Старые недобрые времена 2

Глава 8 Занимательная этнография

Зябко заворочавшись, он поплотнее закутался в одеяло, но, как назло, на улице какой-то сумасшедший дудочник прогудел что-то писклявое, и сон нехотя отступил.

— Чёрт… — пробормотал Ванька, спросонья пытаясь определиться, где он…

… и кто.

Учитывая его двойственную природу, проблема, увы, не надуманная.

Крохотная полутёмная комнатка с пятнами плесени по углам, не слишком чистое одеяло, хранящее запахи прежнего, а вернее всего, прежних постояльцев, несколько комковатый матрас и простыни, серые и застиранные до полного отвращения.

' — Лондон, — осознал наконец попаданец, в мозги которого начла загружаться текущая реальность, — Ковент-Гарден. Уф-ф… ну и запах!'

Поморщившись от едкого запаха, тонкой струйкой тянущейся через приоткрытое окно, он недовольно повёл носом, но увы — запахи цивилизации, они нынче такие, неотъемлемы от вездесущей угольной золы и нечистот.

Валяться в постели решительно не хочется, это не тот случай, когда можно говорить о сонной неге, неторопливом и радостном пробуждении и тому подобных вещах, ассоциирующихся с летом, детством, отпуском и счастьем. Встав, чертыхнулся вполголоса, зябко поджав пальцы на босых ногах, вытащил обувь из-под кровати и обулся, потом наскоро размялся, умылся и почистил зубы. Завтракать пока не хотелось, так что он, недолго думая, отправился бродить по улицам Лондона.

Ещё слишком рано для джентльменов, улицы наполнены простонародьем, теми самыми лондонскими кокни с их специфическим говором, в котором попаданец понимает в лучшем случае одно слово из трёх. Народ этот колоритный, своеобразный, но, увы, самый приземлённый, грубый, подчас вульгарный и обременённый весьма своеобразными жизненными принципами.

Придерживая на головах корзины, мимо, оживлённо болтая, прошли две немолодые торговки с рыбой, товар которых не нуждается в представлениях. Одна из них, стрельнув в попаданца глазами, сказала товарке что-то решительно непонятное, но явно рифмованное, и обе захохотали.

Обижаться Ванька не стал, и, тягуче зевнув, побрёл по просыпающимся улицам, в кои-то веки чувствуя себя экскурсантом.

Уже начали открываться лавки, хлопая ставнями и дверьми, зажигаться свет, выноситься на улицу прилавки. Группками и поодиночке тянутся мимо торговцы с рыбой и овощами в корзинах на головах, едут запряжёнными лошадьми и осликами повозки, нещадно грохоча колёсами по булыжной мостовой. Гужевой скот щедро делится с Лондоном внутренним миром…

… а в переулках тем же самым занимаются добрые горожане, внутренний мир которых немногим отличается от скотского.

По мере приближению к рынку шум и толкотня стали усиливаться. Повозки, носильщики, ведомый в поводу скот, облепленные мухами мясные туши, истошно орущие куры, бьющаяся в корзинах рыба, блеющие овцы и торговцы, горланящие, переговаривающиеся меж собой и с прохожими.

Ещё совсем рано, на рынке уже начали торговать, но большая часть торговцев ещё подходит, расставляет товары, спорят, скандалят из-за мест и из-за других причин, с шуточками отпускают товары ранним покупателям.

Среди последних пока всё больше прислуга, реже — владельцы заведений, придирчиво копающиеся в пучках зелени и щупающие кур, залезающие по самые плечи в корзины с рыбой, выбирая самых, по их мнению, аппетитных. С ними ругаются, им льстят, они — постоянные покупатели, денежные, придирчивые.

Долго ходить по рынку Ванька не стал — приценившись несколько раз к мясу, яйцам, сыру и зелени, оценил упитанность шныряющих повсюду крыс, своеобразный букет запахов, сравнимый, по его мнению, с боевыми отравляющими веществами, и ушёл в некоторой меланхолической задумчивости.

Порядок цен в Петербурге он неплохо помнит, и сколько там стоит чей труд, где и почём можно снять комнату, угол, койку или даже место на ней, выучил с каким-то болезненным любопытством, зная подчас детали, в которых путались и местные.

Здесь, в Лондоне, даже навскидку можно сказать, что сравнение выходит ох как не в пользу России…

… и как бы не в разы[i]!

Притом, в сравнении с Петербургом, жильё здесь точно не дороже, а продукты если и стоят больше, то уж точно не несколько раз.

Это…

… болезненно.

Впрочем, он и раньше знал, что хуже, чем живёт русский рабочий, русский крестьянин, в Европе, пожалуй, и не вдруг найдёшь!

' — А что я могу⁉ — раздражённо, в который уже раз, подумал попаданец, — Что⁈ В народ идти, народничеством заниматься⁈ С бомбами на царя?'

Постаравшись отстраниться от болезненных мыслей, он, сперва делая над собой усилие, начал некое подобие этнографических исследований, подмечая типажи, говор, особенности местных одежд и манеры поведения. Это, конечно, не туризм… но хотя бы будет, что вспомнить.

Нагулявшись, вернулся в приличную часть Ковент-Гардена, и, поглядывая на многочисленные вывески завис в некоторых сомнениях.

— Особая комиссия для ревизии военного управления! Пронзительным фальцетом завопил босой мальчишка-газетчик, остановившись неподалёку и размахивая увесистой кипой газет, — Лорд Палмерстон прав!

— Хм… — помедлив чуть, Ванька решил, что, пожалуй, стоит быть в курсе британских веяний политики, да не в перепевке Рабиновича, то бишь французских газет, а напрямую, притом здесь и сейчас.

Дав пару пенни мальчишке, он получил газету, ещё тёплую, вкусно пахнущую свежей типографской краской. Развернув её было, попытался читать, но быстро опомнился, получив от одного из прохожих тычок под рёбра, а ещё от доброго десятка, замечания, среди которых нашлось место и непечатным.

Не без труда пересилив мальчишеское желание ответить самому наглому, а может быть, и показать, что русские весьма неплохо научились использовать английский бокс, он сложил-таки газету и ушёл с тротуара в сторону.

' — А не испить ли мне чаю?' — подумал он, мысленными интонациями очень чётко воспроизведя дядьку Лукича, и от этого неожиданно болезненно кольнуло душу. Спрятав поглубже эмоции, взял газету подмышку и не спеша пошёл по Ковент-Гардену, рассеяно шаря глазами в поисках нужного заведения.

Несколькими минутами позже, найдя искомое, он, буркнув приветствие соседу, расположился за одним из столов, и, скептически вспомнив свой опыт английского чаепития, решил всё-таки повторить — может, в заведении, где на столах чистые и не вовсе уж застиранные скатерти, и чай заваривают какой-то другой?

… но нет. Впрочем, и чай оказался не так уж плох, и бисквиты к нему, и даже сэндвичи с зеленью и холодной говядиной оказались весьма кстати.

Вокруг завтракали, судя по виду, всё больше мелкие клерки из Сити, набивая животы бобами, яйцами и беконом, тостами и сосисками. Но здесь, конечно, не только клерки, и питается народ не только бобами и яйцами с беконом, так что совсем уж белой вороной в этой стае Ванька не выглядел.

Уделив должное закускам и чаю, он наконец развернул газету и жадно принялся читать — сперва по диагонали, а потом, выхватив самое важное, уделяя внимание каждой запятой, боясь упустить хоть что-то. Пресса, ничуть не стесняясь, обсуждает, и, судя по контексту, довольно-таки давно, реформы в армии по результатам Восточной войны.

Военный министр, герцог Ньюкасл, подвергается самой острой критике, едва ли не остракизму, в том числе и за сражение на Альме, поданное было британскому обществу в самых возвышенных тонах. Прошлись и по парламенту, который, назначив ревизию военного министерства, провёл её, по мнению журналистов, из рук вон плохо, по сути, безрезультатно.

В газете дискутировали, спорили, приводили мнения отставных и действующих офицеров, ссылались на опыт иностранных государств…

… и это было так необычно, так странно, что Ванька, попытавшийся было представить подобные дискуссии в прессе российской, ненадолго завис.

Во Франции, к слову, газеты, несмотря на критичность, куда как более бравурные, и цензура, по крайней мере, политическая, в них вполне отчётливо просматривается. Но и результаты войны для них оказались более интересными, отчего и поводов для недовольства у галлов куда как поменьше.

Франции, французскому оружию, досталось больше славы, и если из Парижа попаданцу это казалось скорее галльским фанфаронством, то признание британцев, пусть и в свете критики политических оппонентов, дорогого стоит!

Помимо славы, Франция получила и значительно больше политических, а так же экономических выгод… но в последнем Ванька запутался совершенно отчаянно, завязнув в выводах, которые он решительно не понял без контекста. Он уяснил только, что ' — … могущество Восточного соседа недостаточно поколеблено', по крайней — не там и не так, где нужно Британии.

Поймав взглядом официанта, Ванька крутанул пенни в руке.

— Мистер? — материализовался официант, удивительно похожий на бульдога, вставшего на задние лапы, и обзаведшегося вдруг жилеткой и бакенбардами. Даже зубы такие же кривые, выпирающие вперёд, и кажется, такие же мощные, несмотря на явственную желтизну и наполовину обломанный левый нижний клык.

Выслушав клиента, бульдог не удивился, и провёл его через чёрный вход на задний двор, где, среди валяющихся на земле остатков еды и шныряющих крыс, Ванька слил излишки жидкости. Общественные туалеты в Лондоне, они как бы уже есть… и даже ватерклозеты имеются, но — в штучных пока что экземплярах, как некие образцы сияющего Завтра, которое непременно когда-нибудь наступит. А пока так…

… и так — везде. По крайней мере, в Европе.

— О, мистер Инкогнито! — ещё издали заулыбался ему гримёр, явно нетрезвый с утра, а вернее всего, с вечера, и потому идущий на весёлых ногах, — Какая встреча!

Приподняв несколько потёртый цилиндр, он продемонстрировал полуседые кудряшки, обрамляющую блистающую лысину, и осклабился, показывая отличное настроение и удручающее состояние британской стоматологии.

— Да не волнуйтесь вы! — пьяненько отмахнулся он от посуровевшего Ваньки, не желающего чужого внимания, — Тоже мне, тайна! Актрисы, да?

Он похабно подмигнул, а потом, щёлкнув пальцами, воскликнул внезапно, интимно приглушив голос:

— Да что ж это я… Из приличных дама, точно! Всё, всё… замолкаю!

— Да вы не смотрите, мистер, — спохватился он, ухватив за локоть Ваньку, развернувшегося было уходить, — повод был! Премьера, не абы что…

Он с гордостью произнёс название театра, и несколько имён, которые, кажется, и в самом деле попадались Ваньке в разговорах.

— А хотите? — гримёр перебежал вперёд и остановился, преграждая путь собеседнику, собравшемуся было уходить, и искательно заглядывая в лицо снизу вверх, — Хотите на представление попасть, а? А я вас потом ещё и за кулисы провожу…

Последние слова он произнёс интимным, даже несколько похабным тоном, так что у молодого человека разом взыграла фантазия…

… а потому снова, но уже — в обратную сторону, ибо сифилис и его последствия на улицах Парижа встречается достаточно часто, а уж наглядных пособий столько, что иногда до оторопи! Встретится иногда такой человеческий обмылок, да не в трущобах, а, скажем, в бистро, и сразу — и аппетит, и настроение, и тревожность…

— Знакомство, это же не последнее дело! — не унимается служитель Мельпомены, не подозревая о виде́ньях собеседника, — С ними разный народ знаком, и бывает, что и герцог, и чуть ли не зеленщик дружбу водят! А это, я вам скажу, мистер Инкогнито, иногда очень на пользу выходит. Дела разные… ну, вы понимаете!

Ванька понял… и согласился, потому что с одной стороны, сильно вряд ли, что от такого знакомства будет какой-то профит, но с другой стороны, и под лежачий камень, как известно, вода не течёт!

— Ни-ни… — по-своему понял его гримёр, — денежка потом! Вы, я ж уже убедился человек порядочный, так что не обманете!

В той, уже полузабытой жизни, мама часто таскала его с собой в театры, зачастую не интересуясь ни его желанием, не мнением, так что, умея оценить игру актёров, завзятым театралом Ванька, с таким-то бэкграундом, не стал. В этой, не считая убогих ярмарочных представлений, он пару раз сопровождал в театры Бориса Константиновича, ну да как сопровождал… по лакейски, известное дело! Гардеробная, да уголок просторного вестибюля в такой же, лакейской компании, да возможности подглядеть иногда кусочек представления.

Оказавшись в Париже он, несмотря на давние планы, в театр так и не попал, удовольствовавшись кафешантанами, казнью и уличными артистами. А сейчас, в Лондоне, если уж сама Судьба подталкивает его в сторону Культуры, так зачем же отказываться⁈

Впрочем…

Он закрыл крышку часов и спрятал их обратно в кармашек на жилетке.

… до назначенного часа ещё много времени, и ему, пожалуй, стоит, по возможности, разобраться с делами!

Вернувшись в отел, он проверил сторожки, оказавшиеся, к его некоторому удивлению, нетронутыми, взял рекомендательные письма и вышел прочь.

На улице, увы, к этому времени начал сгущаться знаменитый лондонский смог, пахнущий серой, углём и нечистотами, неприятно разъедающий горло и оставляющий на одежде частицы угля и влаги.

— Дьявол! — негромко, но очень эмоционально выругался иммигрант.

— Не упоминайте имя Нечистого, молодой человек! — взвилась какая-то потрёпанная, даже будто пожёванная старушка, одетая с претензиями на приличный вид и с фанатичным огнём веры в маленьких, выцветших глазах, — Да будет вам известно, что Враг рода Человеческого…

… но дослушивать её попаданец не стал, и, не прощаясь, удалился в лучших местных традициях.

— Георг Ковальски, — глядя сквозь, представился он крепкому слуге, открывшему дверь небольшого особнячка, прислонившегося стенами к соседям, — с рекомендательным письмом к сэру Остину…

Сказав все положенные слова и уточнив, где именно он остановился, в случае, если сэр Остин решит-таки познакомиться с ним поближе и пришлёт своего слугу с ответным письмом, в котором указано время визита, попаданец, отдав письмо, ушёл, не став задерживаться. Британский этикет, если вдаваться в тонкости, местами заметно отличается от континентального, и здесь, пожалуй, не нужно демонстрировать избыток воспитания там, где британцы могут углядеть его недостаток.

Всё так же, не задерживаясь, он передал оставшиеся письма от профессоров Сорбонны — благо…

… или вернее, увы, было их всего три, а не пара дюжин.

С бумагами от парижской диаспоры, которые его, с оказией, попросили передать, он разделался по такому же принципу, отнекиваясь от приглашений войти, порой весьма настойчивых, и нигде не оставив своего лондонского адреса.

Хотя польское гостеприимство и выше всяких похвал, но Ежи уже всерьёз засомневался, а стоит ли ему вообще погружаться в эту токсичную среду. Хорошие манеры, безусловная вежливость, гостеприимство и прочие достоинства, не перевешивают, по его мнению, некоторой цепкости, вязкости этой среды, готовностью не только помогать, но и ожидать ответной помощи. А что хорошо для нищего иммигранта, не всегда удобно для человека обеспеченного…

Ванька не готов больше отдавать, нежели брать — тем более людям, напрочь чужим ему, с понятными, но так же чуждыми целями. Это не его народ и не его Цель.

Ну и во-вторых, и это свойственно всем революционным движениям…

… гостеприимство и вежливость ничуть не мешает паранойе. Революционные круги, это та ещё стая товарищей. Если посчитать, сколько там было казнено по приговору суда, а сколько — по приговору, и очень часто ошибочному, своих же товарищей, можно придти к совершенно неутешительным выводам.

В общем…

— … простите, пани, — ещё раз извинился Ежи, приподнимая шляпу перед миловидной дамой лет тридцати, чьи потуги на светскость безнадёжно разбивались как платьем, устаревшим с десяток лет назад, так и тем, собственно, фактом, что дверь открыла она сама, а не прислуга.

— Ещё раз простите, пани, — он прижал шляпу к груди, — детали рассказывать не могу, если пожелаете, спросите потом обо мне у Матеуша Вуйчика… Прощайте, пани!

Отступив задом на несколько шагов, он развернулся и пошёл прочь так быстро, как только это позволяли правила приличия.

Перед входом в театр настоящее столпотворение, выглядящее, на первый взгляд, несколько хаотично, но, если чуть постоять и вглядеться, что Ванька и сделал, видна вполне продуманная система, базирующаяся в том числе и на иерархии, когда все равны, но некоторые, очевидно, равны чуть больше других.

В тусклом свете газовых фонарей подъёзжают экипажи аристократов, неспешно подходят компании клерков из расположенного Сити, торговцев из расположенного неподалёку рынка. Все эти компоненты взбалтываясь, но не смешиваясь, кружатся по пятачку перед театром, по тротуарам и мостовым, общаясь в рамках кастовой системы, и, кажется, не видя в этом ничего дурного.

Порой какой-нибудь эксцентричный джентльмен, приподняв трость, шутливо приветствует маленького человечка, бросает несколько реплик, выслушивает ответные, но это редкость, и в таких диалогах нет подлинной демократичности, хотя фамильярность, порой обоюдная, встречается.

— Перси, старина! — джентльмен чуть за тридцать, обладатель долговязой фигуры, никак не меньше шести с половиной футов, и шёлкового цилиндра, делающего его, на взгляд Ваньки, вовсе уж несуразным, обратился к коротышке явно из низов — Ты всё ещё жив, а не висишь на виселице, старый ты плут⁈

— Жив, сэр Эклби, но не вашими молитвами, осклабился коротышка, показав несуразно большие зубы Щелкунчика. Завязался разговор, полный грязных шуток и тонких намёков, лающего смеха коротышки и смешков долговязого джентльмена с компанией, развлекающихся представлением.

«- Право слово, нельзя такое упускать!» — весело решил попаданец, сдвигая шляпу на затылок и вклиниваясь в толпу, где, лавируя между компаниями, принялся, не стесняясь, подслушивать и подглядывать. Впрочем, в этом занятии он не одинок…

Если вспомнить, что систему Станиславского ещё не изобрели, то очень может статься, что вот этот пятачок перед входом в театр даст фору спектаклю!

— Нет, нет и ещё раз нет! — одышливо, но уверенно говорит своей долговязой, укусусного вида супруге почтенный сквайр… или вернее, человек, одетый с потугами на хорошее происхождение, но, очевидно, поднявший с самых низов, — Нел! Я тебе много раз говорил и говорю, что любому театру я предпочту Египетский зал на Пикадилли, и Барнум мне стократ милей какой-нибудь актриски! Её Величество, к слову, принимала Барнума, так что не упрекай меня плебейскими вкусами!

— … мисс Роуз Леклерк такая душечка! — сообщила подружкам несколько перезрелая пышнотелая девица за двадцать, теребя кружевной носовой платок с почти неприличной чувственностью, — Ах, я не могу дождаться спектакля!

— Ах, милая Элин, как я тебя понимаю! — экзальтированно отозвалась одна из девушек, отчаянно стреляя глазами в попаданца, краснея, и, кажется, воображая с его участием что-то не вполне приличное, так что Ванька поспешил уйти, пока одна из перезрелых дам, сопровождающих юных и невинных особ, не прицепилась с замечаниями и моралью.

Долго толкаться не пришлось — служитель, обряженный в роскошную ливрею с галунами, вышел, объявив о времени начала спектакля. Публика почтенная, полупочтенная, и которая так себе, чинно принялась заходить, соблюдая принципы сегрегации. Ванька, оказавшись в рядах полупочтенных зрителей, нимало этим не смутился, втекая, в свою очередь, в достаточно узкий проход.

— … седьмой ряд, седьмой ряд, — бормоча, протиснулся мимо пыхтящий старичок, близоруко вглядываясь в зал и отмахиваясь от служителей, помогающим зрителям рассаживаться по местам. Он, чёрт вас всех подери, ещё крепок, полон сил и не выжил из ума!

Оказавшись на галерке, Ванька решил, что это, пожалуй, отличный вариант! Да, приходится стоять, но никто, чёрт подери, не заставляет делать это по стойке смирно, а компания, в плане разнообразия, даст сто очков фору Ноеву ковчегу.

С любопытством оглядываясь по сторонам, он, не смущаясь, рассматривает соседей, приветливо кивая, ненароком цепляясь глазами. В других случаях это нарушение даже не этикета, а всех правил приличия, и грубейшее, но здесь и сейчас это неотъемлемая часть представления, и собственно, из-за этого на галерке можно встретить вполне почтенную публику, которая и по деньгам, и по происхождению, могла бы сидеть в партере.

Студенты, мелкие клерки, почтенные отцы семейств со всеми чадами и домочадцами, порой явные выходцы с городского дна, старающиеся вести себя прилично…

… но как правило, тщетно.

Оксбридж мешается с кокни, холостые эксцентричные джентльмены с рыночными торговцами, и все говорят, жуют табак и нюхают…

… кажется, не только табак (!), курят, сплёвывают на пол, смеются и обсуждают актёров.

— Нелл — чудо, если бы она только… — на этом речь молодого джентльмена из хорошей семьи обрывается, но несогласных, судя по всему нет, разве что после обрыва фразы каждый дополняет её немножечко по-своему…

… но Нелл, безусловно, чудо!

Наконец, вышел конферансье, поклонился, выждал, пока шум не затих, и, встав в позу оперного певца, стал зачитывать хорошо поставленным трагическим баритоном:

— Сколько их — молодых провинциалов, рвущихся покорить столицу[ii]! Они летят на яркий свет мегаполисов, как мотыльки на огонь. Десятки, сотни обожгут себя крылья — а единицы уцелеют, станут настоящими хищниками и пробьют себе дорогу к богатству и успеху. Но чем придётся ради этого пожертвовать? Какова цена «пути наверх»?

Снова поклон, и занавес начал открываться…

Сказать, что представление захватило его, было бы сильным преувеличением, но всё же… Отчасти игра и в самом деле оказалась неплохо, а отчасти, пожалуй, сказалась нехватка зрелищ, но удовольствие от спектакля он получил в полной мере.

Да, актёры отчаянно переигрывали, гримасничали…

… да, да, и ещё раз да!

Но у них за плечами какая ни есть, а всё ж таки вполне приличная школа, и жесточайший отбор, и конкуренция, и разумеется — талант.

Представление, увы, подошло к концу, и народ повалил к выходу, на ходу обмениваясь впечатлениями. Некоторые, и Ванька в том числе, двинулись за кулисы, желая лично высказать своё почтение актёрам, и прежде всего — актрисам.

— Тс! — выловил его из толпы гримёр схватив за предплечье, — Мистер Инкогнито!

Он так подмигивал и гримасничал, что парень напрягся, думая, что такое поведение привлечёт всеобщее внимание, и за кулисы, в святая-святых, ломанётся добрая половина зрителей. Но…

… нет!

Британцы, и так-то не настолько чопорные, как думают за Каналом, после представления вели себя достаточно экзальтированно, а вышедшие к зрителям актёры и актрисы помельче, художники и прочая братия, и подавно!

Они важничали, благосклонно принимали подарки и внимание, льстили богатым поклонникам и всячески привлекали к себе внимание, в считанные минуту создав атмосферу крутой вечеринки. Некоторые зрители немногим от них отставали, так что Ваньке, чтобы привлечь внимание, пришлось бы сильно постараться.

— Вот сюда… — гримёр, он же старина Джон, проведя за кулисы, жестом показал ему даже не на дверцу, а на отодвинутую в сторону доску в коридоре, — Да, мистер Инкогнито, вы деньги-то приготовили? А то знаю я вас, молодых и горячих…

— Да, да… держите, Джон, — рассеянно отозвался Ванька, всё ещё не отошедший от спектакля, неловко кладя в протянутую ладонь два шиллинга.

Старина Джон повёл его какими-то окольными путями, иногда выныривая в коридоре и раскланиваясь с коллегами, обмениваясь тайными знаками и чуть ли не секретными рукопожатиями, а потом снова ныряя в тёмные, низкие, заросшие паутиной ходы. Несколько минут спустя попаданец заподозрил, что его просто водят за нос, и несколько минут спустя его чичероне разведёт руками и сошлётся на обстоятельства непреодолимой силы.

Но экскурсия, тем не менее, выдалась достаточно познавательной, и все эти ходы, наваленные грудами декорации, аляповатые подсвечники, и атмосфера таинственности, стоит, пожалуй, своих денег…

— Сейчас, сейчас… — заведя его пустую гримёрку, старина Джон захлопотал, приводя в порядок паренька с помощью старой щётки, — Ну вот, теперь и представить не стыдно!

— Сама Нэнси Эллиот! — сказал он многозначительно, подня вверх палец, и Ванька кивнул, пытаясь проникнуться. Кажется, слышал…

— Отлично выглядите, мистер Инкогнито! — одобрительно сказал старина Джон, за каким-то чёртом ощупывая его плечи и бицепсы через сюртук, — Ну, вперёд!

Минуту спустя они оказались перед дверью, обильно украшенной какими-то памятными табличками, букетиками высушенных полевых трав и тому подобной хипстерской ерундой. Это, наверное, должно показать, что за дверью, украшенной подобным хиповским образом, скрывается очень непростая Личность!

— Ну вот… — повторил гримёр, выдохнул, наскоро привёл себя в порядок и кинул в рот мятную пастилку, и даже не постучался, а особым образом поскрёбся в гримёрку.

— Мисс Эллиот… — промяукал он несколькими секундами позже, наклонившись, едва ли не целуя замочную скважину, — это я, старина Джон!

— Ах, какая женщина… — вздохнул он, повернувшись к Ваньке, — Такая…

Не найдя слов, он вздохнул ещё раз и открыл наконец дверь в гримёрку.

— Мисс Эллиот… — чичероне, не войдя толком, склонился едва ли не пополам, подметя сдёрнутой шляпой пол, усыпанный лепестками цветов.

— И… — он сделал паузу, отходя в сторону и пропуская наконец попаданца, — мистер Инкогнито!

Ванька, войдя и поклонившись, старался не вовсе уж сильно вертеть головой, озирался в неверном свете свечей в треножнике, пытаясь разом вобрать взглядом решительно всё! Здесь и наряды, и маски, и веера, и рассыпанные на туалетном столике украшения, и узкая, кажется, изрядно потёртая, но явно некогда дорогая кушетка, парочка кресел…

… и разумеется, сама хозяйка, несколько приземистая дама за тридцать, накрашенная и напудренная для сцены, то есть так густо и обильно, чтобы этот грим был виден даже зрителям на галерке, что вблизи производит несколько странное и даже, пожалуй, пугающее впечатление.

— Ну, здравствуйте, — промурлыкала дама, изогнувшись в кресле, — старина Джон весьма лестно отзывался о вас. Вы, мистер Инкогнито, кажется, приезжий?

— Да, мисс Эллиот, — несколько нервно отозвался Ванька… или вернее, снова Ежи Ковальски, и совсем чуть-чуть — прусский юнкер.

— Ах, эти тайны… — томно вздохнула дама, лукаво улыбаясь, и упираясь пухлой рукой в ещё более пухлый подбородок, — Вся эта политика, которая делается, разумеется, в больших кабинетах людьми постарше… Но и люди молодые, вроде вас, с горячими сердцами и ясными глазами делают немало…

— Джон, вы можете идти, — совсем другим тоном сказала она, и гримёр, попятившись, исчез, закрыв за собой едва слышно скрипнувшую дверь.

— Мисс Эллиот, — едва заметно поклонился молодой человек, несколько растерявшийся от такого приёма. Нет…

… ну не соблазняет же она его, в самом деле⁈ Она же… она же старая! Ей же чуть не под сорок, и это даже с гримом понятно!

— Зовите меня Нэнси, — мягко улыбаясь, отозвался женщина, — как друга… Мы ведь друзья, не так ли?

— Я… — она встала с кресла, сделала пару крохотных шагов вперёд и остановилась, уперев руку с веером в бедро, — вижу в вас, мистер Инкогнито, потенциал!

— Нет-нет! — дама предупреждающе выставила перед собой пухлую ладошку, — Не говорите! Иногда тайна должна оставаться тайной! Имена, биографии и даже страны… это извечная, давняя игра.

Она сделала ещё несколько шажочков, оказавшись в опасной близости от Ежи, и улыбнулась лукаво…

… ну, то есть так она думала, или вернее — так оно и было, но с поправкой на возраст и всё такое… В общем, для попаданца это выглядело скорее пугающим и очень, очень неожиданным!

Это как если бы «классуха» Валерия Петровна, пергидрольная блондинка под сорок, задержав после урока, вместо разноса за драку стала бы сходу соблазнять…

… или всё-таки нет⁈

Потому что Нэнси, тронув кончиком веера подбородок молодого человека, заговорила внезапно о политике — снова! Политике, которая не всегда делается в больших кабинетах, и…

— Простите, Нэнси, — опомнился попаданец, скинув наконец дурное оцепенение, — Я… мне нужно срочно покинуть вас. Простите!

Не слушая ничего, он вырвался из цепких лапок и выскочил прочь, поспешив… а чёрт его знает, куда, но подальше!

Сказать, что именно для него видится более страшным — соблазнение, или вербовка, он бы, пожалуй, и не смог бы сейчас! Поэтому просто…

… ну их к дьяволу!

— Чёрт! — сбежав от мисс Эллиот, он, кажется, заблудился в этих тупичках и закоулочках. Выбраться, к слову, может оказаться не так просто.

Всё эти тайные ходы, коридоры, двери и дверцы, может статься, выведут его чёрт те куда, едва ли не к Ист-Энду! Во всяком случае, занесло его куда-то или в самые зады театра, или, очень быть может, в одно из соседних зданий.

В Петербурге он с подобным сталкивался пару раз, заходя в неприметную лавочку, и выходя из совсем другого дома, притом расположенного отнюдь не близко. А в Москве, говорят, можно пересечь город из конца в конец, не выходя на улицу, а то и не поднимаясь не поверхность! Насколько в этом врак… но ведь похожее он слышал и в Москве двадцать первого века, и от разных людей, а не только любителей Теории Заговора.

— Это, конечно, всё ерунда… — пробормотал он, несколько нервничая. Вся эта театральщина, с декорациями, фальшивым и настоящим оружием на стенах, игра актёров и тайные ходы, невольно сделали своё дело, вытянув на поверхность все эмоции.

Да ещё и обиженная женщина… и не то неудачное соблазнение, не то вербовка, не то всё сразу. А может быть и так, что это просто шалость актрисы, решившей закружить голову забавному молодому человеку, запутать его, развлечься за его счёт?

— Куда я… — постояв немного, он постарался выкинуть из головы ненужные в данный момент мысли, и двинулся вперёд.

Через несколько минут блужданий ему послышались человеческие голоса. Слышны они совсем плохо, да и шуметь Ванька опасался, так что, открыв очередную дверь, оказался в какой-то каморке…

… и увидел девушку, сидящую на кресле с широко раскинутыми ногами, а ниже — очевидно мужскую задницу в приспущенных брюках.

— Ой! — девушка, пискнув что-то, попыталась прикрыться и одновременно сползти с кресла.

— Какого чёрта⁈ — возмутился её любовник, выныривая из-под юбок, и оказавшись ровесником попаданца, если не младше.

— Э-э… простите, сэр, — смутился Ежи, стараясь не глядеть, как тот застёгивает штаны, — я, э… сам оказался в неловкой ситуации, и совсем не хотел… Если вы позволите, я сейчас же удалюсь, и разумеется…

— Тихо! — повелительно прервал его незадачливый любовник, подкрепляя слова выставленной вперёд лодонью, и попаданец послушно замолк.

— Это, наверное, меня ищут! — выпалил Ежи, услышав шум и подбираясь, чтобы делать ноги.

— Маменькины люди меня ищут! — почти одновременно сказал второй, после чего нервно, коротко и почти беззвучно рассмеявшись, схватил одной рукой предплечье попаданца, второй свою любовницу, и, потянув за собой, приказал:

— Бежим! Только тихо! Разбираться, если что, не будут! Мне-то ладно, а вам…

… и Ежи счёл за лучшее послушаться, тем более, кажется, эта пара любовников вполне неплохо ориентируется в местном лабиринте.

— Давай сюда… — парнишка, так до сих пор и не представившийся, требовательно потянул попаданца за рукав, увлекая за собой, — Пошли! Поверь, дружище, не стоит тебе попадаться! Маменька, она такая…

Не договорив, он замолк, зябко поведя плечами, предоставив собеседнику строить догадки.

' — Мафия местная, что ли?' — гадал Ежи, сжимая револьвер и на ходу примеряясь, как он будет, если вдруг что, орудовать тростью, и остро жалея, что не купил, когда предлагали, трость с клинком.

Голоса преследователей звучат всё ближе, и незадачливый любовник, слыша их слишком отчётливо, аж побелел, а на его упитанном лице отразилось отчаяние.

' — Чёрт…' — тронув револьвер, попаданец, чуть поколебавшись, оставил его пока в покое, решив, до поры, обойтись кастетом и тростью. Доказывай потом… лучше, если можно, обойтись без лишнего шума.

— Сюда, Берти, — пискнула запыхавшаяся девица крепко сжимая руку своего любовника и отодвигая в сторону висящую на стене потрёпанную тряпичную декорацию, за которой оказалась неприметная дверка. Прерывисто выдохнув, парнишка юркнул туда, а за ним в кладовку, заваленную невесть каким хламом, почти неразличимым в темноте, втиснулись и остальные.

Преследователи, судя по голосам, остановились где-то совсем рядом, очевидно, пытаясь сообразить, куда подевались беглецы.

' — Какой-то странный акцент, — напряжённо подумал попаданец, пытающийся вслушиваться в чужую речь, — что-то знакомое'

Берти, несколько судорожно отодвинув попаданца от двери, приник к ней ухом, принявшись вслушиваться, и, очевидно, находя в еле слышимых обрывках фраз что-то очень важное для себя. Девушка тем временем оказалась тесно прижата к Ваньке, а реакция в таком возрасте часто непроизвольная. Попаданец, чувствуя некоторую неловкость, постарался замереть, думая, поняла ли девушка что-то…

… и ещё — а какого чёрта он вообще озаботился тонкостями морали в такой ситуации, да ещё и с особой, явно не страдающей от избытка оной! Но Берти тем временем сполз вниз, приникнув ухом к дверной скважине, а его оттопыренный зад заставил девушку ещё плотнее прижаться к попаданцу.

Позади — какой-то хлам, который, не дай Бог (!), может посыпаться от малейшего движения. Впереди…

' — Ситуация, — беззвучно хмыкнул Ванька, пытаясь хоть как-то успокоится, хотя бы и такими отвлечёнными мыслями, — Вот так вот и появляются особенные сексуальные пристрастия!'

Он замер в шатком равновесии, стараясь не шевелиться, отстранённо замечая, что девушка, судя по её учащённому дыханию, штучка из тех, кого такие ситуации возбуждают. Глаза потихонечку освоились в темноте, да и не такая уж это и темнота — сквозь щели в кладовку проникает немного света, но, в общем, смотреть здесь не на что, не считая плохо различимой груды хлама и временных его товарищей.

Наконец, голоса стали удаляться, но выходить из кладовки никто не спешит, во избежание…

Джорджи, выпрямившись и потянувшись, нервно рассмеялся, почти беззвучно, и, приникнув губами к уху девушки, что-то ей зашептал. Она хихикнула, зашептала что-то в ответ, а потом, спустя несколько перешёптываний, повернувшись к попаданцу, коротко, но страстно поцеловала его…

… и, наклонившись задом, принялась, шурша тканью, задирать юбки, уткнувшись лицом в пах Берти.

' — Избушка-ебушка, повернись к лесу передом, ко мне задом', — ошарашено подумал Ванька…

… и на ближайшие минуты, такие и короткие и такие долгие, других мыслей у него не было!

Из кладовки они выбрались сильно не сразу, а дальше — без приключений. Несколько минут блужданий, и, вынырнув чёрт те на каких задворках, в неприметном загаженном переулочке, они, так и не обменявшись именами, кивнули друг другу, и разбежались, скорее всего — навсегда.

[i] Именно в разы! На 1856 год данных не нашёл, но…

Для 80-х гг. XIX в. известный исследователь Е. М. Дементьев определил месячную заработную плату в Московской губ. в 11 ₽ 89 коп. По его же расчетам, заработок английского рабочего в то же время составлял 26 ₽ 64 коп., а американского (в Массачусетcе) — 56 ₽ 97 коп. Это сравнение Дементьев подкреплял и данными о заработной плате мужчин в 80-х гг. XIX в. в бумагопрядильном, машиностроительном и других производствах в Московской губ., в Англии и Массачусетсе {310}(соответственно: 13,58 ₽, 41,48 ₽, 52,11 ₽ и 23,34 ₽, 44,50 ₽, 66,48 ₽).

[ii] Уильям Теккерей «Пенденнис»