуру у самураев), а в руках держал станковый пулемет из которого свисали и волочились по земле пулеметные ленты. Брат Прана был мертвенно спокоен. Боевых мантр больше не пели. Прана раскрыл рот и рявкнул: -СМЕРД!!! - от его голоса качнулись ряды противников, и даже слегка попятились, - ЗА ГУРУ ТРУСЛИВЫЙ СМЕРД ТЫ ПРИМЕШЬ СМЕРТЬ, И ДА УЗРИТЕ ВЫ ВСЕ СВЕТ ИСТИНЫ!!! После чего надавил на спуск пулемета, и надо понимать огонь из его дула и был пресловутым светом истины. С этого все и началось. Большая часть пушечного мяса полностью оправдала свое название и приняла пули предназначающиеся солдатам Босха. С диким звериным криком толпа сектантов рванула вперед, одновременно открыв огонь из всех имеющихся огнестрельных единиц. -ЗА АНГЕЛАЙЮ!!! - орал брат Прана, сотрясаясь от отдачи пулемета. Испуганные и попятившиеся Босховцы открыли пальбу в ответ. Уже полторы секунды спустя воздух на улице был до того густо насыщен свинцом, что, казалось, обрел вес. Пули цокали об асфальт, с тупым звуком вонзались в борта дорогих машин и с характерным чавканьем в людские тела. Рои маленьких свинцовых насекомых со злобным гулом проносились над головами во вспышке оранжевых искр находили свою цель. Грохот стоял такой, что недавняя собачья охота казалось безобидным детским развлечением с участием хлопушек. Пули вонзались в дорожное покрытие, с хрустом выбивая из него асфальтовую крошку. С грохотом разлетелись окна нижних этажей у всех ближайшим домов, а потом, не выдержав ударной волны, потекли сверкающим колюще-режущим серебристым дождем осколков, все остальные. В пострадавших квартирах кто-то орал, но его совершенно не было слышно. Панельные стены многоэтажек были мгновенно украшены затейливой вязью оставшихся от пуль выщерблин. В мгновенных вспышках ослепли фары всех до единой машин, а секундой позже сами четырехколесные друзья человека грузно осели на лопнувших шинах. Грохнула лампа в неработающем фонаре и поблескивающим снегом спланировала на головы сражающихся. Свинцовые болванки азартно косили вялую листву, с треском выбивали щепу из стволов. Фары погасли, лучи фонарей в дрожащих руках светили куда угодно только не туда, куда нужно, и ополоумевшие от страха пополам с боевой яростью стрелки лупили наугад, зачастую попадая в своих же. Пляшущий свет ламп и стробоскопические вспышки выстрелов придавали улице вид какой то апокалиптичной дискотеки. -ЗА АНГЕЛАЙЮ!!! - орали сектанты, вражеские пули попадали в них, они падали, и зачастую поднимались вновь, не обращая внимания на развороченный живот снова начинали стрелять. Руки окостенело давили на крючки и автоматическое оружие стреляло не переставая, выстреливая смертельные свинцовые подарки широким веером, косившим все и вся. Знамена сектантов повисли изодранными лохмами, и то и дело тонули в толпе. Улыбающийся гуру ловил пулю одну за другой, но мрачнее от этого не становился. -Мочи их всех, мочи!!! - заорал Григорий Кривников, по кличке Кривой, разряжая помповый дробовик раз за разом в беснующуюся толпу. Одна пуля ударила его в плечо, а после целая очередь пересекла грудь, вгрызаясь в бронежилет. Со звериным воплем Кривой рванулся вперед, но тот некстати свистнувший стеклянный осколок вонзился ему в правый глаз, после чего он и вправду окривел. В этот момент сектанты, наконец, добежали до рати своих противников и сошлись в рукопашную. В ход пошли ножи, вилы, и вообще все, что могло резать и колоть. Стреляли теперь в упор, глядя в безумное лицо ворога, били короткие очереди, кровь брызгала на искаженные яростью лица. Бранные крики и крики боли и ярости смешались в одну визгливую какофонию, прерываемую грохотом оружия. В беснующейся толпе тут и там мелькали серые милицейские мундиры - лица их обладателей были наполнены паническим ужасом, и единственное о чем мечтали теперь стражи порядка, это только живым выбраться из этой мясорубки. Напрасно. Озверевшие супротивники обрушивались на них со всех сторон и били беспощадно, с короткого расстояния. Шествующий посередине побоища и раздвигая его, как ледокол раздвигает паковые льды, брат Прана зычно проповедовал истину, не забывая просвещать из пулемета подвернувшихся еретиков. Пули свистели вокруг него, и кровь сочилась из двух десятков ссадин на могучем теле Праны, но ни одна не ударила его по настоящему, и казалось вовсе нет такой силы, чтобы остановить его величавое продвижение. -И узри, смерд! - говорил он и всаживал короткую очередь в зверского вида бандита со шрамом на скуле. Того отшвыривало в толпу, где он раненый, с проломленным бронежилетом быстро затаптывался ногами дерущихся, - Свет истины! продолжал Прана приголубивая следующего прикладом по голове. Кровь расходилась веером, покрывая лицо сектанта красной боевой раскраской. Уже через три с половиной минуты после начала сражения нельзя было понять, кто в кого стреляет. Больше того, в этом хаосе мечущихся лучей, вспышек выстрелов и сдавленных воплей невозможно различить ни побеждающих, не проигрывающих, да и не было таковых. Битва шла на уничтожение, и как в глобальной ядерной войне победителей здесь быть не могло. Хрупкий пятнадцатилетний сектант с обезумевшим взором всадил разболтанные ржавые вилы в горло дюжему бандиту с натугой волочащий один из трех Босховых пулеметов. Тот повалился назад, а оружие в его руках завелось длинной очередью, нашинковав свинцом сектанта, а также еще трех, имевших несчастье оказаться позади него. А потом владелец упал, и теперь пулемет бил в темное небо, как последний салют и его ровная дробь выделялась на фоне остальной канонады. -Свет истины!!! - вопила истеричная послушница Ангелайи, ударяя подвернувшихся плакатом своего обожаемого гуру. Когда об очередного врага плакат треснул и слетел с шеста, она горько заплакала и присела на дорогу, не замечая золотистых гильз от грохотавшего над ухом пулемета. Жильцы двух ближайших домов как один лежали на полу своих квартир, прикрыв голову руками от сыплющихся осколков, и с содроганием слушали как пули вонзаются в потолок комнаты и крошат в щепки подоконник. Безобидные комнатные растения ловили смертельные подарки и эффектно разрывались в облаке земли из цветочного горшка. Керамические осколки с пением рассекали воздух и разили не хуже, чем если бы были от осколочной гранаты. Алексей Крушенко, которому доверили гранатомет "Муха" уже в десятый раз по счету чудом избегал смерти. Пули буравили воздух перед его лицом, с визгом вспарывали одежду и в обширных рукавах его кашемирового пальто зияли две аккуратные дырочки калибра 7.62, опаленные по краям. Основная неприятность Крушенко заключалась в том, что помимо гранатомета никакого другого оружия ему выдано не было, а стрелять из этой пушки в густой толпе было откровенным безумием. Поэтому он, тяжко ухая, бил начиненным тротилом снарядом по головам каждого встречного, и скоро гранатомет густо заляпан чужой кровью, так что от вида размахивающего взрывоопасной дубиной нового неандертальца отшатывались даже почти не чувствующие страха сектанты. Тучный и низкорослый Босхов подручный по кличке Краб первым почуял, что выиграть в этой битве не удастся и решил перевести ход битвы в свою пользу. Пригибаясь под пулями и всаживая в загораживающих ему путь по три заряда из западного, предназначающегося для спецназа, автомата он добрался до одиноко возвышающейся на краю битвы зенитки. Дорогой джип покойного Кабана повторил судьбу своего владельца - вдохнуть жизнь в его изрешеченную до состояния дуршлага шкуру не смогла бы уже и бригада автомехаников. Топливо вытекало из пробитого в десяти местах бака и широкой парящей лужей растекалось по асфальту, пятная ноги дерущихся. Но зенитка была в порядке. Тарахтение пулемета смолкло, когда иссякли патроны и теперь обезголосевшее оружие торчало в небеса эдаким вороненым погребальным памятником. -В тебя, в тебя, в тебя!!! - орал кто-то и тут же оглушительно грохотал крупнокалиберный дробовик. Бешеная пляска лучей замедлялась, один за другим они гасли, или замирали, кода фонарь выпадал из мертвой руки владельца. Факелы по большей части валялись на асфальте, где недовольно шипели и парили. Где-то их пустили вход как последнее средство обороны, шпаря по выныривающим из тьмы лицам супротивников. Лупили теперь в основном на вспышки выстрелов, на мелькающие тени. Люди то и дело спотыкались о мертвые тела, падали, поднимались, стреляли с колена, выкрикивая в мерцающую тьму одним им слышные проклятия. В оранжевой вспышке воспламенилось топливо в одной из машин, а следом за ним и еще две, в ореоле пылающего дизельного топлива прыгнули в моросящие дождем небеса. Поле битвы на миг осветило, сражающиеся замерли, щуря воспаленные от едкого дыма глаза на возникшее пожарище, а потом когда, когда яростное зарево сменилось на тусклый тлеющий закат, продолжили с новой силой. Число воюющих сильно уменьшилось, большая часть теперь пригибалась, а то и вовсе лежа посылала грохочущую смерть в окружающих. Краб добрался до издырявленного джипа, и припадочно бормоча себе под нос, полез в его кузов, благо борт теперь был низок. Шалый световой луч вдруг высветил его приземистую фигуру, нелепо карабкающуюся на машину, а следом пришел пакет из десятка разнокалиберных пуль, ни одна из которых, впрочем, не задела удачливого подручного Босха. Сам Босх, пригибаясь, по-пластунски полз в сторону Центра, испуганно вздрагивая, когда шальная пуля буравила воздух совсем рядом с ним. Глава городской преступной группировки одни единственный сообразил, чем закончится сражение. Слаб в коленках? Ну и пусть, зато шкура цела. На миг он обернулся и заметил Краба, возящегося у зенитки. -Идиот... - шепнул Босх, - каков идиот, там же наши еще... Впрочем, там им быть оставалось не долго, а у Босха была своя цель - его бронированное по пятому разряду авто, все во вмятинах и несквозных дырках от пуль смирно дожидалось хозяина. Оставалось до этого чуда заказной технологии метров пять. Краб забрался к зенитке. Прямо над ним в небо торчали жутковатые спаренные стволы, как причудливая вороненая стела. Потными ладонями, он схватился за ручки и ожесточенно крутя, стал опускать прицел, направляя его приблизительно в сторону сражающихся. Воздух вокруг него пел от пуль, но Краб чувствовал упоение. Он был наверху, был царь горы и в руках у него были сдвоенные молнии разящие, которыми он, конечно, переломит ход сражения. С широкой улыбкой маленького ребенка дорвавшегося до заветной игрушки, он придавил спуск. Громогласное тарахтение зенитки сменило умолкший пулемет, а в ряды бьющихся словно врезалась огненная все и вся срубающая коса, портативная извивающаяся молния. От близких разрывов закладывало уши. Сам того не зная, первой же очередью Краб уничтожил половину собственных сотоварищей, из-за чего сектанты получили моментальный численный перевес. В нос шибал мощный запах пороха, зенитка в руках пела, неся смерть врагам, а Краб ощущал себя грозным и жестоким богом войны, как на крыльях парящим над беснующейся толпой. Босх дополз до машины и стал открывать водительскую дверь, и в тот же момент острый иззубренный осколок пробил ему мякоть ноги и звонко звякнул об оголившийся колесный диск. Со сдавленным причитанием Босх сполз обратно на землю. Что-то подсказывало ему, что отсюда надо убираться немедленно, пока еще есть время. Дергаясь, как обезножевшая мокрица всесильный (после Ангелайи) глава городских бандитов, забрался в кабину своей машины. Руки его дрожали, когда он пытался вставить хитрый цифровой ключ в замок зажигания. Посередине шумной, неиствующей, как на картинах седьмого круга Дантова ада, исполненных мастером гравюр Босхом, битвы, случайно встретились двое. Работающий как заклинивший автомат своей дубиной Крушенко, и флагман сектантов брат Прана, из которого жизнь уходила вместе с двумя десятками огнестрельных ранений. Последняя пулеметная лента волочилась за его жутким оружием и сражающиеся то и дело наступали на нее, вызывая у обладателя гневный раздраженный рык. Ствол пулемета раскалился докрасна и теперь тлел в ночном воздухе как исполинская сигара. Брат Прана был страшен и покрыт кровью. На лице его блуждала кривая ухмылка хищника, и один вид его внушал страх даже соратникам по секте. Хлещущая огненная плеть зенитной снарядом обошла его стороной, словно он и вправду был заговорен. Босх завел отлично отрегулированный двигатель своей дорогой непробиваемой машины и звеня и искря дисками, сорвался с места побоища, с содроганием слушая, как чужие, девятимиллиметровые и не только, подарки глухо стучат по кузову вслед. Он успел как раз вовремя. Увидевший перед собой окровавленного дикаря с чудовищным пулеметом в руках, Крушенко окончательно потерял контроль над собой. Ему пришлось пробивать через толпу со стальной дубиной в руках, он видел, как трескались черепа тех, кто имел несчастье попасть под это орудие убийства. Он был с головы до ног покрыт чужой, страшно пахнущей кровью. А где-то впереди заходилась смертной дробью кошмарный авиационный агрегат. И совсем рядом оскалившийся антропоморфный силуэт с пулеметом в руках и лишь миг отделяет тебя от смерти. Брат Прана вытолкнул из пересохшей глотки отрывок из проповеди. Громко кричать уже не получалось - голос сорвал, да и силы убывали на глазах. Скрюченное человеческое существо с покрытым гарью и кровью лицом, на котором горячечно блестели белки - это был враг и его надо было отправить в нижний мир, следом за предыдущими. Пулемет в руках весил, казалось, тонну, он тоже охрип, и его стальная глотка раскалилась и светилась нежно розовым светом. Покачиваясь, сектант сделал шаг и, не замечая того, наступил на брошенный плакат Ангелайи. Нервы у Крушенко не выдержали. Он знал, стоящего рядом исполина не завалить ударом дубины, ему нужно что-то мощнее, сильнее, ему нужен... И он вскинул к плечу гранатомет, и взвел его заученным движением. Брат Прана все еще нацеливал пулемет. В замкнувшем накоротко мозгу Крушенко вспыхнула короткая злая радость, а потом гранатомет коротко рявкнул, и дернулся у него в руках, посылая снаряд мимо плеча сектанта, а дальше в насыщенную пальбой ночь. Прана даже не заметил этого, пулемет в его руках плюнул короткой злой очередью и навеки оборвал земной путь Алексея Крушенко. Когда автомобиль Босха отдалился на двадцать пять метров от побоища, хищной фурией просвистевший через всю улицу снаряд ударил в зенитку и частично в Краба. Хлопнул взрыв, синеватой огненной пленкой покрылся разлитый бензин, а потом оглушительно сдетонировали оставшиеся в обойме зенитки снаряды. Взрыв был грандиозным, титаническим. В единой мощной огненной вспышке потонула вся Центральная улица, а суетящиеся на ней люди высветились мгновенно резкими черными силуэтами. Исполинский огненный язык на месте джипа Кабана рванулся вверх и лизнул сморщившиеся небеса. На тридцать секунд на Центральной улице перестал идти дождь весь обратившийся в пар. Исковерканные до полной неузнаваемости стальные осколки вперемешку с горящим порохом и бензином смертной шрапнелью прошлись по улице, круша и корежа все на своем пути. Несущая пламя ударная волна подхватила оставшихся участников побоища и как пушинки понесла их вдоль улицы. Кто-то упал на землю, объятым пламенем, в окружающих домах разом вспыхнуло два десятка пожаров, да во всем квартале оконные рамы заплакали серебристыми стеклянными осколками. Режущий глаза яркий вулкан на месте сгинувшей машины поутих, разошелся красноватым насыщенным багровыми всполохами грибом. А потом с небес пошел стальной дождь из маленьких и больших железных осколков, рваной ткани, стекла и обгорелых частей человеческих тел. В наступившей после разрыва тишине печально стучал этот дождь, гремел железяками и предметами людского обихода. Брякнулась и задребежала по асфальту хромированная надпись "Додж" - все, что осталось от машины убиенного ходока. Финалом к этой боргильдовой битве послужил мягкий шлепок растрепанной тушки голубя, подбитого шальным осколком где высоко в дождливом небе. Побитая машина Босха, треща по своим усиленным бронированием швам, скрылась за поворотом, роняя на землю тлеющие яркими светляками осколки чего-то неопределимого, то ли металла, то ли чьей то сгоревшей одежки. В глухой ватной тишине прошла дождливая ночь, и уступила место у вселенского руля, такому же дождливому сероватому дню. Первые его слабенькие робкие лучи коснулись вымокшей земли и осветили картину побоища. А еще через некоторое время стали собираться горожане - такие же робкие, притихшие, они вполголоса перекидывались впечатлениями. Чуть в стороне рыдала команда плакальщиц, состоящая в основном из родных и близких убиенных. Эти вопить начали еще до зари, и собрались продолжать и весь следующий день. Кто-то в стороне подбивал итоги. -Я ж такое только в Сталинграде видал, вот те крест! - говорили в толпе, но прям война! -Стены то, стены гляньте! Дыры везде! -Будто бомбили здесь... -Черт, и колонку своротили! Где теперь воду брать?! -Аа-ай сердешные вы мои, и што вас в секту несло, за каким резоном, а?! Жирное черное пятно перегородило Центральную зияя немалой воронкой посередине. Сверху оно выглядело как исполинская уродливая печать, навсегда оттиснутая на угрюмом лике города, печать под приговором, моментально разделившая бывших земляков на живых и мертвым. Рваные перекрученные осколки металла усеивали округу, странным образом обнаруживались в самых неожиданных местах, посверкивая из стен домов и посеченных стволов деревьев. И кругом лежали трупы, обгорелые, изуродованные до полной неузнаваемости, многие скрючились, а у некоторых оружие частично вплавилось в тело. Жар был нешуточный. Руки, ноги, головы, почерневшие части бывшие когда-то целыми людскими телами. Почерневшие остовы машин лежали друг подле друга, как костяки вымерших доисторических животных. В небо печально глядело полурасплавленное противотанковое ружье, которое по-прежнему прижимал к груди обратившийся в головешку владелец. -Ну прям как напалм... слышь Санек, когда напалм, то точно так обгорают. Тут и там, между тел валялись флагштоки оставшиеся от сгоревших знамен и закопченные плакаты с Просвещенным гуру. Сморщенная старушка подошла к сохранившемуся целиком телу, поверх которого лежал один из плакатов. Гневно плюнула на лицо Ангелайи: -Что натворил, ирод, мертвый! Сколько детей на смерть повел?! И в ужасе отшатнулась, когда плакат вдруг шевельнулся. Потом она рассказывала, что ей показалось, будто сам Ангелайя попытался вылезти из плаката. Обгорелая, истыканная пулями фанера сползла и открыла удивленное до крайности лицо того самого тела, что оказалось живым и почти не пострадавшим. Это и был тот дерзкий представить пушечного мяса, всю бойню пролежавший под надежно укрывшим его плакатом. Удивление его было большим и всеобъемлющим, как Енисей в пору разлива. Любители подбивать итоги уяснили одно - последняя власть покинула город. В огненной мясорубке сгинули лихие вояки Босха, держащие в своих руках все торговые точки, погибли все до единого послушники Просвещенного Ангелайи и никто уже не заплачет над уходом единственного ребенка в страшную секту. Сгинули и остатки бежавшей официальной городской управы - семеро милиционеров и пятеро ОМОНовцев, тела их ровным слоем перемешались с бандитами и сектантами, слившись в последнем всепроникающем объятии. На душе у горожан было странно и пусто, пахнущий гарью ветер свободы не кружил им головы, а лишь навевал еще большее уныние. -Теперь все... - сказал кто-то, и все поняли, что да, город и все его жители вступили на какую то финишную прямую. Долгий их путь почти завершен и теперь нет пути назад. В окружающих домах по-прежнему горели пожары, беспрепятственно выжигая одну квартиру за другой - их никто не тушил. Насмотревшие горожане побрели прочь, по домам. Мимо них с чемоданами, забитыми до отказа, спешили те, кому жить было уже невмоготу. Они уезжали. Куда? Хоть бы одни сказал, но они лишь отстранено улыбались и спешили прочь к своему непонятному светлому будущему. День выдался удивительно холодный, и таким же был следующий. А с утра ударил заморозок. Когда отключились телефоны, никто уже и не удивился. По ночам город стал напоминать Ленинград в годы блокады - тихий, холодный, пустой. Нет больше костров, нет веселых песен и быстрых знакомств. Только прошмыгнет иногда пугливый прохожий со стилем в кармане. Тень Исхода, безносым обличьем маячила в сознании, не уходила и уходить не собиралась. Вместо звонков стали ходить друг к другу в гости и говорить лицом к лицу. У богатеев стало высшим шиком содержать десяток курьеров, которые как можно быстрее переносили сообщения. Причем чем больше был штат разносчиков, тем лучше. На заправленных дизтопливом автомобилях, вооруженные подобранным скорострельным оружием, разъезжали они по городу, и простые горожане испуганно шарахались, стоило им увидеть эти быстро несущиеся дилижансы. Но люди жили, продолжали жить, и находили в этой жизни свои маленькие радости, и маленькие горести. Ссорились и ругались, дружили и влюблялись, расходились и сходились вновь. Просто потому, что люди всегда остаются людьми, в какую бы ситуацию их не поставит судьба. Вот только людей этих, с каждым днем становилось все меньше и меньше.

* * *

Любовь, что бабочка: во-первых в неволе долго не живет, а во-вторых с ней происходит все то же самое что и с этим насекомым только наоборот - она имеет свойство закукливаться и некоторое время спустя из куколки вылезает нечто ничуть не похожее на исходный объект, и к тому же весьма неприятное, умеющее жрать, гадить и ничего больше. Так бывает. Еще корабль любви часто бьется о быт, почти всегда бьется о быт, что лишний раз доказывает - происхождение сего чувства явно потустороннего характера. Не потому ли рутина так часто заедает, даже самые вдохновленные и романтичные натуры. Проходит год, два, три и, посмотрите - где тот полет мысли и буря чувств?! Где нежные охи-вздохи и предложения притащить щербатую луну с небес? Где те милые, слезоточивые и словно вытянутые из пошленькой мелодрамы посиделки над рекой и чтение тут же забывающихся стишков вслух? Спросите у Александра Белоспицына - большого знатока данного предмета, которого за всю его несчастную и беспокойную жизнь не приголубила ни одна особа женского пола, исключая, разве что, его собственную мать. Разочаровавшийся во всем и вся скажет он вам - нетути! Сгинули, пропали, растворились, как уходит утренний вязкий туман, разгоняемый лучами набирающему силу солнышка, которое и высвечивает все с беспощадной, отрезвляющей ясностью. И килограмм макияжа на приевшемся лице любимой, и рыхлый животик бывшего поэта, а ныне здорового прагматика, потягивающего пиво у телевизора. И так бывает. Так есть почти везде, скажет вам Белоспицын, еще тот Белоспицын, которого судьба еще не свела с врачевателем душ человеческих Владом Сергеевым. Хотя если поискать, если хорошо поискать, можно и опровергнуть его подростковое неуверенное суждение. Но это если поискать. Сколько то дней минуло с тех пор как он встретил ее на той скамеечке в парке? Да он не помнил, знал, что было это в середине лета, и вокруг было совсем не так уныло как сейчас. Они поняли, что друг без друга жить не смогут, у них было сильное и красивое чувство, так что про эти пылающие отношения можно было снять фильм - ту самую пошленькую, но слезливую мелодраму. Он дарил ей цветы. Читал стихи, которыми естественно увлекался с отрочества (но никому не показывал, считая эту плохо срифмованную банальщину криком души, с кровью выдавленным из сердца), даже втайне от возлюбленной нарисовал ее портрет на толстом бумажном листе, увлеченно орудуя пером и черной тушью. Получилось не очень, но он решил, что это замечательный портрет - о да, он считал себя очень талантливым, талантливым во всем, он разрывался на части пытаясь следовать этим талантам. Нарисованный портрет он сложил вчетверо, а потом еще в два раза и носил в своем бумажнике, иногда трепетно проводя по шероховатой бумаге рукой. Некоторое время спустя он достал портрет, развернул его, и с досадой обнаружил, что лицо подруги жизни теперь испещрено прямимы и широкими, как панамский канал морщинами, там где бумага слежалась на сгибах, изза этого изображенная выглядела словно ее рисовали на кирпичной, солидно порушенной стене. Но сил выкинуть картинку он так и не нашел. Он пел ей песни, думая, что обладает хорошим голосом (ночами он обожал петь сам себе, приходя от собственных неблагозвучных голосовых переливов в полный восторг). Песен он знал много, и даже умел подыгрывать себе на гитаре, так же фальшиво, как и пел. Но в умении преподнести себя зачастую играет главную роль даже не талант, а пустой гонор и возвышенное самомнение, да еще может быть умение изрекать прописные истины с глубокомысленным видом. А что она? Она принимала все это как должное. Хлопала в ладоши и плакала тайком, когда ей приносили цветы (ярко красные розы, а плакала после того, когда их оказалось четное число, как для покойника - оказалось он не знал сколько полагается дарить). Ей очень нравились его стихи, они завораживали ее и она уносилась куда то вдаль, в широко раскинутые лазурные выси своих фантазий. Потом она говорила ему, что эти стихотворные строки прекрасны и он наверняка в будущем станет известным поэтом, и все его будут почитать, и он будет зарабатывать много денег - да, денежный вопрос был для нее если не на первом, то точно на втором месте. На самом деле смысла в читаемых стихах она не улавливала, а завораживало ее в основном от тембра его голоса. То же казалось и песен, хотя фальш зачастую резала ее слух. Он считал ее богиней, он говорил, что она отлично разбирается в исскустве, он приносил ей умные книги и она забирала их, и долго читала, находя их нудными и неинтересными, но все же читала, чтобы доставит удовольствие любимому. И на частых свиданьях с ним говорила про то, как ей понравились эти заплесневелые сонные труды. Она вела себя как нормальная женщина - в меру чувственно, в меру расчетливо с житейской хитринкой. Она и была нормальной. Была обыкновенной. Какое то время они еще гуляли по ночам, хотя в последнее время городские темные улицы, припорошенные дождем, обладали всем очарованием дохлой змеи. Смотрели на темные массивы домов, на проглядывающую сквозь тучи мутную луну. Смотрели и почти не замечали окружающей разрухи, увлеченные друг другом. Все последние городские потрясения прошли мимо них, едва задержавшись на краю сознания. В середине августа он переехал к ней домой. Она не могла - у нее была больная мать, страдающая параличом телесным и одновременно параличом сознания, преждевременно уйдя в ту чудесную страну, где каждый день все новое, которая и называется маразмом. Он принял все с покорностью, он понимал, все понимал. Тем более, что квартира была трехкомнатная и до третьей комнаты не доносились стоны сбрендившей бабки. С той же покорностью (и огненным энтузиазмом в сердце) он каждый день ходил за водой, а, как-то раз, приволок печку буржуйку, отхватив ее перед самым носом жадных скупщиков. Он наконец чувствовал себя человеком, чувствовал сильным. Черные шоры спали с его глаз и открыли этот прекрасный, медленно ветшающий мир во всей его мрачной красе. Он упивался этим. Вот только... почему в последнее время на глаза стали наползать другие шоры - серые? Сколько же прошло времени с момента их встречи? Почему ему кажется что много... так много?

7.

-Ну так что? - спросил Влад, - Все?! -Что, все? - в голос ответил ему Дивер. -Все тут? -Дык это, тут вроде больше никого быть и не должно, - молвил из угла Степан Приходских. Крошечная единственная комнатка Владовой квартиры вдруг оказалась плотно забита людьми, так что для их обустройства уже не хватало диван-кровати и пришлось в срочном порядке транспортировать из кухни две разболтанные табуретки. На них и устроились гости. Сам Влад занял кресло перед умолкшим навсегда компьютером, Севрюк вальяжно развалился на диване, а на табуретках устроились сталкер, да примолкший Саня Белоспицын, под глазами которого пролегли темные нездорового вида, круги. За окном моросил дождь. Массивный Дивер, под килограммами которого диван жалобно поскрипывал и жаловался на свою тяжелую диванью судьбу, повел головой, недовольно шмыгнул носом: -Амбре у тебя тут... -Так что делать то, - произнес Влад, - с тех пор, как слив забился такая жизнь началась, что хоть за город, хоть на тот свет. Правда, Сань? Белоспицын кивнул с видом мученика. -Ну у меня, положим, так же, - сказал Степан, - сортир больше не фурычит, а то и пытается все обратно извергнуть. Заткнул я слив гаду фарфоровому. Но вонь, то вонь! - тут он удивленно полуобернулся к Диверу - а у тебя, что, не так? Дивер вздохнул барственно, перекинул ногу на ногу, и, глядя в потолок, молвил: -У меня не так. - И предупреждая вопросы быстро добавил - скворешник у меня во дворе... по типу дырка. -А... - протянул Белоспицын и посмотрел на Севрюка с откровенной завистью. -Что вздыхаешь, накрылся прогресс, - сказал Сергеев, - словно и не было последних ста лет. Даже хуже стало. У кого скворешников нет, те на улицу бегают, ночами под деревьями пристраиваются. -А слышали? - вскинулся сталкер. - Говорят, в Верхнем банда орудует, специализируются как раз на таких. Человеку невмоготу, выйдет ночью из дома по нужде, ключи с собой возьмет. Присядет, а тут эти, сзади набрасываются. Ключи отбирают в миг, а без штанов, как с ними повоюешь! Квартиры полностью вычищают. -А ловить их не пробовали? - спросил Саня. На него поглядели снисходительно, как на давшего неправильный ответ на задачу по арифметике, но все же старательного, ребенка - и вправду, кто же будет ловить, если властей не осталось? В городе царила полная анархия и каждый был сам за себя. -Мне интересно другое, - сказал Дивер, - кому они натасканное толкнули? -Был бы товар, а идиоты всегда найдутся. Деньги то еще в ходу? -А как же, без разбору берут рубли и валюту, меняют по произвольному курсу. Причем у каждого менялы курс свой. Гонять то их некому. Только убивают их иногда, но это, небось, сами обманутые счеты сводят. Кто поумнее, тот золото скупает, но вот беда, в ювелирных лотках бижутерия вся ушла. Что не дограбили, то скупили. Народ кубышки роет в огородах, прячет на черный день. -А счас что, белый? - спросил Саня Белоспицын. -Счас, Санька, такой день, - молвил Степан - что и не поймешь какого цвета. Серо-буро-малиновый с пупырышками. -Как поняли, что золота нетути, равно как и других драгметаллов, включая медь, - продолжил Севрюк - бросились скупать недвижимость. Ореховых итальянских гарнитуров смели сколько - жуть. Некоторые по три штуки брали - одинаковых. Машины пытались продавать, а все никто не брал. А еще квартиры покупают... или попросту забирают, у больных да увечных. Стариков, почитай, всех на улицу вытряхнули, в дождь. -Да, стариков, это неправильно... - протянул Приходских - не собаки же они, в конце-концов. -Один нувориш, как раз вчера к вечеру совсем головку потерял. Скупил пять типовых квартир в трущобе в Нижнем городе. Сам - один как перст, не жены не детей. Но купил - капиталы боялся потерять! И что же, сегодня с утра в этом доме пожар! Все пять клетушек выгорели просто дотла - тушить то некому! -А он что? -А этот поплакал, волосы на голове порвал да и сгинул прочь из города. Куда? Да туда куда и все остальные? -Знать бы куда они уходят! - произнес Влад - но ведь сами то знают, с такими лицами уезжают словно им прямая дорога на Гавайи. Белоспицын покивал сам имел четь наблюдать. -Совсем ополоумел народ. - Добавил Дивер - впрочем, причина на это есть... -Ага, когда сортиры не работают, - ухмыльнулся Степан - это тебе не какой то там свет или газ. Это, брат, насущное. Лиши человека сортира и он уже, получается и не человек вовсе, а дикое животное. -Вы это бросьте, про сортиры, - хмуро сказал Владислав, - не про сортиры ведь собрались говорить. Рассказывайте, давайте, что с кем случилось. Не первый же раз собираемся. -Меня убить пытались, - просто сказал Саня. Все удивленно повернулись к нему, Дивер сбросил с себя вальяжность, потерянно мигнул. -Тот же? -Нет, не тот. Этих двое было. Лица тупые, злобные. Гопота! Встретили у площади, прижали, думал не уйду. Но... вывернулся как-то. Мне ж не привыкать. Бежали за мной, почти до Школьной, только потом потеряли. Степан ошарашено покачал головой, сказал: -Значит не зря мы это... набрали? - и кивнул в сторону оружейной пирамидки, устроенной из единственного в комнате стула. Арсенал впечатлял. Россыпь из почти десятка пистолетов разных конструкций (превалировали в ней в основном ПМ и ТТ но были настоящие раритеты), помповый вороненый дробовик без ручки, два АК-47 с облизанными до черноты пламенем, прикладами, именной хромированный револьвер с инициалами А.К.Р в прошлой жизни принадлежащий Кривому, хотя об этом никто не знал, старый обрез с четырьмя жизнерадостнозелеными картонными патронами, да новенький, блестящий, свежей смазкой и инвентарным номером "ингрем" с двумя запасными обоймами. Это последний выглядел в окружении Владовой убогой квартиры особенно дико, словно здесь снимают фильм о трудовых буднях западных наркоторговцев. Подобрано все это было возле центра на следующий после тамошнего побоища, день. Трупы никто не убирал, за исключением сомнительных счастливчиков из числа родственников погибших, которые отыскали в кровавом месиве останки своих павших за правду чад. Такие были все вытащены и самолично захоронены на городском кладбище. Многочисленные уцелевшие стрелковые единицы, лежавшие посреди оставшихся неопознанными постепенно растащили прижимистые граждане, большая часть которых до этого дела с оружием не имела. Влада и Белоспицына вид этого угрюмого арсенала нервировал, Дивера - нет. Напротив, он взирал на оружие чуть ли не лаской, напоминая, что были времена когда он воевал не только в астрале и не только с силами абстрактного зла. -Так может это простые были... грабители? - спросил Дивер, - Мало ли их теперь развелось, людей вон режут только так. -Ага, простые! - возмутился Белоспицын - Ножики, то у них были - во! - и он махнул рукой в сторону Влада и компьютера, возле которого валялось антикварное орудие убийства, опасно поблескивая отточенным лезвием. -Табельные, что ли, у них ножи получаются! - сказал Севрюк - да сколько их вообще? -Знают про тебя? - спросил Владислав, - знают, что ты отказался от их задания? Саня только пожал плечами и поник. Сказал: -Знают не знают, - в одиночку на улицу я теперь не ходок, даже с этим! он покосился на грозный арсенал. -Никто не пойдет! - Севрюк завозился на диване, устраиваясь удобнее, бедная мебель поскрипывала в такт его движениям, - теперь будем держаться в месте, а то вон сколько одиозного народа набралось! Давече на улице ко мне пристал один - сам маленький бородатый, а глаза, как у бешеного таракана. Подошел ко мне, проникновенно так глянул и говорит "Что, не дает покоя тебе химера твоя?" Я мол, какая химера? А он мне: "да не скрытничай ты, по глазам же видно - что-то знаешь!" А что я знаю, только видение было мутное! Ни про химеры, не про что там - ни сном ни духом. -Стой! - вдруг сказал Степан - да ведь мне он тоже встречался Гном такой бородатый! Он в очках был? -Без, но глаза щурил близоруко. Меня видел явно с трудом. И назвался еще как-то заковыристо, старое такое имя, из моды вышло. -Евлампий, да? - спросил Степан. Дивер кивнул, посмотрел заинтересованно. -Евлампий Хоноров, - произнес Приходских - знаю я его. Он же тоже в пещеры лазил, искал какую то муть. В книжках про нее вычитал, и загорелось у него. На голову стукнутый был уже тогда, в такую глубь залазил, откуда гарантированно живыми не возвращаются. -А там есть и такие? - спросил Белоспицын. Степан адресовал ему еще один снисходительный взгляд матерого специалиста зеленому лопоухому новичку: -Там, паря, такие места есть - близко даже не подходи! Вот "бойня", например: с виду труба, как труба, а кто туда залезет, тот мигом в кашу, кожа, не поверишь, как живая с телес сползает! Кровищи - море, да только она в трубе не задерживает, потому как под наклоном она, и назад течет, к нам то есть. Как прости-прощай, последнее. Колебания там, какие то. -А этот? -Что этот? Он вылазил всегда, говорю ж. Может, хранило его что? Не знаю... Не мудрено, что трехнулся он. -А я оборотня видел... - вдруг тихо сказал Влад. -Эк, удивил! - усмехнулся Белоспицын - Оборотня он видел. Ну и что? -Как ну и что? -Чего такого, его многие видели, оборотня твоего. Да сам же в "скважину", в помойный этот листок, тиснул статейку. -Так то в "скважину"! Туда по штату положено бред всякий гнать! - почти крикнул Влад, - а этот живой был. И... думающий. Дивер вздохнул, поднял ладони: -Тише, Славик, тише! Действительно, что такого в этом оборотне. Не съел же он тебя, в конце концов? Да я и сам на что-то подобное наталкивался. Ха, да у меня в подполе какая то тварь живет. Типа крота, только больше, и глазищи красные, умные. Страшный, но мирный! -Это ты слюнявчика себе завел, - повеселев, сказал Степан - они под городом давно живут. То ли от крыс, толи от ежей произошли! Ласковые! Мы их подкармливали... вот если б не слюнявили так... Влад бешено замотал головой, Белоспицын совсем съежился на своей табуретке, так что стал похож на отощавшего кочета, неудобно устроившегося на жердышке. За окошком капал холодный дождик - печальный вестник надвигающейся осени, каковая, без всяких сомнений, ожидалась в этом году ранняя. Было тихо, и слышен лишь шум деревьев, словно дело происходит не в городе, а загородом, посреди буйных шумливых дубрав. -Тихо то как... -Как в лесу. -Вот помню выезжали на Волгу, рыбачить... Так там же бор, то же самое, по вечерам тишь, как будто затычки в ушах. Сердце бьется и то, за метр слышно! -А заметили, народу как мало на улицах. Куда делись - в спячку, что ли впали? -Может вуаль на них действует? -Какая вуаль? Просто из города сбежали. Кишка тонка оказалась. -А у нас? -Стойте! - сказал Влад, - подождите. Мы ведь не зря тут собрались, так ведь? Хотели решить, что делать дальше. -А что тут решать, Владик. У нас два пути: один, это оставить все как есть, и жить дальше... -Это я не смогу, - молвил Белоспицын с тяжкой печалью - не доживу, небось. -...а второй... второй это бросить все к слюнявчиковой матери и линять прочь из города. Как остальные. -Линять? - спросил Владислав - Куда? -Туда где нам не будут угрожать вспороть живот ритуальным ножом, произнес Дивер - по-моему вполне весомый повод, чтобы поскорее покинуть город. В конце-концов я уже давно это предложил. -Город сошел с ума. Целый город сошел с ума... -Не тушуйся ты так, Саня, ни к чему это. -Вот выберемся, на Волгу тебя свожу. Там такие сомы - во! Не поверишь. -...собачьим эти подземелья. Выберусь, капусту буду разводить, как дачники. -Кстати что с дачниками? -Их провал напугал, - сказал Севрюк - по ночам оттуда какая то гнусь полезла. Стала дачи громить, на хозяев нападать. Говорят кого-то уволокли. Так, что нет там почти дачников. Все у нас, в верхнем городе. Некоторые даже бомжуют. -А я тут одного видел! - добавил Степан - в зипунке, в треухе, драном, в башмаках каких то столетних - и бежит! Представьте себе, бежит вдоль улицы все дальше, дальше и словно усталости не чует. Ну, прям бегун-марафонец! Так и скрылся с глаз бегом! Вот оно как бывает... Влад обхватил голову руками, слушая излияния соратников. Те просто не закрывали рта, подробности городской жизни, иногда смешные, иногда безумные, чаще абсолютно безумные били из них мутным фонтаном. При том сами гости вещали азартно. Помогая себе жестикуляцией, словно пересказывали горячие подробности недавно виденного модного кино, а не реальные, имеющие под собой почву, слухи. Нет, не это ожидал Владислав, совсем не это. Глядя на этот любительский спектакль состоящий из четырех буйных монологов, как-то не возникала уверенность в завтрашнем дне. Да и будет ли он? -А Босх то, Босх. Собрал армию, по улицам протопал аки Саня Македонский, а потом загубил всех до единого. -А сам? -Ну и сам значить сгибнул, да только и сектантов всех за собой уволок. Плюс на плюс, значить, замыкание короткое будет. -Скорее минус на минус, все одно без них всех легче. -Стоп, - произнес Влад - я грешным делом думал, что угрожают нам именно сектанты. Но ведь, тебя преследовали уже после бойни, да Сашка? -После... Да и не из секты они были. Во всяком случае, не из той. Это все те, из "сааба", их затея. -Да кто они такие, эти в "саабе"?! - воскликнул Дивер - только и слышу, "сааб", "сааб"! -А ведь я с ним тоже повстречался, - сказал Влад, - черное тонированное авто. Они меня чуть не сбили совсем рядом отсюда - на выходе из двора. -И до тебя тоже пытались добраться? -И чуть не добрались. А второй... - Произнес Владислав медленно, словно припоминая что-то. Белоспицын резко поднял голову и уставился на Влада. Похоже, он уже проклинал тот день, когда сдуру принял нож из лап неведомых убийц. Впрочем, если бы даже не принял, судьбы бы его от этого не изменилась. Как маленькая щепка в канализационном коллекторе Александр Белоспицын уже давно не рулил собой и плыл по воле дурнопахнущих волн. -Второй раз, когда какой том маньяк хотел похитить ребенка из детсада. Я успел вовремя. И да, у того типа был с собой нож. - И Сергеев вновь уставился на опасную, покрытую рунами вещицу. - Это как символ. -Что? - переспросил Дивер. -Как символ. Коготь. У оборотня не было ножа, потому что у него были свои когти. Понимаете? -Нет, - сказал Степан, а Белоспицын уставил на Сергеева с откровенным страхом, - Ребенок то какой? -Что какой? Да это ж сосед мой, Никита. С матерью подо мной живет. Его то за что, не пойму... -Жертвоприношение? - предположил Дивер. -Может быть. В этом городе теперь все может быть. -Кстати, что написано на заднем стекле черной иномарки? -А разве там что-то написано? -Готика. Все одно я не знаю немецкого. -Про Трондесхайм. Кто ни будь, знает что это такое? -Похоже на имя. Какого нить злого создания. Тролля например - Страшный тролль Трондесхайм! Буу! Детишек пугать. -Не пори ерунды. Трондесхайм - это город в Швеции. -А при чем здесь город? Да еще в Швеции. -Кто ни будь помнит где производят "саабы"? -Рюссельхайм? Смотри, тоже хайм. -Да там сплошной хайм. Куда не плюнь, всюду хайм. -Стойте!!! Плевать я хотел на черную иномарку и все хаймы вместе взятые!! Мы собрались, чтобы решить. Решить, что делать дальше! -Влад, успокойся! -Не, ну пахнет здесь все-таки... - сказал Дивер шумно отдуваясь, - как в казенном сортире в день халявной раздачи пива. Как тут живете, не знаю, а это я намекаю на то, что жить тут нельзя. А если жить нельзя, надо уходить. И знаете, что, вот если вы сейчас даже скажете мне, что все как один остаетесь на родине, и будете ждать Судного Дня, или это пресловутый Исход которого никто не видел, но при этом все боятся, я все равно снимусь и уйду. Я не для того под пули в азии лез, чтобы тут сгнить вместе с городом. Вновь повисло молчание. Белоспицын и Сергеев уныло склонили головы и вперили взгляд в истоптанный пол. Степан молча глядел в окно, что-то прикидывая. Дивер смотрел выжидательно. -Да, Михаил, ты прав, - сказал Сергеев со вздохом - Надо попытаться уйти. Если бы у нас была конкретная цель, живая, дышущая, которую можно было убить вот из этого арсенала. Но... мы не можем воевать с вуалью, не можем стрелять в дым. Не можем убить безумие, постигшее людей. -И почему-то не постигшее нас... - добавил Александр. -А к черту все! - выдал тут Степан - Сил моих нет больше в этой помойке оставаться. Уйдем. К едреной фене, али к черту на кулички, но лишь бы подальше. -Вот! - произнес Михаил Севрюк громко, - вижу в человеке глаголет разум. -А когда... уходить? - спросил Саня. -А у тебя есть что терять? Или посидеть хочешь на дорожку. Так вот, сидим, мебель протираем. Белоспицын кивнул, заелозил на табуретке. -А все свое ношу с собой, - сказал Дивер и вытащил на унылый дневной свет туго набитое портмоне. -А книги по оккультным наукам? А хрустальный шар, карты таро и прочую муть? - съязвил Влад, - А деньги, наконец. Дивер спрятал портмоне, посмотрел на Владислава взглядом, словно говорящим "Ох уж эти дети!" -Слава, - проникновенно сказал он - Ты же журналист, ты же должен понимать! Ну представь сколько народу меня хочет... вернее хотело отправить в лучший мир? Да ты бы сам на моем месте первым делом позаботился, чтобы из родной околутолки можно было сбежать с минимальными потерями. Деньги... они все не здесь. -Значит бежим? - спросил Владислав - задвинем все: работу, дом, и сбежим? -Опомнись, какая работа? Да кто тебе теперь будет давать заказы. Газеты то выходят еще? -Выходят. - Сказал Степан, - но их никто не покупает. Не верят печатному слову. -И то... - произнес Дивер и тем положил дискуссии конец. Собирались не долго. Степан-бесребреник сходив на пару с Севрюком до дома вернулся с потертым брезентовым рюкзаком - настоящим кошмаром туристкого снаряжения, который как среднестатистический танк, был уродлив и вместе с тем почти бессмертен. Все немудреное добро бывшего сталкера находилось тут. Дивер ограничился кожаной барсеткой, так, что Влад ему мог только позавидовать. Белоспицын же вовсе был теперь иждивенцем, из-за чего Владислав ему поручил тащить часть своего багажа - мол отрабатывай. Самому ему было тяжело. Сердце кровью обливалось, когда на глаза попадались ценные, но слишком тяжелые, чтобы их унести предметы быта. И все никак не верилось, что он вот-вот, так сразу покинет квартиру в которой жил столько лет. Хотя нет, где-то в глубине души он сознавал - решение бежать пришло не просто так, на пустом месте, а выросло, созрело, оформившись из смутных тревог и страхов. Скрипя сердцем, вытащил винчестер из серой тушки компьютера, упаковал помягче, искренне надеясь, что в пути его не слишком растрясет. Хотелось взять и сам комп - стоящий хорошие деньги скоростной образец хай-тека. Но тяжел, слишком тяжел. Нажитый годами нелегкого умственного труда скарб уместился в два черных баула с застежками-молниями. На боку одного было латиницей написано "Нижнийновгород", а второй имел рекламу импортного спорт инвентаря. Обе сумки смотрелись как необходимый атрибут челнока, и вызывали чувство сродни тому, что испытывают беженцы, бегущие с такими вот баулами из мест ведения боевых действий. Особенно угнетал тот факт, что на новом месте придется обходиться ими и только ими. -Что, Влад, приуныл? - спросил Дивер - ниче, как говорили у нас во взводе - нет таких крепостей, чтобы мы не взяли... Или не сбежали. Обвешались оружием - кто сколько мог, и сразу стали похожи на сбрендивших коммандос. Саня пыхтел под тяжестью одной из сумок. На выходе Владислав оглянулся на квартиру, и подивился ее обжитому, уютному виду. Нет, так даже в отпуск не уезжают! Квартиры так выглядят, когда в них собираются вернуться не позже вечера этого дня. -Пошли, Влад! - поманил с лестничной клетки Степан, и пока Сергеев возился с замком, затянул: - Эх, прощай родимая сторонушка! Возвернусь теперь едва ли! -Век воли не видать! - подыграл Дивер, топая вниз. -Врагу не сдается наш гордый Варяг! - допел Саня тонким голосом - Пощады никто не желает! Они веселились. Может быть потому, что время пассивного бездействия закончилось и вместо страшного кино пришла не менее страшная, но вместе с тем интерактивная игра? Человеку свойственно действовать - это отвлекает от ненужных дум и зачастую позволяет забыть про то, что ты дичь. Может быть даже поверить, что способен многое изменить. Крашенные мутной краской и изрисованные наскальной живопись троглодитов двадцать первого века стены плыл перед глазами. И не было чувства близкой дороги, была лишь тоска и непонятная усталость. "Ингрем" оттягивал левое плечо, сумка - правое. Заткнутый за пояс "глок-17" то и дело пытался провалиться дальше, и возможно, сбежать, спустившись по одной из штанин. Маленький Пм болтался во внутреннем кармане куртки периодически больно ударял по телу. Когда вышли на Школьную, то сразу подивились наступившим сумеркам. Дивер посмотрел на часы и возвестил о наступлении трех часов пополудни, следственно о вечере думать еще рано. -Облака, - сказал Степан, - осень скоро. -Кстати, кто знает, какое сегодня число? - спросил Белоспицын. -Сегодня четверг, да? - сказал Влад - Значит вторник был двадцать восьмое... или двадцать седьмое... -Сегодня тридцатое, - сказал Севрюк - у меня в часах календарь. Четверг, Август, тридцатое. -Погода подводит. Да где это видано, чтобы в конце августа такие дожди? -Это что! - произнес Приходских, поплотнее запахивая брезентовку, Сегодня с утра шел, так ведь ледок был, заморозок! Иней на траве - ну чисто Новый год! -Не рано? - спросил Влад. -Чай не юг у нас... Двинулись прочь, вниз по Школьной, а оттуда свернули на пустую Стачникова. Неприятный ветер гнал вдоль тротуара мертвые листья. Те летели с неохотой сильно намокли. Дождик моросил вяло, на последнем издыхании. Лето выдалось неплохое - теплое, но без жары и засухи, в меру дождей, в меру ослепительных июньских деньков и благоуханных ночей. Но в конечном итоге за все приходится расплачиваться вот такими вот серыми моросящими сумерками. А дождик сыплет так медленно и сонно, что вот-вот замерзнет на ходу и оберется колким мелким снегом. -Вы заметили? - спросил Белоспицын - как мало народу на улицах? -Да их совсем нет! - сказал Степан, - может они все того... изошли? Шедший впереди Дивер процедил с неохотой: -Не, просто прячутся. По квартирам сидят, и в одиночку на улицу не ходят. Боятся вот таких как мы. Впрочем, скоро наткнулись на первый островок жизни - полтора десятка человек, стоящих гуськом друг за другом. Крошечный огрызок, казалось вечной очереди за водой. Стоящие совсем промокли, замерзли, выражение их лиц было страдальческим, а у некоторых, дошедших до крайней стадии, напоминало гримасу подвергшихся химическому отравлению. При появлении вооруженных людей, очередь подобралась и бессознательно сплотилась в более тесную группу. Кто-то вынул из кармана нехорошо блеснувший огнестрел, у остальных замелькали в руках ножи. Смотрели выжидающе и подозрительно. Дряхлая бабка с искаженной, безумной гримасой прижимала к себе канистру с водой - главное достояние, не обращая внимания на ту же воду, что кругом сыпалась с мрачных небес. Сморщенные губы шептали неслышимые ругательства, обращенные без сомнения к проходящим. Влад нервно дергал плечом, отягощенным "ингремом", ему не нравился, как выглядит родной город. Замечал ли он такое раньше? Ведь выходи же из дома в последнюю неделю? И замечал и не замечал одновременно. Отягощенный бытом, поисками воды и пропитания, зарабатыванием денег, этими бесчисленными жизненно необходимыми мелочами он видел нарастающую кругом разруху, но считал ее само собой разумеющимся. Может быть, он надеялся, что со временем все придет в норму, успокоится, и снова наступит ровная гладь размеренного бытия? И вот не наступила. Напротив, некий черный шторм только набирает силу, хотя и смел уже десятки, а то и сотни людских судеб. Или нет, тут даже не шторм, тут скорее мазутное пятно, что расползается медленно, но верно, подминая под себя все новые километры пресловутой ровной глади. Она и остается ровной, но теперь уже мертвая. На тротуаре, наискосок уперевшись покореженным носом в кирпичную стену дома стоял автомобиль. Бодрое оранжевое пламя вырывалось из его нутра и огненным джином возносилось вверх. Кирпичи дома уже успели почернеть от копоти. Слышно было как потрескивает, сгорая, краска на корпусе. Несколько угрюмых личностей, бомжеватого вида (возможно те самые беглые дачники) грели руки над этим своеобразным костром. Задних шин у машины не было, остались лишь культяпки дисков. Кто и как умудрился снять колеса с горевшего автомобиля осталось загадкой. Дивер неодобрительно покосился на побитую машину. Авто было из дорогих и все испещренно дырками от пуль. Мерзко воняло жженой резиной. На перекрестке с Шоссейной Влада и компанию ждали. Сам Владислав, Белоспицын и Степан шли впереди, а Дивер чуть приотстал, заглядывая в один из смежных дворов. Откуда-то сбоку вышли трое, все как один в кожаных, мокро поблескивающих куртках. У двоих через плечо перекинуты брезентовые ремни с АКСУ, у третьего старая, с рябым от времени стволом двустволка. Лица у всех троих были невыразительными, и неприметными, так что их вполне можно было принять за остатки воинства Ангелайи, если бы любой человек в городе не знал точно - этих самых остатков не осталось. Все сгибли в последнем, разрушительном взрыве. -Стойте! - коротко сказал один, наставляя короткий ствол автомата на Владислава, - руки от оружия убрали! Документы! -Что? - спросил Сергеев. Невыразительное лицо автоматчика перекосило гримаса раздражения: -Документы, говорю, есть? - процедил он, -Да вы кто, собственно? - спросил Белоспицын. -Городское самоуправление. Командированы на патрулирование города. Так документы есть или нет? -Ничего не слышал про самоуправление. - Сказал Степан. -Это твои проблемы, - произнес тот, что с ружьем, - всех лиц без документов приказано сопровождать в изолятор, и держать там до полного выяснения личности. -У меня билет есть читательский... - сказал Саня Белоспицын, - може он подойдет? Автоматчики передернули затворы, явственно щелкнуло. -Какой к черту, билет? - спросил первый - Паспорта собой?! Разрешение на оружие есть?! -Есть, все есть! И пачпорта с семью печатями и гербом, и вымпел с флагом! - Неожиданно сказали рядом, патрульные повернулись, но лишь затем, чтобы узреть ствол автомата, уставленный на них. Из тени растущего справа дерева вышел Севрюк. Оружие он держал небрежно, но с недюжинной сноровкой. Раструб подствольного гранатомета внушал уважение. Патрульные несколько нервозно переглянулись, но тут Влад стряхнул с плеча "ингрем" и уставил автомат на них. -Что-то еще? - спросил Сергеев, - раньше времени в Исход, хотим? -Да ты! - задохнулся один из тройки, - Ты меня Исходом то не пугай, пуганный уже! Нагребли, блин, оружие, считают им теперь все можно!! Так и знай, все главе самоуправления доложим! Выловят вас, паразитов! -Зубы не заговаривай, - произнес Севрюк и качнул стволом автомата, - своим самоуправлением. Оружие на землю. Автоматчики, ругаясь сквозь зубы, швырнули огнестрелы на мокрый асфальт. Тот, что с ружьем, медлил. Степан, со вздохом потащил длинноствольный револьвер из-за пояса джинсов. -А! - с досадой и раздражением крикнул патрульный и кинул свое ружье, которой с шумным плеском упало в лужу. В воздух взметнулись мутные брызги. Так больше ничего и не сказав, кожаная троица повернулась и побрела прочь. Отойдя метров на полсотни они затеяли яростный визгливый спор, удивительно похожий свары, ныне покойных собачьих стай. -Что-то я не слышал ни про какое самоуправление, - сказал Белоспицын, неужто и правда доложат? -Ага, щаз, доложат! - раздраженно произнес Дивер закидывая оружие обратно на плечо, - нет никакого самоуправления. Да и какое оно может быть, если все по углам сидят-прячутся. Хаос. -А эти? -Обыкновенные бандиты. Нашли легкий способ поживы. Народ испуган, он тянется к любой упорядоченности, к любой иллюзии власти, и с радостью подчиняется лидерам. А эти пользуются, - и понизив тон, он добавил угрюмо - а вообще... пристрелить их надо было, а то ведь других заловят, охотнички. И они пошли дальше, сквозь медленно сгущающиеся сероватые сумерки. Пахло влагой, по улицам гулял неприятный холодный ветерок, которой как изголодавшийся вампир, высасывал любой намек на тепло. Справа миновали кафешку на открытом воздухе. Сейчас совершенно пустую. Пестрые зонтики обвисли как вянущие цветы, ветер отрывал от непрочной ткани цветастые лоскуты и уносил вслед за листьями. Из мебели в кафе уцелел только металлический, окрашенный в белый цвет столик, в самой середине которого была привинчена стальная же пепельница, полная размокших от времени окурков. Дверь магазина напротив была заколочена крест на крест досками взятыми без сомнения из ближайшего забора. Из форточки на третьем этаже торчала почти пароходных размеров труба и сосредоточенно дымила. Окно этажом ниже было почт полностью заляпано сажей, но не похоже, чтобы в той квартире кто-то жил. Еще один островок цивилизации встретился им через десять минут уже на самом краю города. Невысокое кирпичное здание славно и уютно светило электрическим светом. Абсолютно целый автомобиль был припаркован у дверей. Сквозь дождливые сумерки дом со своими светящимися окнами напоминал некрупный, но все же океанский, лайнер, упрямо пытающийся плыть против течения обстоятельств. И ему это удавалось, судя по кипучей деятельности внутри здания. Редакция "Замочной скважины" была полна людей, которые по мере сил создавали видимость бурной работы. После того, как жизнь в городе сдвинулась в сторону иррационального, рейтинг желтой газеты упал до нуля, и вполне возможно, что даже ушел в минусовую сторону. Но люди все равно шли, просто для того, чтобы хоть ненадолго, но почувствовать себя в лоне цивилизации. Кстати по тем же причинам городская больница стала стремительно наполнятся симулянтами и мелкими членовредителями, которые не вынеся утери бытовых удобств (а в первую очередь отказавшуюся работать канализацию), спешили перебраться на теплое казенное местечко. Дошло до того, что эскулапами был составлен список неотложных болезней требующих немедленной госпитализации, и все индивидуумы под этот самый список не попадающие неизбежно заворачивались на входе, иногда вежливо, иногда нет. Но все равно, в конечном итоге все до единой койки оказались заняты тяжелыми пациентами, и больница вовсе перестала кого-либо принимать. Обслуживающий персонал стал потихоньку ворчать на отсутствие зарплаты, которую не выплачивали вот уже два месяца. Но народ здесь был привычный, которому не раз и не два задерживали выплату кровно заработанных, и потому дальше ворчания дело не пошло. Впрочем в конечном итоге больница закрылась, только чуть попозже. -Нет, вы посмотрите, а! - сказал Степан, - может там горит что? Из-за вычурного пятидесятнического дома неторопливо выплывали густые влажные комки белесого дыма. Были они похожи на сахарную вату, которая вдруг каким то образом научилась летать, попутно вырастая до исполинских размеров. Вата даже на первый взгляд выглядела влажной. -Нет, - произнес Дивер медленно, - это туман. Густой туман, у нас на Ладоге такие сплошь и рядом. Видишь, какой плотный, и к земле льнет. -Так ведь... - сказал Влад, - у нас вроде как не Ладога. -Фонарь кто ни будь взял? - вместо ответа спросил Севрюк. -Так не ночь же! - сказал было Саня Белоспицын и нервно потер матерчатую лямку, висящей через плечо сумки. Туман двигался плавно, стелясь над землей, как вышедшая на охоту кошка, и вместе с тем удивительно быстро. -Шоссе в полукилометре, - сказал Севрюк, - заплутать не успеем. У Влада на языке крутился вопрос - безопасно ли входить в этот туман, но... он так и не задал его. Безопасно не было нигде. Во всяком случае, пока они не пересекли городскую черту. В наплывающей ватной мгле видимость сразу упала до пяти метров, а звуки шагов вдруг обрели странную четкость и даже музыкальность - дробь маленьких звонких барабанчиков, отбивающих затейливый сложный ритм. Дом все еще был виден - уходящий в небеса серый утес, без видимых деталей. Идущие бессознательно сдвинулись ближе, шли теперь плотной группой, ствол автомата в руках Дивера ходил из стороны в сторону, ловя одному ему кажущиеся цели. И тут было холодно. Туманная среда была насыщенная влагой, эдакая разреженная раза в четыре вода, отнюдь не теплая - мелкая ледяная взвесь, словно только что из январской полыньи, как только не застывает? Влад застегнул куртку, поднял воротник, рассеянно смотрел, как на вороненом металле "ингрема" конденсируются крошечные блестящие капельки. -Стойте! - сказал Дивер громко, ясно, и вместе с тем как-то безжизненно, так что от тона его у всех присутсвующих прошел мороз по коже. -Что? - спросил Белоспицын стараясь, чтобы в голосе его звучал интерес, но тщетно - там был лишь страх, и желание убежать домой к маме. -Это не наш туман... -Да ты чо?! - вскинулся Степан, тоже изрядно напуганный, - А чей он, общественный?! Да он свой собственный, туман твой! -Туман на Ладоге, но это не то... - все так же негромко продолжил СеврюкДивер, - вы посмотрите вокруг. Он же зеленый! Степан высказал свое мнение насчет Дивер, Ладоги и ее тумана. Но Сергеев понял, что имел в виду экс колдун - туман и вправду обрел зеленоватый оттенок, схожий с тем, который имеет трава в конце весны. Кроме того, эта мутная взвесь пласталась, и каждый ее пласт отличался по цвету от предыдущего, варьируясь от салатного, до светло-болотного. И пахло здесь странно, экзотические резкие ароматы щекотали нос - можно было разобрать валерьянку, календулу, некие травяные настои. -Ну? - спросил Владислав. В немудреном этом междометии имелось сразу несколько вопросов, и главный из них звучал, как "что делать"? -Идем! - решил Дивер, после короткой заминки. Пошли. Мрачный утес дома проплыл справа из них, блеснув на недосягаемой высоте двумя-тремя окнами - видимо там если и не светило солнце, то, во всяком случае, не было этой туманной мглы. Всяческие ориентиры пропали. Впереди, метрах в шести-семи возникал мокрый влажный асфальт, проплывал под ногами, звонко отзываясь в такт шагам, и исчезал позади, скрываясь словно его и не было. Дорожное покрытие выглядело как спина какого-то исполинского морского зверя шероховатое и влажно поблескивающее. Всплыл кит из неведомых темных пучин, вынырнул в этот туманный мир, чтобы глотнуть пахнущего травами воздуха, и сейчас нырнет обратно, в вечно волнующуюся океанскую воду. -Нет... - сказал Саня, - не сейчас... -Что не сейчас? -Не пойду... нет! -Дивер стой! - громко сказал Влад, - остановись! Группа снова замерла. Степан крутил головой, обшаривая взглядом туман. Владислав взял Белоспицына за плечи и развернул к себе, чтобы видеть его лицо. Глаза Александра были пусты, смотрели поверх Владова плеча в туман. -Алекс, - твердо произнес Сергеев, - Что происходит. Лицо Белоспицына страдальчески скривилось, руки беспрестанно мяли ремень сумки: -Они говорят, чтобы я пошел с ними. Но я... я не хочу! -Да кто говорит?! -Тс! Слушайте! Вслушались. Туман слабо бормотал, как это делает утомленное море при почти полном штиле - черта свойственная всем туманам. Звуки здесь гаснут, искажаются до неузнаваемости, сливаются друг с другом, и в конце концом остается лишь однотонный неясный гул, похожий на шумы из поднесенной к уху морской раковины. Дивер оглянулся на Влада, и того неприятно поразило выражение его глаз. Бывший солдат, прошедший войну, а потом дикие условия жизни здесь в городе, был напуган. Больше того, к нему подступала паника, накапливалась как вешние воды за непрочной плотиной здравого смысла. Автомат дрожал, палец дергался на спусковом крючке. Как мало нам надо чтобы потерять над собой контроль. Как мало и как много одновременно, бывает, кремень-человек. Ничего его не берет, сквозь все жизненные невзгоды проходит как танк через чахлый подлесник. Не мотает его буря чувств, он спокоен, выдержан и хладнокровен. Но потом случается что-то. Убогая малость, которая кого другого, пусть даже с характером пугливой полевой мыши, особо и не заденет. Но вот этому человеку-глыбе, непоколебимому колоссу, эта малость вдруг попадет в уязвимое место - в пятку, в ахиллесово сухожилие, в висок. Это место только у него уязвимое. И раз - пошли трещины, и железный характер сыпется ржавой крошкой, а то что остается, это все та же полевая мышь, которая очень хочет жить и потому боится даже собственной тени. Люди называют это фобиями, хотя это и не самое четкое определение. -Саня, кто тебя зовет? - спросил Влад, искоса глянув на Дивера, а ну как начнет палить. -Они... все. Отец, мать. Те из очереди. Мои соседи снизу. Хулиганы, что в всегда ловили меня у школы. Они все там... почему они все там? -Исход... - выдохнул тихо, как нежный вечерний бриз, Приходских. У Владислава сдали нервы. Он порывисто схватил Белоспицына за рукав и силой поволок его вперед сквозь туман. По дороге бросил Диверу: -Не стоим! Идем! Дивер кивнул, казалось с облегчением уступая Сергееву место лидера. Несмотря на холодную погоду на лбу Севрюка выступил крупный пот. -Идем спокойно, ни на что не реагируем, - добавил Влад, - не стреляем по пустякам. И они шли. Туман бормотал им смутные сказания, притчи и легенды. Невидимое море вздыхало и шумело, Белоспицын напряженно прислушивался к слышимым ему одному голосам и иногда что-то бормотал в ответ. Владиславу и самому временами казалось, что он слышит неясные, но вместе с тем такие знакомые голоса, задающие ему бесконечные, требующие ответа вопросы. Самым неприятным было то, что вопросы не имели ответа, как и все им подобные изыскание о смысле жизни. Но не отвечать голосам было глупо. Больше того, это было неправильно. Он кажется даже пару раз что-то ответил им, то что было ему по силам, и даже попытался развить свой ответ дальше, но тут из тумана вынырнул серый остов непонятного здания и это вернуло Сергеева к реальности. Их путешествие закончилось как раз тогда, когда начало приобретать явственный привкус кошмара. Не успели они миновать дом, как туман начал рассеиваться, а вместе с дымом уносилось и назойливое невнятное бормотание. Зеленоватые клубы съеживались, уплывали прочь, назад, откуда появились, в мировое гнездо всех туманов на свете. Зрелище, которое они открывали глазу беглецов было одновременно радующим глаз и вгоняющим в отчаяние. Свежий ветер дул им в лица, нес с собой мокрую водяную взвесь, похожую на брызги штормящего моря, и улетал дальше по улицам, трепля теряющие листья деревья, и залихватски посвистывая в пустых рамах некоторых окон. Эпическое здание с колоннадой, возникшее впереди не было ни греческим Парфеноном, ни сказочным дворцом из страны магов и чудовищ. Не было это даже фронтоном Большого Театра, как стоящий рядом футуристических очертаний дом не являлся выходцем из высоко бюджетного фантастического фильма. Это соответственно были здания суда и милицейский участок родного города Влада Сергеева. И стояли они вовсе не на окраине, напротив скоростного шоссе Москва-Ярославль, а там где им и полагалось - напротив друг друга на разных краях Арены, Центральной площади города. Дома были на месте. Следовательно не на месте были сами беглецы. -Что за... - выдохнул идущий позади Степан, - Это же... -Куда мы шли?! - резко спросил Дивер, обычная уверенность вернулась к нему, несмотря на то, что ситуация напротив с пугающей скоростью сдвигались в сторону станции "безумие". -К шоссе, на северо-запад от площади, - сказал Влад, - другое дело, что в тумане мы могли заплутать и ходить кругами. Но даже тогда... -Что тогда? -Просто не успели бы дойти до Арены. Сколько мы шли? Двадцать минут, тридцать, час? -Это все туман! - мрачно сказал Дивер - Он нас задурил. В нем был какой то наркотик, все ведь чувствовали запах, да? При упоминании тумана, Сергеев резко обернулся, но увидел только уходящую в даль Центральную улицу. Проспект был широк и почти не изгибался, так что напрягши зрения можно было разглядеть горбик Старого моста над Мелочевкой. Загадка на загадке, ведь уходили они вверх по Школьной, с каждым шагом удаляясь от городского центра. Влад представил размеры круга, который они должны были сделать и содрогнулся. Даже при хорошем пешем ходе на это ушло часа три-четыре. Город все-таки был не маленький. -Что происходит! - почти вскрикнул Белоспицын - Это же... не может быть. Сергеева так и подмывало спросить у него насчет голосов. Сам Александр судя по всему начисто о них забыл. Совсем рядом затарахтел двигатель, грянул гудок, и группа поспешно шарахнулась в сторону. С одной из боковых улиц вырулил кортеж из двух, сверкающих темно-синей лакированной краской, импортных автомобилей. Двигатели их работали во всю мочь, глушитель стрелял и испускал едкие сизые облака от некачественной солярки. За тонированными окнами смутно угадывались человеческие силуэты. -Курьеры... - сказал Дивер, - вон как навострились! -Собственно говоря, что, - произнес Сергеев, - нам дали понять, что выбора мы никакого и не имели. Мы хотели либо остаться, либо покинуть город. Так вот, мы остаемся и пробуем тут жить. Дивер гневно шаркнул ногой. Белоспицын тоскливо уставился в нависающее небо. Степан хранил поистине буддисткое спокойствие. -Это же кладбище! - сказал Севрюк глухо, - как можно учиться жить на кладбище? -Спроси у меня. - Произнес Степан Приходских. На этом грандиозное бегство из города четырех сообщников и завершилось. На пути домой зашли в продуктовый магазин - пространственные выверты это конечно хорошо, а вот есть по-прежнему надо. Угрюмые небритые стражи с трофейным оружием, представившиеся наемной охраной магазина обыскали горе путешественников и временно конфисковали все огнестрельные единицы. На вопрос, завозят ли в город продовольствие охранка ответила отрицательно, а один из небритых добавил в утешение: -Ниче, да Исхода хватит. С тем их и пропустили. Обозревая свою все так же уютно-обжитую комнату, Влад неохотно признался сам себе, что ни капельки не верил в благополучный исход побега.

8.

-...я сказал! И плевать между делом я хотел на твоего Плащевика!!! -Что ты сказал? - спросил Босх. Вкрадчиво так спросил. Кобольд съежился и замолк, нервно вцепившись волосатыми лапками в подлокотники своего кресла. Восемь пар глаз уставились на него с холодным осуждением, к которому к тому же примешивалось подозрение, а кое-где и откровенная злость. Он не знал, каким дурным ветром его занесло в эту компанию, где за одним столом собрались два его бывших недруга, от которых он кстати прыгал с пятого этажа, бывший же босс, которого он боялся больше всяких врагов, да полоумный сектант, каким то образом уцелевший в битве титанов на улице Центральной. Да этот Плащевик! Если бы Кобольд не был уверен, что только так можно пережить надвигающуюся гибель, ноги бы его тут не было. -Ты не прав, Кобольд. - Мягко и интеллигентно сказал Босх, это была обычная манера говорить бывшего главаря бывшей преступной группировки. Однако в сочетании с его гориллообразной внешностью, это производило эффект прямо противоположный, а именно устрашающий. Особенно для тех, кто знал, что таким же вот елейно покровительственным тоном он отправил на смерть не один десяток врагов, причем над некоторыми расправился лично, проведя перед этим воспитательную беседу. -Да как он может быть прав, тварь дрожащая! - бросил Пиночет, что сидел как раз напротив Кобольда и все время поглядывал на того ничего хорошего не обещающим взглядом. Босх коротко глянул на Васютко и тот тут же примолк. Плащевик Плащевиком, но кто спасет его, Николая, ежели бывший бандит вдруг разбушуется. Однако попал же тот в список спасенных. Ну чем он спрашивается это заслужил, жестокостью? А если бы Ангелайя остался в живых, тоже был бы здесь, за этим столом. Комната, в которой велась эта столь красноречивая беседа была довольно обширна, и формой - пропорциями очень сильно напоминала обыкновенный гроб, если бы этот утлый предмет увеличили раз так в двадцать пять. Потолок был каменный, неровный и бугристый, в затейливых извилистых трещинах. Сквозь трещины просачивалась влага и капала на пол, так похожий на потолок, словно комната стояла на исполинском зеркале. Дальше воде впитываться было некуда и она застаивалась вонючими лужицами. Стены кто-то в незапамятные времена обшил толстой кровельной доской, а позже задрапировал богатыми тканями, подбив ее трехгранными коваными гвоздями. С тех времен миновало столько лет, что от ткани остались лишь одни романтические воспоминания да цветные разводы на посеревших от воды досках. Тех в постоянной сырости перекрючило и изогнуло самым замысловатым образом, так что гвозди выпятились наружу как у больного водянкой ежа. В прогнившем дереве суетливо извивались белесые червеобразные создания, изредка показывая на свет свою белую тупую морду с двумя черными точками глаз. Пахло здесь не очень, а от застоявшейся воды в воздух неторопливо вздымались тягучие испарения. Голая стоваттная лампочка, висящая на мокром от влаги шнуре успешно проигрывала бой с полумраком. Однако Плащевик, когда пригласил их сюда, сказал, что эта убогое помещение всего лишь прихожая, или, если вам хочется лишнего пафоса - преддверие, перед чем-то большим. -Мне сказали что это коридор, - сказал Босх, входя, - но я то знаю, что это Чистилище. -А дальше ад? - спросил Стрый с дальнего конца стола. -Для кого ад, а для кого и рай, все зависит от того какую сторону ты держишь. И никто не прокомментировал это заявление однофамильца средневекового автора химерических гравюр. А безумный сектант при разговорах о чистилище помалкивал, да улыбался лишь про себя, иногда. Может быть он знал больше других? На него косились даже больше чем на Босха, так, что в конце-концов встреча стала напоминать высокую дипломатическую миссию по обмену шпионами, когда кажется что от неосторожного слова вот-вот вспыхнет воздух между сидящими. Уродливый антикварный стол стоял точно в центре комнаты и мрачно поблескивал своей полированной поверхностью. На нем лежало пять серебристых, отточенных до бритвенной остроты изящных ножей, все остриями к центру стола. Каждый из ножей лежал подле своего владельца и диковато отсвечивал от тусклой лампочки. -Плащевик, он все знает. - Произнес с фанатичной уверенностью Николай. Видели бы вы его. -Да видел я его! - громко сказал Босх - Ну и что. Ханурик какой-то в плаще. Лица не видать. Плащевика Босх встретил сразу после бегства с места гибели своей армии, просто вороной "сааб" неожиданно подрезал его, вынудив резко оттормозится. От антрацитово - черной машины веяло чем-то таким нездешним и угрожающим, тем более что она была как новая и явно работала на бензине, что даже крутой норовом глава битой армии, не высказал никакого недовольства. Напротив, он внутренне содрогаясь, вышел из своего дырявого сразу в десяти местах броневика и на подгибающихся ногах подошел к замершему автомобилю, щуря глаза и пытаясь разглядеть хоть что-то за глухими тонированными стеклами. Тщетно, в полной безфонарной тьме, черной авто казалось порождением самой ночи, из темноты сотканное и состоящее. Только что-то красное помигивало в салоне, да остро пахло продуктам сгорания бензина, доказывая, что черный автомобиль не сон. Фары "сааба" тускло светились, освещая от силы два метра впереди автомобиля. С тихим, но неприятным, как шелест крыльев летучей мыши, шорохом скользнуло вниз стекло передней правой двери. За ним таилась тьма, из которой выскользнули негромкие слова: -Ну что же ты, Леша? -А? - спросил Босх, совершенно растерявшись. -Ты бежал, оставил всех верных тебе людей, умирать. Сбежал, спасая свою драгоценную шкуру. А они ведь погибли, все до единого мертвы. -Я... нет... - Пролепетал испуганно Босх - они... победят! За стеклом свистяще вздохнули, словно невидимый собеседник страдал астмой или экземой легких: -Леша-Леша, ты же прекрасно знаешь, что они не победят, как не победят сектанты. И ты знал это, отправляя своих людей в эту битву. Босх потрясенно отшатнулся, ему одновременно хотелось бежать, и остаться здесь, выслушивая страшные откровения. И это трогательное обращение, заставляющее его, всесильного Босха, вновь почувствовать себя семилетним мальчиком Лешей Каночкиным, который так боялся чужих людей: "Леша, где твой брат?" "Он... он на улице" "Как на улице? Ты что оставил его?!" "Я... не хотел... там подошли большие мальчики... они... напугали меня!!!" "И ты бросил своего пятилетнего брата?! Который меньше и слабее тебя?" "Аааа! Я не хотел, мама, не хотел!!!" "Маленький трус! Ты никогда не станешь храбрым! Потому что маленький трус всегда превращается в большого труса!!!" "Мааамааа, нееет!!" В одном мать оказалась не права, большим трусом он не стал, приобретя вместо трусости запредельную жестокость, то и дело самоутверждаясь за счет других, как это свойственно тем, у кого страх перерастает в агрессию. Эти качества и позволили ему занять место главы городской бандитской группировки, до которого он дошел буквально по головам. Он и сам забыл, сколько народу собственноручно отправил в страну вечной охоты. Да и не нужно это было, к тому же ночными кошмарами Босх не мучился. Одного он, правда, так и не обрел, а именно нести ответственность за вверенных ему людей. И он снова кинул их, не так ли? А теперь этот странный тип из не менее странной шведской машины отчитывает его как в глубоком детстве отчитывала мать. Но, как ни странно, это не вызывало агрессии, нет, скорее хотелось заплакать. Босх чуть так и не сделал, отступив на шаг от машины и закрыв лицо руками. -Ну-ну, - шепнули из "сааба", - не все так плохо. Знаешь, нам нужны люди вроде тебя. Люди без принципов, которые в любом случае уцелеют, и спасут самого себя. Поэтому тебе очень повезло, Леша, тебя выбрали для ответственной миссии. И нормальное ее выполнение позволит тебе остаться в живых после Исхода. -Исхода? - спросил Босх ошеломленно, не укладывалось сказанное у него в голове. Позади в ярких дымных взрывах гибли последние его соратники. -Да, Исхода. Потому что Исход переживут лишь немногие. Избранные. Большая часть их, - за окном что-то шевельнулось, может быть невидимый собеседник указала в сторону красочной канонады. - Не пережила бы. Босх молчал, позади небо окрасилось в дымно оранжевый цвет, свойственный закатам накануне больших потрясений. -Даже так, Леша. Так как, ты согласен выполнить условие. Это ведь даже не условие, так - условность... Тем более, что подобную работу ты только и выполнял последние десять лет. -Постой-постой, - в голове Алексея Каночкина все смешалось: какой то Исход, пламя и смерть брошенных на гибель людей, ненавистный, хоть и мертвый Ангелайя, эта страшная машина с багровым огнем внутри (почему-то представилось что внутренности у нее оббиты красным бархатом, по цвету так похожим на кровь). Босх встряхнул головой, тяжело глянул на черное глянцевое стекло, похожее на нефтяную пленку над речной водой. -Условие, гришь?! - спросил Босх, злобно - А ты кто такой, чтобы ставить мне условия?! Засел в тачке, как в танке! Выйди, покажи морду свою! -Ты напрасно хорохоришься, - ответили ему усталым тоном опытного воспитателя капризному пятилетнему ребенку, - Проблема ведь очень проста и выбор твой не велик. Соглашаешься - живешь, нет - до встречи по ту сторону. Но если ты настаиваешь, я покажусь. Блестящий, отражающий алое зарево, борт машины рассекла длинная ровная трещина - открылась передняя дверь, и стала распахиваться дальше с режущим уши ржавым скрипом, абсолютно не приличествующим дорогостоящей с виду машине. Босх попятился еще дальше, неотрывно глядя в темное нутро открывающегося проема. На лбу бывшего главаря выступил пот, крупные капли текли по лицу, и казалось, что Каночкин плачем. Он не понимал, не мог понять, почему так боится этих ночных пришельцев, но страх был, темные суеверный страх, родом прямиком из детства, когда вполне верится, что в темной комнате тебя ждет монстр, а под лестницей бледной костистое создание только и ждет, чтобы ухватить тебя за ногу. Потом из тьмы вышел человек. Алексей Каночкин так и не заметил, как он поднялся с сидения машины. Вот только что была распахнутая дверь за которой царит темнота, а вот перед ним кто-то стоит. Тип этот сделал еще шаг и до половины оказался освещен фарами своей машины, так что стало видно, что одет он в поношенный плащ, тоскливого бежевого цвета, с ясно видимой заплатой. Плащ к тому же был заляпан сероватой подсохшей грязью, что образовывала на ткани уродливые, похожие на грибок разводы. Голова так и осталась в непроглядной тьме, что наверное, даже зоркие кошачьи глаза не смогли бы разглядеть черты его лица. -Ну? - спросил обладатель плаща, - легче стало? -Кто ты? -Они зовут меня Плащевик, хотя и не все. Можешь звать так же. -Из-за плаща? В темноте усмехнулись: -Может быть. Важно совсем не это, тут вопрос идет скорее о жизни и смерти. Твоей, Леша жизни и смерти, чтобы ты не обольщался. Это место скоро кардинально измениться и не таким как ты его спасать. Да и не нужно это, скорее вредно. -Кто это "они"? -Твои соратники, Босх, - Плащевик впервые назвал Алексея приобретенной со временем кличкой, - Ты ведь привык руководить? Я дам тебе эту возможность, если ты, конечно согласишься. Это и решило все колебания осторожного Босха. Привыкший к неограниченной власти, сродни пожалуй той, что обладали в свое время монархи, он с трудом представлял, что будет делать дальше. А тут, пожалуйте, сразу новые, взамен сгибших, поданные. -Я согласен, - сказал Алексей Каночкин, - Согласен с тобой. Стоящий подле машины снова усмехнулся, красное зарево потихоньку сходило на нет, пропорционально утихающему буйству пламени подле Арены. Полностью оно так и не исчезло - десяток квартир полыхали всю ночь, и даже на бледном дневной небе пытались отметиться розовые сполохи. А потом Босх услышал адрес и день, в который стоило этот адрес навестить. То, что место сие находится на территории медленно ветшающего завода его совсем не удивило. Потустороннему - потустороннее, так ведь. Да он не удивился бы, назвать Плащевик встречу на городском кладбище, или в жутком провале на территории дачного хозяйства. В руки ему вручили толстый, хрустящий лист качественной бумаги, после чего чрево "сааба" раскрылось, и впустило в себя человека в плаще. Босх все стоял, сжимая листок в руках. Тихо работающий двигатель иномарки, вдруг взревел на истерических повышенных тонах, фары вспыхнули во всю мощь, высветив улицу вплоть до ее пересечения с Большой Зеленовской С визгом шин и в облаке стремительно испаряющейся влаги "сааб" пролетел мимо Алексея и рванул вниз по улице. Из хромированной выхлопной трубы стелился удушливый высокооктановый выхлоп, который жутко наложился на запах пороха и горелого доносящийся с площади. Босх закашлялся, замахал руками, и прибывал в ошеломленно - подавленном состоянии вплоть до нынешнего визита, когда они начал хорохорится, высказываясь перед новоявленными слугами. -И плащ у него в дерьмище каком-то! - высказал он очередное мнение, покоробившее Николая - Пиночета до глубины души. Но он теперь ничего и не сказал, понимая, что Босх, не Кобольд, с этим спорить бесполезно. Стрый поигрывал табельным ножичком. Вещица казалась ему угрожающей и потенциально опасной, как неразорвавшийся фугас, так что носить с собой его не хотелось, но... Плащевик не поймет, чем-то дороги ему эти ножи. Зато высказался сектант: -А я вообще не пойму, о каком Плащевике вы треплетесь, - сказал Рамена с ленцой, после резни в укрывище Ангелайи он сильно себя зауважал, - Он что, слуга Ворона? -Какого еще ворона? - спросил Николай - Почему Плащевик должен быть слугой какой то птицы. -Не просто птицы, а Птицы Тьмы, - назидательно сказал Пономаренко - Ворон он всегда с нами. Да вон же он, смотрит на нас! - и уверенно ткнул пальцем в верхний правый угол комнаты, откуда на него пялились красные глаза Священной Птицы. -Где? - нервно обернулся Кобольд, и вперившись в указанный угол с облегчение заметил, - Да нет там ничего, пустой, даже паутины нет... - и добавил еле слышно, - чертовы сектанты... Босх снова кинул на него мрачный взгляд, он то хорошо помнил, где погиб его собственный ходок. -Ну там действительно ничего нет, - произнес Николай - а ты не бредишь, случаем, а, брат сектант? -То что вы не видите Ворона, - надменно сказал брат Рамена, - лишний раз доказывает, что вы не достойны его увидеть. Может быть вы и Избранные, но явно Избранные младшего ранга, - помолчав он добавил, - вполне возможно, что вам не увидеть Гнездовья. -Да иди ты со своим Гнездовьем! - начал на повышенных тонах Кобольд, психопат! -Молчать!! - рявкнул Босх, - Кобольд, еще раз пасть свою откроешь, не посмотрю, что Избранный, заткну!! Бывший драгдиллер сверкнул глазами и заткнул пасть. Сам он попал сюда очень прозаическим образом и никакого Плащевика в глаза не видел. -А почему он про какого-то ворона речь ведет, а? - сказал он тихо, - никто никакого ворона в глаза не видел. Я и Плащевика то не видел. Может и нет его. -Но "сааб" то ты видел? - спросил Николай. -Видел... - признал Кобольд, - черный, как уголь, и ездит словно у него табун под капотом. С ним не церемонились, с Кобольдом то. Он даже еще не успел залечить боевые раны, полученные в прыжке с пятого этажа собственного дома (одна рука оказалась сломана, плюс гнусное растяжение связок на левой ноге), как напасти продолжились. Два дня спустя, когда он шел с бидоном воды в одну из пустых квартир, которую использовал теперь как дом, его сбил все тот же "сааб", не убил и даже не покалечил. Речь из нутра машины была краткой и жесткой и напоминала ультиматум. Ты, Кобольд, избран, а если не хочешь быть Избранным, то жизненный путь твой закончится здесь, на сыром асфальте. С малых лет обладающий недюжинной волей к жизни и повышенным чувством самосохранения Кобольд тут же согласился, и получил адрес первой явки, куда и пришел. И вот теперь, сидя в этом каменном склепе, он до сих пор не был полностью уверен, что все происходящее не есть гнусный спектакль, разыгранный для собственного удовольствия всесильным Босхом, который отличался очень своеобразным чувством юмора. Это ли не садизм: поместить беднягу в компанию двух его злейших врагов, чокнутого сектанта и страдающего садизмом бандитского лидера. -Ладно, - сказал упомянутый лидер, - Замолкли. Теперь о деле. Все в сборе. -Да кто еще то? - спросил Пиночет, - я, Стрый, Рамена, Кобольд-паршивец все. -Ну был еще один, или даже два... - вставил Стрый - Плащевик говорил... -Это тот, который полуволк? - произнес Рамена-нулла, - Ворон говорил... его звали... Мартиков, да? -Плащевик сказал что он наш и придет, но он не пришел... -Полуволки... отродья. Жаль, Стрый, мы своего не замочили. -Плевать что полуволк. Кто сказал, что полуволк не может быть Избран? -Чтоб его Исход взял, блохастого! Значит переметнулся. -Переметнулся... куда? -У меня список, - молвил Босх, - И он вплотную нас касается, потому что нам все дали понять, что не выполнив задания, мы не переживем Исход. И... не попадем туда, - он кивнул в сторону закрытой двери, которая в отличие от выхода, судя по всему вела куда то в вечность. -Ну я бы не стал зарекаться! - сказал Рамена, - я знаю тут есть такие, кто не раз и не два провалил данным им задания. Так ведь? Читай дальше. Босх смерил сектанта тяжелым, доброжелательным как каток взглядом, но тот был надежно упакован в заботу своего Ворона, а вернее просто находился под внушением и свято верил в потустороннюю защиту. -Задача простая. Тут есть список людей, которые мешают Плащевику, а значит нам. Их надо убить. Он выдержал паузу, и увидел, как Избранные скучающе кивнули. Стрый изучал потолок, Кобольд - стол, брат Рамена - угол, в котором ему виделся Ворон. -Тут фамилии, - добавил Босх менее уверенно, его новые подопечные, отреагировали на известие со спокойствием киллеров со стажем. Что ж, в принципе, так даже лучше, решил новоявленный глава Избранных, меньше проблем, меньше колебаний. И зачитал фамилии, благо их было немного. -Стоп! - заорал Пиночет, - Это же нам уже предлагалось! Стрый, журналиста же мы уже пытались мочить! Стрый кинул нож, который загрохотал по столу, отчего все вздрогнули: -И малолетка с ними, что ж он, выжил, получается? -Бить надо было точнее, - ответил ему Николай, злобно. -Журналист? - спросил Рамена, оторвавшись от созерцания угла, - Тот, что на Школьной живет? -Да он, вообще, тут один похоже! -Смотрите-ка, Мельников! Тот самый, гад бомжующий. Он меня убить пытался, живучий как кот дворовый! А этот, сопляк, я ж его тоже прирезать хотел, только он вывернулся! -Что и ты тоже? - спросил Николай. Избранные уставились друг на друга. Тишину нарушил Босх, сказавший елейным тоном: -Ба, знакомые все лица... Это ж, тут и Севрюк есть, колдунишко! -Что же, получается, - сказал Николай Васютко - мы все за одними и теми же гонялись, что ли? -И не одного не убили, заметьте, - произнес Рамена, - даже пацан пятилетний, и тот ускользнул. А спас его кто? Журналист. Босх грохнул ладонями по столу, дабы восстановить пошатнувшуюся тишину. Скуку с сидящих как ветром сдуло, и на смену ему пришла нездоровая оживленность. -Так вот что я думаю, - негромко сказал Каночкин, оглядывая своих солдат, - Вас тут собрали для того, чтобы вы, проштрафившиеся, вместе могли справится с теми, с кем не справились по одиночке. Умно, умно поступил Плащевик. Я не знаю чем эти, - он похлопал по списку для наглядности, - ему подгадили, да только убить их, видно, не так просто. -Чистые демоны! - сказал Рамена громко, - У одного нож был заговорен, чуть меня раньше времени в Исход не спровадил. -Ладно, - произнес Босх, - жить хотят все, потому откладывать не будем. Оружие я вам дам, бронники тоже. Проблем не возникнет. Четверо Избранных протянули руки к столу и каждый взял свой нож, замерев на секунду, любуясь блестящим, испещренным рунами лезвием. С этими ножами, они как будто утратили индивидуальную внешность и действительно казались солдатами, одинаковыми рядовыми исполнителями чужой, сокрушительно мощной воли. -Я знал, - тихо и плаксиво проскулили Кобольд, держа свой нож так, словно он был ядовитой змеей, обращаться с которой полагается крайне осторожно, - Эта секта, новая секта... -И хорошо, если только у нас, - молвил брат Рамена-нулла.

9.

-Это я, - сказал Мартиков - Да собственно вы меня знаете. Трое человек изумленно - испуганно уставились на него. Один из них, плотный здоровяк, потянулся к автомату, обыденно висящему на спинке стула. -Незачем! - поспешно сказал Мартиков - больше не будет никаких сцен с кровавой резней. Во всяком случае, пока. -Это же он! - крикнул журналист, - Тот оборотень. -Тот, не тот, - бросил плотный, похожий на отставного военного, - чего ж он сюда приперся? Третий - субтильный бледный юнец медленно пятился вглубь комнаты. Увидев это, журналист недовольно процедил: -А говорил, "ну оборотень, ну и что"... Парень только качнул головой неопределенно. -Послушайте, - произнес Мартиков по возможности вежливо, прекрасно вместе с тем сознавая, что с его новым голосом вежливо говорить невозможно, он скорее лаял, низко, грубо, - Вам лучше сразу оставить ваши страхи, я понимаю, что мой нынешний вид не внушает доверия но... я был когда-то совсем другим. -Что он там лепечет? - резко спросил бывший солдат, - ну и паскудная тварь... Журналист смотрел на Мартикова со смесью брезгливости и нервозности, но в руках себя держал. Полуволк вздохнул, утробно, переступил массивными лапами, безжалостно пятная грязью линолеум пола Владовой квартиры. -Может не будем так, на пороге? -Как у него получается говорить, с такой челюстью? - спросил юнец из дальнего конца комнаты. -Постоишь, - бросил Владислав, - не каждый день, знаешь ли, принимаешь в гости оборотня, тем более всего в такой грязище. Мартиков снова испустил вздох. Испачкан он и вправду был отменно, начиная с дурнопахнущей осенней грязи на холке, от которой густая шерсть свисала сосульками, до правой ноги, всей в густом липком масле, похожем на отработанный солидол, запах которого стремительно разносился по крохотной однокомнатке. Что поделать, в городе стало слишком мало мест в которых можно было как следует вымыться, да и надо признать, что новая натура Павла Константиновича Мартикова не слишком то тяготела к воде. Осенняя вязкая грязь, тяжелыми пластами липла к лапам, сажа, горелое автомобильное масло, оставшееся после многочисленных локальных автокатастроф, словно семейка крохотных блох стремилась зацепиться за все, что движется. Бытовой мусор сошел на нет, и на смену ему пришел вестник разрухи - техногенные, изуродованные до полной неузнаваемости, отбросы. И вот уже в самым неожиданных местах можно было встретить детскую куклу с отломанной ручкой, или серебряное зеркальце в изящной оправе и со слепым, лишенным стекла оком - остатки былых спешных переездов. Куда? Мартиков не знал, хотя и догадывался. Ночью он снова стал охотиться - естественно, он был почти уверен, что это былые работодатели вновь наложили свое проклятие. Мартиков не помнил, чтобы волк возвращался, но теперь знал, он уже внутри, и скоро, слишком скоро снова возьмет в свои корявые лапы вожжи управления исстрадавшимся сознанием Павла Константиновича. Ночные охоты - зловещий симптом. Но отвлекало то, что происходили они теперь в некоем странном, и вместе с тем узнаваемом месте. Где-то он видел эти крутые холмы, поросшие синеватой жесткой растительностью, эти круглосуточные туманы и дурманящий запах трав. Безлунными ночами, когда мозги более или менее связно соображали, он мучительно пытался вспомнить когда же бывал в этих краях. Не мог, память отказывалась выдавать более или менее ясную картину. Может быть в одно из его редких посещений Кавказа лет пятнадцать назад? Может быть, хотя он больше склонялся к мысли, что нет. Сны эти, хотя он по-прежнему догонял и умертвлял мелкую суетливую добычу, успокоения не проносили. Как раз напротив, доводили до неистовства. И не подозревал он, что совсем неподалеку так же мучился еще один человек, еще один вечных беглец от своей половины, своего собственного монстра. Мучится, напрягая пустую память, а некий расплывчатый образ пляшет на границе сознания, вертится и дразнится, раздражает и никогда не подходит ближе. Выход был всего один. На поклон к Плащевику Мартиков идти не мог, и потому оставалось лишь отыскать ту группу, в состав которой входил и чудом оставшийся в живых журналист. Что ж, он ожидал такую реакцию с их стороны, и как они себя поведут. Когда узнают, что со временем он начнет утрачивать человеческие черты. Сделав три шага вперед, Павел Константинович оказался в тесном коридоре квартиры. -Я же видел вас тогда той ночью, - горячо сказал он Владу, вы что-то знаете, вы все что-то знаете! -О чем? -Да обо всем! - рявкнул он, и Белоспицын у окна вздрогнул, - О том чем пахнет воздух, и что за сны мне сняться, и куда все подевались, о типе в черном "саабе", наконец! -Стоп! - сказал Влад, - опять "сааб". Тут ты не ошибся... и вообще, наверное, не ошибся, заходи, и устраивайся там, на табурете. Извини, что не предложил тебе диван, но больно ты грязен. -Простите, в городе туго с водой. -Ничего, - утешил Дивер, - У нас все равно забита канализация, так что наше обоняние урона не понесет. -Не увидь я тебя тогда, при расстреле собак, ни за что бы не поверил, что такое как ты может быть на этом свете. -Эххе... - усмехнулся Мартиков, - на этом свете теперь может быть все, что угодно. В том числе и тот свет, извини за каламбур. Позади, на лестничной клетке затопали шаги, потом входная дверь распахнулась и явила Степана Приходских, который, увидев оборотня, замер на пороге: -Эка... - сказал он и замолк. Дивер махнул рукой, заходи, мол. Степан зашел и сел на диван, косясь на Мартикова. -Все интереснее и интереснее. -Меня зовут Мартиков Павел Константинович. - Представительно произнес волосатый уродливый получеловек, от которого разило тяжелой смесью псины, бензина, и подгнившего мяса. - В общем то во всем происшедшем виноват я сам, и моя основная вина в том, что я не сообразил убраться из этого паршивого городка. А теперь вот поздно, я попался, увяз по уши, и ей богу, это заставило меня пересмотреть жизненные идеалы. Не каждому это дается. -Мы тут все как следует увязли, ты давай рассказывай, каким образом таким стал, - сказал Дивер. И под тихий шелест начавшегося дождя за окном Павел Константинович Мартиков поведал немудреную свою историю, перемежая ее лающими восклицаниями, от которых слушатели вздрагивали. Про "Паритет" они помнили, пожар был крупный, и еще было слишком много народу, чтобы такое событие не прошло незамеченным. При упоминании двоих налетчиков в подворотне, еще в самом начале (а кажется больше года назад), Влад с Белоспициным переглянулись. Черный же "сааб" вызвал бурную дискуссию, причем основные вопросы сыпались опять же на Александра, как на единственного, вступавшего в контакт с этим адским авто. -Мир тесен, да? - сказал Владислав. При упоминании ночных бдений на крышах, Белоспицын оживился и припомнил несколько случаев звериного воя, слышанного им лунными полуночами. Убийство Медведя вызвало шок пополам с омерзением, после чего слушатели Мартикова вновь стали относиться к нему с подозрением. -Так ведь это тебя Голубев видел! - произнес Сергеев, - ты ж его пугнул до смерти. -Я не помню, - сказал Мартиков, - и вполне возможно, что уже не вспомню. Дайте мне дорассказать. И он поведал про волю владельцев черного "сааба", после чего в комнате повисла тишина. Ранние сумерки быстро наплывали на город, укутывали в мокрое свинцово-серое покрывало. -Все же я, да? - спросил Сергеев - тебе ясно дали понять, что убить надо меня. -Не сомневайся, - произнес Белоспицын, - мне они тоже указали без обиняков. Как заказное убийство. -И что ты? - спросил Дивер, обращаясь к Мартикову. Павел Константинович качнул лобастой массивной головой в сторону Сергеева: -Ну он же жив. -Значит... ты нарушил данное им обязательство и теперь волк вернется, так? -Да, - через силу сказал Мартиков - по чести сказать, он уже близко. И ты пришел к нам, - продолжил Дивер, - зная, что вот-вот потеряешь остатки соображения, и начнешь кидаться на все что движется. Так ведь? Мартиков сник, на его уродливой морде проступила тоска, эдакая молчаливая мольба о помощи. Он скривился и заплакал бы, если бы мог, увы, у волков нет слезных желез. -Я думал... - сказал он, - думал вы сможете помочь... -Но как, Мартиков? - воскликнул Дивер, - Ты хоть понимаешь, кто мы? Мы совсем не понимаем, что творится вокруг. Мы не контролируем ситуацию, а плывем по течению. И не наша вина, в том, что вместо того, чтобы увлеченными быстрым потоком, ухнуть в бездну, зацепились за выступающий из воды камень и потому сохранили себя! Может быть поэтому нас и хотят убить те отморозки из "сааба"! -Ты знаешь! Я видел! - отрывисто сказал Павел Константинович Владу, отказываясь верить услышанному, - тогда, в расстрельную ночь, я видел. -Тогда я понимал еще меньше, чем сейчас, - произнес Владислав тихо. -Вы не понимаете! - крикнул Мартиков, - вот я сейчас сижу перед вами! Да я страшный, да я урод, хотя было время, когда на меня засматривались женщины! Но я человек! Я думаю, анализирую, чувствую! -Тише, тише, мы, конечно понимаем, но... - начал Дивер. -Вы не понимаете!!! - рявкнул Мартиков, поднимаясь во весь свой немалый рост, собеседники его тоже поднялись, Дивер протянул руку к оружию, - ВЫ НИЧЕГО НЕ ПОНИМАЕТЕ! Вы не знаете, что значит терять себя. Вот я пока с вами, но скоро, слышите, скоро тут, - он прикоснулся к своей голове - тут никого не останется. Не будет Мартикова, ни будет никого, будет тупой лесной зверь, который только и знает, как задирать добычу, как пить из нее кровь. Это хищник... это... - он оглядел людей, который сдвинулись друг к другу у самого окна и смотрели с откровенным страхом, - впрочем, вам все равно... вас не унес поток. Они ведь боялись его. Боялись и не верили, что у такой жуткой твари может быть душа и сознание человека. Он напугал их, стоило повысить голос. Да что там, эта крохотная группа людей и вправду была подневольной событиями. Как справедливо выразился бывший вояка, они зацепились за камень, на пути к смерти, просто рыбы, чудом минувшие хитроумной сети. -"Ошибка, снова ошибка!" - подумал про себя Мартиков. Шанс еще был, можно было попытаться прыгнуть сейчас вперед, в надежде, что они не успеют схватить оружие, и если ему повезет, крыли и когти помогут расправиться с этими хилыми выжившими. А потом пойти, найти черную иномарку, рассказать... Нет! Напасть сейчас, это значит снова предать самого себя. Больше он этого не допустит. Будет держаться до последнего, пусть зверь много сильнее его самого. А эти люди и так приговорены к смерти, а в действенности методов Плащевика и компании Мартиков не сомневался. Павел Константинович повернулся и пошел прочь. Выход должен быть, как говорит популярное присловье: из каждой ситуации есть по крайней мере два выхода... Но ведь он есть, так ведь. И лежит он на поверхности. Мыло, пеньковая веревка, или прыжок с пятнадцатиэтажки в центре, если пенька не сможет передавить мощные шейные мышцы. Есть еще Мелочевка с ее омутами и коварными течение подле моста. И никакого зверя, никакого Мартикова. Все. Смерть, Исход, называйте как хотите. Он прожил больше сорока лет, многое повидал, многое пережил, и жаль лишь только, что большую часть жизни провел в погоне за миражом. Достаток, власть миражи, цветное порождение быта, красивые конфеты с отравленной начинкой. Суррогат для тех, кто не хочет видеть настоящих чудес! Не жаль, ничего не жаль. -Постой! - окликнул его Сергеев. Мартиков обернулся, стоя в дверях. Они больше не стояли в дальнем углу, как испуганные грозой овцы. Напротив подошли ближе и смотрели на него, никто не тянулся к оружию. -Мы действительно не знаем как снять с тебя проклятье, - продолжил Владислав Сергеев - Но, черт побери, ты же сам сказал, что в этом городе возможно все! А мы... мы не можем сейчас терять нужных нам людей. И никто ему не возразил, принимая мохнатое, желтоглазое чудовище в их группу. Мартиков обернулся, ощущая как деформированная его звериная пасть силиться широко улыбнуться, обнажая блестящие пятисантиметровые клыки. Но никто из стоящих перед Павлом Константиновичем при виде этого больше не вздрогнул. Даже Белоспицын.

10.

Сны Никиты обладали некоторой прихотливостью. Например, в них он никогда не ходил по туманному миру на своих двоих, да и вообще не был человеком. Кем же он был? Он и сам не знал, крошечные пушистые зверьки были его вотчиной, но даже увидь он себя со стороны (а однажды так и случилось, когда он глянул в покрытую глянцевой антрацитовой пленкой гладь лесного пруда и увидел там шуструю бурую лисичку), все равно не смог бы определить. В конце концов он был всего лишь пятилетним мальчиком, пусть и достаточно развитым для своих лет. Да и зверьки были не типичны, лишь напоминая тех, что водятся здесь в этом реальном, точнее бывшим реальным миром. Вот и в этот раз спящий Никита вселился в пугливое маленькое сознание, покрытое нежнейшей, с неуловимым розовым оттенком шерстью. Маленький розовый нос, что смешно морщился, когда втягивал воздух, глаза бусины - зрачок во весь глаз, бархатная тьма. Кролик - решил Никита, и был не прав. Зверюшка лишь походила на кролика, да и то лишь, на игрушечного, что лишен зубов и когтей, а в задних лапках нет и намека на мощные мышцы. Идеал мягкой игрушки, это создание и вправду было не агрессивным, год за годом своей короткой жизни пережевывающее синеватую травку. Такой горький привкус, он ему нравился, ведь это была пища определенная природой. Вот так, Никита Трифонов вертелся в своей короткой детской кроватке, керосиновый ночник разгонял тьму в пустеющем городе, а, тот кого он призван охранять видел себя крошечным розоватым кроликом, и улыбался во сне. Детские сны - апофеоз беспечности. Крошечное розоватое создание начало этот день так же как и предыдущий, как и день до этого. Вечное прыганье, горький вкус травы, запах тумана. Сегодня он вышел на луг, перед сильно разросшимся поселением и некоторое время наблюдал за суетящимися людьми. Люди что-то возводили, чуть дальше на самой вершине холма, что вздымался почти под самый свод и вершина его частично была скрыта туманом. Там, наверху уже вырисовывались контуры массивного строения, назначение которого оставалось для Никиты загадкой. Люди торопились, они таскали камни наверх, а назад возвращались не вполне здоровыми (по выражением Трифонова), одежда их была изодранна, а на спинах проступали рубцы. Кто и за что бил поселенцев было неясно. Кролик смотрел за людской суетой, нервно принюхивался к незнакомому и пугающему запаху дыма, доносящегося от жилья, а потом кинулся обратно в лес, завидев как из тумана спускается коршун. Птица была слепа, у нее вообще не было глаз, и в закрытых дымкой небесах она ориентировалась какими то другими органами чувств. Но добычу чуяла отменно. В лесу было спокойно. Здесь было укрытие, и широкие крылья коршуна не позволят ему проникнуть сквозь туго переплетающиеся кроны деревьев. Здесь были свои опасности, которые делились в сознании зверька на две категории: знакомые и пришлые. Последние были хуже всего. Знакомые по крайней мере можно было избежать. Ветер донес резкий запах - чужого азарта, чужой разумной жизни, запах дыма. Но это не те, из деревни, поселенцы боятся леса. Там по их разумению водятся дикие, страшные звери. Кролик знал, что такие есть, но самого его никогда не трогали - слишком уж мелок. Но не раз и не два вырывали его из мутной ночной дремоты тяжелые шаги чего-то массивного, от которого сотрясалась земля. Земля эта была дикой и хороша в своей первозданной свежести. Вот если бы не те, кто скрывается на вершине холма. Они были чуждыми, но при этом вели себя как хозяева. Кролик замер у корней исполинского, в два обхвата, дерева со скрученным, изуродованным наплывами стволом. Ветвями этот древесный монстр достигал тумана, и потому листва на его вершине имела совсем другой цвет нежели в глубине. Дерево глухо и жутко лопотало, но зверька пугал вовсе не этот звук, от чего он прижимался к земле и мелко подрагивал. Отдаленный лай. Вернее нечто похожее на лай, пополам с воплями собакоголовых обезьян - резкий и неприятный звук, несущий угрозу. Собаки, если их можно было назвать собаками - это всего лишь слуги, тех кто вышел сегодня на охоту. Охота! Опять охота. В маленьком примитивном мозгу кролика не было соответствующих понятий, и этот лай он слышал впервые, но для Никиты Трифонова он был знаком. Не раз и не два он переживал охоту, которая как изощренное наказание посещала каждый из его снов. И всякий раз охотились именно за ним. Во сне, Никита заворочался и застонал. В комнате царил запах затхлости и неработающей канализации. Мать была на кухне, как всегда в состоянии прострации, и не подумала даже придти на стон сына. Никита понял, что спасти его могут лишь быстрые ноги. Иногда это удавалось, и тогда сон заканчивался хорошо. Ни разу провидение не позволяло возникнуть здесь в образе могучего хищника, который будет не прятаться, а напротив, нападать. Ни разу, хотя иногда так хотелось. Как вот в этом случае. Лай в районе деревни. Можно представить, что сейчас там твориться. Поселяне до смерти боятся своих хозяев и когда охота приходит в деревню, все до единого прячутся в своих хибары. Это сильные и смелые люди, однако они никогда не поднимут голос против охотников, потому что были случаи, когда дичью становились не только лесные звери. Охотники любят кровавые забавы, они любят охотиться на думающую дичь. И здесь, и в городе, не так ли? Может быть поэтому они безошибочно выделяют в массе лесных созданий именно то, в котором прячется бодрствующее сознание спящего Никиты. Так страшно здесь в лесу, хочется зарыться в землю, укрыться от охотничьих псов. Да бесполезно - все равно мощными когтями выроют из-под земли, а глубже не вкопаешься - пойдет однородный базальтовый слой. Скала. Именно по этому крупные лесные животные и не роют нор. Однако все ближе, кролик стал ощущать запах охотничьих псов - тяжкая звериная вонь, и которая мешается с запахом редкоземельного металла, такого чужеродного, что все до единой твари в лесу содрогаются от подкатившего страха. Кролик бросился прочь. Вот он только что сидел в каменной неподвижности, только нос смешно морщился ловя опасные ароматы, а вот уже никого нет, только тень мелькнула - зверек очень быстр. Шум в ушах, он легко несется сквозь низкие лесные травы. Проползает под корягами в такие крохотные проемы, что зверю крупнее никогда не пробраться, пересекает звонкие быстро текучие ручейки. Один раз он резко замирает и вжимается в прелые желтоватые листья, что укрывают землю под раскидистым деревом. Мимо, совсем рядом, быстро проходит крупный зверь. Чудно скроенное копыто с легким сотрясением почвы раскидывает листья в полуметре от Никиты. Он не боится - это исполинская туша всего лишь лось, тупое копытное, питающееся травой. Лось тоже испуган - несмотря на размеры он тоже дичь. Но где же охота? Лай стих, не слышно пение охотничьего рога. Неужели оторвался? Никита шумно вздохнул, завозил ногами по скомканной простыне. Маленький розовый кролик, ожившая плюшевая игрушка, переступил с лапки на лапку. Лось ушел, и зверек неторопливо стал спускаться в неглубокий овражек, по дну которого бежал родник с ледяной водой. Настоящий подземный ключ, он нес в себе столько железа, что галька на дне густо покрылась слоем ржавчины, из-за чего казалось, что дно ручья вымощено чистым золотом. Здесь был водопой и оба бережка у ручья были вытоптаны лесными жителями до полного отсутствия растительности. Четко видные звериные тропы спускались по склонам оврага тут и там, прихотливо изгибаясь. Воду любили все. Важные лесные птицы бродили здесь по своеобразной набережной, склевывали мелкую ползучую живность, а в неглубокой запруде с теплой водой, что находилась ниже по течению резвились мальки и головастики. Кролик тоже хотел пить, сейчас после пережитого страха и гонки по лесу. В два прыжка он покрыл половину расстояния до ручья и в этот момент трое цветастых, причудливо раскрашенных в черно-бело-синей полосы, птиц, с визгливой руганью на своем птичьем языке шарахнулись прочь, а секундой позже взвились в воздух. Из зарослей растений с широкими резными листьями, очень похожих на папоротник, хотя не были папоротниками, появилась голова зверя. Была она лобаста и уродлива, мощные челюсти бугрились в самых неожиданных местах, словно для создания их применялись методы неряшливой газовой сварки. Темные губы отвисли, и тут и там мелькали криво растущие клыки, с которых на лесную почву капала мутная вязкая слюна. Помесь овчарки с бульдозером - сказал бы острый на язык Белоспицын. Шерсть у твари росла пучками, и была между тем густая и длинная, и даже на вид жесткая. Под мощными нависающими надбровными дугами газ было не видать, но когда создание сделало шаг вперед и поймало зрачками свет, они тут же вспыхнули красным, придав зверю окончательно демонический вид. Уши стояли торчком. На массивной шее был туго затянут тонкой ковки металлический ошейник по всей длине которого шли холодно поблескивающие шипы, в основании которых причудливо извивались непонятны руны. Пес приподнял голову и с шумом втянул в себя воздух. Красные глаза диковато блестели. Кролик был совсем рядом, слишком испуганный, чтобы бежать. Тварь полностью вышла на свет, отталкивающе совершенная в своем уродстве. Мощное тело было создано для долго бега, вывороченные ноздри безостановочно ловили воздух. Пес замер у ручейка и принялся шумно лакать. Неподалеку взвыл рог, визгливо, как умирающее маленькое животное. Охотничий пес вскинул морду, а потом развернувшись пошел прямо на кролика. Он не видел его и не чувствовал, просто посчитал, что этим путем проще всего покинуть овраг. Слепая судьба в очередной раз сыграла против Никиты. Хотя... все чаще ему начинало казаться, что за этим, прокручивающимся каждую ночь действом кто-то есть. Какой то опытный режиссер, всю жизнь занимавшийся тем, что ставил драмы. Кролику ничего больше не оставалось. Как вскочить с места и ринуться вверх по склону во всю мощь своих маленьких лапок. Охотничий рог взвыл прямо над ухом, и когда зверей выскочил из овражка его уже ждало трое псов - оскаленные мощные звери, красные глаза горят азартом хищников! И какая то темная фигура в отдалении, уж не охотник ли? Трифонов не размышлял, отчаянный страх вытеснил все до единой мысли. Он увернулся от псов, что кинулись на него синхронным движением, словно были пародией на сиамских близнецов, и рванулся в густые заросли. Все тело зверька содрогалось от отчаянных усилий, крохотное сердце билось все быстрее. Так, что отдельные удары сливались в истеричную дробь. Псы мчались позади, азартно выли, слюна срывалась с оскаленных клыков цвета серы. Справа и слева затрубили рога, послышался собачий лай - охота почуяла дичь и все новые и новые ее участники присоединялись к разворачивающемуся действу. Спящий Никита дергал ногами, лежа в кровати, судорожно хватал ртом воздух, глаза бешено метались под веками. Слишком коротки лапы, слишком малы усилия. Он выкладывался как мог. Листья жесткой травы больно хлестали его, когда он прорывался сквозь заросли, а преследователи и не думали отставать. Он чувствовал их позади. Чувствовал горячее, отдающее гнилью дыхание. На крошечной, покрытой мякенькой, вроде клевера травкой, кролику пришлось резко свернуть, потому на встречу ему выскочило еще два пса - оба в ошейниках. Позади кто-то бессвязно вопил и трубил в рог. Страшно, так страшно, и лес перестал быть спасением, и каждый куст таит в себе неведомую опасность. Его загнали. Легкие отказывались забирать воздух, лапы подкашивались, розоватая шерсть обвисла мокрыми лохмами, на которых налипла жухлая трава и грязь. Глаза кролика вылезали из орбит, а под смешным носиком пузырилась желтоватая пена. Лес впереди редел, почва стала топкой и ненадежной. Инстинкт вел зверька вглубь, дальше, в последней попытке оторваться, и в конце концов занес его в настоящее болото. Трава дальше не росла, глянцевая неподвижная жижа источала тяжелые испарения. И чуть впереди виднелась кочка, с тремя-четырьмя пучками жухлой травы. Кролик остановился, крупно дрожа, обернулся глазами-бусинами на преследователей. Те в болото сигать не стали. С десяток красноглазых псов бесновались на берегу, а еще трое аккуратными шажками подбирались поближе к жертве. Багровые зрачки смотрели неотрывно, дико. Кролик решился. Он прыгнул вперед, ведь кочка была так близко, а за ней виднеется еще одна, больше первой. Прыгнул в мощном усилии, выложившись без остатка. И не долетел. Черная вода, вперемешку с илом, цепко схватила зверька и он стремительно ушел на дно, успев лишь судорожно дернуться напоследок. Псы остановились, глядя, как казалось, со звериным недоумением. Последнее что увидел Никита Трифонов глазами кролика, это серебристые воздушные пузыри, уходящие сквозь мутную воду куда то вверх - к свету. Потом он проснулся в своей неуютной, освещенной керосинкой комнате, задыхаясь от слез. Сел, и некоторое время сидел, обнявши руками колени, оплакивая судьбу погибшего зверька. Снова погоня, и снова он не смог уйти. Снова. Опять. Как всегда.