Тень над небесами

Глава 8. Прощание

Квартира, которую я снимал на время учебы, поляками звалась «кавалеркой», от слова «кавалер» — холостяк. Состояла она из микроскопической прихожей, единственной (весьма просторной) комнаты и узкой кухни. Ну, а что еще нужно холостяку от жизни?

Хозяйка моей квартиры разделила гостиную на две части тонкой гипсокартоновой стенкой, и вместо одного помещения в моем распоряжении оказалось сразу два, пусть небольших, но полезных, особенно когда кто-то из друзей оставался с ночевкой. Меня здесь все устраивало — жилплощади для одного человека было достаточно, а платил я совсем немного, ибо место нашлось по хорошему знакомству. Что случилось с хозяевами и где они сейчас? Об этом я боялся даже подумать.

Держа тело Томаша за мокрые подмышки и пятясь из подъезда в коридор, я умудрился на краткий миг проникнуться ностальгией. Эх, сколько хорошего и плохого здесь произошло, всего и не перечесть…

— Димыч, ну куда его? — пропыхтел Леха.

Ноги Томаша выскальзывали из его вспотевших ладоней.

— Давай сюда, на диван, что ли, — в тон другу надсадно отозвался я.

Мы погрузили бесчувственного поляка на крякнувший пружинами антиквариат и с облегчением распрямили спины. Бледная как простыня Наталья молча встала рядом с головой Томаша, прижав сложенные в замок руки к лицу.

Некоторые девушки плачут красиво, но, увы, Наталья входила в другую категорию. Глаза превратились в узкие щелки, лицо распухло, пошло пятнами и изменилось почти до неузнаваемости.

— Так, Леха, смотри, — засуетился я. — Вот здесь туалет, дверь в коридоре. Да, вот эта. Кухня вон, там у меня в навесном шкафу пара упаковок макарон, вроде каша какая-то есть. Проверь газ на всякий случай, а ну как еще подается. А холодильник даже не открывай, он все равно пустой…

— Так, стоп, — нахмурился Леха. — А ты куда-то собрался?

Наталья недоуменно переводила взгляд с меня на Леху и обратно. Вроде проскальзывают знакомые слова, но понять ничего не возможно. А еще я заметил в глазах подруги Томаша настороженность. Да-да, милая, мы обязательно тебя изнасилуем, мы же русские, как иначе? Только дай минутку, передохнем, перекурим, и за дело.

— Конечно. Мне нужно сбегать вниз…

— Не приболел ли ты часом? — перебил Леха и покрутил пальцем у виска.

— У них в машине, — я ткнул пальцем на Наталью, что окончательно смутило девушку, — лежит оружие. Его-то мы впопыхах не забрали. Вот за ним я и смотаюсь. А заодно пошарюсь по карманам этих уродов, у них там должны быть запасные магазины или еще что-нибудь хорошее — ножи, например.

— Ты ведь даже стрелять не умеешь, — застонал Леха и хлопнул себя рукой по лбу. — Тебя любой школьник прибьет, даже из рогатки. Или идем вместе, или иду я один.

— Тут я хозяин, сиди с Натальей, одну ее оставлять нельзя. Плюс я лучше ориентируюсь на местности, — это было бессмыслицей, ибо для того, чтобы пройти от моего дома до моста и обратно навыки ориентирования были совершенно не нужны.

Неожиданно Леха не стал перечить, лишь горестно вздохнул и махнул рукой. И правильно. Посиди с Натальей, дружище, вдвоем и ей, и тебе будет веселее. А я уж как-нибудь сам, по-быстрому.

Аккуратно прикрыв дверь, которую ввиду отсутствия ключей пришлось просто выломать (ненадолго посадив бесчувственного Томаша на ступени), я бегом спустился по подъезду. Здесь все осталось по-прежнему. Мне повезло с соседями — из двенадцати квартир девять были заняты пожилыми людьми, еще в одной жил я, а две оставшиеся перманентно сдавались в аренду, вот только желающих вселиться надолго отчего-то не было. Один раз заезжала какая-то парочка, судя по звукам снимавшая порно каждую ночь, но спустя три недели они перебрались в другое место. Видимо, новый сезон эротического сериала решено было снимать в окружении свежих декорациях.

Чисто и тихо, и все бы ничего, если б не следы крови на полу и перилах да несколько пробитых деревянных дверей, ощетинившихся острыми зубцами проломов. То ли зомби лезли наружу, то ли перли внутрь, сложно сказать.

Несмотря на то, что все они явно покинули это место, я все же не сводил глаз с дверных проемов. А если кто остался? Может, есть где-то еще недавно зараженные? Такие не побоятся и под пули прыгнуть, если обратились сутки или двое назад. А если им три дня, например, то они могут затаиться, подкараулить и свернуть мне башку быстрее, чем я скумекаю, что происходит.

В моих руках тяжело покоился трофейный «калашников» — как выяснилось, у нападавших было точно такое же оружие, как у Лехи. Только Леха что-то приговаривал про югославскую версию, мол, зовутся они «Застава».

До моста я добрался без всяких препятствий. Убитые лежали там же. Единственное, чего я опасался, так это третьего подонка. Он ведь тоже может вернуться — проверить, точно ли мертвы товарищи, а заодно забрать боеприпасы.

Ох ты ж, как в воду глядел. Борясь с одышкой и смахивая со лба пот — на эстакаду снова поднимался бегом, с согнутой спиной, чтоб не маячить над оградой — я уже второй раз за этот сумасшедший час принялся прокрадываться между автомобилей, оставшихся здесь на веки вечные.

Крепкий высокорослый парень в серой толстовке с накинутым капюшоном наклонился над своим погибшим приятелем — тем самым, которого ранил Леха — когда я оказался у него за спиной. Недалеко он убегал, значит. И теперь, когда я успел рассмотреть его, уверенность в собственных силах как-то улетучилась. Оппонент выигрывал в росте, весе и, следовательно, в силе.

Я снял автомат с предохранителя, задержал дыхание и нажал на спусковой крючок, но кроме жалобного щелчка ничего не услышал. Неловко получилось. Вот как, как я забыл, что тот паршивец израсходовал на меня весь магазин? А ведь я не менял рожок, прибежал сюда с пустым. Ни одного, ни одного долбаного патрона.

Оружие поляка — легкий короткий карабин — стоял, прислоненный к ограде моста. Мне бы стоило выходить чуть более скрытно, но ведь я пребывал в уверенности, что сейчас изрешечу супостата с пяти шагов, а потому не заметить меня мог только человек, начисто лишенный слуха и зрения — я еще наступил на какую-то стекляшку, и она, конечно же, сухо и громко треснула.

Бандит резко развернулся и уверенно пошел мне навстречу, даже не глянув в сторону своего оружия — оно отстояло далековато, и он решил не заморачиваться. Думал, что справится и так.

Честно, не знаю, как мне удалось увернуться от размашистого и очевидного, но очень быстрого бокового — я два года ходил в секцию уличного боя, но когда это было! В течение пары последних лет самой интенсивной физнагрузкой была езда на велосипеде по выходным.

Он был почти на голову выше и значительно крепче. Шансы мои таяли на глазах, и оставался лишь один козырь — моя леворукость. Да-да, на улице мало кто ждет крепкого удара с левой руки, все привыкли драться с правшами.

Приклад автомата врезался в бок поляка, но тот лишь хрипло выдохнул, а потом умело бросил мне ответку локтем, ошеломив меня — я-то ждал выпад кулаком и попытался разорвать дистанцию, приблизившись для своего удара. Боль обожгла переносицу и брови, кровь радостно побежала вниз, на подбородок, как вода из пробитой плотины. И откуда ее там так много?

Наш горячо любимый тренер, печально констатируя мои посредственные бойцовские способности, говорил, что в случае столкновения с более сильным противником единственным выходом будет удивить его. Любым способом. Можно песню спеть, а можно громко завизжать, до боли в связках. Но эти варианты мне почему-то не нравились.

Противник явно ждал, что я буду снова бить прикладом, коль скоро руки коротковаты. А что, очень даже удобно — одно удачное попадание в челюсть или висок, и все, сушите весла. Удивить надо, говорите? Эх, вот бы у меня была богатая фантазия, и я бы сейчас выкинул что-нибудь эдакое, что потом передавалось бы из уст уста, как легенда о находчивом воине.

Но я просто отскочил назад — так, чтобы враг не достал рукой — и с отчаянной неуклюжестью метнул в него автомат, целя в голову. Тот, конечно же, поднял руки и благополучно прикрылся — автомат отскочил и брякнулся под ноги, однако я выиграл момент. Момент, в котором я, вложив в атаку все свои силы, перенес вес на левую ногу, а потом, как учил терпеливый и снисходительный тренер, скрутился всем телом, от левой пятки до плеч, выстреливая широким левым боковым.

Представляю, как выглядели мои выпученные от страха и напряжения глаза в момент удара. Если бы не попал ровно в челюсть, живым бы домой не вернулся — это был единственный шанс, повторить бы никто не позволил. Но, как можно догадаться, кулак-таки достиг своей цели, врезавшись в подбородок, да так смачно, что я чуть не вывихнул мигом занывшую кисть. Если бы удалось попасть в самый низ челюсти, был бы стопроцентный нокаут, а так случился, скорее, глубокий нокдаун.

Под собственным весом я пролетел дальше и упал прямо на поплывшего и утратившего равновесие противника, опрокинул его и невольно довершил разгром. В панике вскочил, опасаясь, что он сейчас скрутит меня и навяжет борьбу.

Здоровяк попытался встать, но ему не удалось даже сесть — вестибулярный аппарат никак не мог определиться, где верх, а где низ. Я поднял автомат, спокойно замахнулся и врезал ему прикладом чуть ниже виска — в последний миг понял, что не смогу сломать ему череп, не смогу отнять жизнь вот так, вручную. Пристрелить еще можно, но, увы, нечем. Поверженный оппонент окончательно обмяк, разбросав могучие руки, а на появившейся сечке мигом расцвел кровавый цветок.

С запоздалым удивлением я почувствовал, что страх ушел, целиком и полностью — вот она, горячка боя, древний инстинкт. Казалось бы, драки-то было на десять секунд, а сколько переживаний!

Периодически поглядывая на неподвижно лежащего поляка, я быстро прошелся по карманам его мертвых подельников. У одного за поясом отыскался пистолет, какой-то странный — очень уж короткий, с маленьким магазином, но при этом увесистый. Ладно, покажу Лехе, он наверняка знает, что это за зверь, а если и не знает, то разберется.

Я подошел к здоровяку, легонько пнул его в бок, но никакой реакции не дождался. Оставить его здесь? Придется, пожалуй. Или все-таки убить? Вдруг притворяется? Вдруг вскочит и бросится на спину? Да нет, не похоже. Хотя, я ведь могу пристрелить его из реквизированного пистолета. Одна свинцовая пилюля, и пациент не представляет опасности. Нет, не решусь, все-таки. И так сегодня уже наделал дел.

Мне всегда казалось, что после первого убийства второе и последующие уже не вызывают столько страха и сомнений — некая условная грань уже пройдена, и должно быть легче. Но не тут-то было. Видимо, нормальный человек, принужденный к совершению убийства, каждый раз делает это будто впервые, ломая себя и переступая через принципы и совесть. И как тираны прошлого без тени сомнений расправлялись с тысячами людей? Никогда мне этого не понять. Наверное, духа на такое не хватает, и даже не знают, хорошо это или все-таки не очень.

Поохав и почесав затылок, я аккуратно прощупал пульс поляка, убедился, что он жив, махнул рукой и отправился восвояси, через каждые десять метров тревожно озираясь. Карабин я прихватил с собой, другого оружия, кроме уже перечисленного, во время обыска не нашел. Так что как очнется — будет беззащитным. Какое-то время. Безоружным, но хотя бы живым, пусть благодарит судьбу за это. Мне бы он жизнь точно не сохранил, особенно если бы узнал, откуда я родом.

Кровь так и идет, не останавливается, да еще в носу все мерзко пульсирует. Носовой платок, по счастью найденный в кармане, уже весь пропитался, да толку ноль. Постою на месте, задрав голову. Хотя, когда я проходил курсы спасателя для летней работы в Америке, нас учили, что делать нужно ровно наоборот — максимально наклонить голову вперед и пережать нос.

Я же действовал по старинке, мне так привычнее. Да и помогает, судя по всему. Точно! Спустя пару минут кровь остановилась. Я недоверчиво опустил голову, подставил руку, ожидая увидеть на ней очередную алую каплю, но ничего не произошло. Кровавый ком платка полетел в урну — условный рефлекс, мать его, сейчас-то уж какая разница, мусорить или не мусорить.

Уходя, я не удержался и повернул-таки голову в сторону изрешеченной пулями тойоты. Богом клянусь, у меня не было никакого желания смотреть на их белеющие с каждой минутой лица, но я сделал это. Как будто не я искал их глазами, а они искали мой взгляд. Глаза прикрыты, руки Гжегожа мертвой хваткой сжались на толстом руле, который он уже не отпустит. Барбара же как будто спала — она была в темной кофте, и, если не приглядываться, следов от пуль было не видно. Лицо ее, в отличие от мужа, не было исполнено боли и муки, на нем царило обычное сонное умиротворение. Наверное, это потому, что первая пуля сразу вошла в сердце, избавив даже от коротких страданий.

Эх, как же жаль, что даже не похоронишь по-людски. Конечно, можно попробовать, но это займет много времени, да и какая разница мертвым, они уже не здесь. Как бы нам к ним не присоединиться. Жестоко? Ну, да, но нужно стараться быть реалистом.

Бедные Гжегож и Барбара, кто ж знал, что так выйдет. И где были все эти гангстеры, когда зомби только выползли на улицы? Хоронились, ясен пень. Действовали по ситуации. Зато теперь вот, пожалуйста, гуляй, рванина. Как говорится, воруй, убивай, и что-то там про гусей. Оружие эти трое, кстати, наверняка раздобыли в магазине в центре Гдыни, чуть ниже Кашубской площади. Или, быть может, прошлись по полицейским участкам. Да, калашников в магазине не купишь, с ним другая история, а вот пистолет и карабин точно из «оружейки».

Но неужто никому из этих молодчиков не приходит в голову, что зомби отступили неспроста, и что им ничего не стоит снова неприятно удивить нас? В Гданьске они собрались в Старом Городе, и, похоже, к ним присоединились и товарищи из Сопота. В Гдыне зараженные тоже наверняка устроили партсобрание, но где именно, пока оставалось непонятно — при ярком солнце мне так и не удалось разглядеть их свечение, да и завывания не слыхать. А вообще-то надо бы задаться этим вопросом и отыскать их, чтобы потом не получить сюрприз в виде неожиданной встречи. Эти незабываемые ощущения в глубинах сознания, когда по мозгу будто пропускают высоковольтный импульс, обжигающий и колючий — нет, спасибо, их нам больше не надо. Наощущались уже.

На самом подходе к блоку воздух прорезался звуками выстрелов. Я сразу же рухнул на тротуар, но через секунду сообразил, что стреляют выше по улице — эхо было громкое, черт его дери. Оно оглушительно плясало по стенам хрущовок, заставляя кровь леденеть — я уж и вправду подумал, что бьют конкретно по мне. Так и поседеть можно, как Томаш.

Палили долго и много, очередями, совсем не жалея патронов, время от времени пытаясь перекричать вражеские очереди, когда раздавали команды своим.

Видимо, сошлись две хорошо укомплектованные бригады. И где они находят столько оружия? Польша ведь не Америка, со стволами здесь давно уже не так просто. Ну, хорошо, пистолет раздобыть и в мирное время вполне реально, но откуда у них, черт побери, столько автоматов? Или это полицейские на пару с армией порядок наводят? Тогда тем более лучше держаться от них подальше.

Ладно, пули летят не в меня, нас тут вроде никто еще не приметил, кроме тех троих, но они уже никому ничего не расскажут. Пора вставать и идти домой, Леха там наверняка рвет и мечет, подбирая различные эпитеты к моей скромной персоне.

Стоило мне подняться и затрусить к спасительному подъезду, как земля вдруг заплясала под ногами. Нет, не дойти мне до хаты сегодня! Стены домов загудели, жалобно задребезжали и заскрежетали, а потом разом выплюнули из себя все стекла. Дребезгу вторили автомобильные сигнализации — увы, неделя слишком маленький срок, чтобы аккумуляторы в автомобилях разрядились.

Я зачем-то прикрыл голову руками, хотя вообще-то ничего вокруг не рушилось, земля под ногами не разверзалась. Да и продлилось-то все это действо лишь несколько мгновений. Едва мир перестал ходить ходуном, как я во весь опор помчался домой, зажимая уши от воя сигнализаций и грохота оружия (бойцов землетрясение не остановило). Это была невероятная какофония, куда хуже любой из песен Джастина Бибера, поверьте. Звуки, летевшие буквально отовсюду, смешивались в такое акустическое уродство, что хотелось оглохнуть, даже если навсегда.

С раскрасневшейся физиономией и тяжело дыша, я ворвался в коридор, споткнулся о чьи-то кроссовки, упал и тут же неловко поднялся, чуть не поскользнувшись и не встретившись с полом во второй раз.

Леха, Наталья и очухавшийся полусидящий Томаш с молчаливым удивлением взирали на мои трепыхания.

— Леха, надо валить отсюда, — выпалил я.

— Куда? Что с мордой-то у тебя?

— К нашим, в Германию, куда ж еще, — я проигнорировал вторую часть вопроса — нет, правда, сам что ли не видит?

— О чем это вы? — подал голос Томаш.

Я перевел на него взгляд. Вид Томаша вызывал жалость — фингал от Лехи, седина от зомби, а тут еще и тонкая красная дорожка на виске, оставленная пулей. Собственно, от этого Томаш-то и потерял сознание. Видимо, испугался, потому что по счастливой случайности пуля лишь содрала кожу, не задев тонкой и уязвимой кости. А Наталья сразу подняла вой, думала, что ее бравый защитник пал смертью храбрых. Сидит сейчас с ваткой, потупив взор и промакивая едва не выплаканные очи.

— Хотим ехать отсюда. Прямо сейчас. Почему-то мне кажется, что землетрясение связано с нашими странными друзьями, которые…

— Ну-ка, слышите?! — перебил Леха.

Я обиженно заткнулся, но сразу понял, о чем он говорит, и от возмущения не осталось и следа — странный низкий и вибрирующий звук пробивался даже сквозь режущее слух уличное многоголосье. Не сговариваясь и даже не переглядываясь, мы все бросились к окну, рискуя пораниться рассыпанными по полу осколками. Большинство выпало на улицу, но некоторые по закону подлости ввалились внутрь.

Квартира располагалась на третьем этаже, и отсюда можно было увидеть пристань. Конечно, это не открытое море, а так, искусственный залив, но, похоже, сейчас это не играло никакой роли. Волна виднелась даже отсюда — она была огромна. Не буду ничего утверждать наверняка, ибо у страха глаза велики, но тогда она показалась мне чудовищно высокой, восьми- или даже десятиметровой. Словом, ростом с нашу хрущевку или больше.

— Это не зомби, — с уверенной злобой процедил Леха. — Похоже, кто-то послал подарок с воздуха. Что там у нас на берегу, более или менее близко? Балтийск?

— Он самый, — прошептал я.

— Томек, что происходит? — опять захныкала Наталья.

Я перевел полякам Лехины домыслы, те удивились.

— Но кому это нужно?

— А ты как думаешь? — тихо ответил я, не отрываясь от созерцания и не веря своим глазам.

Балтийское цунами ворвалось на берег и мутными волнами разлилось по расположенным вдоль моря улицам. До нас, разумеется, не дошло — от дома до залива почти два километра по прямой. Даже до улицы Морской, где на нас напали, не добралось — спасибо железной дороге, находящейся на несколько метров ниже уровня дороги автомобильной и заодно нашего дома, в этаком широком желобе, где размещалось около десятка путей. Желоб мигом превратился в мутное озеро, последней инерцией слегка вышедшее из берегов.

На фоне сводящего с ума звука сигнализаций и выстрелов — да сколько же у вас патронов?! — взбесившееся море стало последней каплей. Посидели, блин, дома.

— Уезжаем, — коротко бросил я Лехе, а потом повторил для поляков.

— Мои родители…

— Прости, Томаш, мне очень жаль, но хоронить, боюсь, решительно некогда — сам видишь, что там за окном. Ты себя вообще нормально чувствуешь?

— Нормально, — кивнул он уверенно. — Головой ударился, но теперь уже ничего не болит.

Несмотря на нашу взаимную неприязнь, я был вынужден признать, что парня судьба за последнюю неделю помотала покрепче, чем большинство из нас за всю жизнь. Гжегож ведь говорил, что Томашу пришлось несладко — сначала он видел, как началось все это безумие в сотне метров от его дома, потом заразились друзья, а теперь вот и родители погибли, да еще так нелепо, ни за что. С какой целью по нам стреляли? Понятия не имею, но уже тогда чутье подсказывало, что это далеко не последняя стычка.

Томаш сначала произвел не очень хорошее впечатление. Он выглядел инфантильным идиотом с промытыми мозгами, готовым прыгнуть в кусты при виде настоящей опасности. Бесхарактерным, то бишь, но при этом гадким и полным ненависти, при возможности щедро ее выплескивающим. Хотя, возможно, так оно и есть, просто вся эта ситуация изменила его, сделала крепче. Голос Томаша был тверд, глаза спокойны — нет, это не шок и не отчаяние. Это что-то другое, смирение, что ли. И желание идти дальше. Это вызывало уважение.

— Так, Димыч, охолони, — Леха положил мне руку на плечо и заговорил дурацким успокаивающим тоном. — Ты сейчас весь взвинченный, стояче-вздрюченный какой-то, я ж вижу. Все понимаю, все прощаю, но мы никуда сейчас не поедем, понял?

— Это почему? Ты ослеп и оглох, что ли?

— Да успокойся ты, — Леха вдруг нахмурился. — Блин, кто тебе фасад так хорошо попортил? Шнобель как хобот у мамонта…

— Отвали уже с этим. Почему ты не хочешь ехать?

— Потому что ночью на шоссе опасно. Сегодня, похоже, первый день, когда люди сообразили, что можно выйти из дома и не попасть под раздачу зомби. Сейчас все будут делить то, что осталось, так не будем лезть между молотом и наковальней. Завтра вооруженных психопатов будет куда меньше, ибо многие просто не доживут, понимаешь? На рассвете…

— Леха, ты подумай головой — там наши друзья, среди этих психопатов, кто, как ты говоришь, затеял дележку. А мы не знаем даже, живы рыжий с Семеном или нет — это ж твои слова, кстати. Кто всю дорогу сюда вчера ныл, что я трачу наше время? Да и до рассвета еще слишком долго, включи свой междуушный ганглий, балда. Ты предлагаешь тут до следующего утра сидеть, серьезно? С неба по нам кто-то ядреными бомбами жахает, а мы будем торчать на месте и ждать утра. Ага, умно.

— Это была твоя кретинская идея сюда поехать, — вконец рассердился Леха. — А могли бы все вместе быть сейчас там. Хрен знает что из себя корчишь…

— Опять — двадцать пять. Ты прав, да, это моя ошибка. Но вот я и рвусь ее исправить. Связи нет, мы не можем позвонить Ваньке с Семеном, и остается только ехать к ним, как можно быстрее.

— Но мы здорово рискуем. Шлепнуть нас ночью под силу кому угодно. Даже одиночке, который забавы ради вышел с пистолетиком покараулить возле шоссе каких-нибудь хануриков, навроде нас. Думаешь, таких психов нет? Еще как есть, и они живучее тараканов будут.

— Мне неловко второй раз напоминать о совершенно очевидных вещах, но где-то не слишком далеко от нас прогремел серьезный взрыв. Наверное, ядерный. Уже второй в нашей жизни, бляха-муха. Давай посидим, подождем дождик — он, говорят, после такой бомбежки вкусный, полезный. А потом, когда выйдет солнышко и все подсушит, у нас машина будет фонить похлеще чернобыльского реактора. И не только наша.

Тут Лехе оказалось крыть нечем — я зашел с козырей. Он открыл было рот, но затем закрыл, секунду побуравил меня возмущенным взглядом и расслабился, махнул рукой.

— Вообще-то да… Ликуй, твоя взяла.

— Потом отпраздную, если не возражаешь, когда унесем от сюда ноги и то место, откуда эти ноги растут.

— Погодь, о чем разговор?! — раздраженно вмешался Томаш, обращаясь ко мне. — Я не прошу тебя переводить каждое слово, но ты можешь объяснить хоть в общих чертах?

Я возвел глаза к небу. Ладно, терпение, злиться и гневаться смысла нет. Я кратко передал Томашу суть наших с Лехой разногласий. Внимательно выслушав, он прекратил злиться и ответил:

— Нам с Натальей теперь некуда идти.

Сказав это, Томаш как-то странно развел руками, беспомощно и растерянно. Наталья прижалась к нему, обняла и уткнулась все еще пятнистым лицом ему в шею.

— Будем держаться вместе, — кивнул я. — Мы и вы. Возражений с нашей стороны нет. Только одно условие — живем дружно, решения принимаем сообща, уговор?

— Умова, — спокойно ответил Томаш.

— Скажи чудикам этим, что идем быстро, но осторожно, — велел Леха. — А то на дворе все тревожнее становится, кабы чего…

В подтверждение обоснованности его слов за окном снова затрещали выстрелы, теперь уже будто бы ближе.

— На выход, господа и дамы!

Плевать на все, хватит сидеть и рассусоливать. Я решительно поднялся, рывком распахнул шкаф, схватил заветную коробочку с вещами, за которой, собственно, сюда и ехал, и встал в коридоре, выжидающе глядя на остальных. Поляки намек поняли и пошли за мной, замкнул шествие Леха.

Пока мы спускались по лестнице, в воздухе витало такое напряжение, что можно было бы махом зарядить генератор и запитать от него хоть Нью-Йорк. Больше всего я боялся увидеть, как Томаш прощается с родителями. И, как это ни эгоистично звучит, я не столько переживал за его психическое состояние, сколько за свое. Да еще эти сигнализации воют, истерично захлебываясь на высоких частотах и сливаясь в такие диссонансы, что «пение» зомби казалось шедевром неземной красоты. Хотя, в каком-то смысле оно таковым и являлось.

Нам в любом случае нужно было заглянуть в мерседес Томаша, под напором бандитов лишившийся всех стекол — как минимум, забрать MP5 и боеприпасы, о которых я после драки на мосту напрочь запамятовал, ибо переволновался.

Автомат закатился под машину — Томаш отстреливался, пока его не подбили, а потом руки выпустили оружие. Выгребать убийственную машинку пришлось мне, заползя на пузе под низкое днище и вытянув руку. Немудрено, что мы с Лехой его проворонили, когда несли отключившегося Томаша домой.

Уже целая коллекция оружия скопилась, с ума сойти. Еще бы патронов к каждому стволу побольше, раза так в три, а то и в четыре. Но уж чем богаты.

Оставалось самое главное. Я честно поставил Томаша перед фактом — хоронить родителей времени нет. Можно, конечно, выудить из хозмагазина напротив моего дома лопату или даже две, можно, но нужно ли так рисковать в городе, ставшем едва ли не опаснее самого себя во время бесчинств зомби? Конечно же, нет, и Гжегож бы похвалил нас за это решение. Но и оставить так родителей Томаша мы не могли. Оставался огонь.

Не буду расписывать подробности, не хочу терзать себе сердце. Одно скажу — тогда я не мог на это смотреть спокойно, слезы сами полились из глаз, и я отвернулся, а потом, пока Томаш с каменным лицом поливал родителей и машину бензином из канистры, выкурил три сигареты подряд, от чего моя голова начала путать небо и землю. Даже надрывающиеся сигнализации перестали мне докучать, они словно вовсе смолкли. Смолкли, кстати, и выстрелы. Похоже, тот бой наконец-то завершился. А может, просто мы немного оглохли.

Дрогнул несгибаемый Леха, отворотился. Хотя, несгибаемых не существует, есть просто очень сильные. Мы ведь с Лехой и сами перешагнули через потери, каждый здесь хлебнул лиха, но всякий раз, когда это случается снова, к горлу подступает нечто липкое и неприятное.

Леха подошел к Томашу и похлопал того по плечу, и было видно, что это сочувствие носит самый искренний характер. Томаш же стоял неподвижно, как истукан, и спокойным взглядом изучал бездыханные тела людей, благодаря которым он появился на этом свете. Он, кажется, хотел в последний раз задержаться взглядом на каждом изгибе, на каждой черте их лиц, взять это все с собой. Только бы запомнить их живыми, улыбающимися, а не изрешеченными каждый десятком пуль, разбросанных по сиденьям, с открытыми глазами, как у Гжегожа — Томаш так и не смог заставить себя закрыть их. Он все думал, когда в последний раз он видел родителей с улыбками на лицах? Сегодня. И много лет назад, когда они были моложе, а он, Томаш, еще не приносил столько бед и хлопот.

Стоя вдоль обочины, мы представляли собой великолепные мишени, любой желающий мог поработать по нам, как по пивным банкам. А мы чихать а все хотели. По закону жизни, если плевать ты хотел на все опасности, никому и в голову не приходит посягнуть на твою жизнь. Злоумышленники или проходят мимо, разминаясь с тобой, или, заметив потенциальную жертву, вдруг решают оставить ее и заняться кем-нибудь другим. Вот и нас никто не тронул. Никто нас, наверное, даже и не видел.

— Спасибо, — ответил Томаш Лехе.

— Давай, я могу, — Леха кивнул на зажигалку в руке Томаша.

Тот помотал головой. Вытащил из кармана какую-то бумажку, подпалил ее, на негнущихся ногах подошел к машине и бросил розжиг на заготовленную бензиновую дорожку. Огонь преодолел несколько метров меньше, чем за секунду, и крепко взялся за джип.

Машина вся засветилась, яркое оранжевое пламя тут же выплеснулось через окна, затрещала кожаная отделка. Все, пора отправляться.

Томаш несколько секунд не мог оторваться от огня, но после настойчивого окрика Натальи поплелся в нашу сторону.

— Сколько отсюда до Дюссельдорфа? — спросил Леха, усевшийся справа от меня. Он пытался звучать бодро.

— Около тысячи километров, — отрапортовал я.

— Отлично, это преодолимо. Я попутал, видать — думал, что две. Вот и не хотел ломиться ночером…

Тем временем на заднее сиденье опустился Томаш, закрыл дверь и обнял Наталью.

— Все готовы? — зачем-то спросил я, и, не дожидаясь ответа, тронулся.

Мы обогнули объятый пламенем джип, час назад ехавший во главе нашей небольшой колонны, и во весь опор пустились на север, чтобы через пять километров выбраться на объездную, а потом и на ведущее в Германию шоссе. Еще один этап нашего странного пути был завершен.