Столичный доктор. Том II

Глава 12

Наверное, я слишком сильно хлопнул дверью ординаторской. Ибо все врачи Склифосовского мигом разбежались, оставив на столах баранки и чашки с недопитым чаем. Я даже пожалел их немного — испортил людям заслуженный отдых.

— Что случилось? — Николай Васильевич появился почти мгновенно — похоже его сразу оповестили.

— Вячеслав Авксентьевич обвинил меня в воровстве работ профессора Талля, — я устало сел на стул, взял чистую чашку из шкафчика, налил себе из чайничка почти черного «чифиря». Мощно тут, однако, заваривают.

— Не может быть! — Склифосовский сел рядом, я заметил, как плохо он выглядит. Под глазами набрякли мешки, лицо потное, сероватое даже. Да… не для Николая Васильевича уже такие сложные операции. Возраст!

— Очень даже может.

— О каких конкретно работах идет речь?

— Мы в «Русском медике» исследуем бактерицидные свойства разных плесеней. И находимся только в начале пути — всего две культуры пока выделили. Вячеслав Авксентьевич считает, что идею мы позаимствовали у Талля.

Склифосовский засмеялся. Взял чашку, тоже себе налил чайку.

— Вы знаете, Манассеин сам изучал когда-то плесневые грибы? С профессором Полотебновым?

— Что-то слышал, но подробностей не помню, — ответил я.

Ну надо же! Россия — родина слонов. Даже антибиотики пытались открывать. А весь жар загребут англичане. Все как всегда.

— И там были кое-какие открытия, которые, впрочем, не удалось повторить. Детали я уже забыл за давностью лет, зато помню, с кем начинал писать свои работы Манассеин, когда Полотебнов занялся дерматологией.

— С кем?

— С вашим учителем — Таллем. Потом они с профессором разругались и Вячеслав Авксентьевич заканчивал все соло.

Ну вот все и разъяснилось. Не на меня был зол фармацевт — на Талля. Думал, что тот себе сохранил исследования, а ученики решили продолжить.

— Я поговорю с Вячеславом Авксентьевичем, — вздохнул Склифосовский. — Он просто перенервничал после операции брата. Ждали они долго, а сами знаете — ждать и догонять — это самое сложное. Не принимайте близко к сердцу.

Чай допит, делать больше нечего. Я искренне пытался скинуть с себя эту историю с Манассеиным. Склифосовский мне все объяснил, обещал посредничество. А вот все-равно не шел у меня из головы этот «наезд». Авксентьевич, похоже, на посту главного редактора забронзовел вкрай. Или весь мозг в бороду ушел? Хорошо, что я не стал лезть на рожон. На одной дуэли я уже был, и могу точно сказать — мне не понравилось.

Ладно, не буду мешать эмоции и работу. Я зашел в послеоперационную, посмотрел на приходящего в себя Манассеина-старшего, спросил у медсестры давление и температуру. Хорошо идем, в пределах нормы. Надеюсь, лошадиные дозы стрептоцида помогут, и всякие осложнения, которые непременно возникли бы без антибиотиков, нас минуют.

Попрощался со Склифосовским, переоделся, и пошел искать Романовского. А то получается неудобно — вроде и рядом был, а не зашел. А дела у нас впереди — не только поздороваться, да по соточке за встречу накатить. Манассеин — не единственный микробиолог на свете. Дмитрий Леонидович тоже по этой стезе идет. Вот и предложу ему богатую практику с сифилисом, а фоном — изыскания на ниве плесневых грибков. Идея? Идея!

Но в институте Романовский отсутствовал — взял выходной. Я узнал его домашний адрес, и пошел на улицу. Пока дойду, развеюсь немного. Да и рядом всё — Дмитрий Леонидович проживает в доходном доме за нумером девять на Седьмой Рождественской улице. Как мне объяснил дворник — минут пятнадцать. С Кирочной повернуть на Греческий проспект, дойти до сада, и слева от него нужная улица и будет расположена.

Не обманул. Кстати, в хорошем доме мой товарищ квартиру снимает. Пять этажей, новый совсем. Добротный, солидный. Дворник мне показал куда идти, я поднялся. И этаж третий, господский. Не бедствует Дмитрий Леонидович. Если переманивать к себе, придется аргументы придумать хорошие. Денежные. Впрочем, с финансами у меня налаживалось. Новый платеж от Келера вышел почти на двадцать тысяч! Даже покупка зданий для новых скорых уже не казалась несбыточной мечтой.

Открыла прислуга, и оказалось, что я пришел просто поцеловать дверь: барин с супругой отсутствует, обещался быть из театра к девяти, приказал ужин накрывать.

Вот что тут делать? Ждать хозяина у него дома — не с руки. Схожу лучше, прогуляюсь. До Склифосовского, на Моховую, шесть, идти не хотелось. Тоже почти рядом, но зайду-ка я в какой-нибудь трактир неподалеку, да съем чего попроще. Настроение такое, что вот как раз хочется вареной картошки с селедкой и квашеной капусткой. И сто грамм обязательно.

Оставил прислуге визитную карточку с загнутым правым верхним углом — надеюсь на встречу — спустился на улицу. Пока крутился по району в поисках кабака — совсем стемнело. Фонарщики начали зажигать освещение, появились дворники с совками — собирать конские яблоки.

Наконец, я вышел на крики и какую-то движуху к трактиру под названием «Яма». Находилась она и вправду в каком-то полуподвале, по типу того, где начиналась моя врачебная карьера в Москве. У дверей стояли обычные горожане, может слегка плохо одетые и выпившие, но я не обратил на это внимания. Слишком хотелось есть.

Столик нашелся с большим трудом — в «Яме» было плотно. Веселились какие-то компании извозчиков, была и молодежь — то ли курьеры, то ли еще кто-то. По одежде не понятно, да и разглядывать недосуг — кишка кишке бьет по башке. Я крикнул полового, заказал холодца с хреном, щец, хлеба и водки.

Выпить беленькой я не успел. Только принесли запотевший графинчик, как в трактир ввалились два бугая в рубахах, ярко-желтых жилетах, лаковых ботинках. Усы вразлет, подкрученные. Глаза шальные, навыкат. Двое из ларца — одинаковых с лица. Тут бы мне не выделываться — ведь явно какие-то «деловые», на движе. И тут у меня в кармане заиграл брегет. Колокольчик Паганини. Нет, чтобы сообразить и сделать покер-фейс. Я полез и по глупости достал на всеобщее обозрение золотые часы. Щелкнул крышкой, на автомате посмотрел на циферблат.

«Братья» тормознули, уставились на меня.

— Ты кто таков?

Левый посмотрел на часы, в мозгу у него явно закрутился счетчик, показывающий, сколько за такое счастье ему даст скупщик. Внутри начала закручиваться пружина, я расфокусировал взгляд, сказал «Чок». Первый слой Садананды, второй. Я готов.

— А ты кто? — дослушав мелодию, я аккуратно налил в рюмку. Интересно, а что будет, если во время боевого транса употребить алкоголь?

— Сема Жук я. Меня тута все знают, — «ларцовый» повернулся к залу, картинно поклонился. Народ загудел, поднял чарки.

— А вот тебя мы тута не видели. Какая фря! — левый повернулся к правому. — Брегет у него, пальчик он оттопырил…

— Неуважение нам показывает, — кивнул второй.

— Фря у тебя в портках, — я убрал брегет подальше. Дорогой.

— Че?!

Меня попытались схватить за галстук, я легко стукнул снизу вверх по локтю «ларцового». Попал по нерву. Тот взвыл, отдернул руку. Правый размахнувшись от всей души, ударил боковым в голову. Какие уж тут связки или комбинации. Раззудись плечо, размахнись рука. Я отклонился на стуле, пропуская удар, вскочил. Бьющего слегка развернуло, я вонзил ладонь-копье ему в печень. Достал. Даже через одежду.

— ААА!

Первый готов. Скрючился, повалился на пол. Удар по печени в ушу называется ху-чжан. И он очень болезненный. Надолго выводит нападающего из строя.

— Тебе крындец!

Сема Жук вытащил нож, перекинул из руки в руку. Народ в кабаке ахнул, но кое-кто подался вперед. Шоу. Которое, как известно, маст гоу он. Сема продолжал понтоваться, делать выпады. Рисуется. Я спокойно стоял на своем место, опустив руки. Даже в стойку вставать не стал. Движения медленные, тягучие, чем дальше, тем больше меня засасывало в транс.

В какой-то момент я просто взял и «вытащил» из воздуха нож Жука, который тот опять решил перекинуть из руки в руку. Воткнул его в стол. Новый ох и ошалевшая морда Семы были мне наградой.

И тут же меня «жизнь наказала». Один из извозчиков, внезапно взмахнул рукой, хлестнул меня кнутом. Да еще подло так, почти из-под стола. Я на автомате поставил блок, но кнут обвился сверху, стегнул по лицу. Сразу пошла кровь и почти тут же ударил в голову Жук. Тут уже миндальничать я не стал, опять отклонился и обратным движением воткнул ногу в живот. Через стол, прямым ударом. Попал точно в солнышко, опрокинул на землю. Меня попытались хлестнуть еще раз, но я уже был готов. Подсел, перевернул стол под ноги набегающим парням-курьерам. Графин разбился, запахло водкой. Тут же выдал вертушку. Ногой по голове первому, сразу же двойку в корпус второму. Попутно пнул встающего на карачки Сему. Тот пролетел вперед, впечатался в стену. Начал подниматься его дружок — тоже получил ребром ладони по шее. Со стоном рухнул обратно.

Народ отхлынул, извозчик начал подтягивать хлыст для нового удара.

— Что же… — я достал из кармана носовой платок, вытер кровь со лба, и прижал его к ране. Свободной рукой отряхнул сюртук, поправил галстук. — Ужин явно не задался.

Нашел глазами бледного полового: — Отличный сервис! Надо будет завтра повторить с местным приставом.

Это охладило горячие головы. Половой встал между нами, раскинул руки.

— Господа, господа, охолоните! Драться на улицу!

— Вот возьмите за ужин, — я достал серебряный рубль, кинул под ноги половому. — Ставлю вам одну звезду на яндекс-картах.

— Простите, что?!

В дальнейший диалог вступать не стал. Надо достать запасной платок, этот, похоже, промок. Ну вот… теперь зашиваться надо обратно к Склифосовскому. Все дороги ведут в Склиф.

Охи и ахи продолжились в клинике. Николай Васильевич был еще на месте, сразу вызвал ординатора меня штопать. Похоже, у кучера было что-то металлическое вшито в кончик кнута — так легко и глубоко рассек мне лоб.

— Что же вы, Евгений Александрович, так неаккуратно! Почти на Лиговку зашли. Это же опасное место, прямо московская Хитровка. А может, и хуже. Одни варнаки там.

— Да нет, — пожал плечами я. — Вполне обычные люди. Просто я там чужой. Да еще дорогие часы по глупости вытащил.

— Что же делать? Лоб у вас теперь опухнет, может горячка начаться.

— Стрептоцид, что я привез на операцию, еще остался?

— Разумеется.

— Используйте его.

Меня заштопали, обеззаразили. Ну и обезобразили само собой — красный шрам выглядел ужасно, шов у ординаторов Николая Васильевича был тоже не идеален. Когда голову замотали бинтом, стало получше. Из зеркала на меня смотрел грустными голубыми глазами брюнет с белой повязкой на лбу. Написать иероглифы красным — смерть врагам Империи — и вперед на таран истории.

— Что будете делать? — поинтересовался Склифосовский. — Может вам коечку освободить в клинике? Надо понаблюдать. Вдруг сотрясение мозга?

Врач по привычке попытался поставить диагноз, я отнекивался.

— Николай Васильевич, вы сможете передать доктору Романовскому мои извинения? Я уеду в Москву утренним поездом.

Голова и правда побаливала, сотряс не сотряс, но лучше взять паузу, все обдумать. Визит в Питер прошел в общем и целом несколько не так, как я его планировал. А Романовского я через Боброва приглашу на врачебный съезд, что пройдет в конце июня в первопрестольной. Да, решено, так и поступлю!

— Разумеется, передам, — растерялся Склифосовский. — Ах, как все неудачно у вас заканчивается. А ведь операцию мы провели чудо какую. Нет, что же за невезение!

По приезде в Москву черная полоса продолжилась. В приемном покое врачи и фельдшеры ржали над затасканным американским медицинским журналом, который как-то кругаля попал в Россию. В нем была статья на тему… увеличения женской груди. С рисованными иллюстрациями. Да, итальянский хирург Винченцо Черни создал первый из известных имплантатов и провел пластическое восстановление груди с использованием собственной жировой ткани женщины, взятой из липомы — доброкачественного образования на спине. О чем, собственно, и докладывал медицинскому сообществу. Которое в Москве оказалось совсем некультурным и похихикивая передавало публикацию из рук в руки. Тайком. За журналом «охотилась» злобная Вика, которая не преминула мне все высказать в лицо. Остановить ее благородный порыв я смог, только сняв с головы низко надвинутый котелок.

— Ты ранен?! Что с тобой?

Это был ровно тот самый вопрос, которым меня мучил Кузьма всю дорогу назад в Москву. С перерывом на поезд, конечно же. Всё, как и по дороге туда — мне первый класс, ему — третий. Со слугой отшучивался «бандитской пулей», но Вике рассказал всю правду.

Она сразу включила режим «я твоя мама», и начала вещать, куда стоит ходить ужинать, а в какую сторону и смотреть не стоит. Ничего не меняется со временем. Если утонешь, домой не возвращайся. Еле отговорился усталостью и необходимостью отдохнуть с дороги. Не хочется ни ругаться, ни нравоучения выслушивать. Все равно это уже случилось.

Я поднялся к себе, принял ванну, перекусил наскоро, и неожиданно для себя задремал. А ведь собирался всего минут десять поваляться, в поезде спал всю дорогу, проснулся только, когда проводник осторожно разбудил. Видимо что-то сотряс.

Что в итоге у меня? Питер посмотрел. Хороший город, там бы развернуться… Больницу открыть на Моховой где-нибудь, чтобы всё в мраморе и хроме с никелем, никакой дешевой лепнины с финтифлюшками и купеческой позолоты. Зеркала во всю стену, аквариум такой, чтобы ходили смотреть специально, улыбчивые фрау на ресепшн подают травяной чай и смузи… Тьфу, аж самому противно! Операцию сделали, и даже успешно. Писать про нее Склифосовский сам захотел, естественно, с моим именем везде, и только после моего одобрения.

— Барин, там это… — подкрался Алексей Плотников.

— Вот сколько раз можно говорить — докладывать четко, не мямлить. Давай еще раз.

— Пришел господин какой-то, говорит от немецкой компании. Вот, визитку дал, — протянул он картонку.

Отто фон… нет, не Бисмарк, всего лишь Айпфенбаум, из компании «Дортмунд вельт фарма-концерн». Никогда не слышал. Ни в этом времени, ни в том. Но визитка качественная, картон плотный, печать четкая. Суровая коммерческая, как говорится.

— Пусть ждет. Предложи ему чаю… или выпить что-нибудь. Я скоро буду.

Всякие деловые контакты до моей квартиры не доходят. Нечего разным делопутам у меня дома шастать. Их тормозят внизу и отправляют в приемную. Там секретарь сидит, Должиков Егор Андреевич. Проработал пятнадцать лет на разных канцелярских должностях, а последние семь — как раз секретарем у тайного советника Неклюдова. Всех знает и все знают его. Очень полезный человек.

Я оделся, спустился в стационар, где наконец-то уступил настойчивым просьбам персонала, и дал себя помучить. Повязка на всю голову убралась, шов обработали, отметив, что всё в порядке, есть небольшое покраснение, но отделяемое скудное, серозное. Заклеили сверху лейкопластырем, аккуратно вырезав необходимый кусочек, и отпустили. Вот теперь директор «Русского медика» похож на человека, а не на жертву налетчиков.

А под дверью меня ждал Чириков. С лицом, напоминающим объевшегося сметаны с мясом кота. Он даже руки довольно потирал.

— Евгений Александрович, день добрый! С возвращением! Разрешите доложить — монтаж электричества начнется завтра утром. Сегодня в течение дня привезут всё необходимое, потом электрики… ну и остальное.

— Отличная новость! Сроки работ?

— В неделю обещали уложиться.

— Составите договор с штрафами в случае проволочек. Спасибо, Федор Ильич!

Я сунул руку в карман и наткнулся на край картонного прямоугольника. Иностранец! Отто как его там. Ничего, помариновался, уступчивее будет. Мне от него ничего не надо. Нас и здесь хорошо кормят.

Как выяснилось, немец не скучал. Он с удовольствием пил чай с пирожками, и нисколько не томился ожиданием. Увидев меня, он сразу нацепил на лицо улыбку от уха до уха, будто мечтал о встрече последние несколько лет, отложил на тарелку то, что ел, встал, и протянул руку.

— Здравствуйте, господин Баталофф!

Я посмотрел на крошки, прилипшие к пальцам посетителя, и решил не замечать предложенного рукопожатия. Что-то в нем было не то. Акцент какой-то… как в плохом фильме, где прибалты изображают эсэсовцев, даже «ф» в конце моей фамилии слишком нарочитая. Или я так предвзято отношусь к нему из-за этой глупой оплошности с невытертой рукой?

А немец, или кто он, красавец, конечно. Доверие вызывает — лицо открытое, улыбка искренняя, весь прямо лучится добродушием и участием. Волосы напомажены, видно, если не сегодня, то вчера в парикмахерской немало времени провел. А усы… Сальвадор Дали, увидев их, побежал бы бриться через секунду, потому что вот оно, совершенство, а не жалкое подобие на портретах испанца. Об их острые кончики можно, наверное, уколоться. И костюмчик… загляденье. Я бы спросил у него адрес портного, если шил в Москве. Шик, блеск, красота. Мимо не пройдешь.

— Прошу, господин… — я вытащил визитку, прочитал фамилию, — фон Айпфенбаум. Я правильно произнес?

— Да, у вас отличное произношение, — улыбнулся немец. — Обычно мою фамилию говорят неправильно, но у вас… как у настоящего берлинца!

Я сам знаю свой уровень немецкого. До той степени, чтобы меня спутали с берлинцем, осталось примерно лет двадцать интенсивных занятий. Но у коммерсантов всегда так — грубая лесть впереди летит. Все понимают, что вранье, но так приятно слышать…

— Так как вы успели перекусить, ожидая меня, давайте сразу к делу. Что привело вас ко мне?

Улыбка и добродушие слетели вмиг. Теперь передо мной сидел зубр, переговорщик восьмидесятого уровня, легенда коммерческих сделок.

— Очень хорошо. Не будем ходить вокруг и около, — сказал Айпфенбаум. — Компания, которую я представляю, «Дортмунд вельт фарма-концерн», очень крупная. Мы производим лекарства для Германия, Австрийская империя, Франция, Королевство Нидерланды, Королевство Бельгия. Очень большое производство. Представительство «Беренберг Банк», «Метцлер Банк», «Тринкаус унд Буркхардт», «Доннер унд Ройшел», «Хаук унд Ауфхаузер»…

Он сыпал королевствами и названиями банков так упорно, что я понял — только мое медпредставительское прошлое спасает меня. Будь на моем месте кто-то, с этой системой не знакомый, уже впечатлился бы. А как же, такие названия! И такие гиганты снизошли к тебе, ничтожному червяку! Но я не перебивал. Мужик отрабатывал номер отлично, любо-дорого посмотреть. А у меня сенсорное голодание, даже такое шоу в радость. Но вот сейчас я должен получить предложение из серии «уникальная возможность — купи два по цене трех, и еще один отдаем в подарок».

— И чем же я заинтересовал столь крупную компанию? — закинул я крючок.

— Мы слышали о лекарстве «стрептоцид». Не скрою, это неплохой результат. Мы заинтересованы в получении привилегии для производство и торговля на весь мир кроме Российская империя. И готовы щедро оплатить. Двадцать тысяч рейхсмарок в любом германском банке. Это наше предложение. Очень выгодно.

— Это сколько в рублях? Даже десяти тысяч нет? За монополию? Еще платежи предусмотрены?

— Это единовременный платеж. Вы получаете сразу, после подписание договора. Если мы начинаем хорошо продавать, вы получаете большую премию!

Ага, сувенирную коробочку леденцов и ручку с логотипом. Странно, что он мне не попытался сунуть это барахло. Или еще не придумали завлекать копеечной халявой? Причем размер премии не озвучивается, и в договоре прописан не будет. А потом ищи-свищи. Нет, молодцы. Наглость — второе счастье. Наверное, подумали, что тут кустарь придумал лекарство, за десять тысяч удавится.

— Вы, господин… — я пододвинул визитку, — Айпфенбаум, приехали только озвучить коммерческое предложение, или у вас есть право заключать контракт?

— Я обладаю самыми широкими полномочиями, — горделиво сообщил немец. Даже плечи расправил.

— Контракт на пять лет, только Европа, сто тысяч рублей в год, плюс пять процентов от продаж. Авансовый платеж в размере половины суммы оплаты за первый год при подписании документов, остальная сумма в течение календарного года, ежемесячно, равными частями. Финансовая отчетность предоставляется по первому требованию. Других условий я не приемлю.

— Послушайте! — Айпфенбаум встал и сжал кулаки. — Да что вы о себе возомнили? Какие сто тысяч? Проценты? Двадцать три тысяч рейхсмарок, и вы довольны! Вы еще будете диктовать условия? Да вы должны быть счастливы, что такая компания…

Я подошел к двери и сказал секретарю:

— Жигана пригласите. Срочно.

Немец почуял что-то неладное. По крайней мере, ни угроз, ни величия в его голосе не было, когда он спросил:

— А кто это?

— Специалист по переговорам. А вот и он, — показал я на стоящего на пороге великана. Тот жутко улыбнулся — даже меня проняло.

— Звали, Евгений Александрович?

— Вот этого господина выведите на улицу, пожалуйста. Калечить не надо. Проследите, чтобы он у нас ничего не забыл.

— Я и сам уйду! Варвары! — закричал немец, когда Жиган схватил его за воротник.

— Да ты не переживай, барин, — успокоил Айпфенбаума мой шеф службы безопасности. — Сказано «не калечить», значит, целым уйдешь.