Тёмные Звёзды: Дары грома

C. Тайные союзники

В тот же день, пятью часами раньше

Крепость Курма, остров Кюн

Перед обедом принц Церес велел денщику приготовить выходной мундир для поездки на берег, в театр.

– Где подарочная ваза? Хочу убедиться, хороша ли.

Унтеры бережно внесли предмет изысканного вейского фарфора.

Прихотливый выпуклый узор – глазурь и позолота, – окружал барельефный рисунок: кокетливая дева в долгополых одеяниях и вычурной причёске, а перед ней склонил колено воитель с мечом у пояса, в лихо заломленном тюрбане, протянув обеими руками ожерелья и фигурную корону.

Надпись, сделанная по заказу принца, гласила: «Превыше всех сокровищ – твоё сердце. Синий принц – Яркой птице».

Сама ваза соблазнительными формами напоминала девушку – округлые бёдра, перехват талии, полная грудь.

Если певица умна, сразу поймёт намёк.

Чтобы заронить ей в душу искру ожидания, утром Церес отправил в Эренду с нарочным послание: «Надеюсь на встречу, предвкушаю наслаждение Вашим талантом».

Любопытно, как она это воспримет? что запишет в своём сокровенном дневнике?..

Хотя гораздо любопытней, когда придёт ответ от государя-отца. Третьего дня к нему ушла по телеграфу личная шифровка Цереса: «В моём нынешнем положении уместней быть командующим, чем украшением вахтпарада…» и так далее.

Для сына, замышлявшего переворот – довольно дерзко, но просить было ниже его достоинства. Он возмущённо требовал изменить глупое положение. Или ссылка, или должность, середины нет.

«В заточении, в изгнании – я всегда принц, преемник Синего дракона, и жить должен так, как велит мой ранг».

Пока обратно не пришло ни слова.

Вскоре подадут обед. Для аппетита уместно выпить персикового вина и выкурить тонкую душистую сигару. Выйти на балкон в широком шёлковом халате поверх ночной сорочки – он опять проснулся поздно, – положить ладони на гранитный парапет и смотреть, наслаждаясь видом острова.

Море тихо мерцает густой синевой, в гавани топорщатся мачтами и трубами пришвартованные корабли, над головой возносится стена могучей кладки, по сторонам – крепостные башни. Дальше к горизонту – казармы, арсеналы, службы, зелень зарослей, и снова море.

Острокрылая чайка с пронзительным кличем скользнула рядом по воздуху. Церес улыбнулся. Птица – хорошая примета.

«Как я смотрюсь на её взгляд? Человек в оправе из камня…»

Тюрьма?

Нет, оплот великой империи.

Где-то вверху – с балкона не увидеть, – развевался над башней штандарт наследника: белое небо, синее море, а на них, покрыв собой обе стихии – золотая с чёрным Птица-Гроза, любимица Бога, в короне принца. Глаз – Око с молниями, крылья раскинуты, перья-клинки, грозный клюв, в когтистых лапах – меч и боевой молот. Ниже – девиз: «Защита верным, смерть врагам».

«Увы, верных рядом нет… Почтительные, вежливые, милые – но не друзья».

– Эрцгере! – возник за спиной взволнованный денщик. – Извольте посмотреть – с северо-востока подходит корабль…

– И что там особенного? – Принц недовольно принял морской бинокль и направил взгляд через линзы и призмы в указанную сторону.

«Ого! – была следующая его мысль. – Вот так судёнышко!..»

– Живо, мундир. Отложить обед. Электрокар к подъезду – я должен успеть до прибытия.

Сердце Цереса ликовало:

«Кажется, я знаю, на чём поплыву в Эренду!»

– Сообщить на материк – моё прибытие будет торжественным. Обеспечить побольше фотографов и репортёров!

На подходе к гавани странный кораблик сбавил ход.

Его труба жирно дымила. Низкий, заглаженный, корпус прикрыт выпуклой стальной палубой, над которой – лишь мачта, орудие, шлюпка, труба и два торпедных аппарата. Командир выглядывал из рубки, как бочар из бочки. Из палубных люков лихо выскочили матросы, построились, за ними – офицеры.

Встречавшие судачили о корабле почём зря. В Курме служило много ветеранов, начавших путь под парусами до первой звёздной войны, а затем освоивших колёсный ход. Всё-таки моряки любят традиции, и каждое новшество принимают настороженно.

– Не много ли мичманов на одно корыто?

– Опять выдумка с винтом. Ни клочка парусов. Пароходофрегат куда надёжнее. Как прикажете идти на этом дымоходе, если машина откажет?

– К тому же она пожирает прорву топлива! Не напасёшься.

– Господа из адмиралтейства неистощимы на изобретения. Пожалуйста – модель «Командорский эполет, или к рыбам на обед». Кто желает орден, кавалерский титул – занимай место в рубке и вихрем на врага. Торпеды выпустил – молись Сестре-Моряне, чтобы вынесла из-под обстрела, ибо ты – мишень.

– Этим нас решили усилить против вейцев?

– Ну, если только таранить. На вейскую лохань жаль тратить торпеду.

– Так прошьёт оба борта и вылетит, как пуля сквозь бумагу!

– Хотел бы я взглянуть, как эта жестянка будет штормовать.

– Смотря, какой киль. Если глубокий клиновидный, с большим балластом…

– Они б ещё ракетную горелку сзади прикрутили.

– Да, крылья по бортам – и взлёт с воды!

– По крайности, дешевле, чем астраль…

Принц подъехал раньше, чем с борта бросили швартовые концы. Со всех сторон козыряли; Церес чинно держал у козырька руку в перчатке. Тем временем на кораблик проложили сходни.

– Честь имею – лейтенант Боэн! – бодро рапортовал крепыш-командир. – Эрцгере, паротурбинная миноноска «Подарок» из Гастории прибыла в личное Вашего Высочества распоряжение. Дошли без единой поломки. Экипажем поставлен рекорд скорости – сорок пять узлов!

Последнее он почти выкрикнул, чтобы все слышали. В голосе звучало гордое: «Да, господа! быстрее всех на море!»

Толпа на причале всколыхнулась. Как? возможно ли? эта паровая рыба – столько выжала?!.. Над возбуждённым гулом голосов как гейзер вырвалось:

– Ура!! Ура! качать лейтенанта!

И кто ворчал о временах парусов, и кто судил о мореходных качествах «Подарка» – кричали вместе, с размаха вскидывая вверх фуражки. Церес от полноты чувств обнял и трижды расцеловал лейтенанта, пахнувшего горячим железом, солью и мазутной гарью.

– Молодцы! Я восхищён вашей службой и морской практикой экипажа. Буду лично ходатайствовать о наградах для вас, а от себя награжу особо.

– Ура, эрцгере!

– Рады стараться!

– Покорнейше благодарим, Ваше Высочество!

– Немедля, – обернулся Церес к адъютанту из местных, – передать о рекорде на берег. Это должно быть в вечерних газетах. Телеграфировать в столицы держав. Все должны знать, каким оружием обладает империя! Сегодня я сам поведу миноноску в Эренду.

В задних рядах цинично шептали:

– Надеется очаровать нас поцелуями.

– А уж девчонки – поверьте! – будут кидаться грудью на его карету.

Лейтенанта подхватили, стали подбрасывать на руках, а принц обратил внимание на четырёх мичманов, сошедших с борта.

Эти статные красавчики в лейб-форме выглядели машинистами – перчатки замараны, мундиры в пятнах, но вид бравый, приподнятый. Молодые лица их сияли счастьем.

Да, дворянам досталось!.. Полтора дня провести в крошечной каютке, под рёв турбины… это стоит пережить, чтобы потом написать в мемуарах: «Мы были первыми!»

– Командированы в Курму из второго состава Его Величества рейд-яхты «Самодержец», – выступил вперёд самый задорный мичман, белобровый и розовощёкий. – Располагайте нами, эрцгере.

«Ах, какая забота… Вместе с кораблём для скоростных прогулок – отряд соглядатаев. Из расчёта, что вдруг я воспользуюсь «Подарком», чтобы уйти в Церковный Край по морю. Ну-ну. Впрочем, достойная свита мне нужна…»

– Рад вас видеть, господа, – ответил Церес дружелюбно. – Приводите себя в порядок – и через пару часов пожалуйте на миноноску. Едем в театр, покорять здешних дам. Или предпочтёте катер?

– Никогда, эрцгере! – воскликнул белобровый мичман. – Буду просить о переводе на торпедный флот.

– Как? вы, кавалер…

– Барон, Ваше Высочество.

– …хотите сменить рейд-яхту на рискованную службу?

– Зато скорость, эрцгере! ни с чем не сравнить. Слов нет, чтобы описать, какой восторг… А потом: «Торпедой – пли!»

– Вы мне нравитесь, барон. Поручаю вам поднять мой штандарт на «Подарке».

Когда принц сел в электрокар, мичманы заговорили между собой:

– А он любит флот больше, чем о нём рассказывают!

– Ему скорей к лицу мундир кавалериста…

– Держится доступно. Молотом клянусь – на рауте спрошу, что он думает про палубную авиацию.

– О, кто о чём, а вы опять про палубные самолёты!.. Я бы не пытался с ним сближаться. Помните, что нам говорили: внимание, почтение и наблюдение…

Капитан-командор Барсет – формально второй после Цереса в береговом округе, – был уже мичманом, когда принц родился.

Как многие дворянские сынки из мелких королевств и княжеств, лежавших у мрачного Южно-Полярного океана, он предложил свой кортик империи и ныне был близок к званию контр-адмирала.

Из его речи давно исчез акцент желтоволосых варваров, и мало кто за его спиной осмеливался молвить о «сосновых людях».

Что ж, было – предки Барсета молились на холмах сосновым идолам, душили им в жертву пленников и пили кровь лосей. Но времена сменились. Кряжистые князья-варвары приняли Гром и Молот, их союз с империей был взаимно выгоден.

Несгибаемо крепкий, как мачта из вековой сосны, Барсет широким шагом вошёл к принцу, едва тот отобедал.

– Осмелюсь вас обеспокоить, эрцгере. Мне высочайше поручено передать вам…

– А! прекрасно, давайте, – поспешно утерев губы салфеткой, протянул руку Церес. – Хотите вина?

– Спасибо, воздержусь. – Барсет раскрыл кожаную папку и вручил принцу длинный голубой конверт

Что такое?.. Ответ отца не мог придти письмом. Церес взглянул на штемпель – «СКОРАЯ ПОЧТА ДВОРА», – затем на сургучную печать. Знакомый оттиск перстня!.. и родной почерк сестрицы в адресе: «Принцу Цересу, в собственные руки».

– Благодарю, это желанное письмо. Депеши? другие послания?

– Приказано доложить устно.

«Как?.. на личную шифровку – ответ через Барсета? Государь, так с сыновьями не общаются!»

Сохранив лицо, принц невозмутимо кивнул:

– Я слушаю.

– Его Величество велел мне осведомить вас о порядке командования в округе, – чеканил капитан-командор безучастно и чётко. – Поскольку ваш опыт касался малых парусных судов, а управление войсками было ограничено полком, во всех вопросах я буду Вашего Высочества покорным слугой, советником и распорядителем.

– Иными словами, – спокойно перевёл Церес его слова, – все мои приказы будут проходить через вас и лишь после этого – исполняться.

– Так угодно Его Величеству. Я только следую его распоряжениям.

– Ну, хоть письма вскрывать вас не обязали – и на том спасибо.

Два бестрепетных лица – обветренное, со щегольски подкрученными густыми усами соломенного цвета, и гладко-розовое, величавое, с тонкими чёрными усиками, – друг против друга. Словно следили, дрогнет ли у визави хоть одна жилка.

«Это запрещённый удар, эрцгере! я в генеральском звании – а рыться в чужих письмах пристало лишь крысам из тайной полиции!.. Вы желаете ссоры?»

«Бревно сосновое. Золотые эполеты – у тюремщика, видано ли?.. Нет уж, голубчик, пока я у вас в плену – извольте терпеть мои выходки. Что, проглотили? то ли ещё будет, когда я выйду на волю… Патента контр-адмирала вам не видать, как своих ушей. В один день – отставка и высылка. Марш-марш на родину, в болотные леса, к медведям и лосям!.. Лишить наград? ещё подумаю».

– Рад был увидеться, – продолжил принц ровным тоном. – Будете ли сегодня на представлении в «Океане»?

– Опереттами не увлекаюсь, эрцгере.

– Напрасно. Дивное зрелище, душевная услада. Возможно, ко мне приедет гостья – позаботьтесь приготовить всё к её визиту. До свидания.

Несколько минут после ухода Барсета принц молчал, потирая в пальцах голубой конверт.

Похоже, государь хочет и дальше держать сына в тисках. Пока сын не запросит пощады. Чего ждёт батюшка? Длинного покаянного письма, отказа от мятежных планов и мольбы об ином назначении – только без опеки флотской братии…

«Или следит – сорвусь ли я? Побег, подкуп охраны, какое-нибудь безумство… Тогда – лишение наследственного права. Объявит душевнобольным?.. Да мало ли удобных способов!»

Чтобы отвлечься, вскрыл письмо Ингиры.

Дорогой братец!

Я сейчас в столице. Мы с батюшкой вчера вспоминали Вас и сожалели о разлуке с Вами. Я была так опечалена, что слегла, и теперь пробуду дома до храмина-дня. Хожу лишь на молитву, занимаюсь чтением и перепиской…

«Ингира? слегла от горя? вот уже чему не поверю… – Принц как наяву представил пылкую, порывистую сестрицу. Почти такой же Церес, только в юбке. – А, вот и завитушка пером! Всё ясно».

Прежде, детьми, они по очереди оказывались запертыми в тёмной комнате, оставленные без сладкого за проказы и капризы, и писали друг другу «из темницы», с завитушкой. Опять под замком?.. только теперь – оба.

«Видимо, надо переводить так: «Скандалила из-за Вас с батюшкой, погорячилась и наговорила лишнего, поэтому заперта в своих покоях. Хожу под конвоем молиться в капеллу». Ах, моя Лазоревая дева, злая олениха!.. – улыбнулся Церес. – Без рогов – а, должно быть, больно боднула».

…затем вернусь к своим госпиталям. Пишите мне чаще. Если надумаете побывать на старте астраля 6-го зоревика, сообщите заранее, я приеду повидаться с Вами. Да хранит Вас пресвятая Дева-Радуга. Целую Вас. Искренне любящая сестра…

«Один союзник в логове врага есть, – с нежностью подумал Церес, невольно коснувшись письма губами, словно поцелуй мог передаться Ингире. – Бог был щедр для меня, когда раздавал сестёр!.. Действительно, не захочешь замуж отдавать, лишь она осталась рядом…»

Мелькнула мысль о женихе Ингиры. Вот бы кого увидеть вместо Барсета!.. и не с простой свитой, а захватившего Курму во главе полка «чёрных рысей».

С Варландом из холодной Велемины они учились в офицерской школе. Молчаливый гигант со светлой гривой, стянутой на затылке в «княжий хвост». Сторонник мотомобильной пехоты, ночных рейдов и скрытого выхода в тыл врагу. Таёжное королевство редко могло выставить большое войско, и там всегда учились биться в одиночку против десяти. «Чёрные рыси» Варланда – яркий тому пример.

Знакомить этого блондина-великана с резвой Ингирой было забавно. А их помолвка прогремела на полмира: «Лось женится на оленихе!»

Размышляя, Церес потирал место ниже правого плеча, где под платьем крылась татуировка – два дракона и имперская корона. Схожая картина, только с короной короля и двумя ночными рысями в придачу, красовалась на Варланде – делали вместе, у одного портового мастера.

«Нет, я должен справиться сам. В конце концов, меня сторожит целый флот – значит, меньше, чем береговому округу, со мной не сладить…»

Окрестности Синей столицы

Дворцовый парк Этергот

Древний Руэн на реке Гасте, суливший выгодный подступ к морю и власть над тучными хлебородными равнинами Вейского берега, издавна манил к себе обе династии потомков Галориса Дракона. Синие Галориды шли сюда с запада, покоряя старинные княжества и пробиваясь через дикие лесистые межгорья. Красные Галориды, двигаясь с востока, подчинили богатых феодалов Эстеи, но затем увязли в долгих кровавых войнах с князьками и кланами Курутских гор. В итоге Руэн пал к стопам Синего дракона, и на холме над рекой, близ места слияния Гасты и Миноры, вырос Арк – оплот победителей.

Через пару веков Арк обветшал, его снесли и выстроили на его месте Аркон – крепость попросторней. Потом и Аркон показался тесным, устаревшим. Город рос, под крепостными стенами шёл шумный торг, лепились хижины, смердели свалки. Государевой волей рынки и домишки снесли до самой реки, учредив Молотово поле, где солдаты упражнялись в маршировке и приёмах с алебардами, а в стенах Аркона разбили парк, оставив часть сооружений под казармы, жилые покои и тюрьмы.

К тому времени Галориды объединились в Двойную империю. Настал мир, драконова держава богатела, императорам хотелось роскоши. Воинственная фортификация понемногу уступала место нарядной архитектуре. Вместо угрюмых донжонов – изящные башенки, вместо кряжистых толстостенных замков – благолепные дворцы, вместо куцых аптечных садиков – обширные парки.

Местом загородной резиденции был выбрано левобережье Миноры к западу от Руэна – прихотливый рельеф и липовые рощи делали эту местность весьма живописной. С годами предместья придвинулись сюда, но государев парк Этергот не пустил город дальше.

За оградой Этергота виднелись буковые куртины, изумрудные травяные лужайки, заросли вязов, а над деревьями там и сям – то шпиль капеллы, то бело-резной световой фонарик павильона, то иссиня-серая дворцовая кровля со статуями небесных воинов по углам. Порой до гулявших вдоль ограды доносились звуки музыки, по праздникам небо над Этерготом расцветало фейерверками, но простолюдинам туда хода не было – лейб-полиция и белогвардейцы оберегали покой высочайшей семьи. Войти в парк мог только приглашённый.

Что касается депутации от сине-имперской общины Золотой Лозы, то эти круглоголовые господа в тёмно-серых длинных сюртуках и традиционных касторовых шляпах въехали в Этергот на двух каретах, запряжённых четвернями. Их даже не обыскивали – только высадили на стоянке экипажей и велели идти далее пешком.

Им не мешает лишний раз проникнуться сознанием того, что они не в виноторговой конторе, а в резиденции Его Величества.

Они шли кучкой по приречной аллее, вертели головами, нюхали, вздыхали и приценивались – что за цветники, что за газоны! Это ж великих денег стоит, чтоб тут цвело до осени, будто весной – нарциссы, цикламены, лилии! Рисунки из цветов на клумбах сплетались на ходу в узоры – белый с оранжевым, синий с пурпурным, как музыка, от которой голова плывёт, и в глазах появляется какая-то рассеянность…

Самого знатного лозовика – иссохшего старца, похожего на обтянутый кожей живой скелет, с лицом мумии и впалыми увядшими глазами, – вели под локти, чтобы полы его сюртука не волочились по щебневой дорожке.

Когда депутация добралась до уединённого одноэтажного дворца Меделиц, вокруг сгустилась тень. Каштановая аллея сменилась липовой, деревья подступили ближе к дорожке и стояли плотней. На тенистом пространстве перед парадным залом словно светились низкие розовые клумбы и мраморные вазоны. Над мирной широколистой клумбой в середине золотилась статуя задумчивой Девы-Радуги с цветком ириса в руках, позади расходились в обе стороны галереи дворца с широкими, будто от земли идущими окнами. Тут важно сдержать свои религиозные чувства и не сплюнуть при виде идола громовников. Здесь есть, кому следить за гостями – хотя охранников не видно, вдоль окон галереи движется безликий садовник в синей блузе, подстригающий шпалеру.

Наконец, застеклённые двери Меделица открылись перед гостями. Худущий старейшина ожил, встрепенулся, стряхнул с локтей услужливых единоверцев и сам, без поддержки, ступил на чёрно-белые плиты пола:

– Ваше Императорское Высочество, счастливы лицезреть вас! Безмерно благодарны вам за то, что удостоили нас аудиенцией!

Дангеро III милостиво кивнул вошедшим. Принимая лозовиков, он удалил камер-лакеев, оставив при своей особе лишь высокого плечистого гофмаршала – тёмный лицом, неподвижный как деревянная статуя, в тусклой ливрее, он безмолвно стоял в углу, сливаясь с дубовыми панелями. Одиночество в центре зала выделяло императора как единственную важную здесь фигуру – осанистый, молодцеватый, несмотря на проседь, в великолепно сшитом бирюзовом мундире, он смотрелся поистине величественно, как будто его только что короновали. Шатровый потолок зала с многоцветной росписью – в центре плафона Ветер-Воитель, восседающий на облаках, – казался храмовой сенью над главой монарха.

– Добро пожаловать, – жестом приветствовал он лозовиков. – Надеюсь, вы прибыли с добрыми вестями.

– Точно так, государь, – склонился старейшина. Он надеялся, что император велит подать ему хоть табурет, но у стола в центре зала не было, на что сесть, а застывший великан-гофмаршал не двигался с места. – У вас много верных слуг – мы самые меньшие из ваших верноподданных, – и я уверен, что новости о приготовлении астраля к старту докладываются вам ежедневно…

– Не так часто, как хотелось бы. Я был бы рад лично увидеть подготовку «Авангарда-4», но государственные дела не позволяют мне бывать в Эрендине. Расскажите, как продвигаются работы. Вы немало вложили средств в этот проект…

– Ради вашей славы и для торжества империи, мой государь! – почуяв паузу для хвалы, воскликнул старейшина, а прочие лозовики закивали как части одного механизма. – Ради знания и познания!..

– …и, я уверен, тщательно наблюдаете за его исполнением, – довольно закончил Дангеро.

Старейшина сделал неуловимый знак сухими пальцами. Двое его помощников, почтительно согнувшись и мелко семеня, приблизились к лаковому столу, чтобы разложить на нём чертёж астраля.

Эти картинки – а особенно их воплощение в металле, – Дангеро мог разглядывать часами. Никакие женские ножки не могли привести его в столь мечтательное и возвышенное настроение, как рисунки сужавшихся кверху трёхъярусных рукотворных башен, способных вознестись на столбе огня в заоблачное безвоздушное пространство.

– Классическая многоступенчатая ракета, – заговорил старейшина, шурша морщинистыми руками по твёрдой желтоватой бумаге. – Для новых стартов инженеры предлагают компоновку с параллельным расположением маршевых ступеней… Так, они надеются, можно будет вывести на орбиту гораздо больший груз…

Склонившись над чертежом, Дангеро испытывал почти любовное сладкое чувство, он буквально осязал глазами формы астраля. Его имя, его герб – над Миром! Его офицеры в тяжёлых скафандрах и кислородных шлемах передают ему «Рады стараться!» вспышками мощнейшего светового телеграфа!.. Разве можно жалеть деньги ради этого?!..

– …единственное, что создаёт некоторые помехи, – журчала речь старейшины, – это усилившийся ветер. Сейчас в Эрендине он достигает пяти баллов… Но пусковой станок прочен, государь, и даже при восьмибалльном ветре старт будет возможен.

– Что говорят метеорологи? – стараясь не показать беспокойства, суховато спросил Дангеро.

– Направление ветра необычно для этого времени года, но порою такое бывает. В целом прогноз погоды благоприятный. К тому ветер в Эрендине – с северо-востока-востока, это поможет астралю. После старта ракета уклоняется по ходу вращения планеты, чтобы выгадать в силе. Народ ничуть не пострадает! – поспешно заверил старейшина. – Выгоревшие маршевые ступени упадут в Малое и Северное море, как обычно.

– Хорошо… Да поможет нам Гром, – выпрямившись, император размашисто осенился.

– Мы будем молиться Матери-Луне. – Старейшина совершил свои ритуальные жесты.

– Полагаю, при успехе… нашего общего предприятия вы продолжите участвовать в проекте, – не вопросительно, а скорее утвердительно сказал Дангеро. Видно было, что возражений и сомнений он слышать не желает.

– Всегда, государь, пока тверда ваша решимость.

– Меня интересует, – Дангеро прошёл к окнам, выходящим на реку, полускрытую липами, – какой отдачи ожидаете вы от проекта. Процент по астральному займу невелик… не выше банковского…

– Деньги не имеют значения, мой государь, – переходя на доверительный полушёпот, старейшина тихо шаркал за ним. – Мы служим самой высшей цели – недостижимой. Лишь недосягаемые цели заслуживают того, чтобы стремиться к ним, лишь тогда можно чего-то достичь… А чтобы знать, чего желать, надо постичь сокровенное…

– Что именно? – резко обернулся к нему Дангеро. Вялые глазки старейшины словно бы налились соком жизни, они горели потаёнными огнями.

– Это великое таинство, – шуршали его отвислые мокрые губы, синюшные от старости. – Его познают в Золотой Лозе лишь те, кто достиг сана «добрый отжиматель». Но мы в нашей преданности государю готовы дать ему это посвящение, поправ свои нерушимые каноны…

– Как это будет выглядеть? – сквозь зубы спросил император.

– Опоясание зелёным фартуком виноградаря, вручение секатора и виноградного ножа – и обет. Шесть молебщиков совершат обряд.

– Хм… я подумаю. – В сомнении Дангеро немного прищурился, изучая маскообразное костлявое лицо лозовика. – Вам сообщат день, когда я вернусь к этой беседе.

– Возможно, в тот день мы готовы будем рассказать о Его Высочестве Цересе, – кланяясь, отступал старейшина. – Наш человек в Эренской провинции посетил его с подарками, но сейчас он нездоров…

– Я выслушаю вас, – с холодком распрощался Дангеро.

«Вот как, они в гостях у сынка-бунтовщика!.. Хотя – как умные люди, они учитывают все возможности. Пусть пока служат мне, в этом лозовики честны».

Гофмаршал ожил, едва государь двинулся к дверям в кабинет. Проводив императора, высокий человек в неяркой ливрее выждал некоторое время, затем исчез в противоположной галерее, там – оглядевшись, – быстро написал карандашиком несколько строк на маленьком листке бумаги и приоткрыл высокое окно, доходившее почти до пола. Садовник в синей блузе вмиг прервал свою однообразную работу, подошёл к окну – смятая бумажка перешла из руки в руку и скрылась под блузой.

– Быстро, – бросил гофмаршал. – Прямо ему.

Вечером, после выпуска газет, набережные Эренды кишели публикой. Дошло до того, что лучшие места у парапетов продавали за полтину. О балконах и окнах береговых домов и говорить нечего – туда народ просто ломился. Залезали и на газовые фонари.

Оттуда, сверху, и крикнул первым кто-то, вооружённый биноклем:

– Идёт! вон она, миноноска!

Рассекая мелкую волну, торпедный корабль по красивой дуге заходил в гавань, из-под форштевня раздувались пенные усы, а зрители ревели: «Да здравствует принц! Ура Морфлоту!»

Захлопали магнием вспышки фотографов – те старались повыгодней запечатлеть «Подарок» на подходе.

Церес, в великолепном мундире капитана 1-го ранга, приветствовал встречавших взмахом руки, затянутой в белую перчатку, другую руку держа на штурвале.

«Вот сейчас и начинать мятеж, – подумалось ему. – Сойти на берег, вспрыгнуть на тумбу и воззвать к народу… А, напрасные мысли!.. Взывать надо к верным войскам, когда всё уже готово, ружья заряжены, а телеграф и воздушные базы захвачены. Исторический жест подобен оперетте: сценарий известен, а посторонним нет хода на сцену…»

Увы, сейчас не время для самовольных жестов.

Кругом охрана из флотских унтеров под командой верного Барсету старлея.

За спиной – сияющие мичманы, приставленные батюшкой.

Остаётся играть роль.

«…и сценарий написан не мной. Хотя я сумел сделать ход в свою пользу».

Сила и мощь оружия вместе с величием царственной фамилии! Такое зрелище запомнится. Это необходимо…

«Толпа выглядит нарядно. Попробуй, угадай по ней – мир или война в империи?.. Здесь давно «тёмные звезды» не падали, иначе бы всё смотрелось иначе. Но кто-нибудь обязательно рухнет в ноги, станет просить денег, места, царского суда… Что ж, таков обычай. Выслушивать мольбы – долг правителя».

– Назначаю вас статс-секретарём при моей персоне, – с улыбкой молвил он белобровому барону. – Примите у адъютанта папку, будете складывать туда прошения.

– Но, Ваше Высочество… – заволновался адъютант.

– Хотите оспорить моё решение? – продолжая улыбаться, принц смерил его взглядом. Словно изучал диковинное насекомое.

– Никак нет, эрцгере!

– Так сдайте папку мичману и займитесь охраной.

«Одного надсмотрщика удалил, приблизив другого. Ну, этот барон-торпедоносец хоть производит впечатление честного малого. А на кого здесь ещё опираться?.. Что за судьба у венценосных особ! на всём материке едва полсотни человек, с кем я могу поговорить на равных, а близких, кому можно довериться – того меньше… И ни одного дружеского лица рядом! целый город чужих и глупцов…»

При виде ликующей толпы Церес вдруг почувствовал себя бесконечно одиноким, будто стоял, возвышаясь, над полем цветов – красивых, ярких, но бездумных и пустых.

«С радостью увидел бы Эриту. Сейчас я извинился бы за все свои намерения… да ничего не пожалел бы, чтобы она составила мне компанию. А там слово за слово – быть может, склонил бы её к мысли о единой империи. Пусть она очень молода – но ведь царевна! В ней обязано быть честолюбие. Стать императрицей – разве не прекрасно?..»

На набережной – губернатор, главный судья, архиепископ и полицмейстер. Явились засвидетельствовать своё нижайшее почтение.

– Для нас это великая честь, эрцгере…

– Надеемся, вам понравилось в Курме.

«Да, насколько может нравиться в тюрьме» – пожимал их руки принц, механически улыбаясь.

Пробились репортёры. Эта братия везде ужом пролезет, чтоб вырвать строчку для своей газеты.

– Впервые береговым округом командует член правящей династии. Какой девиз вы избрали для округа в это тяжёлое время, эрцгере?

– Вперёд, к победе!

– Что вы можете сказать народу западных провинций, Ваше Высочество?

– Враг не пройдёт.

Народу нужны краткие, звонкие лозунги. Фразы длинней трёх слов народ не понимает, поэтому – чем короче, тем лучше.

– Эрцгере, дайте заголовок для завтрашней передовицы!

– Как, у вас не хватает фантазии? – соизволил пошутить принц.

– Хотим крупно отпечатать слова из ваших уст, эрцгере.

– Хорошо. Напишите: «С нами Гром и Молот!»

– Вот истинное слово веры, – осеняясь, восхитился архиепископ. – Послезавтра, в храмин-день, ждём вас к соборной службе – будет молебен о победе государева оружия над дьяволами.

– Встретимся в Курме, владыка. Храм Сестры-Моряны давно не слышал голоса Вашего Высокопреосвященства.

Владыка почтительно подал адрес в обложке из тиснёной синей кожи:

– Благоволите принять, эрцгере. Патент на звание почётного члена синклита епархии…

– Барон, примите.

Белобровый в смущении чуть слышно чертыхался сквозь зубы – адрес не лез в папку адъютанта.

– Привыкайте, барон, – бросил принц через плечо. – Эти обязанности хлопотные…

На полпути к мотокарете охрана таки допустила к Цересу просителей. Сперва их обыскивала полиция – нет ли стилетов, револьверов под платьем? в толпе заговорщикам и сумасшедшим легче подобраться к принцу. Потеряй на миг бдительность – тотчас явятся бомбисты-анархисты.

Набор обычный – голодные женщины с тощим детками, пара инвалидов с костылями, слепая девушка в кресле-коляске, мать какого-то несправедливо осуждённого, с выплаканными до белизны глазами… Принять конверт или сложенный лист, подержать, отдать барону, сказать пару добрых слов, вручить кошелёк.

А вот странная пара – двое дюжих молодцев, одежда слегка в беспорядке после обыска, глаза долу. Оба стоят на коленях, сняв картузы, к ногам не бросаются, один с бумагой в руках. Разбойники, что ли, с повинной пришли?.. Бывает, что такие каются лишь государям, в надежде на высочайшую милость.

«Стоп… – Принц замедлил шаг. – Я их знаю! это… Дорлек, третьего эскадрона подпрапорщик, а второй – ефрейтор Сатти, который в Бургоне по боевой пате стрелял… Я ещё велел его отправить в лазарет как безумного. Они в штатском… дезертировали?»

– Барон, спросите, что им надо.

– Прощения, Ваше Высочество, – поднял Дорлек горящий взгляд. – Будем так стоять, пока решение не скажете…

– Грешники, – рассуждали в толпе, за цепью полицейских. – Мать родную зарезали, а то и хуже.

– Я рассмотрю ваше прошение, – кивнул принц, проходя мимо. Сердце его, с момента высадки сжатое тоской и одиночеством, внезапно обрело надежду.

«Дьяволы небесные!.. Как будто бог меня услышал… Всё-таки есть на свете люди, кому я дорог! Это знак. Если вернулись те, на кого я не рассчитывал – тогда не всё потеряно…»

Последним – это тоже обычай, нерушимый как церковный чин, – почти у мотокареты к принцу пропустили блаженного.

И крупный город, и городишко, и деревня считают своим долгом содержать юродивого, чтобы заботиться о нём и слушать его сбивчивые бредни. Если кого «молния тронула», он сродни ангелам и говорит божественную правду, только не все могут её понять.

Человек без возраста – тощий, постоянно дёргающийся, словно кукла в балагане, востроносый, с жидкой клокастой бородкой, в длинном дырявом сюртуке с чужого плеча и грязной жилетке на голое тело. Босые ноги торчат как палки из рваных панталон, на лохматой голове – замасленная бескозырка.

– Письмо молодому дракону, письмо! – махал он мятой бумагой. – Я скороход, вчера был на небесах, а нынче тут, на помойке обедал! Пишут вам, пишут! Спал у святого гроба Девы-Радуги, – подскочил юрод, зашептал, согнувшись, – а она, добрая наша, мне во сне явилась!.. Запиши, говорит, не то забудешь. Мол, шлю молодому дракону привет и совет – как ему жить. Тут всё верно, от слова до слова! – заорал он, встав на носки и вскинув руку с листком. – Получи и распишись! Я почтарь, матрос морского дна…

– Барон, дайте скороходу за труды. – Церес взял протянутый листок и, сдерживая смех, на ходу вчитался в кривые корявые строки.

В карете насмешливая гримаса ещё оставалась на его лице, но на душу легла тревожная тень.

Письмо гласило:

Храмин-день 6-го зоревика опасен для вас. Укройтесь под сводом, иначе вы встретитесь с роднёй на громовом небе.

Театр блистал.

Хотя войны подкосили благосостояние Эренды, здесь упрямо состязались в роскоши со столицами, даже возвели оперный зал. Вестибюль выложен разноцветным мрамором, парадная лестница с двойным пролётом ведёт к фойе, своды которых покрыты прелестной мозаикой с золотым фоном, и к этажам зала. И не подумаешь, что провинция.

По лестнице, как на параде, дефилировала избранная публика. Фраки, мундиры, надраенные сапоги, кринолины, заманчиво шуршащие своё «фру-фру», пенисто-лёгкие блонды, пушистые боа на обнажённых плечах, шлейфы, дорогие шали из шерсти горных коз, береты в перьях, цветах и самоцветах.

Драгоценности и эполеты сверкали в тёплом свете карбидных ламп, шипящих как змеи. На электричество для «Океана» денег не хватило.

Когда показался принц Церес со свитой из лейб-мичманов, лестница замерла и разразилась аплодисментами.

«Словно это я буду петь первую партию!..– скупо кланяясь, он поспешил миновать парад верноподданных чувств. – Господа, ваши рукоплескания нужны не здесь и не сейчас. Поберегите восторги до моей победы…»

Дочки местных высоких чинов и купцов – их привели на показ, – делали реверансы, предъявляя принцу белизну плеч и декольте, едва прикрытую хлопчатой кисеёй или шёлковым газом.

«Вы очень милы, ан, но у меня другая цель».

– Эрцгере, мы были в столице на спектаклях ан Джани, – негромко поделился тонкий и гибкий, словно шпага, мичман. Раз уж барон Торпеда получил место статс-секретаря – пусть даже в шутку, – то есть смысл добиться должности советника по опереттам. – Видели всё – «Господ и служанку», «Богиню студентов», «Холопку с Куруты»…

– Хм… она выступала с этим репертуаром у красных?

– Там вместо «Холопки…» была «Вейская пленница».

– Ну-ну. Разговоров много, пора лично убедиться – хороша ли птичка певчая.

Лишь в правительственной ложе удалось отгородиться от назойливых приветов и расшаркиваний. У дверей снаружи встала охрана. Адъютанту было велено сесть в угол. Справа и слева – мичманы Шпага и Торпеда, больше других расположенные к принцу.

Рассаживалась по местам публика в партере и амфитеатре, пёстро шевелились люди в ярусах и бельэтаже. В оркестровой яме настраивали и пробовали инструменты. Тонкий мичман нашёптывал:

– Поразительные у неё костюмы. Очень смелые! Говорят, в «Пленнице» она вышла на сцену босиком…

– Что вы говорите!.. – покачивал головой Церес, читая прошение своих жандармов.

Оба прощения просим, как перед Богом. Примем любое наказание. Хоть расстрелять велите, только своей волей. А если жить оставите – возьмите в службу, на любое место. Искупить вину желаем. Нам без Вас, эрцгере, жизнь не в жизнь, впору руки на себя наложить. Не допустите до последнего греха…

– …в прозрачных шальварах и коротенькой жилетке. Фотографов с порога заворачивали – ради нравственности. Красный митрополит осудил спектакль в газете, пригрозил анафемой.

– А эта «Ручейная дева» – каков сюжет? – мельком полюбопытствовал Церес.

– Нарочно для Джани написали, по старинным мифам. – Шпага подал печатную программку, стараясь украдкой заглянуть в письмо. – Как бы из времён, когда побеждал Гром. Молодой граф покоряет язычников, а в тех местах живёт последняя нимфа ручья. Они встречаются на берегу… и начинаются страдания. Граф стоит за истину, дева за свою веру, а сердца их тянутся друг к другу. Впечатляюще!

«Укройтесь под сводом», что бы это могло значить? Для юродивого слишком грамотно написано. Чья-то другая рука… Глупая шутка, от местных студентов?»

– Надеюсь, что архиепископ эту благочестивую пьеску не осудит. – Принц убрал жандармскую мольбу в карман мундира. – Держу пари – граф обратит ручейную красотку, к торжеству веры.

– Ставлю червонец, что бедняжка обратиться в воду со словами нежности, а граф останется безутешен, – предложил барон. – Устроит часовню, чтобы молиться о погибшей душеньке…

– Три червонца против вашего.

– Эрцгере, с такой ставкой трудно тягаться!

– Но согласитесь, я рискую больше. Весь выигрыш, чьим бы он ни был – на цветы для ан Джани.

– Поддерживаю слово барона! – вызвался Шпага. – По рукам, и при свидетелях. Кто собирает ставки?

Принц пренебрежительно скосился:

– А вот, у нас гере адъютант сидит, он в споре не замешан…

Между тем в зале гасили лампы, а рампа загоралась яркими калильными светильниками – служители пускали кислород и водород по трубкам, цилиндры негашёной извести вспыхивали ослепительным сиянием.

– Начинают. – Шпага, истый театрал, достал морской бинокль. Иначе как судить о ножках примы?

– Пока увертюра, смотреть не на что, – посмеиваясь в усики, Церес раскрыл адрес синей кожи, преподнесённый архиепископом.

Между твёрдыми, как пергамент, листами патента, покрытыми каллиграфическими строками, его поджидала узкая записочка, без обращения и подписи, с уже знакомым текстом:

Храмин-день 6-го зоревика опасен для вас. Укройтесь под сводом, иначе вы встретитесь с роднёй на громовом небе.

«Похоже, не студенческая шутка. Тогда что? кто это подложил сюда?..»

В антрактах мнения об оперетте кипели всюду – в фойе, в кулуарах, у буфетов. Здесь же, на столиках между бокалами сидра, строчили первые рецензии: «Скандальный успех!», «Теперь мы знаем, как одевались ручейные девы», «Гром, боренье и любовь», «Голос гнева и страсти из уст ан Трисильян».

Третий мичман – славный офицер, но без музыкального слуха, – твердил своё, залив в глотку очередной бокал:

– Она прелестна – кто спорит? Формы… револьверная пушка калибра три с половиной чети – и та уступит ей по красе форм! Но певческое дарование…

– Гром господень! Нельзя ли сравнивать с чем-нибудь… не металлическим? Это живое, столь трепетное, зовущее и неприкосновенное тело…

– Да вы поэт, дружище! Вас следует звать не Торпедой, а Возвышенным Пером.

– А вас – Пушкой. Что скажете, господа?

– Принято, – улыбался Церес, пивший в обществе своих мичманов.

Пьянящая атмосфера театра, бойкая и чувственная оперетта увлекали его, но два одинаковых письма то и дело возвращали мысли ко дню шестого зоревика.

«Чуть больше недели и… что? Проклятие Грома из Кивиты? Чушь. Правда, патриарх мне смутно намекал о неких тайных силах церкви… обычно это ловкий отравитель или убийца из ордена Серпа, а тайны – для доверчивых и мистиков… Или – кто-то склоняет меня к побегу. Интрига батюшки? Вполне возможно. Ешь меня дьяволы, если поддамся…»

Ему везло с закладом – граф обратил ручейную прелестницу, языческие боги с рёвом отступились от неё, и на заднике сцены расцвела спасительная радуга. Даже архиепископ аплодировал. Пушку с выигрышем бегом послали за цветами, а принц в охотничьем азарте поспешил за кулисы – следом барон со Шпагой несли вазу и фантастической величины букет.

Утомлённая, ещё в гриме, красавица Джани приняла его радушно, но держалась с осторожностью:

– Вы так добры, эрцгере… Я счастлива вашим признанием моего скромного дарования. Право, я не заслужила столь щедрых подарков.

А какая надпись! «Синий принц – Яркой птице». Джани волновалась – это… откровенное предложение. Что дальше? что будет?..

Церес продолжал самым чарующим голосом:

– Ваш талант заслуживает большего. Хотите войти в историю, ан Джани? Первая девица на борту первого в Мире рекордного корабля… Успех «Ручейной девы» должен быть отмечен и прославлен по достоинству. Мотокарета ждёт у подъезда. В Курме состоится пир в вашу честь. Отказа я не приму.

И она снизошла. Под шум оваций и хвалебный хор села в карету, а принц поддерживал её нежную руку.

Он велел водителю притормозить лишь около двоих – они, как поклялись, стояли на коленях в ожидании, тиская в руках картузы.

– Барон, поручаю их вам, как статс-секретарю. Я принимаю этих парней в штат прислуги.

Адъютант было приоткрыл рот, но встретил властный взгляд принца – и смолчал.

Штандарт с Птицей-Грозой бился на мачте «Подарка», ветром развевало юбки Джани, её рука соприкасалась с уверенной рукой принца, корабль нёсся к вечернему острову, и будущее сулило нечто упоительное.

О, судьба актрисы!