ТОЧКА РОСЫ [версия 1.1]

Глава 17. Архив

Мир должен был сгинуть — так говорили все пророчества. В один день и в одну ночь, поглощенный песками Пустыни, мир должен был исчезнуть.

Кид смотрел на небо и на красноватые пески, что медленно двигались, подбираясь все ближе и ближе. Это было его обязанностью — следить за солнцем, луной и пустыней (в те времена она еще не доросла до того, чтоб испуганный род человеческий называл ее, используя, даже мысленно, заглавную букву).

Каждое утро Кид мысленно проводил четкие, безукоризненные оси координат по плоскости небосвода и у границ песка, высматривал малейшие изменения в положении светил или же изменения в оттенках песочных насыпей, все плотнее окружавших последнюю точку размещения людей. Это не казалось странным — звать людьми только ту небольшую группку, что каким-то чудом смогла избежать как далеко недобровольного разделения на касты, так и установки чипа. Кид даже не задумывался над этим. Для него, как и для всех остальных здесь, все они были только истинными людьми. Иные — о том, какими именами их предпочитала обозначать захватившая власть группировка, здесь предпочитали не упоминать — были чем-то вне их собственного мира, мира буйной зелени и беспрепятственно текущих вод, мира влаги и стойкой, тонко вычисленной температуры, что так необходима для роста и воспроизводства, мира Точки.

Она передвигалась, мощные двигатели несли и несли ее по пескам пустыни — последний оплот, пока еще не законсервированных, но уже почти что недоступных никому из иных, банков знаний, семян, растений, энергии и влаги. Кид знал — все, что хранится здесь, и под прозрачными колпаками, и в кажущихся бесконечными рядах хранилищ, и то, что растет, течет, опыляет и опыляется во множестве садов — двигается и двигается, меняя место. Техника работала без сбоев — энергия от генераторов, от солнечных батарей и ветряков распределялась с математической точностью. Кид искренне восхищался системой. Он не разбирался в технике, но всегда мысленно отмечал ровный ход Точки, бесшумность движения и то, что их след сразу же терялся среди барханов. А это значило одно — Эолы, грозные, пугающие носители бело-серых одежд и остроконечных капюшонов не смогут их найти. На этой мысли Кид расслабленно выдыхал — и возвращался к наблюдению. Его острое зрение — это все, что оставил ему ушедший мир. Как так вышло, Кид не помнил, но когда от усталости в глазах начинали мельтешить призрачные желтые мушки, и он смыкал веки, почему-то приходило только одно. Это была яркая до болезненности вспышка — и он, Кид, кричит и кричит на нее, до хрипоты, до горящих огнем легких, страх постепенно уходит — а с ним остаются только сожжённые связки и безмолвие.

С того момента, что отразился во тьме сознания, будто в кривом зеркале, Кид научился многому. Он смотрел в небо, следил, как оно меняет свой цвет. Он следил за солнцем, отмечая смещение точки, на которой оно садится за горизонт — отмечая и то, что каждый раз оно шло по все более странной траектории, и то, как однажды оно мертво повисло над горизонтом. Он не знал, сколько их таких, что наблюдают за внешним миром, он привык чувствовать всю ответственность на себе.

В тот странный, неправильный день, когда Точка стала в Пустыне (да, к тому моменту она выросла достаточно), Кид отметил, что в течение нескольких часов дневное светило висело в зените дольше обычного. Оно не просто не зашло в положенный час, но и тьма ночи рухнула как-то сразу, без вечерней зари заходящего солнца. Люди Точки (так они теперь звали себя), должны бы были быть в панике — но они продолжали свои работы, обычные, каждодневные. Группа биологов работала над все еще не законченной селекцией новых, более выносливых видов растений, гидрологи прокладывали новые каналы орошения, работали над их автоматизацией, шло тестирование охранной системы Точки и ее биосети, созданной чтобы генерировать испытания. Кроме того, люди Точки почти что закончили полную установку кодового ДНК-замка, проводя последние проверки системы. Да, люди Точки были полны надежд и планов. И был Кид, тихий, безмолвный Кид, Кид, которого мало кто знал в лицо. В какой-то момент он стал просто тенью своей подписи под протоколами наблюдения. И это самый Кид, весь потный от страха и от того, что махом пробежал от рубежей Точки до ее центра, вошел в зал испытаний как раз в тот момент, когда ДНК-замок Точки заканчивал самонастройку. Кид шарахнулся от вспыхнувшего зеленого света и оглушающего воя сирены, но ему надо было передать, доложить хоть кому-нибудь о том, что солнце стало, зависло мертво над горизонтом — и день перестал идти вслед за часами. Он не успел и слова произнести, только вытереть струйку пота. Остановившуюся Точку обнаружили те, кого Кид боялся больше всего.

Эолы говорили потом, что спасли его, вернули ему голос, жизнь и безопасность. Кид никогда не забывал об этом. До самой старости. Он так же не забыл и о мягкости белых стен своего жилища, о невозможности следить за солнцем и Пустыней, прокладывать мысленные оси ординат — и наслаждаться зеленью и прохладой Точки. Со временем почти все истерлось из его памяти, осталась только гигантская, бескрайняя зеленая стена, окружающая Точку, и каждую ночь Кид вспоминал, как блестели капли росы в свете заходящего солнца. Но там же была и ночь, упавшая из ниоткуда, и тот день, в котором солнце замедлило свой ход настолько, что сложно было сказать, живо ли оно. А здесь, в белой комнате с мягкими стенами и крошечными окнами под потолком, был только он, Кид, да мальчишка, что приходил послушать его рассказы о Точке. К тому моменту, как этот мальчик, с черными волосами и пронзительными темными глазами неведомым Киду образом нашел возможность навещать его, Точка снова ушла в Пустыню. Те, кого Кид боялся больше всего, обладатели серо-белых одежд и остроконечных капюшонов, полностью установили свою систему мира, но потеряли зеленую стену. Возможно ли, что искусственный интеллект сработал так, как его программировали те, кого давно уж не было на этом свете, Кид не знал. Он просто тихонько посмеивался, ловя горячие солнечные лучи, что просачивались через крошечные окна его жилища, слушал, как работает очиститель воздуха, и отпускал, аккуратно, легко и неспешно, все, что ему довелось увидеть, каждое событие и дело, в котором он принимал участие. Для этих, несомненно, иных, он был осколком древней цивилизации, дикой древностью. И только мальчишка, с тысячей ножей в пронзительном взгляде, ловил каждое его слово настолько серьезно, что порой Кид останавливался на полуслове и задумывался, правильно ли он делает, рассказывая сказки о Точке именно ему, маленькому потомку Первых Эолов. Что действительно правдивого он мог ему рассказать? Он, простой наблюдатель? Да и что могло нерушимо остаться в его памяти? Только сказки, щедро сдобренные его собственными домыслами и фантазиями. В этих сказках Точка все время оказывалась почему-то сущим раем на земле, средоточием всех знаний и умений человечества. Кид все меньше сдерживал рвущую душу тоску: вскоре он наградил Точку летательными аппаратами и прочими «машинами богов», — и сам не знал, правда это или нет. Его память сдавала позиции.

Иногда он сбивался, подсчитывая касты и подкасты, уровни разграничения и все их виды. Но одно он знал точно, его сказки, его нечаянно наполненные тоской рассказы, зародили в сердце мальчика Эола, чьи родители оказались в первых рядах, так называемых создателей новой системы мира, что-то очень важное. «Ищи последнего чистого человека, — дребезжащим голосом все повторял и повторял Кид, — чтобы ее открыть, тебе нужен последний чистый человек, без Диска». Мальчик Эол смотрел на старика непонимающим взглядом. Во взгляде его черных глаз уже поселилась вера.

Кид ушел тихо и незаметно. И только темноглазый мальчишка плакал. И только темноглазый мальчишка взял себе имя в память о старике Киде, последнем из людей вне каст. Взял — и сократил до более звучного, на его взгляд, варианта…

Как тряслись его руки, как трясся и он сам, когда с горящими глазами он отдавал последнего чистого человека по имени Хэл Хоуп. И Точка взяла. Ее биосеть поглотила того, кто был ключом. Она взяла его, разместила в пределах, куда никому не было доступа — и открыла свои тайники, полные тех самых чудес, о которых полубезумный старик Кид рассказывал мальчику Эолу бессчётное количество лет назад. И теперь он, Ки, Странник, один из первых Эолов, ликовал. «Счастье для всех!» — кричали голоса в его голове. «Контроль и порядок», — металлом откликались другие. Его заполняло невероятное чувство — вот они, те, что пришли в Точку, ровными рядами идут туда, куда он их направил. Вот они — бывшие Эолы, Падальщики, Оборона и Зелёные — внимают ему. И верят! Он удалял Диски, он приводил к ним Тэсс, чтоб та рассказывала об открытии Точки — и не его вина, что инаковость, вопросы и отход от его плана приходилось подавлять.

***

Это было испытанием. Биосеть не врала. Вынести этот поток было невыносимо. Но Тэсс боролась за каждую крупицу. Она вцепилась в экран Чтеца мертвой хваткой — и только впитывала все, что он посылал ей. Теперь она видела все. Диски были не нужны. Право на освобождение было у каждого.

Поднялись и упали пески, ревущие, застилающие все вокруг. Сверкнула каплями росы и погасла в свете умирающего солнца зеленая стена. Тэсс больше не было. Не было Объекта 104. В оазис, в сказку, так тщательно создаваемую, так пламенно оберегаемую Ки, вернулся кто-то другой. Тот, кто теперь отлично знал ответы на все вопросы, тот, кто видел все, что было нужно. Тот, кто отлично знал, Кид, простой наблюдатель, тот, в чьи обязанности входило следить за светилами и пустыней (отныне и навсегда с маленькой буквы), ничего не придумал. Ему казалось — в силу возраста и плохой памяти — что он рассказывает сказки, о механизмах и фантастических машинах, захороненных, спрятанных в Точке на случай, если человек проиграет. Но та, что вернулась, знала, все это — правда.

Она вспоминала Хэла, удивляясь, как та Тэсс могла так долго испытывать привязанность к тому, кто был всего лишь ключом к Точке, всего лишь последним чистым человеком без генетических мутаций и модификаций в теле. Теперь, выяснив все, она могла только смеяться над той Тэсс. Она обходила любое упоминание его имени, храня глубоко в своей памяти то, что и сила их Связи — тоже была результатом его истинного человеческого кода.

— Это отличная шутка, — говорила она себе, когда никто не слышал, — закодировать замок на то, что так сложно отыскать в нашем мире. Идеал, чертово золотое сечение в веках.

Так говорила та, что больше не была ни Тэсс, ни объектом 104. Говорила, давала волю гневу — но ни на секунду не выпускала из памяти и фантастические машины спасения, спрятанные в Точке.

Позже говорили, что она нашла их — и единомышленников. В один день и в одну ночь. Два несложных взрыва в сердце Точки. Физическое и психологическое влияние — и ей поверили. Эти люди, пришедшие с разных концов рухнувшего мира, ей поверили. Они знали ее как героиню — и просто пошли за ней.

И вот она — Тэсс — рука об руку со своим Связанным, стоят перед гигантской машиной, зависшей небе. Горло саднит — не от сухого трескучего воздуха — его нет, потому что машина, это нагромождение цветов, металлических частей, сложенных в молитве каменных рук, проводов и схем — это все вырабатывает мощные потоки озона. Горло саднит от того, что вот он — Хэл и он другой. Хоть и щурится с легкой улыбкой…

— Ты изменилась, — усмехается Хэл, — и этот розовый тебе определенно идет.

Тэсс только смотрит в ответ. Обритая голова, четкая отметина кода чуть повыше затылочной кости.

— Тебя мучали?

— Не совсем.

Гигантская машина раскрывает сложенные в молитве руки, дает разряд молнии.

— Нас определенно ждут, — ухмыляется Хэл Хоуп, сжимает хрупкую ладошку своей Связанно, и делает широкий шаг вперед.