Тибетский лабиринт (новая версия)

Глава 1 Явление Белокурой Бестии

24 июня 1939 года. Тибет.

Как же замечательно, когда не нужно дышать! Уходит боль, уходит страх! Дух, более не скованный никчемной плотью, взмывает ввысь, прямо к свету! И парит в небесах, земным стихиям неподвластный. Внизу проплывают Гималаи – ослепительно белые, искрящиеся хребты и пики, но тут нечего задерживаться, надо лететь дальше – туда, где брошенная московская мансарда, где покрытые пылью корешки книг, и ещё дальше – где среди питерских улочек прошло детство. Вот она, маленькая квартирка приходского священника: теперь там проживают сразу две семьи – множество совершенно незнакомых людей. И как только втиснулись? А вон и церквушка отцова прихода – теперь на ней ни крестов, ни колоколов, зато есть вывеска, на которой большими буквами написано: «СТОЛОВАЯ» и буквами поменьше: «Кировский райпотребсоюз».

Да, мало осталось от прошлого, невероятно мало: какие-то обрывки фраз и трогательных воспоминаний... Поди ж ты, первая детская мысль о боге в памяти всплыла! Откуда она пришла, эта пустяковина, ведь ни разу в жизни не вспоминалась?! Сколько ему было тогда? Года четыре, не больше. Однажды мать не дала отчего-то шоколадного зайца. Нельзя, говорит, боженька не велит кушать шоколад во время поста. Вот он и подумал: что же это за боженька такой несправедливый, если ребёнку не даёт есть зайца, зато взрослым вино пить – всегда пожалуйста, да сколько душа пожелает?! Когда он с обидой в голосе спросил об этом, как же они все смеялись над его первым в жизни размышлением на духовные темы! Но ещё больше смеялись в другой раз, когда он, сидя на горшке, предался уже не возвышенным, а плотским размышлениям и глубокомысленно изрёк: мама, почему, когда я начинаю думать о красивых девочках, моя писька делается такая большая-пребольшая, что в горшке не помещается?» Взрослые в это время играли в лото. Услыхав же вопрос…, в общем, игра в тот вечер больше не возобновлялась – говорили только о нём и о его словах.

Два совершенно позабытых воспоминания, но именно с них начиналась осмысленная жизнь учёного и разведчика Германа Ивановича Крыжановского. Ими же и заканчивалась. Почему так? Да потому, что в тридцатипятилетнем промежутке так и не нашлось исчерпывающих ответов на те два детских вопроса – ни с богом не пришёл в согласие, ни с противоположным полом. А ведь уже начало приходить понимание духовных истин, да и любовь только-только проснулась… Поздно, истина с любовью так и остались несбыточными мечтами, ничего не осталось в этом мире. Ничего! А раз так, то и жалеть не о чем – это ведь так замечательно, когда можно не дышать…

Но прежде, чем лопается струна, связующая с навек покидаемым миром, чья-то сердитая и непреклонная воля останавливает рвущуюся вверх мятежную душу:

– Куда собрался, вредитель?! Столько бед натворил, и теперь наутёк?! Да уж, мельчает человеческая порода! С каждым поколением кровь в жилах всё жиже и жиже делается! Максимушку ядром в грудь приложило – и ничего, выдюжил, а этого снежком припорошило, и он уже сдаётся. А ну, дыши, гад! Дыши, кому говорю!!!

Голос в голове жжёт адским огнём. Жжёт так, что плавится лёд, сковавший члены. И нет сил ослушаться – приходится повиноваться… Он делает вдох, и лёгкие натыкаются на острые концы изломанных рёбер, придавленных сверху холодной снежной махиной. Но голос жжёт сильнее боли и принуждает сделать ещё один вдох, а потом ещё один, и ещё… Что там говорил осмеянный официальной наукой старик Вилигут? Жизнь зародилась в противоборстве льда и огня? Так это и есть истина: вот же он, всепожирающий огонь, горит внутри, а снаружи царит вечный холод. Откуда-то издалека пришло странное, чужое воспоминание: в пещере – сложенный из камней очаг, в нём еле теплится искра пламени, вокруг жмутся друг к дружке испуганные человеческие существа, а к стенам пещеры вплотную подступает километровая толща глетчера.

Но снаружи – не только лёд, там есть кто-то живой. Его тяжёлое дыхание слышится всё ближе и ближе, из пасти исходит лютый смрад, с зубов капает слюна…, и вдруг тёплый влажный язык облизывает Герману всё лицо. При этом существо радостно скулит и повизгивает.

Издалека доносится голос, но не тот жгучий и властный, как тот, что прежде звучал в голове, а самый мелодичный на свете, тот, что принадлежит прекраснейшей из женщин по имени Ева:

– Что там такое, Сахарок? Неужели нашёл? Действительно нашёл! Молодец, мальчик, какой же ты молодец! Все сюда, он здесь! Заклинаю, скорее!

Страшная тяжесть спадает с груди, тьма и холод отступают и в лицо, что есть мочи, бьёт ослепительный солнечный луч. Герман чувствует, как его тянут за шиворот вверх. Он хочет крикнуть во всё горло, как кричит младенец, покидая утробу матери, но не может этого сделать. Даже глаза открыть не в силах. Всё, на что способен – это только дышать, потому что так приказал голос.

Кто-то навис сверху, заслонив солнце…, нет, это не Сахарок – запах совершенно другой, очень приятный, но почему тогда слюна капает как у Сахарка? Ах, это не слюна – слёзы. Как же хочется открыть глаза и узнать – чьи они, эти слёзы, но ничего не выходит. Даже как-то странно: вывеску «СТОЛОВАЯ», которая за тысячи километров отсюда, разглядеть сумел, а то, что рядом, у самого носа – никак. Может, это Ева над ним плачет? Хорошо, если так…

…Пришёл в себя он много позже и в другом месте. Первой мыслью было: «Жив!» Всё случившееся помнилось до мельчайших подробностей, только понималось оно теперь иначе, чем когда лежал под снежной лавиной. Там он умирал, причём умирал в абсолютном соответствии с тибетской традицией – пребывая в полном сознании[104]. Сейчас бы уже блуждал по какому-нибудь из уровней посмертного бардо, если бы не позвал назад голос.

Герман открыл глаза и обнаружил, что лежит на низкой лежанке в комнате, типичной для жилища тибетцев: в оконных рамах вместо стёкол – полупрозрачная бумага, вдоль стен – лавки, на стенах – ковры, в углу – каменная печь. У изголовья, поджав под себя ноги, сидела Ева. Девушка не плакала – наоборот, поймав его взгляд, даже улыбнулась. Мягкая прохладная ладонь легла на лоб профессора.

– Ну, вот ты ко мне и вернулся! – сказала Ева.

– И долго отсутствовал? – хрипло спросил Герман.

– Со вчерашнего дня.

– Думал, прошло больше времени. Странно, почему нет боли?

– Это всё местная тибетская медицина – не поверишь, чем тебя пользовали! Мазь на основе желчи и жира Йети – меня уверили, что от неё переломы срастаются прямо на глазах. Лежи, лежи, я фигурально выразилась!

Попытавшись приподнять верхнюю часть туловища, Герман глухо застонал от острой боли в груди. Оказывается, боль никуда не уходила, а просто притаилась на время.

– И где они берут столь чудодейственные ингредиенты? – спросил он, бессильно откинувшись на спину. – Ведь религия запрещает жителям Тибета отнимать жизни у живых.

– Хозяин дома, в котором мы сейчас находимся, специализируется на поиске замёрзших трупов Йети и последующей их разделке, – ответила девушка. – Кстати, сейчас он как раз занят молитвой – выпрашивает прощение у мёртвого Снежного человека.

– А что остальные члены нашей экспедиции? – спохватился Герман. – Прежде всего, меня интересует эта сволочь – Унгефух?

– Экспедиция уже на обратном пути в Германию, Унгефух с ними. Получив то, что хотел, Эрнст без промедления свернул лагерь и отбыл, – Ева снова положила ладонь на лоб Крыжановскому. – Оно и к лучшему…

– Но ты осталась! – превозмогая боль, Герман поднял руку и положил ладонь поверх Евиной.

– Я люблю тебя! – просто сказала девушка. – И поэтому ни на минуту не сомневалась, что сумею вырвать у смерти. Даже когда истекли четыре часа, то есть, максимальный срок, после которого удавалось извлекать людей из-под лавин живыми. Правда, мне помогли…

– Кто?! – быстро спросил Крыжановский.

– Главным образом – Сахарок, он первый тебя учуял.

Из-под Германовой лежанки донеслось мерное постукивание.

«Это же собачий хвост стучит по полу, – подумал профессор с благодарным умилением. – Надо же, пёс выжил после падения в обнимку с Лили. А сейчас услыхал разбойник своё имя и давай хвостом наяривать!».

– Ева, мне так много нужно тебе рассказать, – после короткой паузы проронил Крыжановский. – Ты ведь ничего не знаешь о человеке, которого полюбила...

– Знаю достаточно, чтобы не сомневаться в собственных чувствах…

– Нет, не знаешь! – перебил Герман, снова пытаясь приподняться.

Ева удержала его порыв, а затем, прямо взглянув в глаза, сказала:

– Наверное, ты хочешь признаться, что являешься агентом НКВД, ведь так? Не волнуйся, я не собираюсь тебя выдавать, ведь мою подругу Ольгу не выдала. Более того, специально устроила так, чтобы вы встретились в Нимфенбурге – ты тогда так расстроился из-за невозможности связаться со своими, что я просто не могла не помочь. Но шпионские игры – сущий пустяк в сравнении с чувствами! Любовь куда важнее! А в твоей любви ко мне я не сомневаюсь! Помнишь, гостиницу в Дарджилинге, где ты впервые осознал, что любишь меня?..

– Но откуда ты узнала?!..

– Это длинная история, Герман, – вздохнула Ева. – И, похоже, без неё нам не обойтись. Но прежде, чем я начну, дай обещание больше не делать резких движений.

– Ну, если длинная, то не мешало бы папироску, а то сама понимаешь – второй день без табака.

Герман не рассчитывал, что девушка уважит его просьбу, но, к счастью, та не стала прекословить воле больного и вскоре струйка синеватого табачного дымка поднималась к потолку, завиваясь в причудливые и витиеватые узоры. Но ещё причудливее было повествование наивной белокурой красавицы Евы Шмаймюллер.

– Всё началось в августе тысяча девятьсот восемнадцатого года, когда в венском кафе собралась группа неисправимых романтиков, увлекающихся оккультизмом, – начала девушка. – То были самозваный барон Рудольф фон Зебботендорф, политик Карл Хаусхофер, прелат Жерно, лётчик Лотар Вайс и медиум Мария Орсич из Загреба. Все ранее состояли членами различных тайных обществ масонского толка. Целью венской встречи являлось – ни много, ни мало – возрождение древнего Ордена Тамплиеров, о котором ты, наверное, наслышан. Орден они действительно создали, но назвали по-своему – Общество Туле, в честь легендарной земли Туле, о которой сообщал греческий географ Пифей и упоминал Вергилий в «Энеиде». Другое название той земли – Гиперборея.

Герман внимал, затаив дыхание. Он и представить себе не мог, что некогда упомянутое Лаврентием Берия фашистское тайное общество настолько похоже на близкое ему Братство Башни. Прямо какие-то близнецы!

Между тем, Ева продолжала:

– Первоначально Общество Туле занималось изучением мистических аспектов древнегерманской истории – мифы, легенды, предания и прочая невинная чепуха. В те годы многие немцы увлекались такими вещами, находя в прежнем величии Германии духовное убежище от позора, вызванного поражением в Мировой войне. Вступил в общество и мой отец, Конрад Шмаймюллер – тогда он был ещё молодым амбициозным офицером в звании майора. Развитию идей Общества Туле в немалой степени поспособствовали уже известный тебе Карл-Мария Вилигут, а также Герман Вирт, чью фамилию, если помнишь, как-то в беседе упоминал Эрнст Шеффер. Вилигут – это последний представитель невероятно древнего рода королей-чернокнижников, проклятого в средние века Католической Церковью. Наш Вилигут утверждает, будто обладает так называемой родовой памятью или иначе – памятью крови, то есть может по собственному желанию вызывать воспоминания любого из своих бесчисленных предков и, таким образом, получать представление об исторических событиях тысячелетней давности. Именно он первым задался целью создать новую религию, которая бы стала противоположностью христианству и со временем смогла бы его заменить. Эта религия получила наименование Ирминизм.

– Слышал я бредовые космогонические идеи Вилигута насчёт вечного льда, – вырвалось у Германа.

– О нет, – возразила Ева. – Тут сложнее: Ирминизм – весьма проработанная теософская система, вобравшая в себя дохристианские верования германцев, тайные знания тамплиеров, а также взгляды многих выдающихся мыслителей, среди которых Кант, Ницше и другие. Ну, да ладно, чтобы не утомлять тебя, не стану углубляться в религиозные дебри, а лучше перейду к рассказу о себе. Профессор Герман Вирт – вот та фигура, благодаря которой я появилась на свет.

– Постой, ничего не понимаю, у тебя что – было два отца?! – изумился Герман.

– Слушай дальше и не перебивай, – строго осекла Ева. – Вирт считал, что в обществе древних арийцев главенствующая роль принадлежала не мужчине, а женщине. В далёком прошлом женщины были одного роста с мужчинами, их природная конституция предполагала узкие бёдра и широкие плечи, кроме того, они превосходили мужчин в умственном отношении и составляли всё жреческое сословие нордических племён. На основе этого Вирт утверждал, что нынешнее униженное положение женщины в обществе явилось следствием того, что в какой-то момент истории мужчины-арийцы стали брать себе жён из народов, относящихся к низшим расам. То были уже другие женщины – низкорослые, с широкими бёдрами и смуглой кожей, откровенно глупые, но зато от матерей впитавшие привычку терпеть побои и унижения. Конечно, с Германом Виртом многие не соглашались и спорили до хрипоты. Тогда, для доказательства своих взглядов, профессор Вирт задумал лонгитюдный[105] евгенический эксперимент, то есть решил воссоздать настоящую арийскую женщину – Weisse Frau. К эксперименту он привлёк двух идеальных арийцев, которых подобрал с величайшей тщательностью – моих отца и мать.

– Значит, ты и есть эта самая Weisse Frau? – вскричал Герман и, забыв об обещании не шевелиться, попытался повыше поднять голову. – Совершенное тело, совершенный ум, теперь понятно… А я тут лежу и удивляюсь, это что ж получается, я полюбил милую, но…, как бы помягче сказать…, немного поверхностную девушку, и вдруг такие метаморфозы, Белокурая бестия[106]. Ну, ты и артистка!…

Говорил он вполне шутливо и доброжелательно, но тон замечания остался не воспринятым собеседницей. Ева грустно покачала головой и сказала:

– Вот и ты, Герман, вот и ты! На протяжении всей жизни именно так ко мне и относились окружающие: от умной Евы шарахались в сторону, боялись, будто ведьмы, зато глупую и наивную Еву просто обожали. Никакая я не Белокурая бестия, а просто белая ворона! Помню, в детстве мальчишки стали подбивать идти на реку. Я прекрасно знала, что там купаться нельзя, что течение слишком сильное для ребёнка, что водовороты… Стала убеждать и просить остальных не лезть в воду, но кто станет слушаться девчонку – меня грубо высмеяли, довели до слёз и пошли купаться. Один мальчик, Курт, утонул. После этого в случившемся обвинили не того, кто подбивал на купание, а меня. Не дети обвинили, взрослые. Мол, если ты умнее других, почему не удержала, почему никому не сказала, что мальчишки пошли купаться! Это – самый яркий пример, но в моей жизни были и другие, подтверждающие мысль вашего русского писателя Грибоедова: от ума одно горе. Глупцов на свете куда больше чем умных, глупцы правят бал и всегда, подчёркиваю, всегда в собственных бедах, проистекающих от внутренней дурости, винят не себя, а других – тех, кто умнее. Они даже формулу соответствующую придумали: раз ты умнее – с тебя и спрос. С возрастом я научилась скрывать свою сущность, постаралась быть как все и жизнь стала проще. Я и перед тобой притворялась, потому что боялась поверить… Пойми, я ведь всю жизнь одна…

– Ева, прости, если ранил тебя неосторожным словом, – неуклюже попытался оправдаться Герман. – Решил пошутить, но, видно, я – совершеннейший дурак и есть, раз шучу такими вещами. А если без шуток, то у нас с тобой поразительно похожие судьбы. Там, в Советском Союзе, я, как и ты здесь, тоже рос в окружении высокопоставленных членов тайного общества – Братства Башни. Не поверишь, но люди, входящие в то Братство, считали себя наследниками Тамплиеров.

– Ничего удивительного, подавляющее большинство тайных обществ, где бы они ни находились, заявляют себя преемниками Ордена Тамплиеров, – от слов Германа Ева явно воспрянула духом. – Но вернёмся к моей истории. Мать умерла при родах, отец относился ко мне не то, чтобы совсем без любви или с безразличием, нет – просто, будучи человеком военным, он всё время пропадал на службе и мало принимал во мне участия, своим солдатам уделяя куда больше внимания, чем дочери. Моим воспитанием и обучением занимался Герман Вирт. История, философия, психология, точные науки, литература, этика, тайные оккультные знания – вот неполный перечень дисциплин, которые я штудировала. Кстати, курс физиогномики[107] там тоже присутствовал, вот откуда я умею понимать тайные мысли людей, и откуда узнала о твоей любви. Вирт хотел в один прекрасный момент объявить коллегам: смотрите, перед вами – Высшее Существо, Сверхчеловек… Белокурая бестия, как ты справедливо заметил. Я хорошо помню день, когда меня представили Внутреннему Кругу – мне тогда было всего десять лет. Помню потому, что именно в тот день появился Фридрих Гильшер. В Обществе Туле уже насчитывалось более двухсот человек, но Внутренний Круг, так называемая Ложа Света, состояла из двенадцати членов.

– Ева, но это же какая-то пародия на Евангелие получается,- заметил Герман. – Только с точностью до наоборот: вначале ученики образовали «тёплую компанию», а уж потом пришёл «духовный учитель».

– Всё так и есть, – подтвердила рассказчица. – Весь ирминизм – это… нет, даже не пародия, а зеркальное отражение христианства. А если ещё учесть, что Гильшер оказался просто каким-то дьяволом во плоти, то картина выходит устрашающая. Поверь, Герман, мне действительно страшно, но не за себя, а за Германию, и… за весь остальной мир.

Крыжановский хотел сказать что-нибудь успокаивающее – одну из тех вещей, с помощью которых мужчины испокон веку успешно прогоняют страх и тревогу из мнительных женских головок, но осёкся, осознав, что рядом с ним – Высшее существо, обладающее незаурядным умом, превосходящим его собственный, профессорский. А ещё отчётливо вспомнился парад на день рождения Гитлера – синхронный топот тысяч сапог, лязг танковых гусениц и рёв авиационных моторов.

Ева, проследив за выражением лица Германа, грустно вздохнула и продолжила:

– Обычно любой замкнутый коллектив плохо встречает чужаков, особенно тех, что лезут со своим уставом. В Ложу Света входили весьма незаурядные люди – дружные и давно знакомые друг с другом, но противостоять Гильшеру они не смогли – тот посшибал учёных мужей, словно катящийся шар сшибает кегли. Не всех, и не сразу. Вначале он использовал существующие во Внутреннем Круге противоречия для натравливания одних членов на других, а когда Ложа Света раскололась на две враждующие группировки и каждая из них стала нуждаться в сторонниках, Гильшер присоединился к сильнейшей, где лидировали Карл Вилигут и Герман Вирт.

– Понимаю, принцип «Разделяй и властвуй», – сказал Герман. – Но как же учёные мужи не раскусили уловки?

– О, Гильшер действовал более изобретательно, чем тебе представляется, – начала пояснять Ева. – Разделив людей, он не стал стремиться к личной власти, а позволил себе только давать советы, и больше ничего. Удивительно, но советы этого человека, стоило им последовать, всегда приводили к успеху. Эти советы помогли Вирту и Вилигуту полностью избавиться от противоборствующей группировки, моему отцу помогли сделать блестящую карьеру в армии, а Адольфу Гитлеру – карьеру в политике. В те годы будущий фюрер Германии был просто неприкаянным молодым человеком, сильно контуженным на фронте.

– Но откуда к столь ничтожной личности как Гитлер пришёл столь ошеломляющий успех?…

– Это всё Гильшер. Он никогда и никому не рассказывал о своей прежней жизни, – вздохнула Ева. – Но именно туда, в его прошлое, тянутся весьма обширные связи с сильными мира сего, причём именно всего мира, а не только Германии. А потому самые невероятные и фантастические идеи Общества Туле как по мановению волшебной палочки получали поддержку политиков и «денежных мешков». За это Гильшер требовал сущей безделицы – следовать его советам и требованиям. И Гитлер до сих пор неизменно им следует. А вот Герман Вирт в какой-то момент попытался противиться и поплатился – Гильшер отстранил его от руководства, причём не собственными руками, а руками Гитлера. С Вилигутом вышло ещё трагичнее: вначале Гильшер всячески подмазывался к старику, объявил себя его учеником. Вилигут души не чаял в Гильшере, видел в нём продолжателя своего дела, чуть ли не сына, а потом ученик просто оттеснил учителя, заняв место пророка и первосвященника новой религии – Ирминизма.

– А что же другие члены Общества Туле, почему они безропотно взирали на такое? – возмутился Герман.

– Выгодно это, потому и взирали. Вот типичный пример такой выгоды: вздумалось изобретателю-самоучке Виктору Шаубергеру создать летательный аппарат на принципах, противоречащих всем законам физики, как тут же под его безумный проект Гильшер нашёл деньги. Шёл тысяча девятьсот тридцать первый год, подавляющая часть населения Германии тогда недоедала, но деньги всё равно нашлись. Через семь лет Шаубергер-таки создал нечто вроде летающего волчка. Я сама видела его в действии. Конечно, с точки зрения термодинамики прототип совершенно не представляет интереса – и в Германии, и в Англии уже есть более удачные двигатели – газотурбины, хотя, должна признаться, идея Шаубергера с самоотклонением вихревого потока посредством Кориолисовой силы весьма остроумна. Кстати, Гильшер нашёл «волчку» прекрасное применение – передал гестапо. Те создали вокруг никчемной штуковины легенду, будто это сверхоружие, и теперь на неё ловят иностранных шпионов.

При этих словах Герман не удержался и глупо хихикнул. Девушке хватило одного взгляда, чтобы понять причину такого веселья. Закинув назад голову, она в свою очередь громко захохотала.

– Представляешь, на эту утку уже клюнул британский агент, – сквозь смех сказала Ева, – такое впечатление, что бедняга не знал историю про Братца Кролика, Братца Лиса и смоляное чучелко[108]. Уф, полегчало! Недаром говорят, что смех – лучшее лекарство: веришь, до сих пор сидела как на иголках, не могла в себя прийти… Ведь я чуть тебя не потеряла, – девушка наклонилась к Герману и нежно поцеловала в лоб. – Кстати, должна признаться, по замыслу Гильшера я ведь тоже вроде смоляного чучелка, только не для англичан, а для тебя.

– В отличие от английских коллег, я прекрасно знаком с этой сказкой, – усмехнулся Крыжановский. – Помнится, Братец Кролик прекрасно управился не только с чучелком, но и с самим Братцем Лисом. Это так, к слову, а что касается твоего рассказа, одного не пойму – зачем Гильшеру понадобилось малоизвестное и не обладающее какой-либо силой Общество Туле? Ведь в нём собрались сущие маргиналы: бароны-самозванцы, медиумы, безумные изобретатели и этот…, контуженный? На кой Гильшер поднял их всех из грязи, дав в руки власть и деньги?

– На самом деле, Герман, ты задал очень трудный вопрос. Не только трудный, но и страшный. Правдивый ответ, возможно, прозвучит нелепо, – Ева прикрыла глаза и стала тереть виски, собираясь с мыслями. Внезапно скрипнула входная дверь, девушка вскинула глаза и облегчённо воскликнула: – Вот кто может дать нам все ответы!

Прежде, чем Крыжановский успел повернуть голову к двери, послышалось:

– Гляжу, ошиблась я! Выдюжил, мурш[109], не помер, значится кровь в жилах не жидкая, а прежняя – горячая. Оно и понятно, богатырского роду-племени как-никак.

Сказано было по-русски, за исключением непонятного «мурш». А голос оказался знакомый, жгучий – тот, что слышался под лавиной и который вернул, почитай, с того света.