Столичный доктор. Том II

Глава 6

Что делает главный врач для придания работе нового импульса и возбуждения волны любви и симпатии среди подчиненных? Правильно, созывает врачебную конференцию. А если врачей мало? Приглашает всех, кроме истопников. По себе знаю, все присутствующие считают это филиалом товарищества «Напрасный труд», но другого способа хоть как-то поддерживать уровень тревожности среди сотрудников не вижу. Потому что пистон в кабинете с глазу на глаз — это одно, а среди коллег — совсем другое.

Естественно, я сам подготовкой мероприятия заниматься не планировал. У хорошего руководителя что? Правильно, работа поставлена так, что даже его отсутствие на месте не приведет к пагубным последствиям длительное время. Мне до такого далеко, но ручной цербер у меня есть. Кстати, часть своей работы, касающуюся ловли косяков подчиненных, он делает с удовольствием. Поэтому у нас на скорой я — добрый царь, при котором плохой боярин Моровский.

Тезисы доклада старшего врача я прошерстил, и пометочки себе сделал. Будем карать. Чтобы людям не казалось, что хорошее жалование им за красоту помыслов платят. Штрафы за неудовлетворительные результаты работы предусмотрены договорами. И я собрался показать начальственный гнев. И повод хороший. А уж откладывать из-за вчерашних неурядиц — так и мысли не было.

Формат собраний коллектива здесь внове. У нас так точно еще не проводилось. Поэтому все и притихли, ждут чего-то. Им же не объяснили, что произойдет. Но народ у нас понятливый, сообразили, что о внеочередной премии объявлять не будут.

Сидели строго по кастам. Конюхи — в одной стороне, телефонистки дружно заняли первый ряд, чтобы оказаться к начальству поближе. Фельдшера плотной кучкой.

Я поговорил сначала о космических кораблях, бороздящих просторы Большого театра. Недолго, минуты три. Порадовал выраженным удовлетворением нашей работой со стороны Великого князя. Вот никак не привыкну подобной реакции народа на упоминание высших чинов. Я — так точно в приближенные к небожителям пробился, судя по усилившемуся блеску в глазах у нашей телефонно-диспетчерской команды.

— Но имеются в нашей жизни и не совсем светлые моменты, — закончил я радовать население, и взял в руки тот самый листик с кратким описанием грехов. — Начнем с подвижного состава. Гаврилов здесь?

— Тута я, — поднялся водитель кобылы, мнущий в руках головной убор.

— Второго апреля вы прервали выезд бригады на вызов под предлогом, что лошадь расковалась. Было такое?

— Так а я что? Расковалась, стало быть, надо было…

— Следить за животными до выезда. Вы смену как принимали?

— Кого?

— Когда на дежурство заступили, осматривали лошадей?

Гаврилов резко посмурнел. Начал чесать в затылке, потом полез в бороду.

— Ну так оно ить… подумал, что тавоечки…

— Федор Ильич, — повернулся я к директору. — Надо реагировать.

— Уже, — ответил Чириков. — Штраф полтора рубля.

Вот тут кислые лица стали у всех сотрудников. Народ резко понял, что тут вам не здесь, синекуры не будет. А что грядет? Ежедневная пахота с большой ответственностью. Я на это смотрел так — если со скорой выгорит, то все присутствующие сделают в ней стремительную карьеру. Включая конюхов. Ведь служба 03 в других городах также возможна только с гужевым транспортом. А поэтому не только пахота, но и учеба. Она же возможна, только увы, методом кнута и пряника.

— Конюхи могут быть свободны, — сказал я, и означенная категория граждан дружно поспешила к выходу. — Дальше. Малышев. Андрей Германович, встаньте, пожалуйста. К вам вопрос. Третьего апреля на вызове в Кривоколенном переулке были?

— Были, — кивнул доктор, побледнев. — А что произошло?

— Вы пациентку осматривали?

— Да там и осматривать некого было. Сказала, что не болит ничего, мы и уехали. Прислуга сказала, что вызвал племянник купчихи, а его дома не было, вот мы…

— … и не догадались под одеяло заглянуть, — закончил я за него. — А там гангрена стопы. А купчиха по старости головой слаба, не сказала. Племянник вернулся, а хваленая скорая ничего не сделала. На своих в больницу повез. А ко мне потом пришел и рассказал, что думает про нас. Вацлав Адамович, проследите, чтобы коллега Малышев подготовил материалы для конференции, посвященной осмотру больных на вызове.

Я взял список грехов, но тут пришел служитель, и тихо сказал мне, наклонившись к самому уху:

— К вам господин Филатов, спрашивает, можете ли принять сейчас?

Я попросил старшего врача продолжить и вышел. Пусть Моровский с Чириковым сами коллектив жизни учат. Тем более, что штрафные санкции я уже расписал. Там всего хватает — от выезда всей бригадой во время работы на крестины, и до лечения острого аппендицита посредством клизмы, сопровождаемой прикладыванием грелки к животу. Вернее, бутылки с теплой водой. Кстати, а почему нет резиновых грелок? Не делают еще, что ли?

Нил Федорович сидел на стуле в моей приемной, и о чем-то размышлял. Да так крепко, что не обратил внимания на шум, произведенный мною при появлении.

— Господин Баталов! — он встал и поклонился.

— Да что вы, Нил Федорович, договорились же в прошлый раз! — я взял его под руку и завел в кабинет. — Располагайтесь. Может, чаю?

— Благодарю. Не откажусь. Мне нужна ваша консультация.

— С удовольствием. Всё, что в моих силах…

— Что вы скажете об операции по перевязке незаращения боталлова протока в сердце?

— Что ее никто не делал.

— А вы бы… взялись?

Вот так сходу… Теперь уже моя очередь лезть в затылок чесаться.

— Хм, огорошили вы меня. Давайте сразу, чисто теоретически порассуждаем. Операция на сердце, это раз. Я не сомневаюсь в диагнозе, если вы его поставили. Хотя нужен будет консилиум, сами понимаете. В первую очередь надо разработать сам ход проведения. Подготовить персонал. Найти операционную бригаду. И провести опыты на трупах, желательно, не раз и не два.

— Но вы согласны? — Филатов повздыхал — Может быть в архиве профессора Талля есть что-то на эту тему?

Вот пошла молва в народ! У Талля же были волшебные средства и методы на все случаи жизни!

— Нил Федорович, вы что, ездите по больницам в поисках достаточно сумасшедших хирургов, которые взялись бы за это? Я «нет» не говорю. Просто для «да» нужна серьезная подготовка. План операции, как я сказал. Инструментарий и оборудование, которые, возможно, надо придумать. И прочее, что всплывет при обсуждении. Кого вы еще пытались подбить на… это дело?

— Вы первый.

— Сколько лет ребенку?

— Мальчик, восемь лет. Его родители…

— Даже слушать дальше не хочу. Степень недостаточности кровообращения?

— Выраженная. Одышка в покое, слабость, синюшность кожных покровов…

— Но возникло это не вчера и не сегодня. Давайте так. Если профессор Бобров согласится, то будем обсуждать дальше. Нет — не обессудьте.

Филатов почаевничал, да и уехал. А я сидел и думал. Напрасно говорят, что это не больно. От такой задачи у кого угодно голова раскалываться начнет. Во-первых, я не кардиохирург. Во-вторых, не детский. В-третьих — я только приблизительно понимаю, что там вообще можно сделать.

Зато прекрасно знаю, чего у нас нет. Аппарата искусственной вентиляции легких. Без него я в грудную клетку не полезу. Даже подобия мешка Амбу нет. Хотя для скорой они тоже нужны. Так что дорога мне на московский резинотехнический завод. Где-то визитка лежит. Хорошо бы интубационный наркоз, но чего нет, того нет. А придумать ларингоскоп, хоть и самый простой… Потому что никаких нет. Вроде ничего сложного — фонарик, да клинки разного размера… Но кто это сделает? Интубационные трубки из той же серии задумка. Начни я сейчас опыты, даже с нужным финансированием, сколько времени пройдет до вменяемых результатов? Мне только этим осталось заниматься… Ранорасширители толковые есть? Это не живот, где можно обезьяну с крючками поставить, и лишь бы не мешали. Даже перевязывать чем — и то думать надо. А не приведи Господь, во время операции полезут неизбежные не только на море случайности? Остановка сердца, дыхания, кровотечение, повреждение крупных сосудов? Там, на секундочку, с одной стороны аорта, с другой — легочная артерия. Что в одну, что во вторую, только ткни иголкой. А родители? Стал бы Филатов ради неизвестного ребенка искать тех, кто решится на первую в истории медицины такую операцию? Престиж велик, а при неудаче что?

Я встал, открыл специальный главноврачебный шкафчик, в котором хранилось самое нужное для работы, налил в серебряную рюмочку тридцать капель коньяка, выпил его как воду, вернулся за стол, и начал писать пункт за пунктом необходимое для операции. Филатов знал, к кому обратиться. И что Бобров согласится, я ни капли не сомневаюсь. Как говорил тот смешной парень в фильме «Маска»? Вжарим рок в этой дыре? Вот именно.

Когда Кузьма постучался и доложил о господине Хрунове, я даже встрепенулся немного — так погрузился в дело Филатова, что предстоящий визит вежливости прокурора напрочь вылетел из головы. А я ведь ждал!

Прокурорский выглядел не блестяще. Как-то его за время, прошедшее с нашей последней встречи, жизнь изрядно потрепала. Сдается мне, начальство от его кунштюков в восторг не пришло, и Емельян Федорович немного пострадал от их гнева.

— Не будем тянуть кота за яйца, — я даже и не думал подавать руку прокурору, сразу кивнул в сторону лестницы — лекционный зал у нас располагался на втором этаже и конференция еще не закончилась. — Пройдем?

— Кота? Остро… Может быть, тут можно уладить наш вопрос? — промямлил Хрунов, растерянно моргая.

— Ну уж нет! Арестовывали при сотрудниках, извольте извиняться при них же!

Мы поднялись на второй этаж, зашли в зал. Моровский уже отпустил телефонисток, остались только люди в белых халатах. На трибуне стояла раскрасневшаяся Вика, которая что-то объясняла почтенному собранию про беспорядок в укладках и наркотиках. О да, больная тема. Отношение к морфию тут поверхностное, я себе поставил галочку в памяти при возможности поговорить с кем-то из корифеев, что пора заканчивать свободный оборот лекарств на основе кокаина и морфина в аптеках. Это вполне можно «продать» властям, подкрепившись разными заключениями.

— Виктория Августовна, — я слегка поклонился. — Извините, что прерываю. Пожалуйста, уступите трибуну господину Хрунову. Ненадолго, буквально на минутку.

Талль удивленно посмотрела на прокурора. Еще больше покраснела. А тот совсем пал духом, смотрит в пол. На секунду даже неудобно стало за эту экзекуцию. Впрочем, Емельян Федорович справился. Поднялся на трибуну, что-то промямлил про досадные недоразумения, извинился. Последнее у него вышло совсем тихо, без души.

— Вот, господа, — я встал рядом с Хруновым, решив воспользоваться оказией для небольшого внушения. — Все это нам полезное напоминание об ответственности за нашу работу. Власть бдит и дальше будет смотреть за нами еще строже. Не дай бог оступиться, что-то не так сделать. Прокурор тут как тут. В компании судебных следователей, ревизоров и прочей правоохранительной братии.

— Евгений Александрович!

Вика сострадательно смотрела на топчущегося у трибуны Хрунова.

— Зачем же так строго?

Вот сказал бы девушке пару ласковых. Как в будущем у медиков разные проверяющие будут пить кровь литрами, да не могу. Но кое-что заложить в головы все-таки есть шанс. Врачи — это особая каста в обществе. С которой много чего спрашивается, но и дается тоже немало. Например, некоторый иммунитет перед правоохранительной системой. Поди, осуди хирурга, который ошибся на операции и убил пациента! Ни один другой хирург не даст показаний на суде. Я поймал себя на мысли, что заранее придумывая оправдания в случае возможной неудачи при операции на боталловом протоке. Ведь убей я ребенка — тот же Хрунов мигом вцепится в меня.

— Вы правы, Виктория Августовна, — спорить с девушкой я смысла не видел. — Давайте отпустим Емельяна Федоровича и продолжим наше совещание.

Облегченный вздох прокурора услышали почти все собравшиеся в зале.

Вода в Москве начала спадать, перед самой Пасхой мальчишка-курьер принес записку от Бестужевой. Приглашает зайти. Есть повод. Эпопея со зловещими инъекциями закончилась, Антонина Григорьевна списалась с киевскими светилами, и теперь ждала очереди на операцию. Но по своей суетливой сущности всё ищет чего-то еще лучшего. А у меня к ней тоже разговор есть, но я сам не навязывался — эта дама должна считать, что инициатива исходит от нее.

Встретила меня та же служанка. А чего ждать нового? К такой хозяйке прислугу еще поискать надо, рисковать своим здоровьем каждый день многократно не все желают, даже за деньги. Ну ничего, получит Бестужева новый нос, жизнь наладится.

А сама Антонина Григорьевна была полна энтузиазма. Наконец-то поверила в светлое будущее и перспективы нормальной жизни. Потому что удивить сейчас кого-то дефектами внешности очень трудно. Даже в среде аристократов. Оспа, системная красная волчанка, гнойные осложнения, и прочие напасти — уродуют население не хуже сифилиса. Писаной красавицей моей пациентке не стать, но при желании даже замуж выйти сможет. Особенно при ее капиталах.

Ну и разговор завела из серии «спасибо мне, что есть я у тебя». Я дождался конца словоизлияния — а если его не поддерживать, то фонтан быстро иссякает.

— У меня есть предложение, Антонина Григорьевна, — осторожно приступил я к своей части беседы.

— Слушаю вас, Евгений Александрович.

— Вы же понимаете, что ваш случай имеет огромное значение для науки. И не только отечественной, но и мировой, — с этой дамой лести много не бывает.

— Да что я, — легкомысленно отмахнулась Бестужева. — Если бы не вы…

— Предлагаю вам сфотографироваться. У вас будут фотокарточки до и после выздоровления. А мы сможем их использовать, конечно же, на условиях полной анонимности, для демонстрации метода.

Я уже прицеливался на научную статью в Ланцете. А чего стесняться? Это открытие уровня лечения чумы и оспы.

— В фотоателье? С этим? — вдова коснулась вуали. — Ни за что!

— Никуда не надо идти и показывать нынешнее состояние вашего лица, — начал успокаивать ее я. — Моя помощница, Виктория Августовна, да вы видели ее у меня на приеме, — и я дождался утвердительного кивка, — приедет к вам с портативной камерой… Тайна гарантирована… При демонстрации мы не только скроем ваше имя, но и закрасим глаза, чтобы никто даже подумать не мог!

— Только ради вас! — с пафосом воскликнула Бестужева.

Вика увлеклась фотографией внезапно, после наблюдений за работой специалиста в этом, в буквальном смысле, нелегком деле. Фотограф таскал за собой тяжелую камеру, штатив, упаковку с пластинами, еще какое-то добро, включая магниевую вспышку. Впору нанимать специального мальчика, как у игроков в гольф. Но оказалось, что есть и более портативные решения. Для этого времени, конечно же.

Зараза подействовала моментально. Вика ездила по магазинам фототоваров, посещала всяких самоделкиных, которые на волне фотолюбительства начали изготовлять аппараты собственной конструкции. На меня, соответственно, хлынул вал информации о пластинах, объективах, штативах, фокусировке на точке съемки и прочий мусор, который меня волновал крайне мало, а потому воспринимался исключительно как звуковой шум. Но временами я кивал, говорил «угу», и в паузы между рассказами вставлял «ничего себе!». Не промахнулся ни разу. Такой опыт пропить невозможно.

Дальше — больше. Виктория Августовна записалась на занятия фотографов. А когда я спросил, не будет ли это в ущерб ее курсам при обществе естествоиспытателей, она только отмахнулась:

— Климент Аркадьевич разрешил. Он сам очень увлекается фотографией, и поддержал мое жела…

— Тимирязев, что ли? — такие имя с отчеством могут быть только у одного человека.

— А вы знакомы? Да, он у нас ботанику ведет.

Вот это да! Мастодонтов от науки в моем окружении все прибывает и прибывает. А я думал, что курсы эти — шарашкина контора какая-то. А тут сразу — такая глыбища!

— Нет, слышал только, не представлен, — ответил я. — А еще кто у вас ведет?

— Ну много… По зоологии — Александр Андреевич Тихомиров. Физиологию Мороховец, Лев Захарович, читает. По химии — Сперанский. Преображенский еще…

— Филипп Филиппович? — улыбнулся я.

— Нет, Петр Васильевич. Это по математике.

Кончилось все приобретением фотографического аппарата фирмы «Кодак» с пленкой на сорок восемь кадров. Тридцать семь рублей за «мыльницу»! Натуральный грабеж! А пленка по три рубля? А проявка и печать? Первые дни мы переживали настоящее стихийное бедствие. Только и слышал «Внимание, снимаю!», пока кадры не закончились. Ужас, к тому же пипец какой дорогостоящий.

Вернувшись от Бестужевой, начал разбирать почту. Первичный фильтр в лице Моровского вроде отсекал большинство спама, в виде рекламных листовок с обещанием вечной молодости, красивой груди, мужского здоровья, а также избавления от всех возможных болезней — и всё с помощью волшебных пилюль. Но ко мне на стол всё равно попадало немало. Вот, официальное, предписывается прибыть завтра к трем пополудни на совещание в историческом музее по поводу холеры. Там, правда, сейчас Московская городская дума, но место не изменилось. Так, приглашения прочитать лекцию в Казанском университете… в Харьковском… Одесском… Спасибо, коллеги, но нет. Пока никак. Уж лучше вы к нам. Чиркнул резолюцию «пригласить к нам».

Надо срочно заводить секретаря, без него никак уже. Я встал, выглянул из кабинета, и крикнул в неизвестность: «Чирикова ко мне пригласите!». Сейчас кто-нибудь сбегает, позовет.

А здесь у нас что? От Романовского! Что же пишет Дмитрий Леонидович?

Ура! Шампанского сюда, шампанского!