Сумерки Эрафии

Глава 1

Западная Эрафия, 6 путь Лун, 987 год н. э.[1]

— Гримли! Ну все, тебе конец, бездельник, если я найду тебя за чтением трижды проклятых книг! — кричал старый Том Фолкин, потрясая прожженным во многих местах фартуком.

Это был невысокий, крепко сбитый пожилой человек. По его усталому лицу, серым теням под глазами и сиплому голосу можно было понять, что он давно нуждается в отдыхе, но, видимо, не в силах позволить себе такой роскоши. Мутные глаза с полуопущенными веками придавали ему такой вид, как будто он спал на ходу. Вспышки чувств у старика Фолкина мог вызвать только запах хорошего клекстонского пива. Он стоял посреди небольшой комнатки, куда свет проникал лишь через неровную дыру в стене, которую за неимением лучшего называли окном. По ночам ее закрывали ставнями — так дом казался хоть чуточку богаче и приличнее. Однако Том Фолкин мысленно называл это окно, да и селение, на которое открывался вид, просто дырой. Ему было с чем сравнить…

Жилище и кузница Тома находились на дальнем конце единственной улицы Бренна, вдоль которой выстроились три десятка домов.

В глубине дома послышался шум. По приставленной к сеновалу лестнице спускался парень лет двадцати. Он был неширок в плечах, рус и одет в лохмотья. Добравшись до середины лестницы, он замер и вернулся назад, накрыл обрывком рогожи, на которой только что лежал, небольшую книжку, спрятанную среди сена.

Тем временем Том вышел на улицу и снова крикнул:

— Ну все, признавайся, маленький мерзавец! Ты опять читал свою проклятую книжку? Ты что, плохо запомнил мои слова о том, как будет болеть твой зад, если я еще раз застану тебя за чтением? — вскричал старый Том, хватая парня за руку. — Ну, признавайся, куда ты ее дел?

— Извините, дядя Том! — Парень показался из-за угла.

Теперь он шел, опустив голову, и волочил за собой на веревке длинное бревно.

— Доски под наковальней опять гнутся, скрипят, и я решил подпереть их…

— Ради этого ты тащишь этот Дрын? — Том слегка отступил и отпустил руку юноши.

— Да-да, это бревнышко можно распилить вдоль, и тогда я смогу закрепить прогнившие доски под наковальней! — ответил парень с воодушевлением и, выпрямившись, перехватил сучковатый ствол двумя руками.

— Ладно, Гримли. Давай, иди в кузницу и делай все, как решил. Я сейчас полежу, и пойдем вместе работать, бери свой фартук.

Гримли принял воняющую старой кожей и смолой холщовую тряпицу и ловко закинул увесистое бревно себе на плечи.

— Спасибо, дядя Том! А что вы так рано пришли из управы? — Гримли рассчитывал еще не менее получаса читать книгу, ныне спрятанную на сеновале под крышей.

— Все очень быстро решили, сынок. Наш обоз отправляется через три дня. Только как мы сможем поспеть в Александрет до праздника?! Грифонья пасть… Ехать-то дней шесть, еще в Мельде остановка. По правде сказать, мы с тобой готовы меньше всех. Самое главное — наши мечи и тот меч, который надо сегодня посеребрить… а времени совсем в обрез. Давай беги в кузню, я сейчас, — он закашлялся, — прилягу ненадолго и тоже иду.

Том пошел в дом, что-то сбивчиво бормоча. Уже подходя к кузнице, Гримли подумал: «Только что называл „мерзавцем“, а потом уже „сынок“, а теперь шепчет „сукин сын“. Будто я проклятие ему или жизнь порчу?»

Когда Том через час вошел в кузницу, Гримли успел разметить бревнышко и распилить его до половины.

— Ладно, завтра сделаешь, сегодня ковать, ковать будем! Закончим посеребренный меч, — распорядился старый Фолкин. — Сегодня я научу тебя высшему мастерству кузнеца. Этот небольшой слиточек я прикупил в Мельде неделю назад…

Том держал на ладони розовеющий в лучах вечернего солнца кусочек серебра. Блестящий металл так странно смотрелся в его черных, стертых от работы руках, что Гримли замер, затем вгляделся внимательно в лицо своего приемного отца и решил выкинуть все те дурные мысли, что так и лезли в его голову.

Том положил слиточек в грубое металлическое корытце и, пододвинув его в печь, скомандовал:

— Давай раздувай огонь, разгоняй меха!

Вскоре он уже вытащил из раскаленной печи корытце с расплавом серебра, то и дело перехватывая обожженными рукавицами горячий ухват.

— Теперь переливаем его вот сюда, да-да, подвинь-ка этот чугунок ко мне, да, вот в него, смотри, Гримли, теперь давай сюда меч. Отлично он у нас получится!

Стальная гладь меча перед этим была раскалена докрасна. По алым узорам на лезвии пробегали искры белых вспышек. Казалось, еще миг, и он потеряет уже приданную ранее форму. Но мастерство старого Тома заключалось именно в этом: он чувствовал тот момент, когда металлы готовы соединиться.

— Видел бы ты, как работают энрофские ювелиры! Но мы справимся и так. Смотри, Гримли, когда я убираю этот затвор — серебро потечет на металл тонким слоем, даже каплями. А сама сталь так мягка, что принимает его. Останется только как следует отбить!

— А в чем здесь мастерство? — спросил парень, поглядывая на чугунок с двумя задвижками.

— В том, что железо остывает быстрее серебра, и если мы не будем работать в четыре руки — ничего не выйдет! Ну-ка возьми заготовку клещами! Скажи — сколько ты знаешь людей, способных пролить серебро так, чтобы оно было на обеих сторонах лезвия?!

Гримли перехватил грубые щипцы и зажал раскаленную заготовку.

— Давай, — прикрикнул Том, — по моей команде переворачивай меч.

Гримли взглянул на него и еще раз удивился.

Лицо старика Фолкина озарилось каким-то внутренним светом. В его глазах вновь вспыхивал тот огонек, который, казалось, давно угас. Том напивался почти каждый вечер назло самому себе, бормотал несуразицу, будто лишившись чего-то важного много лет назад. Но сейчас это был другой человек. Все его тело напряглось, руки двигались мягко и уверенно, клещи стали их продолжением. Он был похож на генерала, отдающего точные и хладнокровные приказы в пылу сражения.

Далеко за деревней глухо прокричала сова. Том дернул задвижку. Серебро пузырилось и остывало. Задвижка не поддавалась.

— О, возьми меня, нойон. — Том грязно ругнулся. — Придется через край, грифонья пасть!

Он перехватил клещами, немного наклонил корытце, так что серебро потекло тонкой струйкой, и начал аккуратно наносить серебристые капли. Гримли с трудом держал качающуюся и готовую переломиться при любой неосторожности заготовку.

Вода, шипение, пар. Скрипящие половицы под наковальней — и удары, удары, удары. Чудовищное напряжение мышц спадало, и, когда Гримли разжал щипцы, лезвие уже блестело лунно-серебристым светом.

— Вот видишь! — радостно воскликнул Том. Он перехватил у Гримли рукоять, пригляделся и всего за несколько ударов насадил ее на раскаленную заготовку, точно подогнав края к лезвию. Оружие было готово. Снова вода, пар, шипение.

Том Фолкин ополоснул лоб и стер грязь с закоптившихся рук, радостно подмигнув пасынку.

— Два человека — это много больше, чем один, — улыбнулся Гримли, и отчим подозрительно посмотрел на него.

«И где таких слов понабрался?» — подумал Том.

— Ладно, смотри, ты так мне помог, сынок, что я решил сделать тебе подарок раньше, чем мы выступим в Мельде. Пошли в дом.

Взяв вещи, инструменты, посеребренный меч, они закрыли кузницу на замок. Воров в Бренне не было, но пьяные или бездомные могли напортачить: повредить дорогой мех или, упаси Велес, устроить пожар.

Войдя в дом, Том и Гримли первым делом зажгли лампаду и лучины, затем Том вытащил из печи горшок, в котором лежали еще горячие, сваренные в обед пататы. Гримли ушел в погреб за вяленым мясом.

— Ну что ж, — начал Том, раскладывая пататы в грубые, но все же глиняные тарелки. В таком захолустье, как Бренн, глиняные тарелки казались городской роскошью. Их можно было увидеть в домах ремесленников, а не крестьян-пахарей. Основная масса жителей пользовалась старой, еще дедовской деревянной посудой. Когда такая тарелка подгнивала, ее просто выкидывали и выстругивали замену. Зато деревянная посуда не билась, а у Тома не было уже и половины того, что он приобрел у горшечника в Мельде в прошлом году.

— Ну что ж, — повторил отчим, — садись, давай поедим, вставать завтра рано, и дел предстоит по горло. Ты здорово мне сегодня помог, Гримли. Там, в кузне, я уже подумал, что проклятый зажим нас подведет… И я решил сделать тебе подарок, я уже говорил…

Старик Фолкин поднялся из-за стола и, подойдя к своей кровати, вытащил из-под нее сверток. Разворачивая его, он долго улыбался, кряхтел и наконец резко повернулся к Гримли, очевидно, желая его поразить.

Том держал в руках отлично скроенную и расшитую деревенскую рубаху. Такая на рынке в Мельде стоила пятьдесят-шестьдесят сантимов. Гримли был удивлен. Впервые за много лет он получил от дяди Тома не просто безделушку, купленную, дабы угодить ребенку, но вещь ценную, на покупку которой приемный отец не пожалел ни времени, ни сил.

— Поедем в Мельде, — сказал Том, — снимешь свое рубище и наденешь ее. Ты должен выглядеть как настоящий человек! Клянусь Велесом, мы с тобой заработаем на ярмарке в Александрете больше, чем вся толпа крестьян со своими овощами и караваями. А если за осень еще подкопим денег, сможем в следующем году насовсем перебраться в Мельде, к моему брату Егану. Я заведу себе хорошую кузницу, найму пару гноллов меха раздувать, а там…

Дальше мечты дяди Тома возносили его почти на небеса. Гримли смотрел на него и радовался, он ни разу в этом году не слышал, чтобы Том фантазировал вслух, а сейчас он явно был в самом лучшем настроении.

— Дядя Том, — спросил Гримли, доев последний маленький кусок мяса и теперь старательно обгладывая хрящеватую кость, — а ты веришь в нойонов?

Отчим резко помрачнел, как будто из ниоткуда взявшаяся туча заслонила только начавшее вставать солнце.

— В нойонов, говоришь? — Том отложил еду в сторону и смотрел в темноту летней ночи. Он встал и плотно прикрыл ставни. Еще раз зажег уже вот-вот готовую угаснуть лучину.

— Как не верить-то? Они точно были раньше, в стародавние времена. Но, слава Велесу и пресветлым мудрецам Арагона, их разгромили. Они исчезли, наверное, навсегда.

— А скажи, дядя, люди наши… крестьяне, рыцари — они сражались с нойонами или все за нас сделали титаны?

— Конечно, мы сражались с нойонами! Ты думаешь, зачем оружие по сей день покрывают серебром? Известно, что от серебра гибнет все темное и нойонов можно убить только серебряным оружием. Вся церковная утварь потому из серебра делается! В храмах говорят — последний раз титаны пресветлых магов приходили в Эрафию двести лет назад. С тех пор никаких следов нежити здесь не было. По правде сказать, очень многие люди перестали в них верить. Ведь все это было так давно… Ну хватит говорить о всякой дряни! Из тебя, Велес мне в свидетели, получится отличный кузнец, если ты, конечно, будешь больше работать, а не тратить время на книги. Я всегда говорю: книга — порождение волшебников и колдунов. Раз ни тех, ни других среди нас нет, то и книгам тут делать нечего! Конечно, разные торговые ленты нужно сохранять. Но не нужно переводить драгоценный пергамент на глупые россказни и сказки о том, чего никогда не было. Есть священные тексты церкви, а выдумки пусть остаются в головах! Уфф…

Он устало отодвинул опустевшую миску и перекрестил сердце, прошептав благословление Велесу.

— Ну-ка, давай растопим на ночь и спать, а то завтра проспим и ничего не успеем.

Гримли взял со стола посуду и вынес ее во двор к колодцу. Мыть не стал, глаза слипались… Лето стояло необычайно холодное. Хоть море было близким, а климат мягким, ночами вода в лужах еще покрывалась корочкой льда. Большой светлый диск был почти полон и ярким пятном разрывал облака. Красный серп был вдвое меньше и лишь недавно показался над лесом. Шел шестой путь Лун — самое начало лета.

Гримли вернулся в дом.

— Завтра, — поворачиваясь с боку на бок, бормотал Том, — я еще в полдень схожу в управу, выясню точно, с кем мы едем…

— Я сейчас видел: в доме Гурта еще гуляют. Свет горит, поют песни. Почему мы не пошли на праздник «просвещения» его сына, ведь Гурт всех приглашал? — отозвался со своей кровати Гримли.

— Я дал себе зарок не пить три недели, а если бы мы пошли, точно пришлось бы его нарушить. — Том отвернулся в угол, чтобы пасынок даже в темноте не мог случайно разглядеть его лицо в этот момент.

За деревней еще раз глухо прокричала сова. Красный серп сына солнца все выше поднимался над лесом.

Гримли проснулся от звуков конского ржания и хлопка по спине. Едва открыв глаза, он тут же снова закрыл их, прячась от беспощадного света. И тут же чуть не взвыл от холода — дядя плеснул на него колодезной водой.

— Одевайся, — крикнул Том и снова вышел из дома. Когда его шаги стихли, Гримли проснулся окончательно и быстро стал одеваться. Отломив кусок от стоявшего посреди стола большого круглого каравая, он наскоро запил еду молоком и выглянул в окно.

По улице двигались всадники со знаменем Эрафии, а в центре, у здания управы, стоял рыцарь в полном вооружении и что-то втолковывал перепуганному деревенскому старосте. Затем он позвал к себе двух алебардщиков, запрыгнул в седло, и вся процессия, гремя латами, под храп коней покинула Бренн.

Не успел Гримли покончить со своим нехитрым завтраком, как в дом вбежал дядя Том и затараторил ему прямо в ухо. Старик кашлял и кряхтел после каждого слова.

— Собирайся скорее, мы уезжаем не завтра, а этой ночью, нам нужно окончить еще с десяток вещей. Все не по Велесу, грифонья глотка! К Аскольду приезжал рыцарь из Мельдского гарнизона, — Том сам отхлебнул молока, — сказал, что ярмарка в Александрете начинается на день раньше и на открытие прибудут авлийские послы, мать их в душу. Не могу понять, то мы воюем с эльфами, то миримся без причины?! Сейчас поскакали в другие деревни. Мы должны все успеть до вечера. Я узнал, что мы едем с Гуртом — потом вернем ему пару циллингов за ту подводу, что он нам даст. Ладно, нет времени болтать! Я пошел в кузню, и ты дуй туда живо!

Хлопнула дверь, и ошарашенный новостью Гримли некоторое время сидел без движения. Затем встрепенулся и, быстро прибрав на столе, вышел из дома.

Через несколько часов Гримли и его отчим обедали прямо у кузницы. Они закончили шесть мечей и одно острие плуга.

— Его я продам в Мельде, — говорил Том, запивая свежий, только что купленный хлеб молоком. — Там будет большая крестьянская община. Без господ. Надо помочь им на первых порах. Да и расплатиться с Гуртом не помешает. Надо обязательно заехать к Егану. Он видел тебя совсем мальчишкой, а ты его, наверное, совсем не помнишь. Ну, Гримли, сходи-ка ты домой и принеси мои новые щипцы. Этими мы ничего не сделаем до ночи. Масла нет, туды ж его в хвост, — выругался Том и полез ковыряться в сваленном в углу кузницы хламе.

Гримли пошел домой. Мимо, смеясь, пробегали молодые девушки и босоногие ребятишки. Проезжали подводы, груженные капустой, пататами, корзинами с грибами и ягодами. В одной из подвод он заметил гору странных, невиданных прежде овощей. Но судя по тому, что она выехала из ворот одного из подворий семьи зажиточного Гурта, это были те самые овощи, что он два года назад привез в Бренн из Фолии и назвал солнцеплодами. С тех пор они понемногу росли в каждом втором доме. Однако дядя Том не мог переносить их вкус и отказывался понимать, как из них можно хоть что-то готовить.

Неожиданно Гримли остановил малознакомый бородач, на ходу догрызавший морковку. Оказалось, староста срочно хочет видеть Тома Фолкина. Вернувшись в кузню с новыми клещами, Гримли передал отчиму, что его ждут, и старый мастер, сняв фартук, побрел по направлению к усадьбе.

Воспользовавшись затянувшейся паузой, Гримли опять побежал к дому, залез на чердак и, раскопав свое сокровище, погрузился в чтение. Книга, лежавшая перед ним, могла показаться редкостью даже профессиональным знатокам из королевской библиотеки Эрафии. Написанная на дорогом плотном и тонком пергаменте, она лишилась обложки и была толщиной с руку.

Книга появилась у юного Фолкина недавно и была единственной, которую он когда-либо держал в руках. Читать его учил прошлый сельский староста. Но однажды приехавшие из Мельде солдаты забрали старика, и больше о нем ничего не слышали. Дядя Том не любил вспоминать эту историю. Но семена знаний упали в почву, уже подготовленную любопытством.

Прошлой зимой к югу от Бренна, на фолийской дороге, бандиты напали на караван, шедший в Клекстон — крупный торговый город, столицу Южной Эрафии. Вместе с другими мальчишками Гримли бегал смотреть на сожженные повозки и грозных рыцарей, преследовавших бандитов. Среди вываленного на дорогу хлама он заметил обгоревшую, вдавленную в траву, но все же целую книгу. Давно желая хоть где-нибудь опробовать свое искусство читать, зная отчаянную неприязнь к книгам старика Тома, Гримли принес ее домой и тщательно спрятал.

Как только выдавалась свободная минутка, он брался перечитывать ее вновь и вновь. Книге было несколько десятков лет. Отсутствовали первые и последние страницы. Но то, что уцелело, навсегда захватило воображение юноши. В ней говорилось о временах великих битв нойонов с титанами севера. Далеко не все он мог понять. Во второй части было описание мастерских трюков метания ножей, стрельбы из лука и арбалета. Видимо, книга принадлежала когда-то одному из учителей Клекстонской боевой школы, о чем говорили метки, оставленные пером прежнего хозяина под несколькими картинами.

Множество раз представлял себе Гримли, как он с огненным мечом магов врывается в ряды врагов. Ему снились мерная поступь легионов нежити и лица каменных исполинов, принесших людям мир.

Но мечты оставались мечтами, а жизнь Гримли текла так же спокойно, как и раньше. Эта поездка в Александрет должна была стать его первой вылазкой в большой город. Он несколько раз бывал в Мельде, но мало что запомнил. Перелистывая эти плотные желтые страницы, Гримли почувствовал, что силы покидают его. И вот, дочитав до описания повелителя нежити: его голову украшал старый, проверенный в боях фолийский шлем… — он окончательно провалился в сон.

Том вошел в здание управы. Двухэтажный тесаный дом возвышался посреди Бренна, подобно разлапистой сосне, стоящей среди поля. Старый алебардщик на входе спал, разморенный неожиданным теплом обеденного солнца. Том, никого не приветствуя, прошел в комнату старосты.

Этот седой бородатый старец лет шестидесяти, что по деревенским меркам было очень солидно, сидел за столом и диктовал писцу.

— Так же дом… перепиши, там неразборчиво! Они дадут на продажу восемь бочек соленых… А, это ты, Том, проходи, садись-ка…

— Зачем звал меня, Аскольд, у меня полно работы?

— Ты один не представил отчета о том, что именно повезешь на продажу в город. Я должен послать человека вперед обоза, чтобы сообщить о всех товарах, которые мы везем. Помнишь, как нас турнули тем летом из Ситодара?

— Их местные просто не хотели сбивать цену. Ты тогда зря уперся, я говорил.

— Ладно. Не о том речь. Утром приезжал этот рыцарь, сэр Фейлгорн. Судья мельдский. Сказал, что ярмарку, возможно, открывать будет сам король Эдрик!

Староста встал и ткнул пальцем в потолок, выражая этим жестом уважение к приглашенному высокому гостю.

— Еще будут авлийские послы. Все должно быть записано. Ничего лишнего нам провезти не дадут. Особенно твое оружие!

— Я не умею писать, ты знаешь, а продиктовать все по памяти смогу едва ли.

— Твой сын Гримли умеет и писать, и читать. Сам удивляюсь, откуда шалопай этому всему научился. Посылать единственного писаря я к вам не буду. Но если в конце этого свитка, — староста указал на стол писца, — Гримли запишет все, что ты везешь, я буду не против.

— Хорошо, я скоро его пришлю. Храни тебя Велес.

— И тебя Том, и тебя…

Увидев Гримли спящим за книгой, Том сперва пришел в бешенство, однако слова старосты о пользе письма и чтения остановили его, и он лишь тихонько толкнул пасынка. Едва открыв глаза, Гримли испытал жуткий страх. Что сделает Том с его книгой? Но, увидев улыбку на лице отчима, юноша перевел дух.

— Грифонья пасть, выпороть бы тебя, но… Велес с тобой, прощу тебе эту проклятую книгу…

— В чем дело, дядя Том? — полушепотом пробормотал Гримли, пряча свое сокровище за спину.

— Ты как-то говорил, что можешь не только читать, но и писать… Так давай помогай мне! Аскольд просил обсказать, что, мол, я повезу в Александрет. Там говорят, будет сам король Эдрик! Видишь — счастье какое! Сходи в управу, сделай все, как он скажет. Поторопись, уже время обеда сто раз прошло, надо еще собирать вещи до ночи. Так что давай побыстрее!

Гримли выскочил из дома. В соседних домах скрипели телеги, ржали лошади, мычали коровы, кудахтали перепуганные куры. Бренн был достаточно богатой, хотя и отдаленной общиной. Испокон веку тут не было господской вотчины. На юго-западной границе Эрафии вообще было много свободных земель. Если где и встречались зависимые селения, то их хозяева слыли в своем сословии чудаками и большими любителями всего нового. Они были добрыми хозяевами и не обижали крестьян.

Подходя к зданию управы, Гримли вдруг насторожился. В привычный шум сельской улицы вторгся необычный звук. Через село, чуть не сбив переходившую дорогу старуху, пронесся всадник. Он был в зеленом камзоле, с простолюдинской охотничьей шапкой на голове. Но еще более Гримли удивило следующее. Минут через десять, когда он сидел на скамье у входа в управу, в ожидании разрешения от бодрствовавшего стража, по улице проскакали несколько странных рыцарей. Их кони, несмотря на то что были закованы в тяжелую блестящую броню, двигались очень быстро. Серебристая эрафийская броня была и на всадниках. Только один из них носил темно-фиолетовый доспех. Шлем этого рыцаря украшали два завитых рога, забрало закрывало лицо. Когда он поравнялся с Гримли, юноша почувствовал что-то странное. Как будто в голове разом закричали десятки людей, сгорающих заживо. У парня потемнело в глазах, и он чудом не упал на землю. Таинственные всадники покинули Бренн так же стремительно, как и появились. С неприятным тупым холодом в груди Гримли вошел в здание управы. В прихожей пригласивший его старый алебардщик деловито чистил оружие. Гримли неожиданно пришла в голову мысль, что будь те странные всадники передовым отрядом вражеской армии или просто бандитами, то для них захватить такое селение, как Бренн, не составило бы труда.

— Это ты, что ли, Гримли Фолкин? — спросил его неожиданно выглянувший из соседней комнаты писарь.

— Да, я.

— Проходи ко мне, вот список и перо, я пошел к Аскольду, а ты постарайся вписать сюда все. И смотри, без грязи и помарок, а то высекут — каждый свиток на вес золота!

Гримли быстро и аккуратно выполнил задание и осмотрелся.

На столе лежало еще несколько пергаментов. Затаив дыхание, он развернул один из свитков и впился глазами в текст. Как глубоко было его разочарование — там были в основном цифры и имена владельцев товара! Все это казалось Гримли скучным, непонятным и пустым. За хороший пергамент можно было купить ягненка, а здесь столько кожи изводили на какую-то ерунду. Никаких легенд, никаких фантазий — только цифры! Тут он услышал шаги писаря, благоразумно свернул свиток и сунул его на место.

К его удивлению, писарь вернулся не один. Гримли и раньше знал, что у него была дочь, но жила она в Мельде. Писарь открыл дверь, и следом за ним вошла нарядно одетая девушка.

— Это Эльза, моя дочь, — представил ее помощник старосты.

Как у любой девушки Южной Эрафии, ее лицо и руки были смуглы от загара. В глазах у Гримли все расплывалось. Казалось, само время вокруг потекло медленнее.

— Здравствуйте, — только и смог он сказать.

Но она ничуть не смутилась и сама начала разговор:

— Здравствуйте, мой отец сказал, что вас зовут Гримли и вы сын местного кузнеца Тома Фолкина.

— Да!

— Я проделала жуткий путь в эту глушь не только для моего папочки, — она поцеловала в щечку писаря, — но и для вашего отца. Я должна передать ему послание от его брата Егана. Если вы, молодой человек, будете так любезны, то проводите меня к вашему двору. Я должна еще кое-что передать ему на словах…

— С удовольствием!

Чем крупнее селение, тем развязнее и опаснее люди, некстати всплыли в голове Гримли слова его отчима.

С неизвестно откуда взявшейся галантностью он пропустил Эльзу вперед, придержав дверь. Эльза была одета в кожаные штаны, вышитую блузу и коричневую накидку. Гримли шел чуть сзади и краем глаза любовался ее фигурой. Все девушки, каких он видел прежде, носили юбки. Неужели Церковь Велеса допускает такое?! Наряд гостьи волновал его, заставляя напрягаться тело, а мысли путаться. Юноша заметил, что ни одна из собак, обычно облаивающих случайных прохожих, не пыталась даже гавкнуть в их сторону. Гримли не хотелось показывать Эльзе, как бедно они живут, поэтому он уговорил Тома принять девушку на веранде. Старик распорядился:

— Вынеси нам молока и печенья, которое я припас на дорогу.

Десять минут они говорили о чем-то своем. Гримли, сидя в доме, слышал, как дядя Том пару раз чуть не срывался на крик. Эльза оставалась спокойной.

— Итак, я передала все, что хотела. Кстати, ваш сын ведет себя куда приличнее!

И она ушла, причем ни одна вечно скрипящая доска лесенки не издала ни звука под ее ногами. Гримли смотрел ей вслед, вдыхая запахи солнечной свежести и цветущего луга. Только сейчас он смог почувствовать их. Ему казалось, что за спиной у него прорезаются крылья.

— Какая красивая, — сам того не ожидая, сказал он вслух.

— Сволочь, хотя я и не таких видел, тьфу…

— Как ты можешь так о ней говорить! — вспылил Гримли, сам удивляясь той ярости, с которой защищал еще пять минут назад незнакомого человека.

— Да я не о ней, а о Егане! А ты, я смотрю, уже втюрился с первого взгляда? Выкинь из башки эту дурь сразу! Ты моложе ее на пять-шесть лет. Ее приглашают в рыцарские охотничьи выезды под Ситодаром как старшую над погонщиками, а ты хочешь лишиться жизни или здоровья из-за своей оглобли? В общем, к Егану не заедем, если все будет хорошо, а может… продадим дом и останемся в Александрете.

— Что с тобой, расскажи, о чем вы говорили, на тебе лица нет!?

— Еган должен много денег одному тамошнему богачу. Говорит, если я не расплачусь за него, его прямо в Мельде прирежут. Правда, что я когда-то брал деньги у Егана, но куда меньше, и это было между нами, по-семейному, но сейчас он сказал, что если не вернем… Если бы тогда я напрямую занимал у того богача, так ведь нет… Занимал он, я же не видел и половины… Я бы не прочь помочь ему спасти свою шкуру, все-таки брат, но я уверен — он может выплатить сам, а заставляет меня вспоминать прошлое, разоряться…

Гримли взял в руки клок пергамента, который привезла Эльза, там черным по белому значилось: восемьдесят циллингов. Это было очень много, даже для крестьянина-середняка с хорошим хозяйством. Ведь корова стоила десять циллингов, бык — двадцать, а объезженная неплохая лошадь — тридцать золотых эрафийских монет. Сколько стоила жизнь закрепощенного крестьянина, Гримли не знал, но слышал, что немногим больше. У Фолкина ни коровы, ни лошади не было.

— Я знаю, с чего все эти богачи так взъерепенились и дерут со всех по три шкуры. — Том завязывал тюк с продуктами и теплыми вещами в дорогу. Он пыхтел от натуги, но узел снова и снова расходился.

— В Мельде с местных крестьян снимают повинность. Они организуют общину вроде нашей, только там людей раз в десять больше. Долго они за нее боролись против губернатора и его людей. С монастырем Ордена какая свара была… Вот богачи и теряют свои доходы. Я поражаюсь, зачем король это делает? Ведь он отнимает деньги сам у себя. Раньше платили налог господам-рыцарям, лордам Александрета и Ситодара. Но ведь те тоже платили какую-то королевскую долю. Выходит, король лишает себя денег, зачем? Я бы никогда так не поступил и он тоже…

— Кто он?

— Неважно! Есть многое, Гримли, что непонятно нам с тобой — простым смертным. Есть люди, бродящие мыслями и делами куда выше нас. А мне больше всего хочется засунуть все это в один тюк! — И Том снова принялся перевязывать расходившуюся ткань.

Гримли еще раз вспомнил, как на него смотрела Эльза. В тот момент ему меньше всего хотелось понять то, что хотел объяснить ему отчим.

— Ты знаешь, когда Эльза едет назад в Мельде?

— Нет. Но я тебе уже сказал, выкинь эту дурь из башки! Она тебе не пара. И вообще, беги в кузницу и неси вещи. Все кроме оплужника. Его помогу тебе нести сам, а то надорвешься!

Боясь в очередной раз поругаться со стариком, Гримли выбежал из дома и зашагал прямо к кузнице. Улица была вся в движении. Из ворот дворов выезжали полные скарба телеги. В одних стройными рядами стояли бочки и бочонки с соленьями и вареньем, в других — пататы, капуста и те самые солнцеплоды Гурта. На площади дымился костер и пахло смолой. Там готовили факелы в дорогу. Ехать предстояло и ночью, и днем, не делая длительных остановок. Семь ночей отделяли их от Александрета, и добрую сотню факелов уже разнесли по повозкам. Закрывая лицо от чада, Гримли быстро забежал в кузницу.

Связав оружие вместе, он взял два лучших меча, в том числе посеребренный рыцарский, и засунул себе за пояс. Нагруженный неподъемной ношей, возвратился домой. Сел на ступеньки веранды, стараясь отдышаться и смахивая пот со лба.

— Я чуть не сдох, обожди, — отмахнулся он от просьбы отчима идти обратно. Но похожая на клещи рука Тома подняла его так, что плечо заныло от боли.

— Пошли за оплужником, — отрезал старик и быстро, как бы не замечая усталости пасынка, зашагал к кузнице.

Уже стоя на улице, придерживая оплужник ногами, Гримли заметил, как тщательно закрывал кузницу дядя Том. Так, как будто из нее что-нибудь можно было унести. А ведь там остались только неподъемная наковальня, камни в печи, ржавое ведро, старые клещи и прожженные фартуки.

Вернувшись домой, Гримли приподнял один из тюков. Он был необычайно тяжел.

— Дядя Том, что ты сюда напихал?

— Все инструменты, все. Мы уезжаем надолго, а может, навсегда.

— С чего это вдруг? Неужели вы с Еганом не сможете договориться?

— Ты не знаешь моего братца, а я знаю. Он вытрясет из меня последний сантим, если ему будет нужно. А про «прирезать» — это он врет, давит. Хотел, небось, еще тебя попугать.

— Может, стоит проверить? Вы странные оба!

— У тебя нет братьев, нет ни отца, ни матери! Так что не учи других! Лучше помалкивай, пока не получил по ушам! — осадил старый Том и зашелся кашлем.

В этот момент в дверь постучали. Снаружи раздался зычный голос:

— Том, Гримли, выносите вещи, мы отправляемся!

Том открыл дверь и увидел, что вся улица заполнена построенными в линию возами. Вокруг суетился народ. Люди прощались, обнимались, целовались и плакали. Гримли увидел стоящего у их двора человека, державшего запряженную в повозку лошадь. Это был Гурт. Высокий широкоплечий мужчина — он возвышался над толпой, как камень в быстрой горной реке возвышается над потоком. Его голова, маленькая по сравнению с исполинским телом, крепко сидела на короткой, почти бычьей шее. Лицо украшала короткая черная бородка, но всего примечательнее были глаза. Маленькие, глубоко посаженные, они горели, как два огонька, гипнотизируя собеседника. Но этот огонь был мягким, каким-то добрым и согревающим. Засмотревшись, Гримли потерял равновесие и упал на одно колено. Гурт расхохотался на всю улицу. Полы его кафтана раскрылись, показав под ними легкий доспех. Богач одевался скорее как купец, чем как зажиточный крестьянин.

— Вставай, рыцарь, — протянул он Гримли свою огромную руку, — считай, я принимаю твою клятву! — Он усмехнулся, затем, подойдя к дяде Тому, что-то сказал ему на ухо, тот одобрительно кивнул. Гурт вышел на улицу, махнул им обоим рукой и пошел во главу колонны.

Том прикрикнул на растерявшегося пасынка, и они вместе стали носить вещи в подводу. Возок был старый, зато с тряпьем — ночью не замерзнешь, и слажен был довольно крепко. Как, впрочем, и все в хозяйстве Гурта. Его все звали по имени — фамилия была длинная и незапоминающаяся. Он был богатейшим жителем Бренна. В его хозяйстве работали полтора десятка человек со всей деревни, и заботился он о них, как о родных. Обычно батракам доставалась самая тяжелая и грязная работа, но Гурт говорил, что он на других не равняется.

Последние лучи солнца исчезали за уголками крыш. Гримли устроился на козлах и, проверив в действии, хорош ли кнут, подогнал подводу в строй остальных. Последние провожающие — женщины с детьми на руках, старики и ребятишки помладше Гримли — отошли от подвод. Дядя Том неплохо устроился в глубине повозки между тюками.

— Храни нас Велес! И дай удачу! Тронулись! — И полтора десятка подвод, как одна, двинулись к северной окраине.

Вот мелькнул сзади последний покосившийся домик.

Гримли привстал на козлах. Поле за деревней горело в закатных лучах. Свежий ветер с вечерних лугов обдувал колонну. Обе луны — жена и сын Солнца — поднимались с востока. Сзади кто-то затянул песню.

— Ты настоящий рыцарь! — услышал он девичий голос и смех.

Гримли обернулся. Колонну повозок обгоняла скачущая на пегом жеребце Эльза. С луком за спиной она была очень похожа на авлийскую воительницу из его книги. Гримли вспомнил, что серебристый меч по-прежнему у него на поясе. С ним он и вправду казался героем еще не случившейся истории.

— Рыцарь! — еще раз крикнула Эльза и направила коня в головную часть колонны, легко обгоняя медлительные загруженные подводы. Следя за ней, Гримли чуть не потерял равновесие, когда возок подскочил на ухабе. Он присел, встал снова и, не увидев нигде дочери писаря, обернулся.

Вдали за поворотом исчезал Бренн. Теперь с расстояния в добрую милю было видно, как мал их поселок, примостившийся на зеленом склоне. Через десяток миль они спускались к долине Прады — главной реки Эрафии. На западе то тут, то там возвышались плотные островки дубрав, ближе к северу смыкавшиеся в один густой лиственный лес. Оттуда с северо-запада доносилось прохладное дыхание моря. Последний взгляд — и Гримли сел на козлы и продолжал править повозкой, не сбиваясь с ритма и такта движения. Обоз двигался на север. Туда, где за темнеющим лесом их ждали невиданные еще приключения, беды и радости.