Точка Лагранжа

V

«Всякое дело необходимо приносит успех, будучи надлежащим образом соображено» — в прошлый раз я припомнил это высказывание первого императора всероссийского аккурат перед артековской авантюрой с Пушкинским гротом. Видать, в тот раз соображалка меня подвела, потому что затея эта закончилась… так, как она закончилась. Что ж, остаётся надеяться, что на этот раз всё сложится счастливее, тем более, что и ставки теперь не в пример выше. Жизнь и смерть — без малейшего преувеличения, и напортачить тут легче лёгкого, а вот исправить ситуацию, если что-то пойдёт не так, будет наоборот, невозможно. Ну, почти невозможно, если эта оговорка способна принести хоть малое утешение…

Но — оставим словоблудие, тем более, что проку от него чуть. Поначалу события развивались в точном соответствии с моими планами. Я встретил Миру, прогуливаясь после уроков во дворе с собакой — Бритька немедленно выразила бурную радость по случаю знакомства, получила свою порцию восторгов, после чего я, кивнув на протёртый до белизны футляр из коричневого дерматина, спросил как бы между делом: «в музыкальную школу собралась?» Да, ответили мне, в музыкальную школу, только ехать приходится далеко — на Сокольники, где они жили раньше. Оказывается, Мира, занимается по классу скрипки с замечательным преподавателем, Моисеем Абрамовичем (ха-ха, кто бы сомневался!), и уже переросла общий курс, впереди — подготовка в консерваторию. Только вот преподаватель её уже старенький, и даёт уроки у себя дома — ему трудно выходить, и он ведёт занятия, сидя в кресле на колёсиках…

И так далее, и тому подобное. Мы с Бритькой вежливо слушали всё это, пока не выяснилось, что за разговорами о музыке, консерватории и Моисее Абрамовиче мы, все трое, успели дойти до самого метро «Университета». Я сделал вид, что припомнил, будто и сам вечером возвращаюсь с занятий во Дворце Пионеров — «если хочешь, подожду тебя тут, возле вестибюля метро, пойдём домой вместе?..» Ответом была задорная улыбка и не менее задорный, но в тоже время и загадочный взгляд огромных, чёрных, как греческие маслины, взгляд из под полуопущенных бровей. Собеседница, конечно, поняла истинную цену этим моим «я тут вспомнил…» и догадалась, что мизансцена и была разыграна, чтобы напроситься провожать её — только вот с оценкой моей мотивации слегка ошиблась. Что ж, мне только того и надо: получив согласие (сопровождавшееся ещё одним загадочным взглядом), я вместе с собакой поспешил домой. Времени у меня был целый вагон; я уже решил, что на вечернюю вылазку Бритьку не возьму, а пока прикидывал: имеет ли смысл провести доразведку театра предстоящих боевых действий, или уже довольно суетиться, и пора бы прилечь на диван и часок-другой поспасть перед непростым делом?

Стрелки часов, висящих в вестибюле станции метро, показывают двадцать-пятнадцать. Рандеву с черноглазой скрипачкой должно состояться через четверть часа — я заранее пришёл пораньше и занял выгодную позицию напротив схода с ведущего наверх эскалатора. Никаких турникетов на выход здесь пока нет, они появятся только в конце восьмидесятых, и ничто не мешает мне обозревать исходящий пассажиропоток. Слегка нервирует фигура милицейского сержанта в дальнем углу зала — с его точки зрения я весьма желанная добыча, обеспечивающая вместе с залитой свинцом трубой и огнестрельным пистолетом на кармане жирную «палку» в соответствующей ведомости. Но к счастью ни о чём таком сержант не догадывается, беседует с миловидной контролёршей в будке возле турникетов и моей особой нимало не интересуется. Да и с чего бы — вид у меня приличный, веду себя тихо, не нарушаю, починяю примус…

Стрелки метрополитеновских часов ползли убийственно медленно, и я крутился словно на иголках, словно действительно назначил свидание девушке, а она, как водится, запаздывает. Вот на циферблате двадцать-двадцать пять… двадцать семь… тридцать…

— Лёша? Привет, вот и я!

Маленькая, изящная фигурка в давешней пёстрой куртке машет мне рукой, зажав под мышкой футляр. Машу в ответ, искоса бросая взгляд на часы.

…Ты смотри — минута в минуту! Дивны дела твои, господи…

Не могу не признать: место было выбрано грамотно, с умом — что, кстати, свидетельствует в пользу того, что преступление было задумано заранее, а не стало спонтанной выходкой перепившихся ублюдков. Асфальтированная дорожка, с одной стороны — сетчатый высокий забор пустующего в это время суток детского сада, с другой — неопрятные коробки гаражей, теснящиеся один к другому. Между гаражами кое-где есть проходы, давно освоенные местной ребятнёй — это они в «тот, прошлый раз» и нашли истерзанное тело жертвы. Из такого прохода они и вынырнули — только что никого не было — и вот уже стоят на дорожке, неприятно как-то скособочившись, руки в карманах, где — я знаю! — прячутся ножи.

Нет, я не хвастаюсь — просто случилось это ровно там, где я и предполагал, когда сутками раньше осматривал местность. Ровно посредине дорожки; лампочка на ближайшем фонарном столбе не горит, и этот участок «трассы» тонет в о мраке. Тополя за гаражами уже вымахали в рост достаточно, чтобы надёжно скрыть происходящее от жителей дома напротив — если им взбредёт в голову пялиться в окошко в столь поздний час вместо того, чтобы, как полагается всякому советскому человеку, сидеть у телека в ожидании программы «Время», за которой последует ежевечерний художественный фильм. А потому — никаких сомнений о том, что это может оказаться кто-то другой, непричастный, у меня не было. Да они и сами подтвердили это, когда, квакнув что-то матерное, шагнули нам навстречу, и в руке того, что был впереди — повыше, в низко надвинутой на глаза кепке стиля «я мальчик лихой, меня знает окраина», — тускло блеснул металл.

Левая рука нервно тискала в кармане пистолет, а правая уже жила своей жизнью. Опускаю кисть и поворачиваю её наружу, высвобождая кончик трубы. Обмотанная матерчатой изолентой рукоять удобно ложится в ладонь и я сразу, не тратя лишних секунд на выяснение отношений типа «ты чё, козёл?..», наношу сильный тычковый удар — прямо в раззявленный в дегенеративной ухмылке щербатый рот.

Ну ладно, насчёт «щербатого» это, положим, дорисовало моё воображение, — представитель мелкой шпаны, да ещё и опущенный на зоне, ведь и должен выглядеть помято, верно? — но после моего удара зубов урод точно недосчитался. Губы, дёсны — всё разом превратилось в кровавую кашу, а рука уже описывала дугу — с отшагом влево, чтобы уйти от возможного, хотя и маловероятного тычка острием перед собой. Ударный конец описывает короткую дугу и обрушивается на запястье — я отчётливо слышу хруст костей, дробящихся под гранями гаек, играющими роль насадки боевого шестопёра, и сразу — короткий вскрик, то ли боли, то ли ещё удивления. Но не останавливаюсь: ещё шаг влево-вперёд, левая, вырванная из кармана ладонь подбивает вверх локоть вооружённой ножом руки, а труба с размаха обрушивается на предплечье, круша, словно фаянс, кости, мозжа мышцы и прочие мягкие ткани. Нож уже на земле, и какой-либо опасности его владелец для меня не представляет — его накрыло болевым шоком, и он издал вой, полный ужаса и страдания. Тем не менее, я наношу ещё один удар — завершающий штрих мастера, гарантирующий, что упырь-сифилитик никогда более не сможет воспользоваться этой рукой даже для того, чтобы ковыряться в носу. «Шестопёр» после кистевого проворота ударяет в локоть — снаружи, дробя в хлам сустав и раскалывая плечевую кость так, чтобы ни один хирург не взялся бы сложить образовавшуюся мешанину осколков воедино.

Очень хочется добавить ещё один раз, уже по колену, чтобы обеспечить «клиенту» полную и безоговорочную инвалидность до конца его никчёмной жизни. Но нет — ему ещё предстоит отсюда сбежать, и я с сожалением отказываюсь от столь приятной перспективы.

Так, а где у нас второй? Да вот же он, стоит, прижавшись спиной к гаражу, в руке ходуном ходит узкая серебристая рыбка ножа. Это ты зря, парень — если бы бросил нож, то, может, и был бы шанс отделаться лёгким испугом. А так — извини, за ошибки надо платить… всегда. Да и зачем тебе, если вдуматься, целая, здоровая и работоспособная ключица? Чтобы пёрышком играть, пугая воспитанных девочек, возвращающихся из музыкальных школ со скрипками в потёртых дерматиновых футлярах? Так это баловство, это тебе ни к чему…

Под тяжестью залитой свинцом трубы кость дробится, словно она из стекла — мне кажется, что я слышу даже звон. Но — ничего подобного, конечно: всё заглушает новый крик, и второй ублюдок поворачивается и, спотыкаясь и перекособочась, кидается в отступ. Вслед за ним, завывая от ужаса и боли, ползёт, держась за стенки гаражей, первый.

Так и тянет извлечь из кармана пистолет и — прямо в затылки упырям, чтобы упали и корчились тут в луже медленно растекающейся крови, и никому, НИКОМУ больше не причинили вреда! Нет. Нельзя. Жизнь — она такая, несправедливая и, нередко, глухая даже к лучшим человеческим побуждениям…

Я вышел на середину дорожки — это только показалось, или под фонарём, мелькнула и пропала в проходе между кирпичными коробами ещё она тень? Выходит, злодеев было трое — тогда дело плохо, тот, третий ушёл невредимым и наверняка меня запомнил.

Хотя… о чём это я переживаю? Ему ещё предстоит тащить подельников на хазу и там отпаивать водкой, а те будут требовать прямо сейчас, немедленно, привести врача, а «третий» будет отбрёхиваться, что нет, нельзя, врач наверняка запалит малину перед ментами, а пострадавшие, в свою очередь, заявят, что им это побоку, и если не будет врача, они и его на перо посадят — чисто по понятиям…

И так далее, и тому подобное. Первый «пострадавший» добрался наконец, до спасительного прохода и то ли рухнул, то ли нырнул в темноту. Позади меня раздался придушенный всхлип — я обернулся и встретился взглядом с огромными, полными страха, глазами спутницы.

Давно мне не бросались вот так на шею! Хотя — в данном случае, жест этот не имело ни следа романтического окрас — Миру просто колотило, и я ясно это ощутил, когда хрупкое тельце оказалось в моих объятиях. Она зарыдала, едва спрятав лицо у меня на груди, а я бормотал что-то утешительное, гладил её по голове, по спине и даже, кажется, поцеловал раза два в пробор. Готов поспорить, это не осталось незамеченным…

Однако — пора рвать когти! Но прежде следует сделать кое-что из запланированного заранее. Для начала, я осторожно высвободился из объятий спутницы и со словами ты погоди минутку, сейчас пойдём, я тут только посмотрю кое-что… наклонился. Так, следов крови, выбитых зубов и прочих улик, вроде, нет, но я на всякий случай нагрёб с обочины земли и тщательно растёр её подошвой по месту недавней схватки. Бережёного, как говорится, Бог бережёт, а небережёного — ну, вы сами знаете…

Теперь — нож. Он лежал там же, куда уронил его владелец, и я присел на корточки, рассматривая орудие несостоявшегося преступления. Ничего особенного — обыкновенная зоновская выкидуха, довольно грубая, с «щёчками» рукоятки из бурого бакелита и дюралевым «сапожком» в навершии. Я огляделся — в двух шагах, под стенкой гаража виднелась промоина, довольно глубокая, и оттуда явственно несло застарелой мочой. Что ж, для сокрытия улики, в том числе, и от служебно-розыскной барбоски, лучше места не придумаешь — я ногой, чтобы не прикасаться к рукоятке пальцами, запихал нож в промоину, после чего каблуками забил туда землю и притоптал. Пусть себе лежит, пока не снесут эти гаражи, что случится, если память меня не подводит, только в середине нулевых. А если припрёт и история с «самосудом» всплывёт-таки наружу — что ж, можно будет указать на схрон следователю. Моих отпечатков ни на лезвии, ни на рукоятке нет, а те, что есть, принадлежат нападавшему — вот пусть их и снимают в качестве доказательства предпринятой мной «необходимой самообороны».

Трубу я засунул обратно в рукав. Это, если что, улика посерьёзнее, на кончике наверняка остались следы крови, но я уже знал, что с ней делать — заранее приглядел за домом полуоткрытый люк ливнёвки, в котором на глубине нескольких метров шумела вода и ощутимо тянуло гнилью. Там «орудие преступления» нипочём не найдут — да и кому придёт в голову расследовать это происшествие? Даже в том невероятном случае, если кто-то из пострадавших обратится в милицию, всё спишут на разборки между шпаной и поторопятся сплавить в архив. А то и на них самих повесят — просто чтобы не копить «глухари». Шпана, известное дело: повздорили, сцепились, вот дело и закончилось тяжким членовредительством. Расследовать такое — никаких следователей не хватит, как и бумаги для протоколов…

Теперь — Мира. Я хотел поговорить с ней по дороге до дома, постараться внушить, что рассказывать о происшествии не стоит никому от слова совсем и, прежде всего, маме. И тут меня ждал сюрприз: «Я всё понимаю…. — сказала она, подняв на меня свои чудные зарёванные глаза. — У нас папа служил в милиции, майором, особо опасных бандитов ловил. Его недавно убили, а нам с мамой потом эту квартиру дали…»

О как! А мужики-то и не знали! Я пробормотал что-то сочувственное, а сам стал лихорадочно прикидывать, чем это может обернуться лично для меня. Запросто ведь может оказаться, что «наезд» на Миру — это вовсе не выходка двух оборзевших подонков, как я считал раньше, а их подписали, чтобы свести счёты с семьёй насолившего кому-то из серьёзных уголовников сотруднику? Если так, то она по-прежнему в опасности — так просто подобные люди от своих замыслов не отказываются. Может, и правда стоило положить тех двоих — просто чтобы их неведомые «боссы» решили, что девчонку плотно опекают коллеги погибшего отца, и оставили её в покое? Вот уж действительно — знать бы, где соломки подстелить!

Н-да, дела… Одно хорошо: учится Мира не в нашей школе, да и во дворе пока никого не знает, а значит — здесь серьёзных утечек информации быть не должно. А вот матери она всё расскажет, проси-не проси. А та наверняка захочет поблагодарить за спасение дочери, и хорошо, если только меня — а вдруг и моих родителей тоже? Придётся объясняться. Так что — возможно лучше будет самому спровоцировать объяснение, и сделать это прямо сейчас, по горячим следам — довести девочку до двери, сдать с рук на руки, а на неизбежный вопрос: «что с вами стряслось?» рассказать… как минимум, часть правды. Что решил проводить Миру, что шли мимо гаражей, и тут те двое с ножами. Труба? Она попалась под руку случайно — повезло, стояла возле стенки гаража, а что мира не заметила, как я её подобрал — так перепугана была, неудивительно… Что труба была залита свинцом и вообще тщательно изготовлена для этой схватки Мира не знает и знать не может, как я запихивал нож в промоину, не видела, потому как была занята, рыдала — так что объяснение может и прокатить. Вот только… как говорится, тут возможны варианты: скажем, в виде сослуживцев отца, которым женщина решит рассказать о происшествии. Откуда мне знать — а вдруг они перебрались с прежнего места жительства, чтобы оказаться подальше от недругов погибшего майора, и как раз на подобный случай имеются договоренности? Но в любом случае — вдова мента должна понимать некоторые вещи, непонятные обычным перепуганным мамашам, и на определённое понимание с её стороны я рассчитывать, пожалуй, могу. Во всяком случае, что бы и кому она не рассказала — можно надеяться, что она хотя бы задумается, чтобы не подставить спасителя дочери.

…И всё равно — влип ты Лёха Монахов, влип по самое не балуйся. Вот уж действительно — ни одно доброе дело не остаётся безнаказанным. Зато — каким огненным взглядом одарила меня на прощанье, закрывая за мной дверь, черноглазая девочка Мира!

Только придя домой, поужинав и растянувшись на кровати, я вдруг зашёлся нервным хихиканьем. Получается — что? Я уверенной поступью шагаю по накатанной колее попаданца! Вот и маньяка изничтожил — ну хорошо, пусть не маньяка и не совсем изничтожил, но факт-то имел место?

Но Высоцкого я перепевать не буду, не дождётесь! Он тут и сам неплохо справляется…