Стрелки Аустерлица

Глава 25

Я проснулся в тот момент, когда звуки выстрелов внезапно прорезали тишину. Они пронзительно и резко разнеслись над лесом в предрассветном морозном воздухе. Спал я одетым. Потому, быстро вскочив со своего ложа из еловых лап, первым делам схватил оружие. Оба моих пистолета лежали рядом со мной в кобурах и были еще с вечера почищены и заряжены денщиком. Наш костер, зажженный среди руин, все еще горел. Дежурные всю ночь поддерживали огонь. А Дорохов, который спал по другую сторону костра, тоже просыпался, зевая и протирая глаза пальцами.

Прислушавшись к звукам выстрелов, я понял, что стреляют возле заброшенного рудника. И, судя по тому, что выстрелов звучало много, там случилась какая-то серьезная заварушка. Я ощутил, как мое сердце сжалось от тревоги. Мрачные предчувствия охватили меня, поскольку я понимал, что причиной стрельбы с той стороны вполне могло стать внезапное нападение французов. Но, вроде бы, майор Вильгельм фон Бройнер — вояка опытный. Он не должен был прозевать приближение неприятеля.

Пленные французские офицеры из штаба полка конных егерей сообщили во время допросов мне и Дорохову, что еще два эскадрона этого полка находятся в патрулировании значительно южнее. Вот только, полковник Анри Верьен и его штабной капитан Франсуа Гонзак, похоже, соврали. Они утверждали, что связь с этими двумя эскадронами потеряна, что они не явились на место сбора, а, следовательно, должны вернуться с патрулирования прямиком в Вестин, откуда отправлялись на боевое задание. Но, французские офицеры обманули меня. И я не усилил этой ночью посты возле рудника дополнительно, понадеявшись на бдительность австрийского майора.

Окончательно сбросив с себя сон, я приказал трубить боевую тревогу и немедленно выслать разведчиков в сторону старых выработок. Мои мысли метались, словно птицы в клетке. Я волновался из-за тех, кто остался в лагере на руднике. И больше всего меня, разумеется, волновало положение баронессы и других беженок, которые являлись самыми беззащитными в этой опасной ситуации.

Я вспоминал свою близость с баронессой. Мы с ней еще не обсуждали никакие совместные планы, не строили вместе мечты о будущем. Но, Иржина уже доверилась мне. Отправившись вместе с моим отрядом, она, безусловно, питала надежды и определенные ожидания в отношении меня, признавшись даже, что хочет сделаться моей постоянной любовницей. Теперь же, в свете этой внезапной угрозы, я вспомнил ее милый образ, представив, что она сейчас находится там, где идет бой.

И я невольно думал о том, как же она там, посередине подземных залов, окруженная хаосом и страхом? Я представлял, как Иржина могла бы испугаться, когда вокруг нее внезапно раздались выстрелы. А мысли о том, что она, возможно, окажется в плену, попав в руки врагов, заставляли мое сердце колотиться с такой силой, что казалось, оно может вырваться из груди. И мне в эту минуту приходилось признавать, что молодая вдова мне совсем даже не безразлична.

Воображение разыгралось. В моем мозгу возникали картины, полные страха и отчаяния. Мне представлялись Иржина и ее родственницы, оставшиеся без защиты, испуганные и кричащие, метавшиеся по подземелью с лицами, искаженными ужасом и безысходностью. Я мысленно рисовал себе, как они, в ожидании помощи, прятались от французов в глубине подземных залов. А французы настигали их в свете факелов и хватали, словно голодные хищники. И эти видения разрывали мою душу, наполняя меня горечью и гневом.

Стрельба все не стихала. И я понимал, что долг повелевает мне действовать немедленно. Не дожидаясь результатов разведки, я вскочил на коня и приказал готовиться к бою, решив срочно выступить в сторону рудника всеми силами, оставив в чумном монастыре лишь вооруженный конвой, необходимый для того, чтобы присматривать за пленниками. Дорохов поддержал мое решение. И вскоре мы уже выдвигались на помощь австрийцам.

Быстро составив план предстоящей военной операции, мы с поручиком опять условились нанести удары по противнику с двух сторон. Мне предстояло атаковать во главе нашей пехоты от монастыря вдоль дороги в западном направлении, прямиком в сторону каменоломен. Я должен был связать неприятеля боем. А Дорохов в это время должен был снова обогнуть соседний холм, используя тот же прием, который он недавно применил для атаки монастыря, только теперь в обратную сторону. Обогнув по широкой дуге возвышенность вдоль русла замерзшего ручья, наша кавалерия, возглавляемая Дороховым, намеревалась зайти в тыл противнику, ударив с противоположной стороны.

Пока наши кавалеристы и пехотинцы готовились к предстоящему сражению, экипируясь и проверяя оружие перед выходом, разведчики уже прискакали обратно. Они принесли дурные вести. Наш лагерь возле рудника оказался полностью занят французами, а наш обоз был разгромлен. И австрийцы, отступив внутрь выработок, отстреливались из проема, ведущего в штольни.

Судя по всему, половина защитников лагеря полегла. А те, которые отступили под холм, не предпринимали никаких попыток контратак, ограничившись пассивной обороной. И еще из донесения разведчиков следовало, что на наш лагерь у рудника напали те самые два эскадрона конных егерей, связь с которыми, якобы, была потеряна штабом полка. Получалось, что пленный полковник Анри Верьен меня обманул в том, что связь с двумя эскадронами его полка, будто бы, прервана. На самом деле, все оказалось совсем не так, раз конные егеря двигались не к Вестину, а прямиком на соединение с другими частями своего полка у чумного монастыря.

От всего этого внутри меня разрастался праведный гнев, словно в душе собирались тучи, готовые разразиться грозой ярости, которую я намеревался скоро выплеснуть в бою на противника. Одновременно у меня копилась и обида на австрийцев. Они, эти союзники, оказались не готовыми к неожиданному появлению неприятеля, не сумев организовать должный отпор французам. И я не понимал, как же так могло получиться?

Ведь рудник находился на выгодном с точки зрения обороны участке местности, который защитить было достаточно легко. Неужели же австрийцы заснули на постах, а их командир, майор фон Бройнер, не принял меры для того, чтобы поддерживать бдительность? Неужели же этот самонадеянный австрийский офицер так сплоховал? Впрочем, я вспомнил, что в его глазах читались лишь усталость и безразличие. И я не увидел в них ничего другого, кроме еще, пожалуй, презрения к окружающим и тщеславия. И вот теперь, получается, этот майор подвел всех нас!

В предрассветном сумраке зимнего леса, где снежные шапки покрывали кроны старых деревьев, а холодный ветер снова завывал, словно стая голодных волков, усилившись к концу ночи, вскоре должно было с новой силой разгореться сражение. Дорога, идущая от монастыря через заросшее лесочком кладбище, потом через замерзшее болото, и дальше, поднимаясь на холм, выводя путника к заброшенному руднику, снова сделалась полем боя, ареной столкновения русских и французов не на жизнь, а на смерть.

Гвардейцы-семеновцы двигались хорошо слаженной колонной навстречу опасности, маршируя в ногу. Солдаты накануне плотно поужинали и поспали несколько часов, и это сняло с них усталость в достаточной степени, чтобы с новыми силами опять вступить в битву с неприятелем. Вскоре наши разведчики, выдвинувшиеся вперед, напоролись на французских разведчиков. Словно тени, вражеские егеря возникали из-за деревьев, двигаясь с грацией и ловкостью, присущими только настоящим охотникам. Они хитро использовали природные укрытия, чтобы подобраться к нам поближе. Но и наши разведчики тоже оказались не лыком шиты и вовремя заметили опасность.

Впереди на флангах вспыхнули перестрелки. Это разведчики противоборствующих сторон перестреливались между собой, выдавая собственное местоположение. И семеновцы, повинуясь командам, брали ружья наизготовку. Я же чувствовал, как нарастает напряжение. Ведь моим пехотинцам предстоял бой с превосходящими силами противника, да еще и с кавалерией. А это означало жестокое противостояние, в котором выживут далеко не все.

Огонь из ружей раздавался, как гром, разрывающий тишину зимнего леса, и каждый выстрел звучал, словно вызов. Крики раненых, полные ярости и боли, смешивались с завываниями ветра, создавая новую увертюру войны, которая разносилась по всему зимнему лесу. А следом за вражескими разведчиками, которые пробирались пешком в сторону монастыря, на нас двинулись и основные силы конных егерей, выметнувшись в атаку со стороны старых выработок.

Я отдал приказ, и семеновцы перестроились в каре так четко, словно бы находились на учениях. Они свое солдатское ремесло знали твердо, быстро образовав правильный прямоугольник. Первые шеренги, произведя залп по атакующей кавалерии, упирали приклады в мерзлую землю, вставая на одно колено и направляя штыки под углом в сторону противника, создавая на его пути колючий стальной забор. Остальные шеренги стреляли по моей команде, когда неприятель приближался на расстояние, достаточное для уверенного поражения. А задние шеренги в это время перезаряжали ружья. В центре же всего построения прямоугольного каре находился я сам вместе с резервной командой, предназначенной для того, чтобы ликвидировать прорыв там, где это будет необходимо.

Стоя на своем месте, я ощущал напряжение момента. Я видел, как наши пехотинцы, мужественно сжимающие ружья, готовились встретить натиск врага. В их глазах читались ярость боя и бесстрашие. Каждый из них понимал, что в этот миг они не просто солдаты, воюющие во славу Отечества, но и защитники самих себя, своих собственных жизней. И победа на этом поле боя зависит от каждого. Железная дисциплина, к которой приучились семеновцы, спаяла их так, что ни у одного из них не возникала мысль бросать оружие и бежать от неприятеля даже в самые трудные моменты боя. Их готовили стоять насмерть под вражеским натиском. И они стояли.

В этот момент французы, подобно волнам, накатывающим на берег, обрушились на наше каре. Их крики, полные ярости и уверенности, смешивались со звуками выстрелов, которые егеря производили из своих карабинов на скаку еще издали. Но с седел они, хоть и были конными егерями, все-таки стреляли на скаку не слишком точно. В этот момент я почувствовал, как сердце мое замирает с каждым залпом, ведь любая пуля из тех, что свистели вокруг, могла стать смертельной. Но, пули пронеслись мимо моей головы, а семеновцы не дрогнули. Гвардейцы стояли вокруг меня, словно чудо-богатыри, хотя то один, то другой в шеренгах нашего каре, падали, сраженные пулями.

Я старался рассчитывать залпы таким образом, чтобы пораженные вражеские всадники и их кони, падая, не долетали до нашего строя, в то же время, образуя перед ним завалы из мертвых тел, служившие дополнительным препятствием для кавалерии. Французских конных егерей, пытавшихся атаковать нас, повсюду встречал плотный огонь из ружей и сомкнутые штыки. Но, четко разить неприятеля не всегда получалось. Вскоре в воздухе уже витал запах пороха и крови. Всю низину над замерзшим болотом заволокло едким пороховым дымом, который, к счастью, сносил в сторону усилившийся ветер. А зимний лес, совсем недавно спокойный и мирный, наполнился звуками битвы.

Лошади и их всадники летели на нас, не зная страха. Они сшиблись с нами, когда мы находились на середине замерзшего болота. В тот миг, когда французская кавалерия, словно буря, вылетев со склона холма, и, разогнавшись, обрушилась на наше пехотное каре, воздух наполнился гулом копыт, ружейной канонадой и звоном металла. Боевые кони под бесстрашными всадниками летели на штыки, натыкаясь на них и погибая, но постепенно сминая своими мертвыми телами наше построение. Но, гвардейцы Семеновского полка крепко держались, стоя плечом к плечу. А дыры в нашем построении быстро затыкали солдаты из резерва. И первый наскок французских кавалеристов не смог сокрушить нас.