Тайная каста Ассенизаторов

Глава 12

— "Окруженные тьмою и имея помраченное зрение, мы, по воле Его, прозрели и отогнали облегавший нас туман", — появляется в длинной рясе человек. Он держит крест, глаза лихорадоч6но горят, следом выдвигаются отряд монахов, они держат грубую сеть с вплетёнными в неё острыми крючками. Одеяния странные, словно с картин средневековья. Их речь странная, незнакомая, но я понимаю её, и, кажется, могу говорить на их языке.

— Кто вы? — выдыхаю в потрясении.

— Обличием вы люди, но содержанием змеи, искусители рода человеческого. Вы, змеи, прокляты, и обречены, ползать на животе и питаться прахом.

— Позвольте, какие змеи, зачем ползать на животе? — волосы у меня давно стоят дыбом, ужас леденит кровь. Не могу понять, что происходит, какие-то монахи, странные изречения.

— Мы, дети Адама, согрешившего по хитрости твоей, познавшие, против воли своей, добро и зло, изгнанные из-за этого из сада Едемского и должны теперь возделывать землю, из которой мы взяты. И закрыта нам дорога к дереву жизни, охраняет сей путь Херувим с пламенным мечом. Но если изведём всех змеев, отбросит Херувим меч свой и примет нас Бог-Отец в свои объятия.

— Вы бредите? — осторожно спрашиваю я, загораживая телом посеревшую от ужаса Катю.

— Мы перережем вам жилы на ногах и будете ползать на животе, как того требует наш Бог.

— Катя, это полоумные монахи, мы попали в ловушку, беги к лестнице!

— Отец Климент, они хотят бежать! — взвизгнул один из монахов.

— Кидайте сеть!

Нас сбивают с ног, долговязый монах наотмашь бьёт в лицо девушку, брызгает алая кровь, Катя шипит действительно как змея, и тут я вижу в её руках чёрный камень.

— Катюша, не смей! — выкрикиваю я, но она уже окунает его в свою кровь. Метаморфозы происходят стремительно, тело извивается, растёт, появляются лапы с серповидными когтями, медью вспыхивает чешуя — сеть рвётся.

Монахи орут в ужасе, но меня не отпускают, волокут за дверь и закрывают. Страшный удар сотрясает её до основания, затем ещё с сотню таких же диких ударов. Катя невероятно рассерженна, но дверь выдерживает чудовищный натиск, затем и вовсе исчезает, остаётся лишь синее пятно на месте сапфира.

— Ничего и до тебя доберёмся! — быстро крестится Климент, — вяжите крепче его, братья.

Лежу на деревянной колоде, из многочисленных ран течёт кровь. Только бы не попала на драконий камень, молю я.

Помещение, в котором лежу, поражает своим аскетизмом и мрачностью. Ничего лишнего: факел в стене, грубо сложенный камин, цепи на стенах, необъятный стол, с разложенными на нём зловещими инструментами. С противоположной стороны виднеется другая дверь, из потемневшего дуба.

Климент подходит совсем близко, крестит воздух, наверное, считает, что этим закрывает мне путь к перевоплощению. Не знает, стоит только мне слегка повернуться, и кровь омоет камень. Это желание возникает с новой силой, но вспоминаю слова Дарьюшки:- "…не пои его кровью, иначе из него высвободится лишь та часть, что имеет звериное начало…". До жути не хочу быть зверем, поэтому, безропотно, как овца, взираю на фанатика.

— Послушай, святой отец, мы же цивилизованные люди, не бери грех на душу, — пытаюсь вразумить его.

— Не искушай, змей, не будет греха больше, чем тот, что получили вместе с твоим плодом.

— Неужели вы верите в эти фантазии? — но знаю, мои вопросы не повлияют на его мнение.

— Это не фантазии, это сказание из Книги Божьей.

— А вы не думаете, что вами может заняться милиция. Смотрите, ваше преступление на "вышку" потянет, — пытаюсь угрожать я.

— Странные слова говоришь, наверное, это твоя чёрная магия, но в этих стенах действенно лишь святое слово.

— Святой отец! — вбегает запыхавшийся монах, по бледному лицу катятся крупные капли пота. Он до крайности возбуждён и испуган.

— Да, сын мой? — Климент обращает на него взор полный сострадания и доброты.

— Докладывают, скоро, на военных судах, прибудет Луций Квиет, по личному приказу императора Траяна. Боюсь, он проведал о нашем тайном храме.

— Какой Траян? — дёрнулся я. Смысл происходящего начинает доходить до сознания.

— Солдафон, еретик, идолопоклонник. Но, на помощь его не надейся, мы успеем перерезать тебе жилы и выдернуть чёрное сердце из груди, — обращает на меня страшный взор.

— Это неизвестно ещё, у кого оно чернее, — от злости начинаю дерзить. В то же время, от безысходности пересыхает во рту и появляется дикое желание подставить под кровь драконий камень. Смысл происходящего мне понятен, я угодил во временную ловушку, сейчас, где-то, сотый год от Рождества Христова. Рядом со мной, папа Римский Климент, сосланный игемоном в Инкерманские каменоломни крошить камни.

— Луций Квиет, — взгляд Климента тускнеет, затем разгорается, ненависть кривит губы, — сколько горя ты приносишь еврейскому народу. Да, чтоб тебя арестовали собственные солдаты и публично осудили в Риме! Чтоб всем было ясно, нас нельзя заставить поклоняться языческим изображениям и оказывать им божественные почести. Мы служим одному лишь единому всемогущему Богу, Творцу неба и земли! — пророчески вскидывает палец.

— Всё же вы совершаете ошибку, отец Кивет, я ведь, крещён, — пытаюсь вразумить его.

Он даже отпрянул в изумлении:- Крещённый змей?

— Не змей, я человек! — выкрикиваю ему в лицо.

— Ты хитрая тварь, но ошибке не позволю свершиться, я не отведаю твоего "плода", змей-искуситель.

— Ну, какой же ты тупой! — раздражение перехлёстывает через край. — Если вы хотите знать, я в любой момент могу освободиться!

— Если до сих пор лежишь распятым на колоде, значит, не можешь, — усмехается он, но, в глазах появляется тревога. — Брат Раббан, приступайте! — звучат зловещие слова.

Кивет отступает к двери, исчезает за ней вместе с боевым отрядом монахов. На смену им выходят два монаха. Один высокий, плотный, лицо словно вырублено из песчаника, глаза печальные, губы шепчут молитву, наверное, он и есть, брат Раббан, вслед за ним втискивается небольшой, полный человек, мокрый от пота. Его руки явственно трясутся, он смертельно напуган.

— Это вы зачем ко мне идёте? — извиваюсь на колоде как червяк на крючке.

— Брат Датан, возьми нож, — Раббан крестит воздух. — Посмотри, как его корчит от крёстного знамения. Ты не бойся его, за нами Бог.

— Какой нож брать? — трясется толстый монах.

— Любой, но острый.

Звякает железо. Меня обдаёт ужасом.

— Вот этот, вроде острый, — смиренно произносит брат Датан.

— Перекрести лезвие, — легче резать будет, — советует брат Раббан.

— Да, что же вы творите! — взревел я.

— Я боюсь! — взвизгивает Датан.

— А ты сухожилия на ногах подрежь.

Вспыхнула боль, пытаюсь поджать ноги, но верёвки держат крепко.

— Не режется. Пилю, пилю, — нотки в голосе плаксивые, словно у маленького ребёнка.

— Смотри, нехристь, как надо, — Раббан цепко обхватывает ноги, резануло дикой болью, мозг туманит наползающая красная пелена. Где-то, краем сознания, улавливаю скрежет открывающейся двери, характерно звенят доспехи и скрип, подбитых гвоздями, подошв.

— Что за человека вы пытаете? — раздаётся грозный окрик.

— Это не человек, это змей, — скулит Датан.

— Глупости! Развяжите его!

— Но отец Климент…

— Он сослан сюда в каменоломнях, работать, а не заниматься чародейством, — резко перебивает Раббана мой избавитель.

Открываю глаза, на меня внимательно смотрит высокий человек. Живот прикрыт сверкающими пластинами, с обозначенным рельефом мышц, на широком, с золотыми бляшками, поясе с левой стороны — короткий меч, рукоять которого украшена драгоценными камнями, на плечи наброшена пурпурная шерстяная туника, на голове стальной шлем с красным гребнем. За его спиной стоят в тяжёлых доспехах солдаты, шлемы железные, с козырьками спереди и сзади, изогнутые щиты, острые дротики и на широких ремнях, справа — короткие мечи, все в холщёвых туниках, лица суровые, обветренные и высокомерные.

— Вы, Луций Квиет? — я готов броситься ему в объятия.

— Знаешь меня? — он склоняется, беспощадно впивается взглядом.

— Да, — говорю чистую правду.

— Говорят ты змей?

— Ерунда. Пусть ещё скажут, что я дракон, — я позволяю себе шутить, хотя моя судьба висит на волоске.

— А кто ты на самом деле? Твоё одеяние странно.

— Странник, — осторожно говорю я.

— Мало на него похож, — откровенно усмехается Луций Квиет, больше похож на варвара, — но не мне решать твою судьбу, лично император наказал прибыть сюда для твоего спасения.

— Откуда он узнал? — невероятно удивлюсь я.

— Он знает всё.

Верёвки падают вниз, сажусь на край колоды, нестерпимо болят пятки, но пальцы двигаются, значит, жилы перерезать не успели.

— Этих в кандалы! — брезгливо глянул на застывших в ужасе монахов.

— На всё воля Божья! — истово крестится брат Раббан, а Датан визжит как свинья, которую обещают пустить на сало.

Их связывают, грубо волокут за дверь. Мне неожиданно становится их жалко. Они же, обычные слуги, выполняющие свою, верно не слишком чистую, но работу, и верят, что делают праведное дело. А вдруг, они действительно правы? Вспыхивает в голове мысль. Чушь! Не им решать судьбы людей и… драконов.

— Куда вы меня поведёте? — недоверчиво смотрю на Луция Квиета.

— Для тебя открыты все дороги, странник. Приказ был освободить тебя, но не пленить, — внимательно рассматривает меня.

— Спасибо тебе, полководец, — спрыгиваю на пол и вскрикиваю от боли, но удерживаюсь на ногах. Мне хочется быть признательным этому необычному человеку, смотрю ему в глаза.

— Ты хочешь мне, что-то сказать? — прищуривает он глаза.

— Да. Хотя, вряд ли это, что-то изменит, бойся Публия Элия Адриана.

— Зачем мне его бояться? — искренне удивляется Луций Квиет.

— Он станет следующим императором.

— Ты ясновидящий? — вздрагивает полководец.

— Знающий.

— Может, действительно тебя нужно было убить?

Прошибает озноб, никак не мог предположить такого поворота событий.

— Иди своей дорогой, странник, не искушай судьбу, — нечто вроде страха мелькает в стальном взоре.

Безусловно, сейчас не стоит больше задавать ему вопросы, но на меня наваливается чувство вину, а вдруг из-за меня пострадаёт папа Римский Климент, мне б не хотелось жить с таким грузом.

— Луций Квиет!

Он оборачивается в великом удивлении.

— Не вешайте котву на шею Клименту, не топите его в море. Не стоит брать грех на душу.

— Он не щенок, чтоб его топить, пускай камни крошит. Хотя, за то, что он уничтожил столько наших святынь, надругался над нашими богами, он достоин смерти.

Они поспешно вышли. Я остался один. Куда идти? Смутно догадываюсь, всмотрюсь в синее пятно, окажусь рядом с Катей. В то же время, хочется поглядеть, на сей мир, о котором дошли лишь легенды и предания. Не могу подавить искушение, Поспешно рву свой шарф, перебинтовываю ноги, кряхтя, постанывая от боли, прусь в открытую дверь.

Иду по свежее вырубленному коридору, под ногами каменная щепа и пыль, над пятками жжет огнём. Ещё мгновенье и жилы б точно перерезали, мясники, хреновы!

Протискиваюсь в узкую щель в скале, и Солнце едва не слепит, жмурюсь и сразу широко открываю глаза. Совсем иной мир! Знал, он должен отличаться, но, чтоб так! Во-первых, даже следа Пещерного монастыря нет. Первозданные скалы без лестниц, выбитых балконов, во-вторых, много зелени. Огромные деревья стоят у подножья скал. Между ними видна дорога, по ней волокут тележки с добытым камнем. Надсмотрщики, с короткими мечами на поясах, лениво понукают рабами, изредка слышится свист хлыста. Чёрная речка полноводна и судоходна. У причала, сложенного из брёвен, застыл военный корабль, парус свёрнут и привязан к рее. Рядом, в непосредственной близости, бросили якоря ещё пять судов.

Луций Квиет, в окружении солдат, всходит на палубу, моментально поднимаются вёсла, взлетает вымпел, длинными шестами корабль отпихивается от причала, вёсла дружно врезаются в воду и, под барабанный бой, он стремительно набирает ход. Три из пяти судна, устремляются следом, два других, направляются к причалу.

Долго провожаю взглядом исчезающие в излучине реки суда, на одном из них римский полководец, мне кажется, он, так же, наблюдает за мной.

На меня многие обращают внимание, но не подходят, видно есть приказание на мой счёт, иначе, в такой форме, что на мне, точно пополнил бы армию рабов работающих в каменоломнях.

Достаточно жарко, шинель расстегнул, ковыляю по тропе наверх. Мне хочется посмотреть, есть ли там башни, словно зуд какой. Мимо проходит отряд легковооруженных легионеров, в блестящих шлемах, в белых туниках, каждый опоясан широким ремнём, у всех короткие мечи висят справа и лишь у одного — слева, да и одет тот побогаче, на поясе вместо бронзовых накладок — серебряные. За спинами у легионеров луки. Увидев меня, солдаты смеются, обзывают варваром. Ещё бы, я в брюках, а по их разумению только скоты носят штаны.

Тот, что с серебряными накладками на поясе, не удерживается, бьёт тупым концом копья в спину, под общий хохот падаю на живот и на свою беду, вижу ноги обидчика в грубых калигах. Мгновенно срабатывают рефлексы, дёргаю ногу на себя, перекатом подсекаю другую, пока тот заваливается, приподнимаюсь на одно колено, другим коленом отбиваю изогнутый щит и с силой наношу удар в живот, выбиваю из рук копьё, выдёргиваю его меч, отпрыгиваю в сторону и с ужасом думаю, что я натворил.

Солдаты моментально рассыпаются в разные стороны, выхватывают мечи, мгновение и набросятся на меня.

— Сам с ним справлюсь! — рычит мой противник. С угрозой встаёт, щупает меч, но там лишь пустые ножны, неожиданно замечает его в моей руке. Для него это неприятное открытие, но отступить уже не может, тянется луку. Качаю головой, откидываю меч, становлюсь в стойку.

На его лице появляется понимающее выражение, плотно сжимает губы, тоже становится в стойку, в отдалении напоминающую боксёрскую.

Солдаты окружают нас, мы как на ринге. Мне кажется, они заключают пари. Первый удар едва не пропускаю, интуитивно отвожу блоком в сторону, перехватываю запястье, локоть на излом, вновь бью коленом в живот. Он виртуозно вывернулся, отскакивает в сторону, пытается дышать, пот появляется на загорелом лице, в глазах недоумение.

Жду, когда он отдышится, хотя в этот момент могу его добить. Наконец он кидается на меня, свистят удары как камни из пращи. Ставлю мягкие, отводящие блоки и вновь атакую. На этот раз, перехватив его ладонь, нажимаю на болевую точку и локтём в шею. Это для бойца становится настоящим потрясением, его шлем слетает, он падает на спину, ещё мгновение и головой налетит на острый кусок камня, в последний момент отпихиваю его в сторону. Солдаты довольно хохочут, бросают на меня уже не совсем пренебрежительные взгляды. Они привыкли ценить силу и храбрость.

Поверженный мною противник никак не может прийти себя, втыкаю рядом меч, вопросительно смотрю на солдат. Они, посмеиваясь, расступаются, хромая на обе ноги, плетусь наверх.

Башен нет. Естественно, что я там ожидал увидеть? Не построили ещё! Передо мной плато, стоят каменные и деревянные сооружения, гарцуют всадники, на зелёной лужайке тренируются на мечах солдаты, на возвышенности стоит скульптура грозному Зевсу.

Народа не слишком много, в основном военные, кое-кто даже в красных туниках и гребнями на шлемах, но есть и гражданские лица: управляющие, инженеры, простой, но свободный люд, а есть и рабы, они резко контрастируют от других граждан, одеты в рубища, пустые глаза.

В отдалении белеет выемка в плато, оттуда доносится звон об камни, скрежет пил. Белая пыль, словно шапка, зависла над выработкой, а на огромной высоте парят орлы.

На небольшой площади замечаю скопление народа, к деревянному кресту привязывают человека. Меня тянет словно магнитом, сильно хромая едва не бегу. Продираюсь сквозь толпу и мгновенно схлестнулся взглядами с привязанным человеком, это папа Римский Климент. Он смотрит на меня с ненавистью, а во мне разливается сожаление.

— Могу вам чем-то помочь, святой отец? — я искренен в своих чувствах.

— Он назвал этого раба святым! — восклицают в толпе. — Это один из христиан! На крест его!

— Не христианин он, змей-искуситель! — передёргивается в отвращении Климент, сплёвывает мне под ноги. — Запомни, тебя всё равно разыщут Слуги Христовы, твоя смерть будет лютой!

Его плашмя бьют мечом по губам, они трескаются, кровь липкой струёй льётся на обнаженную грудь.

— Шёл бы ты отсюда, — зло говорят из толпы.

Разворачиваюсь на сто восемьдесят градусов, здесь я чужой для всех, горечь и сожаление в сердце. Почему так? По жизни стараюсь никого не унижать, но получаю оплеух сполна.

У обрыва останавливаюсь, представшая перед глазами картина успокаивает, море зажато с двух сторон лесистыми берегами, дышит как живое. На военных судах, что отошли раньше, осушили вёсла, растягивают паруса, ветер попутный. Интересно, куда они пойдут, в Херсонес или сразу в Рим.

Внизу, знакомые мне уже солдаты, грузятся на палубу, грузчики закатывают тяжёлые бочки, заносят клетки с птицей. Эти, очевидно, точно в Рим пойдут, основательно загружаются.

Рядом раздаётся смех, оборачиваюсь, две богато одетые молодые девицы переглядываются между собой, указывают на мои брюки и веселятся. Конечно, по их представлениям, настоящий мужчина должен ходить в юбке. Очень старый, но, наверное, в прошлом весьма сильный гражданин, в светлой тунике, пренебрежительно глянул на меня. Он цыкает на девиц, взмахивает палкой из виноградной лозы, но те ещё больше веселятся, правда, всё же, спешат убраться, от греха, подальше.

— Ты смущаешь своим видом, варвар. Странно, что полководец за тебя вступился. Ты один из вождей даков?

— Может быть, — уклончиво говорю я.

— Тем более странно, мы воюем с вами.

— Я не воюю.

— Любой нормальный мужчина должен быть воином, — окидывает меня пренебрежительным взглядом. — Ты не дак, это точно, но одет почему-то как варвар, — уверенно добавляет он.

— Вы, вроде, тоже не солдат, — набычился я.

— Я был центурионом, мальчик, примипилом, а сейчас очень стар, — в его голосе скользнула тоска. — Видел, как ты отделал насмешника, никогда не встречался с такой борьбой. Ты, случаем, не из Великой Тартарии?

— Это вернее, — киваю я, пытаюсь понять, к чему он клонит.

— Определённо, ты сын князя. Безусловно, это меняет дело, эта страна не варваров, а царей. Одеваетесь вы странно, это, правда, но вы одни из единственных народов, с которым мы общаемся на равных, — лёгкая улыбка скользит по его едва заметным губам.

Шутит он, что ли? Пытаюсь понять по его лицу, но оно честное, как и должно быть у прославленного воина. На слух выплывает изречение Патриарха всея Руси Кирилла:- "А кто такие были славяне? Это варвары, люди, говорящие на непонятном языке, это люди второго сорта, это почти звери". Странно, но гордые римляне, для которых все варвары, кроме их самих, якшаются со славянами на равных. Для меня это откровение. Может, не врал епископ Оттон Бамбергский, дважды посетивший земли славян в 1124 и 1127 годах:

"Изобилие рыбы в море, реках, озёрах и прудах настолько велико, что кажется просто невероятным. На один денарий можно купить целый воз свежих сельдей, которые настолько хороши, что если бы я стал рассказывать всё, что знаю об их запахе и толщине, то рисковал бы быть обвинённым в чревоугодии. По всей стране множество оленей и ланей, диких лошадей, медведей, свиней и кабанов, разной другой дичи. В избытке имеется коровье масло, овечье молоко, баранье и козье сало, мед, пшеница, конопля, мак, всякого рода овощи и фруктовые деревья, и, будь там ещё виноградные лозы, оливковые деревья и смоковницы, можно было бы принять эту страну за обетованную, до того в ней много плодовых деревьев…

Честность же и товарищество среди них таковы, что они, совершенно не зная ни кражи, ни обмана, не запирают своих сундуков и ящиков. Мы там не видели ни замка, ни ключа, а сами жители были очень удивлены, заметив, что вьючные ящики и сундуки епископа запирались на замок. Платья свои, деньги и разные драгоценности они содержат в покрытых чанах и бочках не боясь никакого обмана, потому что его не испытывали. И что удивительно, их стол никогда не стоит пустым, никогда не остаётся без яств. Каждый отец семейства имеет отдельную избу, чистую и нарядную, предназначенную только для еды. Здесь всегда стоит стол с различными напитками и яствами, который никогда не пустует: кончается одно — тотчас несут другое. Ни мышей, ни мышат туда не пускают. Блюда, ожидающие участников трапезы, покрыты наичистейшей скатертью. В какое время кто ни захотел бы поесть, гость ли, домочадцы ли, они идут к столу, на котором всё уже готово…".

Действительно, на тех славян, что, по мнению западных, да и наших историков, которые, по их понятиям, обязаны жить в ямах, смердеть немытым телом, ходить в плохо выделанных шкурах, бегать за зверьём с дубинами, славяне, описанные епископом Оттоном Бамбергским, мало похожи. Закрадывается мысль, зачем кому-то надо было обкрадывать и унижать огромный народ? Может, он как "кость в горле", стоит на пути тех, кто хочет получить господство над всем миром? Может, поэтому, создали религию, где люди рабы своего бога? Где, за полученные знания, сначала изгоняют из Рая, затем, начнут пылать костры "святой" инквизиции?

Невольно глянул в сторону, где поднимают крест, с привязанным к нему человеком. Это один из первых христиан, святой Климент, он вторгся в античный мир, дабы уничтожить его богов и, ничто его не пугает, даже смерть!

— Неужели вы его оставите на кресте до смерти?

— Этого? Нет! Повесит дня два, может, убавится прыти. Таких убивать опасно, народ любит мучеников, зачем нам лишняя смута.

— Вы его не сломите, — уверенно говорю я.

— К сожалению, ты прав, давно за ним наблюдаю. Зря император Траян сохранил ему жизнь. И казнить его теперь сложно и в живых оставлять опасно.

— И, всё же, вы его убьёте, он станет мучеником и святым.

Старик вздыхает:- Это так, Климента не сломить. Откуда берутся такие фанатики?

— Он верует в своего бога.

— Я тоже верю в своих богов.

— Наверное, не так сильно как он.

— Ты очень молод, мальчик, но мудр не по годам, — хвалит меня старик, но в глазах мелькает стальной отблеск и великое сожаление, — вера наша пошатнулась, многие прислушиваются к словам Климента. Определённо, он чародей.

— Вероятнее всего, — соглашаюсь я, вспоминаю "дверь" между мирами. Однако, как бы она не захлопнулась, вспыхнуло во мне чувство опасности. Уходить необходимо, и как можно скорее. — Мне нужно идти, прославленный примипил.

Старик скользнул по мне взглядом:- Ты учтив. Чем я тебе могу помочь? Хочешь, тебя отвезут на корабле, куда пожелаешь?

— Спасибо, у меня свой путь.

— Как знаешь, — центурион, опираясь на виноградный посох, покидает меня.

Бегу в секретный храм. Влетаю в комнату, где меня хотели изувечить и убить. Синее пятно на стене совсем блёклое, едва заметное, мгновенье, и оно растворится в серости камня. Прижимаюсь к стене, впиваюсь взглядом. Мир не меняется, ужас захлёстывает душу. Неужели останусь в этом мире навсегда?! Он очень далёк для моего понимания, я не хочу! Неожиданно зрачок словно вытягивается, навстречу несётся ураган из синих лучей, они заворачиваются в смерч, и открывается око в мой мир. В пещере хаос из осыпавшихся обломков скал, кругом осколки льда, ледяные органы разбиты в прах. Моя напарница, сжавшись в углу пещеры, вздрагивает, рыжие волосы всклокочены. Неожиданно она словно чувствует меня, поворачивает голову и наши взгляды встречаются. Клацают неведомые затворы, клубится синий туман, обозначается дверь, она открывается, вылетаю в свой мир, вовремя, дверь исчезает, сапфир выпадает и катится под ноги.

— Кирилл! — кидается мне в объятия Катюша.