Старые недобрые времена 2

Глава 10 Без вариантов!

Совсем скоро он увидит домик под красной черепичной крышей, в котором живёт милая Анет. Ещё совсем чуть-чуть…

… и он, пожалуй, зайдёт потихонечку в буланжери, сядет на своё, теперь уже своё место в углу, слева от входа и будет ждать, пока его ненаглядная выйдет из кухни, окутанная облаками жара и сдобных запахов, раскрасневшаяся и вся такая желанная…

— Ах, милый…

Он узнает её голос из тысяч и тысяч других.

— … ну не здесь же… потом…

Но, кажется, голос Анет звучит не в его голове, а наяву!

Выйдя из-за угла, он посмотрел, как его милая Анет, шутливо отпихиваясь, позволяет-таки себя поцеловать высокому военному, и…

… устраивать скандал он не стал, потому что… ну а зачем? Скандал, слёзы… и потом или примирение с вечной ревностью, или, что вернее, просто скандал, потому он — не муж, а так…

Он просто развернулся и пошёл прочь, за угол, не в силах дышать, держась за стены, фонарные столбы, и, кажется, даже за воздух.

Дышать получилось не сразу, а первые вдохи, и вовсе, вышли со всхлипами. Но нет… это, конечно же, не слёзы!

— Это, наверное, и к лучшему, — держась за стену дома, сказал он, убеждая невесть кого — не то плесень перед своим лицом, не то старую толстую крысу с изрядной проседью, присевшую чуть поодаль и взиравшую на него с видом умудрённого жизнью философа, — Не жениться же в таком возрасте, верно⁉ А так… да и во время казни она себя вела неправильно…

Но прозвучало это как-то жалко и не слишком убедительно, так что, подхватив поудобней саквояж, он побрёл прочь, сам не зная, куда.

Опомнился он, когда уже совсем стемнело, и сразу же отчаянно заныли плечи, оттянутые саквояжем, а ноги, разом обнаружив кучу потёртостей, отказались идти. Да и пить хочется… сколько он так бродил?

' — Часов пять выходит, — равнодушно подытожил он, захлопывая крышку часов, если не больше, — однако… Надо зайти, пожалуй, в кафе, заказать что-нибудь прохладительное'

Долго искать кафе не понадобилось, и вскоре он, найдя крохотное, и, кажется, не слишком популярное заведение, спрятался в полутёмной глубине, не желая видеть никого из многочисленных парижских знакомых. Усевшись на стул, Ванька вытянул ноги и подозвал официанта.

— Крюшон, и к нему что-нибудь лёгкое, — приказал он равнодушно, стараясь не провалиться в переживания, тяжёлые и нехорошие, какие-то даже гнусные, с местью всем и вся…

Хотя какого чёрта⁈ Ну, так получилось… Анет не давала ему клятву верности, а он, хотя и подумывал о женитьбе, но ни единого разочка не дал знать об этом любимой девушке! Да и то приключение… Пусть её… может, оно и к лучшему, ведь так?

Посидев немного и чуточку отдохнув, он вспомнил о саквояже, стоящем на соседнем стуле.

' — Бумаги, да… от парижских поляков, — тяжело подумал он, с трудом возвращаясь в реальность, — парням передать надо бы. Завтра? А, какого чёрта… всё равно не знаю, где ночевать, а отель искать неохота. Отнесу бумаги, у них и заночую, а заодно и напьюсь, пожалуй!

О своём приезде братьев-поляков он не предупреждал, да и зачем⁈ Хотя и писали они, что в Париж он может возвращаться спокойно, но учён, спасибо. Выдавать желаемое за действительное, это, кажется, национальная польская черта.

Какие уж там документы передала ему лондонская диаспора, Бог весть! Вряд ли что серьёзное, хотя… всё, разумеется, может быть, учитывая как вечный бардак и неурядицу, с которой он успел столкнуться, общаясь с польской диаспорой, так и всплывающую иногда параноидальную подозрительность, когда обвинения, а то и приговоры, выносятся по каким-то вовсе уж косвенным подозрениям.

Впрочем, последнее, кажется, общее не только для польской революционной среды!

Не доходя до дома, где живут поляки, он замедлил шаги, обходя в сумерках подозрительную лужу, и, заслышав знакомые голоса, разговаривающие весьма экспрессивно, невольно обратился в слух.

— Настоящий революционер должен! Ты слышишь? Должен всё потерять! — услышал он жаркий, горячечный голос Бартоша Камински, яростный и полный напора. Он говорил по-польски, поэтому, очевидно, не боясь, что его подслушают, совсем не приглушает голос, — Мать, отца, возлюбленную, всё состояние, и всякую надежду на благополучное разрешение дела, и всё это — по вине Власти!

— Я с тобой не согласен, — послышался рассудительный голос Матеуша, — это…

— Такой и только такой человек, которому нечего терять, и станет настоящим Революционером! — яростно перебил его Камински, — И мы должны…

Голоса удаляются, но Ежи, он же Ванька, у которого и до этого были вполне резонные вопросы к друзьям-полякам, невольно примерил это к себе, и…

… примерилось. Вот прям совсем хорошо услышанное село, можно даже сказать, как на него шили.

'- А ведь и верно… — мрачно подумал он, доставая папиросу, и, так и не прикурив, вертя её в руках, — только тот, кому нечего терять…

«- Звучит… да, страшно! Но Бартош, с его фанатизмом… да и остальные, пожалуй, способны. Ради Польши, разумеется! Ради страдающей Родины…»

— Неужели… — он закурил наконец, тут же обнаружив, что, пока думал и вертел папиросу в руках, высыпал из неё почти весь табак, и достал новую, — А ведь если так, то ведь и сходится всё! Кто я им? Никто, по большому счёту. Они друг с другом с детства знакомы, а таких, как я, у них сотни знакомых.

«- Отсюда… — мрачно подумал он, достав новую папиросу из портсигара и наконец закурив, — Если плясать отсюда, то все неувязки, все мои парижские приключения, они становятся понятны! Может, вообще с самого начала, с дуэли, к которой они подвели…»

Он уже для себя всё решил, и факты, которые никак не уложились в эту теорию в эту теорию, отмелись с треском, вырубились топором со всем неистовым пылом юности!

Докурив, он пошёл прочь, сам не зная куда, но…

' — Ковальски должен умереть!' — мысленно и очень жёстко, с ненавистью к себе и ко всему миру, подытожил он.

— Настоящий революционер должен всё потерять… — сказал Бартош, и, безумно хихикнув, проверил верёвки, растягивающие Ежи на грязном столе, — Всё… всё ради Польши!

Он, ещё раз хихикнув и покосившись на жертву, отошёл в тёмный угол подвального помещения, где начал перебирать, судя по металлическому лязгу, какие-то инструменты.

' — Чёрт… чёрт, чёрт, чёрт!' — попаданец панически забился в путах, не понимая решительно ничего, — Как я здесь оказался⁈'

Последнее, что он помнил, это заселение в номер отеля…

… но портье, очевидно, был в сговоре с поляками и… а впрочем, какая разница⁈ Голова мучительно пульсирует от боли, а руки и ноги заледенели так, что он их почти не чувствует, и ситуация, очевидно, скверная…

— Послушайте, Бартош, — тщательно подбирая польские слова, обратился к нему Ежи подрагивающим голосом, — я всё понимаю! Вы хотите свободу для нашей Польши, и я, в свою очередь…

Как у него во рту оказался кляп, он не понял…

… но когда Бартош обернулся, и лицо его потекло, став лицом Бориса Константиновича, попаданец сперва едва не сошёл с ума от ужаса…

… а потом, кто-то из глубины сознания прокричал, что этого не может быть, и это сон, сон, сон! Это не может быть правдой!

— Ах ты ж чёрт… — глотая воздух пересохшей глоткой выругался Ванька, сев на кровати и безумными глазами озирая номер, всё ещё не вполне осознавая, что все эти ужасы просто приснились ему!

Но вот похмелье… и ужаснейшее, худшее, пожалуй, в его недолгой жизни, самое настоящее. Жесточайшее!

Да и самочувствие вообще такое… как при тяжёлом гриппе, что, учитывая предысторию, совершенно не удивительно.

— Ох-х… — упав на влажные от пота подушки, он скривился от подступившей головной боли и тошноты, и некоторое время полежал без движения, стараясь не думать ни о чём, а лишь ожидая, пока его голову прекратит стискивать тисками.

Очень не сразу он отошёл, и, всё так же не вставая, несмотря на мучительную жажду, принялся собирать в кучу разбежавшиеся мысли.

Вчера, нагулявшись, уже сильно за полночь он заселился в отель неподалёку от пляс дю Карузель, а потом, через услужливого портье, почуявшего наживу, как акула кровь, заказал выпивку и…

… приподнявшись, он огляделся, убедившись, что до девок, к счастью, не дошло! Во всяком случае, в номере ни девок, ни следов их пребывания, и это, пожалуй, к лучшему…

Встав на подрагивающие ноги, воспользовался ночной вазой по назначению, а потом, почувствовав прилив дурноты, ещё раз.

В номере нашёлся и умывальник, и кувшин с водой, и какие-то сомнительные, но, очевидно, патентованные пилюли, облегчающие головную боль, с любезной записочкой, сообщающей постояльцу об этом. Ванька, не долго думая, проглотил одну и запил, а потом, чувствуя тошноту, медленно, но жадно выпил два стакана воды, чувствуя, как утихает головная боль.

— Я так подсяду… — хрипло сообщил он неведомо кому, прошаркивая к окну, а затем, отживев, изучая номер, в котором, как оказалось, есть и узенький, на полшажочка, балкон, и даже гостиная, которой он вчера не обнаружил.

— Ага… недёшево, кажется, — нервно постановил попаданец, проверяя портмоне и пытаясь вспомнить, а сколько же там, чёрт подери, было⁈ По самым скромным оценкам, на отель, ну и на пьянку посредством портье, ушло как минимум пятьдесят франков, и уже это, чёрт дери, совсем немало.

— Надо завязывать с пьянками, — констатировал он мрачно, снова, в который уже раз, тревожась о финансовой безопасности. Нет, так-то деньги есть…

… проблема только в том, что он до сих пор не ощутил их в полной мере своими. Да и, собственно, не так у него много денег, чтобы транжирить их!

Если бы они лежали на счету или были бы вложены в надёжное дело с умеренной доходностью, он мог бы позволить себе купить особнячок или небольшое поместье где-нибудь в провинции, или хорошую квартиру в одной из европейских столиц, не в самом центре. А после — вести жизнь обеспеченного рантье, не думающего о хлебе насущном, но и не имеющего возможность кутить, не задумываясь.

Но это — если… а пока деньги только тают, да и, учитывая парижские и лондонские приключения, нельзя быть на сто процентов уверенным, что не придётся делиться…

… а может быть, и бежать, забыв о вкладах, куда-нибудь далеко-далеко, в Южную Америку!

Последнее, конечно, очень гипотетически… но приключений, на его бедовую голову, многовато…

… и он не в первый раз задумался, что может быть, сам Мир не то выдавливает из себя чужеродный элемент, не то проверяет на прочность, пытаясь встроить его.

— Чёрт! — опомнившись, он посмотрел-таки на пузырёк с таблетками, а вернее, на состав, прописанный на этикетке, и его ожидания оправдались, — А… ясно! Вот с чего меня на философские измышления потянуло!

Несколько оклемавшись, умылся и почистил зубы, а после, недолго думая, взял чистую одежду в саквояже, и, спустившись вниз, уточнил у портье адрес ближайшей общественной бани.

— Бани? — оживился портье, разбитной и в тоже время услужливый малый, движущийся, как на шарнирах, — О, месье! Я знаю о них всё!

Он пустил в рассказ, в котором фигурировали серные ванны, папаша Бертье, кабачок по соседству, очаровательная Мари, которая…

… ну вы понимаете!

Всё это было вывалено, кажется, менее чем за минуту, и в иное время попаданец, пожалуй, восхитился бы не только экспрессий, но и весьма недурной подачей, которой во времена более поздние позавидовали бы самые матёрые гиды. Но…

— … простите, месье, — повинился портье, заткнувшись наконец, и несколько смущённо понимая, что постоялец после вчерашнего способен только моргать и улавливать отдельные слова, но не саму информацию, — я мальчика с вами отправлю, он отведёт.

— Жи-иль! — заорал он внезапно, так что Ванька аж покорёжило, — Ох, простите, месье…

— Жиль… — значительно тише закричал, скорее даже зашептал портье, отбегая в сторону и ныряя в какую-то каморку, — Жиль, чертёнок, вот ты где! Проводи месье Вандама в баню, к старику Бертье, да смотри…

Остаток фразы попаданец прослушал, пытаясь сообразить, причём тут Вандам…

… пока не вспомнил, что он, кажется, представился при заселении не своим именем.

«Чертёнок» Жиль оказался вертлявым, смазливым, хотя и несколько прыщеватым мальчишкой лет тринадцати, классического галльского типа. Сходу вывалив на попаданца тонну информации, он заскакал вокруг, разбрасываясь словами и эмоциями…

… и Ванька уже в бане, распрощавшись с ним, и сунув на прощание чаевые, понял, что с ним, кажется, заигрывали… и пожалуй, без «кажется»!

— Ф-фу ты… — тихонечко пробурчал он, опускаясь в серную ванну так, что вода залила даже уши, — вот уж действительно, Содом с Гоморрой!

Нет, о французских нравах он наслышан, да и не сказать, что Россия, по крайней мере, верхи, исповедуют, хм… более традиционные ценности. А уж в людских, бывало, чего только не наслушаешься! Но когда это касается непосредственно тебя, ситуация, чёрт дери, приобретает совсем другой окрас!

Постаравшись выбросить из головы все мысли, он погрузился в полудремотную нирвану, растворившись в горячей воде и Вселенной, не обращая внимания на происходящее вокруг. Немного отмякнув, придя в себя в потихонечку остывающей воде, он вернулся в реальность…

— Да, да, — негромко, но очень горячо говорил, опускаясь в ванную по соседству, какой-то мужчина с жидким телом, необыкновенно лохматой головой и огромной, не по росту и телосложению, бородой. И всё бы ничего, но русская речь в Париже, да после всех его приключений насторожила попаданца. Он, напрягшись, невольно начал прислушиваться к чужому разговору, разом растеряв весь наркотический релакс.

— С предисловием Герцена! — очевидно, продолжил мужчина разговор, обращаясь к невидимому собеседнику, — Как вам, Олег Ильич?

— Как же, читал я «Колокол[i]», читал! Остро! Остро, и очень умно! — отозвался невидимый надтреснутым тенором, — Скажу вам, батенька, это такое… громкое название, но и статьи набатом, набатом гремят!

— А какие стихи! — восхищённо продолжил густобородый, и…

' — Это, кажется, Есенин? — неподдельно удивился попаданец, — откуда⁈ Никто же, кроме меня…'

— Это, кажется, из дневника, не так ли, Аполлинарий Феогностович? — отозвался невидимый…

… и Ванька, с силой втянув воздух, чуть не захлебнулся.

Разговор, ненароком подслушанный в бане, переполнил его паранойей до самого горла — так, что ещё чуть, и начнёт выплёскивать её свинцовыми пулями! Разом все прохожие стали подозрительными, и вероятность того, что попаданец, не выдержав, сорвётся с нарезки, и пристрелит или прирежет какого-нибудь случайного бедолагу, посмотревшего на него как-то не так, стала далеко не иллюзорной.

' — Выдохнуть, — продиктовал он себе, с неохотой отпуская плотно сжатую рукоять дерринджера и вытаскивая потную руку из кармана, — и присесть где-нибудь, отойти малость, пока совсем вразнос не пошёл. Чёрт… аж потряхивает!'

Зацепив по дороге глазами Салон де Те[ii], выходящий фасадом на один из проулков неподалёку от бани, решительно свернул туда, ещё раз подозрительно огляделся и наконец зашёл.

— Да, да… — резко отмахнулся он от подошедшей к нему миловидной черноглазой девушки, прерывая дежурное приветствие и вопросы, — на ваш вкус, мадемуазель! Знаете, такое… успокаивающее.

— Да, месье! — сделала та едва заметный намёк на книксен и улыбнулась несколько нервно, но, к счастью, продолжать раздражающую беседу не стала.

Усевшись в глубине, Ванька, не забывая поглядывать в сторону входа, погрузился в мучительные размышления. Получается, откровенно говоря, скверно…

Длинный, затянувшийся стресс, наложившись на факты двойного предательства, это и само по себе тяжко, а уж с похмелья, да когда оно перебито фармакологической наркотой, отшибающей мышление, и не только критическое, это такое себе удовольствие…

— Ваш чай, месье! — опасливо пискнула девушка, сгружая с подноса чайник и всё, что полагается к хорошему чаепитию…

… включая вымученную улыбку.

— Благодарю, мадемуазель, — ровно отозвался Ванька, мельком глянув на неё, а потом снова уперевшись тяжёлыми, подозрительными глазами во входную дверь, подсознательно ожидая невесть чего, едва ли не жандармерии или группы польских бомбистов, размахивающих револьверами и требующих его крови.

Отложив тяжёлые мысли в сторону, попаданец, кусая попеременно то край фарфоровой чашки, то губу, выцедил чай, почти не чувствуя вкуса, долил из чайника и сунул в рот крохотную, на пол укуса, мармеладку, отдающую цитрусовыми и розовыми лепестками.

— Так дело не пойдёт, надо успокоиться, хоть немного, — тихонечко пробормотал он, доставая блокнот и карандаш, которые у него с некоторых пор всегда с собой, и выдыхая, — Итак…

' — По всему выходит, что я тогда, собираясь второпях в Лондон, сунул дневник в бумаги, которые потом передал Герцену, — подвёл он итоги размышлений получасом позже, подъев все сладости и допив чай, — а там уже сложилось так, как сложилось. Не лучший вариант развития событий, да… но в целом, пожалуй, ничего страшного'

Здесь он изрядно покривил душой, утешая себя. Здесь и нервы, и…

… признаться, он думал некоторым образом войти в Историю, в том числе и стихами, и песнями…

… а теперь вот так вот! Вошёл…

Хотелось, правда, совсем иначе, сильно позже и… да, принимать некую толику славы хотелось лично, а не опосредовано, как некий литературный кенотаф[iii].

Нет, не всё так страшно… если говорить именно о литературе. Жаль, что такая подборка ушла, не самое ведь простое дело, подобрать песни, да и стихи, резонирующие с нынешним временем.

А рисунки? Ладно… их, на самом деле, не очень жаль…

… хотя, пожалуй что и нет! Жаль!

Достаточно простые, но… скажем так, предтечи будущих «измов», и если, а вернее, когда он захочет заняться живописью, то придётся, пожалуй, избегать повторения этих техник, а это очень и очень сужает возможности. Со стихами и песнями аналогично, и это… обидно, да.

Ну и так всё… по мелочи вроде, но надо будет, пожалуй, восстановить дневник и хорошенько проанализировать, что с ним может быть не так.

Да! «Колокол» найти, в самом-то деле, в первоисточнике посмотреть, что же там такое, а то подслушанный разговор, это такой себе источник информации… ненадёжный.

А пока…

' — Пора валить, — подытожил он мрачно, расстроенный донельзя, с тоской глядя в окно и вспоминая полюбившиеся парижские улочки, которые он, может быть, увидит очень не скоро, — и валить не задерживаясь. День, может два…и по улицам не шататься! Сколько у меня знакомых среди студенчества? Десятки, а если с шапочными знакомыми, то и сотни! Кто-то да увидит, и рано или поздно, и скорее рано, проговорится не там и не тому!'

— Ещё чаю мадемуазель, — прервав размышления, коротко попросил он подошедшую девушку, миленькую, но, по какой-то причине, несколько нервную.

' — Польская диаспора… — Ванька качнул карандашом и задумался, — Будь у меня нормальная биография, так-то бы и ничего, чёрт с ними! В сторонку отойти, сказать своё «фи» погромче, для подстраховки в случае возможных проблем, и жить спокойно. Но теперь, с учётом интереса русских властей, поляков и, быть может, британцев, в Европе мне оставаться не стоит!

«- Один только паспорт, чтоб его… — припомнил попаданец, кусая губу, — Стоит подняться скандалу, какому-то разбирательству, и клубочек моей биографии непременно распутают, ну или по крайней мере, попытаются. А там, не дай Бог, и к Борису Константиновичу ниточка может привести, н-да…»

Он задумался, постукивая карандашом по столу.

' — США, — мысленно вздохнул он, — всё к тому шло! С самого начала думал туда, потом почитал, что из себя представляет ныне эта страна, пообщался с людьми, побывавшими там, и резко передумал, н-да… А теперь, похоже, без вариантов!'

В своё время, ещё только задумавшись о побеге из России, он, как и полагается выходцу из двадцать первого века, думал об иммиграции в США. Землёй Обетованной эту страну он не считал никогда, но кредит доверия к Америке, сформированный не без помощи Голливуда, был колоссальным!

Здесь и демократия, и закон, и сильная, растущая экономика…

… но реальность оказалась совсем иной, во всяком случае — реальность середины девятнадцатого века.

С правами и свободами в США пока всё довольно-таки скверно, зато с беспределом всё очень, просто очень хорошо! Какие там российские девяностые… всё, если верить статьям и рассказам путешественников, едва ли не в десять раз веселей. Возможности, правда, не менее интересные… но тут уж кому как!

Казалось бы, для человека с его биографией, для ветерана, ходившего в штыковые, а после сумевшего успешно, и притом с немалым прибытком, бежать, бояться особо нечего…

… но как бы не так!

С позиции человека успешного, денежного, не имеющего необходимости рисковать своими деньгами, жизнью и репутацией, Старая Европа, с её устоявшимся мирком, выглядит куда как предпочтительней! Преумножить состояние, не слишком притом рискуя, и не выходя из зоны комфорта, он мог бы и в Париже…

… или Лондоне!

Или…

… а вот дальше, пожалуй, всё! Пруссию и Австро-Венгрию он отторгает органически, помня ещё не случившуюся войну.

А маленькие немецкие государства, или, к примеру, Швеция…

… зачем?

Скучно, бедно, как минимум провинциально… и слишком много привязок к Российской Империи и её аристократии. Все эти Гольштейн-Готторпы и Ольденбурги весьма причудливо между собой повязаны, и не только династическими браками и родственными связями вообще, но и экономикой.

Он, может, разобрался не слишком хорошо, но очень похоже на то, что Романовы, то бишь Гольштейн-Готторп-Романовы, поддерживают финансово свою небогатую европейскую родню не только из родственных чувств, но и ради их голосов…

… совсем как потом Россия в ООН. Дабы, если вдруг будет нужно, нажимали на нужные кнопки.

Это, может, не самая точная аналогия, но ранее Ванька, просто в силу возраста, политикой почти не интересовался, а сейчас попробуй, разберись! Когда ни интернета нет, ни журналистов-расследователей, ни…

Да и нельзя выбирать для жизни мелкие государства-сателлиты! Переданными Герцену документами он оттоптал ноги не только бывшему хозяину, но и людям, куда как повыше уровнем, а в мелком государстве и раствориться сложнее, и, случись вдруг чего, то и защита, может статься, будет такая же…

… мелкая.

Канаду и Австралию, равно как и прочие британские колонии и доминионы, он, пообщавшись в Лондоне с британцами, отмёл сразу и напрочь, решительно и бесповоротно!

Канада ныне — дыра-дырой, едут туда лишь от полного отсутствия перспектив.

А в Австралию и не едут…

… туда ссылают! И будут ссылать, насколько он помнит, ещё лет сто, если не больше.

Африка? Спасибо, нет! Малярия, тропические заболевания, дикари и колониализм? Не очень интересные перспективы, даже с учётом полезных ископаемых — очень не очень…

До ископаемых ещё пойди, доберись! А потом удержи… но если и всё получится, то…

… малярия, дикари, колониализм? А какие-то реальные перспективы в колониях будут, скорее всего, не у него у самого, а у детей, а скорее — внуков.

… и это даже если отставить в сторону возможные сложности с… «маменькой».

Сильно вряд ли его будут разыскивать всерьёз, «Берти», как он понял из осторожных расспросов, тот ещё шалун, даром что школьник. Но нарываться, маячить перед глазами всё ж таки не стоит, могут не зачистить, а…

… смахнуть. Походя. Не обязательно даже убивать, возможностей и без того немало, и проверять свои выкладки, так ли это, как-то не тянет.

Южная Америка звучит экзотично и вкусно: все эти пеоны, гаучо… но сейчас там началась Эпоха Революций, плавно перетекающая в Эпоху Переворотов и гражданских войн. А не будучи испанцем по крови и языку, не имея родственных связей, не понимая местного менталитета, он, почти наверняка, сходу, или чуть погодя, влетит в неприятности…

… и это не считая малярии, тропических болезней, и, неизбежно, низкого уровня инфраструктуры, да и, пожалуй, культуры.

' — Собственно, США не самый плохой вариант, — он попытался мыслить позитивно, — страна возможностей, и даже если самому не лезть, а как инвестор, а? Просто — читать газеты, и пытаться вспомнить, а будут ли эти компании процветать через полтораста лет? Ну и так… записывать для себя, что вспомнилось!'

— Лет через двадцать, я, пожалуй, имею все шансы войти в сотню богатейших людей Америки… ну, пусть в тысячу! А после, если не лезть в авантюры, то и повыше, — пробормотал он вслух, постукивая карандашом по столу, но…

… настроение почему-то не стало лучше.

Быть может, потому, что приходится бежать, снова… а быть может, потому, что переезд в США, какие бы перспективы это ни сулит, по сути, выбор без выбора!

Не переезд в страну мечты, а, мать её, эвакуация…

… без вариантов!

— Ах ты ж сукин сын, — водя по строчкам «Колокола» подрагивающим пальцем, бормотал Борис Константинович, за минувшие месяцы изрядно поседевший и полысевший, — Иуда! Господина своего предать… в аду тебе гореть, твари, в аду! Да что тебе, сукиному сыну, не хватало…

Отбросив от себя подаренный приятелем журнал, он тяжело задышал, сжимая и разжимая кулаки, не замечая, как ногти впиваются в полные, нежные ладони, давно уже забывшие и рукоять шпаги, и поводья.

— Шестнадцать лет рабства, ну надо же… — ядовито процедил он, оттопырив нижнюю губу, — Дневники он, Иудушка, пишет! Да ты, сукин сын, подошёл бы ко мне, в ножки пал, да стишата свои, да мазюкалки показал… Нешто бы в положение не вошёл? Как сыр бы в масле… тварь неблагодарная!

— А теперь… — Борис Константинович скрипнул зубами, понимая, что дневник и «Иные документы», обещанные господином Герценом в следующих номерах, поставят крест не то что на его карьере, а и на жизни!

— Сукин сын… — и чиновник грязно выругался, вспоминая ненавистного беглого раба, — мало ему, скотине, денег и драгоценностей моих, так он, Иуда, ещё и документы…

— А там такие люди! — сдавленно выкрикнул он и закусил сжатый кулак — до крови, до боли, полагая эту, физическую боль, много меньше душевной.

В голове портретной галереей пронеслись те самые люди…

… да с пометками, как в документах — кто, сколько, на чём, как…

— Не простят, — всхлипнул он, — не простят! В лучшем случае как липку обдерут, да выкинут без пенсии и орденов! И дети…

Он бы, по крайней мере, не простил! До седьмого колена! Чтоб неповадно было, чтоб острастка для других…

— Надо… — он привстал с кресла, подстёгиваемый жаждой деятельности, но тут же рухнул назад, не вполне понимая, а что же надо делать в первую очередь⁈

— Бо-оже… — протянул он, озарённый пониманием, — а случайно ли мне Мефодий Ильич журнал принёс? Оказия… Ах ты ж сукин сын… распросукин сукин сын! Чтоб тебе, Ироду…

Мысли его заметались судорожно, перескакивая в одно мгновение от ухода в монастырь до убийства Мефодия Ильича и других… фигурантов.

— Документы, — наконец разродился он, — и себе, и Лёвушке, и старшеньким, и… бежать! Документы, деньги… всё, всё перевести!

— Поместье… — охнул он, оседая, — это ж… вполцены продавать, ежели спешно!

О том, что поместье досталось ему в результате махинаций, Борис Константинович уже и не помнит, вернее, не хочет помнить. Это теперь его, кровное…

— Ах ты ж… — он снова вспомнил беглого раба, самое своё, пожалуй, неудачное приобретение! — зря я тогда бумаги на него правил, ох зря…

— Так-так-так! — подскочив с кресла, он схватил было колокольчик, вызывая слугу, но, передумав, резко опустил его обратно на стол, зажав бронзовый язычок.

— Все они одним миром, — пробормотал Борис Константинович, поджимая губы и мучительно думая, что никому, решительно никому доверять нельзя. Слуги, подумать только, слуги против хозяина восстают! Что это, если не последние дни⁈

— Сначала… — он задумался было, но, поморщившись, достал из ящика бюро фляжку с коньяком и пригубил, а потом, чуть помедлив, выпил, высосал её до самого донышка, стряхнув последние капли на язык.

— Сначала… — повторил он, тяжело дыша, — несколько визитов нужно сделать! Та-ак…

Он задумался, морща лоб и пытаясь понять, к кому первому нужно бежать в такой ситуации, и что вообще…

— Документы, — наконец постановил он, — остальное — потом! Всё потом!

— Ах ты ж… — скривился он, вспоминая ненавистного раба, из-за которого ему придётся уезжать, бежать из России, теряя, в лучшем (!) случае половину состояния, да не куда-нибудь в Европу, а чёрт-те куда, и пожалуй, чёрт бы её побрал, в Америку…

… без вариантов!

[i] В РИ «Колокол» Герцена вышел в 1856 г.

[ii] Салон де Те — чайная с широким ассортиментом чаёв, иногда с десертами.

[iii] Кенота́ф(др.-греч. κενοτάφιον, от κενός — пустой и τάφος — могила), также ценота́ф — памятник, аналогичный надгробному, но находящийся там, где не содержатся останки покойного, своего рода символическая могила.