Тень Аламута

БАЛАК ИЗ АРТУКИДОВ, ИЛИ БИТВА БЕЗ ПРОИГРАВШИХ

«Я сражаюсь с ними в день ярости без кольчуги, и рука моя с мечом — точно жгут игрока». Так сказал великий поэт Кайса ибн аль-Хатим, и воистину не слышал я слов правдивей этих.

В тот день эмир Балак пятьдесят раз вступал в бой. Пятьдесят или около того — поэты и хронисты потом сосчитают. И горе им, коль окажется это число недостаточным или же, наоборот, чрезмерным. Аллах не терпит лжи, а эмиры из рода Артука — лести.

Пыль оседала на поле боя. Казаганд Балака покрылся коростой от крови, а лицо превратилось в маску. Из облака пыли вырвался франк в изодранном желто-зеленом плаще. Эмир бросился на него, уверенный, что под плащом доспехов нет. Воистину самонадеянность — любимая дочь шайтана! От удара франк покачнулся. Щит и копье вылетели у него из рук, а сам он согнулся так, что коснулся головой стремени.

Досадная неожиданность: кольчугу он всё-таки под плащ надел. Христианские дьяволы бывают подчас очень предусмотрительны. Эта черта в них доходит до трусости.

Несколько темных фигур развернулись и помчались на выручку раненому рыцарю. Сам того не желая, Балак попал в отчаянное положение. Раньше, чем он успел развернуть коня, один из рыцарей Жослена атаковал эмира сзади.

— За Гроб Господень! — орали франки. — Жослен и Антиохия!

Нет чести в том, чтобы бить в спину. Но Аллах достойно наказал пса: копье ударило в подседельник, прошило его край и вонзилось в бедро Балака, сломавшись в мягком. Подоспевшие туркмены отогнали рыцарей стрелами. Морщась от боли, эмир вырвал из седла зазубренный обломок. Конь стоял неподвижно, терпеливо ожидая, пока эмир высвободит острие. Оставалось лишь молиться, чтобы благородное животное не пострадало.

Так оно и случилось. К эмиру подскакал курд в красной накидке.

— О, эмир! Вы ранены?

— Пустяки. Хвала Аллаху, я цел. — Балак подкинул на ладони окровавленное острие: — Об одном молю Всевышнего: чтобы входя к женам нашим и наложницам, не наносили мы ударов, подобных этому, — и смеясь, он отбросил обломок.

В жаре и духоте время, казалось, застыло. Рев битвы отдалился, теряясь у края поля. Балак попытался слезть с коня. Позорная рана уже начала гореть. Пот заливал лицо под шлемом; от запаха крови и раскаленной солнцем степи звенело в висках. Майах спешился и поддержал повелителя.

— Ты в красном, Майах. Счастлива жена твоя, получившая в мужья такого славного воина!

— Воистину так, мой господин. — Они сняли развороченное седло с эмирской лошади. О чудо! Удар пришелся так, что не оставил на теле коня ни царапины.

— Запомни этот день, Майах, как удачный. Мне было бы жаль потерять этого коня: ведь он породы хафаджи.

— Обязательно запомню, господин.

Хромая, Балак двинулся к лагерю. Верный Майах не отставал ни на шаг.

Сражение закончилось полным разгромом христиан. Франкский дьявол Жослен (проклятье ему!) вынужден был отойти от города Манбиджа, и ничто не могло спасти отступников от гибели. Тимурташ, двоюродный брат Балака, держал под стражей правителя Манбиджа. Предателю пришлось побегать голышом по терновнику. Странно, что это зрелище не размягчило сердец осажденных. Иса, брат казненного, сдаваться не думал.

— Эй, Майах! — позвал эмир. — Вон я вижу племянника моего Тимурташа и воинов его. Съезди к ним, пусть пришлют лекаря. Я же не хочу пока садиться в седло. Мой конь столько раз спасал меня сегодня, что, клянусь, было бы гнуснейшей неблагодарностью сбить ему спину.

— Это мудро, повелитель. Так и сделаю.

Курд умчался выполнять повеление. Эмир же побрел по усеянному трупами полю, ведя коня на поводу. Все силы Балака уходили на то, чтобы держать спину прямо.

Как ни крути, а военачальник — это знамя армии. Аллах дозволяет правоверным получать разные раны, но лишь трус выказывает боль и слабость.

Дело, приведшее Балака к Манбиджу, дурным никто бы не назвал. Скорее, досадным. Эмир мало-помалу оттяпывал земли своих сородичей, Артукидов, когда проклятый Хасан отказался идти к Телль-Иширу. Мало того: предатели запросили помощи у франков. Ради Аллаха, ну как тут не покарать злодеев?

Из Джазира, где эмир набирал войска, пришлось возвращаться с такими же приключениями, как Жослену из Самосаты. Оба военачальника спешили изо всех сил, но так и не смогли опередить друг друга.

И это объяснимо. Одно из имен Всевышнего — «ведающий тайное и явное». Не должно сетовать на судьбу, говорит оно, одному Аллаху дано знать все причины и следствия. Досадная задержка, непредвиденный бунт отдали в руки Балака ключи к Эдесскому графству — одному из четырех величайших владений франков на Востоке. Осталось взять Манбидж — и трепещите франки!

К Балаку уже спешил смеющийся Майах, а с ним и другие воины. Среди них был и лекарь. При взгляде на него брала оторопь: казалось, не сыщется в мире болезни или уродства, что не оставили следа на его теле.

— О, Зейд! — воскликнул эмир. — Давно хочу спросить: как ты лечишь других? Ты же сам хром и перекошен, словно столетний урюк.

— Э-э, повелитель, зачем обижаешь? Разве может зеркало отразить само себя? Разве меч рубит свою рукоять? И где ты видел лекаря, способного справиться со своими болячками?

Балак расхохотался. Его отвели к шатру, и там целитель занялся его ранами. Эмир полулежал на парчовых подушках, вытянув ногу, а хирург возился с мазями и горшочками.

— Веришь ли ты в то, что люди могут знать свое предначертание? — вдруг спросил Балак.

— А как же, — отвечал Зейд, — это очень даже распространено в наше время.

— И ты найдешь тому примеры?

— Не нужно далеко ходить, повелитель. Повернитесь… вот так… — Он вспорол окровавленную ткань, освобождая рану. — Взять меня, например. Отец мой нарек меня Зейдом. И коль будут на то воля Аллаха и щедрость повелителя, имя это сделается моей судьбой.

— Клянусь освобождением рабов, Зейд, ты меня утешил! Щедрость моя будет безгранична. А вот твой предшественник был глуп, как три подушки. Его бока познали шест от палатки. — Балак зевнул и поинтересовался: — Что, опасна ли рана?

— Вовсе нет. Сухожилия целы, хвала Аллаху-рассечена лишь кожа. — Зейд провел по кровавым струпьям влажной тряпицей, отчищая грязь. Рану ожгло, словно огнем. — Ударь проклятый кафир вот так-так… и господин остался бы евнухом. Такое военное счастье эмира.

Запах камфары ударил в ноздри. Эмир поморщился:

— Аллах сохранил меня от бесчестья. Скажи, над чем смеялся Майах, когда я нагнал вас?

— О, история эта скорее грустная, чем услаждающая слух. Но коли будет на то воля владыки…

— Будет, будет. Рассказывай!

— Пусть же эмир слушает. — Он отставил в сторону горшочки с мазями и принялся перевязывать рану — С нами в войске ехали два брата курда; одного из них звали Бедр, другого — Анназ.

— Помню их. Как сейчас…

— Не перебивай, о повелитель! Иначе поток моего красноречия иссякнет и станет подобен степной реке жарким летом. Я ведь, как и всякий, кто принадлежит к лекарскому сословию, робок и немногословен. Смутить меня легко. Сбить с толку — еще легче. А этот Анназ совсем слаб глазами стал. С трех шагов юную армянку от старой иберийки не отличит. И вот, когда после сегодняшнего боя, отрезали головы врагов, чтобы подвесить к седлу он сделал то же самое. Едет по лагерю, и сияние исходит от его лица. А навстречу Майах и говорит: — Анназ, что это у тебя за голова? — Хвала, Аллаху, — отвечает тот, — за всё то, что произошло у меня с этим франком, прежде чем я его убил! Вот Майах и тычет пальцем: «Эй, глупый, смотри: это же голова твоего брата». А Бедра и в самом деле убили франки, прокляни их Аллах.

— Омерзительная история. Плетей бы тебе за такие россказни.

— Всё во власти эмира. Но у меня есть и другая история — о дивных снах атабека Бурзуки.

— Рассказывай. И пусть она будет занимательней, чем та, прежняя.

…Шпионов мало кто любит, однако же нет властителей, что могли бы обойтись без них. Зейд собирал сплетни и слухи, а потом передавал их Балаку. Эмир покровительствовал хитрецу, понимая, что не только мечами поддерживаются троны. Иной раз подслушанный разговор, перехваченное письмо решали исход битвы вернее, чем тысячи всадников.

— Так говоришь, Атабеку снилось, что он пчела на кувшине с медом? Поразительно!

— О, это пустяки по сравнению с историей о вашем племяннике Тимурташе.

— Ну так рассказывай, не томи!

Хирург плеснул вокруг раны какой-то вонючей дрянью и начал:

— Всем известно, что осады городов мало схожи с битвами в поле. Добычи меньше и рабов, а опасностей больше. И уж совсем не найти женщин доброго нрава и приятного сложения. Обозные шлюхи не в счет. Однако же Аллах смилостивился и сделал это сражение непохожим на остальные.

— Так, так! Рассказывай, не медли.

— Тимурташ прорвался к обозу кафиров. Среди пленных франков отыскалась девица. Лицо ее подобно луне, груди — словно шкатулки из слоновой кости…

— Ай, Зейд! Избавь меня от россказней о том, чего не видел, — поморщился Балак.

— Отчего же? Девица отбивалась так, что разодрала на себе одежды. Она во всём подобна персику в пору цветения. И вряд ли встречала семнадцатую весну своей жизни. Тимурташ увлек ее к своему шатру. Желания юноши очевидны, да оградит его Аллах от безумия. Он хочет сплести ноги с девчонкой.

Балак вскочил на ноги.

— Этот безумец погубит нас! Зейд, стань рядом, будешь мне опорой. Клянусь тем, кто простер небеса и воздвиг землю, я остановлю мальчишку!