Тёмные Звёзды: Дары грома

F. Против ветра

Восемнадцать веков тому назад

Средняя Кивита, названная Святой Землёй

Ветру поставили царский шатёр на богоизбранном месте, где стояли вековые акации – молнии не раз осияли их своим огнём. Для небесного гостя столяры соорудили кресло, вроде трона, из кедрового бруса. Пол был застлан драгоценными коврами; на чеканных серебряных блюдах рядом с троном лежали фрукты, хлебы из белой муки, стояли кувшины с отборным вином – он отдавал всё в лагерь, где освящённые Ветром дары делили по глоткам и крохам, чтобы сопричаститься благодати. Чтобы усладить его обоняние, в шатре возжигали курильницы с ладаном. Как изваяние, сидел великан на троне в своей пятнисто-серой хламиде, надвинув капюшон, не глядя на снующую прислугу.

Из шёлка и атласа был сшит полог шатра, золотом было украшено его навершие – ничего не жалели в равнинах, чтобы воздать почести посланцу громового неба. Всё равно придут легионеры Консулата, разграбят скарб, убьют людей, уведут скот, съедят хлеб, сожгут дома – лучше отдать имущество на прославление Воителя. Он поведёт верных по радуге, когда настанет судный час.

Была неистовая вера, было вдохновенное отчаяние, была предсмертная решимость, ибо прокуратор – молва донесла, – объявил: «Резня без пощады, рабство выжившим». Последние дни наступают, можно исповедать свою веру без утайки, в стане обречённых все равны – хозяин и раб вместе сидели у костра, из одного котла ели продымлённую пищу, вместе вострили мечи и ободряли друг друга. Госпожа и служанка обрезали свои волосы, женскую красу, на тетивы для луков.

Чернявый Аргас, волею Грома став из легионера легатом под именем Эгимар, Меч Вышнего, метался, приказывая – собрать зерно, уводить скотину в горные леса, уходить, подпилив мосты и отравив колодцы. Возвращаясь вечером в стан бунтарей, он видел – войска мало, оружие плохое, бойцы неумелые. Ниже лагеря в реке Ярге женщины стирали одежды, плескались детишки, юнцы поили коней. Речная вода мерцала алым отсветом заката, будто кровь, которой суждено пролиться.

У шатра молились, стенали и кланялись в землю. Перед входом маялись девы в веночках, наряженные и причёсанные как на свадьбу.

– Что за вой? – спросил Аргас у немолодого ополченца, прожевав кусок лепёшки. Измотанный, он не ощущал вкуса, даже не омыл рук и заросшего чёрной щетиной лица.

– Матери привели в дар Воителю чистых дочерей, чтобы он осчастливил их. Но он велел войти Глене, осквернённой.

– Её не за что винить, – буркнул Аргас, запив свой скрытый стыд вином из фляжки. Он не касался Глены, кроме как копьём на костре, но…

– Ты не здешний, Эгимар. Девице без чести у нас места нет. Если примут родители – её счастье, если нет – пусть живёт с бродягами и прокажёнными.

– Я думал, Гром добрее.

– Гром велик! – спохватился ополченец. – Но обычай с плеч не сбросишь…

– Я изменил богам и консулам, обратил меч против них, – молвил Аргас, тяжело вставая с камня. – Почему бы и вам не… А! ладно. Пройдись-ка по лагерю и созови мне сотников. Есть разговор.

Глена, дочь Димана и Колации, сказала Воителю: я опозорена среди людей, обычай велит мне быть презренной. Вера моя жива, но сердце во мне умерло. Отпусти меня или возьми себе.

В те дни многие приводили дочерей к Воителю для услужения, но он не брал их. И отвергнутые говорили меж собой: пренебрегает чистыми, зачем ему нечистая?

Её охватывала дрожь всякий раз, когда она приближалась к этому гиганту, окутанному звенящим движущимся воздухом. Вблизи него трепетали занавеси, колыхалась бахрома, как вздох вздымался и опадал полог шатра – всё шевелилось, волновалось как живое. И едва уловимый звук натянутой струны – то слабее, то громче, он витал вокруг Воителя, волнами расходясь от его громадного тяжеловесного тела.

Он же видел перед собой худое, вовсе не женственное существо, золотистое от загара жарких равнин, с белёсым ребячьим пушком на тонкой коже, с прямыми пепельными волосами и впалыми охряными глазами – словно она за недели поседела и постарела на много лет.

– …если тебе одиноко, – договорила она. – Я не белоручка. Могу шить и стряпать. Мне хватит места у твоих ног.

– Мне одиноко, – гулко выдохнул гигант, и она зажмурилась от ветра в лицо, а волосы её взметнулись. – Ты знала Радугу?

– Да!.. я сподобилась её прикосновения. – Лицо девицы просветлело, одухотворилось. – Когда она целила, родители принесли меня к ней. Моя нога чудом выпрямилась и правильно срослась. Отец подарил Деве цену быка и пригласил жить к нам. Целый день она была нашей гостьей, я помню каждое её слово, каждое мановение руки…

– Она не упоминала о ключе? о ключе с изображением древа?

– Нет, великий.

– Говори о ней. Вспоминай.

Глена рассказывала и час, и другой. В её глазах, в её устах чудесная Радуга была бесконечно доброй, всезнающей, способной утолить любую боль. Даже увядшие цветы вновь наливались соком под её руками. Своей искренней и неумелой пантомимой Глена пыталась изобразить – как та ходила, как улыбалась, как преломляла хлеб за столом. Старалась передать звучание голоса Радуги, её интонации.

Пристально, не мигая, наблюдал за ней Воитель.

– …больше всех цветов она почитала ирисы, везде благословляла их.

Слова иссякли, Глена выдохлась, но это была счастливая истома. Впервые за много дней терзаний девушка испытала радость. Даже стальной лик Воителя не внушал ей священного страха. Ей казалось – в его немигающих медных глазах застыли слёзы. Смешиваясь с ароматом ладана, в колеблющемся, беспокойном воздухе под сводом шатра витал металлический запах, как в кузне.

– Ты отведёшь меня к её могиле. Ты увидишь кровь её убийц, – изрёк он.

– Не надо крови, – попросила Глена. – Она не убивала никого…

– Чего ты хочешь?

– Если соизволишь, очисти меня перед людьми. И… надели даром исцеления. Я хочу быть… как она.

Опустив голову, словно в раздумье, Воитель стал водить указательным перстом десницы по тылу своей левой длани. Золотой узор, загадочной вязью покрывавший его железно-серую кожу, загорался и угасал от прикосновений. Словно Ветер читал по живым знакам – суждено? не суждено?

Затем поднял взор на Глену:

– Сними тунику и подойди.

С робостью она подчинилась, путаясь пальцами в завязке под грудью.

«Он не обидит, нет».

Жест Воителя остановил её, готовую принять его объятия – он выставил вперёд десницу, подняв открытую ладонь навстречу девушке. Из ладони, как из волшебного зеркала, заструился свет, плотный и тёплый, словно дыхание коня. В луче света трепетали огненные спицы, колко осязая лоб, плечи, живот Глены. Она ощутила себя прозрачной как вода, сквозь которую солнце освещает дно пруда.

– Сможешь. То, что есть в тебе, проснулось. Ты знала, чего хотеть. И прими её знак.

Спицы обожгли грудь, Глена невольно вскрикнула. Когда же опустила глаза, увидела на себе рисунок ириса, будто прописанный иглой.

Из шатра они вышли вместе, и люд пал ниц, издав нестройный вздох: «Великий, славься!»

– Слушайте, – заговорил Ветер, возложив длань на плечо Глены. Голос его покрывал простор до Ярги. – Кто пренебрёжёт ею, тот оскорбит Радугу. Её старое имя истаяло вместе с бесчестьем. Отныне она Уванга – Чистота.

– Да будет так! – ответила толпа.

Затем Воитель наклонил лицо, обращая взор на Увангу, которая была как дитя рядом с ним, и девушка узрела небывалое – на железных губах гиганта появилась улыбка.

Но в Святое Писание сей краткий миг не вошёл.

Меж тем с юга приближался легион, сжигая и разоряя на своём пути селения, творя великие бесчинства и жестокости.

Воитель же собрал военачальников под знамя истины и объявил: пора повергнуть медного дракона.

Эгимар сказал: направь на них силу Отца Небесного! Их тысячи, а наши силы малы.

Воитель ответил: велика ли будет ваша заслуга, если не приложите рук к делу, за которое многие умерли в муках?

Тогда войско сынов истины вышло к реке Ярге, чтобы дать бой легиону, и было их, оружных, вчетверо меньше, чем врагов. И они поклялись друг другу не сойти с места, на котором встали.

Зная тактику армии, в которой он служил, Аргас использовал излучину мелководной Ярги как преграду и вынудил легион форсировать реку под обстрелом лучников. С утра до полудня легионеры мутили воду в речушке илом и своей кровью, яростно проклиная бунтовщиков-сектантов, но упорство воинов Консулата недаром вошло в поговорку – когда солнце близилось к зениту, они перешли Яргу, построились в манипулярный боевой порядок и мерным шагом пошли на врага. Тут передовую лёгкую пехоту встретили волчьи ямы с кольями на дне. Туда же провалились всадники фланговых турм, посланные смять рыхлый строй мятежников.

Но вот ударили пращники, а за ними надвинулась первая линия легиона – стена щитов, ощетиненная копьями. Над Яргой зазвучал неумолчный крик боли и ярости, зазвенело железо. Страшна была отвага воинов Ветра, потому что каждый из них жаждал венца молний и пути по радуге.

И битва длилась от середины дня до вечернего часа, и знамя истины было над войском, и сыны истины отражали натиск за натиском. Эгимар, обагрённый своей и чужой кровью, пришёл к шатру и сказал: мы верны клятве, но вскоре замертво поляжем там, где стоим. Защити безоружных и женщин.

Воитель сказал Эгимару: вы доказали верность Грому; отступите и ложитесь лицом вниз, и закройте ваши головы, и пусть никто не поднимает глаз.

И было объявлено в стане, чтобы все легли наземь.

Тогда Воитель воззвал к Отцу Небесному, подняв руки ладонями к небу, и над легионом произошло великое возмущение воздуха, как бы хобот крутящийся, чёрный и воющий, который взметал ввысь воду и землю, людей и коней. И войско прокуратора было сметено как сор, немногие уцелели из него и сии выжившие уверовали в Гром.

Северная Кивита, Церковный Край

1500 миль к северо-востоку от Ярги

Доннер – патриаршая столица

Как древле Ветер перед битвой, патриарх во время череды молебнов трапезовал постно – сладкое вино, орехи, фрукты, сдоба. После благословения над пищей большинство блюд и кувшинов со стола уносили нетронутыми, для раздачи бедным – так заповедал Воитель.

Великий обряд с песнопением в полный голос – нелёгкое занятие. Кто прошёл семинарию, получил священный чин и принял обеты, тот знает, чего стоит служение Грому.

Ты крепок костью, широк в плечах и вынослив, как пеший легионер? значит, тебе по силам дальний приход в дикой степи, в сотнях миль от конечной станции железной дороги. Что значит – «нет храма»? построй его! Загон для скота, бойня, костяная мельница и клееварня – весь посёлок. Зато большое кладбище! здесь полёг целый обоз тарханов – шли на запад, перемёрли от чумы сурков. Вон бежит сурок. С Богом! Когда тарханы возвращаются, продав скот на востоке, они очень щедры, если не пропьют барыш в порочных больших городах.

Шаг за шагом, от пресвитера в иеромонахи, далее в игумены, в архимандриты – ты выбираешься из степной жизни, учением и рвением прокладываешь путь к епископству в Девине, у живоносного гроба Радуги, а оттуда – в Край Святых.

Здесь ты царь.

Но молодой рьяный поп с угловатым широким лицом, когда-то глядевший на тебя из зеркала, куда-то исчез. Теперь оттуда смотрит бывалый иерарх, похожий на крутолобого тахонского бизона – старый вожак тысячного стада, чей рёв далеко разносится над травянистыми равнинами, защитник коров и телят, готовый в одиночку расшвырять и растоптать целую волчью стаю.

Служение…

Он пинцетом доставал из чаши белых мучных червей, с хрустом раздавливал им твёрдые хитиновые головы и клал извивающиеся жирные тела перед большой древесной ящерицей. Изумрудная, с бирюзовым змеистым рисунком на боках и золотистой маской на плоской клиновидной голове – похожая на живое изваяние из самоцветов, – ящерица проворно сглатывала пищу и вновь начинала озираться, присматриваясь, как бы улизнуть в джунгли.

Каменные стены резиденции своей толщей гасили душный жар тропиков, листва затеняла окна покоев – здесь чудесно отдыхалось от молитвенных трудов.

Завтра вновь – идти в собор и, подняв руки ладонями к громовому небу, взывать, подобно Ветру: «Причасти меня силы молний Твоих, мощи раскатов Твоих, могущества бурь Твоих, и вложи в десницу мою Молот Гнева Твоего, Молот всесокрушающий…» Подхваченная хором певчих, мольба возносится в прозрачный полумрак под куполом, к великой Триаде, звенит эхом, с каждым повтором нарастает, и в какой-то миг свыше нисходит ответ без слов – подобно прохладной струе водопада, сила незримо льётся с высоты купола и наполняет всё твоё существо. И ты способен творить небывалое. Даже чудо.

По этому свойству распознаётся истинный пастырь. В епископы могут посвятить и не обладающего даром, но в патриархи – никогда.

Увенчав митрой, старейший тайно напутствует тебя: «Нет даров Грома вне служения. Чей дар не служит Грому, служит царю тьмы».

Тот, кто шептал это патриарху, давно взошёл по радуге и не увидел обретения святыни, умножавшей дар тысячекратно. Настолько, что патриарх не рискнул внести сокровище в Доннер. Но даже за сотни миль от святыни он ощущал, как там, среди горных джунглей, под ступенчатыми сводами дрожит от напряжения сердце силы, пробуждённое молитвой и согреваемое служением. Словно раскалённый слиток в горниле… часть великого целого в верных руках. Всё сильнее поток, всё полнее чаша гнева, она готова пролиться…

Негромко постучавшись, вошёл секретарь-комтур Тайного ордена, ведавший сбором сведений. Этот тонкий, невысокий кивит в звании, равном имперскому майору, приносил Отцу Веры новости, передаваемые лишь изустно. Таких гостей патриарх всегда принимал благосклонно – это люди целеустремлённые, разумные, попусту они не приходят, их речи по-военному ясны и кратки.

– Медиа-связь с храмом пока невозможна, – доложил секретарь, в поклоне поцеловав перстень патриарха. – Слишком сильны помехи. Позавчерашний отчёт оттуда должен прибыть с конной эстафетой до вечерни.

– Хорошо.

– Круговорот постепенно усиливается. Из Лации по телеграфу сообщают – были пылевые смерчи…

– Рано. При первой возможности передать через эфир – брату-чтецу умерить пыл.

– Будет сделано.

– Есть вести из Эренды?

– Наш человек готов исполнить свою задачу.

– Кто у нас там?

– Брат Леве. Послан как инспектор, в мирском платье.

– Из молодых?

– Сержант светлых кровей. С малых лет в нашем пансионе, воспитан как подобает. Недавно за способности переведён из «серпов» в «колпаки».

– Пусть работает старательно… и чисто. Мне нужен реальный результат во славу церкви.

– Позавчера принц Церес, покинув Курму ради посещения театра, – секретарь спрятал в губах улыбку, – провозгласил при большом стечении народа девиз «С нами Гром и Молот!» Это широко подхвачено газетами…

– Славная новость. – На душе у патриарха стало светлее. Опальный наследник не потерял ни жизнелюбия, ни веры – это обнадёживает.

«Хотя, насколько я знаю Дангеро, у Цереса будет ещё немало поводов впасть в отчаяние. Старый дракон не рад тому, что молодой расправляет крылья…»

– Усильте наблюдение за Курмой. Сержант Леве имеет инструкции на все случаи?..

– Так точно. Есть занятная почта с Запада. – Секретарь подал патриарху бедно изданную книжицу вроде брошюры, в каких печатают жития для церковных библиотек. На броской обложке красовалась дьявольская боевая черепаха с огненными глазами – своими ногами, лучами и щупальцами она рушила античные дворцы, из которых в ужасе разбегались люди в одеждах времён Консулата. Заглавие на языке вестерн гласило: «ДОПОТОПНЫЕ ПРИШЕСТВИЯ – ЧТО СКРЫВАЮТ ЦЕРКОВЬ И НАУКА».

Поморщившись, патриарх взял книжонку так, словно вынул из грязи. Брезгливо полистал, выхватывая названия глав и картинки.

В светских республиках – что Запада, что Востока, – инквизиция и церковная цензура не имели власти, там печатники свободно изощрялись, кто во что горазд, пока не попадут под суд за клевету или безнравственность. Чёрная полиция проверяла на таможнях всю республиканскую макулатуру и частично сжигала, но кипы скандальных брошюр – где контрабандой, где по недосмотру, – всё-таки проникали в империю и сеяли растление умов. То измышления на тему «Бога нет», то оскорбления величия, то ложь об инквизиции… мало ли скверны изрыгает блудливая свободомыслящая пресса?

Научный прогресс – едва полвека, как начавшись, – подлил масла в огонь неверия.

«Ужасные находки в разных частях Мира… Скелеты шестируких монстров… Шлем и меч ганьского царя сделаны из пенистой брони… Кратеры-озёра – следы метеоритов или… Врачи в Эндегаре не смогли отличить сына дьяволицы…»

И, наконец, главное –

«Профессор Валлан Вуале уверен: жизнь на Мир пришла с Мориора! Мы потомки мориорцев, наше слияние с могущественными предками неизбежно, пора принять это как должное».

– Уже профессор, надо же, – без удивления молвил патриарх, листая писанину учёного республиканца. – Когда я нарекал его громовым именем, он был всего лишь лиценциатом. Ей-богу, иных новообращённых надо придержать в купели, пока не перестанут пузыри пускать… Знать бы заранее – кого!

– Он тогда не внушал подозрений? – спросил секретарь с осторожностью.

– Не больше других. Начитанный, пылкий, в мечтах о карьере и женитьбе. Будущий тесть, промышленник, поставил ему условие – сменить Лозу на Гром. Что ж, лиценциат припал к моим стопам: «Я долго думал, страдал, жажду избавиться от замшелых заблуждений…» А теперь вот: «Моя теория зарождения жизни не нуждается в трухлявых костылях веры. Все устаревшие догмы пора похоронить». Наш могильщик, прошу любить и жаловать. Заметь – из воюющего Эндегара он уехал в Явару, где шары никогда не падали. Там-то самосуд толпы не страшен. Глядишь, и секту создаст – «Братание с дьяволами» или что-то вроде этого.

– Для Тайного ордена никакая страна не является слишком далёкой, – смиренно заметил секретарь. – Прикажете посетить его, Ваше Святейшество?.. пока секта не возникла. Всё-таки борьба с ересью – наш профиль.

– Только без крови и насилия. Негоже, если основатель ереси станет мучеником.

– Есть самые современные средства, – заверил секретарь. – Химики просят благословения опробовать в деле порошок, полученный из смоляной руды – радий, о котором я докладывал.

– Он пригоден?..

– Да. Не только засвечивает фотопластинки, но и вызывает у животных белокровие.

– Угостите профессора, – ответил патриарх кивком одобрения. – Это научно, как раз в его духе. Пусть идёт по пути прогресса, куда следует.

– Слушаюсь, Ваше Святейшество. Сегодня есть ещё одна забота – больной…

– Ему придётся ждать. В дни проклятия я исцелением не занимаюсь.

– …в тяжёлом состоянии. Очень плох. Привезён издалека.

Мрачнея, патриарх заворчал:

– Кажется, всем объявлено – целение несовместимо с проклятием. И ты мне передаёшь такие просьбы?

– Человек в последней надежде добрался сюда – мне следовало отказать, не известив Ваше Святейшество?..

Аккуратно взяв упитанную ящерицу поперёк туловища – она извивалась, шипела и била хвостом, – патриарх опустил её в клетку.

– Вели открыть мою молельню. Я должен освободиться от настроя на кару, прежде чем принять больного. Через час, не раньше.

– Тогда, быть может, Ваше Святейшество соблаговолит уделить внимание и девице?..

– Какой ещё девице?! – воскликнул с недовольством Отец Веры. Так всегда – стоит дать слабину, склониться к состраданию, и просители начинают лезть в двери, в окна, а «серпы» майорского звания им потакают.

– Она тверда в намерении очиститься. Наш брат, читающий в сердцах, – подчеркнул секретарь, – убедился в искренности её помыслов. Готова к самоотречению вплоть до монашеского пострига.

– Хм… сложная житейская история?

– Любовь, безудержность желаний, горечь измены, родительское проклятие – тут всё смешалось. Из хорошей семьи, имеет домашнее образование… пожалуй, могла бы поступить на высшие женские курсы.

– Дарами отмечена? – как-то мимоходом спросил патриарх, успокаивая ящерицу.

– Не выявлены. Хотя…

– В курсистки! – фыркнул патриарх. – Дальше – в гувернантки, в телеграфистки, преподавать музыку… Хочет пострига – получит. Орденам нужны образованные девицы. Я скажу ей напутственное слово, а ты – убеди, наставь, направь, не мне тебя учить. Покажи ей славу великих монахинь. Покажи сестру Кери! Пусть захочет превзойти.

В ответ «серп» приложился к патриаршему перстню. Сестру Кери, добывшую радий, одетую в свинец!.. голова под плотным чёрным чепцом, горящие глаза за зеленоватым стеклом забрала – как у астролётчика! – руки в толстых каучуковых перчатках и тело, от горла до пят скрытое тяжёлым фартуком, словно доспехами…

А вдруг… новенькая превзойдёт её?

В такие дни слова Отца Веры сбываются, веленья воплощаются – благодаря нисходящей в него силе. Даже стоять с ним рядом – счастье. Цветы – и те не вянут в вазах, когда он целит и очищает.

Так совершалось на заре веры. Так есть и будет, пока церковь хранит дары Грома.

Больного вынесли, как принесли – на носилках, – но застывшая маска страдания на его бескровном лице сменилась выражением блаженной полудрёмы, щёки стали розовей, губы – ярче. Девицу пришлось вывести под руки – так её проняло слово пастыря, помноженное на целящий дар. Ни исцелённый, ни очищенная не запомнили черт Отца Веры – лицо потерялось, рассеялось, словно померкло в мареве исходящей от него нездешней мощи.

В покои поспешили келейники патриарха – с кувшином сока, с нагретым густым вином, с примочками к голове, – отпаивать, приводить в себя. Служение – не легче, чем труд землекопа.

– Ветер усилился, – обратился к кавалеру Карамо командир «Морского Быка». – Сейчас достигает шести баллов. Если бы мы возвращались в столицу – лучше погоды не придумаешь! Но по маршруту, который вы проложили, нас будет сносить к юго-востоку. «Бык» пойдёт, имея ветер в правый борт; придётся постоянно спрямлять курс, и мы заметно потеряем в скорости.

– Скорость – не главное, – ободряюще улыбнулся кавалер. – Так будет даже удобнее, чтобы сделать в полёте кое-какие физические измерения… А вот когда достигнем Церковного Края, вам придётся бороться с ветром – надо, чтобы дирижабль зависал неподвижно для аэрофотосъёмки.

– Постараемся, гере Карамо. Мои рулевые с мотористами не подкачают. Только вот сомнения есть…

– Что?

– Всё-таки Край Святых – страна со своим государем. Вряд ли к нам отнесутся с пониманием, если мы там начнём воздушную разведку. Как бы скандала не возникло…

– Это уже мои заботы. Я лично объяснюсь с комендантом Скалистого Мыса.

– Полагаюсь на вас, кавалер.

Провожать «Морского Быка» сошлась толпа жителей Селища – все скрылись от полуденного солнца в громадной тени дирижабля. Посланник Глинт, чуя, что визит зоркого кавалера с Востока угрожает ему крушением карьеры, расстарался на прощание, чтобы хоть как-нибудь искупить свои промахи – велел погрузить на воздушный корабль две бочки свежих фруктов, ящик отличного чая, какие-то неслыханные лакомства и вина. Гремела музыка – духовой оркестр сеттльмента с подъёмом играл марш Воздушных сил ВМФ, – а жилистый пожилой священник в развевающейся рясе кадил, благословляя «Быка» в небесный путь.

Голубоватый дымок ладана стремительно улетал с пылью, поднятой ветром. Качались толстые сучья деревьев, тонкие деревья гнулись, телеграфные провода гудели; в толпе дамы придерживали шляпки, мужчины – кепи и шляпы, опасаясь, что сорвёт и унесёт.

Дрожала под напором ветра причальная башня; вся её конструкция поскрипывала от рывков, когда тяга летучего корабля напрягала шарниры и крепления стыковочного узла. По лестницам башни, как муравьи, вереницей взбирались экипаж и пассажиры.

– Хорошо здесь было… – молвила Эрита с сожалением, бросив сверху взгляд на Селище. Впервые она побывала в заморской стране, столько нового узнала, столько увидела – в самом деле, высочайшим особам надо путешествовать инкогнито. Только так поймёшь всю сложность мира, в котором тебе назначено быть одной из государынь. И, конечно, в путешествии необходимы опытные провожатые и верные друзья…

«…и они есть у меня», – оглянулась она на шедших следом Лис и Лару. Где-то ниже поднимался бравый артиллерист Котта, который прошлым вечером пел им романсы и размышлял над переводом заклинания гушитов.

– Я бы сюда вернулась, – вздохнула Лисси. – И не на три дня, а на месяц… два! Вчера десять страниц в дневнике исписала, и то всё не вместилось. Если ехать в Гуш – взять фотографический аппарат, запас пластинок… ещё фонограф с валиками, ящики для коллекций, альбомы для зарисовок… Сколько же денег надо, чтобы снарядить экспедицию?

– Когда виц-адмирал Гентер плавал за Пояс Мира, его корабли снаряжали оба имперских адмиралтейства, торговые компании и частные лица… в складчину, – вспомнила Эрита простонародное словечко Лары.

– Я так и чувствовала, что придётся по подписке собирать. – Лисси остро ощутила себя девчонкой, у которой есть лишь то, что батюшка и матушка дадут «на леденцы». – Впору часть наследства попросить вперёд…

– Побереги наследство, Лис. Лучше, как вернёмся, с Карамо переписку завести, – отозвалась Лари за спиной. – Он мужчина отзывчивый, обязательно проговорится – мол, скоро еду. Тут и садись ему на хвост…

– Куда?

– Э-э… в смысле – вежливо предлагай свои услуги. У тебя все козыри – граф с кавалером дружат, кавалер тебе благоволит, а его артиллеристы тобой любуются…

– Ларита!..

– А что я такого сказала?

– Юница очень милая! – воскликнула Хайта, волочившая за собой по ступеням Анчутку.

– Сестра-секретарисса, ты записала ту песню «Дочь тархана»? – на ходу спросила Эри.

– М-м-м, нет. Увлеклась, слушая. Но я попрошу Гирица спеть ещё раз…

– Не трудись, я тебе надиктую по памяти, – пообещала Лара. – Мне больше понравилась твоя, Эри – «В тёмном замке над обрывом».

Не оборачиваясь, Эри сохраняла полную достоинства осанку, но на лице её – пока никто не видит! – появилась счастливая и чуть смущённая улыбка. Значит, не зря попросила гитару у Гирица и, оговорившись наперёд «Я учусь, не более», спела про девушку, тоскующую взаперти. Хоть и боялась, что голос подведёт. Не подвёл. Верно говорил учитель пения: «Страх и робость должны умереть с первым звуком ваших уст».

– Нет, лучшее за вечер – то, что Гириц перевёл, – ответила она. – Вот уж действительно – поднимает настроение! – Эри мельком оглянулась, подмигнув Лисене.

– О, да! – с важностью признала та.

Пером конный артиллерист владел не хуже, чем саблей или пистолетом, да и его знание языков пришлось кстати. За две трети часа справился с заданием левитесс! Работал как истый поэт – очи к потолку, губы едва заметно шевелятся в поиске рифм, потом перо в чернильницу – и строчить. Зачеркнул одно, другое, быстро переписал набело – к вашим услугам, анс!

«Бахлу и святых бутов я заменил. Надеюсь, это сработает! Вполне можно петь, даже хором…»

Не утерпев, Эри сразу взяла листок и прочла перевод заклинания. Достойного красноармейца – тем более приближённого Карамо, посвящённого во многие тайны! – стесняться незачем, а проверить необходимо. Сейчас же! немедленно!

Я рождена, чтобы летать как птица,

Чтобы парить в небесной вышине

Мне Божий дар поможет возноситься,

Воитель-Ветер даст опору мне

Всё выше, и выше, и выше

Лечу я, подобно стреле

И, ангелов песни услышав,

Я вновь возвращаюсь к земле

Волнуясь, в спешке она выхватила из текста только начало и конец, но глазами пробежала всё – и вышло точь-в-точь как во второй строфе –

Земли под ногами не чуя

И к небу свой взор устремив,

Всю силу и веру хочу я

Направить в единый порыв

Без всякого голубого раствора Эри вдруг испытала блаженно знакомое чувство невесомой лёгкости и, не отталкиваясь, под восхищёнными взглядами девчонок одним усилием воли воспарила над полом. Казалось, направь себя взглядом, даже мыслью – и тело помчится, как пушинка по ветру! Да! да! оно действует!.. В голове слегка мутилось, всё окружающее стало стеклянным, зыбким; листок выпал из её разжавшихся пальцев, и Лара подхватила его на лету.

Эри с трудом заставила себя покинуть состояние полёта и вновь коснуться тверди ступнями.

«Теперь ты, Лис!.. Попробуй!»

«Бог мой, – бормотал Котта, откинувшись на спинку стула и проводя рукой по своим пышным светлым волосам, – впервые вижу, как девы взлетают одна за другой!»

Ларе оставалось молча читать листок, оброненный Эритой, порой посматривая, как Лисси парит под потолком. Она так и не решилась заметить вслух, что песня про юную дворянку лучше и захватывает дух куда сильнее. А вот смотри-ка, прочли и над полом взвились. Порхают, счастливые.

Сейчас, забираясь всё выше на башню, она оглядывались на Селище, и её овевали свежие воспоминания. Недели не прошло, а как всё переменилось!.. И говорящий ключ, и расставанье с Огоньком, и сближение с Эри. Стоило поддаться на предложение Карамо, как жизнь понеслась, успевай озираться.

«Наверно, я выросла, – подумала она, видя внизу скопище людей, крыши и деревья, волнуемые ветром. – И в Гестель совсем не хочется… я бы у кавалера училась, а экзамены сдавала бы экстерном».

Вспомнив о Ларионе, она поискала глазами посольство Фаранге. Как он там?.. Почему-то жалко и даже больно было покидать его, не попрощавшись. Хоть бы через эфир… Но он был без обруча, а настроиться, чтобы напрямую его чувствовать, не получалось – мешала опаска вновь наткнуться на луч неизвестного вещуна из посольства… и загадочный чёрный гул с юго-запада, из-за пролива.

«Вот надену шлем – и попробую! – упрямо решила она. – Такого парн… такого медиума грех оставить одного в языческом вертепе, а то его совсем с пути собьют. И, может, помирить их как-нибудь с отцом?.. Нельзя же так, не по-людски это».

В мыслях ей призрачно явилось – Карамо с Ларионом сходятся, бледные и хмурые, будто дворянские студенты на дуэль, а она… она отнимает у них пистолеты! и берёт их за руки, касается их сильных тёплых ладоней, чтобы простили друг друга… перед глазами расплывается от слёз радости, на душе щекотно, и светлая жалость сжимает дыхание. Оба с благодарностью целуют ей пальцы… так сладко!

Ох! чуть не споткнувшись, Лара очнулась – уже близко стыковочный узел и коридор внутри «Быка».

«Если держаться около Карамо, – смекнула она, – рано или поздно Ларион появится. Парень не отступит, пока не добьётся… Он прав. Должен человек свою мать знать, ведь не сирота безродный».

Пока расходились по каюткам и располагались, летучая громада вздрогнула – и рывки прекратились. «Морской Бык» отделился от башни, заскользил кормой вперёд по ветру. Едва тень «Быка» покинула пределы Селища, на головы гушитам сбросили пару тонн водяного балласта. Включились электромоторы, могучие винты завели своё «бух-бух-бух», и, преодолевая ветер, огромное серебристое тело начало плавно подниматься вверх, одновременно выполняя разворот на запад, в сторону порта Панака.

Со смотровой площадки видно было, как за портовыми молами бьются о камни высокие волны – а в синем далёком пространстве залива чередой шли белые пенистые гребни и, словно стелящийся туман, вздымалась водяная пыль. У причалов густой гребёнкой стояли парусники, редко – пароходы, один из которых дымил трубой.

– Смотри-ка, никак мой «Сполох»!.. – вглядывался Сарго. – И под парами… Не иначе Джакар в рисковый рейс наметился. Везёт капитану – до сих пор живой и пароход не утопил… Вот бы подзорную трубу или бинокль – сдаётся мне, он грузится, к нему целая процессия с носилками на сходни лезет.

– Знакомый шкипер? – стоя рядом, Лара пыталась разобрать, что творится возле парохода, готового к выходу в море, но едва различимые лилипутские фигурки сливались в единую массу. Корнет – стрелок глазастый, ещё какие-то носилки углядел!..

– Да-а… – покивал Сарго с уважением, – Джакар – отчаянный моряк! Ни береговой стражи, ни бури сроду не боялся. Но с чего решил брать пассажиров – в ум не возьму. Он больше по срочным грузам, вообще-то…

Потеряв интерес к пароходу, Лара устремила взгляд и мысли на юго-запад – туда, туда, скорей бы, а там… можно будет свысока взять азимут и точно узнать, откуда идёт вращающийся гул, который глушит эфир.

«Я нужнее всех, – гордилась она, жмурясь от самодовольства. – Без меня – никуда!»

В этот момент Мосех – он стоял на палубе «Сполоха» у борта и наблюдал за тем, как смуглые мускулистые рабы бережно несут по сходням кедровый ларь с его новой любимицей Лули, – поднял к небу голубые глаза и с улыбкой проследил за величавым движением дирижабля.

Прелестную Жемчужину доставили в лучшую пассажирскую каюту, занавесили циновками иллюминаторы, расстелили по полу пушистый ковёр – лишь тогда наложницу сиятельного мужа выпустили из ларя.

А на борт поднимали другой ящик – из кирпично-красного палисандра, окованный медными полосами. Окошки в ящике были забраны железными жалюзи с пластинами толстыми, как клинки мечей. Из-за оплошности раба ящик резко качнулся, внутри него раздался приглушенный рык, от которого даже видавших виды матросов пробрало до мороза по коже.

– Пусть твои люди будут осторожны, – спокойно обратился Мосех к шкиперу. – Строго запрети им подходить к ящику.

– Не подряжался я зверя везти, – зажав в жёлтых зубах мундштук короткой трубки, буркнул Джакар – низкий, широкоплечий, будто задубевший от солёных ветров и загара. – За такой багаж положена приплата.

– Это не зверь, – успокоил фаранец. – Это хуже.

В уютном и тихом дворце Меделиц, стоявшем в отдалении от главных зданий Этергота, Чёрному Барону не доводилось бывать. Туда приглашали других – сановных вельмож, близких друзей царственной семьи, иностранных гостей, – а военврач-полковник вряд ли мог удостоиться такой чести. Тем более полковник с репутацией живодёра.

Докладные записки, которые барон Данкель составлял для генштаба, попадали к штабс-генералу Куполу – тот читал их с удовольствием, делал выводы, рассылал инструкции и циркуляры. Остальные питались слухами о Чёрном Бароне и его научной тюрьме, где потрошат заживо. Единственно, где Данкеля радушно принимали – в академиях и университетах; там публика тоже безжалостная, ради истины на всё готовая.

Поэтому барон был удивлён, получив вызов к императору. К вызову прилагалось письмо от второго статс-секретаря Галарди – приказ взять с собой опытных медиумов, крепких санитаров и фургон без окон.

«Почему заодно не велено прихватить коллекцию зародышей в банках с формалином? или пяток анатомических атласов?.. Раз уж государь – в кои веки! – решил убедиться, что не зря содержит пресловутую научную тюрьму, я готов отчитаться по всем статьям расходов», – думал барон в раздражении. Теряясь в догадках, Данкель надел новый – с иголочки, – парадный мундир и отбыл в путь мало что не кортежем, как за трофеями к кратеру.

Явно его вызвали не затем, чтобы вручить орден Двойного Дракона (хотя барон втайне ожидал какой-нибудь награды как признания своих заслуг) или присвоить звание лазарет-комиссара, первое генеральское для военврачей.

С императором он виделся раз пять-шесть за всю жизнь – когда заканчивал кадетский корпус, потом военно-медицинский факультет, когда производился в штаб-комиссары и когда получал в своё ведение крепостцу Гримор. От свидания к свиданию юный барон рос и мужал, а в волосах императора мало-помалу пробивалась седина. При последней встрече ДангероIII удостоил его продолжительной беседы, пожалел успеха и вручил ключи от крепости. Но званием кастеляна не удостоил – только назначил директором.

«Похоже, тогда он меня и запомнил, – размышлял барон. – И кто-то ему доносил о моих работах, раз он решил меня призвать… но зачем?»

В Меделиц! с командой вещунов! с силачами-санитарами и фургоном для перевозки кротих!..

Цокали копыта упряжных коней, экипаж мягко покачивался на рессорах, дорога была почти неощутима под каучуковыми шинами, тесный воротничок мундира раздражал и натирал шею.

Кортеж Чёрного Барона без задержек проследовал прямо к уединённому дворцу, по тенистой липовой аллее. Данкель обратил внимание на то, что возле Меделица как-то многовато лейб-полиции. Прямо под каждым кустом по сизому мундиру. А вон и белогвардейцы похаживают!.. да с примкнутыми штыками.

У площадки перед парадным залом Данкеля встретил мрачный Галадри – запавшие от усталости глаза его недобро поблёскивали под круглыми очками:

– Добро пожаловать. – Тут же он взял барона под локоть и повёл к Банному корпусу, на ходу полушёпотом объясняя ситуацию.

За каких-нибудь двадцать шагов барон узнал пару величайших тайн и дал обет молчания.

– …то же касается ваших людей. Ни устно, ни письменно, ни через эфир – ни слова!.. Распорядитесь обследовать этого штабс-капитана Вельтера – что дьяволы вложили ему в голову, всё ли он рассказал, не осталось ли в мозге каких-то мин с секретом. А девица… Барон, вы который год кротих анатомируете! никто лучше вас не знает, как они устроены и на что способны. С ней не всё ясно…

– Конкретно – в чём проблема? – Достав папиросу, Данкель принялся неторопливо разминать табак.

– Она покинула резиденцию Цереса почти три месяца назад, а… наедине с принцем последний раз была в прошлогодний день Зимней Радуги. За сутки я налетал и изъездил миль семьсот, принял с полсотни шифрограмм, чтобы убедиться в этом. Лейб-медик и лейб-акушер клянутся светом молнии, что её… плоду никак не больше четырёх месяцев; она же клянётся своими бесовскими звёздами, что была нерушимо верна Цересу.

Зимняя Радуга… Данкелю почудился любимый вкус румяных яблок. Ко дню зимнего солнцестояния их – крепкие, налитые сладким соком осени, восково блестящие, – достают из погребов, из древесных опилок, или из деревянных ящиков, где они ждут праздника, засыпанные золой… В морозном стужне – душистый яблочный сок на зубах… от детских воспоминаний барон даже сглотнул слюну.

Но от Зимней Радуги до нынешнего дня – полных восемь месяцев!

– Угощайтесь, гере Второй. Это бодрит. Мне набивают вейским сортом с мятой и шалфеем.

– Благодарю, барон… Если считать от солнцеворота, её живот должно быть видно за сто мер, даже в тумане, – проворчал Галарди, приняв любезно протянутую бароном папироску. – Полагаю, она приписывает отцовство принцу из корысти… Государь желает слышать ваше мнение.

– Сначала я должен увидеть девушку.

– Она здесь, в Банном корпусе, под стражей. Всё металлическое мы оттуда удалили или заземлили. А штабс-капитан – в гостевом флигеле, с противоположной стороны.

Сама беседа с любовницей Цереса заняла у Чёрного Барона меньше трети часа. За годы научных работ он достаточно насмотрелся на существ этой породы, чтобы делать умозаключения быстро и точно. Образчик, достойный внимания принца, отменно дрессированный, почти вписавшийся в чужую жизнь, однако… от своей природы не уйдёшь. Держалась она чуточку нервно, но чинно, говорила довольно смело… похоже, почти верила в свой успех. Ну как же! её не выкинули за ворота, не заточили в подвал, камер-лакеи носили ей кушанья, кланялись и называли её «ан Бези», как подобает – значит, она принята при дворе. Ждёт, когда государь оттает и смягчится.

Заглянул барон и в гостевой флигель, где медиумы изучали незадачливого «письмоносца». Этот случай куда любопытней! Со времён первой звёздной войны не бывало, чтобы дьяволы обращались прямо к правителям!.. Но вещуны из Гримора пока не преуспели, несмотря на все усилия – выложив послание господаря, штабс-капитан забыл его напрочь, он был опустошён и вял.

– Гере барон, второпях мы не справимся. Тут работы на два дня. Перевезти бы офицера к нам в крепость…

– Если будет позволено.

В кабинете Меделица его ожидал государь, сидя за письменным столом. Напряжённый, прямой, он выжидающе смотрел на Чёрного Барона – с чем тот явился?.. Поприветствовав военврача кивком, указал на резной стул красного дерева с высокой спинкой:

– Рад видеть вас, Данкель – хотя повод для встречи далеко не радостный. Надеюсь, вы вникли в суть дела и сможете развеять мои опасения.

Временами – то в докладах графа Бертона, то в бумагах от Купола, – он встречал фамилию этого родовитого дворянина, посвятившего себя кровавому ремеслу вивисектора. Не могло быть и речи, чтобы посетить барона в Гриморе. Пусть делает свою мрачную, но нужную работу там, в крепостных стенах, дожидаясь производства в генералы…

Кто мог подумать, что придётся звать его сюда!

– Я весь к услугам Вашего Величества, – глуховато ответил высокий лобастый медик, отдав положенный поклон. – Что вам угодно знать, государь?

– Известная молодая особа… – Дангеро перебирал пальцами по тёмно-синему сукну на крышке стола, – …утверждает, что беременна от моего сына. Это возмутительно, однако следует признать это или отвергнуть. Научно! на основании строгих доказательств. Ваше слово, барон.

– Вы хотите услышать, – начал Данкель, рассеянным взглядом рассматривая портрет Галориса Дракона, висевший в простенке позади императора, – что кротиха затяжелела от лакея, от жандарма из полка или гвардейца свитской роты…

Глаза Дангеро прямо-таки просили: «Да, скажи это! Мне нужен твой авторитет, чтобы скрепить им высочайшее решение – и избавиться от девки!.. Зародыш в её чреве – не моей крови!»

Основатель обеих династий тоже смотрел на барона с портрета – тяжко, угрожающе. Как на деле выглядел Галорис, за века забылось – остались мощи в гробнице, аляповатые профили на полустёртых серебряных монетах и топорные изваяния, напоминавшие пучеглазых идолов. Здесь, на полотне галантного XVIII века, первый из осиянных молниями был кудрявым красавцем, воинственно усатым, в стёганом кафтане цвета индиго, в мушкетёрском шлеме и панцире с золотой насечкой, с мечом на плече, на фоне грозовых туч, гор, крепостей, марширующих пикинёров и скачущих кирасиров, над которыми в тучах реял Громовержец, венчающий Галориса сияющей короной. Всем своим видом Галорис намекал, что не потерпит в роду маленьких кротят.

– …и подтвердить это письменно, – прибавил император.

«Очевидно, я всё-таки выйду в отставку полковником», – обречённо подумал Данкель.

– Увы, государь, это может быть потомство принца.

– Не может, – возразил Дангеро с нажимом, а барону слышалось: «Не должно!» Государь нашёл лазейку, чтобы отвергнуть бастарда, и требовал, чтобы военврач – третьим, для священного числа, во имя Отца Небесного, Грома и Молота, – вслед за другими подписал: «Невозможно по срокам».

– Я позволю себе обратиться к биологии. – Чёрный Барон старался говорить как можно убедительней. – В живом мире есть феномен «скрытой беременности». Так, например, у крыс, полевых мышей, косуль, тюленей…

– О чём вы?! какие крысы?.. – опешил Дангеро.

– …и у мориорцев, вернее, у их самок, – продолжал барон, сознавая, что его карьера подходит к концу. Но смолчать сейчас – значит, предать династию. – Кроме того, самки-рабыни предназначены для вынашивания зёрен живых машин – «пата хайджа».

Император готов был вскипеть:

– Какое это имеет отношение…

– Минуту терпения, государь. Часть рабынь прибывает на Мир, уже заряженная этими зёрнами, как обойма винтовки – патронами. Как только жизнь станет сытой и спокойной, спящие зёрна пробуждаются и начинают расти, чтобы родиться…

– Оставьте свою биологию, – Дангеро передёрнуло, – и вернитесь к тому, с чего начали!

– Охотно. Такое выжидание заложено в природе дьяволиц. Чтобы дождаться благоприятных условий, их беременность замирает и поэтому может длиться год, даже полтора. Например, в космическом полёте. Поэтому вполне возможно, что…

Зависла пауза. Галорис на портрете стал плоским и скучным, он больше не буравил Данкеля своими грозными очами – а его отдалённый потомок обмяк в кресле, будто вместе с надеждой его покинул жизненный тонус.

– Насколько верны эти сведения? – упавшим голосом спросил Дангеро.

– Я проводил опыты, – ответил Чёрный Барон доверительным тоном. – Две группы заряженных самок. Первая получала много корма и содержалась в тепле, другая – нет. В результате…

– Избавьте от подробностей!.. Итак, вы полагаете, что она родит ребёнка Цереса?

– И да, и нет.

– Как следует вас понимать?!

– Если девушка несла в себе зёрна, может появиться гибрид – помесь отца, матери и живой машины. Я не берусь предсказать, чьи свойства он унаследует… и будет ли иметь людское обличье. После родов увидим.

– Уйдите, страшный человек, – простонал убитый горем Дангеро, закрыв глаза ладонью, а другой рукой указывая барону на дверь.

– Но…

– Оставьте меня! Забирайте эту тварь, держите в крепости… пока не родит!

– Ваше желание – закон для меня, Ваше Величество, – быстро встал Данкель. – Разрешите мне взять также штабс-капитана?

– Обоих! всех! с глаз долой!

Но не успел военврач перешагнуть порог, как в спину ему раздалось твёрдое:

– Стойте.

Быстро овладев собой, император поднял голову и смотрел на барона жёстко, словно не было минутной слабости:

– Кроме самых доверенных лиц, никто не должен знать, что её содержат в Гриморе. Наблюдать, исполнять все пожелания, извещать меня о любых изменениях. Что касается штабс-капитана… если он не опасен, ему найдётся место в действующей армии. Вы свободны, Данкель.

– Мою карету к Банному корпусу, – распорядился штаб-комиссар, едва выйдя из дворца. – Нежно, бережно изъять девицу, усадить в экипаж и успокоить. Двое сопровождающих. Взять еду и напитки в дорогу. Окна кареты закрыть.

– Чуть погодя, гере барон, – словно извиняясь, ответил старший санитар. – Там шум какой-то… вроде, дамочка скандалит. Сейчас полиция её отгонит, тогда сразу и займёмся.

В самом деле, невдалеке от бледно-жёлтого Банного корпуса две молодые дамы с кружевными зонтиками, в нарядных голубых платьях, как-то слишком оживлённо беседовали с сизыми лейб-полицейскими. Стражи порядка сгрудились вчетвером, преграждая дамам путь к дверям корпуса, а со стороны подходил белогвардейский патруль – но осторожно и вроде бы крадучись, как на цыпочках. Направился туда и Данкель, издали вслушиваясь в перепалку.

– …не могу войти в свой дворец!

– Ваше Высочество, никак не можем пропустить, – почтительно козырял фельдфебель. – Имеем строгий приказ Его Величества… Не извольте гневаться – служба!

Истекли две недели тоскливого домашнего ареста, и принцесса Ингира, вырвавшись из «дочерних» покоев, решила прогуляться по аллеям Этергота с камер-фрейлиной. Но стоит пройти полмили от летнего дворца, чтобы навестить батюшку в его уединении – он, видите ли, на всю семью разобижен, живёт добровольным отшельником! – как внезапно наталкиваешься на охрану и нелепые приказы.

«Гром небесный, сама Лазоревая дева, краса Запада!.. – невольно залюбовался Данкель высокой стройной принцессой, зарумянившейся от гнева. Её светлому точёному лицу с большими серыми очами весьма шёл розовый оттенок на скулах… словно на яблоках, а спадающие прядки чёрных волос прелестно оттеняли белизну лица. – Увы, мне сегодня не везёт – я уже огорчил отца, теперь огорчу дочь и окажусь у обоих в немилости».

– Светлейшая ан-эредита… – Он отдал честь со всей возможной галантностью. Лазоревая дева недовольно взглянула на рослого костистого военврача в серовато-жёлтом с зелёным отливом мундире – кто это? что он тут делает?.. Бледный, высоколобый, узкогубый, с холодным лицом – невзрачный тип, хотя, похоже, волевой.

«У него глаза артиллерийского наводчика. Этот не промахнётся».

– Честь имею – барон Данкель.

– Рада знакомству… – нетерпеливым жестом принцесса протянула ему для поцелуя тонкую руку в полупрозрачной перчатке. – Барон, отчего здесь столько стражи?

– Вы позволите проводить вас к дворцу?

– Не нуждаюсь в провожатых. Я хочу знать, почему этот корпус оцеплен полицией и солдатами со штыками.

– Потому что сейчас здесь командую я, Ваше Высочество.

– Вы-ы?.. – Ингира воззрилась на него, как на невиданное животное. – Позвольте, но вы не придворный офицер. Кто дал вам такие полномочия?

– Ваш батюшка. Светлейшая, если вы не желаете пройтись по аллее в моём обществе, вас проводят два сержанта.

– Но как вы смеете!?..

– Ваше присутствие здесь нежелательно, – промолвил Данкель, глядя на носки своих сапог. – Фельдфебель, велите сержантам сопровождать Её Высочество.

– Барон, самоуправство дорого вам обойдётся! – пообещала Ингира железным голосом, так странно звучащим в девичьих устах.

– Просто сегодня плохой день, – как-то невпопад ответил дерзкий военврач. Тут фрейлина, тихо ахнув, приблизила губы к ушку Ингиры и торопливо прошептала что-то, косясь на полковника в «гороховой» форме. Глаза у принцессы чуть расширились с выражением смятения… и отвращения.

– Да, именно так, как сказала ваша наперсница. – Данкель с усмешкой отвесил неглубокий поклон.

Взгляд Ингиры заметался, затем остановился на перчатках Чёрного Барона. Приметив это, Данкель заложил руки за спину. На лице принцессы неприязнь постепенно сменилась болезненной жалостью.

– Я была излишне резка с вами, – подавив антипатию, сказала она тише и мягче. – Хорошо… проводите меня. Кирина, оставь нас.

Послушная фрейлина тотчас отделилась и пошла в сторону по липовой аллее, а Ингира позволила барону взять себя под руку, хотя ей пришлось перебороть себя. Уходя к летнему дворцу, Данкель дал знак своим санитарам – приступайте.

– Это правда, что вы не снимаете перчаток? – спросила принцесса после того, когда они молча прошли мер пятьдесят.

– Правда.

– Что ваши руки…

– Да.

– Я видела в лазаретах, что бывает после… Примите мою искреннее сочувствие.

– Благодарю. Ваше Высочество.

– Зачем вы сюда приехали?

– Предпочёл бы не отвечать.

– Я всё равно узнаю.

– Вряд ли.

Далеко позади, у Банного корпуса, послышался слабый женский крик, потом другой. Ингира начала было поворачиваться туда, чтобы взглянуть через плечо, но лайковая рука барона схватила её выше запястья.

– Не оглядывайтесь! – сказал он неожиданно резко и зло, а лицо его в этот миг испугало Ингиру.

– Поче… – Она пыталась высвободиться, но барон держал крепко. – Отпустите! вы оставите мне синяк!..

– Ни следа не останется, будьте уверены.

– Слушайте, вы в самом деле так жестоки, как о вас рассказывают! Что там происходит?

– Ваше Высочество, – немного сникшим глухим голосом ответил Данкель, разжав пальцы, – есть вещи, которых не следует знать.