Том 5: Секта

Глава пятьдесят первая Большая наука

Латоес выбрался из подземелья, когда в светлом северном небе, раздув облачный пепел, безраздельно владычествовала полная луна. Неизбывной тоской дышали окрестные дали. В изогнутом клинке реки догорал заревой воспаленный отблеск, а над зубчатой каймой черного леса уже нарывал рассвет.

Странник словно парил в невесомости, едва касаясь земли. Совершая чудовищные прыжки, возможные только там, на лунной поверхности, он плавно перелетал через ряды колючей проволоки, ведомый тайным инстинктом, властно тянувшим его в тот заречный, сумрачно затаившийся лес.

Промороженные, едва прикрытые мохом и жалкой растительностью граниты сочились промозглой сыростью, но он не ощущал холода и, бросившись в ледяную воду, кролем поплыл к далекому берегу по лунной дороге.

И этот мерцающий свет, напитавший каждую каплю, тонкими иглами впивался в мозг, высасывая остатки памяти. Латоес еще помнил, что не дошел до сокровенных хранилищ, где должен был обменять ложную душу на истинную, от рождения принадлежавшую только ему, но позабыл, как заплутал в заколдованном замке и затерялся в облаве. И назад вернуться не мог и не знал, как быть дальше.

Почувствовав дно, он продрался сквозь осоку и прибрежный ивняк и побрел по сфагновым кочкам, что колыхались и чавкали под ногой.

Фрайхер Латоес после долгих скитаний возвратился на родину. И хоть пихты и лиственницы, принявшие его под непроглядную сень, никак не походили на трансильванские ели, а небо в прогалах ветвей просвечивало сывороточной бледностью, в нем светила все та же луна — властительница оборотней, мадонна выходцев из могил.

Она и вела Латоеса, даже невидимая сквозь сплошную завесу хвои, завлекая все глубже в непролазные чащи. И потерявший душу странник бездумно повиновался ее властному притяжению, подобно приливам океанских зыбей и детородного обновления.

Его вывело на широкую просеку, изборожденную гусеничными траками, сплошь залитую жемчужным туманом.

От ствола, как когда-то от колонны в галерее родового гнезда, отделилось фосфорическое облачко, принявшее контуры женской фигуры, облаченной в долгополую мантию.

— Иди сюда, мой желанный, — позвал его беззвучный голос откуда-то изнутри.

И Латоес увидел, как свет сгущается в плоть, и возникает незабываемое лицо графини Франциски.

Круг замкнулся. Она все-таки настигла злосчастного пасынка на самом излете, когда луна отняла охранительную молитву, а враждебные руки сорвали запечатанный ларчик с груди.

И прежде чем он успел осознать, что чеканные черты ненавистной мачехи вдруг разгладились, и на том месте, где сверкало жадное волчье золото, возникли совсем иные глаза, которые светили ему в другой, навеки утраченной жизни, теплое живительное дыхание коснулось его онемевшего горла.

— Клавка! — взвился истошный выкрик и растворился в завороженном безмолвии белой ночи.

Труп пролежал в лесу до конца лета. На него наткнулись лесорубы, когда перешли на другой участок. Тамошний участковый — и сыщик, и следователь, и криминалист в едином лице — затруднился в определении причины и времени смерти.

На небольшую бледно-синюю ранку у самого горла он внимания не обратил.

Как бы там ни было, но труп хорошо сохранился, было довольно холодно: уже летали белые мухи.

— Доставьте его в Печору, — участковый обратился к знакомым рыбакам-браконьерам. — По реке-то всего ничего.

И поплыл Слава Калистратов по реке Печоре в одноименный порт.

Земным странствиям пришел конец, начались загробные: сначала по воде, а придет время — и по воздуху. Финалом будет четвертая стихия — огонь в печи крематория.

В Москву с берегов далекой Печоры, из РУВД города Нарьян-Мар пришло сообщение, что обнаружен труп мужчины, схожего по приметам с Калистратовым, объявленным в розыск.

Полковник Корнилов воспринял весть с известной долей сомнения.

Ежегодно бесследно пропадают десятки тысяч людей. Находят в лучшем случае половину. Да их и не ищут, как следует. И где искать? Ушел человек из дому и не вернулся. Хорошо, коли есть родные. Напишут заявление, сообщат приметы, но толку от этого чуть. Промелькнет лицо на экране, и точка. Или в газете какой-нибудь, в которую назавтра завернут селедку. Похищают детей, одиноких стариков, доживающих свой век на квадратных метрах по тысяче долларов за единицу, молодых парней и девушек с хорошей кровью и здоровыми органами.

Все имеет свой денежный эквивалент. Кого увозят в рабство на далекий Кавказ, кого продают за границу в ночные клубы. Одних забирают в заложники, других прячут в долговую тюрьму. Кончается, как правило, одинаково. Расчлененные останки зарывают в лесу, а то и выбрасывают на свалку.

Только за минувшее полугодие в розыск по России поступили 49 936 человек. Найдено 26 401. Сколько среди них живых, догадаться не трудно. Когда исчез сын высокопоставленного администратора, следователь пожаловался осаждавшим его журналистам:

— Всех взбудоражили (это он о семье, друзьях и знакомых). Если бы они были простыми пострадавшими — тоща, понятно, никто бы их делом даже не занялся. Но тут такие силы!

Но и «такие силы» не помогли. Молодой человек, вызванный в самом начале жаркого лета телефонным звонком, не найден по сию пору.

Корнилов вспомнил об этом случае — его просил подключиться редактор правительственной газеты — после телефонного звонка Майи Раздольской, той самой журналистки, которая подошла к нему на брифинге.

— Я вам говорила, но вы не прислушались, — ее ровный голос отдавал пустотой выплаканных слез. — Смерть Женечки на вашей совести. Я понимаю, вам все равно. Что ж, живите дальше.

Оказывается, ее подругой и была та самая Солнцева. Что бы изменилось, если бы Майя назвала тогда имя? Наверное, ничего. Остался неприятный осадок.

Допрос кандидата медицинских наук Вадима Валериевича Гоца продолжался уже четвертый час. Как и его подельники по «почтовому ящику», он с готовностью отвечал на вопросы, но, похоже, почти ничего не знал о закулисной стороне дела. Свою принадлежность к лиге решительно отрицал.

Корнилов начал склоняться к альтернативному выводу: либо они действительно ничего не знают, либо находятся под гипнозом. Самого гипнотизера — корейца или казаха — по имени Ким взять не удалось. Не нашли его и на загородной базе, где проводилось зомбирование инициантов. Это лишний раз укрепило Константина Ивановича в убеждении, что секту в лоб не возьмешь. Подорвать ее мощь, обескровить, подвесить в безвоздушном пространстве можно было, лишь ударив по финансовым, производственным и коммерческим структурам. Кажется, именно к такому решению пришли на верхах. Адреса банков и фирм секрета не составляли, но возникали трудности юридического характера. Связывало по рукам и ногам отсутствие необходимых законов, а еще более — противоречивые, полные подводных камней нормативные акты, которые пеклись, как блины. Между тем Дума упорно встречала в штыки само понятие «оргпреступность».

— Я понимаю, Вадим Валериевич, как вы самоотверженно трудились во славу отечественной науки, которая пребывает в таком бедственном положении, — Корнилов оборвал велеречивые излияния. — Сочувствую и вам, и вашим остепененным товарищам, что дошли до жизни такой, но это не снимает ответственности за преступные эксперименты на живых людях.

— Повторяю вам вновь и вновь, товарищ полковник! — Гоц, белобрысый плюгавенький мужичонка, умоляюще прижал руки к груди. — Не работал я на живом материале… Трупы нам привозили, вы понимаете? Трупы!

— Откуда привозили трупы? — в сотый раз, наверное, за эти дни спросил Корнилов.

— Я-то откуда знаю? Из морга, по всей вероятности. Нам ничего не говорили, мы ни о чем не спрашивали.

— Удобная позиция.

— Удобная, не удобная — выбирать не приходилось. У меня семья, трое детей… Я — кандидат наук, автор двадцати печатных работ и одной монографии. Сколько я мог сидеть на нищенских подачках? Двести тысяч за все! И то нерегулярно. Мальчишки на улице, и те загребают по миллиону в день. У вас нет права меня осуждать. Ни морального, ни юридического.

— Вы хотя бы видели справки из морга? Свидетельства о смерти?

— Не видел и не интересовался. Этим занимались соответствующие лица в администрации. С них и спрашивайте.

— Какие именно лица?

— У меня не было допуска на третий этаж. Все контакты с администрацией осуществлялись только через заведующего лабораторией.

— Как фамилия заведующего?

— Вы уже спрашивали. Голобабенко его фамилия.

— Вам приходилось готовить трансплантант?

— Приходилось. Я занимался внутренними органами: сердце, печень, почки.

— И вы знаете, куда отправлялись органы? По каким адресам?

— Никогда не интересовался. У нас это не принято.

— С доктором Иглменом, американцем, не встречались?

— Первый раз слышу.

— В его Лаборатории обнаружили препарат печени, — Корнилов поднял прикрывавшую банку газету. — Ваших рук дело?

— Постойте-ка, — Гоц надел очки с маленькими прямоугольными стеклышками без оправы. — Да, я изготовил его по просьбе Голобабенко.

— С какой целью?

— Он не затруднял себя объяснениями. Спросите у него.

— Вы посещали Центральную клиническую больницу?

— Что мне там делать? Я же не номенклатура.

— Контакты с коллегами, совместные разработки?

— Строжайше запрещено.

— Значит, это ваш препарат, — задумчиво протянул Корнилов. — И много было таких?

— Три, нет, простите, два… Третий принадлежал к другой серии.

— Узнали, можно сказать, с первого взгляда.

— Нельзя не узнать. Сами взгляните. Обычно у человека печень составляет три процента живого веса. Эта — одиннадцать! Такое не забудешь.

— И чем вызвано разрастание?

— Для установления причин гепатомегалии необходимо всестороннее обследование организма. Я же, вынужден вновь напомнить, не видел трупов. Ко мне поступали ор-га-ны. Установить болезнь без анамнеза и необходимых анализов просто немыслимо.

— Те два образца, о которых вы говорили, были похожи на этот?

— Один. Тот же клинический случай гипертрофии: девять процентов от веса. В научной литературе нет даже упоминания о чем-то похожем. Я очень переживал, что не могу опубликовать статью.

— Не разрешалось?

— Ни под каким видом, но, каюсь, я все-таки написал.

— И отправили?

— Воздержался пока.

— А третий случай? Почему вы сказали, что это из другой серии?

— Явление обратного порядка. Гипоплазия — недоразвитие.

— А если это детская?

— Шутите, товарищ полковник. Старого воробья на мякине не проведешь.

— Чем еще, кроме изготовления препаратов и трансплантантов, вам пришлось заниматься?

— Главным образом биохимией. Измельчал, крутил на центрифуге, экстрагировал, проводил анализы. Словом, лабораторная рутина. Простора для творчества не было. Если не считать случаев, о которых мы говорили, жуткое однообразие: печень — кровь, кровь — печень.

— Вы и с кровью работали?

— Одно от другого неотделимо.

— Расскажите подробнее.

— Пожалуйста, раз вам так хочется… В печень, как известно, кровь поступает из двух систем сосудов: артериальная из собственной печеночной артерии, венозная — из воротной вены. Через нее проходит до восьмидесяти процентов…

— Простите, — остановил Корнилов. — Вы сказали, воротная?

— Да, воротная вена, — Гоц удивленно поднял брови.

— А такое понятие, как «портальное кровообращение», вам встречалось? — заглянув в бумаги, живо осведомился Константин Иванович. С утра он успел прочитать перевод документов, поступивших из Америки. Хоть какой-то огонек засветился в сплошном мраке.

— Я все-таки медик, — вроде как обиделся Гоц. — Это расхожий термин в клинической практике.

— Портальное дыхание, дыхание печенью, остановка сердца и перевод мозга на портальное кровообращение, — зачастил Корнилов, боясь упустить что-нибудь важное. — В вашей лаборатории занимались чем-то подобным?

— Господи! — воззвал Гоц, хлопнув себя по лбу. — Только теперь я начинаю понимать! Я был слепец!

— Спокойнее, Вадим Валериевич, постарайтесь, чтобы и мне стало понятно. Слушаю вас внимательно.

— Благодаря вам я понял, в чем причина гипертрофических изменений, — захлебываясь от наплыва чувств, Гоц брызнул слюной. — Разрешите взять карандаш?

— Будьте любезны, — Корнилов вынул из ящика лист бумаги.

— Между разветвлениями воротной вены и печеночной артерии, — магистр-медикус, как официально называлась должность Гоца, набросал схему, — имеется широкая связь с образованием в дольках печени синусоидальных капилляров, к мембранам которых прилегают печеночные клетки — гипатоциты. Корень феномена в них! Наблюдалось аномальное увеличение размеров.

— И что из этого следует? — не понял Корнилов.

— Вероятно, вы правы. Разрастание капилляров и клеток как-то связано с особой системой дыхания. Этим у нас усиленно занимались.

— Кто именно?

— Не могу сказать. Тантрическая лаборатория находилась в другом месте, где-то за городом.

— И что же там изучали? — Корнилов гадливо поморщился. На загородной базе нашли несколько распиленных черепов. — Третий глаз? Влияние галлюциногенов на мозг?

— Точно не знаю, но могу предполагать. Из материала гипертрофированной печени удалось выделить неизвестные ранее гормоны и биогенные амины, обладающие, как я сейчас понимаю, сильным воздействием на центральную нервную систему.

— Значит, сейчас понимаете! Это хорошо, когда наступает прозрение… Сами с мозгом работали?

— Не совсем так, — замялся Гоц. — Несколько раз мне приносили биомассу, из которой нужно было извлечь те же вещества, что я выделял из печеночной ткани. Надо быть никудышным специалистом, чтобы не отличить мозг от печени.

— М-да, лучше поздно, чем никогда… В вашем ящике практиковалась йога?

— Безусловно, но для желающих. Меня это не интересовало.

— Шакти, дэви, сверхсамки? — Корнилов непроизвольно стиснул зубы, вспомнив Левита, которого схоронили вчера. — Хоть что-то из этого ряда не на слуху?

— Постоянно мелькало в разговорах, но я особенно не прислушивался.

— Почему?

— Болтовня на рабочем месте не поощрялась.

— Уж очень вы того… дисциплинированы.

— Так меня воспитали.

— Представьте себе следующую картину, — начал было Корнилов, но не закончил. — Нет, погодите, — поморщился он, — сперва ответьте на следующий вопрос: что вы можете сказать о людях, у которых были взяты те или иные органы? Та же печень, к примеру?

— Практически ничего. Материал поступал без характеристик.

— Материал… И пол определить не могли?

— Пол определялся однозначно. Печень во всех случаях была от женщин.

— Откуда такая уверенность?

— Хромосомный анализ показывал.

— Это входило в ваши обязанности?

— Нет, получалось попутно.

— Итак, у женщины, молодой, замечу, женщины, в результате преступных экспериментов, с применением наркотиков и прочих химических веществ, начинала разрастаться печень и этот патологический рост сопровождался изменениями психики. Допускаете такую возможность?

— Я ничего об этом не знал, — содрогнулся Гоц. — Даю честно слово — ничего.

— Повторяю вопрос: вы допускаете такую возможность?

— Да, теперь допускаю.

— Тогда пойдем далее. В определенный момент женщину умерщвляют, извлекают у нее печень, которую превратили в фабрику наркотиков, и пускают в производство. Ферменты и амины, как вы их назвали, вводят мужчинам, чтобы сделать из них живых роботов, и женщинам, будущим роботам-проституткам. Сверхсамки, пока у них в свою очередь не подрастет печень, исправно несут золотые яички. Что сделают с ними потом, мы уже знаем… Такую возможность вы тоже допускаете?

— Чудовищно!

— Я не жду от вас моральной оценки.

— Конечно, — окончательно сник Гоц. — Я допускаю такую возможность.

— Тогда на сегодня все. Подумайте на досуге, может, чего и припомните… Из крови, как я понимаю, тоже извлекали отраву?

— Извлекали, — понурив голову, кивнул Гоц. — Могу я получить свидание с женой?

— Поговорите со следователем. Я такие вопросы не решаю.

«Очевидное — невероятное», вашу мать», — молча выругался Корнилов, включив Московский канал, чтобы прослушать краткий выпуск новостей.

Утопая по колено в подсвеченных багровыми вспышками облаках, пела Дженифер Солнцева, в одночасье превращенная в национальную героиню.

Поймал самый хвост.

«Как правы бывают поэты, — подумал Константин Иванович. — Солнцева ничего не знала про Калистратовых, но оплакала и их, и себя».

Зная в деталях технологию чудовищного процесса превращения земной женщины в «дэви», в преступную «сверхсамку», обреченную на безумие и страшную смерть, он ни на миг не приблизился к понимаю эзотерического смысла священной науки любви.

Ограбленную и опошленную, ее низвергли в кровавую клоаку с горних высот. Кама, индийский бог вожделения, и крылатый младенец Эрот покинули обреченный мир. Словно никогда и не рождались на радость людям, а были насильственно вырваны, абортированы и отправлены в центрифугу, чтобы стать белковой массой для шарлатанского эликсира.

Оперативная работа — оперативное мышление…

Что-то шевельнулось, заныло в груди, но скоро заглохло под грузом забот, как заплутавшее эхо.

Невероятный взлет популярности Дженифер Солнцевой совпал с психическим кризисом, который она восприняла как просветление. Это ознаменовалось резкой сменой жанра. Женя уже не пела о смерти, несчастной, больной любви, не прославляла наркотики. Ее незакатным солнцем стал секс. Священное, в тайном индо-буддистском смысле соитие, возносящее любовников в небеса.

Слова, коими исписаны заборы и лифты, обрели космический смысл и новое поэтическое звучание.

Мужское начало — лингам и женское — йони пронизывали не только текучую ткань стиха, но и саму мелодию, построенную на традиционно индийской восьмизвуковой гамме. Как божества в цветке лотоса, они являли себя через изысканные санскритские эвфемизмы: «луч света» и «священное место».

Как неудивительно, но это воздействовало на слух, и не только на слух, неизмеримо глубже, проникновеннее незатейливого «я хочу тебя…» Женщины, особенно обделенные радостями плоти, бились в истерике. Песня словно и впрямь пробуждала спящего в копчике Змея. Кундалини напрягал свои лучистые кольца и начинал медленно подниматься по позвоночнику, от чакры к чакре, чтобы брызнуть во все стороны света радужной аурой теменного цветка.

Восьмизвучие сменялось пентатонным рядом, как бы высвобождавшим из плена пространства все пять стихий. Песня навевала видения изощреннейших ласк. Это был какой-то массовый гипноз. Благодарные поклонники с радостью и без тени смущения сознавались, что их пальцы и губы сами находили сокровенные точки в «священных местах» и «лучах» партнеров. Сексологам, с их эрогенными зонами, и не снились такие чудеса.

Несбыточная даль «совместного полета» или, говоря языком медицины, продленного оргазма доводила фанатов до исступления. В зале возникали пикантные ситуации.

Прокуратура, которая и с куклами совладать не смогла, безуспешно пыталась возбудить уголовное дело.