Тибетский лабиринт (новая версия)

Глава 6 Мягкое очарование Германии

15 апреля 1939 года. Берлин.

Кабинет в полицейском управлении производит самое гнетуще впечатление. Давно небеленый потолок – в паутине трещин, грязный дощатый пол, тусклые стены, четыре стула и видавший виды письменный стол. Единственное яркое пятно – большой портрет Адольфа Гитлера на стене. Наедине с изображением фюрера и под его ободряющим взглядом Крыжановский просидел уже битый час, куря одну папиросу за другой.

«Чудовище! Детоубийца! – Герман люто ненавидел себя и мечтал лишь о том, чтобы его поскорее расстреляли. И желательно, чтобы расстреляли здесь, в Германии, а не везли назад. – Да, именно расстреляли, а то, не ровен час, посадят в психушку, тогда придётся взять на душу ещё один грех и тихо удавиться…»

Дверь отворилась, на пороге показался молодой полицейский в чёрной форме. Он с опаской покосился на Крыжановского, взял какую-то папку со стола и поспешил выйти.

«Чудовище! Детоубийца!» – Герман обхватил руками плечи и начал в исступлении раскачиваться на стуле.

Таким его и застал вернувшийся хозяин кабинета – толстячок средних лет, судя по внешности, человек весьма весёлый и добродушный.

– Герр профессор, приношу извинения за то, что заставил столько ждать. Я криминалдиректор[41] Гюбнер из полиции защиты[42], Вальтер Гюбнер, если позволите, – скинув плащ и шляпу, толстячок сноровисто повесил их на крючок, после чего уселся за стол. – А ждать пришлось вот почему: сами понимаете, происшествие в поезде заставило нас заняться тщательным наведением различных справок. Признаюсь честно, у меня лично имелись серьёзные сомнения, что вы – именно тот, за кого себя выдаёте, а не… э…простите за грубость, шпион. Ведь это же надо, известный учёный и вдруг, как какой-то рыцарь плаща и кинжала – раз, и наповал. Да ещё кого!

С этими словами Гюбнер схватил со стола карандаш, уколол им воздух и радостно резюмировал:

– Но теперь всё выяснилось, вы – это вы.

– Что с мальчиком? – хрипло спросил Герман.

– Если речь о Марке Линакере, то он мёртв, мертвее не бывает, – с добродушной улыбкой развёл руками криминалдиректор. – Пендлтон перерезал ему горло от уха до уха, а тело спрятал в угольном контейнере. Знаете, в тамбурах есть такие специальные контейнеры, где хранится топливо для титана…

– Позвольте, какой ещё Пендлтон, ведь Марка убил я! – вскричал Герман.

Мгновение Гюбнер непонимающе хлопал глазами, но потом до него дошёл смысл вопроса:

– Да нет же, герр Крыжановский, Линакера убил Пендлтон, не может быть, чтобы вы не разглядели отвратительной рожи этого негодяя, иначе как бы удалось так ловко попасть ему точно в глаз! – Гюбнер во второй раз уколол карандашом воздух.

– Я думал, мне это почудилось спросонья…, ведь тот…убитый, упал лицом вниз, и мне показалось…, – губы профессора шевелились как бы сами собой, а в голове тем временем щебетало жаворонком: «Это не я убил, а тот, другой! Значит, я не сумасшедший! Значит, я не детоубийца, а с моей стороны присутствовала лишь самозащита».

– О, герр Крыжановский, неужели всё время, что мы занимались идентификацией вашей личности, вы сидели здесь и изводили себя угрызениями совести?! – всплеснул пухлыми ладошками полицейский – О, если бы я знал! Хотя мог и догадаться, ведь обратил же ещё внимание на ту странность, что вы не скандалите и не требуете к себе сотрудников советского посольства.

– Всё равно, я убил человека…

– Вы убили чудовище! Урода! – возразил Гюбнер. – Бэзил Пендлтон, или вернее сэр Бэзил Пендлтон служит блестящим подтверждением взглядов учёных-евгеников[43], утверждающих, что браки между близкими родственниками (а у английских аристократов такое принято) ведут к появлению на свет потомства с физическими изъянами, подобными тем, что я сегодня наблюдал в морге у трупа сэра Бэзила. А любое физическое уродство, в свою очередь, порождает уродство нравственное. Но это я так, к слову – наверняка вы у себя, в России, не разделяете теории Ламарка[44].

– Кто такой этот сэр Бэзил, зачем он убил мальчика и почему покушался на мою жизнь? – спросил Герман, ощущая такую же дрожь в коленях как давеча на Лубянке.

– О, сэр Бэзил – одновременно легенда и кошмар разведок всего мира. Самый опасный профессиональный убийца из тех, что держит у себя на службе Интеллидженс сервис[45]. Вернее сказать, являлся таковым. Перевоплощение в детей – его излюбленный приём. Пару лет назад мне довелось беседовать с единственным, кроме вас, – Гюбнер отвесил Крыжановскому почтительный поклон, – человеком, который пережил встречу с означенным монстром. Правда, тот человек вскоре умер в больнице, но перед смертью кое-что успел рассказать. Взрослый вооружённый мужчина, профессионал, он пришёл на…э…важную встречу, будучи в полной уверенности, что готов к неожиданностям, но попался на маскарад врага. И его можно понять: кому придёт в голову опасаться маленькой девчушки, что вприпрыжку бежит по парковой дорожке и прижимает к лицу плюшевого мишку? Теперь, когда Пендлтона нет, многие смогут спокойнее спать по ночам – признаться, я в том числе.

Гюбнер снова почтительно поклонился Крыжановскому.

– Что касается второй половины вопроса, а именно – какую цель преследовал убийца, проникнув в поезд, то точно ответить, увы, не могу. Но одна версия всё же имеется. Предупреждаю сразу – здесь мы вступаем в область догадок и предположений. Вы ведь видный специалист по Тибету, не так ли?

Полицейский дождался от собеседника утвердительного кивка, а затем продолжил:

– Дело в том, что британцы весьма ревниво относятся ко всему, что связано с означенной страной, считая её безраздельно своей. И пресекают любой интерес иностранцев…

– Мне ли не знать! – воскликнул Герман.

– …Следовательно, резонно предположить, что целью Пендлтона являлось ваше устранение, – в грудь профессору уставился карандаш. – А Линакер послужил лишь прикрытием.

– Звучит настолько цинично и бесчеловечно, что я, герр криминалдиректор, не могу согласиться с подобной версией, – покачал головой Крыжановский. – К тому же, прошу прощения, но мотивы убийства совершенно надуманы. Мало ли на свете специалистов по Тибету? Так что же, по-вашему, выходит, англичане задались целью всех их истребить и начали именно с меня? А Марк – какое из него, к чёрту, прикрытие? Хорошо, допустим, убийце для маскировки понадобилась пионерская форма, так не проще ли было, убив мальчика, выбросить тело из поезда?

– В мире профессионалов, к которому принадлежу я, и к которому также принадлежал Пендлтон, не существует слов «цинично» и «бесчеловечно», – дал жёсткую отповедь Гюбнер. – Зато имеют место такие понятия как «почерк» и «стиль». Это означает, что, даже если бы в моём распоряжении не находилось столь весомой улики как труп единственного и неповторимого сэра Бэзила, всё равно бы не возникало сомнений, что в этом деле присутствует именно английский след. Стиль и почерк Интеллидженс сервис не спутаешь ни с чем. Думаю, дело было так…

Гюбнер вынул из потрёпанного кожаного портсигара сигарету, закурил и долго молчал. Когда же заговорил, тон его утратил прежнее добродушие:

– В поезд Пендлтон, скорее всего, подсел на территории Польши. Видимо, изначально на нём уже была детская одежда. Мысль переодеться в юного Линакера, чтобы было проще подобраться к вам, появилась спонтанно, уже после того, как убийца заметил, что вы общаетесь с мальчиком. Вы же не станете отрицать факт такого общения?

– Дедушка Марка попросил меня за ним присмотреть в дороге, – потупившись, буркнул Герман.

– Как вы справедливо заметили, – Гюбнер снова направил карандаш в грудь Герману, – зарезав Линакера, Пендлтон не стал выбрасывать тело под откос, а засунул в контейнер. Спрашивается, почему? А потому, что, сняв с него одежду, обнаружил, что мальчик – еврей.

При этих словах, карандаш, что доселе служил криминалдиректору в целях имитации различных колющих движений, превратился в инструмент режущий, и весьма наглядно продемонстрировал процесс воображаемого обрезания.

– Даже представить страшно! Русский поезд пребывает в Берлин с двумя трупами, один из которых – учёный с мировым именем, а второй – маленький еврей. Последний привлекает наибольшее внимание, поскольку, во-первых, убит ребёнок, а во-вторых, национальность убитого сразу же бросает тень на нас, немцев – ведь мы здесь, как известно, евреев не жалуем. А раз мальчик – наших рук дело, то профессор, естественно, тоже. Это влечёт за собой международный скандал и неминуемое похолодание отношений между Советской Россией и Германией, а англичане остаются в стороне. Таков их стиль – нет бы, «убрать» за собой, тщательно избавиться от улик, как сделали бы мы, немцы. Куда там – надо обязательно подстроить всё так, чтобы подозрение пало на невиновного! Чисто английское убийство!

– Так, может, Пендлтон изначально преследовал цель поссорить Советский Союз и Германию, для того и пытался совершить двойное убийство, а Тибет тут совершенно не при чём? – предположил Герман.

– Э, нет – существует множество более надёжных способов рассорить две страны, здесь же мы имеем дело с неудачной попыткой закамуфлированного устранения. Поверьте, стили разведок различных стран я отличаю столь же безошибочно, как вы, герр профессор, отличите тибетскую письменность от любой другой.

– И у советской разведки есть свой почерк?

– Конечно, как же иначе? Ну, всего не расскажу, сами понимаете – профессиональная тайна, но один маленький секрет, позволяющий определить русского агента, выдать могу, – Гюбнер заговорщицки подмигнул Герману. – Угадайте, какое обстоятельство убедило меня, что вы не из НКВД? Нет-нет, не проверка бумаг, и не свидетельские показания попутчиков – это всё ерунда, это подделывается и подстраивается. А вот то, что вы не поморщились, а проявили безразличие, когда я назвал вас шпионом – совсем не ерунда, это настоящее, не наигранное. Ваши агенты, а их, уж поверьте на слово, я повидал немало, обязательно морщатся при слове «шпион». Они, ведь, считают себя разведчиками, а не шпионами.

– Такая мелочь…

– Мелочи, знаете ли, губят чаще, чем крупные просчёты. Пендлтона тоже сгубила мелочь: он недооценил дилетанта, – Гюбнер в который раз почтительно поклонился Крыжановскому, после чего взглянул на часы. – Ого, сколько я у вас отнял времени своей болтовнёй! Но, герр профессор, прошу не обижаться, болтовню я начал лишь с одной целью – убедить вас впредь проявлять максимальную осторожность. Английская разведка – они, знаете ли, не болтают, они убивают! Они ни с кем не договариваются, а если и заключают договоры, то потом убивают все равно! Эти люди ни за что не оставят своей затеи, уж вы мне поверьте! Не вышло у одного, придёт другой. Даже если моя тибетская версия ошибочна, всё равно существует нечто такое, из-за чего на вас открыт сезон охоты. Гестапо, смею уверить, сделает всё возможное, но… пример Линакера убеждает, что не всегда удаётся надёжно присмотреть за человеком, когда на него положили глаз типы, подобные Пендлтону.

Гюбнер помог Крыжановскому надеть плащ и проводил в коридор. На прощание сказал с завистью:

– Не смею более задерживать – вас ждут.

Тут же Герману стала понятна причина зависти криминалдиректора. «Причина» эта, даром, что скромно сидела в уголке общей комнаты, всё равно умудрялась находиться в центре внимания окружающих. Более того, не вызывало сомнений, что, пока указанная «причина» пребывает здесь, в полиции защиты, агенты международного шпионажа могут чувствовать себя в Берлине совершенно безнаказанно, поскольку ни о какой осмысленной работе полицейских чинов речи идти не может – они попросту будут пялиться в одну точку, позабыв о служебном долге.

Та, что с улыбкой поднялась навстречу Крыжановскому, безусловно, заслуживала подобного внимания. Высокая, стройная с копной светлых волос и лучистыми синими глазами, она, казалось, воплощала в себе саму мечту. Матильда, Фредерика и Амалия в одном лице[46], только почему-то одетая не в старинный кринолин[47], а в современный брючный костюм.

– Герр Крыжановский! Как хорошо, что всё так удачно разъяснилось, – воскликнула девушка-мечта голосом, который вполне мог заставить любого мужчину признать грубоватый, в общем-то, немецкий язык самым мелодичным языком на планете. Говорила она быстро, отчего казалось, будто фразы волнами накатывают одна на другую. – Я – Ева Шмаймюллер, тибетолог, мы с вами коллеги. По поручению организационного комитета симпозиума должна была вас встретить, но, стыдно признаться, опоздала к прибытию поезда. Всего на пятнадцать минут, но и их хватило, чтоб эти полицейские грубияны завладели вами так, что не отнимешь. И моего отца, как назло, нет в Берлине, ато бы я показала этому идиоту Гюбнеру… Даже не знала, что предпринять, но, к счастью, всё закончилось, и вас выпустили. Бедный, бедный герр профессор, представляю, каково вам после того, что случилось! Знаете, когда у меня неприятности, я всегда говорю себе: Ева, сейчас же прекрати думать об этом, не то лицо покроется морщинами, а это самая худшая неприятность из всех возможных. А дальше беру и занимаюсь чем-нибудь отвлечённым и обязательно приятным, а о плохом даже не вспоминаю и, главное, ни с кем не разговариваю о проблемах. Верите, в большинстве случаев – уже на следующий день – мир видится в розовом свете. Попробуйте сами, а то на вас лица нет! А Германия на самом деле более гостеприимная страна, чем может показаться на первый взгляд: надеюсь, у меня получится это доказать.

Герман сглотнул комок в горле, каковой, по ощущениям представлял собой ни что иное, как собравшееся выскочить из груди сердце, и молча кивнул.

– Пойдёмте же, я отвезу вас в гостиницу, – красавица схватила профессора за руку и повлекла прочь столь энергично, что тот едва успел подхватить чемодан. Затхлый полицейский мирок проводил их тягостным многоголосым вздохом.

У крыльца присел, словно зверь перед прыжком, мощный «Хорьх»-кабриолет.

С неповторимым изяществом фройляйн Ева открыла дверцу, заняла водительское место и, лишь только Герман уселся рядом, машина рванула с места так, что пришлось придерживать рукой внезапно возжелавшую полёта шляпу.

Советскую делегацию с Поезда дружбы разместили в «Адлоне» – одном из лучших отелей Берлина. Что касается Германа, то для него оказался зарезервирован номер «люкс», в котором некогда останавливался великий Чарли Чаплин.

Ева Шмаймюллер терпеливо дождалась в гостиной, пока профессор привёл себя в порядок с дороги, а затем принялась, как и обещала, энергично доказывать немецкое гостеприимство – снова крепко схватив Германа за руку, потащила знакомить с достопримечательностями столицы Рейха.

Вначале они купили у уличного торговца птичий корм и покормили голубей возле Бранденбургских ворот, затем, вернувшись к машине, пулей помчались по бульвару Унтер ден Линден. У непривычного к столь стремительной езде Крыжановского аж дух захватило, и он украдкой стиснул пальцами ручку дверцы. Прекрасная же водительница, несясь, очертя голову, успевала ещё рассказывать о стремительно мелькающих вокруг достопримечательностях. Из этого рассказа Герман ничего не запомнил, поскольку мечтал лишь о том, чтобы машина побыстрее остановилась. Когда, наконец, подкатили к величественному зданию Старого музея Фридриха-Вильгельма, как назвала его Ева, Герман вздохнул с облегчением и поспешил покинуть авто.

Фройляйн Шмаймюллер оказалась первоклассным экскурсоводом: она великолепно разбиралась в искусстве, архитектурных стилях и современной моде. Увы, перечисленное никогда не входило в сферу интересов советского гостя, когда же тот попытался перевести разговор на милую его сердцу тибетологию, оказалось, что красавица-немка мало в ней разбирается и ещё меньше ею интересуется. Подобную странность девушка объяснила тем, что она – лишь ассистент на кафедре, да и вообще в Германии данное научное направление не очень-то богато специалистами. Крыжановский был поражён! Нет, он, конечно, знал, что немецкие коллеги звёзд с неба не хватают, но столь плачевное состояние дел – это уж извините!

– А что же профессор Кон? – вспомнил он внезапно, – давно, правда, о нём ничего не слышал, но в начале тридцатых годов специалист был – не из худших.

– Фамилия мне ни о чём не говорит, – покачала головой Ева. – Хотя, пожалуй, говорит…, ведь это еврейская фамилия. А у нас больше нет еврейской науки, только немецкая.

– Понятно! – протянул Герман, с горечью осознавая, что, в отличие от происходящего дома, в Советском Союзе, здесь репрессии против учёных хотя бы имеют пусть самое извращённое, но всё же объяснение.

– Герр профессор, надеюсь, из-за моих слов не создалось впечатление, будто немецкая наука столь же наивна, как ваша неразумная провожатая, – обеспокоено заглянув собеседнику в глаза, спросила девушка. – Позвольте же ей исправить оплошность!

Ева, по своему обыкновению, бесцеремонно схватила Германа за руку и потянула к выходу из музея.

– Мы отправляемся к профессору Эрнсту Шефферу – он не тибетолог, а натуралист, но зато о Тибете знает очень многое, если не всё. О, к тому же Эрнст – просто очаровательный человек.

Герману приходилось читать о том, чьё имя назвала фройляйн Ева. Неустрашимый путешественник, удачливый охотник и блестящий учёный, открывший несколько новых разновидностей фауны, в том числе карликового голубя и голубую овцу, он уже дважды успел побывать в Тибете. Это были те самые экспедиции, о которых говорил товарищ Берия. А то течение, о котором упоминал товарищ Наумов, похоже, несло Германа в совершенно правильном направлении.

Молниеносный «хорьх» не замедлил доставить их к резиденции Шеффера – тот занимал весь второй этаж большого многоквартирного дома.

«Определённо, в Берлине жилищный вопрос стоит менее остро, чем в Москве» – вспомнив свою мансарду, решил Герман.

Натуралист ожидал гостей в охотничьей гостиной – именно так это помещение назвал проводивший их туда слуга. И назвал совершенно справедливо: стены оказались столь плотно увешаны звериными головами, что, пожелай хозяин квартиры поместить там ещё один трофей – ничего бы не вышло.

Внешностью Эрнст Шеффер никак не походил на учёного. Флибустьер с Антильских островов – вот первое, что приходило на ум при взгляде на эти черты, бороду и хищную улыбку. К тому же, профессор-флибустьер оказался человеком молодым – никак не больше тридцати лет от роду. Поспешив навстречу Еве, он, со старомодной галантностью, поцеловал ей руку, Герману же кивнул, щёлкнув при этом каблуками:

– Оберштурмфюрер СС Эрнст Шеффер. Можно просто Эрнст.

– Профессор, доктор исторических наук Герман Крыжановский. Можете и меня звать просто Германом.

– Ева, детка, не могу поверить, что, наконец, вижу в моей берлоге самого Германа Крыжановского.

– Эрнст – давний поклонник ваших взглядов, Герман. Если не возражаете, я отныне тоже буду звать вас по имени, – обезоруживающе улыбнулась Ева.- Это ведь именно Эрнст попросил рейхсфюрера послать вам в Москву приглашение…

– …И теперь с нетерпением предвкушаю занимательную беседу, которой, смею надеяться вы, Герман, удостоите нас с Евой после ужина за стаканчиком бренди.

Через полчаса беседа действительно состоялась. Мужчины сели в кресла у камина, а Ева, поджав под себя ноги, устроилась поодаль на диване. Пока Шеффер раскуривал трубку, Герман заинтересованно рассматривал устилавшую пол шкуру невиданного зверя.

– Это гигантская панда, которая обитает только в одном месте мира – в отрогах Тибета[48], – пояснил немецкий натуралист, разгоняя рукой клубы табачного дыма. – Я – единственный европеец, которому удалось увидеть и добыть столь редкое и опасное существо, у китайцев более известное под именем медведя-кошки. Первый экземпляр я передал в музей, а этот оставил себе. Не правда ли, он великолепен? Стараюсь, знаете ли, украшать своё жилище лучшими трофеями.

– Действительно, ваша квартира вызывает восхищение, – подтвердил Герман.

– Видели бы вы, в каком состоянии она мне досталась от прежнего владельца, – с брезгливой гримасой поморщился Шеффер.

– Я не о том, просто после московской тесноты ваш дом кажется дворцом.

– Так и в Берлине было тесно, пока мы своих евреев не попросили вон. Эта квартира, к примеру, раньше принадлежала директору еврейского банка, который нажил состояние, давая деньги в рост честным немцам, ну, а мне досталась за заслуги перед Рейхом.

– А у нас – наоборот, – криво ухмыльнулся Герман. – До революции, пока не прогнали банкиров, места в городах хватало, а жилищный вопрос встал после.

– Тема скользкая, а потому предлагаю оставить политику – политикам, и выпить за то, что объединяет нас, учёных. За тягу к неведомому!

Бокалы встретились с благородным звоном, и густой бренди медленно понёс огонь вниз по пищеводу.

– Должен признаться, Герман, ваша статья взорвала меня изнутри, – импульсивно вскричал Шеффер, – после неё я перестал быть собой: больше не интересуюсь ни биологией, ни охотой. Шамбала! Вот истинная страсть! Подумать только, ведь дважды ходил рядом…скажите…свитки Блюмкина, ключ к Шамбале… Вы, должно быть, уже сумели их прочесть, ведь с момента опубликования статьи прошло более двух лет?

– Увы, далеко не полностью, – вздохнул Крыжановский, – текст очень сложно поддаётся расшифровке. Я тоже признаюсь вам, Эрнст: указанная сложность наводит на мысль, что авторами свитков являются представители весьма высокоразвитой цивилизации, а не древние примитивные жители Тибета.

– А в чём заключается эта сложность? – подала голос Ева, каковую, как оказалось, всё же интересовало то научное направление, представителем которого она, собственно, являлась. Но интересовало не настолько, чтобы удосужиться прочесть знаменитую статью профессора Крыжановского.

– Дело в том, что текст состоит из двух частей, причём вторую невозможно прочесть, не справившись с первой, – пояснил Герман. – А первая часть представляет собой зашифрованный набор последовательных задач. Вначале решается первая задача, затем вторая, и так далее. Конечная цель задания – не что иное, как построение идеального государства. То есть, идеального по мнению авторов текста. Ну, а после того, как искомое государство построено, во второй части должен открыться ключ к Шамбале. По крайней мере, так обещает начальная фраза текста, которая совершенно не зашифрована.

– Как интересно, – прошептала Ева, непроизвольным грациозным движением поправляя волосы. – И что, сейчас вы у себя в России строите это идеальное государство?

– Нет, Ева, – вмешался Эрнст Шеффер. – Просто Герман сумел смоделировать идеальное государство. Вот почему я так восхищаюсь этим человеком. За вас, мой друг!

Немецкий учёный опорожнил бокал, а Крыжановский смущённо пробурчал:

– Я опирался на труды Макиавелли, Карла Маркса и других учёных…

– Да ладно вам, дружище, какой ещё Карл Маркс?! Признайтесь, что ваша идеальная государственная модель больше всего походит на ту, что реально создал у нас в Германии фюрер немецкой нации Адольф Гитлер!

– Но там же не расовый принцип, а кастовый…, – слегка растерялся Герман. Из неловкого положения его выручила Ева:

– Если вы построили модель государства, значит, выполнили условие первой части и смогли разобрать остальное?

– Нет, не успел, – нахмурился Герман, вспомнив, как несвоевременно изъяли свитки при обыске в кабинете Харченко, – тему закрыли раньше.

– Наверняка снова поли-и-итика! – протянул подвыпивший Шеффер. – Самая большая заноза в заднице у науки.

– Вот так всегда, на самом интересном месте, – надула губки Ева. – Неужели совсем ничего не узнали из того, что во второй части?

– Там много рисунков, чертежей. Один запомнился особо, потому что точь-в-точь повторяет изображение из индийских эпосов. Вимана – колесница богов! – отвечая Еве, Крыжановский внимательно наблюдал за лицом Шеффера. При слове «вимана» тот прищурился, не оставив сомнений в том, что ему определённо знаком этот термин.