Темный орден (Оболенский, том 3)

Глава 24

Я хорошо запомнил эту дату — вторник, тридцатое августа. Предпоследний день календарного лета.

Осень уже дышала в затылки горожанам, заставляя сменить летние ситцевые платья на наряды из плотной ткани. Ветер стал холодным, дул с востока, с Ладоги. Одна радость — дождя не было.

Впрочем, мне было все равно. В этот день я не собирался особо перемещаться по городу.

Тьма дала срок до зимнего солнцестояния, но все должно было решиться сегодня, в предпоследний день лета. Я даже нашел в этом особый символизм — ведь в допетровские времена Новый год отмечался с первого сентября. Что ж, приурочим свершения к знаковой дате.

— Погодите, почтенный брат, — подал голос Дионисий. — Позвольте мне помочь вам облачиться. Все-таки событие важное. Ваше первое Общее собрание…

Я чуть отступил от зеркала к центру комнаты, давая слуге возможность поколдовать над моей одеждой. Почему-то Дионисий получал от этого самое настоящее удовольствие, словно ему действительно нравилось тратить молодость на служение другим людям. Расправляя складки ткани, доводя узел моего галстука до совершенной симметрии и подбирая подходящие запонки, он казался абсолютно счастливым.

— Спасибо, Дионисий. Что бы я без тебя делал?

— Полагаю, отправились бы на Собрание в мятой сорочке, — улыбнулся юноша. — К слову, я подготовил вашу обувь.

Он помог мне зашнуровать ботинки, и, когда я выпрямился, чтобы еще раз взглянуть на себя в зеркале, Дионисий выглянул из-за моей спины.

— Должен сказать, принятие силы вас изменило, — сказал он. — Ваше отражение стало немного иным, вы не замечали?

Я внимательнее всмотрелся в зеркало. Сперва не понял, о чем говорил слуга, но затем застыл, пораженный осознанием. Теперь я казался старше, хотя поначалу списывал это на то, что черный цвет всегда прибавлял пару лет. Но дело было не в этом. Черты моего лица действительно немного исказились. Самую малость, но… как будто начала проступать моя настоящая, исконная внешность из прошлого мира.

Комплекция осталась той же, «оболенской», да и плечи не усохли. Но именно лицо приобрело прежние очертания: глаза стали чуть больше и стали зеленее. Я унаследовал этот цвет от отца, повезло с генами. Нос и подбородок немного заострились, да и волосы, казалось, потемнели на пару тонов. Это, вероятно, не бросалось в глаза тем, кто видел меня каждый день, но наверняка семья или Ленка заметили бы изменения.

— Действительно, — отозвался я. — Мне кажется, стало даже лучше.

Дионисий улыбнулся еще шире.

— Несомненно. Теперь вы выглядите солиднее, господин.

Что это было?

«Если ты формально больше не Оболенский, то почему бы не позволить себе немного измениться?» — усмехнулась Тьма. — «Считай это моим небольшим подарком. Прежний Хрусталев, только лучше».

Я чувствовал, что эта сила тоже предвкушала грядущее. Даже этот мелодичный женский голос, которым она со мной разговаривала, сегодня звучал немного кокетливо, словно в нем искрились и прыгали пузырьки шампанского. Тьма предвкушала триумф и долгожданное освобождение и потому одаривала меня, чтобы я не сорвался с крючка.

Впрочем, желания ерепениться у меня не было. Я прекрасно осознавал, что делал. И я приготовил для гостей высококлассное представление.

— Четверть часа до начала сбора, — напомнил Дионисий.

— Да, спасибо. Дай мне пять минут, я должен кое-что подготовить.

На самом деле почти все уже было подготовлено — у нас с Друзиллой было время отточить план и продумать детали. И мне самому не терпелось увидеть, что из этого получится.

Дионисий понял намек и вышел из спальни, оставив меня наедине со своими мыслями. Я вдохнул и выдохнул, уставился на яблоневый сад, в котором сейчас прогуливались десятки разряженных в черное представителей Ордена.

Я надеялся, что Луций успеет прибыть вовремя, потому что моя часть представления устраивалась отчасти и для него. Путь от Луги был неблизкий, и дисциплинарий стартовал рано утром — даже ночь перед отъездом он решил провести вместе с князем и семьей, чтобы убедиться в их безопасности.

Пока все шло гладко. Если не учитывать того, что внезапное исчезновение Оболеснких из города породило самые невероятные слухи. Но ничего, слухи всегда можно пресечь. Этим я сегодня и займусь. Но позже.

Сначала — жатва.

«Пора, Хрусталев», — сказала Тьма.

— Пора.

Я сложил необходимые вещи в небольшой кожаный портфель и, подхватив его, вышел в гостиную.

— Алтай, будь здесь, — я положил перед ним большую баранью кость. — Наслаждайся. И, если почуешь неладное, лучше беги в сад. Дорогу знаешь.

Пес издал тихий «уф» и позволил потрепать себя по зажившему боку. Я дотронулся до защитного артефакта на его ошейнике. Лишь бы сработало. Лишь бы его не задело.

И вышел в коридор, оставив Дионисия в апартаментах. Нечего ему было делать на Собрании, да и формально мне по статусу не было положено являться на подобные мероприятия со свитой. В Собрании имели право участвовать только посвященные.

В парадной части уже собирались люди. Совсем молодые братья и сестры — кто-то едва старше восемнадцати, матерые Примогены и Примы с тяжелыми цепями на плечах, суровые отцы и строгие матери, заискивающие прихлебатели из свиты… Все удивительно разные, но одетые по местной моде в черное. Лишь с фасонами да украшениями каждый выпендривался как мог.

Подошедшая к лестнице Друзилла взяла меня под руку.

— Сейчас начинаем, — шепнула она.

Даже старушка-Прима принарядилась, хотя обычно не любила прихорашиваться. Главным украшением оставалась ее цепь Примы, но полностью закрытое приталенное платье с юбкой в пол демонстрировало стройную и удивительно гармоничную для престарелой дамы фигуру. Голову старухи венчал вечный тюрбан, только на этот раз он был украшен брошью с ярким рубином.

— Господа, просим всех пройти на торжественное приветствие! — объявил распорядитель, и по его команде распахнулись высокие двустворчатые двери величественного зада приемов.

Гости тонким неторопливым ручейком проследовали внутрь. Их встречали одетые в парадные ливреи слуги с серебряными подносами, на которых сверкали хрустальными гранями ликерные рюмки.

— В честь сегодняшнего знаменательного события братьями-гербалистами был приготовлен особый Темный ликер, — вещал распорядитель. — Созданный из яблок из нашего старинного Темного сада, впитавший в себя первозданную силу. Настоянный на яблочном дистилляте из этих же яблок с добавлением целебных трав и пряностей. Глоток концентрированной тьмы, глоток чистой силы!

Лакеи приветствовали каждого вошедшего и предлагали выпить рюмку — угощение было нарасхват. Еще бы, с такой-то рекламой! В каждую рюмочку помещалось не больше трех глотков, но здесь угощали не ради выпивки, а ради почитания традиций. Напиток редкий и статусный. И не в каждый год яблони рожали достаточно плодов.

Знакомый нам официант подошел к нам и, поклонившись, предложил напиток. Друзилла вопросительно приподняла подрисованные брови, и слуга молча кивнул. Мы взяли по рюмочке и сделали по глотку.

Тем временем в зал все прибывали гости. Я насчитал примерно полторы сотни посвященных. Это были не все члены Ордена — не позвали некоторых новопосвященных и откровенно слабых носителей. Несколько человек не смогли приехать. Впрочем, и этого было достаточно.

— Господа, прошу всех подойти ближе, — велела Друзилла и направилась в дальнюю часть зала. Там, под сенью готического купола, располагалось возвышение, к которому вела мраморная лестница из десяти ступеней.

Официанты с пустой посудой начали понемногу утекать из зала — все собрались, и я все-таки заметил Луция. Отец Юстиний успел подойти к нему и сам подал рюмочку. Луций сделал один глоток из вежливости — было заметно, что он нервничал, поскольку был вынужден оставить Оболенских без личного присмотра.

Двери закрылись с тихим стуком. Люди начали собираться перед возвышением, выстраиваясь полукругом. Вскоре разговоры утихли, и был слышен лишь шелест ткани, стук каблуков да потрескивание ритуальных благовоний в больших чашах. На этот раз их расставили щедро и на фимиамы не скупились. Тем более что благовония для такого случая были особыми.

Друзилла поправила тяжелую цепь на плечах и едва заметно мне кивнула.

— Почтенные братья, сестры, отцы, матери, Примогены и Примы, — обратилась она хорошо поставленным голосом. — Пусть сегодня на дворе солнце, но в этом зале, в этом дворце царствует Тьма.

Тьма действительно царствовала. Все окна были плотно занавешены тяжелыми портьерами, и ни один лучик не пробивался в зал. Свет давали толстые восковые свечи, которые в избытке расставили в канделябрах, бра и на люстрах. Словно в Средневековье. Только большой камин не горел. Царивший полумрак придавал церемонии еще более мистический антураж.

— Как вам известно, Совет лишился двоих Примогенов, — продолжила Друзилла. — Правила предписывают переизбрать Совет и назначить новых Примогенов. Процедура голосования всем известна, и мы не отступим от традиций…

Друзилла продолжала вещать, словно генеральный директор на корпоративе по случаю юбилея компании — миссия, достижения, признание заслуг и так далее. Я поймал на себе взгляд распорядителя, занимавшегося благовониями. Встретившись с ним глазами, я коротко кивнул, и тот отдал помощникам приказ добавить в чаши ритуальную смесь. По его команде следившие за чашами слуги вытряхнули мешочки с драгоценными ингредиентами, и огромный зал мгновенно наполнился сладковато-древесно-пряным ароматом.

Эту смесь создавал я сам, руководствуясь полученными в книгах знаниями и поглощенными воспоминаниями.

Те, кому не повезло стоять совсем близко к чашам, закашлялись, и Друзилле пришлось сделать паузу в хвалебной речи.

— Но прежде, чем мы начнем церемонию, я дам слово нашему новообретенному брату Элевтерию.

Друзилла уставилась на меня, и я отделился от толпы, сжимая в руках кожаную ручку саквояжа. Пока я поднимался по лестнице, мне в спину летел ропот. Ну да, какой-то салага — и о чем-то будет им вещать. На ходу я открыл саквояж и отбросил его в сторону, оставив в руках лишь тонкую тетрадь Примогена Октавиана.

Они ничего не понимали. Одаривали меня снисходительными улыбочками, словно я был пятилеткой, рассказывавшим стишок Деду Морозу, чтобы получить сладкий подарок.

Они до последнего ничего не понимали в своей развращенной слепоте.

Аромат благовоний стал ярче. Затлели как следует на углях, наконец-то.

— Я хочу зачитать вам некоторые отрывки из рабочего дневника почтенного Примогена Октавиана, вклад которого в дело Ордена вы считаете неоценимым. — Я улыбнулся, раскрыв тетрадь на второй странице. — Этот документ хранился в личной библиотеке Примогена Вергилия, но, полагаю, он был не единственным, кто знал об этом труде.

— Нижайше прошу прощения, — из первого ряда выступила прима Клементина, которую я хорошо помнил по заседанию Совета. Молодящаяся стерва в красной помаде и неприличных бриллиантах. — Это обязательная прелюдия к церемонии? Мы собрались здесь, чтобы…

Она зашлась в приступе кашля. Поднесла руку ко рту и размазала помаду по лицу, когда ее тело содрогнулось от очередных конвульсий. Стоявшие рядом мужчины придержали ее, но приступ не заканчивался. Несколько мгновений спустя кашель донесся с противоположной стороны. Затем еще, со стороны дверей. И еще…

— Боюсь, мне придется говорить громче, — невозмутимо продолжил я, радуясь акустике пол куполом. В этом зале можно было петь оперные арии — и будет слышно, как в Мариинке. — Безусловно, вам обязательно слышать эти строки, потому что они — основание для приговора. Итак, февраль, семнадцатое, год тысяча девятьсот тридцать пятый…

Я зачитывал эти отрывки не столько для них, сколько для себя. МНЕ было важно, что я вершил правосудие, а не превратился в обезумевшего от жажды силы маньяка. Внутри меня горело ледяное пламя мстительного азарта. За всех тех невинных простолюдинов, бастардов и несчастных юнцов, кто не выдержал этих бесчеловечных испытаний.

Я был не просто палачом. Я был судьей.

А еще мне было нужно, чтобы благовоние подействовало, смешавшись с добавленными в ликер ингредиентами. По отдельности они были безвредны, разве что могли вызвать аллергию. Но именно сочетание трав в ликере и ингредиентов в благовонии дарила медленную смерть. Достаточно медленную, чтобы я успел совершить жатву.

— Сентябрь, двадцать шестое, год тысяча девятьсот тридцать седьмой, — продолжил вещать я, глядя в глаза обескураженному Луцию. Юстиний угостил его настоящим ликером из особой бутылки, а не той бурдой, которую приготовили для остальных. Все мы пили безопасный напиток. — Тринадцатилетний объект номер семнадцать точка три не выдержал испытания удушением. Сила не проснулась.

Луций качал головой, не веря собственным ушам, отказываясь верить тому, что видел и слышал. Он отпрянул к стене. Вокруг него ползали люди, хватались за его ноги, умоляя помочь, а дисциплинарий просто растерянно пятился, словно потерялся в пространстве.

— Это лишь середина дневника, — я наклонился над корчившейся Клементиной и захлопнул тетрадь. — Это лишь несколько лет. Весь ваш Орден построен на крови детей и желании использовать силу ради удовлетворения низменных потребностей. С этого момента Орден объявляется распущенным.

Я сомкнул руки на горле Клементины, и женщина, уже не имея сил сопротивляться, несколько раз дернулась, а в мои вены начала перетекать ее сила. Все прошло быстро, я даже не успел насладиться ощущением.

Кто-то бросился на меня — я заметил лишь мелькнувшие полы фрака и ударил его кинжалом Северины. Неудачливый противник охнул, а мне оставалось лишь забрать его дар. И снова лишь доля секунды удовольствия. После десятого это превратилось в рутину.

Извивавшиеся в корчах разряженные люди пытались выбраться — стаскивали шторы — лишь затем, чтобы увидеть плотный барьер, возведенный Друзиллой и ее сектой. Кто-то пытался ломиться в двери, но их заблокировали снаружи. Люди оказались в ловушке. И они оказались очень простой добычей.

— Что… Что ты сделал…

Я присел на корточках возле хрипевшего старика, который наверняка застал творчество Октавиана.

— По… почему Тьма не работает?

— Потому что в этом рецепте нет Тьмы, — улыбнулся я. — Только органическая химия с поправкой на организм посвященного. Именно поэтому вы умираете так медленно и не можете сопротивляться. Ваши тела тратят силу только на то, чтобы бороться за каждый вдох.

Впрочем, для этого старика все закончилось быстро.

В какой-то момент я потерял счет черным фракам и платьям, рубинам и бриллиантам, примогенским цепям и брошкам Ордена. Все перед глазами смешивалось в единую черную массу, я работал только инстинктами: чуял бьющуюся жизнь — шел к ней, забирал дар, шел к следующему.

— Я… Я ничего не знала… — взмолилась какая-то женщина. — Оставь меня…

— Поздно.

Если в самом начале, тогда, с Драганой или Артуром, жатва приносила наслаждение, да даже с Вергилием еще было приятно, то сейчас я не чувствовал ничего, кроме усталости. Я уже обошел добрую половину зала.

«Передохни», — сказала Тьма. — «Время есть».

Она была права. Следовало сделать паузу. Мое тело разрывалось от резко заполнившей его силы. Я чувствовал себя воздушным шариком, который все продолжали надувать и надувать, хотя он грозил лопнуть.

— Выпей это.

Друзилла поднесла мне рюмку.

— Что это?

— Золотой бальзам. Тот самый, из кабинета Вергилия. Станет легче. Я бы помогла, будь это возможно, но Палач — ты.

— Ага…

Я принюхался и попробовал жидкость на кончик языка. Пахло точно так же. Дурацкая предосторожность, но паранойя меня не отпускала. Выпив рюмку залпом, я содрогнулся, но уже через несколько секунд стало легче.

— Как ты? — спросила старуха.

— Рука бойцов колоть устала, — процитировал я Лермонтова и устало привалился к колонне. — Осталось немного.

— Время на исходе, нужно поторопиться.

Я молча кивнул и продолжил дело. Странно, но сейчас я не ощущал ничего, кроме опустошения. Я копил эту силу, она вливалась в мою кровь, заставляя организм сходить с ума — не будь я посвященным, меня бы наверняка разорвало. Но тело перестроилось, хотя выдерживало нагрузку с трудом.

«Это пройдет», — успокаивала Тьма. — «Все уляжется, и тебе станет легче».

Ага. Надеюсь. Теперь мне становилось понятно, почему для этой задачи нужен был особый человек в особом теле. Дары Оболенских сейчас работали на меня и позволяли не вылететь «пробкам». Я пожал еще с пару десятков, выпрямился…

— Все. Кажется, все…

Друзилла и ее молчаливые дамы, Юстиний и еще несколько незнакомых мне людей подошли ближе. Я бросил взгляд на Луция — его я не трогал, но он лежал с закрытыми глазами возле дверей.

— Я его усыпила, — сказала Друзилла. — Он и так слишком много видел. Но ты ведь именно этого и хотел?

Да, я хотел этого. Хотел, чтобы он узнал, кому служил все это время, и добровольно выбрал сторону. Но с ним можно будет разобраться позже.

— Что ж, тогда можно заканчивать.

Старуха и Юстиний переглянулись, одновременно обернулись к своим сектантам и… Вскинули руки, с которых сорвались смертоносные иглы, пронзившие тела помощников. Я охнул от неожиданности.

— Что вы творите? Зачем?

Друзилла даже не обернулась. Трое упали сразу. Остальные пытались защищаться, и они с Юстинием хладнокровно их добили. Барьеры с окон мгновенно спали, поскольку больше их никто не поддерживал. И лишь после этого Прима повернулась ко мне.

— Они выполнили свою задачу. Ты можешь жать их силу — это большее, что они могут сделать для нашего дела.

Я дернул плечами. Друзилла предала их. Запудрила мозги, наверняка чего-то наобещала, воспользовалась, а затем просто обманула, еще и подставив их под мой «серп».

«Забери их силу, они мне нужны. Иначе умрут напрасно».

Проклятье. Так себе выбор. Но здравый смысл победил. Я быстро собрал их Тьму, все это время стараясь следить за собственной спиной. Не хватало еще получить в спину ножичек, подобный кинжалу Северины.

— Что ж, теперь мы действительно здесь закончили, — Друзилла наконец-то удовлетворенно улыбнулась и оглядела картину, от которой даже мне стало не по себе. При свечах масштабы казались не такими чудовищными, но дневной свет открыл все. — Совсем скоро ты сможешь перевести дух. Но прежде — еще одно маленькое дело, маленький кусочек силы.

Я снова привалился к колонне, чувствуя, что уже с трудом мог волочить ноги.

— Кого еще нужно?

Друзилла вздохнула.

— С твоей помощью я устранила всех конкуренток на темный трон. Всех, кроме последней. А темная княгиня может быть только одна…