Старые недобрые времена 2

Глава 7 Я уеду жить в Лондон!

— Пся крев! — сдавленно выдавил сквозь плотно стиснутые зубы Ежи, безуспешно утрамбовывая сюртук в туго набитый саквояж, — Да что ж ты не лезешь, собака такая⁈ Да чтоб тебя!

Он раздражённо бросил сюртуку на стол, прикусил губу, и несколько раз судорожно сжал и разжал кулаки, тщетно пытаясь успокоиться. Одежды не так уж много, но в Париже он немного обновил гардероб, а теперь всё, чёрт бы его… одно к одному!

— Прежде всего — бумаги! — решительно сказал он, вываливая на кровать вещи и заново собирая багаж. Время неумолимо утекает сквозь пальцы, и если не поспешить…

По спине пробежал озноб, он торопливо собрал бумаги, без особого разбора пакуя их в саквояж, поплотнее. Сверху вещи…

— Сорочку, если что, я и в Лондоне куплю, — нервно решил он, вытряхивая её на кровать, на которой через несколько минут образовалась внушительная куча вещей, без которых, в принципе, можно обойтись.

— Та-ак… что я ещё забыл? — Ежи несколько раз быстро обвёл глазами комнату, пытаясь припомнить.

— Вроде ничего… а, ладно! — отмахнувшись от тревожных мыслей, он подхватил багаж и выскочил за дверь, слетел вниз по лестнице и сунул его Матеушу, нетерпеливо ожидающему у пролетки.

— Сейчас в пекарню зайду, ключ оставлю, — скороговоркой выпалил Ежи и убежал, не дожидаясь ответа.

— Пьер! Пьер! — громко позвал он, и недовольный работник вышел с показательной ленцой, вытирая руки о грязный фартук.

— Оставляю тебе ключ, — сказал Ежи, не обращая внимания на его кислую физиономию, — скажи Анет и месье Лемару, что дней через десять вернусь! Всё! До встречи!

— Всё будет хорошо, брат! — проникновенно вещает Матеуш под мерное цоканье копыт и грохот колёс по булыжной мостовой, — Весь Париж, если надо будет, на дыбы поднимем!

' — Подняли уже, — нахохлившись, мрачно думает попаданец, не отвечая, — так подняли, что мне теперь в Лондон бежать приходится!'

— Да, брат, — безостановочно кивает Бартош Камински, — До Валевского дойдём!

Они полны задора, энтузиазма и желания борьбы, в то время как попаданец настроен куда как более скептически.

Вся эта борьба, жертвенность… как-то так выходит, что за его счёт. Он — не то чтобы знамя, но где-то в эту сторону, а желания становиться символом или местночтимым святым польского освободительного движения — ну вот никакого! Ни на грамм! Ни на йоту!

Жертвенности, жажды принести свою жизнь на алтарь Отечества, в польской патриотической составляющей слишком уж, как оказалось, много. Это можно уважать, но вот желания ложиться на алтарь чужого Отечества у попаданца никакого.

Очень вряд ли поляки сознательно строили планы подобным образом, но искренняя уверенность, что каждый поляк готов (и должен!) положить свою жизнь на Алтарь Отечества, пронизывает польские иммигрантские круги. По крайней мере те, в которых его угораздило влететь.

Но он-то не желает! Он, чёрт подери, даже не поляк, и, вполне сочувствуя угнетённому положению польского народа, предпочёл бы выражать сочувствие более опосредованно. Желательно — со стороны, покачивая головой и вздыхая при чтении соответствующих статей в газетах. Не слишком часто…

А ещё проблема в том, что если поляки, да и кто угодно ещё, начнут копать в его сторону слишком настойчиво, может всплыть правда. Неприятная.

Нет, его не выдадут в Россию хозяину, и может быть даже, не станут слишком пристально рассматривать происхождение его капиталов. Может быть… хотя последнее, конечно, очень вряд ли!

Но вот клеймо бывшего раба, человека угнетённого, подневольного, будет выжжено у него на репутации! Нет, это не смертельно. Но хотелось бы избежать судьбы стать одним из экспонатов условного Человеческого Зоопарка.

Это и унизительно, и…

… скорее всего, очень сильно сузит окно возможностей! Где угодно!

Бизнес, искусство, наука… всё будет рассматриваться через призму бывшего рабства, через рассуждения о его отце, а заодно и хозяине. А поскольку до толерантности далеко, то унизительных моментов в его жизни будет дьявольски много!

' — Нет, — мрачно думал попаданец, — ни за что! Это… даже не знаю, с чем сравнить!'

— … а мы, брат, не даём им спокойно жить! — влез в голову задорный басок Матеуша, — Чёрта с два москалям, а не Европа! Пусть в своих болотах сидят, жаб едят!

— Да! — спешно согласился Бартош, — Здесь, в Париже, много поляков, и мы не дадим великодушным французам забыть, кто такие русские! Мы…

Его понесло на волнах оголтелого национализма и фантазии, изо рта полетела слюна вперемешку со словами и планами, за которые лет этак через полтораста поляк автоматом получил бы длинный срок.

С друзьями…

… всё сложно.

Как уж там они начали выяснять ситуацию с покушением и русскими офицерами, заинтересовавшимися его бумагами, Бог весть! Вернее, они попытались было объяснить Ежи, но из-за умолчания о чужих тайнах, и допущениях, сидящих на допущениях, вышла такая скомканная ерунда, что она, наверное, озадачила бы и сценаристов РенТВ!

Пытаясь разобраться во всём этом, попаданец заработал стойкую головную боль, да убеждение (основанное на допущениях!), что польская диаспора, весьма неоднородная и сотрудничающая со всеми разведками Европы, лишь бы против России, потянула разом, без разбора, за все доступные им ниточки. Каждая из группировок, разумеется, в свою сторону.

А с бумагами, сколько Ежи ни объяснял, что там просто финансовые документы, получилось всё предельно неудачно. Показать их друзьям… так очень может быть, что после этого они перестанут быть таковыми!

Одно дело — Ежи Ковальски, поляк, сын достойных родителей, и другое — Ванька, раб, москаль! А это ведь вскроется, стоит только начать выкладывать документы в газеты или передать их спецслужбам, или куда бы то ни было ещё.

Но даже если поляки не бросят его, то, так или иначе, отношение изменится, и он всё равно станет кем-то вроде дрессированной обезьянки, и вечным заложником своих друзей!

Отдать бумаги французским спецслужбам? Очень вряд ли они удовлетворятся только ими… Скорее всего, придётся сперва поделиться награбленным, а потом, к гадалке не ходи, стать агентом, по крайней мере — агентом влияния.

Что ему делать со своей жизнью, Ванька решительно не знает! Пока он решил плыть по течению, и если течение несёт его в Лондон, то так тому и быть. Доплывёт, а там видно будет.

Рекомендательные письма у него не только от представителей польской диаспоры, но и от нескольких профессоров Сорбонны, так что, пожалуй, не так всё плохо. Да и плывёт он, что радует, не за свой счёт.

В остальном же… всё настолько сложно, что он, пока ещё не слишком всерьёз, раздумывает над тем, что, может, ну её к чёрту, эту Францию?

— «Час пик!» — нервно подумал попаданец, когда судно, на котором он плыл, вошло в устье Темзы. Судов, судёнышек, каких-то вовсе скорлупок — не счесть! Взявшись было подсчитывать то, что видит глаз, быстро сбился на третьей сотне и прекратил, подавленный величием.

Когда Темза начала сужаться, суда потеснились и величие, равно как и нешуточная опаска столкновения, стали давить на нервы. Но, помимо судов и величия, река несёт в своих водах то, что с некоторой натяжкой можно назвать косвенными признаками цивилизации.

Разувшиеся трупы кошек, собак и крыс попадаются чем дальше, тем больше, а запах…

… нет, это тяжело даже для человека, привыкшего к провонявшим мочой улицам Парижа!

В столице Франции запах общественного туалета стойкий и вездесущий, всё ж таки, если не лезть в откровенные трущобы, и не заходить в тёмные проулки за популярными бистро, в общем-то, терпим. К нему, пусть и очень не вдруг, попаданец привык настолько, что, попав на Елисейские поля или выезжая в Булонский лес, буквально вкушал воздух, кажущийся необыкновенно вкусным и будто бы даже сладким.

Здесь…

… он решил последовать примеру попутчиков, и, достав трубку, а не привычную папироску, набил её табаком и закурил, окутавшись клубами дыма, и воспринимая весь этот никотин и канцерогены как благо.

' — Дышу через фильтр', — пришла в голову старая шутка, которая в этот момент показалась необыкновенно мудрой.

Опершись локтем на леер, он меланхолично провожал взглядом трупы и трупики, медленно дрейфующие в окружении всякого сора и каких-то маслянистых, едких даже на вид разводов самого что ни на есть техногенного вида.

Темза воняет, да так, что, несмотря на табак и военную закалку, режет глаза. Если бы не Севастополь, где Ванька привык под конец к сладковатому трупному запаху, смешивающемуся с запахами пороховой гари, пожарищ и нечистот, то, пожалуй, его бы вывернуло наизнанку!

' — Вот она, цена прогресса, — мрачно подумал попаданец, с силой выколачивая из трубки золу и нервно набивая её заново, — мастерская мира, всемирная фабрика… а дышать здесь местами хуже, чем в осаждённом Севастополе!'

Будто иллюстрируя его мысли, мимо, задевая борт, проплыло чудовищно раздувшееся человеческое тело, сгнившее, с лопнувшей на нём одеждой, потерявшей всякий цвет и фасон, осклизлой и покрытой какими-то ракушками, водорослями, водяными насекомыми и Бог весть, какой ещё дрянью.

Вскоре тело догнали какие-то сомнительного вида личности на старой лодке, и, ругаясь отчаянно с оборванцами на второй, опоздавшей лодке, принялись затаскивать покойника к себе.

— Власти за выловленных покойников деньги дают, — с явным удовольствием прокомментировал стоящий рядом с попаданцем британец, пыхнув трубкой, — Не много, конечно…

Гудок на одном из судов помешал Ежи услышать сумму.

— … да и родные, бывает, чего-нибудь подкидывают, — продолжил британец — по виду и манерам, поднявшийся из низов, и не то чтобы очень уж высоко, — Вещички, опять же… да и другие варианты есть.

Какие именно, абориген не сказал, сделав таинственный вид и посуровев лицом, а попаданец, имея богатую фантазию и некоторый, очень специфический жизненный опыт, счёл за лучшее не переспрашивать.

— Молоко! — оглушительно заорала низенькая толстая торговка, завидев Ежи, — Полпинты за пенни! Хорошее молочко, сквайр, берите!

Покосившись, попаданец ускорил шаг, стараясь побыстрее уйти от порта, с которого кормятся не только моряки или торговцы, но и разнообразное ворьё.

А покупать здесь что-то… себе дороже! Пожалуй, только печёные каштаны можно брать без особой опаски, да и то…

— Пирожки! — несётся со всех сторон. Понять, что именно кричат, попаданец не всегда может — на английском он свободно читает, говорит и понимает значительно хуже… а уж с учётом временного лага и жуткого акцента лондонских низов, разобрать получается едва ли через раз!

— Сэндвичи! — надрываясь, кричит тощий, но удивительно мордатый мужчина с огромными моржовыми усами, болезненно надрывая связки, — Свежие, вкусные, с ветчиной, за пенни!

— Суп с угрями! — въехала чуть ли не в толпу тележка, влекомая пожилым, сильно потрёпанным и испитым мужчиной средних лет, — Пенни за четверть пинты!

Остановившись, «супник», не смущаясь, достал стопку грязных мисок, и, протирая их крайне грязной тряпкой, принялся выставлять на край тележки.

— На два пенни! — с ирландским акцентом важно приказал какой-то низенький, коренастый портовый рабочий, остановившись возле тележки. Его, судя по всему, гигиена, а вернее, её отсутствие, ничуть не смутила.

— Кофе за пенни! — заорала не старая ещё женщина чуть поодаль, — Какао! Большая чашка! Хлеб с маслом по полпенни! Варёное яйцо за один пенс!

Желудок заурчал так, требуя даже не есть, а скорее — жрать! Но попаданец, стиснув зубы, протискивался через ряды, вертя по сторонам головой и не забывая о карманниках.

Парочка ребят характерного вида, двинувшихся было к нему, уловив специфический прищур человека, привыкшего видеть кровь, остановилась. Один из них, оборванец лет четырнадцати, даже приподнял над головой новенькую шляпу, отчаянно дисгармонирующую с прочим его нарядом.

Усмехнувшись, Ежи кивнул в ответ, не забывая, впрочем, что вежливость в такой среде не значит ровным счётом ничего.

— Овечьи лытки! Пенни! — заорала женщина, открывая крышку котла и выпуская наружу клубы пара, — Свежайшие, вкуснейшие! А запах! Помереть можно, как вкусно!

' — От запаха здесь и правда помереть можно, — непроизвольно подумал попаданец, не чуящий решительно ничего, кроме запахов сточной канавы, канализации, — В таких условиях любую тухлятину продавать можно!'

Выбравшись из порта, он быстро сориентировался, уточнил дорогу у мелкого лавочника, коротающего время в ожидании покупателя перед входом в крохотный магазинчик, и через четверть часа уже сел на омнибус, едущий в Ковент-Гарден. Пожилой лондонец, крепкой пахнущий табаком и потом, покосился на него, сплюнул на пол жевательный табак, но всё-таки подвинулся, подвинув заодно ногой своего заворчавшего бульдога под лавкой.

Выйдя на нужной остановке, Ежи отошёл в сторонку, и, сдвинув шляпу на затылок, огляделся, ничуть не боясь показаться деревенщиной. Ковент-Гарден очень необычное место — несмотря на расположение между деловым Сити и респектабельным Мэйфер, квартал далеко не элитный, и очень интересный.

Здесь много известных театров и ресторанов, но здесь же — огромный рынок, источник продовольствия и заразы! Ну и, разумеется, бордели…

Есть здесь ещё много всего интересного, но, как уже знал Ежи, это такое своеобразное пограничье, место, где встречаются капиталы и пороки, где преступник может оказать услугу джентльмену, а джентльмен оказать внимание даме. Публика здесь очень пёстрая, необычная, хватает и разного рода чудаков, и иммигрантов, и самых сомнительных посредников, дам полусвета и прислуги, так что затеряться, ну или по крайней мере, не выделяться, большого труда не составит.

Заселившись в гостиницу — не слишком дорогую, и, по отзывам знакомых, вполне приличную, хотя и с определёнными натяжками, он вызвал горничную — девицу с физиономией и статью рабочей лошади, приказав принести воду…

… и это было чертовски странное ощущение! Он приказывает… не ему! В голове заскакал суматошным зайцем синдром самозванца, играя в колокола тревожности и неуверенности в себе.

Но вроде бы всё нормально… или нет? Не без труда, и лишь только отчасти успокоив себя тем, что в Ковент-Гардене видали всех, и во всех видах, он помылся, переоделся в чистое и отдал грязную одежду в стирку.

Собравшись отобедать в ресторане, он задумался было, но потом покачал головой, подхватил саквояж с документами и вышел. Ресторан подождёт…

… а пока он, особо не думая, направился к одному из ближайших театров, ориентируясь по многочисленным вывескам, подчас достаточно аляповатым и противоречивым, а то и устаревшим. Впрочем, ему, привыкшему ориентироваться в куда как более сложной обстановке, не привыкать!

Останавливать прилично одетого молодого человека никто не стал, так что, поплутав немного по полутёмным закоулкам, понаблюдав с минуту за репетицией, он быстро нашёл нужного ему человека.

— Пять шиллингов, мистер, — ничуть не удивился возящийся с париками пожилой, потрёпанный жизнью и молью гримёр, даже не спрашивая объяснений, которые, впрочем, Ежи и не думал ему давать, — Два шиллинга верну, когда парик назад принесёте!

Поморщившись, он согласился… ну в самом деле, не бегать же по всему Ковент-Гардену в поисках гримёра подешевле⁈ Это уже не конспирация будет, а чёрт те что.

Пятнадцать минут спустя, глянув в зеркало и увидев там блондина лет тридцати с аккуратной бородкой и усами, усмехнулся скептически. Такое себе… для сцены сойдёт, а так, парик и накладные усы не то чтобы бросаются в глаза, но человек внимательный увидит сразу.

Впрочем…

… пусть его! Главное, чтобы под париком и бородкой не разглядели бы его, Ваньку… или Ежи, не суть.

Ему нужно просто передать документы, сказать несколько слов…

… а потом, он надеется, Герцен сделает всё остальное!

Главная дорога, ведущая из Лондона в Аксбридж, проходит через небезызвестный Ноттинг-Хилл, и где-то здесь, в Бейсуотере, находится двухэтажный особняк Герцена, построенный в колониальном стиле.

Места здесь интереснейшие, и в иное время, или, вернее, в иной ситуации, попаданец с удовольствием побродил бы здесь туристом-ротозеем, глазея, впитывая и расспрашивая местных о достопримечательностях, будь то архитектурных или человеческих.

Увы… тревожность давит на подсознание, и вполне осознавая всю необычность и красоту Нотинг-Хилла, наслаждаться видами решительно не получается! Всё время то военное всплывает, с возможными артиллеристскими засадами и снайперскими позициями, то разного рода полицейщина, когда решительно все под подозрением, как филеры и возможные агенты.

Сойдя с омнибуса, Ванька, оглядываясь поминутно, немного поплутал, но чернокожий садовник, весьма неожиданный в этих краях, подсказал ему дорогу.

— Вона тудой, мистера, — с протяжным гнусавым акцентом тыкал мозолистой рукой губошлёпый британец, — тама налево, а потом фонтан за оградкой будет, и вы, мистера, сверните…

Вручив ему несколько пенсов, попаданец, как никогда остро чувствующий себя русским, отправился по указанному адресу. Садовник, несмотря на ужасающую дикцию, дал вполне толковые пояснения, и вскоре герой увидел особняк человека, разбуженного декабристами.

' — Ах ты чёрт, — заполошно, и в общем, не нужно спохватился он, впадая почти что в панику, — голос! Ну точно!'

Не без труда вспомнив давние разговоры одного из университетских приятелей, немного двинутого на детективах, он достал носовой платок, разорвал его на две части, скатал их в тугие шарики, и, стараясь не слишком уж оглядываться по сторонам, запихнул себе за щеки. Это, якобы, изменяет не только внешность, но и дикцию.

Герцен, массивно бородатый, обильно заросший, одетый в домашнее платье, встретил его в дверях большого, со вкусом обставленного кабинета, и, увидев, неожиданно нахмурился.

— Кто вы, сударь? — резко заявил он, скрещивая на груди руки, — Я ожидал совсем другого человека!

— Простите? — удивился попаданец, остановившись, — Я уже сказал вашему дворецкому, что у меня есть бумаги из России, которые я хочу передать вам.

— Это не… — начал было Герцен, но, махнув рукой, успокоился, и отошёл в сторону, освобождая вход.

— Простите, сударь, — вежливо сказал он, усаживаясь в обитое бархатом кресло, и изящным жестом предлагая своему гостю последовать его примеру, — Итак…

— Ещё раз простите, — уже усевшись, коротко поклонился попаданец, старательно вспоминая свой привычный говор из двадцать первого века, который, по мнению жителей России века девятнадцатого, «Как у какой-то немчуры, прочти Господи! Вроде и на русском говорит, но как-то не по-человечески!»

— Имя назвать не буду, во избежание… — не договорив, он снова едва заметно поклонился.

Герцен, перебирая пояс халата, нервно кивнул, очевидно, если и не привычный к такому поведению, то как минимум не видящий в этом ничего из ряда вон выходящего.

— Мне случайно, — выделил голосом попаданец, подчёркивая тем самым, что он не имеет отношения к революционным кругам и им сочувствующим, — попали в руки документы. Владелица пансиона в…

— Впрочем, неважно, где именно! — якобы перебил Ванька сам себя, используя отрепетированную заготовку для большей достоверности.

— Её постоялец умер, — продолжил он, мельком отслеживая реакцию Герцена, — как она предполагает, от скоротечной чахотки, оставив после себя немного имущества и какие-то бумаги на русском. Сама она, разумеется, разобраться не смогла, и попросила меня, зная, что я понимаю этот язык.

— Вюртемберг? — пробормотал хозяин дома, кажется, имея в виду акцент и происхождение гостя, — Или всё-таки Брауншвейг?

— Я, — попаданец, просивший о инкогнито, укоризненно глянув на Герцена, смутившегося неожиданно ярко, аж до краски, — всё-таки продолжу, с вашего позволения?

— Да-да… — ещё сильнее смутился хозяин особняка, — продолжайте! Прошу меня простить!

Кивнув, попаданец коротко обрисовал, как он, проверив бумаги, обнаружил, что они имеют касательство к военным поставкам в Севастополь, а так же разного рода махинациям, и решил отвезти их, раз уж всё равно по пути, ему, Герцену, как известному в Российской Империи литератору.

Александр Иванович, мня себя, очевидно, фигурой более значимой и масштабной, досадливо поморщился, не осознавая этого, но перебивать гостя не стал.

— … таким образом, передавать их властям Российской Империи я посчитал неуместным, — педантично подытожил Ванька, — полагая, что вы сумете распорядиться ими куда как лучшим образом.

— Н-да… — протянул владелец особняка, постукивая пальцами по подлокотнику кресла, — ситуация! Прямо-таки авантюрный роман, ни больше, ни меньше! Да ещё и Севастополь… здесь, сейчас…

— Полагаю, — задумчиво продолжил Александр Иванович, говоря куда-то в пустоту, что выглядело со стороны несколько странно, — это может стать хорошей оплеухой правительству, и может, сподвигнет наконец императора на реформы не только армии, но и гражданского общества? Сомнительно, конечно, но всё же… если не делать ничего, то и изменений никаких не будет, а так у нас, у России, у гражданского общества, будет хотя бы надежда.

Попаданец уже собрался было откланиваться, оставив владельца особняка наедине с бумагами и грандиозными планами на их использование, но в кабинет вошла довольно миловидная дама, едва заметно нахмурившаяся при виде гостя, и, кажется, надеявшаяся увидеть здесь совсем другого человека.

— Наталья Алексеевна, — заулыбавшись, тут же вскочил Герцен, — э-э… позвольте представить вам… кхм, человека, который принёс мне очень интересные документы касаемо России.

Ежи, вскочив, вытянул из лакейских воспоминаний отставного офицера-пруссака, гостившего у Бориса Константиновича, и отрапортовал, что он, несомненно, рад знакомству…

Надолго это не затянулось, и несколько минут спустя,он с нескрываемым облегчением покинул особняк, оставив Герцену документы и размышления о судьбах России.

— Кхм… — передразнил он владельца особняка, запутавшегося в любовных связях. Нет, не то чтобы его, человека из двадцать первого века, смутило, что известный оппозиционер живёт с чужой женой. В то время как с его бывшей, ныне покойно супругой, жил его друг, Гервег…

… пусть их балуются, как хотят! Взрослые люди, и не ему, да… но это смущение, неловкая пауза, «Кхм», в конце концов! Ну разве не забавно⁈

' — А особенно забавно, — едко добавило подсознание, — что человек, считающийся едва ли не предтечей революционного движения, этаким Ильёй-пророком от социализма, имеет в России поместье[i], и кажется, крепостных. Но это, разумеется, другое…'

Несколько минут спустя, отойдя подальше, он несколько успокоился, не чувствуя уже ни нелепого, истеричного, какого-то наркоманского веселья, ни былой тревожности. Выплюнув украдкой в руку склизские остатки носового платка, так же, украдкой, выкинул их в пыль возле ограды одного из особняков.

Мир не то чтобы сразу заиграл яркими красками, но тревожность немного отпустила, а пульс перестал частить, снизившись почти до нормального.

Дождавшись наконец омнибуса, выкинул недокуренную, третью по счёту папиросу, вскарабкался внутрь и уселся на деревянной жёсткой скамье, чувствуя себя так, будто из него вытряхнули половину костей. Всё… документы у Герцена…

… и разумеется, не все!

Часть документов Ежи оставил себе… для чего именно, он и сам толком не знает, но всё ж таки, пожалуй, не для банального шантажа!

Деньги он, особенно теперь, имея весьма недурственный начальный капитал, заработает и сам. Хотя если прижмёт…

Но вернее всего, лежать документы будут до тех пор, пока он не решит их использовать как разменную монету в Большом Бизнесе. Ну или, что куда как менее вероятно — в политике.

Да-да… именно Большой Бизнес, и может статься, Большая Политика! Честолюбивые идеи сделать себе имя как архитектору, и может быть, художнику, не ушли в прошлое… но ведь можно и совмещать, не так ли⁈

Строительство и градостроительство, это ж золотое дно… а тем более он, Ванька, знает, что урбанистика, это не просто красивое слово, но и вполне серьёзное направление в науке. Если он продавит, протащит это понятие в научные круги, сделает хотя бы первые шаги в этом направлении, то будет у него и Имя, и деньги… и благодарность будущих горожан, что немаловажно. Не исключено, что и памятники!

И если для этого нужно будет раздавить, растоптать людей, которые наживались на солдатских жизнях…

… он, Ванька, раздавит их, не задумываясь, и если понадобится — вместе с чадами и домочадцами! В конце концов, есть что-то такое в Ветхом Завете…

… недаром ведь евреи его держатся! Умная нация, хотя и…

' — Надо бы как-то ограбление, что ли, инсценировать. С бумагами этими чёртовыми не то след ложный дать, не то что иное придумать' — озабоченно подумал он, снова и снова пытаясь распутать клубок проблем, в котором он, не без помощи польских друзей, запутался, как котёнок в пряже.

Что уж они там тянули, за какие ниточки… но по итогу, документами заинтересовались не только условные русские агенты, но и вполне реальные французские полицейские.

Вернее, они начали интересоваться подробностями дуэли, где якобы всплыли новые данные…

… и Матеуш, да и не только он, клятвенно пообещал дойти до самого Валевского, которому он, якобы, приходится не самым близким, но всё ж таки родственником.

Попаданец, сам уже начавший путаться, когда он Ванька, а когда Ежи, в это верил, ибо родственные связи у дворян в нынешней Европе вполне разветвлённые, и, что немаловажно, родня, даже дальняя, в общем-то ценится, в том числе как некий ресурс в весьма условных и рыхлых подобиях кланов, ещё не окончательно отошедших в прошлое.

Вот только будет ли от этого польза лично ему⁈ Вся эта политика, польская иммиграция, Валевский, французская полиция и агенты Российской Империи, кружащие вокруг, как акулы…

… вот насколько это серьёзно⁈ Пока помощь поляков выходит ему боком, и стоит ли вообще…

Омнибус наехал на выступающий булыжник и попаданец, знатно клацнув челюстью, прикусил язык, потеряв нить рассуждений.

— … банк Англии, — донеслось до него сзади, и мысли приняли другой оборот.

' — Действительно, — напряжённо подумал он, — Открыть счёт в Англии и перевести деньги, что ли? Или часть оставить, часть перевести? В какие они там, в Париже, игры играют, сам чёрт ногу сломит! Я бы, наверное, в обычное время так не паниковал, но сейчас, с этими чёртовыми переговорами, агентов в Париже, как блох на бродячей собаке, и все на взводе, все видят то, чего нет, и готовы, чёрт бы их побрал, укокошить человека даже по самому сомнительному поводу!'

Вернувшись в Ковент-Гарден, он, не задерживаясь, поспешил в театр.

— Ну, мистер… — протяжно протянул гримёр, от которого к этому моменту стало пахнуть не только красками и разного рода мазями, потом и табаком, но и джином, — снять грим, да так, чтобы лицо в порядок привести должным образом, и одежду не запачкать, это целое искусство…

… и он, в итоге, выторговал ещё один шиллинг в свою пользу, вернув клиенту один, да и то, такой потёртый, что ещё чуть, и его, пожалуй, не станут принимать торговцы.

— Никому ни слова, мистер, — в утешение сказал он попаданцу, вертевшемуся перед небольшим зеркалом в обрамлении нескольких свечей в дешёвых, но пафосных подсвечниках по бокам, — Я вас уже забыл! Знали бы вы, какие люди моими услугами пользуются… но не узнаете, и никто не узнает, и о вас не узнает!

В последнем Ванька несколько сомневался — не того он полёта птица, чтобы ради него держать язык за зубами даже по пьяной лавочке. С другой стороны… а кому он, по большому счёту, сдался?

Это не Париж, где и слежка была, и всякое такое… В Лондоне он, кажется, пока не успел нигде засветиться.

Выйдя из театра, он засомневался было, глянув в сторону Английского банка, вывеску которого он видел, когда спешил в театр. С одной стороны, вопрос с банком, пожалуй, не стоит откладывать…

… но с другой, нужно как следует всё обдумать! Да и есть хочется чем дальше, тем сильнее… так, что уже не есть, а — жрать!

Качнувшись на носках, он поглядел по сторонам, и, заметив почтенного пожилого джентльмена, неторопливо фланирующего на другой стороне улице, поспешил к нему.

— Сэ-эр, — протянул он чопорно, приподнимая шляпу и «включая» прусского юнкера — так, как видит и понимает, — Простите, сэр, не могли бы помочь?

Джентльмен, остановившись, опёрся на трость и заинтересованно приподнял бровь.

— Понимаете ли, сэр, — продолжил попаданец, надеясь, что он не слишком уж нарушает британские правила этикета, местами очень даже отличающиеся от континентальных, — я недавно в этом замечательном городе, и решительно не знаю, где можно поесть недорого, вкусно, и без интересных последствий.

— Хм… — джентльмен подошёл к делу со всей серьёзностью,- если недорого…

Британец, не торопясь, весьма ёмко и сочно описал ему, где в Ковент-Гардена можно поесть недорого, где — вкусно, и где — дёшево, сносно и без последствий… но последнее не точно!

— Благодарю вас, сэр, — откланялся Ванька, направляя стопы в ту сторону, где «недорого и без последствий»

Ресторанчик средней руки занят, по виду, всё больше приказчиками из окрестных магазинов, актёрами невысокого полёта и прочей братией того же сорта, среди которых попаданец, одетый весьма недорого, но с претензией на хороший вкус, растворился, как сахар в кипятке.

' — Достаточно чисто, не слишком шумно, пахнет… — он потянул носом, — неплохо'

— Мистер… — рядом материализовался официант, коренастый кривоногий крепыш, похожий на ставшего на задние лапы бульдога, и даже зубы у него кривые, бульдожьи, — рады видеть вас! Вы один или ждёте даму?

— Один, — рассеянно отозвался попаданец.

— Тогда, может быть, мистер, вы не против были бы отобедать в компании вон тех достопочтенных джентльменов? — предложил бульдог.

Оглядев компанию достопочтенных джентльменов за одним из столов, Ванька счёл её вполне приемлемой.

— Пожалуй, — согласился он, усаживаясь за стол, — Джентльмены…

Джентльмены пробурчали что-то в ответ, не отвлекаясь от поглощения пищи. Едят они жадно, много, но достаточно аккуратно, не отрыгивая и не ковыряясь в зубах.

Заказал Ванька скромно, тушёное мясо с овощами, фруктовый пудинг и десерт, ну и, разумеется, газету. И мясо, и пудинг, и десерт оказались, в общем, вполне сносными, да и английский чай, с молоком, не показался ему такой уж дрянью.

Пообедав, он, не спеша уходить, взглядом позвал официанта, заказал ему кофе в кофейнике, и побольше сливок, и развернул наконец «Лондонскую газету», надеясь узнать, чем живёт и дышит столица Британии.

Рассуждения о политике, брачные объявления, и…

— Хм…

… реклама белильной извести, гарантирующей покупателю, что посыпанная известью еда будет избавлена от всех неприятных запахов.

[i] После смерти отца (у которого Герцен числился воспитанником, поскольку был рождён вне брака), он получил родовое владение князей Мещерских, Лепихино.