Тибетский лабиринт (новая версия)

Глава 3 Крючок и червячок

12 апреля 1939 года. Москва.

На побелевшего Германа внимательно смотрели две пары глаз: одна – весьма доброжелательно, вторая – с лёгким недоверием. В свою очередь, профессор не отрывал взгляда от лица товарища Берия.

«Совершенно не похож на фото, что появлялось в газетах. Наверно, из-за сильной ретуши. Но почему же он замолчал? Неужели ждёт, когда я не выдержу напряжения момента и начну истерично каяться в несуществующих преступлениях? Не дождётся! Одно дело – согласиться с надуманными обвинениями под давлением, совсем другое – оболгать себя по собственной воле». С нарастающим раздражением, Герман почувствовал как у него начинает дрожать правое колено.

– Герман Иванович, у вас весьма растерянный вид! – ухмыльнулся Лаврентий Берия. – Но не стану больше напускать туману. Как вы, наверное, догадались, это – никакой не арест, хотя мы постарались обставить дело так, чтобы всё выглядело как арест. Поверьте, причины на то имелись весьма серьёзные.

Нарком сделал небольшую паузу, но её с лихвой хватило, чтобы в сердце Крыжановского, подобно фениксу из пепла, начала возрождаться надежда. Однако он совершенно не разумел сути происходящего. Но, видимо, Берия действительно не намеревался дальше изводить профессора неизвестностью, потому что пустился в объяснения:

– Как вы справедливо заметили, времена меняются. И сейчас действительно настало новое время: Коммунистическая партия, ведомая великим Сталиным, решительно осудила «перегибы» и незаконные методы, практикуемые бывшим руководством НКВД. Повинных в этих преступлениях ждёт суровая кара. Надеюсь, вы узнали человека в коридоре? Мы специально организовали эту встречу, чтобы у вас, Герман Иванович, не осталось сомнений относительно нашей решимости восстановить справедливость и призвать к ответу тех, кто попирает социалистическую законность, какие бы высокие посты они прежде не занимали. Что же касается вашего дяди – выдающегося советского учёного Александра Васильевича Харченко… Да-да, я не оговорился – выдающегося советского учёного, то его светлое имя в скором времени будет реабилитировано, равно как имена тысяч безвинно пострадавших…

– Зачем вы мне всё это говорите? – вырвалось у Германа.

– …Новые времена, профессор, – будто не замечая реплики, продолжал нарком, – затронули не только внутреннюю жизнь советского общества, но и нашу внешнюю политику. В первую очередь, это касается отношений с гитлеровской Германией. Выступая с отчётным докладом на восемнадцатом съезде партии[19], товарищ Сталин полностью развенчал коварные замыслы англо-французских и североамериканских недоброжелателей, намеревающихся стравить нас с Гитлером и заставить советских и немецких рабочих воевать друг против друга. Более того, товарищ Сталин поставил вопрос о построении добрососедских отношений со всеми странами, в том числе и с Германией…

– …И в руководстве Германии нашлись здравомыслящие люди, которые прислушались к словам товарища Сталина, – с гортанным смешком ввернул словечко Кобулов.

– Совершенно верно, прислушались, – в свою очередь усмехнулся Берия, – и вышло с инициативой о налаживании делового, культурного, научного и прочего обмена между нашими странами. В рамках последовавших за тем договорённостей, вчера из Берлина в Москву вышел «Поезд дружбы», в котором находятся деятели культуры, видные учёные, молодёжь и другие представители немецкого народа. В свою очередь, аналогичный поезд, но уже с нашими гражданами, завтра отправляется из Москвы в Берлин. Утром эта новость будет в газетах. В состав советской делегации входите и вы, дорогой профессор.

– Что?! – глупо спросил Герман.

Кавказцы энергично закивали головами:

– Придётся поехать в Германию, товарищ Крыжановский, – ободряюще улыбнулся Берия. – На вашей кандидатуре настояла немецкая сторона.

– Но зачем я им понадобился?

– Да вы что – радио не слушаете? – умилился Берия. – Шестнадцатого апреля в Берлине начинается Международный научный симпозиум, посвящённый проблемам возникновения человечества.

Неподражаемым жестом Лаврентий Павлович поднял вверх указательный палец и закончил:

– Даже я знаю!

– Но ведь там, как я понимаю, нужно будет выступать с докладом…, а я совершенно не готов…, – проблеял Герман, за владение душой которого в этот момент боролись между собой смятение и обескураженность.

Лаврентий Павлович недовольно зацокал языком, как это прежде делал Кобулов, и сказал:

– Профессор, чтобы подготовиться, у вас будет целых два дня в поезде, а тему выступления мы перед выездом обозначим.

– Но документы на выезд? – Герман явно не собирался прекращать являть глубины «профессорской мудрости».

– Документы должны быть уже готовы. По крайней мере, товарищи из НКИДа[20] обещали всё сделать в срок, – засуетился Кобулов. – Товарищ Берия, разрешите, я схожу, позвоню.

– Успеется! – отрезал нарком.

Пока длился этот короткий диалог, Крыжановский сделал глубокий вдох и такой же выдох. Оказалось, что до сей поры грудь его сдавливал какой-то невидимый обруч, не дающий дышать. Теперь «обруч» лопнул, вернув свободу лёгким, те моментально насытили кровь кислородом, живительный газ достиг мозга, и к профессору, наконец, вернулась способность здраво рассуждать.

«Как я раньше не догадался, что происходящее – вовсе не арест, а только проверка. Обыска ведь не проводили, да и обращение «товарищ» вместо «гражданина» говорит о многом... Стоп, но, в таком случае, зачем понадобилось среди ночи гонять «воронок», делать антропометрию, фотографировать со всех сторон, и почему нарком лично тратит своё драгоценное время на обычную проверку? Нет, это не просто проверка, точно, не просто проверка…»

– Позвольте полюбопытствовать, – начал он издалека, – а кто ещё едет?

– Не суть важно, профессор, с попутчиками можно познакомиться во время поездки. Важно другое, – Берия сделал многозначительную паузу, – а именно то, что германскую сторону интересует только ваша кандидатура, и ничья больше.

– Но почему? – вырвалось у Крыжановского.

– Любопытно, да? – осклабился нарком. – Очень хорошо, что вы – человек любопытный. Это качество, знаете ли, нас с вами сближает – ведь мы с товарищем Кобуловым – тоже очень любопытные люди, а потому позволили себе кое-что выяснить… Думаю, немецкие коллеги простят нам этот невинный интерес, ведь когда два государства намереваются установить дружественные отношения, желание узнать о партнёре как можно больше – вполне естественно.

Лаврентий Павлович с достоинством поднялся и, не спеша, стал прохаживаться по комнате.

– Так вот, профессор, вами заинтересовался лично Генрих Гиммлер, – Берия остановился, поглядел на Германа и, видя, что тот совершенно не сведущ в немецких делах, поспешно пояснил, – это мой германский коллега, он занимает примерно такой же пост, как я. Кроме того, товарищ Гиммлер является президентом закрытой научной организации под названием Аненербе. Вижу, и это слово вам ни о чём не говорит, хоть вы и знаете немецкий[21].

Нарком возобновил свой путь по помещению и принялся объяснять дальше:

– Представьте себе, что ваш дядя не приговорён к…э… «первой категории»[22], а остался жив и продолжил те исследования, которыми он занимался – я имею ввиду поиск исчезнувших цивилизаций. И что в помощь ему государство выделило крупный институт с сотнями сотрудников. В этом случае получился бы аналог немецкого Аненербе. Что характерно, означенная организация выросла из маленького оккультного Общества Туле[23] – зеркальной копии Братства Башни вашего дяди. Нам удалось выяснить основную цель Аненербе, которая заключается в поиске следов и научных знаний всё тех же, не раз упомянутых сегодня, древних цивилизаций.

При этих словах Герман заёрзал на табурете, что не укрылось от внимания наркома.

– Понимаю и разделяю вашу заинтересованность, – сказал он ласково, – тем более, что, по нашим данным, поиски немцев имеют то же самое направление, что устремления вашего дяди, а также ваши собственные устремления. В первую очередь, это Тибет, где побывали уже две германские экспедиции…

– Да, товарищ Берия, я слышал об этих экспедициях! – в возбуждении перебил наркома Крыжановский. – О них сообщалось в прессе, правда, очень скупо – вроде бы, там и американцы участвовали…

Столь возмутительная невежливость, казалось, совершенно не уязвила самолюбие главы всесильного ведомства: напротив, Берия явно и недвусмысленно обрадовался тому ажиотажу, который овладел собеседником. Он остановился и, прежде чем продолжить хождение по комнате, важно кивнул Герману.

– Кроме Тибета, есть и другие места, куда обращены взоры немцев. Думаю, названия Кольский полуостров и Сейдозеро для вас имеют не меньшее значение, нежели горячо любимый Тибет, не так ли, профессор? Так вот, месяц назад из Мурманска поступил доклад о нарушении группой неизвестных лиц советско-финской границы. Оперативные меры, принятые по задержанию нарушителей, результата не принесли. Мы полагали, что целью врага является совершение диверсий на объектах Северного флота и организовали поиски в этом направлении. К сожалению, мы ошиблись, потому что через неделю местные охотники сообщили, что видели чужаков совсем в другом месте.

– На Сейдозере?! – догадался Крыжановский.

– Совершенно верно, – подтвердил нарком. – Мы немедленно провели войсковую операцию, прочесали весь район, но никого не обнаружили. Нашли только несколько пустых банок из-под германских консервов, сломанную кирку с клеймом заводов Круппа и многочисленные следы горных ботинок. Сами же нарушители как сквозь землю провалились…

– Вполне может быть, что вы недалеки от истины, – мрачно заметил Герман,- и те люди, кем бы они ни были, действительно провалились под землю.

– Если вы о полости, которая фигурирует в отчётах о вашей экспедиции двадцать второго года, то мы её не нашли, а искали, уж поверьте на слово, очень тщательно.

– Вы не понимаете, – покачал головой Герман и рассказал о своих домыслах касательно загадочно-мистической связи между спуском в лапландскую дыру и последующей судьбой участников экспедиции.

– Ну, какая же тут мистика? – засмеялся Берия. – Эх, профессор, если бы все, связанные с означенным делом, загадки разъяснялись так же просто, то мы с товарищем Кобуловым могли бы позволить себе, наконец, выспаться. Вся мистическая гипотеза разбивается о простой, но непреложный факт: дело в том, что кое-кто из ваших хороших знакомых, скорее всего, жив. Я говорю о Лилии Сокальской.

– Лиля?! – прохрипел Крыжановский. – Где она, в каком лагере?!

– С чего бы ей оказаться в лагере, если её даже не арестовывали? Сокальская долгие годы состояла сексотом[24], специально приставленным нашим ведомством к Глебу Бокию и его знакомым. Предоставленная ею информация послужила основанием для арестов членов Братства Башни.

– Не может быть, чтобы Лиля!!!...

– Нам известно о тех отношениях, которые связывали вас с гражданской Сокальской. От неё, кстати, известно. Так что ваши чувства вполне понятны, но уверяю – Лилия Сокальская дала наводку не только на собственного мужа: не кто иной, как она сама, задолго до того разоблачила тайного троцкиста Блюмкина, с которым состояла в любовной связи.

– Не может быть!!! – как заклинание повторил Герман.

– Очень даже может, – по-своему истолковал возглас профессора нарком и непроизвольным движением поправил узел галстука. – Вы не одиноки в своём заблуждении – многие мужчины убеждены, будто обладают такой неодолимой мужской силой, что способны навеки привязать к себе женщину.

– Где она? – прошептал Герман.

– Этого мы не знаем, – развёл руками Берия. – Неожиданно прошла информация, что Сокальская – двойной агент и, кроме нас, работает на иностранную разведку, скорее всего – английскую. Мы установили слежку, но Сокальская её почувствовала, сумела ускользнуть от наших растяп и – исчезла. Кстати, вас не арестовали вместе с остальными именно из расчёта на то, что Сокальская может пойти на контакт – ведь больше никого из её знакомых не осталось. Всё это время за вами велось наружное наблюдение. Таким образом, своим побегом любовница невольно спасла вам жизнь. Так что, если посчастливится встретиться с Лилией Сокальской, непременно поблагодарите ее и передайте от нас привет. Вот и вся мистика, уважаемый Герман Иванович, вот и вся загадка… Кстати, о загадках: скажите, по какой причине тогда, в двадцать втором, Харченко и остальные не стали обследовать подземную полость до конца, а поспешили подняться на поверхность?

– Виной всему – непреодолимый ужас, который усиливался по мере спуска под землю, – объяснил Герман. – Они ведь не просто «поспешили подняться», а бежали в панике. Видели бы вы их лица! Позже у Кондилайнена проявились симптомы истерии, напоминавшие те, что зачастую наблюдаются у местных жителей…

– Вот так исследователи! – хохотнул Кобулов. – Нечего сказать – хороши!

– Да уж, действительно, – согласился Берия, – немцы в этом плане демонстрируют куда большие дальновидность и решимость, наверное, оттого их усилия не столь бесплодны. По имеющимся данным, сейчас Аненербе в строжайшей тайне готовит очередную экспедицию в Тибет, а в недрах самой организации творится форменная чертовщина и мистика. На этот раз речь идёт о настоящей мистике, профессор. Помнится, вы утверждали, что доисторические цивилизации обладали летательными аппаратами?

– Я лишь предполагал…

– Правильно предполагали, вот, ознакомьтесь, – нарком достал из внутреннего кармана большой кожаный бумажник, а из него – фотографический снимок, который протянул Герману.

Тот разглядел на снимке невероятного вида аппарат, парящий над землёй. Растущие в отдалении деревья казались карликовыми.

– Знакомая штуковина, не так ли? – с улыбкой спросил Берия.

Действительно, Герман знал, что это такое: вимана, легендарная огненная колесница древних, изображение которой не раз встречалось в свитках Блюмкина. Только теперь перед ним был не рисунок, а фотография реально существующего объекта.

– Это снято в Тюрингии, на испытательном аэродроме Люфтваффе[25], – пояснил Берия. – Наши ведущие конструкторы авиационной техники внимательно изучили снимок и вынесли заключение, что, при существующих на сегодняшний день технологиях, создать нечто подобное невозможно. И совершенно точно выяснено, что разработан аппарат не в бюро Мессершмитта или Хейнкеля, а институтом Аненербе…

– То есть организацией, не имеющей никакого отношения к самолётам, зато занимающейся поисками древних знаний! – продолжил мысль наркома поражённый профессор.

– Ах, как у вас загорелись глаза, Герман Иванович, – обрадовался Берия. – А мы с товарищем Кобуловым в последнее время вообще лишились сна из-за всех этих загадок – верите, ночами над ними бьёмся. Но без соответствующей квалификации разве разберёшься? Тут нужно, во-первых, быть очень серьёзным специалистом по древним цивилизациям, а во-вторых, иметь возможность исследовать не фотографии, а, так сказать, непосредственный источник. Впрочем, одного такого специалиста я знаю, к тому же он очень скоро отбывает в Берлин, где сможет приблизиться к означенному источнику.

Берия заговорщицки подмигнул Герману.

– Я?! – встрепенулся профессор.

– Почему нет? Разве вам не хочется проникнуть в тайну? Или, всё же, привычнее, напугавшись до истерики, отступить в последний момент, как тогда, в двадцать втором? – внезапно растерял прежнюю щепетильность нарком.

Герман покраснел от незаслуженной обиды.

– Но я же пробуду в Германии от силы неделю, или сколько там продлится симпозиум, да и кто меня, советского гражданина, допустит к подобным секретам! – он щёлкнул ногтем по фотографии. – Разве, при таких условиях, возможно что-либо выяснить?

– При таких – невозможно, но если изменить условия – тогда в лучшем виде. Что, если так: по окончании симпозиума вы объявите о нежелании возвращаться в СССР и попросите убежища в Рейхе? Биография подходящая, немцы в вас нуждаются, так что отказа не последует. А поскольку специалист вы – узконаправленный, чьи знания применимы лишь в строго определённой области, с высокой долей вероятности можно предположить, что искомой области не миновать.

– Но я же не шпион – вдруг провалюсь?…

– Если попытаетесь играть в шпиона, – поморщился Лаврентий Павлович, – непременно провалитесь. Но мы вам ничего подобного не предлагаем. Оставайтесь учёным, оставайтесь исследователем, при этом проникните в сердце Аненербе и выясните всё, что можно, а потом сообщите нашим людям, которые сами на вас выйдут, когда придёт время.

– А назад… Скажите, как я вернусь назад?

– На этот счёт не беспокойтесь – существуют наработанные каналы. Годами наработанные. В общем, решайте Герман Иванович: дело очень опасное, так что навязывать свое мнение не стану, слово за вами.

Сузив глаза, Крыжановский минуту смотрел на стену. Причудилось, будто краска внезапно пошла меняющимися разноцветными стеклышками, какие бывают в калейдоскопе. И каждое стёклышко являло собой картинку прошлой жизни. Прошлой, а, возможно – и будущей…

– Я согласен, – наконец вымолвил он.

– Вот и хорошо, иного ответа я не ждал, – Берия подошёл и крепко пожал профессору руку. Вслед за ним то же самое проделал широко и белозубо улыбнувшийся Кобулов.

– На этом пока остановимся, сейчас поезжайте, отдохните, детальный инструктаж потом…, кстати, совсем упустил из виду главное, – спохватился нарком, – костюм-то у вас подходящий имеется – такой, чтоб не стыдно было в зарубежной поездке страну представлять?

– Только тот, что на мне, – стесняясь, ответил Герман.

– Ну, ничего, это дело поправимое…, – Лаврентий Павлович подошёл к двери и позвал Нечипуренко. Тот моментально явился и, в ожидании приказаний, принял строевую стойку.

– Проводи товарища Крыжановского к моему автомобилю, шофёр знает, куда везти.

Оставшись вдвоём с Кобуловым, Берия обронил:

– Ох, уж эти учёные – совсем как дети: любят, чтоб с ними посюсюкали, всё разжевали и рассказали интересную сказку.

– Ловко вы, товарищ Берия, провели вербовку, – угодливо ввернул Кобулов, – сразу видно настоящего психолога.

– Я же менгрел! – самодовольно ухмыльнулся Берия. А менгрел – это грузин высшего сорта. Но вернёмся к делу, Богдан. Что думаешь по поводу профессора?

– А что тут думать, нас он ненавидит лютой ненавистью, это видно невооружённым глазом. Наверняка по приезду в Германию переметнётся на сторону врага, как эта его б…ь, Сокальская. Мне кажется, что вся идея очень рискованная…

– Кажется? А мне кажется, что я тебя рановато с Кавказа в Москву забрал! – взорвался нарком. – Сидел бы пока дома да недобитых дашнаков и мусавтистов[26] вылавливал.

– Их там уже совсем не осталось, товарищ Берия, – побледнев и вытянувшись в струнку, если подобный термин применим к его грузной фигуре, гаркнул Кобулов.

– Не осталось, не осталось…, – продолжал лютовать Берия. – Профессионалов, вот кого в органах не осталось – всех этот кровавый педераст[27] Ежов извёл! Ну, да ладно, он за всё ответит сполна, а к тебе мои слова не относятся – следователь ты хороший, вдумчивый, руководитель строгий, да и человек надёжный.

– Спасибо за доверие, товарищ Берия! – просиял Кобулов.

– Смотрю, ты уже стихами заговорил, – засмеялся Лаврентий Павлович. – Поэт, да? Но внешняя разведка – не для тебя, Богдан, потому что внешняя разведка – это не поэзия. Это… математика!!! Думаешь, я не заметил, какие недобрые взгляды профессор бросал, когда речь об отце зашла? Прекрасно видел! Так и на той стороне увидят то же самое. Соответственно, если здесь доверие к Крыжановскому – со знаком «минус», то там – со знаком «плюс» будет. Дальше можно составить очень красивое уравнение… Богдан, ты чего такой кислый стал? Математику не любишь, да? А что тогда любишь?

– Я рыбалку люблю…, – потупился Кобулов.

– Вот как? – притворно удивился нарком. – Что ж, поговорим о рыбалке. Мы с тобой насадили нашего профессора на крючок, привязали тонкую малозаметную, но очень прочную леску. Теперь этого червячка остаётся забросить к немцам…э…в водоём, и можно наслаждаться рыбалкой. Я ничего не забыл? Всё правильно сказал?

– Поплевать на червяка забыли, чтобы красавчик стал и рыбке понравился! – радостно рявкнул Кобулов.

– Точно! – вздёрнул вверх палец нарком. – Этим и займёмся, но позже, а сейчас пойдём, заслушаем доклад о мероприятиях по подготовке операции «Утка»[28]: наверное, товарищи Андрей[29] и Наумов[30] уже заждались.

– Выспаться бы, – мечтательно вздохнул Кобулов.

– Давай-давай, шевелись, на том свете выспишься! – отрезал нарком.