Тайна дома № 12 на улице Флоретт

Глава 2. Ловушка для ловца.

Звякнул колокольчик над дверью.Те, кто был в лавке плотоядных растений мистера Финикуса, этого не заметили – стоявшая у стойки дама с болеющей росянкой целиком и полностью похитила внимание цветочника.

– Ой, ну вы только подумайте, мистер Финикус… – говорила она, – к слову, знавала я одну мадам Финикус из Сонн – не ваша родственница, случайно? Нет? Не отрицайте, я уверена, что все же родственница, только дальняя. Всех дальних родственников и не упомнишь! Ну, так сказала моя троюродная кузина Поппи, делая вид, что не знает меня, когда мы встретились в лавке господина Торбилля, – она у меня такая шутница… Так вот, мистер Финикус, как вы, должно быть, помните, я вам рассказывала, что, кроме моего Берти, – она кивнула на поникшую росянку в горшке, – у меня больше никого нет, и его страдания для меня невыносимы. Что прикажете мне делать, если он зачахнет? Выбросить его на помойку и купить себе нового друга? Я, знаете ли, не из таких!

Лицо мистера Финикуса в данный момент можно было смело принять за иллюстрацию к определению «жертва обстоятельств». Судя по его натянутой вежливой улыбке и ледяному блеску в глазах, он во всех подробностях представлял себя сейчас в виде одной из собственных мухоловок, отгрызающих голову утомительной и болтливой мадам.

– Я могу посоветовать вам парочку неплохих экземпляров – прямиком из Кейкута, – сказал он. – Есть даже одна говорящая дионея адалиа – у вас будет, с кем обсудить всех ваших кузин, миссис Кидни.

Посетительница меж тем явно не замечала вызванного ею недовольства и продолжала ворковать, наплетая и накручивая разнообразные, никак не относящиеся к причине ее появления подробности, словно нить на клубок. И клубок этот уже разросся до таких размеров, что вот-вот грозил раздавить несчастного лавочника.

Слушая мадам, мистер Финикус мог лишь тяжко вздыхать и коситься на часы, висящие над стойкой.

Миссис Кидни сделала паузу и набрала в легкие воздух, чтобы продолжить историю своих жизненных треволнений, но цветочник с ловкостью вклинился:

– Вы использовали мух, как я вам говорил?

– Конечно! Но они не помогают! Я следовала всем вашим инструкциям. Моя кузина Фелиция говорит, что я очень дотошная. Но она та еще врушка, ей не стоит верить. Да и милый Берти ей никогда не нравился. Знаете, мистер Финикус, мой покойный супруг, мистер Кидни, ей тоже никогда не нравился. Фелиции вообще мало, кто нравится. Она любит устраивать козни, ворчать и сплетничать и каждый день присылает мне письмо с длинным списком всех, кто ее раздражает. Она… как это называется? Мизертроп…

– Мизантроп! – лязгнули от двери.

Миссис Кидни обернулась. К стойке подошли высокий джентльмен в черном цилиндре, при антитуманном зонте и саквояже и мальчик с нечесаными волосами и – как некультурно! – с руками в карманах.

Доктор Доу хмуро добавил:

– И, боюсь, ваша кузина, мадам, вовсе не мизантроп, а простая склочница.

Миссис Кидни оскорбленно ахнула. Джаспер хмыкнул. А доктор Доу повернулся к цветочнику:

– Профессор Грант, – требовательно сказал он, сверля мистера Финикуса взглядом, от которого у последнего тут же неприятно закололо в сердце. – Где он?

Хозяин лавки испуганно моргнул.

– Что? Боюсь, я не…

– Мы знаем, что он здесь, – прервал его доктор Доу. – Это полицейское дело.

Миссис Кидни схватила со стойки горшок с растением и поспешила к выходу. Все, что имело малейшее отношение к полиции, у нее неразрывно ассоциировалось с одной из ее нелюбимых троюродных кузин, Глореттой. Глоретта обладала вздорным, хитрым и коварным нравом, а еще она была женой констебля. Миссис Кидни боялась, что Глоретта как-то прознает, что она встряла в полицейское дело, и напишет ей.

Что касается мистера Финикуса, то он выглядел так, словно его прихлопнули пыльным мешком. И в его случае это явно не имело никакого отношения к каким-либо кузинам.

– Профессор Грант, – повторил доктор Доу.

Растения в лавке зашевелились.

Джаспер поежился и огляделся по сторонам. Ему показалось, что все они навострили уши, хотя он тут же напомнил себе, что у растений нет никаких ушей.

Взгляд мальчика упал на стеллаж под вывеской «Удобрения». Почти все место на нем занимали бумажные пакеты. Полосатые пакеты с этикеткой «Старви и сыновья».

И тут Джаспер вспомнил…

…Учительница музыки берет в руки пакет, открывает его, запускает внутрь руку и вытаскивает горсть перегноя вперемешку с шевелящимися земляными червями. Облизнув пересохшие губы, она кладет эту липкую мерзкую массу себе в рот, начинает жевать, а потом…

– Немедленно! – яростно проговорил доктор Доу. – Говорите! Где профессор Грант?

Джаспер словно очнулся от сна. И тут он услышал, как наверху что-то скрипнуло. Половица на втором этаже выдала чье-то присутствие.

– Он там! – воскликнул мальчик и ткнул рукой в потолок.

Доктор Доу, не теряя времени, бросился к узкой лестнице, которая виднелась слева от стойки. Джаспер ринулся следом.

– Стойте! Вам туда нельзя! – крикнул мистер Финикус, но его никто не слушал. И тогда он завопил, пытаясь предупредить того, кто прятался наверху: – Профессор! Бегите!

Доктор и его племянник быстро преодолели лестницу. Оказавшись на втором этаже, они успели увидеть, как в дальнем конце темного коридора захлопнулась дверь.

Натаниэль Доу и Джаспер бросились к ней.

Доктор распахнул дверь и первым влетел в комнату.

Это был небольшой кабинет. Через полукруглое окно с зеленоватым стеклом в помещение проникал болезненный бутылочный свет, вырисовывая на ковре кривое, похожее на обглоданный месяц, пятно. Стены прятались за шкафами, все полки которых занимали книги, перемежающиеся стеклянными футлярами с мухоловками.

У одного из этих шкафов стояла высокая фигура в пальто и цилиндре, сжимая под мышкой чемоданчик. Шкаф был отодвинут в сторону, и за ним чернел узкий потайной проход.

– Профессор! – воскликнул доктор. – Стойте!

– Мы вооружены! – добавил Джаспер. – Очень сильно вооружены!

Профессор Грант обернулся. Его тяжелое надменное лицо выражало гнев. И все же, как ни пытался Джаспер увидеть в этом человеке того безумного ученого, о котором они говорили с дядюшкой, ему это никак не удавалось. Профессор выглядел предельно скучно и совершенно не безумно. Он не скалил зубы и не сотрясался в приступе злодейского хохота. Он вообще мало смахивал на злодея, скорее, – на просто очень раздраженного человека, загнанного в угол. И даже пустой рукав его пальто больше не казался мальчику чем-то зловещим. Честно говоря, Джаспер был слегка разочарован: где всклокоченные волосы, где выпученные в ярости глаза, где пляшущие на лице трагические тени, в конце концов!

– Доктор Доу, – процедил профессор Грант.

Джаспер отметил удивление и будто бы даже облегчение, промелькнувшее в его голосе, словно глава кафедры ботаники из ГНОПМ ожидал увидеть вовсе не их. Видимо, в первое мгновение он решил, что за ним пришел мистер Драбблоу.

– Уже сбегаете? – прищурился доктор Доу. – Я так полагаю, вы очень занятой человек, профессор. И я вас понимаю: очень сложно все успевать, когда ты одновременно и в Габене, и в экспедиции, в одно и то же время и жив, и мертв. Где найти на все время…

Профессор наделил его презрительным взглядом.

– Думаю, в действительности вы мало что знаете о моих делах.

– О нет, мы знаем о ваших делах все. Карниворум Гротум, подземный ход под оранжереей, эксперименты. А еще мы знаем о том, чем занимаются жильцы с Флоретт, двенадцать.

Профессор удивленно поднял бровь.

– Раз уж вы все знаете, – сказал он, бросив взгляд на окно, – то отчего я тогда не слышу полицейских колоколов? Вам что-то от меня нужно, я это вижу… Иначе здесь были бы не вы, а отряд констеблей.

Доктор Доу кивнул.

– Вы правы, профессор: нам кое-что от вас нужно. Чтобы вы прекратили похищения и убийства.

– Я никого не похищаю и не убиваю. Я ученый! Изучаю растения!

– Дети бедняков, мелкие жулики, да и вообще все те, кому не посчастливилось оказаться поблизости от этого проклятого дома. Именно ими вы кормили вашу… – доктор поморщился и исправил себя: – ваше растение все эти годы.

Профессор Грант побагровел – его лицо исказилось от гнева и возмущения, но вовсе не из-за озвученных обвинений. Было что-то еще…

И доктор Доу вдруг понял, что.

– Постойте! А ведь это и правда не вы, – сказал он. – Не вы стоите за похищениями. Ваши безумные последователи больше вам не подчиняются – они кормят это существо людьми, но вы попросту ничего не можете с этим поделать. Вы… боитесь их…

Джаспера осенило:

– Именно поэтому он и притворялся мертвым! Чтобы они не заставляли его кормить монстра.

– Она не монстр, – угрюмо проговорил профессор Грант. – Но вам этого не понять.

У доктора Доу не было желания спорить.

– Вы все это начали, профессор, – сказал он. – И вы должны остановить похищения. Прямо сейчас!

Профессор Грант наделил его пристальным взглядом, затем посмотрел на Джаспера. Он все понял.

– Это кто-то из ваших близких?

– Племянница моей экономки.

– Мне жаль. – Профессор повернулся к проему потайного хода. – Мне очень жаль. Но это не остановить…

– Нет! Профессор!

Доктор Доу и Джаспер сорвались с места, но было поздно. Профессор Грант швырнул что-то на пол. Раздался звон разбитого стекла, запахло жженной пробкой, и в воздух с шипением поднялось облачко зеленоватого дыма.

Доктор схватил Джаспера за плечо, останавливая его. И вовремя. Прямо перед ними из деревянного пола, шелестя раскрывающимися листьями и скрипя вьющимися удлиняющимися лозами, пророс плющ. За считанные мгновения он поднялся на фут в высоту, затем вырос на два, после чего потянулся к стенам, захватывая и затягивая собой и книжный шкаф, и потайной ход, в котором скрылся профессор Грант.

– Что… что это такое?! – пораженно прошептал Джаспер.

– Я не знаю. – Доктор Доу прикоснулся кончиком зонтика к шевелящейся зеленой завесе. – Видимо, здесь задействовано какое-то средство ускоренного роста. Никогда не видел ничего подобного…

Плющ замер и затих. С улицы раздался рокот двигателя и хлопки выхлопных труб.

Доктор подбежал к окну и увидел, как из переулка вынырнул небольшой экипаж, укутанный в облако сизого дыма от химрастопки. Подпрыгивая на кочках, он понесся прочь, куда-то в сторону Семафорной площади.

Натаниэль Доу обернулся. Джаспер по-прежнему, словно загипнотизированный, глядел на выросший за какой-то миг плющ. Кажется, мальчик считал, что стал свидетелем настоящего чуда. Признаться, доктор и сам был заинтригован.

Вручив племяннику зонт, он раскрыл саквояж и склонился над полом, разглядывая корни растения и что-то выискивая среди них. Обнаружив то, что искал, он удовлетворенно кивнул, а затем один за другим, методично и аккуратно подцепив пинцетом осколки разбитой склянки (на некоторых сохранились обрывки этикетки), спрятал их в бумажный конвертик.

Джаспер пришел в себя. Он попытался разглядеть потайной ход, но лиственный полог его полностью скрывал.

– Что ты делаешь? – Мальчик возмущенно глянул на дядюшку. – Мы должны догнать его!

Доктор закрыл саквояж.

– Профессор Грант сбежал, Джаспер. И к тому же он не помог бы нам вернуть мисс Полли.

Как бы племяннику ни хотелось поспорить, он был вынужден признать, что дядюшка прав: профессор Грант даже при всем желании не смог бы ничего предпринять против заговорщиков из дома № 12. Вряд ли ему удалось бы их переубедить…

– Все было напрасно? – в отчаянии прошептал Джаспер. – Мы должны что-то сделать!

– О, я знаю, что нам делать, – сказал доктор Доу и взял у племянника зонт. – Мы совершим то, что, я надеялся, нам не придется совершать.

– Что?

– Преступление, – сказал Натаниэль Доу, и Джаспер вздрогнул: в этот миг в его дядюшке проявились те самые черты, из-за которых простые жители Саквояжного района и испытывали страх перед жутким доктором из переулка Трокар.

***

Узкая, как коридор, улица Докери проходила вдоль задней стены запущенного сада Габенского научного общества Пыльного моря.Потрепанные фасады домов с серой, некогда синей, черепицей почти вплотную подступали к заросшей решетке, но мало кто из местных знал, что именно по ту ее сторону находится. Многие думали, что это просто какой-то давно заброшенный парк со странными, причудливой формы деревьями. В «парк» этот было не попасть, так как ржавая калитка всегда была заперта, там не зажигали фонари, а те самые странные деревья не внушали жильцам ближайших домов доверия. Порой из-за ограды раздавались какие-то подозрительные звуки, а некоторые из растений, которые были видны из окон вторых и третьих этажей, шевелились весьма неприродным образом, но местные старательно это не замечали.Улочка Докери жила своей тихой, сонной жизнью, и различные треволнения ей были не нужны…Незадолго до и слегка после того, как время подползло к двум часам дня, спешащие и опаздывающие часы в гостиных пробили указанные два часа.

Задрожала труба протянутой под карнизами домов пневмопочты, когда по ней прошла капсула с посланием. Парочка котов на одной из крыш с визгом выяснили отношения в драке за лучшее место на дымоходе. Звякнули ключи, выпав из руки пошатывающегося мистера Сноппса.

– Да будь оно все неладно! – Мистер Сноппс приложился к бутылке угольного эля, наклонился и, едва не упав, нашарил на земле ключи.

Совладав с замком не без помощи нескольких хлестких ругательств, он сделал еще глоток и скрылся за дверью.

Улица Докери вновь погрузилась в тишину. Но ненадолго.

Раздалось рычание, будто кто-то разозлил целую свору бродячих собак, а затем в тумане появились два дрожащих рыжих пятна света, и из переулка вынырнул небольшой «Трудс».

С трудом, словно слишком большой кусок черствого пирога в горле, он протиснулся между домом и садовой решеткой, подкатил к калитке и остановился. Двигатель заглох – рычание тут же стихло. Фонари погасли.

Скрипнула дверца, и из «Трудса», бормоча себе под нос проклятия, выбрался профессор Грант, глава кафедры Ботаники ГНОПМ.

Оглядевшись по сторонам и убедившись, что никто, вроде как, не наблюдает, он ключом открыл калитку и, войдя в сад, пошагал по заросшей бурьяном дорожке.

Профессор Грант едва сдерживал ярость, и больше его злило не собственное разоблачение, сколько то, что доктор Доу – этот, бесспорно, умнейший человек – не понимает… отказывается понимать! Он ведь сказал, что знает об экспериментах, а значит, должен осознавать, как они важны!

Профессор бросил тяжелый взгляд на буро-ржавые из-за болезни растения, замершие у дорожки. Эти несчастные существа надеялись на него, верили в то, что он сможет их исцелить, а теперь… исследования под угрозой! Вся работа по поиску лекарства висит на волоске!

Глава кафедры Ботаники заскрежетал зубами: доктор Доу попытается ему помешать, в этом не было сомнений.

В ушах все еще стояли прозвучавшие в лавке плотоядных растений обвинения, но что бы доктор Доу себе ни считал, он, Ричард С. Грант, – не какое-то бездушное чудовище. Разумеется, он прекрасно понимал, что происходит под крышей дома на улице Флоретт, и в полной мере осознавал, кем на самом деле является обитающее там растение. Мальчишка верно подметил: профессор притворялся мертвым, чтобы не участвовать в похищениях, – когда-то он полагал, что, если отстранится и спрячется, то чувство вины исчезнет. Но оно никуда не делось – оно пожирало его годами, отгрызая по маленькому кусочку…

Изо дня в день профессор Грант жил с неразрешимой дилеммой. Он просто не мог своими же руками убить растение, которое когда-то спас не просто от смерти, но от вымирания. Карниворум Гротум был последним представителем своего вида – мир флоры с его гибелью перестал бы быть прежним.

Но и собственноручно кормить Карниворум Гротум профессор не хотел. Здесь его прагматизм ученого все же дал трещину. Прошло много лет с тех пор, как на его глазах растение сожрало ту беспризорную девочку. Именно тогда он решился покинуть своего питомца, а сейчас уже и не смог бы остановить его. Даже если бы захотел. И тут возникает вопрос: а хочет ли он?

Профессор и не заметил, как за своими мрачными мыслями добрался до оранжереи.

Сквозь прорехи багрового плюща, которым поросли ее стены, тек густой рыжий свет.

«Он здесь…» – подумал профессор Грант и, отодвинув рукой свисающие драпировкой лозы Гедеры Лаумана, толкнул дверь.

В оранжерее было неимоверно жарко и влажно – в воздухе висели облачка пара. Стены скрывались за решетчатыми трельяжами с Гедерой Вахани, хищным плющом из Хартума, – тамошние фараоны древности использовали это растение в качестве ловушки для любого незваного гостя, который рискнет сунуться в их гробницы.

Плющ, вроде как, не подавал признаков жизни, но главу кафедры Ботаники ему провести не удалось: когда-то профессор Грант лично привез сюда первую завязь и мог многое рассказать о том, какое это хитрое и терпеливое существо, – лучше к нему не приближаться. Хотя, стоило признать, в оранжерее ГНОПМ приближаться было рискованно ко многим представителям флоры: здесь содержались самые хищные и свирепые растения из всех, какие только существуют в природе. Профессор считал (и не зря), что устроить чаепитие в львином вольере намного более безопасно, чем под этой стеклянной крышей.

И, будто в подтверждение этому, слева от него, в какой-то паре шагов, клацнули клыки.

Мухоловки Драэра, каждая из которых достигала в высоту не меньше девяти футов, выглядели разъяренными и голодными. Словно обезумев, они нападали друг на друга, душа сородичей лозами, пытаясь перегрызть стебли клыкастыми пастями. На полу у горшков валялись оторванные листья, все вокруг было забрызгано зеленым соком.

Подобное поведение этому виду было не свойственно. Профессор Грант гневно поджал губы – кто-то намеренно довел несчастные мухоловки до такого состояния, и, разумеется, глава кафедры Ботаники знал, кто. Человек, ответственный за проявившуюся ярость этих растений, был лишен всяческой жалости или даже этики, когда дело касалось его экспериментов. Хотя, чего еще ожидать от бессердечного негодяя, который и людей воспринимает не иначе, как своих подопытных мышей.

– Доктор, – негромко сказал Грант, приветствуя одну из таких «мышей» – человека, сидящего без движения на стуле в углу. Тот с головой был накрыт грязным полотнищем, чем напоминал старый манекен из заброшенной лавки мод «Трюмо Альберты».

Человек под полотнищем не ответил – даже не пошевелился, и профессор тут же забыл о его существовании.

Двинувшись по проходу между стеллажами со стеклянными футлярами, в которых корчились больные растения, глава кафедры Ботаники вошел в центральную часть оранжереи, которую человек, обустроивший здесь себе логово, называл «своей милой уютной препараторской».

Обстановка в этой препараторской больше подходила для какой-нибудь химической лаборатории: все кругом шипит и скрежещет, дрожит огонь в горелках, рокочет и трясется механическая центрифуга, повсюду реторты, перегонные кубы, трубки и шланги.

В центре лаборатории стоял стол, заставленный флорариумами, рядами пробирок, колб и банок с рассадой. За столом на трехногом табурете сидел человек в темно-зеленом клетчатом костюме, и глава кафедры Ботаники при взгляде на него поморщился от отвращения.

Как и профессор Грант, Малкольм Муниш был ботаником, но если первый являлся так называемым географом растений и его страстью было исследование и открытие новых видов, то последний считался ботаником-морфологом: его по большей части интересовали внутреннее строение растений, гибридизация и препарирование.

Профессор Грант испытывал к этому человеку наихудшие чувства из тех, какие только один человек может испытывать к другому: зависть (он завидовал бесспорной гениальности Муниша), ненависть (Муниш долгие годы использовал кафедру Ботаники в своих целях, и ее глава ничего не мог с этим поделать) и, разумеется, страх (он был искренне убежден в безумии своего, с позволения сказать, коллеги, которое тот не особо пытался скрывать). Ко всему вышеперечисленному можно добавить скрытность профессора Муниша: глава кафедры Ботаники знал его много лет, но до сих пор не представлял, кто он на самом деле.

Профессор Грант подошел ближе и увидел, что предметом изучения Малкольма Муниша является нечто такое, чего он не ожидал увидеть как на этом столе, так и в Габене в целом.

Это была Гелиамфора Пронацея, одно из редчайших и прекраснейших растений, существующих в природе. Нежно-розовые листья, собранные в кувшин, полупрозрачные стеклянные лозы и гибкие корни, покрытые золотистой вязью жилок. Подлинное чудо мира флоры. Обманчиво беззащитное и столь же обманчиво безобидное.

И сейчас – обезображенное, оскверненное, израненное…

В кувшин Гелиамфоры были вживлены трубки, соединенные с гудящим механизмом, внутри которого медленно вращались роторы и нагнетались ухающие меха. Растение пульсировало и истекало соками – даже невооруженным глазом было видно, что оно испытывает боль: могло бы оно кричать, сейчас бы вся оранжерея была заполнена криком. А между тем скальпель, ведомый твердой и безжалостной рукой, отрезал от бутона слой за слоем…

Обычно препарированные растения погибали быстро, но Муниш наловчился продлевать их мучения бесконечно долго, применяя изобретенный им же аппарат для поддержания жизни, прослеживая пульсации и эманации и не позволяя образцу завянуть. В понимании профессора Гранта, это было настоящим варварством…

Главу кафедры Ботаники охватила ярость. Он так сильно сжал единственный кулак, что заскрипела кожа перчатки.

Профессор Муниш даже не повернул головы.

– Прошу вас, принесите мне дождь из Кейкута, – сказал он, не отрываясь от микроскопа.

Какой бы странной для любого непосвященного ни показалась данная просьба, профессор Грант все понял и повернулся к небольшому столику, на котором стояли банки с этикетками: «Эйлан», «Кейкут», «Хартум», «Змеиная широта» и многими другими. В каждой банке хранились сборы дождевой воды из указанных мест.

Отыскав нужную, профессор передал ее Мунишу, и тот, открыв крышку своего аппарата и предварительно сняв с банки крышку, заменил резервуары. Переключив несколько рычажков, он добавил к дождю из Кейкута «флор-регенератор» (очередное его изобретение) и вернулся к микроскопу.

– Куда делся ваш Триберн? – спросил Грант.

– Триберн на время покинул город. Я без него… – профессор Муниш сделал еще один срез… – как без рук. – А затем сменил стеклышки на линзе микроскопа и прильнул к окулярам. – Что-то произошло?

– Произошло то, о чем вы меня предупреждали, – проворчал профессор Грант. – Что ж, признаю: вы были правы.

Муниш вдруг схватил со стола карандаш и рабочую тетрадь, в которой, как профессор Грант знал, он вел подробное описание всех своих экспериментов. Резко развернувшись на табурете, этот отвратительный человек пронзил главу кафедры Ботаники немигающим взглядом и застыл в ожидании. Из-за очков с зелеными стеклами его глаза напоминали два оплавляющихся изумруда.

– Вы говорили, что оставаться в лавке мистера Финикуса после появления… гм… старого друга опасно. А я вас не послушал.

Профессор Муниш разочарованно пожевал губами и положил карандаш с тетрадью обратно на стол: он-то полагал, что Грант подтвердит какую-нибудь из его научных теорий, ну а до собственной правоты в том, что не касалось растений, ему не было никакого дела.

Грант продолжал:

– Мне пришлось спешно покинуть лавку. Туда заявился… кто бы вы думали?

Обладатель зеленых очков отвернулся и снова уставился в микроскоп.

– Уж навряд ли мистер Совински из детской считалки.

– Доктор Доу.

Муниш усмехнулся.

– Крайне настырный джентльмен, – заметил он. – Что ему было нужно?

– Главное не то, что ему было нужно, а то, что ему все известно.

– Он появился сам? Или в сопровождении полиции?

– С ним был мальчишка.

Муниш на миг задумался, после чего сказал:

– Вероятно, это был юный Джаспер – племянник доктора, сирота. Сын Роджера и Сирении Трэверс, погибших во время крушения дирижабля «Гринроу».

– Но откуда вы столько знаете об этом докторе и его мальчишке?

Муниш выдержал паузу, бросив короткий взгляд туда, где сидел человек под полотнищем, после чего произнес нечто невнятное. Профессор Грант разобрал лишь: «врага» и «лицо».

– В любом случае, – продолжил Малкольм Муниш уже разборчивее, – если с ними не было полиции, это добрый знак. Хотя, стоит отметить, сейчас синемундирникам и без нас есть, чем заняться.

Профессор Грант нахмурился.

– О чем вы говорите? Вы что-то знаете о делах полиции?

– Лишь то, что в данное время в городе происходят кое-какие события, которые требуют всего внимания господ из Дома-с-синей-крышей. Пока что нам этих уважаемых господ опасаться не стоит. Я успею…

– Что вы успеете? – спросил глава кафедры Ботаники, начиная закипать. – Вам не кажется, будьте вы прокляты с вашими тайнами, Муниш, что пришло время все мне рассказать? Дело в вашем эксперименте? Это как-то связано с содержимым Зеленого чемодана?

Профессор Грант тут же пожалел о своих словах. Неожиданно для себя он сказал то, что говорить не собирался, при этом он выдал, что знает… нет, не тайну этого человека – лишь факт наличия у него тайны.

Однажды глава кафедры Ботаники нечаянно подслушал разговор Муниша с его ассистентом (или дворецким, или адъютантом, или… кем он там ему приходится?) Триберном – они говорили о некоем Зеленом чемодане. Тогда Муниш сказал то, что навсегда лишило профессора Гранта покоя: мол, содержимое упомянутого чемодана изменит мир. Муниш вкладывал в свои слова такую страсть, что профессор Грант испугался и зарекся когда-либо поднимать данную тему. И вот, он признался, что ему, будто через крошечную замочную скважину в чердачный сундук, удалось заглянуть в помыслы Муниша.

Глава кафедры Ботаники замер, со страхом ожидая реакции этого безумного человека.

Но тот, в свойственной ему манере, лишь с безразличием пожал плечами.

– Вы принесли образец? Надеюсь, ваш побег из лавки мистера Финикуса не помешал вам сделать то, о чем я вас просил.

«Ну, разумеется, – разъяренно подумал Грант. – Его волнует лишь эксперимент. Его странный непонятный эксперимент. И ему нет дела, если меня схватят или разоблачат! Я тоже – всего лишь шестеренка в его планах…»

Но вслух он произнес другое:

– Конечно же, я принес образец. Вы понимаете, как я рискую, появляясь в доме у канала? Что будет, если они узнают, что я жив?

– Полагаю, у них появится к вам множество вопросов, – сказал профессор Муниш. – Положите образец вот сюда, будьте так добры. – Он не глядя указал на плоский стеклянный сосуд на столе. – В тот, который подписан: «№ 177-4». Я займусь им сразу как закончу с «№ 177-3».

Профессор Грант открыл свой чемоданчик и переложил взятый у Карниворум Гротум образец в сосуд.

Муниш раздраженно поцокал языком.

– Омертвление тканей… снова… споры карницинии не помогли ему прижиться… Но с другой стороны… привитый экземпляр прожил почти три секунды. Вопрос только в том, как сделать процесс перманентным, как избежать отторжения…

Профессор Грант ничего не понял. Кроме того, что работа Муниша заключается в какой-то пересадке и прививке. Но что и куда тот собирается пересаживать и прививать, осталось загадкой.

Муниш убрал с предметного столика микроскопа не оправдавший его ожиданий образец и заменил его тем, который принес профессор Грант.

– Полагаю, вам будет лестно услышать, что ваш «быстрорастущий плющ» помог мне сбежать, – сказал Грант.

Если Мунишу и было лестно, он этого не показал – кажется, его занимало лишь происходящее под линзами микроскопа. Он легонько крутанул винт кремальера и пробубнил:

– О, я предчувствую потенциал этого образца… Полагаю, именно он облегчит для меня сепарацию…

– О чем вы? – спросил профессор Грант. – Какая еще сепарация? Вы ведь только что говорили о прививке. Это полярно противоположные процедуры…

– Верно. Но лишь для человека, который не видит картину в целом.

Глава кафедры Ботаники скрипнул зубами.

– Сколько вы еще намерены держать меня в неведении, Муниш? Вам не кажется, что слишком долго вы пользовались моей… благосклонностью?! Не задавая вопросов, я исполнял все ваши сумасшедшие требования, а вы – вы! – тем временем явно забыли о нашей совместной работе. Вам напомнить ваши же собственные обещания?! Вы убеждали меня, что отыщете причину болезни растений и что поможете найти лекарство, а между тем ни выяснение причин, ни поиск лекарственного средства не сдвинулись ни на дюйм…

Муниш на эти обвинения даже не пожал плечами. Лишь ровным спокойным голосом сказал:

– Я близок к изобретению лекарства и знаю, что стало причиной болезни.

Профессор Грант не поверил своим ушам.

– Что? Но откуда?

С видом крайнего утомления от того, что его отрывают от по-настоящему важного дела ради каких-то излишних разъяснений, Муниш оторвался от микроскопа и кивнул на стеклянный короб-флорариум, стоящий на столе.

– Взгляните.

Профессор Грант, не скрывая раздражения, подошел и склонился над стеклянным коробом. Внутри находился горшок с карликовой Дионеей Рубидум. С виду в мухоловке не было ничего необычного – она изогнула стебель и опустила бутон-ловушку, кокетливо прикрыв его листьями, словно стесняясь. Профессор знал, что растение притворяется. Мухоловки этого вида именно так и охотятся: прикидываются спящими, прячут ловушку от неосторожной жертвы, после чего набрасываются на нее, стоит ей проявить беспечность и подойти достаточно близко.

– Что я должен увидеть?

– Терпение. Немного терпения, профессор.

Муниш открутил вентиль на одной из подведенных к коробу труб. Раздалось едва слышное шипение, и флорариум мгновенно заполнился густым молочно-белым дымом. Достав из жилетного кармана серебряные часы, Муниш принялся наблюдать за ходом стрелок. Спустя тягучие две минуты, он повернул вентиль на другой трубе, и облако сперва утратило плотность, а после и вовсе покинуло короб, с легким хлопком всосавшись в нее.

Мухоловка больше не прикидывалась. Ее стебель распрямился, а по обнажившемуся бутону и по листьям прошли ритмичные судороги. В какой-то момент ловушка раскрылась, и из нее потек густой желтый гной…

Все закончилось меньше, чем за минуту. Растение завяло – его листья потемнели и побурели.

Грант поднял взгляд на Муниша – тот смотрел на него с широкой улыбкой. Очевидно, он был доволен произведенным эффектом.

– Как вы видите, последствия те же, что у растений из сада ГНОМП и у обитателей ботанического сада Сонн.

Грант был потрясен.

– Но почему это произошло так быстро? Что это за яд? Это ведь яд? Мы были правы? Кто-то отравил растения в городе?

Профессор Муниш спрятал часы и вернулся к своему микроскопу.

– Слишком много вопросов, и даже мне не под силу ответить на все одновременно. Вы позволите ответить по порядку? – Грант кивнул, и он продолжил: – Подопытное растение завяло столь стремительно, поскольку я использовал концентрированное средство отравления – боюсь, ради демонстрации у меня нет времени ждать, пока яд сделает свое дело самостоятельно.

– Но что это за дым?

– Это вовсе не дым, профессор. Это туман.

– Что?

– Вы не ослышались. Все дело в датах.

– В датах?

– У любого явления, включая болезнь, есть своя исходная точка. Выяснив, когда растения в городе начали болеть, я сопоставил это с другим явлением, которое имело место в то же время в том же городе. То есть, в Габене.

– Постойте… вы же не думаете?..

– Именно так я и думаю. Растения начали чахнуть после туманного шквала. Вы и сами можете наблюдать доказательства. – Муниш кивнул на флорариум, который теперь правильнее было бы назвать газовой камерой для единственного смертника. – Доказать это было несложно. Сложнее было заполучить образец тумана из отдела Мглы и Дымчатых осадков в Погодном ведомстве. Но как только он у меня оказался, я всесторонне и очень скрупулезно его изучил. И на данный момент я могу сделать два вывода: первый – это то, что именно туман является причиной болезни растений, и второй – то, что он создан искусственно.

– Что?! Этого не может быть… Вы хотите сказать, что кто-то сперва создал этот туман, а затем наполнил им весь город?

– Лишь Тремпл-Толл, Сонн и Фли, насколько мне удалось выяснить, – уточнил профессор Муниш. – Ни Гарь, ни Набережные, ни уж тем более Старый центр этот туман не затронул.

– Но кто? Кто мог подобное сделать?

– Боюсь, это уже третий вывод. Но я ведь ничего не говорил о том, что сделал третий вывод, верно?

– Верно. Но вы сказали, что близки к созданию лекарства. Это так?

Муниш кивнул.

– Я близок, да… Я разработал устойчивую формулу еще вчера, нужно лишь кое-что в нее добавить, и все будет готово.

Профессор Грант нахмурился.

– Если вы утверждаете, что разработали формулу еще вчера, то что, спрашивается, за эксперимент вы проводите сейчас?

Муниш вытащил пробку из пробирки, наполненной чуть светящейся желтоватой жидкостью, взял немного экстракта пипеткой и осторожно капнул на образец. Снова прильнул к окуляру микроскопа. Отвечать он, судя по всему, не собирался.

Но профессора Гранта подобная скрытность больше не устраивала.

– Я-то полагал, мы заняты поиском лекарства, и именно поэтому я раз за разом доставал для вас образцы…

Муниш поднял на него взгляд, полный желчи.

– Я чувствую в вашем голосе вовсе не любопытство или горячность ученого, профессор, – сказал он. – Я распознаю в нем страх и сомнение.

Профессор Грант снова стиснул единственный кулак.

– Еще бы я не боялся! Вы, верно, не расслышали, когда я вам говорил о том, что мое инкогнито раскрыто! Вы понимаете, что все изменилось? Тайну больше не удержать в клетке, и я боюсь, что число жертв вскоре возрастет! У всего есть свои границы, Муниш! Я все чаще задаюсь вопросом, не совершил ли ошибку, тогда, двадцать лет назад…

Профессор Муниш чуть приподнял бровь.

– Это ваши слова? – спросил он. – Или доктора Доу?

– Разумеется, это мои слова!

Профессор Грант был так сильно разгневан, что не заметил, как с человека, все это время сидевшего неподвижно в углу, начало сползать полотнище. Не заметил он и того, как этот человек встал со стула и шагнул к нему.

Грант яростно засопел и проскрежетал:

– Не вам меня судить, Муниш! Я не знаю, что вы задумали, но я догадываюсь, к чему приведут ваши тайные эксперименты. Зеленый чемодан, все ваши изобретения, включая микстуру ускоренного роста и средство, вызывающее звериный голод у плотоядных растений… все это связано. Вы что-то готовите. Что-то мерзкое. Мое терпение лопнуло. Я больше не стану доставать для вас образцы Карниворум Гротум, так и знайте! Я не позволю вам задействовать его в ваших гнусных целях. Я скорее сам убью его, чем позволю вам к нему приблизиться и…

Игла шприца вошла ему в шею.

– Что…

Профессор обернулся, но перед глазами все поплыло. Исполнив свое черное дело, уколовший его человек развернулся и походкой сомнамбулиста направился обратно в свой угол, чтобы снова сесть на стул и натянуть на голову полотнище.

Глава кафедры Ботаники покачнулся, ноги его подкосились, и он рухнул на пол.

Профессор Муниш словно не обратил на это никакого внимания.

– Вы так и не поняли, друг мой, что меня нисколько не волнует ваш Карниворум Гротум, – сказал он, задумчиво уставившись в пустоту перед собой. – Как же вы наивны в своих заблуждениях, профессор. Вы очень много сделали для науки, вы открыли много не известных прежде растений, изобрели множество незаменимых ныне инструментов, вы нанесли на ботанические карты столько ареалов и флор, что едва ли не половину атласов в ГНОПМ можно назвать в вашу честь. Но время открытий прошло. Начинается время… изменений. Настолько сильных и глобальных изменений, что я нисколько не преуменьшу, если назову их «переменами». И с каким бы я уважением и почтением ни относился к вам лично и к вашим былым заслугам, мне прискорбно видеть, что с возрастом постарело не только ваше тело, но одряхлел сам ваш дух. Ваши взгляды, ваше виденье – это пыльное старье. Всему виной ваша великая дилемма, о которой вы мне талдычите годы напролет! Но у настоящего ученого не может быть никаких дилемм – есть лишь принцип открытия и безразличие к жертвам. Ведь каждая жертва – это то, что приближает оное открытие. Дилемма – это сомнение, а сомнение – это неуверенность, трусость. Трусы не остаются в веках. Трусы не меняют мир. Страдающие дилеммами недостойны называться учеными, они заслуживают быть забытыми. Но вы, Грант! Я дам вам выбор. И это будет последняя ваша дилемма. Либо вы выберете изменить этот мир вместе со мной, либо признаете поражение как исследователь и как ученый. Вы спрашиваете, что за эксперимент я провожу?.. Вы скоро узнаете. Скоро все в Габене это узнают.

Договорив, профессор Муниш вновь склонился над микроскопом. У него еще было много работы…

***

Утро у констебля Шнаппера не задалось.

Это должен был быть обычный день на посту. Как и всегда, господин полицейский с Пыльной площади первым делом отпер сигнальную тумбу и разжег котел. После чего вытащил свой неположенный по уставу стульчик и, тяжко на него опустившись, уже приготовился высматривать какую-нибудь глупую муху, которая будет столь неосторожна, чтобы ползать поблизости, как к станции «Трухлявый берег» подкатил трамвай и из него выбрался увалень Уилмут.

Похожий на переспелую и слегка нетрезвую грушу констебль подошел к тумбе и наделил коллегу грустным взглядом.

– Эй, что ты здесь делаешь? – нахмурился Шнаппер. – Гоббин снова поменял смены?

– А, так ты не в курсе… Ну, тебе стоит почаще наведываться на Полицейскую площадь. – Уилмут чуть повернулся, демонстрируя револьвер в кожаной кобуре на поясе. – Все стало намного хуже. Еще двое. Парни боятся и не хотят выходить к тумбам. Гоббин пригрозил, что за трусость и неповиновение будет жестоко наказывать. Все на взводе. Кое-кто шепчется, что пора организовать, – толстяк понизил голос, – профсоюз.

– Профсоюз полиции в Саквояжне? Чтобы Гоббина удар хватил? – Шнаппер презрительно расхохотался, посчитав, что напарник шутит, но, увидев его хмурый взгляд, смолк. Это все пахло неприятностями: если уж нерасторопному ходячему пудингу Бобу Уилмуту выдали револьвер, стряслось что-то из ряда вон.

– В общем, сержант передал, чтобы ты тоже зашел и расписался за оружие.

– Да что случилось-то? В Саквояжне объявился очередной сумасшедший с какой-нибудь штуковиной, которая может плавить фонарные столбы, или что-то в этом духе?

Уилмут недоверчиво уставился на напарника: не мог же тот и правда не знать, что творится в Доме-с-синей-крышей, учитывая, что полицию Тремпл-Толл лихорадит уже почти неделю.

– Ты будто под землей провел последние дни, – сказал он.

– Ну да, я не особо слежу за новостями… Ты расскажешь уже, или нет?

Уилмут огляделся по сторонам и, убедившись, что никто не подслушивает, склонился к Шнапперу и быстро-быстро зашептал. Шнаппер, слушая его, хмурился все сильнее. Это все было так не вовремя…

– Так что сержант Гоббин удлинил нам смены и заставил дежурить в парах, – заключил толстый констебль. – Нет, чтобы сократить смены, раз такое дело, еще и удлиняют… Эй, ты уже давно сидишь? Моя очередь занимать стул…

До полудня Шнаппер неистово скрипел зубами. Наличие Уилмута на посту нарушало все его планы – при напарнике констебль не мог заняться делом и, яростно зыркая по сторонам, он лишь бессмысленно отмечал и провожал взглядом беспечных мух, которых в иное время он уже сцапал бы, не церемонясь. К тому же приходилось выслушивать непрекращающееся уилмутовское нытье и выносить хруст свиных ребрышек, с которыми толстяк практически не расставался.

А в три часа пополудни все стало еще хуже.

Не успели часы на трамвайной станции отбить три раза, как словно из ниоткуда появился мальчишка. Чумазый уличный оборванец в латаном пиджаке и огромной кепке устроился у афишной тумбы.

Игнорируя обоих констеблей, он с невообразимой наглостью достал из котомки расхлябанную гармошку, похожую на ветерана музыкальной войны, и принялся на ней, с позволения сказать, играть.

Прохожие, которым не посчастливилось в этот момент оказаться поблизости, морщились и ускоряли шаг, но оба констебля никуда не могли сбежать, и им не оставалось ничего иного, кроме как зажать уши руками. Звуки, которые сопляк извлекал из гармошки, походили на скрежет пилы по черепице или на голос семейного адвоката, который сообщает, что ваш покойный батюшка завещал все свое состояние кошке Флосс – это были одни из самых худших звуков, которые только можно вообразить. Играть мальчишка не умел, но самого маленького оборванца это нисколько не смущало.

Шнаппер, с выпученными от ярости глазами, ринулся к нарушителю общественного спокойствия, но тот, ловко подхватив котомку и кепку, приготовленную для мелочи, в испуге бросился прочь, к ближайшему переулку.

Констебль с самодовольным видом пошагал обратно к тумбе и уже открыл было рот, чтобы потребовать от Уилмута освободить стул (за такой-то подвиг), как случилось немыслимое – мальчишка вернулся. И вновь взялся безобразничать. А еще он нагло ухмылялся, глядя на представителей закона и более того – на этот раз он встал со своей кепкой еще ближе к их посту. Это было форменное издевательство!

Констебль Шнаппер снова потопал к мальчишке, но негодник, как и до того, подхватил кепку и бросился наутек.

Сомнений не оставалось: маленький проходимец насмехался над полицией! А упомянутая полиция буквально ничего не могла предпринять – мальчишка был очень шустрым, а его наглости мог бы позавидовать и карнавальный зазывала, которого вы уже почти как следует отделали тростью и который с усмешкой наблюдает за тем, как вы с унылым видом пожевываете не-такую-уж-и-сладкую вату и глядите на несмешных клоунов и хромого акробата.

Сцена с изгнанием с площади мальчишки и последующим его возвращением повторилась уже несколько раз, и наконец у констебля Шнаппера лопнуло терпение.

– Следи за обстановкой! Скоро вернусь! – рявкнул он Уилмуту и направился в сторону Флоретт.

– Ты куда?! – крикнул ему вслед напарник, но Шнаппер не ответил.

Мальчишка тем временем вернулся и продолжил свои издевательства. Уилмут уже почти оторвал зад от стула, но потом лишь рукой махнул и достал из бумажного пакета очередное ребрышко.

Вскоре Шнаппер вернулся. Подойдя к своей тумбе развязным ленивым шагом, он включил горелку и достал чайник – приближалось время ланча.

Мальчишка окинул констебля подозрительным взглядом и, убедившись, что никто за ним гнаться больше не собирается, заметно приуныл – судя по всему, полицейские играть в его игру и выставлять себя еще большими болванами не хотели.

– Куда ты ходил? – спросил между тем Уилмут. – Может, просто пристрелить этого прохмырка, как думаешь? Нам за такое устроят нагоняй?

– Просто жди, – самодовольно ответил Шнаппер и подкрутил усы…

…Минут через пятнадцать на площади появилась худощавая женщина в больших круглых очках и с копной настолько путаных волос, что в них, казалось, могло застрять само время. Прижимая к себе продолговатый коричневый футляр, она куталась в узкое пальтишко и рассеянно поправляла кашлатый шарф.

Мальчишка с гармошкой не обратил на нее никакого внимания, не спуская раздосадованного взгляда с игнорирующих его полицейских.

Женщина с футляром прошла мимо, в сторону станции, но вдруг остановилась и обернулась. Затем подошла к мальчику. У констебля Шнаппера на губах появилась злорадная улыбка, но маленький музыкант ее не заметил.

– Что ты играешь? – спросила женщина.

Мальчишка бросил на нее испуганный взгляд и прекратил истязать уши прохожих. Женщина не выглядела угрожающе – вроде бы, она не была настроена бить его или кричать, и он почти сразу успокоился.

– Просто играю, мэм, – сказал мальчик жалобным голоском. – Пытаюсь заработать немного денег. Дадите пару пенсов бедному сироте?

Она поглядела на его пустующую кепку.

– Никто ничего тебе не дал? – с сочувствием спросила она.

– Пока нет, мэм, – всхлипнул мальчишка.

– Как тебя зовут?

– Э-э-э… Сэмми, мэм.

Женщина покивала, и ее всклокоченные волосы заходили ходуном.

– Жаль видеть, что твой талант никто не оценил, Сэмми, – сказала она. – Но, к сожалению, одного таланта недостаточно.

– Как это?

– Чтобы выручить пару фунтов, нужно не просто играть, а хорошо играть.

– Что? Фунтов? Это невозможно, мэм. В Саквояжне все очень жадные.

– Я покажу тебе кое-что, гляди. – Женщина с улыбкой раскрыла свой футляр. Мальчишка сунул внутрь нос и с сомнением оглядел странную штуковину, которая хранилась внутри.

Незнакомка расстегнула ремешки и извлекла инструмент, приладила трубы и достала смычок.

– Смотри и слушай.

Она поставила футляр на землю и встала рядом с мальчиком. Уперев инструмент в подбородок, покрутила какие-то белые штуковины, похожие на винты, щипнула пару раз струны, после чего поднесла к ним смычок.

По Пыльной площади полилась мягкая нежная мелодия. Сэмми пораженно замер, распахнув рот.

К станции подошел ржавый трамвай, что-то сообщили рупоры-вещатели на столбе, провыла, отфыркиваясь от тумана, собачонка на поводке, которую вывела на прогулку какая-то мадам. Стучали колесами и клаксонировали кэбы, что-то ворчали прохожие, но удивительная мелодия, извлекаемая смычком, и не думала теряться во всем этом шуме. Она вплеталась в него, расползалась по площади. Люди поворачивали головы, пытаясь понять, откуда исходят эти грустные, но чарующие звуки.

Шедший мимо господин с тростью порылся в кармане пальто и швырнул в кепку мальчишки пару монет. Сэмми не поверил своим глазам.

Женщина улыбнулась, продолжая играть. К мелодии струн добавились стоны труб, они гармонично влились в нее, добавив немного трагизма, от которого глаза мальчишки защипало от навернувшихся слез.

Две дамы, шедшие, судя по пакетам с покупками, из бакалейной лавки «Консервы мистера Шниппса», остановились возле афишной тумбы, заслушавшись. Одна из них что-то прошептала спутнице на ухо. Та кивнула, и обе они положили в кепку немного мелочи.

Сэмми был вне себя от восторга. У него кружилась голова – казалось, он вот-вот оторвется от земли и воспарит над площадью из-за переполняющих его эмоций. А стоявшая рядом с ним женщина продолжала играть как ни в чем ни бывало.

Мелодия все текла в туман. Еще трое прохожих расщедрились и швырнули в кепку несколько монеток. Ну а когда в ней оказался бумажный пуговичный фунт, Сэмми радостно запрыгал на месте.

В какой-то момент женщина опустила смычок, и музыка прервалась.

– Вы видели? Видели?! – воскликнул Сэмми и, схватив кепку, принялся лихорадочно пересчитывать то, что в ней было. Общим счетом там оказалось два фунта и сорок пять пенсов.

Женщина тем временем отсоединила трубы и спрятала инструмент в футляр. Защелкнув замки, она склонилась к мальчику. Ее огромные глаза из-под очков глядели на него немигая.

– Музыка очаровывает, – сказала незнакомка, – она смягчает сердца и… открывает бумажники. Так играть, как играю я, довольно сложно, но знаешь что? Ты тоже смог бы этому научиться. Я могла бы тебя научить.

– Правда? – Сэмми сомневался: у него до сих пор в ушах стояли чарующие звуки, созданные этим удивительным инструментом.

– Да-да, – закивала женщина. – Я учу детей музыке. Даже после первого урока ты станешь играть намного лучше.

– Ну, я не знаю…

Она положила руку ему на плечо.

– Ты хороший мальчик, Сэмми, и я хочу тебе помочь. Я живу неподалеку, возле канала. Пойдем со мной, я покажу тебе, как играть так, чтобы люди давали тебе деньги.

Все это звучало очень заманчиво, и все же Сэмми был уличным мальчишкой, а все такие мальчишки научены не верить никому на слово. Тем более людям, которые выказывают доброжелательность или заботу. Здесь, в Саквояжне, только злоба и презрение были неподдельными. Среди уличных мальчишек даже ходила поговорка: «Доброжелательности во всей Саквояжне не наберется и на пуговку».

– Не-е-е, мэм, – буркнул Сэмми. – Не надо…

Он напялил кепку и протянул женщине большую часть вырученного, оставив себе честные сорок пять пенсов – все же кепка, в которую прохожие швыряли деньги, была его.

Женщина чуть крепче сжала его плечо.

– Тебе не стоит меня бояться. Поверь. Многие мои ученики тоже раньше жили на улице, но теперь некоторые из них живут при театрах, а один так и вовсе – перебрался на Набережные и стал канифольщиком и второй скрипкой у господина Трубадурио.

– У самого Трубадурио?!

Сэмми сделал восторженный вдох и забыл выдохнуть. Кто же не слышал о человеке-оркестре, который в одиночку играет одновременно на целой дюжине разнообразных музыкальных инструментов. Говорят, даже его шляпа и носки – могут петь и бренчать.

Женщина улыбнулась.

– Кто знает, может, и тебя ждет хорошая судьба. – Она опустила взгляд и оценила стоптанную и дырявую обувь Сэмми. – Ну, или хотя бы я научу тебя, как выручить столько денег, чтобы хватило на новые башмаки. Ты перестанешь голодать… И все твои приятели будут тебе завидовать. Ты даже сможешь играть на площади Неми-Дрё и ни один констебль тебя не прогонит.

– Не прогонит?

Женщина снова улыбнулась.

– Пойдем со мной, мальчик. Я научу тебя.

Она протянула руку.

Сэмми неуверенно почесал чумазую щеку – признаться, его впечатлило, как эта странная миссис играла, но еще больше его впечатлили внезапно полезшие в карманы цепочники. Он так и представил себя возле пассажа Грюммлера или у редакции «Сплетни», где полным-полно настоящих богачей – и все они швыряют в его кепку пуговичные фунты – а как иначе, ведь он играет не хуже этой мадам!

Сэмми облизнул пересохшие губы.

– Э-э-э, ладно, мэм. Пойду с вами. Ох, и обзавидуется же мне Фич – это мой приятель, мэм! – когда я ему изображу чего-нибудь на гармохе. А вы научите меня играть «Конягу по кличке Пьянь»? Кэбмены частенько ее поют…

Женщина кивнула.

Сэмми взял ее за руку, и они пошагали в сторону канала. Мальчик глянул на фликов, торчавших у своей тумбы: они что-то горячо обсуждали, и, кажется, им не было до него никакого дела.

– А как зовется эта ваша штуковина, мэм? – спросил Сэмми спутницу. – Не видал такой чудной музыкалки еще!

– Мой инструмент называется «скриппенхарм». Его в Тремпл-Толл и правда редко увидишь.

Сэмми покивал и вытер сопливый нос рукавом. Ему было очень неуютно держаться за руку этой женщины: словно кожей он ощущал исходящий от нее мороз. Мальчику вдруг показалось, будто женщина его поймала.

– Так куда мы идем, мэм? – спросил Сэмми, когда они покинули Пыльную площадь и пошагали по тихой хмурой улочке Флоретт.

– Мой дом находится в конце улицы.

– У Подошвы, что-ль?

– Да, у самого канала.

Сэмми кивнул.

В грязи у старых рельс что-то закопошилось. Крошечная серая фигурка пискнула и скрылась в канаве. Мальчик навострил уши.

Он так сильно напрягся, что державшая его за руку женщина почувствовала это.

– Что такое, милый? – спросила она.

– Крыса, мэм, – ответил мальчишка. Согнувшись едва ли не вдвое, он принялся выглядывать маленьких зверьков на щербатой брусчатке. – У мистера Пинчиса, менялы с улицы Флит, за одну крысу можно выменять полфунта. Ну а две крысы… Вы знаете, что такое две крысы, мэм?

– Фунт, предполагаю?

– Две крысы – это одна сосиска с жаровни Вислобрюха Баскина.

– Ты ведь не думаешь сейчас начинать ловить… – начала было женщина, но мальчишка вдруг подскочил на месте, воскликнул «Не уйдешь!» и ринулся в туман, потянув за собой и обладательницу потертого футляра.

Погоня, впрочем, не была долгой. Сэмми и его спутница остановились буквально в нескольких шагах от того места, где мальчик описывал своей новой знакомой соотношение крыс к жареной сосиске. Посреди мостовой зиял чернотой открытый канализационный люк; чугунная крышка лежала рядом.

– Ушла! – с досадой топнул ногой мальчишка. Он склонился над люком и глянул вниз.

– Ты же не думаешь туда лезть? – возмущенно спросила женщина.

– О, нет-нет, мэм! Мы под улицы не суемся. Это вотчина тошеров, крысоловов и… – он испуганно прервал себя – было видно: мальчик боится того, о чем предпочел умолчать.

– Может, она недалеко притаилась? – продолжил Сэмми. – Мэм, вы ее не видите?

– Нет, – буркнула женщина с футляром. – Быть может, пойдем?

– Упустил… упустил крыску… А я уже почти-почти заполучил мою сосиску! Я целых два дня ничего не ел!

– А то, что ты выручил на площади? – спросила женщина.

Сэмми совсем пригорюнился:

– Я отдам все Клетчатому. Чтобы он не бил нас с Фичем. Эх, сосиска убежала… Может, крыса все еще там? Может, она повисла там, и я ее достану? Вы не видите?

Женщина нетерпеливо поцокала языком. Она склонилась над черным отверстием в мостовой и прищурилась, пытаясь там что-то разглядеть.

– Видите ее?

– Э-э-э… нет. Ничего не вижу. Видимо, она убежала. Думаю, нам стоит продолжить путь и… ай!

Женщина вскрикнула и машинально выдернула руку из ладони мальчика. Она недоуменно уставилась на подушечку своего большого пальца. Из нее торчала канцелярская кнопка.

– Зачем ты это сделал?! – возмущенно воскликнула она и, поморщившись, достала кнопку.

– Простите, простите меня, мэм… – Сэмми попятился.

– Что это ты задумал? Говори! Немедленно!

– Я… – испуганно залепетал мальчик. – Я просто…

Женщина больше не выглядела добренькой и заботливой. Ее лицо исказилось от гнева, а всклокоченные волосы зашевелились, словно это были не волосы, а клубок червей. Она угрожающе шагнула к Сэмми и… вдруг замерла на месте.

– Что это… такое? – удивленно пробормотала она, снова уставившись на свой уколотый палец. На нем выступила густая зеленая капля.

Женщина растерла ее пальцами и в следующий миг рухнула на том же месте, где стояла.

Мальчик не торопился к ней подходить. Часто моргая, он глядел на нее, а сердце его безумно колотилось.

– Ты молодец, – раздался голос в тумане. За ним последовал звук шагов, и к Сэмми подошел высокий джентльмен в черном пальто и цилиндре.

– Сэр… – залепетал мальчик, – я все правильно сделал?

– Более чем, – сказал доктор Доу.

Он склонился над лежащей без сознания женщиной, осмотрел ее руку, пощупал шею и запястье, нахмурился.

Женщина вздрогнула и зашевелилась.

– Что… что со мной… – забормотала она.

Доктор поспешно достал из кармана небольшой чехол и извлек на свет стеклянный шприц, заправленный полупрозрачной зеленоватой жидкостью. Он поднес его к шее женщины…

Мальчик зажмурился, а когда осмелился вновь открыть глаза, доктор уже прятал шприц обратно.

– Спускайся и вели Джасперу принести мой саквояж. Нужно торопиться, пока никто нас здесь не увидел.

Мальчик кивнул и припустил к люку.

Доктор остановил его:

– Ты действительно все очень хорошо сделал, Винки с Чемоданной площади, – сказал он. – Ты честно заработал свои пять фунтов.

Мальчик повернулся.

– Я ж не за деньги, сэр… Она похищает детей, а фликам плевать на это.

Винки исчез в люке, и вскоре вернулся вместе с Джаспером и докторским саквояжем.

– Все удалось! – со смесью испуга и восторга воскликнул племянник доктора Доу, глядя на распростертую миссис Паттни.

Его дядюшка раскрыл саквояж, достал какой-то прибор и приложил его к груди учительницы музыки. Отметил, как нервно бродит стрелка в полукруглом окошечке.

– Пока что еще ничего не удалось, – сказал он и поднялся. – Мое самое сильное средство почти не действует, у нас очень мало времени…

Он вручил свой саквояж Винки, и вместе с Джаспером вдвоем они принялись спускать миссис Паттни в люк. Вскоре похитители и их жертва исчезли под землей, а тяжелая чугунная крышка вновь заняла свое место.

Постепенно туман затянул прорехи, и улица Флоретт снова погрузилась в тишину. Как будто здесь ничего только что не произошло.

И только на мостовой возле старых трамвайных путей остался одиноко лежать позабытый коричневый футляр.

***

В кабинете доктора Доу горели все лампы.

Это место никогда не было так сильно освещено, и теперь вылезли наружу те не слишком лицеприятные вещи, которые до того скрывались в стоящей здесь обычно полутьме.

На шкафу с лекарствами выстроился ряд больших банок, в которых плавали деформированные и изуродованные природой части человеческих тел; вершиной коллекции было сердце, из которого проросло крошечное ветвистое и узловатое дерево. На столике у стены почетное место занимала коробка с «Невероятной и экстраординарной живой головой Одиозного Барнаби».

Это действительно была самая настоящая живая голова, отделенная от тела, правда указанный в витиеватой надписи на коробке Одиозный Барнаби являлся вовсе не ее носителем, а использовал ее лишь в качестве театрального реквизита. Какое-то время назад полиция задержала сумасшедшего циркача Барнаби, выступавшего со своей передвижной будочкой у Колеса Дурнхаузена. Кому-то из констеблей не понравилось, когда голова из будки начала осыпать его бранью, и циркача арестовали. На Полицейской площади голову узнали – она принадлежала пропавшему год назад кузену господина Милститча, владельца спичечной фабрики из Гари. Одиозного Барнаби ждало недолгое разбирательство, и по приговору безжалостного судьи Сомма его отправили в тюрьму Хайд. Фабрикант Милститч не захотел тратиться на «бессмысленную археологию», как он назвал погребение того, что осталось от родственника, и голова кузена с кляпом во рту осталась пылиться на Складе Различного Хлама в Доме-с-синей-крышей. Ну а доктору Доу при помощи небольшого пожертвования в фонд эля и виски дежурившего на складе констебля удалось заполучить себе этот прелюбопытный объект для исследований: ведь до сих пор никто так и не смог ответить, как Одиозному Барнаби удалось оживить голову отдельно от тела. Доктор быстро отбросил вариант с имеющим место фокусом, но изучить свое новое приобретение обстоятельно ему так и не удалось – от бабушки должен был вернуться Джаспер, ну а потом все завертелось…

Что ж, и помимо банок с гротескными органами и живой головы, в кабинете доктора Доу было множество того, что обычные люди назвали бы «тошнотворной мерзостью» и предпочли бы и вовсе не видеть. Что касается самого Натаниэля Френсиса Доу, то он считал эти вещи приятным элементом быта занимающегося исследованиями джентльмена.

Но сейчас всем его вниманием владели вовсе не жуткие диковинки на полках, а сидящая на стуле в центре кабинета учительница музыки, притянутая к этому стулу ремнями.

– Не подходи к ней, Джаспер! – воскликнул доктор Доу, когда племянник, взяв платок, шагнул к миссис Паттни.

– Я просто хотел… – начал мальчик, указывая на тонкую струйку зеленоватой слизи, текущую из приоткрытого рта находящейся без сознания женщины.

– Нет. – Доктор Доу сменил две ампулы в своем отдаленно похожем на пистолет инъекторе. – Мы не понимаем, с чем столкнулись. Мои средства практически не работают. Я уже потратил почти весь запас и не знаю, когда…

И тут миссис Паттни зашевелилась. Она поморщилась и подняла голову. Пытаясь уберечь глаза от яркого света, прищурилась.

– Что… где я?

Доктор Доу бросил предупредительный взгляд на племянника, и тот отошел: они заранее договорились, что допрос будет вести дядюшка.

– Что происходит? – Учительница музыки поняла, что ее удерживают ремни и тут же принялась дергаться в попытках освободиться.

– Не стоит, миссис Паттни, – жестяным голосом, от которого даже у Джаспера по спине пробежали мурашки, сказал доктор. – Будьте благоразумны.

– Что?! – воскликнула женщина. – Кто вы? Я вас не вижу… Этот свет…

Доктор Доу шагнул ближе, и она его узнала.

– Вы?! – Учительница музыки тяжело задышала, словно у нее в легких заканчивался воздух.

– Миссис Паттни, вы, верно, удивлены, почему вы здесь. И я должен был бы извиниться перед вами за столь грубое обхождение. Да, должен был бы. Если бы испытывал хотя бы малейшее угрызение совести. Но знаете, я всегда был приверженцем равнозначной справедливости или, воздаяния, если угодно, и убежден, что вы заслуживаете все то, что с вами сейчас происходит.

– Что? Ничего я не заслуживаю… Я просто бедная…

– Учительница музыки? Да-да. Вы просто учите детей, а потом от них остаются лишь одежонки в вашем чулане.

Лицо миссис Паттни переменилось.

– Ваш щенок сунул нос, куда не просили… – прорычала пленница, и на грудь ей закапала зеленоватая слюна. – Свой мерзкий ворбургский нос!

– Эй! Ничего он не ворбургский! – гневно воскликнул Джаспер, и доктор Доу вскинул руку, веля ему помалкивать.

– Значит, он тоже здесь! – прошипела миссис Паттни. – Бездарность! Даже смычок не научился держать!

Доктор подступил к ней и быстро сделал инъекцию. Учительница музыки задергалась, изо рта пошла пена. Джаспер испугался, что она сейчас умрет – так ее трясло, но дядюшка и бровью не повел – пока что все, видимо, шло по плану.

– Вы похитили племянницу моей экономки, – сказал доктор.

– Нет… не похищала…

– Быть может, это сделал констебль Шнаппер или еще кто-то из ваших сумасшедших соседей. Меня это не волнует. Меня волнует, где она. Где ее держат? Я не допущу, чтобы ее сожрала тварь, которую вы все кормите…

Миссис Паттни прекратила дергаться и подняла на доктора немигающий взгляд.

– Вы ничего не понимаете, – сказала она.

– Правильнее будет сказать, что я многого не понимаю, – уточнил доктор. – Но кое-что мне все же известно. Говорите. Где держат Полли Трикк?

– Я… не знаю… – прохрипела миссис Паттни. – Что вы… что вы со мной сделали?

– Я не сделал ровным счетом ничего, – ответил доктор Доу. – Я вколол вам успокоительное…

– Нет… вы не должны были. Я не могу контролировать… – Голова учительницы музыки вдруг резко дернулась. Она уставилась на доктора и зашипела: – Ты зря все это сделал… зря меня сюда приволок.

Доктор попятился и поднял свой инъектор. Джаспер потрясенно замер.

– Зря… зря…

И тут произошло нечто настолько невероятное и отвратительное, что Джаспер вскрикнул от неожиданности.

Мальчик почувствовал, как в горле запершило. В глазах потемнело, закружилась голова. Он вновь ощутил то же, что и в лавке плотоядных растений! Увиденный кошмар словно сорвал запекшуюся корку с раны… и из этой раны вместо крови потекло воспоминание…

…Он снова на уроке музыки, в квартире у миссис Паттни. Держит в руке смычок, а часы показывают половину десятого.

– Ты очень милый, хороший мальчик, Джаспер, – говорит миссис Паттни, держа его за плечо. – Ты такой прилежный ученик… Джаспер… Джаспер… Ты мог бы стать хорошим хармистом. Ах, эти длинные тонкие пальцы! Немного практики, и они научились бы извлекать прекраснейшие звуки… Даже жаль, что этому не суждено исполниться.

– Что? Почему? – спрашивает Джаспер удивленно. Ему не нравятся намеки учительницы.

– Потому что тебя съедят, дорогой, разве не ясно? – буднично отвечает миссис Паттни.

Джаспер хочет выдернуть плечо, но вдруг с ужасом осознает, что не может пошевелиться.

– Ты – всего лишь еще одна муха, которую занесло в наш дом. А мы едим мух. Наша Праматерь ест мух.

– Никакая я не муха! – кричит Джаспер. Вернее, ему кажется, что кричит, – на деле он лишь издает чуть слышные хрипы.

– Муха, – убежденно говорит учительница. – Самая настоящая муха. Очередной Тимми Бейкер, которого я поймала.

С каждым словом изо рта миссис Паттни вырываются едва заметные зеленые пылинки. Эти пылинки оседают у него на лице: на щеках, на губах и на ресницах…

– Знаешь… – вздыхает она, снимая очки. – Я отдала очередную муху Праматери только вчера. И сегодня она уже обедала… Думаю, никто не будет против, если тобой полакомлюсь я.

Джаспер хочет кричать, но его голос ему не принадлежит. При этом где-то на дне сознания формируется мысль: «Только попробуй, тварь! Я сам тебя сожру…»

– Я буду тебя переваривать пару дней… Это будет так приятно…

– М-м-м… м-м-м… – это все, что Джасперу удается издать.

– Я знаю, что ты думаешь, мальчик, – напевно говорит учительница музыки. – Что тебя будут искать, что твой дядюшка явится и перевернет все здесь кверху дном. Пусть приходит… Мы и его сожрем. А мистер Шнаппер все уладит – как и всегда. Приятного аппетита… мне…

Глаза миссис Паттни закатываются. Она выдвигает вперед голову, и ее лицо начинает будто бы разлезаться по швам. Кожа шевелится и разворачивается наподобие некоего ужасного бутона. Внутри обнаруживается еще один бутон – на этот раз настоящий, зеленый и покрытый багровыми пятнами. С хлюпающим звуком он вздрагивает и медленно раскрывается, обнажая пасть-ловушку мухоловки. Склизкую. Мерзкую. Лоснящуюся зеленым соком. В глубине ее шевелятся тонкие длинные усики.

Это самое ужасное, что Джаспер видел в своей жизни…

Усики тянутся к его лицу, и он ощущает, как сознание куда-то уплывает. Это настоящий, не вымышленный обморок, но хуже всего то, что он не приносит с собой забытье. Джаспер может лишь стоять и смотреть. В этот миг он истово желает умереть. Ему вспоминаются слова мистера Финикуса из лавки: «Они едят только живых мух…»

Разверстая пасть монстра уже приблизилась к нему вплотную, но он не может даже моргнуть. Зато ощущает исходящие из нее гнилостное зловоние. Влажные лепестки касаются его кожи, и он чувствует жжение. Усики твари ощупывают его щеки и…

И тут внутри Джаспера что-то начинает происходить. В животе зашевелилось нечто, похожее на длинного извивающегося червя, в груди закололо. Во рту появился вкус чернил…

Тварь, которая прикидывалась учительницей музыки, отшатывается. Миссис Паттни покачивается, ее пасть исторгает гневное шипение. В следующий миг усики сворачиваются спиралями и скрываются внутри глотки, бутон закрывается, а затем и кожа возвращается на место. Это вновь обычное человеческое лицо. Швы затягиваются, на их месте остаются лишь тонкие полосы зеленой слизи.

Миссис Паттни подносит к лицу свой сморщенный платок и вытирает слизь. Больше нельзя понять, что внутри скрывается жуткий уродливый монстр.

Учительница музыки надевает очки – она с удивлением и отвращением глядит на Джаспера.

– Прогнил… гнилая муха… фу… Тебя же жрут черви! Нет, тебя нельзя есть!

Она разочарованно поджимает губы, а потом достает из нижнего ящика комода пакет с подкормкой для растений «Мистер Старви и сыновья».

– Ну вот… ты только раззадорил мой голод… немного перекусить не помешает…

– …Джаспер! – закричал дядюшка. – Джаспер, прячься!

Джаспер вздрогнул и пришел в себя. Воспоминание развеялось. Он вновь был в дядюшкином кабинете.

Все повторялось… Лицо миссис Паттни развернулось, обнажая пасть-ловушку мухоловки. Но на сей раз на этом изменения не остановились…

Превращение затронуло все тело учительницы музыки. Кожа на ее руках треснула, и из прорех вырвались зеленые стебли. Платье забугрилось, словно под ним начали извиваться змеи.

Доктор Доу бросился к твари. Он попытался ввести ей новую дозу успокоительного средства, но длинная гибкая лоза, вырвавшаяся из-под платья, взвилась в стремительном выпаде и выбила инъектор из его руки.

Прямо на глазах у потрясенного Джаспера то, что еще недавно было миссис Паттни, ломалось и корежилось, платье затрещало, и из образовавшихся дыр показались увитые листьями зеленые отростки.

– Ремни удержат ее! – закричал доктор Доу, и в тот же миг тварь вздыбилась над верхним ремнем и начала переваливаться через него, словно вар – через край казанка на огне.

– Нет!

Доктор прыгнул к инъектору и успел схватить его в самый последний момент. Гибкая лоза хлестнула по полу в том месте, где только что была рука Натаниэля Доу.

Монстр выбрался между провисших ремней, уродливом месивом рухнул на пол.

Джаспер застыл, глядя, как тварь поднимается на корнях, сбрасывая обрывки платья и кожи. От человека не осталось и следа. Растение представляло собой извивающийся и будто бы постоянно перемешивающийся клуб из лоз, стеблей и листьев, с головой в виде истекающего зеленой слизью бутона мухоловки. Пасть открылась.

Одновременно десяток лоз устремился к доктору, оплетая его руки, пытаясь обхватить за горло.

– Дядюшка! – крикнул Джаспер.

– Не подходи!

Доктор нажал на спусковой крючок инъектора, и игла ампулы вонзилась в самый толстый стебель.

Тварь изошла судорогами и отпрянула. Ее лозы отпустили доктора и повисли плетями. Бутон дернулся сперва в одну сторону, затем в другую, и тут растение издало самый настоящий крик. На миг Джасперу показалось, что он различил в нем знакомые нотки голоса учительницы музыки.

Доктор Доу переключил рычажок на инъекторе, меняя ампулу, но ужасное существо не стало медлить. Оно опало к полу, а затем, клубясь и перекатываясь, стремительно поползло к выходу из кабинета. Чудовищной волной растение ударило в дверь и, выбив ее, устремилось в коридор.

Доктор бросился следом. Джаспер побежал за ним.

Зеленое лиственное месиво с грохотом ударилось в стену, отчего с крючков попадали фотографии в рамочках, и поползло вниз по лестнице, переваливаясь по ступеням на своих стеблях и корнях и оставляя за собой липкий зловонный след.

За какие-то считанные мгновения тварь оказалась на первом этаже.

Миссис Трикк, которая вышла в гостиную проверить, что за шум стоит, пораженно замерла на месте, в ужасе вскинув руки к губам.

Мухоловка пронеслась мимо нее и проникла в кухню, а затем ринулась к двери черного хода. Раздался грохот, когда тварь выбила и эту дверь.

Доктор уже был в дверях кухни, когда сзади коротко вскрикнул Джаспер.

Натаниэль Доу обернулся: племянник сидел у основания лестницы и с омерзением на лице вытирал ладони о штаны, пытаясь избавиться от зеленой слизи, оставленной чудовищной мухоловкой. Он так торопился, что совсем забыл об осторожности и поскользнулся…

Убедившись, что Джасперу ничего не угрожает, доктор выбежал на улицу.

В мусорной аллее уже никого не было. На земле лежали оборванные листья. След из темно-зеленой слизи вел в сторону канала. Обрывался он рядом с домом мистера Грэма – у решетки дождевых стоков в стене.

– Где она?! Куда она делась?! – воскликнул Джаспер, выбежав из дома следом за дядюшкой. Тот лишь покачал головой.

– Ты видел?! Видел, как она…

Доктор Доу кивнул на дверь, и они вернулись в дом.

– Что это было?! – Миссис Трикк бросилась к доктору. – Мне же это не привиделось?!

Доктор Доу поправил костюм, подтянул манжеты и выровнял воротнички рубашки, вновь нацепив на себя свои привычные хладнокровие и рассудительность. Так, словно ничего необычного только что и не произошло.

– Миссис Трикк, – не терпящим возражений тоном сказал он, – будет лучше, если вы отправитесь к миссис Баттори. Погостите у нее несколько дней.

– Что? Но зачем?

Доктор повернулся к Джасперу.

– Собирайся. Мы тоже уходим.

– Я не понимаю… – начал было племянник.

– Мы их разоблачили, Джаспер. Скоро они будут здесь. И будет лучше, если они нас не застанут.

Джаспер вздрогнул – он вдруг отчетливо представил, что произойдет, когда несколько таких тварей, как миссис Паттни, придут за ними.

– А Полли? – испуганно спросила миссис Трикк. – Как же Полли?

– Мы предупредим ее, когда найдем. Собирайтесь, миссис Трикк. Время не терпит.

Экономка хотела было что-то уточнить, но, видимо, решила, что сейчас не лучшее время для вопросов. Она просто кивнула и отправилась в свой флигель, попутно рассказывая подлетевшей к ней Кларе, что они отправляются в гости.

– А что мы будем делать? – спросил Джаспер, когда голос миссис Трикк затих.

– Мы разберемся с этими… существами. И спасем мисс Полли.

– Но как? Что мы можем в одиночку? Ты же видел, во что превратилась миссис Паттни!

Доктор покачал головой.

– Не превратилась, Джаспер. Она всегда такой была. Но ты прав. Сами мы не справимся. Нам нужна помощь. И я знаю, кто нам поможет. Собирайся. Мне нужно назначить встречу.

***

Веревочка натянулась. Открываясь, скрипнула дверца старенького шкафа, и Китти с грустью оценила пустоту и темноту в его глубине.

На одинокой вешалке висело единственное платье. Она предпочитала думать, что оно кофейного цвета, но по правде оно было ближе к цвету грязи. Очень грубое, колючее и неприятное на ощупь – Китти всегда надевала его со слезами на глазах.

Вот и сейчас от одного лишь его вида она едва не заплакала, вновь ощутив себя совершенно никчемной и никому не нужной.

Сидя на краю кровати, Китти потянула за другую веревочку. То, что она делала, требовало некоторой сноровки, но ее пальцы давно запомнили с какой силой и под каким углом тянуть. Вешалка с платьем тут же отцепилась от перекладины и заскользила по веревочке. Девушка терпеливо ждала, пока оно доберется к ней.

Это был ежедневный ритуал, которому Китти следовала почти всю жизнь. Она не могла даже подойти к шкафу, и каждое утро была вынуждена доставать одежду вот так, при помощи веревочек, привязанных к изножью ее кровати.

«Хрупкость костей Хромма» – так назвал ее состояние доктор Доу. Эта болезнь мучила Китти сколько она себя помнила. Внучка миссис Браун долгое время просто сидела в своей комнате, пока однажды мистер Типпин, сосед, не сделал для нее устройства, благодаря которым она могла выбраться и из спальни, и из дома…

Китти натянула платье через голову, глухо взвыла, когда оно ее начало колоть – ничего, она привыкнет и снова перестанет его замечать. Застегнув пуговички и подтянув манжеты, она взялась надевать свои роликовые коньки. Да, Китти могла сперва надеть ролики, а потом уже подъехать на них к шкафу за платьем, но она так привыкла к этим веревочкам, что у нее даже мысли не возникало сменить распорядок…

Справившись с ремешками и креплениями, Китти заправила химрастопку в специальное отделение над каблуками, а затем подожгла ее. Ролики захрипели, засипели, что-то заурчало. Котелки заработали – осталось только дождаться, когда жидкость в них как следует нагреется. Это минут двадцать, не меньше…

Китти услышала шаги в коридоре, а потом дверь квартиры открылась, и раздались звуки ссоры. Эти двое всегда ссорились. И хоть бабушка была в доме главной, мистер Шнаппер все время пытался, как называет это сама бабушка, выбить почву у нее из-под ног.

Мистер Шнаппер считал, что «ведение дел в стиле миссис Браун» устарело, а бабушка в ответ называла его безрассудным интриганом. Они практически ни в чем не могли сойтись. И пусть пока что решающее слово было за бабушкой, но однажды, Китти это предчувствовала, терпение мистера Шнаппера должно было лопнуть, и тогда… А что случится тогда, она не знала, только догадывалась, что это будет нечто плохое.

Китти ни во что не посвящали и, кажется, ее и вовсе считали бесполезной и бессмысленной. Что ж, лучше слыть бессмысленной, думала она, чем потворствовать им в их мерзких делах. И поняла она это не так давно. Вернее будет сказать, что это осознание пришло к ней лишь с появлением в ее жизни Полли Уиннифред Трикк, которая пыталась отучить подругу от привычки, образно выражаясь, ходить на цыпочках.

Китти очень боялась свою бабушку. И не только потому, что та ее била, не только потому, что та запирала ее в комнате и наказывала множеством иных способов.

Китти не хотела делать то, что она делала для бабушки и для… Прабабушки. Внучка миссис Браун была доброй и ее мучила совесть. А еще ее заживо пожирала жалость к тем девушкам, которых она обманом завлекала в этот дом. Полли была далеко не первой жертвой… Все они здесь, в маленькой книжечке, которую мисс Китти Браун прячет под подушкой. Перед сном Китти, глядя в свой потолок, шепотом называла их имена и просила у каждой прощения, но время от времени в список добавлялось еще чье-нибудь имя.

Это всегда происходило одинаково. Китти все оттягивала то, что должна была сделать, придумывала различные отговорки. Всякий раз терпению бабушки наступал конец, она ее била и лишала еды, и тогда Китти с ненавистью к себе и к своей жизни отправлялась в город «ловить муху». Кто-то скажет, что она давно все могла прекратить, но безволие и страх стягивали ее покрепче смирительной рубашки.

Это неизменно были девушки, которых никто не станет искать, те, о ком подумают: «Сбежала, ну и провались она пропадом». Или же те, о ком и вовсе никто не вспомнит.

И только Китти помнила о них – просто не могла забыть. Их имена, их лица, их глаза, полные ужаса и непонимания, когда она приводила их сюда, и из темного угла появлялся огромный жуткий констебль.

Китти было несложно находить их, бедных, часто голодных. Они были так счастливы, когда она угощала их пирожными. Черствыми, сухими, прогорклыми – для них не было никакой разницы. А потом они просто исчезали…

Она делала это годами. За все время она похитила тридцать шесть девушек. Всякий раз Китти надеялась, отчаянно надеялась, что вот сейчас кто-то заметит, кто-то окликнет ее, остановит, арестует… и все это прекратится. Но это был старый недобрый Тремпл-Толл – вотчина безразличия, и пропажами людей – ничего не значащих людей – здесь никого не удивишь.

Однажды она попыталась что-то изменить. Собравшись с духом, Китти отправилась в Дом-с-синей-крышей и рассказала все дежурному сержанту.

Последствия этого поступка оказались для нее ужасающими: сержант ей не поверил, он вызвал Шнаппера, и жуткий сосед Китти убедил его в том, что она просто помешанная. Он сказал, что сам во всем разберется и доставит «больную девочку» к ее бабушке. Шнаппер забрал ее из участка и избил в одном из тесных переулков на Полицейской площади. После чего приволок домой. Когда Китти немного оправилась, ее снова избили – уже сама бабушка: из-за выходки внучки позиции Шнаппера среди соседей упрочились. Китти заперли в комнате на полгода. И выпустили лишь тогда, когда она «перевоспиталась».

Китти продолжила похищать девушек, но больше выступать против бабушки и злобного констебля не решалась. Она просто делала свое дело, записывала все новые и новые имена в свою книжечку и надеялась… надеялась на то, что это скоро закончится…

А потом она встретила Полли Трикк.

Полли была идеальной «мухой». Она только приехала в Габен, почти никого здесь не знала, и ее пропажа стала бы всего лишь очередным таинственным исчезновением в Саквояжне. Полли сразу привлекла внимание Китти – ее заводные механические ролики были чем-то невиданным, невероятным. Но сама она… Замечательная чудачка, колкая и циничная, веселая и забавная. В какой-то момент Китти показалось, будто это не она похитила Полли, а наоборот. Мисс Трикк из Льотомна втянула Китти в настоящий вихрь, и Китти забыла, что должна была сделать и зачем завела с ней разговор изначально. Да, забыла… пока бабушка ей не напомнила. И тогда она пригласила Полли на чаепитие.

С момента, как это произошло, Китти не могла сомкнуть глаз. Она не хотела, чтобы Полли постигла та же судьба, что и Эбигейл, и Энни, и прочих.

А потом кое-что случилось. Около недели назад они с Полли договорились встретиться, чтобы вместе отправиться на Набережные и посмотреть на Пыльное море, но Полли так и не пришла. Тогда Китти отправилась туда, где подруга жила, и узнала, что Полли дома нет, при этом открывший дверь мальчик, судя по его виду, был очень обеспокоен и испуган за нее. Разумеется, Китти решила, что бабушка, устав ждать, добралась до Полли, но это было не так.

Позже Полли нашлась – и рассказала подруге удивительную историю. Ее исчезновение было как-то связано с громким ограблением банка, о котором трубили все газеты. Помимо прочего Китти узнала, что доктор Доу, в доме которого гостит Полли, принимал непосредственное участие в расследовании и поиске награбленного. И тогда она поняла, что нужно делать, как спасти Полли.

Китти стала расспрашивать подругу про этого доктора, и та рассказала ей много чего любопытного. Китти узнала, что доктор Доу – очень проницательный человек, который, часто благодаря воздействию своего племянника, принимает участие в различных расследованиях и – что самое важное! – не испытывает никакого трепета перед представителями закона Тремпл-Толл.

И она решилась. Китти вознамерилась раз и навсегда прекратить злодеяния, которые совершают в их доме.

Нужно было как-то заманить доктора, привлечь его внимание, и она с этим справилась на отлично: благо, и повод подвернулся удачный. Доктор уцепился за странную болезнь, которой болеют жильцы в доме № 12, и влип в эту историю. Китти надеялась только, что влип не как «муха». Так доктор взялся за очередное расследование, но и Полли не смогла остаться в стороне…

И вот, несмотря на все потуги Китти, ее бабушка и Шнаппер все же схватили Полли…

Роликовые коньки издали фырканье, и из выхлопных трубок поднялось несколько клубов дыма. Котелки разогрелись как следует…

Китти почувствовала, как заскребло в горле, и закашлялась. Машинально почесала зудящую шею. Ее пальцы что-то нащупали, и она с ужасом и содроганием подцепила это нечто.

– Только не это! – застонала Китти и достала осколок разбитого зеркальца. – Нет… нет… я не хочу… – Она заплакала, глядя на свое отражение.

Входная дверь хлопнула. Констебль Шнаппер ушел.

Опершись о край кровати, Китти вытерла слезы и заставила себя собраться. Не время расклеиваться! Она нужна Полли!

Подъехав к двери, внучка миссис Браун замерла, прислушиваясь. Кажется, бабушка ушла к себе.

Китти приоткрыла дверь и покатила в прихожую, стараясь не шуметь. На этот раз она даже не успела снять с вешалки пальто и шляпку.

– И куда это ты собралась в таком виде?! – раздался из коридора страшный голос бабушки.

Китти обернулась и уже раскрыла было рот, чтобы выдать очередную выдумку про господина кондитера, который ее ждет, но бабушка не дала ей произнести ни слова:

– Надень шарф! – велела она. – Ты совсем спятила вот так разгуливать?

– Да, бабушка. – Китти сняла с вешалки свой коричневый шарфик и, с трудом сдерживая всхлипы, замотала им шею.

– Теперь ты понимаешь, что этот твой доктор не справился бы с болезнью?

– Да, бабушка. Я… я поеду… мне нужно…

Китти надела пальто и шляпку и под немигающим взглядом бабушки открыла дверь и выскользнула из квартиры.

Собравшись с духом, она двинулась к двери с кованой цифрой «11», располагавшейся на другом конце лестничной площадки.

Китти уже подняла руку, чтобы постучать, но вдруг ее одолел страх. Это был совсем не тот страх, который она испытывала перед бабушкой: в нем таилось больше неловкости и стеснения, чем, собственно, испуга.

Нужно было собраться с мыслями. Китти никогда не обладала даром убеждения, но она верила, что, если отыщет правильные слова, он поверит и поможет ей.

Капитан Блейкли – хороший, честный человек. Он не участвует во всем, что происходит в этом доме. Он не такой, как констебль Шнаппер. Его волнуют лишь его горе и его старые раны: на теле и на душе. Капитан – словно зверек, который отчаянно молит вытащить иглу из его лапки. Он добрый, у него замечательные глаза, в которых живет неизбывная тоска – и его эта тоска, его трагичная история – все это отзывалось в сердце Китти. Всякий раз, как она думала о капитане, внутри у нее появлялось ноющее, тянущее и очень теплое… ощущение. Вероятно, черствый доктор Доу сказал бы, что это, видимо, какая-то очередная болезнь или червь-паразит, но она знала, что значит это ее «ощущение» на самом деле…

Сейчас капитан Блейкли был единственным, кто может ей помочь. Он поверит. Он поймет. Нужно только заставить его выслушать.

Китти постучала и закусила губу от волнения. Она вдруг почувствовала, как стало жарко. Кажется, жар исходил изнутри, из ее сердца.

Какое-то время никто не открывал, но потом раздались шаги, и из-за двери спросили:

– Кто там?

Китти суматошно поправила шляпку.

– Капитан Блейкли, это Китти! – голос девушки дрогнул. – Мисс Браун!

За дверью молчали, и Китти уже начала придумывать, что бы добавить, как в замочной скважине скрипнул ключ, и дверь отворилась.

Фигура капитана Блейкли на фоне дверного проема казалась совсем черной. Свет в квартире не горел.

Капитан бросил быстрый взгляд за спину Китти, на дверь ее квартиры, вероятно, в любой момент ожидая появления миссис Браун. После чего поглядел на девушку.

– Чем могу быть вам полезен, мисс Браун?

– Мне… – она запнулась. До сего момента Китти знала, что скажет, но как только ее глаза встретились с печальными глазами капитана, все мысли в голове смешались. Она забыла, зачем пришла, глядя на благородные, тронутые печалью черты его лица.

Капитан был в так называемом партикулярном мундире – черном сюртуке с тесным воротником-стойкой и двумя рядами гербовых пуговиц. Такие мундиры носили в Габене отставные военные, и нельзя было не заметить, что капитану он очень идет.

– Мисс Браун?

Китти дернула головой и порозовела.

– Мне нужна ваша помощь, господин капитан, – сказала она, потупившись.

Китти было стыдно за свои чувства, которые, она была уверена, явно отразились на ее лице.

«Какая глупость! – подумала она. – Сейчас совсем не до того!»

– Вы позволите мне войти?

Капитан замялся и нахмурился.

– Я немного занят, мисс, – пробормотал он. – Корплю над корреспонденцией…

Прежде Китти лишь кивнула бы и, попросив прощения, поспешно ретировалась бы прочь, пытаясь на своих роликах обогнать преследующую ее неловкость, но сейчас дело не терпело отлагательств. У нее было очень мало времени.

Китти узнала, где держат Полли. И потратила на это весь прошлый день, а затем и вечер. Начала она с мистера Уилкса, о котором говорили бабушка с Шнаппером. Она поняла, что именно мистер Уилкс на своем «Трудсе» привез сюда Полли. Было непросто выяснить, что по возвращении Уилкс передал похищенную девушку на попечение мистеру Горли, а тот озаботился, чтобы она оказалась в Тайном Месте. Китти прикидывалась и врала, мол, это ее бабушка велела проверить состояние пленницы. Она всячески намекала на то, что та не должна пострадать еще целых два дня, пока с ней не случится то, «о чем вы и сами знаете». Ее уверили, что пленница в полном порядке. И в итоге она выяснила, где именно находится это самое Тайное Место.

Китти хотела вызволить подругу как можно скорее, но сложность заключалась в том, что Полли сторожили. И сторожила ее миссис Тирс из пятой квартиры, женщина строгая и, можно даже сказать, злая. Китти испытывала перед ней совершенно детскую робость, но все же выяснила, что миссис Тирс будет сторожить Полли лишь до утра, после чего отправится на работу (она была помощницей букиниста в книжной лавке «Переплет») и оставит следить за Полли своих сыновей: Джейки и Уилли. Их Китти тоже побаивалась. Они часто над ней смеялись и вечно пытались сделать так, чтобы она упала с роликов. Это были злобные, очень плохо воспитанные мальчишки, и сама она с ними ни за что бы не справилась.

Китти поглядела на капитана Блейкли с мольбой.

– Это очень важно. Прошу вас! Только вы в состоянии мне помочь!

Капитану сейчас явно было не до нее, но он был джентльменом – офицерская честь и галантность, которую он не забывал при общении с дамами, перевесили.

– Прошу. – Капитан отошел в сторону, пропуская Китти.

Девушка поблагодарила и скользнула в квартиру.

– Могу я угостить вас чаем? – спросил капитан, когда они оказались в скромно обставленной, тонущей в потемках гостиной.

– Э-э-э… да. – Китти кивнула, и капитан отправился на кухню.

– Расскажите, что же вас привело ко мне! – раздался его голос, за которым последовало чирканье спички. – Вы сказали, что нуждаетесь в моей помощи. Вы попали в беду?

– Нет. В смысле, не совсем. Не я.

Китти робко оглядывала гостиную. На обитом черным крепом письменном столе лежало начатое письмо, рядом расположились: открытая чернильница, ручка и стопка конвертов. Серый свет из полукруглого окна падал на столешницу, и Китти не удержалась – прочла уже написанное:

«Мэм, вынужден с прискорбием сообщить, что, ваш брат погиб от вражеской пули в походе…»

Китти не заметила, как капитан вернулся, и его неожиданно раздавшийся голос заставил ее вздрогнуть:

– Печальный долг сообщать родственницам моих подчиненных, что их братья, мужья и сыновья больше не с нами. Я как раз писал сестре рядового Кори, когда вы пришли.

– Прошу прощения, что отвлекла вас.

Капитан покачал головой.

– Расскажите, чем я могу вам помочь?

Китти собралась с духом и начала:

– Я должна кое-что рассказать вам, господин капитан. Вы, вероятно, сочтете меня сумасшедшей, но в этом доме живут очень плохие люди. Не все! Разумеется, не все! Но некоторые… – она замолчала, прикусив губу: нужно было сформулировать как можно доходчивее, при этом раскрывая как можно меньше, – она не хотела, чтобы капитан посмеялся над ней или начал ее жалеть.

Капитан был серьезен.

– Я не считаю, что вы сумасшедшая, мисс Браун. Поскольку я тоже кое-что заметил и, кажется, я догадываюсь, о ком вы говорите.

– Правда?

– Разумеется. – Капитан кивнул. – Этот мерзкий тип из девятой квартиры. Драбблоу, если не ошибаюсь. Он что-то вам сделал? Как-то обидел вас? Я заставлю его пожалеть об этом!

Капитан воинственно вскинул подбородок. Внутри у Китти разлилась теплота. Никто и никогда еще не вступался за нее. Но как бы ей ни была приятна решительность капитана, она взяла себя в руки и сказала:

– Боюсь, что здесь есть и другие… другие люди, способные на ужасные поступки.

– Ужасные поступки?

– Похищения… Они похищают людей.

Капитан тряхнул головой. Весь его вид выказывал непонимание.

– Что вы имеете в виду, мисс Браун? Это какая-то шутка?

Китти пригорюнилась – ну вот, как она и боялась, он считает ее сумасшедшей…

– Моя подруга, мисс Полли… – начала девушка, но капитан вскинул палец, прерывая ее:

– Чайник! Не переживайте, мисс Браун, мы сейчас выпьем чаю, и вы мне расскажете, что вас беспокоит.

Это прозвучало очень по-докторски, но Китти кивнула. Капитан отправился на кухню.

Оставшись одна, Китти почувствовала себя неуютно. Она сделала круг по гостиной на роликах.

– Вы что-то говорили о вашей подруге, мисс Браун! – раздалось из кухни.

– Мисс Полли Трикк! – сказала Китти. – Она попала в беду.

Внимание Китти привлекли газетные вырезки, которыми сплошь была обклеена одна из стен гостиной. Она подкатила к ней и прочитала: «Таинственное исчезновение лейтенанта Смитса». Другой заголовок гласил: «Двое солдат из VII взвода парострелков таинственным образом исчезли». Еще один сообщал: «Отставной капрал Сэмюэль Дорни, ветеран Белорского похода, вышел из дома в табачную лавку и не вернулся».

У Китти на коже выступили мурашки. Желудок куда-то провалился.

Здесь были десятки газетных вырезок, и все сообщали об исчезновениях солдат – чаще всего отставных. Там и здесь упоминались поход в Белор и VIIвзвод парострелков.

Китти ахнула, прочитав заголовок вырезки в самом центре, которая будто бы занимала почетное место на стене: «Бесследное исчезновение мистера Генри Дилейни, эсквайра, служащего адвокатской конторы “Гришем и Томм”, а также его молодой жены Эйлин и их новорожденного сына, Генри мл.».

– Ей стоило проявить чуть больше терпения и дождаться меня из похода, – сказал капитан Блейкли.

Китти обернулась и отпрянула. Капитан стоял прямо за ее спиной. Он подошел совершенно беззвучно. Куда-то подевалась печаль из его глаз, а на губах появилась незнакомая для Китти усмешка.

Внучка миссис Браун задрожала. Какая же она глупая! Как она могла думать, будто этот человек не причастен к тому, что происходит в этом доме?! Восхищение им, влюбленность ослепили ее.

– Они все… – прошептала она пересохшими губами.

– Да, мой скромный вклад в наше дело, – с ноткой самодовольства в голосе ответил капитан.

– Но… ваши солдаты… они ведь доверяли вам! Вам совсем не было их жалко?

Капитан Блейкли удивленно поднял бровь.

– Что я слышу? Укор? Или не вы сама беззастенчиво пользовались доверием глупеньких бедняжек из Саквояжного района? – Его взгляд изменился – стал злым, цепким. – А что касается моих подчиненных, то какое мне дело до каких-то «мух», когда нужно кормить Праматерь.

Слушая капитана, Китти отползала от него все дальше и дальше на своих роликах, пока не коснулась спиной той самой, заклеенной газетными вырезками, стены.

Между тем капитан Блейкли все придвигался к ней, и в нем больше не было ничего от того прежнего человека, который… видимо, никогда и не существовал.

– Кажется, я понял, зачем вы здесь, – продолжил он. – Вы пришли сюда, чтобы я помог вам освободить «муху». Мистер Шнаппер предупреждал меня о том, что вы ненадежны. Но он полагал, что выбил из вас ваши глупые эмоции и сомнения.

У Китти по щекам потекли слезы.

Капитан приблизился.

– Вы решили испортить все и думали, что я вам в этом помогу. Наивная дурочка!

Капитан бросился к Китти и схватил ее за волосы.

Китти закричала.

– Да, кричите! Кричите громче, мисс Браун! – проскрипел ей на ухо капитан Блейкли. – Пусть все в этом доме знают, что вы снова пытались все испортить. Пусть знают, что старуха снова подвела их. И пусть задумаются: если она не в силах обуздать собственную внучку-калеку, то что она может знать о том, что будет лучше для всех? И тогда уже никто не усомнится в том, что следует больше доверять мистеру Шнапперу.

Капитан дернул Китти за волосы и потащил ее за собой к двери. Она визжала и пыталась вырваться, но с каждым рывком ей становилось лишь больнее.

Капитан Блейкли вытащил ее в прихожую, ударил по голове и распахнул дверь.

Протащив кричащую и захлебывающуюся слезами Китти к двери квартиры семейства Браун, он замолотил в нее кулаком.

– Миссис Браун! Откройте! Ваша внучка пыталась освободить «муху»! Она пыталась освободить «муху»!

Двери квартиры Китти и квартиры мистера Шнаппера распахнулись почти одновременно.

Миссис Браун замерла на пороге, ее лицо было бледно-зеленым – в спешке она даже не успела скрыть признаки болезни пудрой.

Констебль Шнаппер заголосил:

– Я же говорил! Я предупреждал вас, Браун! От девчонки давно следовало избавиться!

Миссис Браун проигнорировала его.

– Благодарю вас, капитан Блейкли, – сказала она сухо, – за вашу бдительность. Я позабочусь о том, чтобы подобное не повторилось.

Она схватила воющую Китти за запястье и затянула ее в квартиру. Дверь захлопнулась, и из-за нее раздались звуки ударов и крики.

Констебль и капитан переглянулись. Шнаппер с довольным видом подкрутил усы и скрылся у себя в квартире. Вскоре и капитан вернулся к себе.

Дом № 12 на улице Флоретт затих. Но ненадолго. Это было то самое затишье, которому неизменно следует безумная и всесметающая буря.