Страж

Глава 5

— Истерия может вызывать различные заболевания, — заключил Майкл, когда Элисон закончила описывать свое самочувствие во время похорон, — Но я не истеричка! — запротестовала она. Он поправил манжеты рубашки, звякнув блестящими золотыми запонками с инициалами М. С. Ф. — Майкл Спенсер Фармер. Они были очень красивы. Четырнадцать каратов золота. Подарок Элисон ко дню его рождения в том самом июле.

— Внешне нет, — согласился он. — Но мы-то с тобой знаем, а?

Он проследил за ее реакцией. Элисон сидела, выпрямившись на стуле, и наблюдала за игрой отблесков пламени свечи на его смуглом лице. Взгляд его живых темно-карих глаз был испытующим, каким-то даже гипнотическим. Майкл казался таким же, как всегда, а Элисон между уходом Чарльза Чейзена и его появлением замучила себя вопросами до умопомрачения Не переменился ли он? А она сама? Даже после того, как он вошел в дверь, вопросы продолжали терзать ее. Она лишь кивнула головой в знак приветствия, решив, что так будет лучше всего. В конце концов у нее есть причины сердиться: он опоздал на полтора часа, и это после того, как на полторы недели задержался в своей Албании. Он не заслужил нежной встречи, он заслужил равнодушие. К тому же равнодушие — отличный способ скрыть собственные сомнения. Но сейчас, после обмена подарками, экскурсии по квартире, чудесного ужина, Элисон решила, что тревожилась зря. И ей сразу стало хорошо и спокойно.

— Я всегда говорил, что стресс оказывает влияние на весь организм в целом, — продолжал Майкл. — Человек отгораживается от внешнего мира и сосредоточивается на своих переживаниях до тех пор, пока это не перерастает в настоящую болезнь или симптомы мнимой. — Он приподнял наполовину наполненный бокал вина, оглядывая заставленный посудой стол с остатками ужина. — Ты могла бы заполучить и что-нибудь похуже мигрени.

— Возможно.

— Что говорят врачи?

— Ничего.

— А после возвращения ты хорошо себя чувствовала? — задумчиво спросил он.

— Да, — ответила Элисон, опустив эпизод в студии Джека Туччи. Она посмотрела в сторону окна и подумала, что надо купить кое-что из мебели, чтобы закончить оформление той части гостиной. Завтра, после ночи с Майклом, у нее будет самое подходящее для этого — немного сумасшедшее — настроение.

Майкл откинулся на спинку стула и зевнул во весь рот, запрокинув голову и закрыв лицо руками.

— Устал? — спросила Элисон.

— Нет, но изрядно захмелел, — признался он, нежно поглаживая бутылку вина. — К тому же столько впечатлений за один день…

— Каких именно?

— Эта волшебная атмосфера — особенно свечи, твоя новая квартира. — Краешком глаза он уловил ее улыбку. — И ты. Я совсем не бесчувственный.

— Я знаю, — согласилась Элисон, беря его за руку. — Все так и было задумано. Чтобы ты растаял, нужно просто немножко потрудиться.

— Немножко?

— Да нет, пожалуй, как следует. Майкл улыбнулся.

— А ты неплохо меня знаешь.

— Я давно тебя знаю.

Он коснулся губами молочно-белой кожи ее руки.

— Слишком давно.

— Это как понимать?

— Достаточно, чтобы научиться управлять моими эмоциями.

— А у меня это получается?

— Вполне.

Они посидели молча. Тишину нарушало лишь тиканье часов да потрескивание поленьев в камине.

— Странно, — заговорила Элисон, — с того момента, как самолет приземлился в нью-йоркском аэропорту, я не могла вынести даже мысли о доме. А сегодня вспомнила все четыре месяца. И осталась совершенно спокойной.

— Ничего удивительного в этом нет.

— Почему?

— Ты просто успокоилась. Я это чувствую. Она прикрыла глаза.

— Когда я прочитала твою записку, я очень расстроилась. И разозлилась. Я вся была погружена в мечты о нашем воссоединении после разлуки. Очень романтично, между прочим.

— И полезно. Встреча со мной немедленно сняла бы нервное напряжение.

— Да.. Но тебя не было.

— Прости. Я ничего не мог поделать.

— Дела, — пробормотала она. Майкл кивнул.

— Возможно, это даже хорошо, что я уезжал. У тебя было время как следует подумать.

— О чем?

— О своей жизни. Она ничего не ответила.

— О том, что значит для тебя смерть твоего отца, — жестко добавил он. Элисон похолодела.

— Я достаточно передумала. — Она резко отвернулась. Наступила длинная пауза.

— С этим кончено! — закричала она. Она схватилась руками за голову, глядя прямо перед собой широко раскрытыми глазами. Затем улыбнулась, всеми силами изображая, что ничуть не взволнована.

— Все! Хватит!

Сидя неподвижно, Майкл наблюдал за ней и думал о чем-то своем. Затем вдруг помрачнел.

— Что-то не так? — спросила Элисон, заметив, как он переменился я лице, хотя ответ был очевиден. Но он тем не менее ответил:

— Все в порядке.

— Единственное, чему ты так и не научился, Майкл, это лгать мне. Что не так?

Он поднял на нее глаза и спросил:

— Перечислить все?

— Не понимаю.

Майкл поднялся со стула и не спеша, с бокалом в руке прошелся к камину. Пошевелил кочергой поленья. Огонь разгорелся ярче.

— Хороший огонь, — сказал он. Наклонился и бросил в камин еще одно полено Несколько минут он простоял, согнувшись, глядя на пламя. Элисон спросила, о чем он задумался.

— О разном, — отозвался он. — О людях и домах, о пути к твоему полному возрождению. — От него не ускользнуло ее замешательство. Часы, стоявшие позади него, отбили время, примерно через шесть секунд им вторили часы справа от него. Майкл отметил про себя расхождение. — Твой отец мертв, — с нажимом произнес он, словно совершая открытие, и снова замолчал на несколько минут. — Ответь мне, пожалуйста, на один вопрос — Он снова сел за стол и пристально смотрел на нее.

— Пожалуйста, — сказала Элисон. Она знала, что этого не избежать, и лишь удивлялась, что Майкл не начал пытать ее раньше. Она готовилась к этому весь вечер.

— Почему ты ушла из дома?

Элисон вопросительно взглянула на него.

— Ты знаешь, что я имею в виду! Элисон блуждала взглядом по комнате, избегая встречаться с ним глазами.

— Я хотела стать фотомоделью, а Нью-Йорк — самое подходящее место для этого. — Заметно побледнев, она нервно накручивала локон на палец.

— Это мы уже проходили. — Майкл подался вперед. — Я хочу знать настоящую причину. Причину, по которой ты ВЫНУЖДЕНА была уйти из дома. Почему за семь лет ты ни разу не навестила свою семью? Почему не позволила мне поехать вместе с тобой в июле? Мне продолжать?

— Я хотела стать фотомоделью, — монотонно, словно под гипнозом, повторила Элисон. Он тяжело вздохнул.

— Отец сделал твою жизнь дома невыносимой.

— Да, ты знаешь это.

— И поэтому ты ушла из дома.

— Если тебе угодно. — Она отвела глаза. — Что ж, скажем так: благодаря этому мне легче было покинуть дом Я никогда это не скрывала.

— Есть что-то еще. Какая-то душевная травма. И на этот раз ты скажешь мне все — Майкл скомкал салфетку и швырнул ее в салатницу. — Твой отец умер, и таиться больше незачем — Он помолчал, ожидая ответа Элисон сидела с каменным лицом.

Он продолжил:

— Что-то сделало тебя фригидной! Мы сумели решить проблему в том, что касается физиологии, но мы так и не добрались до сути вопроса.

Она закосила губу.

— В тысячный раз говорю тебе: я хотела стать фотомоделью, — мягко произнесла она, но в голосе ее чувствовалось напряжение. Эдисон и сама не знала, зачем она отпирается и почему не расскажет ему правду. Но с другой стороны, она столько раз уже повторила ложь, что та как бы приобрела статус правды. Элисон поморщилась. Впервые вранье вызвало у нее отвращение. Она многим обязана Майклу; он с ней намучился, прежде чем сумел разрушить психологический барьер, мешающий ей получать удовольствие от нормальных отношений с мужчиной.

— Что ж, не хочешь, как хочешь, — сказал он.

— Не понимаю, почему тебе не дает это покоя.

— Ты все прекрасно понимаешь. До тех пор, пока ты не расскажешь мне правду, между нами что-то будет стоять, и ты не сможешь до конца избавиться от своего прошлого. Но раз ты еще не готова, я приму версию, будто ты хотела стать фотомоделью. Но с одной оговоркой: на самом деле я этому не верю.

— Ты всегда остаешься юристом, — сказала Элисон, в очередной раз убеждаясь в неспособности Майкла вести разговор, не впадая в риторику.

— Тем и интересна профессия адвоката: берешь факты, перемешиваешь их, добавляешь немного соли и перца и приходишь к выводу, что основной ингредиент как раз и отсутствует.

— Или изобретаешь что-нибудь, чего там и в помине не было. — Элисон взяла со стола веточку сельдерея и начала с ожесточением рвать ее на части.

— Никогда, — резко ответил Майкл. Он сидел, выпрямившись, и барабанил пальцами по скатерти. — Я не терплю домыслов. Логика, только логика.

— И все же тратишь девяносто процентов времени на пустые размышления.

— Я никогда не размышляю впустую. — Майкл достал из кармана тонкую сигару и закурил, откинувшись на спинку стула. Он пристально смотрел на Элисон, его правое веко дергалось, выдавая волнение — Противно смотреть на то, как ты лжешь самой себе.

— Майкл, я…

— Да? Говори.

— Мне нечего говорить, — отрезала она. — Не надо больше вопросов, пожалуйста. Не мучай меня.

Несколько минут он смотрел на нее. Затем взял ее за руку, лицо его потеплело.

— Забудь все, что я сегодня говорил, — попросил он. Но в голосе его еще звучали обвинительные нотки.

— Хорошо, Майкл, — сказала Элисон и отвернулась.

— Я говорю серьезно. — Майкл взял бутылку вина, встряхнул ее, чтобы проверить, осталось ли там что-нибудь, разочарованно поставил обратно и побрел на кухню.

Он возвратился с новой бутылкой бордо и со штопором.

— Знаешь, который сейчас час? — спросил он, вытаскивая пробку из бутылки.

— Нет, — ответила Элисон, не желая смотреть на часы.

Майкл разлил вино по бокалам.

— Три часа, если верить правым часам. — Он виновато улыбнулся. — И примерно три пятьдесят девять и пятьдесят четыре секунды, если верить левым. — Он сделал глоток из своего бокала и замолчал.

— Не знаю уж почему, но я люблю тебя, — прошептала Элисон, поднимаясь со стула. Она подошла к Майклу, присела к нему на колени и ласково обняла его. — Черт тебя побери…

Он бросил выразительный взгляд в сторону спальни, она, улыбаясь, смотрела на него, затем встала и медленно пошла по направлению к двери. Майкл взял со стола бокалы и бутылку и подошел к камину разворошить дрова, чтобы они быстрее прогорели.

— Кто это? — спросил он, снимая с полки фотографию.

— Брат Герберта Гувера, — рассмеялась Элисон. Поднеся снимок ближе к глазам, он покачал головой и произнес:

— Не будь смешной. Это вовсе не брат Герберта Гувера.

— Это зависит от угла зрения, — ответила она, расстегивая пуговицы на блузке.

— Кто это?

— Чарльз Чейзен. Он поднял брови.

— Сосед сверху. Из квартиры 5-Б. Нанес мне визит вместе с кошкой и попугаем перед самым твоим приходом.

Майкл продолжал изучать снимок.

— Какую-то кошку я видел, — сообщил он, облокачиваясь о каминную полку.

Элисон вопросительно посмотрела на него.

— Черная с белым. Она бежала вверх по лестнице.

— Это Джезебель, — сказала Элисон. — Странно, что Чейзен разрешил ей разгуливать по зданию одной. Он так трясется над ней и над птицей.

— Сколько ему лет?

— Думаю, под восемьдесят, плюс-минус пять лет.

— Немного не в себе?

Она с сожалением кивнула.

Майкл разглядывал фото со всех сторон.

— Его физиономия здорово смахивает на чернослив. Рассердившись, Элисон подошла к камину.

— Очень смешно, — проворчала она, отнимая у него фотографию. Языки пламени тотчас же заплясали на стекле. — Все, что нужно, он соображает.

— Она поставила снимок обратно на полку. — Он просидев у меня целый час, рассказывая историю своей жизни. Рассказ, как ты догадываешься, был весьма содержательным. Жалкое зрелище: маленький старичок, у которого ничего не осталось, кроме кошки, птицы и воспоминаний.

— Бывает и хуже.

— Не хотела бы, чтобы моя жизнь пришла к такому финалу: просыпаться по утрам лишь затем, чтобы ждать, когда, наконец, наступит вечер. И коротать дни за беседой с кошкой. — Элисон протянула руку, коснувшись плеча Майкла, и сняла с полки камею. — Он думал, Это Герберт Гувер. И я не смогла разубедить его, — Она погладила рукой резную поверхность. — И знаешь, я даже рада, что мне это не удалось.

Майкл тихонько взял ее за подбородок и поцеловал в переносицу.

— Почему бы нам не поговорить о нем как-нибудь в другой раз, — предложил он и принялся расстегивать рубашку.

Элисон улыбнулась и пошла вслед за ним в спальню.

В комнате было темно. Майкл стоял перед большим зеркалом, висевшим позади кровати. Смутное отражение было почти неподвижным. Лишь редкое мерцание уличных огней и грациозные движения тела Элисон нарушали покой неясных очертаний и глубоких теней. Элисон повесила блузку в шкаф справа от кровати. Никогда еще ее тело не казалось ему столь желанным и чувственным, как сейчас, в полутьме зеркала.

Он снял рубашку, сложил ее и повесил на спинку стула. Подошел к окну и начал опускать штору.

— Не надо, — тихо проговорила Элисон, — здесь некому подглядывать.

Майкл выглянул наружу, кивнул и отпустил веревку.

Элисон сбросила с кровати покрывало и легла.

— Ты счастлива? — спросил он.

— Очень.

Майкл снял последнее, что на нем оставалось — коричневые носки, — и осторожно пробрался к кровати. Обвив рукой ее плечи, он прижал ее к себе и нежно целовал ей уши и гладил грудь. Внезапно он остановился. Зажег ночник и нащупал висящее у нее на шее распятие.

— Что это? — спросил он, тяжело дыша.

— Распятие.

— Вижу. Откуда оно у тебя? Элисон перевела дыхание.

— Из комнаты моего отца.

— Не знал, что ты католичка.

— Разве?

Он покачал головой.

— И давно?

— Всю жизнь. — Элисон помолчала, щурясь на свет ночника, затем протянула руку и выключила его. — Тебе обязательно разговаривать со мной при свете?

— Элисон, ты никогда… Она не дала ему договорить:

— Последние несколько лет я почти отошла от всего этого. Совсем отошла.

— Это очевидно.

— Но в детстве я верила.

— А почему перестала?

— Майкл, прекрати. Поговорим на эту тему потом.

Он решительно замотал головой, снова включил свет и повторил свой вопрос.

— Давай так: я просто утратила веру, — сказала она, прекрасно Понимая, что такой ответ не устроит его. Она глубоко вздохнула.

— Это как-то связано с тем, что ты ушла из дома?

— Нет. — Элисон пыталась держать себя в руках, но раздражение прорывалось наружу.

— Не идет тебе это, — произнес Майкл, помолчав. Она прижала распятие к губам.

— По-моему, оно очень красивое.

— Оно-то красивое. Католичество тебе не идет.

— Почему бы не предоставить мне самой судить об этом?

— Я лишь высказываю свое мнение.

— Ты просто не можешь допустить существование чего бы то ни было, что чуждо тебе!

— Ты сама не веришь в то, что говоришь!

— Да это ясно как день!

— Я с пониманием отношусь к любой религии. Но если память мне не изменяет, ты была убежденной атеисткой.

— Люди меняются.

— Судя по всему, да. Она отвернулась.

— Я протестую против допроса в подобной обстановке. Ты находишься у меня в постели, а не в зале суда.

— Я не допрашиваю тебя.

— Ты занимался этим весь вечер. Не успел в дверь войти.

Майкл сел и уткнулся головой в колени.

— Все. Хватит, — произнес он, с трудом сдерживая ярость. — Я не желаю тратить время на дурацкие споры.

— Начал ты. Я рта не раскрывала. Все, что я сделала — это надела свое старое распятие — подарок отца. И что с того?

Он кивнул головой.

— Прости. — Он снова прикоснулся к цепочке. — Хочешь носить эту штуку

— хорошо. Хочешь ходить в церковь по воскресеньям — хорошо. Я просто немного удивился.

«Удивился», — подумала Элисон, лишь сейчас осознав, что и сама была удивлена не меньше в тот день, когда вернула себе распятие.

Они молча смотрели друг на друга. Слова были ни к чему. Затем Элисон зажала в руке распятие и поудобнее устроилась на подушке, не глядя на него.

— Выключи, пожалуйста, свет, — попросила она.

Майкл продолжал пристально на нее смотреть, никак не реагируя. Она с раздраженным видом повернулась к нему спиной, потянулась и выключила свет.

«Я была крайне удивлена», — подумала она.