Спасти СССР. Реализация

Глава 19

Четверг, 22 февраля. Позднее утро

Москва, Фрунзенская набережная

Право, стоило походить в школу заново, чтобы понять, насколько мало, незаслуженно мало ценили мы своих учителей. Насколько плохо знали их! Конечно, что взять с детей, чье «молочное» разумение неуклюже, мысли заимствованы, а опыта — ноль целых ноль-ноль…

Лишь оборотившись химерическим существом, этаким гибридом взрослого циника и отрока-максималиста, я прочувствовал весь тот объем доброты и заботы, который достался каждому из нас — Дюше Соколову, Ясе, Паштету, Томе, Кузе…

И можно упрямо твердить, будто семена честности, ответственности или житейской отваги взошли сами по себе, выросли в дитячьих душах, удобренные мамиными слезами.

Однако, чем старше я становился, тем сильнее цепляла «ностальжи» по школьным временам, и тем яснее представали смутные образы «классной» или директрисы.

А ныне я четко ощущаю, как за меня радуется Тыблоко! Да, она и прикрикнуть может, и выругать, но в ее глазах, даже мечущих перуны, нет ни злобы, ни остервенения, ни самого страшного — безразличия.

Так и вчера было. Отпросился я у Татьяны Анатольевны на пару деньков, а она проворчала только: «Как управишься, так и вернешься. С наступающим!»

Я усмехнулся, шагая гулким коридором Министерства обороны и памятью возвращаясь к давешним мыслям. Да… Завтра двадцать третье. Девчонки в классе будут поздравлять «защитников» и… Хм. А ведь тем мальчишам, что «служили» в поисковом отряде, достанутся самые теплые взгляды — огонь минувшей войны как будто обжёг наших Кибальчишей, закалил юные натуры. Даже в излишне мягком Армене окрепла цельность, а Сёма утратил изрядную долю ёдкого неверия.

В громадном здании Минобороны тоже чувствуется одушевление. Офицеры прямят спины, расправляют плечи и втягивают животы, а женщины, послушные армейскому дресс-коду, дарят им улыбки. Никаких стенгазет с кривоватыми, но яркими красными звездами или прочих атрибутов Дня Советской армии и Военно-морского флота нет и в помине — присутствие-то режимное, но в самом воздухе носится нечто духоподъемное и жизнеутверждающее.

Я постучался в кабинет Королёва, и просунулся внутрь.

— Можно?

— О-о! Кто к нам пришел! — Профессор явно обрадовался гостю. В безукоризненно белом халате, накинутом на строгую черную тройку, он вышел из-за стола, и пожал мне руку. — Здравствуйте, здравствуйте, Андрей! Наслышан о ваших успехах! Чаем напоить?

— Без пирога не интересно! — отшутился я.

— Тогда сразу к делу, коллега?

— За работу, Лев Николаевич!

Профессор звонко ударил в ладоши.

— Ну, Михаил Иваныч[1]был краток: «Советским рубежам угрожают „Першинги“, и ваша задача, товарищи, дать симметричный ответ…» Нет, стоп. Лучше по порядку. К-хм! — Прочистив горло, он заходил по кабинету, проговаривая лекторским тоном: — Еще четыре года назад США развернули в Европе сто восемьдесят «Першингов-1», баллистических ракет малой дальности мобильного базирования. — Сложив руки за спиной, Королёв стремительно вышагивал от окна к двери и обратно, а, когда резко разворачивался, полы не застегнутого халата взвивались куцыми крылышками. — Подлетное время до Москвы — семь минут… Для чего предназначены «Першинги»? «Першинги» предназначены для хирургически точных, «обезглавливающих» ударов по важнейшим объектам военной инфраструктуры СССР: штабам, бункерам, защищенным командным пунктам, узлам связи итак далее. При этом ракеты могут оснащаться ядерными боеголовками, способными проникать достаточно глубоко под землю и уже там взрываться… Earth Penetrator Warhead, — щегольнул он пентагоновским термином, и выговор был весьма неплох — Эльвира оценила бы на «четыре с плюсом». — Аналогом «Першингов» у нас являются ракеты’Ока'… Правда, они еще не развернуты, испытываются только. Тогда в чём, спрашивается, состоит наш симметричный ответ? — Тут профессор гордо улыбнулся. — А состоит он в существенной модернизации ПРО, прикрывающей Москву, где как раз и концентрируются приоритетные цели для возможного удара НАТО. Шесть лет назад на боевое дежурство приняли противоракетную систему А-35’Алдан'. Изначально ее стрельбовые комплексы — «Енисей» и’Тобол' — были способны выпустить шестьдесят четыре противоракеты в залпе… Да, наша А-35 стала первой в мире системой стратегической противоракетной обороны, поступившей на вооружение! Однако в её основе лежали технологические решения, разработанные в начале шестидесятых годов, и ко времени развертывания система уже не удовлетворяла требованиям времени. Поэтому как раз сейчас ведутся работы как по замещению устаревших ракетных комплексов на более новые, так и по дополнительному развертыванию ультрасовременных зенитных С-300. В качестве иллюстрации: С-300 может автоматически вести до ста целей, причем «вести» — означает, что в любой момент имеются готовые, рассчитанные полетные задания для противоракет…

Я слушал Королёва, кивал в нужных местах, поддакивал, лишь бы польстить этому талантливому «айтишнику», который оживил, «вразумил» систему, прикрывшую столицу СССР с воздуха.

А настроение мое падало в минус.

Чисто математических проблем «в рамках задач обеспечения ПВО» не имелось. Вся проблема — в «железе»!

Причем, если для «Бурана» делали наш, советский суперкомпьютер, то в ПВО работали достаточно примитивные вычислительные комплексы. И моя задача выглядела им под стать: «необходимо и достаточно» из палитры математических методов подобрать те, что заставят работать ЭВМ с шильдиками «Сделано в СССР» быстрее и точнее…

«А толку?»

Там же, позже

Я сел за стол, разложил таблицы и сделал вид, что глубоко задумался. На душе было муторно.

Да сделаю я вам, сделаю алгоритмы, а толку-то? Конструкторы — гении! Их задумка, с небольшими модернизациями, и через

сорок лет будет в строю. Причем, не абы как, а в фундаменте уже российского ПРО. Все их будущие премии — заслужены. И с математикой в тот раз справились, и сейчас вот я ускорю события на этом участке. Подсмотрю — и ускорю. А толку-то?

Всё упрется в обычное советское раздолбайство, которое и так-то пагубно, а в микроэлектронике — смерти подобно. Транзисторы мы делать умеем, но транзисторы как элементная база для задач ПРО — даже не смешно. А советские БИСы, большие интегральные схемы — это история хождения через девять кругов ада. Из-за низкой технологической дисциплины на производствах отказы растут экспоненциально по мере нарастания сложности микросхем. И придется ваять ЭВМ для С-300 на БИСах 133-й серии — «низкой степени интеграции» — да еще с тройным дублированием… Да, даже для этих элементарных конструкций — с тройным дублированием! А возить итоговый продукт будут на «МАЗе-543», этакой восьмиколесной дуре грузоподъемностью в девятнадцать тонн…

Я горько улыбнулся.

«Воистину, советские большие интегральные схемы — самые большие в мире! И НИ-ЧЕ-ГО с этим поделать я не могу… Хоть кричи, хоть об стенку бейся. Тупик. Систему менять надо…»

Краем уха я расслышал надвигавшийся шум, а в следующую секунду дверь распахнулась, впуская хозяина кабинета с гостями — Пугачёвым и четой Вентцелей.

— Вот он! — тоном Вия молвил Королёв, указывая на меня.

— Так вот вы какой, генерал от математики! — заулыбалась Елена Сергеевна. — Поздравляю!

— Вы о чем? — отзеркалил я ее улыбку, вставая перед дамой, а заодно изображая непонимание.

— Прикидывается! — фыркнул Лев Николаевич.

Пугачёв расхохотался, крепко пожимая мою руку свободной левой — в правой он держал целую коробку пирожных.

— Сам, помню, примерялся к теореме Ферма, — ворчливо признался он, — но вовремя понял — не осилю!

— Владимир Семенович… — мои губы дрогнули. — Я не потому управился с теоремой, что такой умный. Просто… Ну, если в горняцких терминах… Я не рыл огромный карьер, перелопачивая математические залежи, а бурил… даже не шахту — скважину!

— Прибедняется! — хихикнул Королёв.

— Да пра-авда! Летом поступаю на матмех ленинградского универа…

— Верим, верим! — шутливо поднял руки Дмитрий Александрович. — И не отрицаем фактора удачи… Нас восхищает результат! Ведь даже сам Танияма не разглядел связей своей гипотезы с Великой теоремой Ферма! А вы увидели — и пошли по следу…

— А ведь это алгебраическая геометрия, дискретная математика… — серьезным тоном проговорила Елена Вентцель, но тут же вернула губам улыбку. — Но мы пришли сюда не глаза закатывать, а поздравить!

— И отметить! — строго добавил Пугачёв, выставив палец. — Лев Николаевич, наливайте!

Весело ухмыльнувшись, Королёв наполнил кипятком пять белых чашек из толстого фаянса.

— Покрепче, Елена Сергеевна? — шутливо прогнулся он. — Послабже?

— Покрепче, покрепче! Слабый чай — это катахреза!

— А тост? — прищурился Дмитрий Александрович. — Кто скажет тост?

— А вот, — Пугачёв залучился, как китайский фонарик, — кто виновен в нашем торжестве на пятерых, тот и произнесёт!

Улыбаясь, я встал, испытывая тихую радость. Мои страдания по микроэлектронике никуда не ушли, просто осели на темное донышко души. Они щемили слегка, но в тоску не вгоняли.

— Я поднимаю свой бокал… э-э… свою чашку за математическое братство! — мои слова зазвучали в излишне пышном диапазоне, и я скорректировал тост: — Выпьем за то, чтобы все известные задачи были решены еще при нашей жизни, а неизвестные сегодня… Пусть они останутся, а то потомкам будет скучно!

— Ура! — коротко гаркнул Дмитрий Вентцель, и чашки сошлись с отчетливым стуком.

Крепкий чай я «закусил» подсушенным хлебцем, щедро намазанным «сложносочиненным» паштетом, а бисквитное пирожное усластило импровизированный обед.

— Я заметил, — еле выговорил Королёв, уплетая бутерброд с тонко нарезанной колбаской, — что генерал от математики и Потрясатель Великой теоремы всё утро был скучен, как наши потомки. Что, алгоритм не ловится? — подмигнул он.

— Да не-е… «Железо» не растет, — вздохнул я, и сжато изложил свои утрешние терзания.

— О-о… — потянул Лев Николаевич, блеснув очками. — Проблема проблем! Бывало, я в Зеленограде дневал и ночевал в «чистой зоне», на военной приемке… Все нервы мне истрепали!

Хмуря брови, Вентцель покачал головой

— Культура производства… Вернее, бескультурье производства — тема заезженная. Тут надо систему менять…

Я даже вздрогнул, услыхав эхо собственной мысли.

— Уравниловка… Подмена социалистической конкуренции формальным соцсоревнованием… — перечислял Пугачёв. — Отсутствие обратной связи… Всё, почти как у Райкина, только еще хуже. Один производит микросхемы, но за качество не отвечает! Другой их использует… Не потому, что ему так хочется, а просто потому, что взять больше негде. Ну, вы сами посмотрите! — разгорячился он. — В чем причина брака в микросхемах? Недоброкачественные элементы и никудышний «орднунг унд дисциплин»! А вот, когда появится выбор хотя бы между двумя-тремя производителями…

— Выбор, говоришь? — прищурился Королёв. — Ага… Всё-таки, надеешься на Большое Совещание?

— Пока дышу! — криво усмехнулся Владимир Семенович.

В этот момент, как по заказу, тучи над Москвой разошлись чуток, и яркое солнце брызнуло в кабинет, изгоняя пасмурную унылость.

— Ну-у… — затянула Елена Вентцель, жмурясь. — Одной конкуренцией, пусть даже социалистической, тут не обойтись… Как говаривал Каганович, у каждой аварии есть имя и фамилия. И у брака тоже! А знаете, что говорил другой деятель… Генри Форд? Чтобы работник следил за качеством, он должен получать высокую зарплату — и бояться потерять свое место!

— Да-а… — Лев Семенович откинулся на спинку скрипнувшего стула, и сложил руки на груди. — Безработица — весьма и весьма действенный кнут… И сильнейший рычаг давления. А сколько директоров мечтают избавиться от прогульщиков, неумех и бракоделов! Вот только позволят ли наверху, чтобы в первом государстве рабочих и крестьян снова появились безработные?

— А почему бы и нет? — фыркнул я, впадая в благодушие. — Тунеядцы же завелись!

— Во-во! — рассмеялся Дмитрий Александрович, ложкой срезая кремовую розочку и мигом уплетая ее. — М-м… Кстати, «безработный» — это синоним к слову «тунеядец». Нет, товарищи, работы — море, всем хватит! Не справляешься с микросхемами? Гуляй! Погулял три месяца — иди… да хоть в дворники, там нет микронных допусков! Или сядешь на год, аки трутень.

— Даже такой… плети мало, Дима, — покачала головой Елена Вентцель. — Посмотри, любой выпускник ПТУ приходит на завод — и ему сразу дают 3-й разряд! Понимаешь? Мастерство обесценено! А вот, пускай тот «пэтэушник» хотя бы годик отработает, чтобы добиться 1-го разряда! И мечтая о 2-м… Хотя бы корысти ради! Подходит к окошку кассы такой молодой рабочий — ему на руки сто двадцать рэ. А у опытного токаря или сборщика микросхем с 5-м разрядом должно выходить шестьсот в месяц! Чем не пряничек?

Королёв грустно посмотрел на меня.

— Видите, Андрей, как всё просто? — длинно вздохнул он. — Если пятнадцатого мая верх возьмут ревнители старины, то… «Живи еще хоть четверть века — всё будет так».

— Будем надеяться на лучшее, — негромко сказал Пугачёв.

— И дружно стучать по дереву! — Вентцель скривил губы в смешливой гримаске.

Я коротко улыбнулся, и встал, на правах младшего собирая посуду.

— Андрей, мы сами… — слабо воспротивилась Елена Сергеевна.

— Да ладно, — улыбнулся я. — Вы и так… И накормили, и напоили… И настроение подняли!

Туалет сиял. Белейшим кафелем, тщательно протертым полом, а стекло в узком окне до того сверкало чистотой, что казалось — его там и вовсе нет. Тонкая стенка с продушинами под потолком, скрытыми под узорчатыми решетками, отделяла уборную от курительной. Голоса и звуки, даже чирканье спички, доносились глухо, но четко — через перегородку можно было переговариваться, не напрягая связки.

Я быстренько помыл чашки, блюдца, ложки, и вытер руки сухим и чистым «вафельным» полотенцем со строгим черным клеймом «МО».

Застольный разговор меня взбодрил. Нет, в самом деле, разгильдяйство и головотяпство — это наша системная проблема, социальная болезнь, симптомы которой известны. Ее можно — и нужно! — лечить. Хоть пилюльками, хоть оперативным вмешательством!

Плановая экономика — оптимальна. Хотя бы потому, что управляема. Надо только довести ее до ума.

Команда Кириллина и Талызина предлагает демонополизацию и разукрупнение? Отлично. Канторович, под «крышей» Андропова, организует первую товарно-сырьевую биржу? Нормально.

«Разве трудно избавиться от дефицита? — крутились мысли. — АСМР с ОГАС нам в помощь. Полки в магазинах не будут зиять скорбной пустотой, но в экономической борьбе с Западом нам будет очень трудно одерживать победы, пока не справимся с бескультурьем производства…»

Из курилки донесся негромкий баритон, выбивавшийся из предпраздничной тональности — голос пульсировал тревожной нервностью:

— Корнукова чуть не сняли!

— Да ты что… — басисто охнули в ответ. — Это… А-а! 40-я ИАД? Сахалинская?

— Ну да!

— Понятно… Штатовцы, небось? Опять границу нарушили?

— Если бы! — зло выговорил баритон. — Шесть «Корсаров» летали над Южными Курилами! Как тебе? Есть там такой островок… Сверху если смотреть — цвета морской волны. Когда японские названия меняли, так и назвали — Зеленый…

Я замер, вбирая ушами каждое слово.

— Янки километров на тридцать вламывались, имитировали бомбёжку Зеленого! Представь! Да в несколько заходов!

— Ни хрена себе… — пробормотали баском. — И что Толян?

— А что Толян? — чувствовалось, что отвечавший едва сдерживает раздражение. — Американские штурмовики взлетали с «Энтерпрайза» — лоханка болталась южнее Хоккайдо, а «мигарям» каково? Нет, долететь с Сахалина до Хабомаи — это вполне, только вернуться как?

— Понятно… Погоди, а 308-й ИАП с Итурупа? Там же рядом совсем!

— Не знаю! — буркнул баритон, угасая. — Вроде как, погода нелетная.

— Т-твою ж ма-ать…

Разговор затих и я, собрав посуду, на цыпочках двинулся к выходу. Мысли смешались в голове.

Да, так оно и было — шесть А-7 «Корсар-II» инсценировали бомбометание над Зеленым, чтобы «выбесить» советскую ПВО… А потом пролетел корейский «Боинг», и злые русские его сбили…

Только всё это должно было произойти четыре года спустя!

«Всё правильно! — думал я суматошно. — Мы прищемили достоинство Джимми Картеру, тот пожертвовал Бжезинским, но вот на провокацию, задуманную Збигом, решился-таки… А то как же! Перед выборами — и без реванша? Битому мямле президентство не светит…»

Перед кабинетом Королёва я замешкался, покусывая губу. Нужно срочно звонить или слать письмо Устинову. Нет, лучше Андропову… Юрий Владимирович сам сообщит, кому положено.

Брежнева больше нет, и откровенно вредительская инициатива Леонида Ильича по «модернизации ПВО» не реализована. Это хорошо. А ситуацией с «залетевшим» авиалайнером «Кореан Эйр» можно и попользоваться на благо трудового народа! Хотя бы для подсовывания технической дезинформации о параметрах советской ПРО…

Тут дверь отворилась, выпуская Вентцеля, а я, продолжая витать, ляпнул:

— Так и поступим!

Поняв меня по-своему, Дмитрий Александрович рассмеялся.

— Что, нашли нужное решение?

— Ага! — чистосердечно признался я.

Пятница, 23 февраля. Утро

США, штат Вирджиния, Маклин

Если хорошенько подумать, то место председателя Национального совета по разведке вполне себе хлебное. Истинная синекура! Всего-то делов — торжественно подавать каждому новому президенту список тех трендов, которые несут прямую и явную угрозу Соединенным Штатам. Ну, а в перерыве между инаугурациями собирать и копить факты, искать связи между ними, верно располагать причины и следствия, чтобы напугать или хотя бы напрячь очередного хозяина Белого дома…

Ричард Леман самодовольно усмехнулся, закидывая ноги на стол. Неизбывная привычка стопроцентного американца — садиться в позу «большого босса». Не быть, так хоть казаться…

Пролистав черновой меморандум, Леман наморщил лоб. Пункт о сверхинформированном «Источнике» из России он аккуратно вычеркнул — аргументы Первого Джентльмена показались ему достаточно весомыми. А вот Колби, его хитроумный зам, вывел на полях жирный вопросительный знак, да еще красным фломастером.

Поводив рукою над селектором, председатель НСР махнул кистью, и упруго встал. Можно и пройтись — гулять полезно…

Он покинул кабинет, не теряя легкий релакс, рассеянно улыбаясь встречным, и толкнул дверь с медной табличкой «Уильям И. Колби».

Войдя, Леман малость устыдился. Его заместитель, скинув пиджак и сняв галстук, шуршал ворохом бумаг, держа граненую ручку «BIC» в зубах.

— Хэлло, Иган!

Колби резво ухватился за ручку, черкнув в блокноте размашистую галочку, и лишь затем обернулся.

— Хэлло, Дик! — он поправил очки, намечая улыбку. — Могу держать пари: ты заглянул по поводу… э-э… моих сомнений?

— Ты выиграл, — заворчал Леман, прислоняясь тощим задом к подоконнику. — Я помню разговор со Збигом… Он, как и ты, здорово усердствовал насчет «Источника». А намедни я встречался с Фостером… Скажи, ты сам-то веришь, что наши, со станции в Ленинграде, действительно вышли на «Источник»?

Колби посерьезнел, и даже застегнул верхнюю пуговку на рубашке.

— Это не вопрос веры, Дик, — медленно и сухо проговорил он. — Нужно точно знать! Вот с этим-то как раз и проблемы. Смотри. Нам точно известно, что некто в Ленинграде обладает, скажем так, впечатляющей полнотой информированности. Причем, этот некто делится своей информацией как с нами, так и с КГБ. Даже Моссаду кое-что перепало! То есть, мы имеем дело не с коммунистом, повернутым на «ленинских идеалах». Однако и на обычного инициативника, мечтающего перебраться в свободный мир, «Источник» тоже не похож. Он просто добивается своих целей, используя спецслужбы сверхдержав! Опять-таки, какие именно цели преследует «Источник», мы тоже не знаем. Предполагаем, да, но не более того. Я склоняюсь, хоть мне это и неприятно, к мнению Бжезинского — «Источник», скорее всего, состоит или состоял в ЦК КПСС. Возможно, в Международном отделе. А вот дальше — сплошные вопросы! Что члену Центрального Комитета делать в Ленинграде? Это ссылка или отставка? Допустим, что так и есть. Тогда откуда он берет актуальную информацию? Кто-то передает ее из Москвы? — Колби сморщился и покачал головой. — Знаешь, Дик, я разговаривал на эту тему со знающими людьми, но внятного ответа не получил ни от кого. Масса вопросов! Масса версий, вплоть до самых фантастических! Но отверг я лишь одну из них, доказав несостоятельность предположения о том, что «Источник» является предиктором, этаким Нострадамусом ХХ века…

— А-а… — затянул Леман. — Операция в Западной Сахаре!

— Да! — резко кивнул Уильям Иган Колби. — Не всё там пошло по плану, но, тем не менее… Если уж «Источник» спас сеньора Моро, то уберечь советских товарищей — его прямой долг! Однако он не явил никакого знания будущего… И это при том, что один из участников советской делегации оказался отцом того самого мальчика, которого Вудрофф идентифицировал, как «Источник»!

— Бред, — спокойно сказал Ричард, складывая руки на груди. — Максимум — связной, да и то… Не знаю, — он с силой потер щеку, — но вся эта запутанная история кажется мне грандиозной аферой! Или тайной операцией КГБ…

— Именно такова одна из версий! — хохотнул Колби, тут же возвращаясь к деловитой серьезности. — Дик, я всё понимаю… И с огромным удовольствием, всё тем же красным маркером, вычеркнул бы пункт об «Источнике»! Напрочь! Меня одно останавливает — политика Кремля. За какой-то год она, из туповатой и трусоватой, стала вдруг жесткой и умной! А ведь люди-то те же… Вот и думай: а не порадел ли «Источник» за своих?

Леман сперва нахмурил брови, затем задрал их, собирая слабые морщины на лбу.

— Но тогда гипотеза о члене ЦК, да еще снятом, не выдерживает никакой критики! Даже если он снабжает Политбюро верной интерпретацией известных фактов… Нет… Да нет же! — Ричард передернул плечами в раздражении. — Правильно ты говоришь: люди остались теми же! Так как же тогда они обыгрывают Штаты? В Италии… В Польше… В Афганистане… — Он кисло усмехнулся. — Будто видят, какие у нас карты на руках! Может, в Кремле есть машина времени? И они катаются в будущее, чтобы узнать расклад? А потом — бац! — и флеш-рояль!

— Есть и такая версия, Дик! — нервно хихикнул Колби.

— Ладно! — буркнул Леман, отталкиваясь от подоконника. — Пункт об «Источнике» пока оставим… До лета. А там посмотрим…

Воскресенье, 25 февраля. Ближе к вечеру

Ленинград, Измайловский проспект

Выйдя из булочной, я хищно принюхался — из клеенчатой сумки восходил чудный хлебный аромат. Сытный, с кислинкой, запах теплого ржаного сливался со сдобным духом булки, бередя оголодавшее нутро.

Поборов желание хорошенько откусить от маслянистого бока черняшки, я зашагал к дому, ворочая тягучие, вязкие мысли.

Мне хотелось именно сегодня, в выходной, наведаться в «промку» — и оттуда позвонить Андропову. Вот только что можно успеть за пять-семь минут? Растолковать давнишнюю задумку Бжезинского — от вылета корейского «Боинга» из Анкориджа до встречи с нашими перехватчиками… Расписать всё хитроумное сплетение уловок, связей, ролей… Вот именно! Расписать!

Нет, разговором тут не отделаешься, тема слишком серьезная. Требуется четырнадцатое письмо… С обстоятельным изложением плана провокации, с перечислением всех фактов, малоизвестных даже в будущем.

«Да накатаю я его, накатаю! — мое лицо перекосило раздраженной гримаской. — Вопрос-то не в этом! А как отправить послание? Снова привлекать Мелкую? Ответ отрицательный…»

Я мотнул головой, отказывая своему «долгу» — рисковать Томой… Не хочу. И не буду! Даже вопреки ее горячему желанию…

— Идет, и даже в упор не видит! — донесся печальный голос.

Вынырнув из мысленных блужданий, я увидел Тому Афанасьеву. В дареных джинсах и пухлой курточке, она стояла в паре шагов от меня. Пыталась надуться, но губы упрямо растягивались в улыбку.

— Привет! — сказал я. — Прости, задумался.

Улыбаясь по-прежнему, хоть и несколько напряженно, девушка мигом одолела разделявшие нас метры, и с разбегу поцеловала меня. Прямо на улице. Не оглядываясь. Потрясение основ…

— Пойдем ко мне? — забормотала Тома, стыдливо косясь вбок, и заныла просительно: — Ну, пожалуйста, пожалуйста, пожа-алуйста!

Махнув сумкой, я решился:

— А пошли!

— И-и-и! — радостно запищала девушка. Тут же уняв детский порыв, она церемонно взяла меня под руку и повела к себе домой.

А я шагал рядом, и вспоминал, как заманивал ее саму… Совсем, можно сказать, недавно. И что? А ничего.

Поблекли краски, рассеялся романтический флёр… То ли я сам утратил нечто очень важное, то ли оно само ушло.

Закатная дерзость вечерней зари… Свежий ветер играет последним снегом зимы, гоняя порошу по серому асфальту — снежинки хороводят в порывистом кружении…

— «…Мело весь месяц в феврале, и то и дело, — тихонько, для меня одного, продекламировала Тома, — свеча горела на столе, свеча горела…»

Я пристально посмотрел на нее, и взял за руку. Мягко сжал в ладони холодные послушные пальцы. Девушка не глянула на меня, лишь ее губы дрогнули в благодарной улыбке, а ресницы опустились, пряча влажный блеск.

«Никакого романтизьму!» — криво усмехнулся я.

Вечер набрасывает тени на город, распускает пронзительную синь… Я гуляю, держа за руку хорошенькую дивчину — не тронут волнением, не переполнен амурными фантазиями…

Да, мне по-прежнему приятно касаться упругого бедра или ловить лукавые взгляды зеленых глаз, но… Вот шальной ветерок пушит каштановую прядь, выбившуюся из-под шапочки — и сразу в душе тоскливый жим… Разлюбил?

«Натетёшкался!»

Мы вошли в гулкое парадное и поднялись на третий этаж. Тома открыла дверь своим ключом, вошла, прислушалась и радостно воскликнула:

— Никого!

— А котярий? — оспорил я тоном старого зануды.

Васька, дернув хвостом, приветственно потерся о мою ногу.

— Он — свой! — рассмеялась девушка. Высвободив ноги из сапожек и скинув куртку мне на руки, она забежала на кухню и позвала: — Дюш, иди сюда!

Разувшись, повесив на крючки сумку и обе куртки, я прошествовал на зов. Тома стояла у окна, словно любуясь темнеющим фасадом Измайловского собора, и нетерпеливо ждала обнимашек. Я притиснул ее к себе, ощущая, как под ладонями вздрагивает девичий живот.

А меня, даже в этот сладкий момент потянуло на усмешку.

«Зря вы волновались, дядя Вадим… Не полезу я на это дитё! Уж лучше на Кузю…»

Волнуясь и мило краснея, Афанасьева развернулась ко мне, прижалась, охватывая мою шею гладкими ручками, потянулась жадными сухими губками…

— «На озаренный потолок ложились тени… — отрывисто падал ее горячий шепот. — Скрещенья рук, скрещенья ног, судьбы скрещенья…»

Мы целовались затяжно и долго, мы щупались, бесстыдно елозя руками, а мне вдруг на ум пошло: почему бы не попросить Наташу скинуть письмо?..

[1] Генерал-майор М. И. Ненашев в Министерстве обороны СССР отвечал за ПВО и ПРО.