Том 5: Секта

Глава тридцать девятая Критская Мистерия

Очерк Лазо не вызвал того резонанса, на который надеялись редакция и, не в последнюю очередь, автор. То ли народ притерпелся ко всяческим ужасам, то ли окончательно разучился отделять быль от ошарашивающих своей очевидной нелепицей побасенок, что высасывали из пальца бойкие халтурщики вроде братьев Удодовых из еженедельника «Метрополис». О чем только не писали: об оживших мумиях, вурдалаках, о девушке превратившейся в леопарда, даже про школьника Петю, который ушел из дому в пятое измерение.

Почему именно пятое? А черт его знает! Наверное, потому что Петя, если таковой и вправду существовал, учился в пятом «В» классе. Словом, запомороченным москвичам, на чьи бедные головы ежедневно обрушивался поток гороскопных прогнозов, причем с прямо противоположными рекомендациями, было не до загробных голосов. Черти ли аукнулись в подвалах, или сработала подложенная нахальным прощелыгой магнитная лента, — какая в сущности разница? Всюду чернуха, надувательство и халтура. Звезды эстрады, и те «под фанеру» поют. Вернее, рот разевают, как рыбы.

А тут еще, как на грех, показали по телеку колдуна. Ражий такой мужик, зачем-то цепями обвитый, энергию в мертвеца вдувал. Через точки такие для иглоукалывания. Вокруг врачи в халатах и колпаках руками всплескивают, удивляются, а он, который колдун, знай себе надувает щеки, корячится, того и гляди лопнет. Не лопнул, однако. Здоровяк! Такого бы на лесоповал или мешки с цементом таскать. Короче, заставил он жмурика шевелиться, но не успокоился, пока не посадил. И что с того, спрашивается? Без холодного пота обошлось. Никто в обморок не грохнулся. Только поспорили в семьях, сколько баксов отвалили съемочной бригаде и, само собой, больнице — за интерьер.

Что же до «капитана Печенкина», то про него вроде как и вовсе забыли. Целых две недели не давал знать о себе сексуальный маньяк, ну и ладно, проехали. Надо сказать, что милиция была полностью солидарна с общественным мнением. Подумаешь, печень! Чуть не каждый день головы отрубают, отрезают гениталии. Успевай регистрировать. Чего ж удивляться, если глухое дело застопорилось, и людям пришлось заниматься более перспективными трупами?

Не успели зарыть президента банкирской ассоциации, которого вроде бы с помощью газа на тот свет спровадили, как пошел слух, будто газом там и не пахло, а смерть наступила от облучения изотопами. Какими конкретно? Не говорят. Кто проводил анализы? Молчание. Да и чего напрасно вопросами беспокоить, когда каждому мало-мальски компетентному гражданину прекрасно известно, что Институт судебной экспертизы находится на последнем дыхании. По причине финансового удушья.

Объявили приз в миллион долларов тому, кто укажет убийцу, и остались при своем миллионе. После трагедии в Чапаевске произошла смена силовых министров. Милицию снова лихорадило, безопасность в который раз перестраивалась, а прокуратура с головой ушла в «кукольные игры», обнаружив наконец главного виновника всех бед: сатирическую телепередачу. Постоянно прописанный в государственном организме вирус идиотизма начал размножаться с бешеной силой.

Короче говоря, не прозвучал Санин материал должным образом. Что же до исторических экскурсов с политическими выкладками, то это вообще никого не затронуло: накушались по самую макушку всякой политики. Самые, казалось бы, заскорузлые народолюбы-защитнички, и те сообразили, что одним маханием топора голосов не собрать. Живо состряпали партию радетелей обманутых вкладчиков проворовавшегося концерна «Тибет». Инфантильные пенсионеры доверчиво потянулись за дудочкой нахрапистого крысолова.

Непредвзято оценив умственный и моральный уровень среднестатистического обывателя, Лазо критически отнесся и к собственному перу.

— У тебя всего один недостаток, — сочувственно попенял главный, — уж слишком ты умный.

— Неизлечимый недуг, — оборвал Саня. — Дашь машину?

Мысленно он был уже на Масловке, в квартире Лориной подруги, где обрел временное пристанище: перевез стопку книг, кое-какую одежонку и ноут-бук, полученный в качестве премии от фирмы «Герника», специализировавшейся на эксклюзивном дизайне. Судя по манерам и лексике ее владельца, он едва ли догадывался, что мрачная картина Пикассо была написана в знак памяти разбомбленного фашистами городка.

Бес разрушения прочно сидел в душах. Глядя на ампирные хоромы, выраставшие рядом с помойкой, его душил злорадный смех.

Саня и впрямь перерос своего читателя. Издерганный сердечными переживаниями — суматошная лихорадочная любовь поглотила целиком, — он еще не осознавал, что всеобъемлющий закон перемен поставит его перед трудным выбором. Журналистику заполонили молодые беззастенчивые полузнайки, и в новом информационном поле таким, как он, уже нечего было делать. Опуститься на уровень ниже? Заведомый проигрыш и не позволит душа. Поменять жанр? Но это значит сменить газету. Нет, он не был готов уйти из редакции — и куда? — но соблазн разом все разломать угнездился в какой-то извилине мозга, подобно зернышку опийного мака, пустившему корни в трещине иссушенной земли.

Саня ошибался, думая, что его статью не заметили. Она задела, и больно, очень многих. Пошли звонки и письма с угрозами. Его обзывали безбожником и жидомасоном, с ним обещали разделаться самым жестоким образом. Только срок, в зависимости от партийной или конфессиональной принадлежности, варьировался в широких пределах. От «сегодня ночью» до «когда мы возьмем власть».

Ощущение было тягостное, мерзкое, словно облепило зловонной жижей. Особенно досаждали «пустые», как он называл, звонки, когда в трубке повисало недоброе выжидательное молчание. Лазо достал двустволку, которая вот уже шестой год мирно почивала в кожаном футляре, вогнал пару патронов с дробью четвертого номера и повесил в прихожей. Что-что, а запугать его никому не удастся. Не впервой.

Отключить телефон он не решался из-за Лоры. Чаще всего она звонила рано утром, улучив подходящий момент, или, в зависимости от ситуации, когда выбиралась в город. Решение перебраться на Масловку родилось сообща, как наитие свыше.

— По крайней мере всегда буду знать, где ты, — сказала она, отмывая пребывавший в мерзости запустения холодильник. — И тебе не придется терять время на дорогу. Я ведь и среди ночи нагрянуть могу.

— И нагрянь.

— И нагряну! Специально, чтобы проверить, как ты себя ведешь. Если застану тут девку, берегись… Схвачу мокрую тряпку, — она и схватила, швырнув на пол жалобно звякнувшую решетку, — и по щекам, по щекам!

— Меня? — кротко улыбнулся Саня, смахнув с лица долетевшие брызги.

— Ах нет, милый, на тебя рука не поднимется… Но ей, сучке, не поздоровится. Так и знай… Не приводи сюда никого, Санечка.

— О чем ты!

— Сама не знаю. Прости меня, миленький, — Лора порывисто поднялась с колен и, опрокинув миску с водой, отвернулась к окну, сглатывая слезы.

— Ты сумасшедшая.

— Да, я такая!

— Ну не надо, не надо, Хуанна Безумная. — Саня обнял ее и, вдыхая кружащий голову запах, принялся целовать легкие, как осенняя паутинка, завитки на затылке.

— Как ты назвал меня? — она всхлипнула, размякая и словно бы съеживаясь в его руках. — Какая еще Хуанна?

— Была королева такая испанская.

— Хорошая?

— Не помню… Я видел ее мраморное надгробье в Севилье.

— И на мою могилку придешь?

— Перестань, что за дикие мысли?

— Боюсь я, Сандро. За тебя страшно, за нас… Давай уедем!

— Куда?

— На край света. Куда-нибудь.

— Навсегда?

— Хотя бы и навсегда, — Лора осторожно высвободилась и повернулась к нему лицом. Измученное, в потеках туши, оно обрело в глазах Сани совершенно новую красоту — трогательную и хрупкую.

— Любимая, — он слизнул слезинки с «поехавших» ресниц. — Ну куда мы поедем? Кому мы нужны?

— Слабо? — дернув плечом, она отстранилась и, подоткнув юбку, вновь занялась мойкой. — Так и скажи. — Ее смуглые тонкие руки ожесточенно драили жесть морозильной камеры.

— И чего ты так на него навалилась? Передохни чуток.

— Знаю я, чем кончаются твои передышки!

— Не хочешь?

— Хочу! — Лора тыльной стороной ладони откинула волосы и через силу улыбнулась. — Всегда хочу, но сначала я должна запустить этот чертов холодильник. Надо уметь довести вещь до такого состояния. Эх, Женька, Женька… Разгильдяйка, каких не видел свет!

— Тебе-то что?

— Мне? Я навезла две сумки продуктов, чуть руки себе не оторвала! Омары, устрицы, вестгальская ветчина, овернский рокфор! По-твоему, пусть все пропадает? О я знаю, тебе наплевать, — Лора повысила голос почти до крика, но глаза, ее удивительные глаза смеялись, неузнаваемо преображенные и такие родные.

— Девочка моя! — Саня притулился сбоку. — Зачем нам столько?

— Знаешь анекдот про столетнего старика?

— Расскажи.

— Он пережил всех своих жен и, когда умерла последняя, надумал жениться на восемнадцатилетней. «Как тебе не стыдно, — укоряла его родня, — она совсем еще девочка, а ты хочешь сделать ее вдовой. Подумай, сколько тебе осталось». — «Сколько есть, все мое, — отвечал старик. — По мне, пусть лучше останется, чем не хватит». Так и надо жить: сегодняшним днем. Завтра нам не принадлежит. Мы не знаем, что будет завтра.

— Почему? Солнце взойдет точно по графику, и, если ты только захочешь, мы проснемся вместе.

— Не могу, Сандро, не начинай.

— По-моему, кто-то звал меня на край света, за дальние моря.

— Не обращай внимания на женские глупости.

— Нет, я серьезно, Лорхен. Отчего бы нам и в самом деле не махнуть куда-нибудь? Хотя бы на пару неделек? Сейчас это просто. Хочешь в Анталию, на Кипр или на Канары — куда угодно… А еще лучше на Крит! Я давно мечтал побывать в Кносе. Лабиринт Минотавра, Тесей с мотком пряжи, похищение Ариадны, черный парус… Подумай только: рождение мистерий! Пещера у горы Дикта, где коза Амальтея вскормила своим молоком новорожденного Зевса. Увидеть — и умереть! Право, давай на Крит. Теплое море, пинии, умопомрачительный запах глициний. Нам обоим не помешает короткий отдых… Помимо всего прочего, моя единственная, немного придем в себя, успокоимся и решим, как быть дальше. Мне больно видеть, как ты сжигаешь себя. Во имя чего, Лори — глазастый лемурчик, во имя чего?

— Какой ты умный, Сандро! Можно подумать, будто ты там был — такие находишь слова, красивые, точные… Так и видится море. Я подумаю.

— Подумай, по-моему, это неплохая идея.

— А ты изменился.

— В худшую сторону?

— Я бы так не сказала, но раньше ты был не таким. Я ведь уже предлагала тебе рвануть, куда подальше, нет? Но ты и слушать не хотел. Что же тебя удерживало? Работа?

— Видал я эту работу… В море купаться хочу, жрать осьминогов в задрипанной портовой таверне. Засыпать и просыпаться рядом с тобой.

— Вот с этого и надо было начинать, а то море, море, — Лора пренебрежительно наморщила носик. — Свет клином сошелся на Крите. Везде хорошо, была бы постель да крыша.

— Я же сказал: куда хочешь!.. Только не на Багамы.

— Это еще почему?

— Капусты не хватит.

— Не твоя забота.

— Моя, Лорхен, моя. Не ущемляй мужское достоинство.

— Ладно, там видно будет, а против Крита я ничего не имею. Куда иголка, туда и нитка. С тобой мне везде хорошо.

— Честное слово, не пожалеешь! — Саня принялся увлеченно жестикулировать. Лора не ошиблась: он уже был на Крите — во сне, в мечтах, в другой жизни. И в Риме был, и в Афинах, в Иерусалиме, Трое, Сарагосе, Мемфисе — везде, куда уводило воображение, воспламененное кажущейся близостью осуществления. Слово имело над ним неизъяснимую власть. Сказано — сделано. Казалось, уже завтра они начнут собираться, не завтра — сейчас. — Знаешь, как море по-гречески?

— Как? — тихо спросила она, проникаясь его зачарованным взглядом. — Как, Санечка?

— Таласса! Посвист ветра, накат волны… Отсюда талассократия: цари Крита владели морями. Потом они стали властелинами загробного мира, судьями мертвых… «Там царь Минос, оскалив страшный рот»… Это из Данте. Как жаль, что нет ни рая, ни ада, и все кончается здесь! Навсегда и бесповоротно.

— Не хочу про смерть. Я, как тот старик: что мое, то мое. Если б только не старость!

— Господи, Лора! Ну какая там старость! Ты опять за свое. Я же люблю тебя! Тебя, как ты есть, твой ум, твою душу, — он понимал ее, мучительно сострадая, искал и не мог подобрать слова утешения, ибо не было их ни на русском, ни на иных языках, живых и мертвых. — Пойдем! — потянул за собой. — Хватит терзать холодильник.

— Хочу, чтоб было чисто, — Лора покорно прильнула к нему.

— Ты и так отмыла его до блеска.

— Мы оба с тобой рехнулись, — шепнула она, расстегивая пуговки на его мятой-перемятой рубашке.

— И это прекрасно.

Лежа в сумерках, они беззаботно болтали о всяких пустяках, строили планы, не очень веря, что все будет именно так, как им видится в эту счастливую, наверное, минуту, когда отступает прихлынувшая тоска и начинает казаться, будто зыбкий покой облегчения продлится, если и не на годы, то хотя бы на дни.

— Я совсем забыла сказать, — подперев щеку рукой, она повернулась на бок. — Ты написал изумительную статью! Я горжусь тобой, Сандро.

— Тебе на самом деле понравилось? Удивительно.

— Не вижу ничего удивительного. Или ты меня совсем за дуру считаешь? Конечно, по сравнению с тобой, я просто дубина, но ведь не настолько… Или настолько, Санечка?

— Настолько.

— Сволочь!

— За что боролись, на то и напоролись, сударыня. Очерк не получился.

— Кто сказал?

— Хотя бы главный.

— Он законченный идиот. Как-то видела по телевизору: нес полную ахинею. Типичная мания грандиоза.

— Ничего подобного. Отличный парень. Немного своеобразный, но с головой. Дело он знает. Материал получился не для газеты, слишком заумный. Я и сам вижу. Народ этого не поймет.

— Не знаю, как народ, а я все поняла. И про фашизм, и про мифологическое сознание. Ты очень глубоко копнул, Санечка, очень. Поэтому я и боюсь за тебя… Нам действительно лучше на какое-то время исчезнуть. Я увезу тебя, чего бы это ни стоило. Хочешь на Крит? Замечательно. Только не говори никому.

— Что? — не понял Лазо. Слушая вполуха, он ловил игру вечерних теней, придававших ее лицу какую-то особую грустную нежность.

— Не говори, куда едешь.

— Но почему?

— Лучше не спрашивай. Так надо, — долгим поцелуем она заставила его умолкнуть. — Договорились? — и быстро перевела разговор на другое. — Я почему заговорила о статье? Вовсе не для того, чтобы разливаться в похвалах. Ты в них и не нуждаешься… Меня очень просил Валентин. Ему нужно с тобой посоветоваться. Ты не против?

— Какой еще Валентин?

— Смирнов. Наш охранник. Он еще заезжал за мной. Помнишь? Ну тогда у тебя…

— Постой… Это когда неожиданно должен был нагрянуть твой благоверный?

— Не называй его так!

— А как?

— Кидин.

— Просто Кидин?

— Да, просто Кидин.

— Хорошо, пусть будет Кидин… Со стороны Смирнова это было довольно любезно. Что ему от меня надо?

— Я же говорю: посоветоваться.

— Но о чем? Какая у нас может быть точка соприкосновения?

— Есть такая точка, Сандро. У Валентина несчастье. Его сын связался с какой-то сектой. Все, как ты описал. Сделался замкнутым, отдалился от близких, перестал встречаться с приятелями, не показывается неделями. Олег вообще-то отдельно живет — они ему однокомнатную квартиру купили в Крылатском, но это не важно… Валентин несколько раз к нему заезжал: нет дома… Может, не хочет открывать?

— Вполне возможно. Симптомы типичные.

— Вот видишь! Валентин мне так и сказал. Как, значит, прочитал твоего — это он про тебя, а мне приятно, прямо бальзам на душу, — так сразу все по местам расставилось. Он и раньше подозревал, что дело нечисто, только никак не мог поверить.

— Поверить? Чему поверить?

— Ну как ты не понимаешь! Не мог поверить, что такое могло случиться именно с ними. Искал другие причины, успокаивал себя и жену, надеялся, пронесет. Очень даже понятно чисто по-человечески.

— По-человечески, — вздохнул Лазо. — Конечно, понятно.

— Олег был чудным мальчиком! Умница, прилежный, усидчивый. Получил красный диплом, отлично устроился по специальности, и надо же… Как они его охмурили? И ведь не гуманитарий какой-нибудь рехнутый — физик!

— Бывает и с физиками… Не знаю, чем смогу помочь, но готов встретиться в любое время.

— Спасибо тебе, мой хороший. Сделаешь доброе дело. Валентин — мне друг.

— С каких это пор?

— С недавних! А что?

— Ничего.

— Дурак ты, Саня.

— Сам знаю.

— Вот и молчи.

— Молчу, моя донна.