Тёмные Звёзды: Дары грома

Эпилог

Империя Фаранге, известная как Чёрная Земля

Не тот был человек шкипер Джакар, чтобы кичиться подвигами.

Другой на его месте заявился бы в Объединённое Западное пароходство: «А дайте-ка мне Синюю ленту за самый быстрый переход от Якатана до Фаранге!» Или прямиком в Императорское географическое общество: «Требую медаль, как шкипер первого винтового судна, перешедшего Пояс Мира».

Но после того как за тобой гнался имперский дирижабль, хвастать рекордами не с руки. Да и пассажиры того-с… лучше про них помалкивать. Иначе пойдёшь за медалью, а окажешься в тюряге или в инквизиции.

Зато по деловой части фаранский колдун оказался человеком слова, хоть и проклятый идолопоклонник. Едва минул день после швартовки в порту с языческим названием Месех-Мун-Амут, сиречь Крепкие Крокодиловы Врата, как принесли под охраной золото в плоском кедровом ящичке, а портовой чиновник (в хлопчатой юбке-обмотке и полосатом воротнике-оплечье, сандалии соломенные, на бритой голове парик, плетенный из золотистого пальмового волокна) объявил через толмача:

– Чужеземец, тебе дозволено взять даром топливо, сколько сможешь погрузить. Государевы механики безвозмездно помогут тебе отладить паровую машину и заменят её попорченные части, если надобно. С тебя не возьмут платы за стоянку. За еду, воду и жриц наслаждения ты и твои люди должны платить наравне со всеми приезжими. Чти порядок, славь поступь Царя-Бога – да живёт он вечно! – и высокий дом царя-блюстителя.

«С колдуном я много сэкономил и в накладе не остался. Пожалуй, задержусь тут… – думал Джакар, оглядывая с борта «Сполоха» причалы и склады Месех-Мун-Амута и поплёвывая в мутную воду, где среди грязной пены плавали корки фруктов и размокшие огрызки. – Прикуплю того-сего, за Поясом перепродам… Пряности и благовония здесь дёшевы».

Заплыл за тридевять морей – не зевай! Тут недалече и Витен – земля варакиян-пустосвятов. Значит, есть шанс «листвой пророка» разжиться. Товар опасный, за него на каторгу ссылают, но… без риска нет наживы!

Вопреки названию земля крокодилов выглядела не чёрной, а белой и зелёной – дома и крепостные стены сияли белизной, как соляные, белыми юбками щеголяли мужчины побогаче, длинными белыми платьями и накидками – их жёны, а пологие болотистые берега зеленели свежими сочными тростниками. Бедность здесь была босая и полунагая – работяги с жёнками часто довольствовались набедренными тряпками, но даже коричневая от загара голытьба носила парики из чернёной кудели, у баб повязанные платками. «Черноголовые» – так обозначил их толмач.

Между взрослыми сновала вовсе голая детвора, будто поджарые щенята цвета терракоты, вопя и тыча пальцами на диковинное заморское судно. Имея ящик золотых монет, похожих на продолговатые банные бирки, Джакар подумывал и этих накупить. Можно выгодно сбыть их вейцам, а тайком и с оглядкой – даже на Великой земле, скажем, красным барам в Куруте.

– Вижу, у вас спокойно, зажиточно, – цедил он, не глядя на толмача-юбочника.

– Боги хранят Чёрную Землю, – отвечал тот убеждённо.

– Войны не слышно?

– Сейчас нет. Мы всегда воюем вовремя. Соберём урожай, и в ваш месяц цветень пойдём в Витен за рабами.

– Хе! если всё так вовремя, как по регламенту, варакияне разбегутся, вас не дожидаясь…

– А куда они денутся? – спесиво скосился толмач. – Их пути известны. Им разумнее выйти нам навстречу без оружия, с дарами и людьми для нас. Кочевые витенцы – пыль под сандалиями нашего войска. У нас есть, чем их смирить…

«Э-э, голоногие, вы картечниц не нюхали и казнозарядных орудий!.. со штыками да гладкостволками куда как храбры, но вот поставят на севере Якатана дирижабельные башни – тут и крах вам. Правда, моей коммерции тоже – всё имперские купцы захапают…»

– Летучих бесов напускаете? или химер восьминогих? – осведомился Джакар непринуждённым тоном.

В тёмных глазах толмача, до того горделивых, мелькнуло опасливое сомнение.

– Царские звери не воюют…

– Понятно. Разведку ведут, стало быть.

– Сие мне неведомо, господин судовладелец. Воеводство – удел светловолосых.

– Не так давно наши жрецы-звездочёты предсказали, – продолжал шкипер чуть небрежно, вспоминая газетные новости, – в Чёрной Земле упал небесный шар. Большое бедствие!.. Как, воеводы справились?

Бедняга-толмач совсем смешался. Осведомлённость варвара-чужеземца сбила его с панталыку. О-о, какова чёрная мудрость заморских жрецов!..

– Наверно, трудно им пришлось против небесных-то гостей… – покусывая мундштук, тянул своё Джакар. – Народишко с обжитых мест разбежался, а куда ему идти, едва шкуру спасшему? Ясно – туда, где есть еда и работа… к примеру, грузчиками в порт. То-то я смотрю – чтоб тюк перетащить, сорок рук тянется, и мелюзга туда же лезет. Чуть не в драку делят, кому нести. А вон, вон, гляди – десятник палкой их разнимает… Лишних тут много, да?

На это толмач мог ответить лишь вздохом.

– Сколько семье надо в день, чтоб прокормиться? – продолжал ввинчиваться шкипер.

– Один деден медью.

– Сходи к ним и скажи – плачу золотой за трёх работящих детишек. Родителям – жратва надолго, градоначальнику – покой, обуза с плеч долой, тебе – двести деденов с каждого золотого.

– Ты… хочешь забрать их в землю, где нет богов? – ужаснулся толмач. – Их не отдадут!

– Значит, двести пятьдесят – и по рукам?..

Пока Джакар осуществлял свои коммерческие планы, Мосех со свитой уже порядком удалился от порта. С людьми и багажом он погрузился на большие речные барки, отборные гребцы налегли на вёсла – и лёгкие плоскодонные суда заскользили по глади вод против течения.

– Благодарение Свирепому и Быстрой, теперь мы в надёжном краю, а не на зыбких волнах океана. – Расположившись под полосчатым бело-синим навесом, на коврах и подушках, разложенных по кипарисовой палубе позади двуногой мачты, Мосех хозяйским взглядом озирал проплывающие мимо берега. – Ларион, нравится ли тебе моя страна?

– Красиво, – в тоске повёл глазами сын Карамо. Из уважения к Мосеху и по причине здешней жары он сменил привычное платье на складчатую белоснежную юбку (почти такую же, только с прихотливой вышивкой разноцветным вейским шёлком по подолу, носил его вельможный старший друг) и пояс, украшенный драгоценными каменьями и эмалью.

Глядя с барки, он видел, что земля – действительно чёрная, жирная, с зеленоватым илистым отливом. Повсюду вдоль реки на заливных полях копошились фигурки пахарей – плуги, запряжённые могучими гиппопотамами, взрезали грунт, щедро удобренный разливом.

Перевалив через экватор, Ларион оказался в мире перевёрнутых сезонов – в южном полушарии была пора урожая, а здесь только-только началась весна, тёплая и дождливая пора.

– Будем проплывать стольный град – узришь красоту вдесятеро большую! Но останавливаться там некогда – надо спешить к стопам Царя-Бога… Тебя, свет моих очей, – Мосех приласкал Лули, возлежавшую слева от него, – я оставлю в храмовой крепости, где ты будешь ждать моего возвращения.

Она прижалась щекой к его ладони.

Путь через океан был утомительным. Выйти из каюты, подышать морской свежестью и размять ноги ей дозволялось лишь ночью, одетой в рубаху до пят, на привязи, под конвоем сильных слуг – Мосех опасался, что она кинется в море. Даже сейчас её удерживали цепь и браслет на щиколотке.

Но с каждой сотней миль мысль покончить с собой увядала и слабла. Жрец обходился с ней нежно и бережно, он пробудил её чувственность, научил быть женщиной – и его наука оказалась сладкой, она утешала уже без глазурных пилюль. Имя и платье Даяны остались далеко за горизонтом, с нею остались лишь разум, тело, цепь на ноге и серебряное кольцо с рубином в носу. Невольно возникла привычка трогать кольцо верхней губой, от чего её рот становился похожим на едва раскрывшийся цветок и как бы выражал готовность к поцелую, что весьма нравилось Мосеху.

Выходя из каюты на палубу барки, она жалась и стремилась укрыться от глаз гребцов, однако Мосех велел ей: «Держись открыто. Так подобает. Ты моя, ты неприкосновенна».

«Есть ли у него другие женщины?.. Вдруг они станут меня притеснять?»

Умащённая благоуханными маслами, одетая в густо завитой чёрный парик из чужих волос, она принимала его ласки и старалась думать о себе как о единственной наложнице.

– Твой брат, – тихо спросила Лули, – тоже останется в крепости?..

Мосех беспечно рассмеялся:

– Боишься его?

– Нет, но…

– Говори правдиво.

– Он бойкий малый, – ответил за неё Ларион, прихватив с серебряного блюда вяленую смокву. – Вроде, нос воротит, но – принюхивается, приглядывается, урчит и лапы потирает… словно муха над вареньем.

– Ты – малый ещё более бойкий, и не тебе обсуждать дела моего брата, – ответил Мосех сердито. – Пока я приручал Лули, ты что делал?.. Поэтому, будь любезен, воздержись от речей о разных лакомствах.

Жемчужина беззвучно хихикнула, прикрыв рот ладошкой, и подмигнула Лариону, пока жрец не видит. Вот уж кому спасибо!.. за привычное общество, которого она вот-вот лишится насовсем, и за то, что отвлекал на себя звероподобного братца Мосеха.

И как отвлекал!.. негодование жреца было слышно даже через стену каюты: «Всё! хватит ваших посиделок!.. давай сюда всю отраву – маковую смолу и… что ещё у тебя есть? Вытряхивай! а потом тебя обыщут!.. Ты должен понимать – он как ребёнок, на любую сладость падок! Если он по твоей милости макоманом станет, я… не знаю, что я с тобой сделаю!»

Обошлось – за борт Лариона не швырнули. Диковинная дружба, связавшая их с чудищем во время полёта над морем, продолжалась. Навещая Лули, молодой имперец с усмешкой рассказывал: «Страшен, конечно, и силён как демон, но по нраву – сама простота!.. Будет подкрадываться – цыкни, топни ножкой, сделай строгое лицо и говори: «Фу! нельзя! плохая собака!» А на ласку он отзывчив. Только током бьётся иногда…»

«Как – током?»

«Слабо, как электрофорная машина. Где Мосех это диво дивное выкопал?.. Но я бы такого заиметь не отказался! Телохранитель на всю жизнь…»

Несмотря на обнадёживающие речи Лариона, при мысли о неимоверном брате жреца у Лули холодело сердце. Что это за мир, где живут такие твари?..

«В точности, как школьный поп учил – на севере царь тьмы, на дальнем севере, на другой стороне Мира, и чем ближе к нему, тем кругом чуднее и ужаснее, пока не перейдёшь порог – оттуда уже нет обратного пути…»

Так вышло – Ларион был последней частицей прежней жизни, которую Лули боялась потерять. Зачем он сошёлся с Мосехом, что их объединяло – оставалось тайной, но ей Ларион молчаливо сочувствовал и старался хоть что-то сделать для неё, во всяком случае – не оставлять её в одиночестве. Ему это удавалось, хотя видно было – его самого что-то гнетёт и гложет, порою заставляет уходить в себя.

После смены наряда оказалось – худоба Лариона обманчива. Раздетый по пояс, он предстал сухим и жилистым, словно цирковой акробат, а в проворстве, пожалуй, превосходил неспешного Мосеха с его налитым силой светло-бронзовым телом.

Лишение вейского зелья шло на пользу Лариону – он злился, но лицо просветлилось, ушли синеватые тени, лежавшие вокруг глаз, губы стали розовей и ярче, даже щёки появились. Совсем недурен собой, особенно хороши кофейные глаза и сдержанная, тонкая улыбка…

– А если брат меня укусит?.. – пролепетала она, взглянув в сторону каюты.

– Не зли его. Брат знает, что дозволено, – веско молвил Мосех. – И вообще, он хранит покой храмовой крепости, ему недосуг отвлекаться на пустые шалости.

Жалобным взором Лули посмотрела поверх Мосеха на Лариона – тот пожал плечами: «Кто знает?.. Это скотина неопределённая!»

– Ларион, передай мне фиников.

– Лули, чему я тебя учил?.. Твой ранг и его ранг различны, он не обязан исполнять твои слова. Повтори-ка это моему слуге.

– Э-э… м-м… Атэ ву тая…

– Успеете ещё наиграться в церемонии, – перегнулся Ларион через жреца, протянув Жемчужине финики. – Давай, пока я поиграю в светского кавалера… хорошо?

У Мосеха внутри что-то гукнуло, как у его брата, если погладить против шерсти. Но он стерпел и смолчал. Каждый из близких был ему по-своему дорог как часть души. Вздорный и нервный бастард. Растерянная невольница, столь трогательная в её безоглядном и страстном доверии. Причудливый и неколебимо верный брат, плоть от плоти. Каждый – своего цвета и огранки, но все – самоцветы его ожерелья.

– …или ты хочешь лишить меня всех удовольствий? – не забыл уесть Ларион.

– Но я предлагал взять в дорогу жрицу наслаждения, какую выберешь!

– Спасибо. Я надену обруч, чтобы объясниться с ней, она упадёт ниц и станет поклоняться мне – «О, двуязычный змий!»

– Разве не прекрасно?

– Но о чём с ней говорить?

– Если тебе нужны разговоры, то вот он я. – Мосех величаво указал на свою широкую грудь. – Вряд ли ты найдёшь в Чёрной Земле собеседника более умудрённого в науках.

– У тебя есть недостаток – ты не женщина…

– Ну, милый друг, на тебя не угодишь!

– Я была бы счастлива, о солнце моих небес, – томно потянулась Лули, распрямляя ноги и вытягивая ступни, – если бы в беседе с Ларионом ты утолил жажду знаний. Я бы слушала вас круглый день и насыщалась впрок, потому что твой брат на слова не богат, а других собеседников взять негде.

Одним быстрым поворотом головы Мосех поймал их пересекавшиеся взгляды, и его ум озарила несбыточная яркая мечта: «Обоих в реку!»

– Опытный толмач будет твоим наставником, чтобы учить языку Чёрной Земли. Он старый евнух, ничем не досадит.

– …и я против слишком лёгких отношений, – проглотив часть слов вместе с вином, Ларион отставил золочёную серебряную чару.

– Разве? а мне казалось, именно поэтому ты здесь и очутился.

Вдруг Лули поняла, что ещё миг – и, если Мосех не соберётся, Ларион чарой раскроит ему лицо.

Однако жрец остался безмятежен, обращаясь к Жемчужине:

– Если ты завидуешь его свободе, то напрасно. Его ждёт встреча куда более серьёзная, чем соседство с моим братом. Он должен узнать кое-что очень важное… если решится. Клянусь пастью Свирепого, – прибавил Мосех, подняв руки в клятвенном жесте, – всё зависит от его смелости. Либо он пойдёт со мной, либо останется с тобой и братом. Вместе вам не будет скучно, я уверен. Но тогда в этой жизни он не сможет войти в чертог, куда ввести его могу лишь я.

Рука Лариона опустила чару, огонь ярости в глазах угас.

– Конечно, мы идём вместе, – молвил он бесцветным голосом.

– Так и должно быть. – Мосех медленно наклонил бритую голову в знак согласия. – Твой отец отдал бы весь остаток жизни, отведённой ему богами, чтобы оказаться там – но выпало тебе. Первому из жителей южного материка.

День, день, день – отмеряли время восходы. Глим, глим, глим – взмахивали вёсла. Сменялись гребцы, и барки плыли, приставая к берегу лишь на короткое время, чтобы пополнить съестные припасы. Всякий раз Мосеха встречали с пышностью, достойной государя – на берегу звенели систры, хором пели юноши и евнухи, ветер доносил в каюту-шатёр дымок сладостных благовоний и шум восторженной толпы. Ларион, Лули и брат на люди не показывались, им было велено сидеть под пологом шатра и помалкивать.

Всё-таки Ларион подглядывал, отслоняя занавесь на входе или стенном проёме. Море народа! впереди жреческая коллегия в белых одеждах – склоняются, подносят дары…

Лули крепилась, чтобы не взвизгнуть, когда осторожное, сдержанное дыхание ноздрей брата овевало её плечо или шею. При своих крупных размерах тот двигался на диво тихо, как кот на охоте. Повернуться, посмотреть на него в этот момент было страшно до оцепенения – достаточно вспомнить свечение хищных глаз, чтобы замереть и потерять речь.

Но когда удавалось краешком, украдкой увидеть лицо брата, Лули сознавала, что он глядит на неё отнюдь не с вожделением, как она опасалась. Скорее, следит – выжидающе и настороженно, – за её малейшими телодвижениями.

Порой они с Ларионом шептались:

– Погладь его. Только не дёргайся, не шевелись резко – спугнёшь.

– Боюсь… – Она искоса разглядывала когти брата. Будто у льва в зоопарке. То втянутся, то высунутся.

– Да пойми ты – это он тебя боится.

– П… почему?

– Откуда мне знать? Может быть, его твоё горе пугает.

– Что ему моё горе?..

– Он чуткий до невероятия. Даже виду не подашь – поймёт, что на душе. Это как запах… только в эфире.

– А он понимает нас?

– Пока я без обруча – нет. Давай, я положу твою руку на его… так он позволит.

– Не хочу.

– Подумай – он надёжный страж, лучше не найдёшь. Пока Мосех далеко, будет беречь тебя.

– Угу. Как пёс – кладовку.

– Хоть так. Зато никто не обидит. Этот рыкнет – любой на сорок мер отскочит.

С уговорами кое-как решилась. Сперва Ларион умасливал брата через обруч: «Ты хороший, хороший», потом убедил сидеть смирно и лишь потом соединил их руки. Брат сопел, мелко потряхивал ушами, сжимался в напряжённом недоверии. Под грубоватой тёплой кожей его туго шевелились мышцы. Ладонь Лули покалывали невидимые иголки тока.

– Он что-то сказал?

– Что ты всё ещё больная.

– Неправда.

– Ему видней. Он же дух.

– Для духа в нём слишком много мяса.

– Тем не менее, летает он быстрее дирижабля.

Лули пришло в голову, что она гладит чёрта. Правда, брат перестал напружинивать мышцы и смотрел уже спокойней, изредка облизываясь розоватым языком. Дух?.. духи – это церковное… сказочное… а он здесь. Но ведь летает! и без крыльев.

– Заметно быстрее?

– По-моему, вдвое. Его только пуля догонит.

– Ты маком боль ему унять хотел?.. – изучала Лули рубец на плече брата. Вот уж правда – зажило как на собаке.

– Примерно так.

– От боли смолу жуют или в спирту настаивают, а не курят.

– Не учи учёного. И хватит про зелье, слышать не могу.

– С кем ты здесь должен встретиться? – плавно ушла Лули от больной темы.

– С богом. Или с царём… С тем, кого зовут царь-бог. Я считал – он действительно правитель, как император, но… если Мосех верно говорит, его мало кто видел. – Ларион встряхнулся. – Должно быть, я ума лишился, вызвавшись идти к нему!.. что может сказать мне какой-то фаранец, будь он хоть трижды колдун?!..

– Тогда зачем ходить на поклон?.. – проговорила Лули, водя пальцами по волосатой руке брата. Тот внимательно держал уши торчком. Так самый младший в семье слушает речи старших.

– Мне больше некого спросить, а дело таково, что… это семейное. Нет, в самом деле бред – ждать помощи неизвестно от кого, хотя даже Мосех бессилен, а ведь он может читать в сердцах… Разве самому в себя заглянуть, если ответ – во мне? сесть напротив железного зеркала…

– Была скандальная история?.. ты от суда скрываешься? – Лули живо припомнила разные дела в Делинге, о которых шумели сплетники и пресса – сын промотал сто тысяч златок на кутежи с певичками! взломал отцовский сейф! подделал подпись на векселе! найден без памяти, не ведает, куда дел деньги!.. Да мало ли как можно обдурить молодчика, подверженного маковому зелью. Вспоминай потом, кому ты что подписал в дымной курильне, сам не свой… Тут только к вещуну, чтоб в сердце заглянул. К уголовному делу его слова не подошьёшь, а ниточку найти можно, чтоб выпутаться.

– Слушай… – Ларион заговорил с решимостью, близкой к отчаянию, в которой Лули послышалось жестокое: «Всё равно ты назад не вернёшься и никому не расскажешь».

– …мой отец поздно женился. Мол, давно пора иметь семейный очаг, законного наследника… Но, нагулявшись смолоду, позже мужчина теряет нюх. Ему грезится, что он – прежний, и всё это – истинная любовь, как раньше, когда-то. Взял молоденькую и очаровательную, мою ровесницу. Через месяц после их свадьбы я обольстил её. Он застал нас и чуть не убил меня. С тех пор я бегу, бегу… и не могу остановиться. А?.. что ты так смотришь? Тоже скажешь – подлец?..

– Ты отомстить хотел… – Лули отвела глаза, избегая встречи с его злым взглядом.

– Доказать!.. показать, что он выбрал глупую курицу, недостойную быть супругой кавалера! а мою мать – бросил и забыл, словно её больше нет!

– И девушке ты всю жизнь сломал, – уже совсем глухо продолжала она. – Ну, глупая… Она ещё жизни не знала, ты этим воспользовался, а теперь из-за тебя она с клеймом разведённой… Гадко так поступать.

«И я, как она… даже хуже – сама навязалась в наложницы… Но кто же знал?.. За что мне такая судьба?!»

Досада на свою роковую игривую глупость захлестнула её, выступила слезами в глазах.

Если Ларион надеялся на сострадание, впервые развязав язык о личной тайне, то сильно просчитался. Не успел он, обескураженный, ощетиниться в обиде на ответ Жемчужины, как она – прямо античная фурия! – с исступлённым стоном схватила золочёную серебряную чару и замахнулась, явно метясь треснуть его по лбу…

…но попала в мягко подставленную лапу брата, как в ловушку. Не зря тот следил и принюхивался. Вытянутый палец второй, свободной лапы он прижал к своему лицу между влажными ноздрями, издав предупреждающее шипение:

– Куш-ш-ш-ш… Старший брат велел тихо.

Снаружи тянули многоголосое славословие в честь богини-кошки, богини-мышки – и сколько там ещё было фаранских богов. Лули плакала навзрыд, бессильно припав к широкому торсу брата, а над плечами его затлели взволнованные коронные разряды – от их призрачного трепета в шатре словно стало темней. На Лариона брат поглядывал неодобрительно:

– Она больная.

– Вижу, – фыркнул тот, за небрежностью скрывая стыд.

– Тогда зачем дразнишь?

– Да… зря я всё выложил. Легче не стало. Такое надо носить в себе.

– Я видел, – сказал брат, когда всхлипы Жемчужины утихли.

– Что?..

– Царя-Бога. Там, выше по реке.

– Ты-ы?.. Как ты попал к нему?

– Старший брат привёл. Я кланялся. Огонь жёг мне лицо.

– Кто он?

– Он – огонь. Ты увидишь.

Вёсла поднимались и опускались в такт ударам деревянной колотушки по барабану, воды реки с мирным журчанием скользили вдоль бортов, барки плыли на север. Впереди на горизонте вставали серо-ржавые горы, между которыми – громадная расщелина Царские Врата, ведущая к заповедным долинам, вход в которые стерегут отборные войска и древний ужас.

Понемногу у Жемчужины отлегло от сердца, и она вернула Лариону своё благорасположение. Хотя в их отношениях что-то надломилось, он оставался для неё тем, кем был – последним человеком из цивилизованного мира, которого её суждено видеть.

Потом… она будет записана под именем Лули в святилище Свирепого, как собственность сиятельного мужа храма. Мосех научил её рисовать знаки собственного имени и ранга – Лули Хемит Вар Хеменет ир-Синди а-Махет, – и обещал выколоть их у неё на пояснице. Танцевать, музицировать, изящно плавать – эти искусства предстоит освоить, чтобы радовать взор и слух господина. О прочем забыть. Брат присмотрит.

Дьяволы небесные, и это жизнь для дочери купца второй гильдии!.. ни одной родной души рядом, ни книжки, ни церкви, ни своего языка! Как нарочно, все газеты, принесённые в посольство Ларионом, там и остались – по велению Мосеха.

Поэтому прощаться с Ларионом жутко не хотелось. Но пришлось. Едва выпала минутка напоследок побеседовать наедине.

– Я советовал Мосеху оставить тебя в Сарцине.

– Перестань!.. Что случилось, то случилось. Ты можешь обещать мне кое-что?..

– Говори.

– Если будешь опять на Великой земле, то передай в Сарцину – я есть, я жива. Даяна гау Харбен – запомнил?

– Да.

– …и объясни, где меня держат. Может быть…

На том и расстались. Кроме имени, в памяти Лариона сохранилась тонкая, печальная фигура под покрывалом и рядом – высокий тёмный человекоподобный силуэт брата.

«Может быть!.. Мне осталось переплыть полмира».

Дальше путь на север пролегал по суше. Изгибаясь, жёлтая каменная дорога шла между отвесных кроваво-рыжих скальных стен, похожих на бесконечный крепостной захаб тех давних времён, когда сражались без артиллерии. В глубине горного жёлоба лежала немая полупрозрачная тень, а поверху, на его краях, то и дело возникали воины с копьями, в развевающихся плащах-накидках – будто стервятники, следящие, когда падёт конь или сляжет всадник, чтобы спуститься и попировать.

Когда-то, в незапамятную эру, бурная река проточила в плоскогорье этот каньон, но воды иссякли – осталась длинная извилистая прорезь в камне, ставшая царской дорогой. Подъём в пути был почти незаметен, но когда выехали из тесноты каньона, Ларион увидел, что их маленький караван поднялся мер на пятьсот – с высоты открылся простор слабо волнистого бурого и желто-серого каменного моря, изрезанного долинами, терявшегося в жаркой дымке у горизонта. Только полоса из плит песчаника впереди – ни сторожевых постов, ни колодцев, вообще ни единого строения. Дыхание весны словно не коснулось этих унылых мест – трава еле пробивалась меж камнями, в долинках едва зеленели кривые тощие кусты.

– Предки нынешних черноголовых, – указал вперёд Мосех, придержав коня, – выложили эту дорогу для царя. Отсюда до его дворца нет пищи и воды. Пеший и незваный здесь не пройдут, а если пройдут… – Жрец недобро усмехнулся. – …то обратная дорога им не суждена. Поспешим! мы сможем вновь наполнить бурдюки лишь на царском дворе.

По мере того, как они удалялись от выхода из каньона, на горизонте понемногу вырастала из дымки тень чёрной конической горы, схожей с муравейником. Стучали подковы, отмеряя плиты под копытами, но марево вокруг горы не рассеивалось – коническая вершина оставалась окутанной сизой пеленой. Так казалось, пока Ларион не понял, что дым сочиться прямо из склонов горы, словно она – вулканическая.

– Опасная горка!.. Не хотел бы я жить у её подножия – в любой день может лавой спалить…

– Это не гора. Это дворец.

Чем ближе они подъезжали, тем сильней Лариона терзали сомнения. Все фаранские дворцы, которые он видел с реки, выглядели совершено иначе – белостенные и плосковерхие, с множеством колонн. Резиденция царя-бога походила скорей на пирамидальные гробницы, высившиеся в стороне от городов. Сложенная из черно-бурого камня, она курилась восходящими дымами, а когда село солнце, на склонах дворца стали заметны багровые огоньки, будто десятки пламенных неусыпных глаз.

И вышина её… Подъехав к первому посту у дворцовой стены, он мог смотреть на вершину конуса, лишь вскинув голову.

«Могут ли люди построить такую громаду?..»

Не один он испытывал нарастающий страх – люди из эскорта Мосеха тоже примолкли, разговаривали между собой редко, коротко и шёпотом, как-то сутулились и выглядели подавленными. В ночной тьме, под звёздами, кавалькада втянулась в ворота – стражи-привратники пропустили приехавших молча. В шлемах-колпаках и длинных накидках, с закрытыми лицами, они смотрелись зловеще, а их оружие – копья, имевшие кроме наконечника серповидное лезвие, – напомнило Лариону старые поверья.

«Вылитые могильные духи с крюками… Гром небесный, куда я заехал?.. Прямиком на север, во мрак, на другую сторону Мира – осталось перейти порог, и нет обратного пути…»

– Устал? – Мосех спешился. – Отдыхать некогда. Бог не любит ждать. Испей воды – и отправимся к нему.

– Но час поздний… Уместно ли тревожить вашего правителя, когда пора ко сну?..

– Он никогда не спит.

В тусклых неверных отсветах багровых глаз-огней они вдвоём торопливо шли к дворцовому порталу, подобному пасти чудовища. Никто не отправился вслед за ними, словно перед порталом проходила незримая черта, за которую нельзя ступать незваным. Рука Мосеха сжимала свёрток с частями ключа, в другой – сумка, данная ему безмолвным стражем.

Коридор-тоннель тянулся и тянулся, под его высокими чёрными сводами в полусотне мер одна от другой тлели лампы-капли, излучавшие вялый голубоватый бестеневой свет. Промежутки между лампами спутники проходили в почти полной темноте, от чего Лариону становилось совсем не по себе и временами хотелось повернуть, броситься назад. Но и под лампами было не лучше – в их бесплотном сиянии даже здоровая кожа Мосеха казалась неживой, холодно-серой. Улыбка на его лице была неуместна, будто улыбка мертвеца.

– Уже рядом. Чертог близок. Остановись-ка… Ты должен надеть вот это. – Он достал из сумки белую рубаху с рукавами и деревянную маску на всё лицо. Или не деревянную?.. пористый материал маски напоминал пробку или пемзу. В прорези глаз вставлены слюдяные пластинки, прорези ноздрей обращены вниз, словно носящий маску должен быть защищен от ветра в лицо.

– Теперь ты готов. Отступать поздно. У тебя есть право на один вопрос царю – не раньше, чем он обратиться к тебе.

Ободряюще тронув Лариона за плечо, Мосех обратился к стене, перед которой они стояли:

– О, Владыка Неба, повелитель мой, мы пришли с дарами, чтобы сложить их к стопам твоим!

Стена дрогнула и расступилась – половины её начали уходить в стороны, открывая ярко освещённый зал со сводом-куполом и ступенчатым возвышением посередине.

Но освещали зал не лампы.

Свет шёл от гигантского человека, стоявшего на возвышении.

Сквозь слюдяные очки маски этот великан представлялся Лариону отлитым из железа. Всё тело его покрывала вязь раскалённого узора, мерцавшая огненными переливами, словно внутри тела, как в фонаре, пылало неугасимое пламя, но мало того – еле видимая огневая аура окутывала тело на три меры от него, как колеблющийся кокон. Со стороны великана веяло жаром. Ларион почувствовал, что ноги подкашиваются, воздуха не хватает, а рот пересох.

– Ближе, – громом раскатился по залу медленный голос гиганта.

Мосеху пришлось вести Лариона за локоть, к клубящемуся средоточию огня.

«Вот оно и пламя царя тьмы, что грехи выжигает, – мелькали мысли, словно мотыльки перед тем, как сгореть на палящем язычке свечи. – Чистое вознесётся, нечистое в угли осыплется… гореть, пока белым пеплом не станет… Я виновен… простите меня – отец, Даяна…»

– Дай, – прогремело совсем рядом.

Сквозь муть в глазах Ларион видел, как Мосех протянул гиганту куски звёздного металла – великан не взял, а притянул их, они вылетели из ладони жреца и порхнули к железной длани, как к магниту. В руках гиганта секторы кольца с гравировками черепа и рыбы вмиг срослись, ало вспыхнув на стыке, а в следующую секунду великан приставил к ним третий сектор – алый блеск, и он уже держал кольцо с выемками по наружному краю, сложенное на три четверти.

– Три власти – мои! – загрохотал голос, и дрожь прошла по полу. Затем аура огня чуть померкла, фигура гиганта стала яснее различима, а голос его зазвучал тише: – Мосех, какой награды ты хочешь?

– Повелитель мой, – склонился жрец, – твоих щедрот рабу не счесть, я наделён ими сполна. Если пожелаешь, дашь то, что соблаговолишь, по бесконечной милости твоей.

– Будет дано, – ответил бог тьмы и огня. – Что за вещун с тобой?

– Ларион Кар его имя. Он своим самоотверженным старанием вырвал обе принесённых тебе части из рук наших соперников по поиску. Я свидетельствую о нём – сей смертный не жалел жизни, чтобы служить тебе.

Медные глаза уставилась на Лариона, взгляд их почти осязаемо давил, но вместе с тем он нёс тепло, как огонь печи в морозный день. Жар, исходивший от гиганта, больше не мучил.

– Говори.

– Я хочу знать… – начал Ларион, но осипший внезапно голос изменил ему. Он болезненно ощутил себя мелким и жалким перед лицом воплощённой мощи, но собрался с духом и громко выпалил:

– …имя моей матери!

Воцарилось молчание, нарушаемое только едва слышным шелестом пламенной ауры. Гигант поднял десницу ладонью к Лариону – из неё лучом изошёл свет, плотный как ветер, а сквозь сияние выбросились нити огня, будто спицы. Боясь опустить лицо, Ларион испытывал слабые уколы, перебегавшие по груди, потом по щекам, по лбу… Нити проходили сквозь него, не встречая преграды.

Потом рука плавно опустилась.

– Имя скажет твоя сестра.

«Сестра?.. разве у меня есть..»

– Повелитель… – запинаясь, он всё-таки дерзнул продолжить, – как найти эту сестру?

Мосех зашипел под маской:

– Ты уже спросил!.. Берегись божьего гнева!..

Однако великан остался спокоен:

– Ты найдёшь. Она скажет. Но имя принесёт боль.

– Пусть. Я готов увидеть мать, обнять – и умереть.

– Ступайте.

За порогом зала Ларион понял, что опустошён и обессилен. Ему пришлось опереться о стену, чтобы не сползти на пол. Звенящее чувство, разлившееся по телу в присутствии гиганта, постепенно уходило из него, как озноб покидает человека после приступа лихорадки – осталась одна слабость. Раздражённая речь Мосеха еле пробивалась к его сознанию:

– Я же сказал – один вопрос! только один! С чего ты вздумал у бога выпытывать разные мелочи?!

– Не кипятись. Всё кончено. Теперь у меня есть нить, по которой я пойду к матери. Если сестра существует, то она там, на Великой земле.

– Зря торопишься. Раньше, чем через три месяца, я обратно не отправлюсь.

– Это твои заботы – когда и куда. Я возвращаюсь немедленно.

– Ты забыл, что здесь я – глашатай воли Царя-Бога и плеть его десницы. Рискнёшь пререкаться со мной?

Ларион слабо рассмеялся со смелостью обречённого, которому нечего терять:

– Тебе нужен верный человек? или лукавый раб?..

Нахмурившись, Мосех свёл золотистые брови.

– Ну… будь по-твоему. Но пароход уже наверняка отчалил, дорога на паруснике займёт много дней.

– Что значит время, если есть цель?.. Я доберусь во что бы то ни стало.

Слава Грому, ноги всё же несли Лариона. Из дворцового портала он вышел без поддержки и с восторгом поднял глаза к звёздному небу. Чужие созвездия, ни одного знакомого!.. Бедная Лули, даже лицезрением небес она здесь не утешится!..

«Отец был прав, – открылось ему под небом ясно и прозрачно, как боговдохновенная истина свыше. – Есть архангелы, я стоял перед одним из них… я видел чудо в его руках. Но если это тот, проклятый, которого мы оплёвываем в храмах – значит, я служу царю тьмы?.. тогда почему он предостерёг меня от зла, заключенного в имени матери? Какое зло в ней может быть?.. Нет, я слишком устал, чтобы думать. И всё же… владыка тьмы не мог так поступить. Кто же он тогда?..»

– Ужин и ложа для сна готовы, сиятельный муж храма, – поклонился Мосеху безликий служитель, выскользнувший со стороны.

– Идём, Ларион. Сегодня ты вынес тягот больше, чем любой человек на свете, – помнил его жрец за собой.

– Сейчас… ещё немного. – Ларион не мог оторваться от красы ярких звёзд, рассеянных по чёрно-синему бархату неба.

Подул ветерок, охлаждая его разгорячённое лицо и возвращая к реальности Мира.

«Ветер… что ты делал там, на другой стороне планеты?..»

Ответ пришёл сразу – изнутри, не извне.

Пока они плыли, далеко за кормой «Сполоха» был ураган.

Ураган, порождённый силами ключа.

Конец ТРЕТЬЕГО сезона