Спасти СССР. Манифестация II

Глава 7

Пятница, 2 июня. Утро

Ленинград, улица Академика Лебедева

В отделе кадров ВМА пахло, как во всякой канцелярии – старыми бумагами, но сухой и скучный дух перебивался ароматом свежезаваренного кофе. Богдан Алексеевич втянул в себя бодрые нотки в меру обжаренной арабики, как бы вдохновения ради, и облокотился на массивный деревянный барьер, разгораживавший просителей и вершителей.

Сонная женщина в пергидрольных кудряшках и с расплывшейся талией, складчато задрапированной крепдешиновым платьем-чехлом, озабоченно рылась в личных делах. Выдвинув длинный ящик, она ловко перебирала картонные папки, а ее товарка заполняла некий сложносочиненный формуляр. Она сидела прямо перед Щербиной, ладная черноволосая пышечка в модном, но строгом костюмчике…

«Э, э! – забеспокоился Богдан Алексеевич. – Ты еще увлекись, на старости лет! Толстушка тебе в дочери годится…»

А за окном вовсю шелестело, распевалось лето, пора цветенья и зеленого буйства! Оно не заглядывало в паспорт и не сверяло возраст. Июнь требовал лишь одного – не терять времени даром, а поскорее угодить в «медовую ловушку», в шалое амурное кружение!

«И ничего не толстушка, – вступился Щербина за темненькую, – просто в теле, да и высокая… При хорошем росте особо не зажиреешь. Лицо интересное… Симпатичное, молодое совсем… И очки не портят его, наоборот, придают наносное изящество…»

Агент «Сталкер» нахмурился, чуя подступающую раздвоенность.

«Ты же искал вдовушку с отдельной жилплощадью? Искал? Ну, вот… – извернулось сознание. – Заляжешь на дно… Рядом с грелкой во весь рост, хе-хе! А пышечка не окольцована… И вообще! Приятная женщина…»

Вот-вот, самое подходящее определение. Красавицей не назовешь, но… Приятная.

Пышечка подняла карий взгляд, и Щербина высмотрел за бликами очков застарелую усталость и разочарование. Женские глаза, чудилось, выплескивали давнюю обиду: «Ну почему, почему я одна? Так же не должно быть!»

– Богдан Алексеевич… – затянула кадровичка певуче и чуточку жеманно. – Вы… м-м… работали по линии МВД?

– Так точно, – улыбнулся мужчина, подпуская в голос бархатистой хрипотцы.

– М-м… В партии состоите?

– Не сподобился.

Сочные губы пышечки дрогнули в милой улыбке.

– А главбух говорил вам, что мы можем принять вас бухгалтером-расчетчиком, но… м-м… только с двухнедельным испытательным сроком?

– Говорил, – с готовностью кивнул Щербина. – Я не против. Что, меньше выходит?

– Да-а… – протянула пышечка, будто извиняясь. – Не двести, а сто восемьдесят. Но это только на полмесяца!

– Любой организации охота сэкономить, – Богдан Алексеевич улыбнулся понимающе и снисходительно.

– Тата! – сердито окликнула пышечку крашенная блондинка, мазнув по Щербине неприязненным взглядом. – Тебе не попадалось дело Лоскутова? Найти не могу…

– Глянь у Зиночки на столе! – отозвалась пышечка через плечо.

– Точно, точно… – кудрявая, тяжело ступая, переместилась к столу у окна. Солнечный луч запутался в блондинистых кудрях, высвечивая блеклую рыжину.

– Тата? – изломил бровь посетитель.

– Сразу видно, что вы нездешний, – мягко улыбнулась кадровичка. – Сама удивлялась! Мою тетю Машу в Горьком звали Маней… Ну, а здесь я – Тата. Наташа!

– Очень приятно! – отзеркалил улыбку Щербина.

Блондинка возмущенно фыркнула, роясь в бумагах, а Наталья тихонько засмеялась – робкое веселье будто вымыло карие зеркальца души, стерло удрученность от несбывшегося – и вот протаяла смутная надежда.

– Когда… м-м… выходите на работу?

Задав вопрос, пышечка неприступно сомкнула губы, но Богдан Алексеевич уже знал, что эта отчужденность – всего лишь хрупкая защита от горестей внешнего мира. Отчего и расплылся в самой открытой из своих улыбок:

– А прямо с понедельника! Чего тянуть, правда?

И Наталья, смешавшись, кивнула в ответ.

Тот же день, позже

Ленинград, наб. Обводного канала

Старая поликлиника выглядела громоздко, но и величественно. Приземистое снаружи, здание поражало высотой потолков внутри – тревожный гомон болящего народу метался в темноватых сводчатых коридорах, перемежаясь визгливым скрипом деревянных диванчиков вдоль стен. Фанерные откидные сидушки колотились об спинки, добавляя нервозности общей сутолоке.

Самыми невозмутимыми выглядели врачи и медсестры – затянутые в белые халаты, они ступали по-хозяйски, как будто не замечая хворой толпы, храня на лицах бесстрастие и скуку.

Старушки, что терпеливо высиживали у дверей кабинетов, с азартом обсуждая недуги, мигом встрепенулись, углядев меня, юного нахала.

Однако я их сильно разочаровал, увернувшись от радостной ругани и поношений – не стал ломиться без очереди, не заклинал: «Мне только спросить!»

Независимо держа покер-фейс, я постучался к заведующему поликлиникой, и сразу вошел, не дожидаясь начальственной реакции.

Кабинет не поражал величиной, да и в обстановке ничего особенного: по сторонам – забитые бумагами шкафы; грузный сейф, выкрашенный салатной краской; на гвоздиках – пара кумачовых вымпелов с бахромой, а в глубине, у окна – основательный, фундаментальный стол, блещущий лаком.

За столом сидел румяный здоровяк в выглаженном, накрахмаленном халате, с шуршаньем черкая в ведомости. Сутулясь, заведующий сильно клонился над зеленоватой бумагой, будто обнюхивал чернильные строчки. Оторвав полное лицо от писанины, он недовольно забрюзжал:

– Ведь было же ясно сказано, что…

– Вячеслав Николаевич! – я мигом перехватил инициативу, нагло подсаживаясь к столу и дублируя текст льстивой улыбочкой. – Всё понимаю! Я не займу много вашего драгоценного времени… – мой голос утих до интимного журчанья. – У вас тут работает Ёлгина София Ивановна… Нет-нет, ни малейших претензий! Отчетливо работает, ударно! Просто один… э-э… высокопоставленный товарищ… – я красноречиво возвел глаза к беленому потолку, – …поручил мне передать его ма-аленькую просьбу – освободить Софи на июль и август от обязательной отработки. Пусть учится молодой специалист, пусть постигает, так сказать… берет на себя и с честью это несет…

Бусинки глаз напротив, что пронзительно синели по сторонам хрящеватого носа, уже не копили тяжкое недовольство – зрачки полнились пугливой алчностью, воровато шаря по кабинету.

Я угодливо прогнулся.

Самое главное в коррупции – изображать немую благодарность и холуйски заискивать. Чиновник должен брать взятку, как будто оказывая великую милость и делая вам одолжение.

– Поня-ятно, понятно, что участковых не хватает, а заменить некем, и всё же… – жарко ворковал я. – Войдите в положение, Вячеслав Николаевич! А это вам за беспокойства…

Я аккуратно положил на полированную столешницу пухлый конверт. Заведующий удушливо покраснел, но всё же закогтил пакетик неловкими пальцами, глянул внутрь…

Зелень новеньких трешек подействовала на него благотворно.

– Ну, разумеется, – добродушно запыхтел Вячеслав Николаевич. – К-хм… Пусть постигает. Пойдем навстречу молодежи, изыщем внутренние резервы… К-хм…

– Большое вам спасибо! – с чувством сказал я, и откланялся…

…Из духоты коридора, пропахшего лизолом, вырвался на свежий воздух. Теплый ветерок тянул вдоль канала, будто подлащиваясь.

Губы сломались в недоброй усмешке. Роль взяткодателя, конечно, ругательная, зато Мелкая и Софи отдохнут у Черного моря, фруктов-овощей налопаются вдосталь.

«Надо будет, еще и не так прогнешься! – хмыкнул я, шагая прочь. – Не переломишься…»

Воскресенье, 4 июня. Утро

Ленинград, Измайловский проспект

Плотные шторы не пускали в комнату утреннее солнце, но светило все равно пробивалось, тиская сполохи в каждую щелку, шаря лучами по потолку, укалывая глаз иглистыми высверками.

«Подъем…» – дремотно отозвалось в голове.

Я с вечера выключил радио, чтобы пионерские горны не подняли спозаранку, и проспал до девяти. Имею право, у меня каникулы. А завтра…

Протерев глаза, я зевнул и уставился в потолок. Сквознячок еле-еле колыхал шторы, отчего отсветы на побелке то расплывались, пригасая, то ужимались в яркие скобки.

А что завтра? Еще одна страничка моей биографии будет перелистнута…

Меня мало волновал выезд в Черноголовку, как и тамошняя скучная «учебка». Одна надежда, что не растеряю зря время – месяц без малого. А вот Лондон…

Я скривился. Подумаешь, Лондон. «…Из зэ кэпитэл оф Грейт Бритн». Главный вопрос решится задолго до посадки в Хитроу…

Выпустят ли меня вообще за пределы нашей советской Родины?

«Ждите ответа…»

Кряхтя, я встал и потянулся, подрыгал руками и ногами. Поотжимался, голым животом касаясь ворсистого ковра. Раскрутил белое рубчатое колесико радио, добавляя громкости. Невнятное бормотание диктора стало членораздельным:

– …В интервью газете «Коррьере делла серра» Павел VI одобрительно отозвался о политике разрядки, проводимой Советским Союзом, призвав все страны следовать курсом мира. Папа римский, в частности, сказал: «Мы с надеждой смотрим и благословляем сотрудничество держав, в том числе придерживающихся существенно разных взглядов, нацеленное на мир и благополучие людей, и связываем свои надежды на лучшее со сближением их позиций. Каждый должен пройти здесь свою часть пути, и манихейское представление о происходящем может только навредить нашим надеждам»…

Я усмехнулся. Всё правильно. Почему бы и международной напряженностью не обеспокоиться? Ведь папе невдомек, как и почему изменился баланс добра и зла… Посмотрим, выдюжит ли миокард его святейшества в августе! Как минимум, стресс после гибели лучшего друга Альдо сердце понтифика точно не испытает…

Мне на мгновенье стало боязно, я даже поежился от нервного морозца.

«Глубоко же ты, Дюша, окунулся… – мои зубы закусили губу. – В самую „реал политик“… По колени, по пояс, по горлышко… Опытные дяди, поднаторевшие в глобальных мерзостях, долго думали, как бы еще напакостить человечеству. Каждый элемент учли, рассчитали, выделили финансы и назначили ответственных, а некий мелкий, мельчайший актор под фамилией Соколов взял, да и всё испортил…»

Ну, это уже зазнайство! Не всё… Да, не всё…

Глупо было полагать, что хватит одного-единственного действия или противодействия – и сразу наступит мир да благоволение во целовецех. Куда там…

Выжил Альдо Моро? Замечательно. А кто сказал, что данное изменение реальности – к благу? Моро по-прежнему в политике? А надолго ли? С Альдо не сумели расправиться с первой попытки, так почему бы не испробовать еще разок?

Павел VI не умер от горя? Ну, так еще «контрольный срок» не наступил. Да, вполне возможно, что спасение Альдо Моро продлит жизнь понтифику – и сменит порядок наследования Пап. Вот только… Не грешил ли посмертный эпикриз, памятный одному мне, мрачным романтизмом? «Не вынес смерти друга»! Как же…

Между прочим, Павла гнетет девятый десяток тяжких лет! И мне все равно придется расшевелить курию, чтобы Кароля Войтылу не возвели на престол.

«Польский папа» станет тем толкачом, тем локомотивом, который уведет Польшу со «светлого пути» в тупик на задворках Европы, ведь крест для пшеков значит куда больше, чем серп и молот.

Если история повторится, и горбатая тень Иоанна-Павла II накроет Ватикан, Польская Народная Республика сгинет. Операция «Полония» завершится полным триумфом Бжезинского, а «силы мира и социализма» потерпят страшное, воистину глобальное поражение, от которого уже никогда не оправятся. Десять лет спустя грянет либеральная контрреволюция, и об идеалах Октября придется забыть на долгие, долгие годы…

Я осторожно прижался лбом к окну, ожидая холодного касания, но стекло было теплым.

Надо будет обязательно отправить письмецо из Лондона осторожному Джузеппе Сири! Хотя бы с компроматом на группу прыткого Джованни Бенелли. «Раскрою» кардиналу планы ватиканских «либералов» относительно модификации доктрины… Может, хоть тогда его высокопреосвященство согласится занять Апостольский дворец?

И так со всем, чего не коснись! Сплошные надежды и сомнения! Хуже того – разобранные, вроде бы, политические заторы сплачиваются в новые затыки…

Слили «Хальк»? Отлично! Не грянула Саурская революция, позиции СССР в Афганистане укрепились, да и устойчивость вдоль южной «дуги нестабильности» повысилась, как не крути. Хорошо же!

Вопрос: надолго ли? «Пешаварская семерка» по-прежнему интригует против Дауд-хана, всё активней оружием бряцает…

О конфронтации «моджахедов» с «сардаром» даже в программе «Время» было. А Би-Би-Си значительно намекала, что возник трек на негласное взаимодействие СССР с шахским Ираном, лишь бы стабилизировать обстановку в Афгане. Мол, растет вовлеченность Советского Союза – якобы военные советники засветились, поставки боевой техники начались и обучение офицеров. Якобы.

Вполне объяснимое развитие событий – Иран с СССР напрямую граничат с Афганистаном. Загорелось у соседа – пожар может перекинуться и на твой двор. А штатовцы, небось, сразу кинулись раздувать «горячую точку»…

– Не кисни, – буркнул я, натягивая треники. – Могло быть и хуже.

«Да, могло…»

Запертая дверь на кухню глушила голоса: папа бубнил, мама на него шикала. Боится, что ребеночка разбудит…

Я громыхнул створкой, озвучивая свое явление народу.

– «С добрым утром, с добрым утром, и с хоро-ошим днем!» – напел фальшиво.

Отец хмыкнул, а мама рассмеялась.

– С добрым утром, сынуля! – живо поднялась она. – Я свежей каши сварила, гречневой. И еще котлетки остались… Будешь?

– Будешь! – утвердительно кивнул я, и неловко затрепыхался: – Мам, да я сам…

– Сына, не мешай проявлять материнскую заботу! – с притворной строгостью внушил папа.

– Так, правильно… – жалостно заныла мама. – А то уедешь, и когда я еще за тобой поухаживаю! Кушай, давай…

– Да там недели на три всего…

Разваренно млевшая каша парила по берегам густой, замедленно сочившейся подливки, что обтекала котлетный полуостров… Вилка жадно оттяпала его аппетитный, поджаристый мыс, а затем сгребла гречневый пляж, впитавший пахучий соус.

– А твои куда собрались? – прищурился отец с ленинской лукавинкой.

– Мои кто? – хладнокровно уточнил я.

– Мальчишки и девчонки, – подсказала мама по мотивам «Ералаша», – а также их родители!

Проворная вилка, в лучших традициях советских мелиораторов, подобрала гречку, оставляя от котлеты жалкий островок, со всех сторон окруженный подливой.

– У Пашки – поход на веслах «из варяг в греки»… – вдумчиво излагал я, вспоминая планов громадье. – Яся собиралась на теплоходе с мамой, по Волге-матушке… Кузя… э-э… Наташа будет на даче загорать, с тяпочкой… Тома уезжает к бабушке под Винницу…

– А другая Тома? – поинтересовался глава семьи.

Мама заерзала, еле удерживая в себе любопытство.

– А другая Тома будет отдыхать в Крыму, – открыл я секрет.

– Одна? – мама нахмурила бровки.

– Ну, что ты… С какой-то дальней родственницей… Тетей Соней. Маленькая ложь мне удалась, я тут же хотел было закрепить успех, испросив разрешения съездить в Севастополь, но прикусил язык.

«Еще не всё разрешено, еще не всё дорешено…»

Отметить наш общий с Мелкой день рождения на Южном берегу Крыма – идея, что надо. Ага… Как вернусь из Лондона, так сразу туда!

«Ты сначала вернись…»

Тот же день, позже

Ленинград, проспект Огородникова

С самого утра Минцева не покидала приятственная взвинченность. До сей поры, насколько он себя помнил, дела сердечные откладывались им на потом – «первым делом, первым делом – самолеты!»

Служба прежде всего. И торопливый звонок, стоя, одной рукой натягивая куртку: «Маришка? Извини, ничего сегодня не выйдет у нас. Служба!» Или: «Галчонок?.. А… А Галя где? Вышла? Куда вышла? Ах, замуж… Извините…»

Георгий усмехнулся, не зная толком, как ему нести букетик, и ухватил цветы будто веничек – колючие веточки с бутонами роз, лишь надумавших распускаться.

Как-то у него со Светой… иначе всё. Вроде, и познакомились обычным порядком, словно по одной и той же методичке. Встречались… «Товарищ капитан» ни на что не претендовала, принимала «товарища подполковника» таким, как есть, со всеми его шрамами и шармами.

А теперь она где-то там, внутри, в душе и в голове, заняла все твои мысли и чувства без остатка, целиком и полностью! И больше ты не волен, да и не тянет тебя к одинокой воле, тяготит этакая свобода.

– М-да-а… – замычал Жора, нюхая цветочки. Нежный аромат обласкал ноздри.

Уже и Блеер посмеивается, и Попов улыбается с пониманием…

«Вот ведь жизнь…» – подивился Минцев, качая головой.

Забавно, что он всегда знал и помнил о биологическом цикле, которому подвластно всё живое. Растет себе организм, скачет безмятежно, пока не повлечет его особь противоположного пола. И вот уже двое вьют гнездо для третьего организмика, крикливого и прожорливого…

Знал, помнил, но применял почему-то исключительно к другим, бездумно исключая себя из человеческого множества. Похоже, судьба любит иронизировать над подобными индивидами…

Ближе к райкому Минцев встрепенулся, узнавая тонкую фигурку, шествующую целеустремленно и энергично. Не окликая, он наддал, срываясь на бег, и догнал молодую женщину в строгом деловом костюмчике. Впрочем, даже длинная юбка колыхалась в такт дразнящим изгибам бедер.

– Света!

Женщина удивленно обернулась – и расцвела улыбкой.

– Привет! Это мне? – радостно ахнула она, принимая розанчики. – Спаси-ибо…

– А ты сейчас… куда? – осведомился Георгий, поражаясь неожиданной скованности.

– В райком! – живо откликнулась Светлана, пряча лицо в букетике.

– Так, поздно уже…

– А я сумку забыла! – рассмеялась инструкторша. – Проводишь?

Жора молча кивнул, и Лапкина взяла его под руку.

– Сегодня такой день суматошный, с самого утра, – болтала она, и лишь легкий румянец на скулах, да влажный блеск глаз выдавали ответное волнение. – Вадим Николаич в Смольном, а я одна! И дела, дела, дела… Помнишь, я тебе про военно-исторический клуб рассказывала? Правда же, нужное дело? Я, как съездила, до сих пор под впечатлением! Это ж сколько народу сгинуло на той войне… Сколько их лежать осталось – по лесам, по болотам… Ужас! Ну, как тут не помочь? Правда же? А мы уже и помещение нашли под клуб, и шефов отыскали – они там с ремонтом помогут, и даже на баланс возьмут. Работы… Море! Пол подгнил, надо менять, и батареи все перемерзли. От проводки – пара обрывков… Оштукатурим, побелим, покрасим. Нет, школьников, конечно, тоже привлечем! Стеллажи соберем, мебель выпросим… Помню, председатель месткома кривился, жалко ему было шкаф отдавать, а как узнал, куда и для чего – сам привез! И шкаф, и пару столов, и даже диван…

– Свет… – выдавил Минцев, останавливаясь. – Я…

– Что? – обернулась женщина.

– Я…

«Бесстрашный диверсант! – мелькнула зажатая издевка. – Ас прямых действий…»

– Свет… Выходи за меня!

Облегченно выдохнув, Георгий глянул на женщину. Светлана смущенно зарделась.

– Жора, я… – выдавила она в замешательстве.

А Жора похолодел, и зачастил:

– Свет, я всё понимаю, но… Я люблю тебя и хочу быть с тобой! – суетливо порывшись в карманах, перепугавшись, что забыл, он достал-таки искомое, выдыхая: – Вот!

На его ладони лежало массивное золотое кольцо. К маслянистому блеску не примешивался красноватый оттенок меди – тусклая желтизна выдавала чистоту драгметалла.

– Ого… – выдохнула «товарищ капитан».

– Я нашел его на брошенных раскопках в Сирии, – негромко заговорил Минцев. – Мы там устроили ночевку. Помню, собирал сухие ветки для костра, спрыгнул в раскоп за какими-то щепками, а оно – вот, рядом совсем, блестит краешком из земли, выглядывает из «культурного слоя». Может, византийское, может, римское… На мой палец не налезает, а тебе… – он вытянул руку. – Примерь!

Светлана, краснея, взглядывая на Жору, бережно взяла кольцо двумя пальцами – и вдела в него безымянный.

– Ох! – женщина смущенно засмеялась. – А мне как раз!

– Судьба! – вытолкнул мужчина.