Спасти СССР. Манифестация II

Глава 5

Вторник, 23 мая. День

Ленинград, набережная Фонтанки

Я шагал по Невскому в вялом темпе, самому себе напоминая подвсплывшую субмарину. Не ту, что нагло прет в надводном положении, разваливая тугие волны, а подлодку, едва выставившую рубку, словно плавник таящейся акулы.

Моя жизнь двоилась, запараллеленная в разных мирах – в обычном, таком простом и понятном, докучающем житейской маетой, и в скрытом, полном неясных угроз, да томительных тревог. На меня шла охота: могущественные спецслужбы азартно соревновались, шаря по городу частым бреднем, а я даже понять не мог, волен ли? Или пойман – и ведом?

Да еще эта «попаданческая» химеричность…

Вроде и сросся с телесной оболочкой юнца, уживаюсь с его хотениями, пряча взрослую суть, но и досадные прокольчики свербят. То взгляд выдаст, то язык обронит лишнее…

Иногда, в минуты слабости, вчуже слежу за метаниями Дюши Соколова – он мне представляется вспугнутым зайчиком-побегайчиком, что отчаянно вьет хаотичные петли, а красные флажки трепещут со всех сторон – обложили косого, загоняя в безвыходный круг, и спасенья нет…

Но случаются порой моменты торжества или нечаянной радости, и вот тогда я кажусь себе Человеком Всемогущим, познавшим вечность. Сижу, весь такой из себя просветленный, и наблюдаю за скучной суетой вокруг.

«Я от КГБ ушел, а от тебя, ЦРУ, и подавно уйду…»

Чокнуться можно, но спасала слитность натуры – будущее и прошлое уживались во мне, храня зыбкое равновесие. Да и юные позывы здорово отвлекали от тяжких дум и нудных истин, наполняя всего верой, надеждой и любовью, да без удержу, с горкой! А в голове так и вызванивает голоском ведущей из «Пионерской зорьки»: «Счастье для всех – и даром!»

Щурясь на солнце, я свернул к Фонтанке и неожиданно столкнулся с Рукшиным, сбившим мой философический настрой. Круглое лицо знатного учителя успело напитаться слабым золотистым загаром, но выражало не довольство летом, что катило на Ленинград, а детскую растерянность и обиду.

– Здравствуйте, Сергей Евгеньевич! – вступил я.

Математик глянул сквозь меня, не узнавая, затем его взгляд сфокусировался.

– А-а, Соколов… – протянул он как-то отрешенно. – Готовишься?

– Изо всех сил! – улыбнулся я, кивая на здание библиотеки ЛОМИ. – Вон, допустили… М-м… – во мне поборолись неловкость с настороженностью. – Что-то случилось?

– Да вот… – сморщился Рукшин и, с мучительным недоумением заблудившегося, оглянулся на воду, плещущую в гранитных берегах. – Ты же, вроде, учился с Валдисом? Он мне так сказал… Ну, когда мы олимпиадные задачи из Ташкента решали! Не поверил сначала, что ты победил, а потом даже загордился: «Да мы с ним в одном классе, да за одной партой…»

– А, ну да, восемь лет отсидели, – неловко пошутил я.

– Умер Валдис, – выдавил Сергей Евгеньевич.

– Умер? – губы вторили эхом, отсылая пугающий глагол, а внутри у меня захолонуло. – Как умер? – сорвался я в лепет. – Вы что? Да не должен он… Не мог! Я ж его… когда… да вот, где-то в марте видел! И всё!

Мой визави сокрушенно покивал, не шибко вдумываясь в услышанное.

– Под машину попал, – горестно забормотал он, разводя руками, будто винясь. – И насмерть. И… и всё!

Жалко сморщив лицо, «учитель гениев» похлопал меня по плечу, словно утешая, но мазал, шлепая по рукаву.

Не помню совершенно, заглядывал ли он потом в библиотеку, или его подхватила сутолока проспекта, а вот я побрел себе мимо. Какая уж тут «читалка»… Мне нужно было свыкнуться с жестоким оскалом реальности, унять разгулявшиеся нервы.

Я чуть не раскрылся перед Рукшиным, до того хотелось оправдаться. Нет, ну правда же! Валдис должен был вырасти, выучиться, выйти в профессора, пусть даже в Йеле! Вся разница между временем, памятным мне, и настоящим сходилась в единственной, ничтожной мелочи – мы с ним неожиданно пересеклись после восьмого класса. Один лишь раз встретились, перед самой олимпиадой, поболтали – и этого пустяка хватило, чтобы изменить судьбу Валдиса?! Выходит, хватило…

Я остановился у парапета, бездумно наблюдая за течением зеленых вод. Твердея внутри, как застывающий ледок, и плотно сжимая губы.

«Теперь я еще больше должен… – тяжело насела мысль. – Ничего, справлюсь. Должен справиться!»

Четверг, 25 мая. Утро

Ленинград, улица Маяковского

Богдан Щербина гладко застелил разложенный диван-кровать с клетчатой обивкой, истертой на углах, и недовольно повел носом, уловив волну нафталинного духа. Более старушечьего запаха и не найти, пожалуй.

– Вареники-лавреники… – забурчал он, напуская морщины на залысый лоб. – Свое надо иметь, Лексеич.

«Тильки грошей нема…»

Щербина кисло скосил рот.

«Будут! – цыкнул он протестующему нутру. – Всё уже… Мене, текел, фарес!»

Шаркая поношенными тапками, «разбуженный» агент обошел однокомнатные хоромы, вытягивая губы в смешной манере Муссолини. Ох, и жадна хозяйка… Восемьдесят в месяц! Плюс рубль за свет.

Зато «хата» в центре. И не коммуналка какая с общежитскими «удобствами» – даже печка есть, изразцами выложенная, и санузел свой, и телефон…

Будто почуяв, что новый хозяин думает о нем, старенький аппарат призывно зазвенел – негромко, робко даже, но Богдана Алексеевича тряхнуло крупной дрожью.

«Нервы ни к черту!» – скакнул в голове импульс раздражения.

– Алло? – выдавил Щербина.

– Алло! – отозвалась трубка приятным женским голосом, и затараторила: – Здравствуйте! Простите… А это не вы отдыхали прошлым летом в санатории «Вымпел»? Представляете, так торопилась, что уже сама не разберу, какие цифры номера записала!

Выслушав пароль, Богдан Алексеевич чуток расслабился и подобрел.

– Извините, не я, – отозвался он, благодушествуя. – Даже жалею, что не отдохнул!

С того конца провода донеслись частые гудки, и Щербина, довольно улыбаясь, сунул увесистую бакелитовую трубку на клацнувшие рычажки.

– «Вымпел» – это хорошо! – запел он, оживляясь. – Вареники-лавреники… Гулять, Лексеич, гулять!

Тот же день, позже

Колпино, Заводской проспект

Условное место «Вымпел» отыскалось у заброшки, что пустовала в районе с говорящим названием «Шанхай». Ничего особенного или броского, всего лишь бетонное основание ржавого, согнувшегося флагштока. Когда-то постамент выложили битым кафелем, да, видать, цемента пожалели.

Агент присел на уцелевшую лавочку, изрезанную амурными откровениями, и закурил. Табак он не любил, но человек, смолящий папиросу, меньше привлекает внимание. Да и тихо тут, спокойно… Чего б не подымить?

С неблизкой улочки донеслось фырчанье отходившего автобуса, и стихло. Подальности звенели мальчишечьи голоса – там шла «войнушка».

Затянувшись напоследок, Щербина глянул окрест прищуренными глазами. Словно прячась за сизым клубом дыма, он приподнял носком кеда серую, отслоившуюся корку, залепленную кафельными осколками, и живо вынул сверток, упакованный в хрустящий пакет.

«Ага…»

Нетерпеливо разорвав целлофан и старую газету, Борис Алексеевич довольно крякнул – две пачки! Зеленые трешки, синие пятерки… Восемьсот рублей!

Развернешься не особо, но на первое время, как говорят математики, необходимо и достаточно.

«Какие рестораны, о чем вы? – хмыкнул Щербина, отгоняя заюлившие мысли. – Исключительно деловые расходы…»

…Ровно через час он вывел из магазина «Спорттовары» сверкающий лаком и никелем велосипед «Турист» за сто четыре рубля. В стареньком спортивном костюме, в кедах «два мяча» и в выцветшей куртке, агент выглядел слегка неряшливо, по-босяцки, но велик сразу придал ему вид давнишнего любителя походов и песен у костра.

«А я еду, а я еду за туманом…» – напел про себя Богдан Алексеевич, и сцепил штанины прищепками.

Оседлав «железного коня», он неспешно закрутил педали.

Тот же день, позже

Ленинград, Павловский парк

По правде говоря, Щербина уже и забывать стал о вербовке, тем более что «спящий» ничем не рискует – он не шпионит, не связывается с иностранной разведкой, да и заграница ему не «помогает», что легко отследить. Он просто ждет.

А как вышел на пенсию Богдан Алексеевич, так и верить перестал, что ему из Лэнгли вообще когда-нибудь скомандуют подъем. И вдруг…

«Wake up, sleeping agent!»

Жизнь сразу насытилась явью, заиграла яркими, невиданными красками! Давно поблекшая, стершаяся цель снова развиднелась, соблазняя и маня.

«Марш вперед, труба зовет!» – дернул Щербина уголком рта, и наддал. Спицы засверкали на солнце, сливаясь в рябящие круги.

За полями и перелесками, поперек извива грунтовки, тянулась густая лесополоса, засаженная ольхой. Деревья принялись, разрослись, сливаясь тенями и сплетаясь ветвями.

«Подходяще, Лексеич!» – осмотрелся агент.

Незаметно не подкрадешься, всё видать. Если что, вон еще путь отхода – по краю поля, где дубки, и в чащу. Ищи его, свищи его…

Богдан Алексеевич горделиво усмехнулся. Опыт – это ладно, но тут ведь приятно иное – тело не сдает!

С годами начинаешь форсить тем, на что раньше и внимания-то не обращал. Пробежался до остановки, углядев подъезжающий автобус, и не запыхался? Ах, молодец какой! Уронил пятнадцать копеек, и легко подобрал монетку, без стариковского кряхтенья? Да ты и вовсе герой!

А нынче, вон, отмахал километров пять или шесть, и ничего – колесит, как в комсомольской юности. Сердце отстукивает ровно, звона в ушах не слыхать… Чем не супермен? Так, глядишь, и надежды новые зареют…

Улыбаясь, Щербина наддал, резвее вертя педали, и вкатился на окраину Павловского парка. По памяти сверяясь со схемой, он сворачивал с запущенных травянистых дорожек на прибранные аллеи, скрипя мелким гравием или шелестя по твердому.

Неподалеку от Долины прудов агент покинул седло. Зашагал неспешно, ведя велик за руль. Гуляющие граждане встречались все чаще, а оговоренное место все ближе… Во-он в той роще.

Стоило аллее опустеть, как Богдан Алексеевич скрылся в кустах, завилял между деревьев, угадывая старинную тропку. Она давным-давно заросла, уже и деревца потянулись к свету, а ветхая, стародавняя беседка совсем развалилась – дощатый пол сгнил, граненые столбы затрухлявели, и устали держать крышу. Изломившись, узорчатый шатер рухнул, распуская лепестки кровельного железа, и нынче они тихо ржавели.

Незаметно оглядевшись, Щербина проворно спрятал карту маршрута в кожаную сумочку с ключами, притороченную к раме, и осторожно уложил велосипед. Переднее колесо сунул под обломыш шатровой кровли, а заднее прикрыл остатками декоративной решетки из скрещенных реек.

– Вареники-лавреники… – бодро оглядев схрон, агент поспешил к вокзалу.

Шагая Славянской аллеей, он покривился – вот, обездолил себя на сто четыре рэ! А теперь еще один велик покупать! Надо будет в городе что-нибудь подходящее высмотреть, да побрутальнее, вроде старого доброго «Урала»…

Впереди замаячил милиционер в форме, но Щербина лишь беззвучно хлопнул ртом – страху нет.

Воскресенье, 28 мая. Утро

Ленинград, Измайловский проспект

Я с легчайшей улыбкой глядел за окно, внимая тишине квартиры. Выпадают иногда минуты покоя…

Взгляд вильнул выше крыш, окунаясь в сиятельную лазурь, и морщины капризного неудовольствия тронули лицо. Не люблю летнее небо, в жару оно будто выцветает, как линялая ткань. Да и не то время года…

Ленинграду больше всего «идет» осень, когда парки красятся во все оттенки рыжины, а ветер ворошит опавшие листья. Вот когда небеса наливаются пронзительной, яркой и глубокой синевой….

Я усмехнулся. Ты уж самому-то себе зубки не заговаривай. Марш за письмо! Время – идеальное. Родители укатили к друзьям на дачу, а запах шашлычков и звон гитары – это до позднего вечера…

Меня вдруг передернуло, словно промозглым сквозняком обдало, тошным могильным холодом – даже сырой землей запахло.

Я вспомнил Валдиса.

Мы и не дружили почти. Кончились уроки – разошлись. Да что там… Бывало, терпеть его не мог! За хамоватые шуточки, подначки, небрежную силищу…

Только вот он я – живой. А Валдис… Скоропостижно.

Мудрить на тему воздействия смысла нет, да и градус эмоций не понизишь. Хорошо верующим… Вот у кого – никаких проблем!

Бог дал – бог взял, царствие ему небесное. Перекрестился, и пошел – дальше жить. А мне каково?

Ничего же не делал, вообще ничего! Встретились случайно, поболтали и разошлись, как в школе. А мировая линия Валдиса чуть-чуть вильнула, отходя от предначертанного… И оборвалась.

Мои губы дрогнули, складываясь в кривоватую усмешку. Траектория судьбы… А если подумать?

Глаза отлипли от заоконного пространства, скользнули по ковру, по книжным полкам…

«А ведь в базовом временном потоке он жив-здоров, – трезво скользнуло в сознании. – Там всё по-старому, ничего не поменялось – и Альдо Моро убит, и Чикатило обхаживает новую жертву, и афганская война вот-вот затлеет… Разве не так? И еще не ясно, какая действительность реальнее – та, откуда пришел я, или эта, из которой ушел Валдис…»

Вздохнув, я сел за стол, понукая себя. Раскрыл тетрадку… Блеклые фиолетовые клеточки запирали чистый лист, пустой и ждущий.

– Вперед, и с песней…

«Уважаемый Дмитрий Федорович! – вывел я первую строчку, и зачеркал скорописью: – Отвечая на ваш вопрос, отмечу прежде всего, что развитие наших отношений со странами СЭВ и с дружественными государствами „третьего мира“ будет невозможным в рамках оборонительной доктрины – и в границах Советского Союза.

Как покажет будущее, курс товарища Горшкова на выход ВМФ СССР в дальнюю океанскую зону для проецирования силы, разумен и весьма успешен. Иначе об активной внешней политике придется забыть.

Без флота мы не сможем ничего – ни защитить наших друзей и собственные интересы в Азии, Африке, Латинской Америке, ни предотвратить возможные региональные конфликты – уже самим своим присутствием (fleet in being).

Крейсера типа „Атлант“ и „Орлан“ составят мощное ядро ВМФ, но его слабая сторона – отсутствие полноценных авианосцев. Построенные и строящиеся ТАВКР „Минск“, „Киев“ и „Новороссийск“ хороши, как боевые корабли, однако размещенные на них штурмовики „Як-38“ не способны тягаться с американскими палубными истребителями и противостоять им. Принятие на вооружение СВВП „Як-141“ решило бы эту проблему положительно (сверхзвук и большая дальность).

Еще перспективней ТАВКР „Тбилиси“ и „Рига“, рассчитанные на 50 самолетов и вертолетов каждый, но полноценным авианосцем станет лишь АТАВКР „Ульяновск“. Вопрос: стоит ли тратить силы и средства на постройку „переходных“ к нему кораблей типа „Тбилиси“?

Безусловно, флоту, ходящему за море, потребуются и заморские базы. Тартусса, Камрань, Сантьяго-де-Куба станут первыми, но, надеюсь, не последними ПМТО. Поддержка Эфиопии и мирное разрешение конфликта с Эритреей может обеспечить нашу 8-ю оперативную эскадру базой на островах Дахлак, а помощь Йемену – базой на Сокотре…»

Строчил я долго, до самого обеда. Мягко подвел маршала к мысли о сокращениях в самой большой армии мира. Мол, куда столько-то? Вместо того чтобы танки тысячами клепать, лучше-де гиперзвуком заняться, беспилотниками всякими, сетецентрическими чудесами и стелс-технологиями.

Разумеется, курс на деконфликтацию с Западом вовсе не подразумевает кротость и братание с НАТО. «Кто ударит нас по щеке, тому мы голову оторвем!» – умные вещи говорил порой Никита Сергеевич…

…Вдумчиво пообедав – мама сварила из-зумительный «зеленый» борщ из щавеля и крапивы – я продолжил исписывать тетрадь.

Порадовал товарища Андропова вестью об отличном урожае-78 и обвальных недородах в следующие три года, заодно плюсуя цифирь по летней погоде в региональном разрезе. Сообщил о великом голоде в Эфиопии, советуя не душить тамошних фермеров и потихоньку запасать продовольствие. Дал раскладку по коррупции в МИДе, оставив напоследок вопрос о грядущей хаосизации в обоих Йеменах, Северном и Южном.

Древнейшая ведь земля, добиблейская и допотопная! Тысячелетия прошелестели над ней, как редкие тучи над пустыней, что уносятся за мутные горизонты, не проливаясь живительным дождем. Там царица Хатшепсут искала благовонный Пунт, а Соломон домогался царицы Саввской. Где-то рушились империи, из тьмы катакомб прорастала новая вера – и всё мимо, мимо…

Победно носился пророк, вздымая зеленое знамя – туземцы послушно славили Аллаха, а тайком молились богу Луны. Такими и выросли – бедными, но храбрыми, единственными стоящими воинами в арабских пределах…

Размяв пальцы, потерев натруженные подушечки большого и указательного, я взялся за ручку:

«В ноябре прошлого года был убит глава ЙАР (Северный Йемен) Ибрагим Мохаммед аль-Хамди. Организовали покушение вице-президент и начальник Генштаба Ахмад Хуссейн аль-Гашими, премьер Абдул-Азиз Абдул Гани, член правящего Совета военного командования Абдель Алим и подполковник Али Абдалла Салех, имевший в подчинении танковую бригаду и десантников.

Перечисленные работали вместе с саудовской разведкой, которая помогла убить Аль-Хамди и его брата Абдаллу, командира спецназа (непосредственные исполнители – просаудовское племя Аль-Ахмар).

Мотив элементарен: Эр-Рияд „не одобрил“ желание Аль-Хамди объединиться с просоветским Южным Йеменом, и подсадил на его место Аль-Гашими.

24 июня убьют самого Аль-Гашими – во время приема личного посланника президента НДРЙ (Южного Йемена) Салема Рубейя Али, взорвется бомба с часовым механизмом, которую начальники посла спрячут в его атташе-кейсе.

Но долго торжествовать Салему (кстати, усиленно заигрывающему с Пекином), не придется – три дня спустя его свергнет и расстреляет команда Абдель Фаттаха Исмаила. Особо замечу – Абдель Фаттах Исмаил прочно ориентирован на Москву.

А вот на место Аль-Гашими придет Али Абдалла Салех. Этот человек с незаконченным средним присвоит себе звание фельдмаршала, и на долгие годы погрузит оба Йемена в нищету и междоусобицы, разделяя и властвуя…»

Я призадумался, стоит ли советовать нашей разведке «раскрыть заговор против Аль-Гашими», и пожал плечами.

Sapienti sat.

Вторник, 30 мая. День

Ленинград, Павловский парк

Карл и Синти сходу растворились в человечьем приливе – электричка вынесла на перрон шумливую волну ленинградцев, жаждавших слиться с природой. Рассеянно вслушиваясь в гулкие жестяные голоса динамиков, оставляя за плечами восходящий вой пригородного поезда, Карл не спеша зашагал к парку.

Девушка то и дело забегала вперед и поджидала его, нетерпеливо постукивая носком кроссовки, но спутник лишь добродушно улыбался, хотя и не без ехидцы.

Подходы выверены до минуты, торопиться незачем. Толпа народу рассеялась по аллеям, взыскуя пасторали, а Карл наметил усмешку – в одиночестве они с Синти точно не останутся! Парни из 7-го управления пасли их трудолюбиво и незримо, как духи.

Он даже испытывал к ним уважение – не за изощренное мастерство «наружки», а за верность. Не всякий чекист устоит перед манящим хрустом доллара, но вот из «семерки» не предал никто.

Поправив рюкзачок, Карл вышел к прудам.

– Покормим уточек?

– Да ну их… – сморщила носик Фолк. – Жадные, жирные – и воняют!

Хохотнув, оперативник покрошил кусок черствой сдобы, и птицы сплылись, возбужденно крякая.

– Кушать подано, пташки! – заворковал он. – О, как хапают… Синти, ты все помнишь?

– Наизусть.

– Ну, тогда… Начали.

Карл потоптался, считая до десяти, кинул объедок булки водоплавающим, и зашагал к схрону. Фолк шла рядом, изображая не то подругу, не то взрослую дочь.

Впрочем, парни из «наружки» давно срисовали парочку. Их вокруг десятка полтора, если не больше. Разбившись на двойки, наблюдают сзади, крадутся параллельно, лидируют впереди – привычная, будничная работа. Скучноватый долг.

Заметить пригляд можно, но вот как разобрать, кого ты видишь – следящих за тобой или простых гуляющих?

Вон тот бодрый старичок с палочкой у пруда, под ручку с молодой женщиной – он кто? Ленинградец, выбравшийся на природу? Или оперативник КГБ? А вон девушка с букетом – она то подтрунивает над студентом-очкариком, что вышагивает рядом, то нюхает цветы, опуская лицо… Или докладывает руководителю в замаскированный микрофон?

Впрочем, «топтуны» спокойны – «шпиёны» взяты в «коробочку», в отрыв не уйдут!

«А мы попробуем!» – возбужденно улыбнулся Карл.

Аллея сквозила безлюдностью, и русским операм пришлось отпустить наблюдаемых на пару сотен метров вперед.

– Пора!

Синти демонстративно удалилась «в кустики», что разрослись слева, а ее попутчик, сложив руки за спиной, неторопливо прохаживался, дожидаясь, когда же девушка «попудрит носик».

«Кажется, занервничали!» – усмехнулся он.

Оперативница средних лет, изображавшая одиноко гуляющую женщину, пошла на сближение и продефилировала мимо.

Минуту спустя Фолк выбралась из зарослей, поправляя юбку, и Карл смешливо воскликнул:

– Моя очередь!

– Только по-быстрому! – капризно молвила Синти.

– Ой, а сама-то!

Шмыгнув в подлесок с правой стороны аллеи, цэрэушник почти сразу набрел на забытую тропу.

Поваленная беседка… Где-то тут должна быть поваленная беседка… Да вот же она!

«А теперь удивим их!» – осклабился Карл, вытаскивая велосипед из схрона. «Турист»? Подходяще…

Карта? На месте. И куда ему путь? Ага… Знакомая дорожка. Вот досюда они с Фредом и Синти доходили, а место встречи – дальше, в лесополосе.

– Great! – выдохнул оперативник.

Не медля, он закинул ногу, усаживаясь. Поелозил, оттолкнулся – и завертел педалями. Что-то не то…

Велосипед был тяжеленный – Советы в изделиях металла не жалели. Сидеть в широком, из натуральной кожи седле было комфортно, но все равно Карла поматывало из стороны в сторону, и руль нервно гулял в руках.

«Под гонщика форсил…», – буркнул он, и поменял наклон руля. Посадка сразу стала удобнее.

«Horosho poshlo! – весело ощерился Карл. – Poshlo-poehalo!»

Велосипед выкатился на пустынную аллею – спицы сверкали на солнце, сливаясь в серебристую пестрину, а тень листвы мельтешила по лицу, мгновенными высверками жаля зрачки.

«Догоняйте!» – азартно подумал американец, хохоча в душе.

По горбатому мостику, мимо каменного кентавра, на взгорок и под гору – тонкие шины весело шелестели по опавшей хвое.

Попетляв в зарослях кустарника, он выкатился к насаженному ольшанику, и скрылся в чересполосице стволов, будто занавес задернул за собой.

«Оторвался!»

А вон и купа дубков… Агент вышел из тени, но к себе не подзывал, осторожничал. Еле крутя педали, Карл пристально разглядывал сухопарого мужчину в возрасте, сравнивая с фото в досье.

«Он!»

Оделся «спящий» в дачной манере – поношенные штаны и куртка, но нелепая пародия на бейсболку с ярко-оранжевым пластмассовым козырьком, да кеды на ногах выдавали склонность к туризму – как его понимали в СССР.

– Здравствуйте! – включил цэрэушник опасливое обаяние. – У вас, случайно, ключика на «четырнадцать» не найдется?

– Нет, но есть разводной, – выдал отзыв Щербина, и ухмыльнулся: – А неплохо с великами придумали!

– Воистину, Богдан Алексеевич! – хохотнул американец, малость расслабляясь. – Я – Карл Фостер!

– Польщен, – усмехнулся агент, пожимая протянутую руку. – И рад знакомству.

– Взаимно! – Фостер уложил велосипед в тень, рядом с новеньким черным «Уралом», и снял рюкзак. Ширкнув «молнией», достал серую коробку из-под ботинок фабрики «Скороход». – Ваш оперативный псевдоним – «Сталкер». Здесь две тысячи рублей на непредвиденные расходы, таблицы связи с нами, шифроблокноты… Мы предусмотрели весь, так сказать, набор нелегала! Теперь немного о постановке меток. Вы успели… м-м… ну, не то, чтобы изучить город, а хотя бы ознакомиться с вашим районом?

– Побродил, – кивнул Щербина. – По Лермонтовскому проспекту… Или по Лиговскому? Вечно я их путаю! Но гуляю каждый день.

– О`кей! А приемник у вас есть?

– Радиола «Симфония».

– Отлично… И на память не жалуетесь?

– Она у меня тренированная, – усмехнулся агент.

– Тогда запомните несколько адресов. Техника вызова на безличную связь проста. На левом углу фасада дома номер одиннадцать по улице Пестеля рисуете черным фломастером цифру «2». Мы «снимем» знак, передадим по радио подтверждение, что сигнал принят, и укажем место закладки. Второй адрес – перекресток улиц Горького и Кронверкской. Оттуда хорошо видна телефонная будка. Там будете ставить «двойку», если готовы заложить материалы в тайник. И каждый раз после закладки ставите метку на стене проходного двора по улице Добролюбова, номер один дробь семьдесят девять.

– «Двойку»? – уточнил «Сталкер».

– Да. А если вы готовы принять сигнал о закладке тайника нами, ставьте цифру «2» на фасаде дома номер шестнадцать по Кронверкской.

– Понятно, – энергично кивнул агент. – Примерно представляю, где это все – пройдусь и уточню.

– O`кей! Теперь о сути вашего задания…

По привычке оглядывая живописные виды, Карл испытал затруднение. С ним разговаривал старый битый волк с паленой и наверняка дырявой шкурой. Щербина знает толк в шпионском ремесле, умеет рисковать и, не дрогнув, полезет хоть на борт сверхсекретной атомарины «Тайфун». А тут – «Источник»…

– Нужно найти одного… м-м… человека, – медленно проговорил он. – Мы получали сообщения от неизвестного, но сверхинформированного источника, очень точные, детальные, причем по вопросам высшей секретности. Получали отсюда. Мы долго изучали «Ленинградский феномен» и пришли к выводу, что это не группа, а один человек. Его так и назвали – «Источник»…

– Простите, Карл, но я не понимаю… – насупился Богдан Алексеевич. – Если это инициативник, расположенный к вам, то зачем тогда скрываться? Хотя… Возможно, ему трудно оставить высокий пост?

– Всё куда хуже, – криво усмехнулся американец. – Можно считать доказанным, что «Источник» – подросток. Скорее всего, ученик старших классов. Но при этом он обладает множеством умений на высоком уровне – от знания китайского языка или фарси до стрельбы из лука. Возможно, «Источник» – телепат или жертва опытов на мозге. И учтите – КГБ тоже ищет этого экстрасенса!

– Ага… – протянул Щербина, и в его речи впервые зазвучала мягкая украинская «Г». – Тогда прошу прибавки к зарплате. За риск!

– Разумеется, – серьезно кивнул Карл. Ему нравился этот спокойный, сдержанный славянин, готовый жизнь и свободу ставить на кон, как белый наемник в Африке, но за хорошую мзду – очень это по-американски. – На ваш счет ежемесячно будут переводиться десять тысяч долларов. Итак, вы готовы, «Сталкер»?

– Всегда готов! – расплылся в голливудской улыбке Щербина.

Там же, в то же время

Два неряшливо окрашенных «газика» скромно тулились к бровке на Садовой, напротив Привокзального сквера. Ухоженные дебри парка шумели совсем рядом.

«А чего я тогда сижу? – рассердился на себя капитан Тихонов, и вылез из кабины, как моллюск из раковины. – Да-а… Благорастворение воздухов!» – с удовольствием потянувшись, он посильнее брякнул дверцей, иначе не закроется.

Городские опера, привыкшие к «Волгам»-«дублеркам», лишь поначалу ругали старые, тесные «козлики». Затем смирялись, понимая, что в УКГБ Ленобласти своя специфика, и, наконец, привязывались к неприхотливым, надежным машинкам.

А у этих, – оперуполномоченный провел взглядом по «шестьдесят девятым», – начинка самая передовая. Куда там «волжанкам»!

В тот, который «второй», умельцы засунули генератор облучения аудиотранспондеров (не сразу и выговоришь), а в «первом» уместили станцию снятия сигнала.

«Было бы еще, что облучать!» – насупился Тихонов, косясь на командированного, вылезавшего из «двойки». Но тот вырвался из объятий «ГАЗа-69» не перекура для, а с великим почином – скомкав ветошь, капитан Кольцов принялся усиленно протирать ветровое.

– Саш, – негромко и слегка натужно начал он, – ты тоже думаешь, что амеры к чему-то готовятся?

– Да черт их знает, – пожал Тихонов плечами. – Это уже привычка – во всем искать скрытый смысл! Их резидент гулял тут, и Фостер с девицей этой… как ее там…

– Синтиция Фолк, – подсказал Кольцов.

– Да, вот с нею. И всегда одно и тоже – посидят, чайку попьют, и обратно. Никаких встреч, никаких закладок или даже знаков! Просто дуют чай! С бутербродами… – Александр хмыкнул, рассеянно оглядывая заусенец на пальце. – Помню, на прошлой неделе не успел в столовку забежать, а эти… Синтиция с Карлом… жрут свои сандвичи!

Командированный прыснул в кулак с ветошью.

– О, стажер чешет… – обронил он, доводя до блеска боковое стекло.

– Товарищ капитан! – молоденький опер, одетый, как студент на «картошке», добежал и выплеснул: – Получилось!

В Тихонове будто натянутая струна задрожала.

– Ну?!

– Карл Фостер на консульскую дачу отъехал, а наши наведались к нему домой, – затараторил стажер, понижая голос. Выдержал паузу, хапая воздух: – И вставили аудиозакладку!

– Куда? – дуэтом спросили капитаны, местный и командированный.

Переглянулись, и Тихонов алчно уточнил:

– В пробку термоса?

– Не-е! – замотал головой молодой. – В лямку рюкзака! Спецы сказали: если совать в корковую пробку, будет плохая слышимость.

– В лямку, значит… – выгнул бровь Александр. – Умно!

– Еще как! – в глазах Кольцова блеснуло веселье. – Ну, все, будет нам работенка!

А тут и рация проснулась:

– Первый, я Пятый! Фостер и Фолк сошли с электрички. Идут к парку.

– Понял, Пятый! Конец связи. По машинам!

Тихонов поймал себя на том, что радостно скалится, походя на стажера, и придал губам солидную ужимку. Тут же поморщился, досадуя на свое ребячество, и быстро нацепил наушники.

– Следуй за ним, Паша, – бросил он водителю, – только «шифруйся». Потренируемся хоть…

– Сделаем!

– И с наружкой держи связь.

– Бу-сде, товарищ капитан!

Павел, бывало, водивший спортивный «Москвич» в сложнейших ралли, живо разжег в себе азарт погони. «Козлик» резво покатил по «служебке» и выехал на просеку.

Стройная фигура Фолк и плотная – Карла Фостера, горбатая из-за рюкзака, еле замечались в мельтешении стволов и листвяном буйстве.

У прудов – никого, и «газик» нагло воспользовался широкой аллеей. Тихонов облизал пересохшие губы, ощущая на языке кисловатый привкус металла.

«И началась самая увлекательная из охот…» – мелькнуло в голове.

– Не вижу объект! – нервно завертел головой водитель. – Пропал! Девка на месте, а мужика нету!

Бледнокожий радиотехник Гена с очками на веснушчатом носу, обычно вялый, подскочил на заднем сиденье.

– Вижу, вижу! – возбужденно зачастил очкарик. – Он на велике!

– Ах, ты… – Тихонов едва сдержал рвущиеся из горла, из души матерки – отборные, трехэтажные конструкции. А как еще выразить крайнюю досаду и раздражение? Обдурил-таки цэрэушник! Уходит, гад, в отрыв! Значит, всё точно – идет шпионская операция, а они…

– Пашка! – зло выдохнул Александр. – За ним!

– Понял! – счастливо заулыбался водила. Сейчас он покажет класс…

– Только, чтобы нас не заметил!

– Понял, понял! – нетерпеливо мотнул головой Павел, выворачивая баранку.

– Первый вызывает Второго! – затараторил оперуполномоченный, склоняя голову к микрофону, болтавшемуся у щеки. – Объект уходит в отрыв! Следуйте за нами!

– Второй – Первому! – толкнулось в наушники. – Видим! Полагаю, объект движется к востоку… Скорее даже забирая к северу – едет в сторону Колпино!

– Уверен? – машина подскочила на рытвине, лязгнув, и у опера что-то ёкнуло внутри.

– Да! – отрывисто выдал Кольцов. – Это, как бы средняя «траектория» прогулок объекта, и он держится этого направления!

«Газик» угрожающе накренился, едва не вставая на два колеса.

– Ладно, сквозанем проселками! – выдохнул Тихонов, упираясь коленками. – А ты вызывай подмогу! Вот, пусть от Колпино и двигают к нам!

– Понял! Конец связи!

– Геша! – крикнул опер, оборачиваясь назад и сдвигая наушники. – Готовься! Если догоним… Тьфу, ты! Когда догоним, чтоб все работало!

– Так точно! – рявкнул радиотехник.

В любое иное время уставная армейщина от прыщавого дрыща звучала бы смешно, но сейчас, когда напряжение скручивало нервы в тугой жгут, Александр всего лишь кивнул.

На ум пришло малолетство, и как они тогда играли в «казаков-разбойников», бегая по пустырю у бараков, прячась за ветхими сараями и в бурьянных дебрях.

«Заигрался ты, Сашок, – усмехнулся Тихонов, хватаясь за поручень, – не по-детски!»

«Козлик», полностью оправдывая прозвище, резво скакал на буграх, нещадно перетряхивая экипаж. Паша лишь скалился – вцепившись в руль, он чертом глядел на дорогу.

– Мы его не увидим так! – крикнул он, зыркая влево-вправо. – Ловите по вашему радио, или что у вас там!

– Ага! – каркнул Александр. – Первый – Второму! Врубай генератор, надо сигнал поймать!

– Второй – Первому! Врубили уже!

– Есть! – завопил торжествующе Геша, стукаясь о брезентовый верх. – А, нет…

– Что там?

– Мазнуло сигналом!

Оба «козлика» мчались по грунтовке, пытаясь сканировать ускользающий объект на ходу, облучая далекий транспондер и улавливая слабое эхо закладки.

– Далеко очень! Не достаем! О, есть «мазок»! Верным путем едем, товарищи!

– Следи, давай, юный ленинец!

– Так точно!

«Шестьдесят девятые» проскочили в сторону Колпино, и начали «челночить». Сигнал ловился изредка, но вот удержать его не удавалось – рыбка срывалась с крючка.

– Есть! – неожиданно спокойно вытолкнул радиотехник. – Четкий, стабильный сигнал! Разговор!

– Запись! – рявкнул Тихонов. Пальцы, прижимавшие к голове наушники, подрагивали.

– Идет запись! Нечеткая!

– Паша, ближе надо! – взмолился опер.

– Нельзя! – виновато откликнулся Павел, с огорчением шлепая по баранке. – Сплошь кусты – засветимся!

– А, ч-черт… Пишем, пишем!

Замерла машина, урча на холостых, и Тихонов сам застыл, внимая каждому слову, уловленному в неблизкой лесополосе.

– Я – Карл Фостер, – в голосе американца почти не чувствовался акцент.

– Польщен, – послышался басок. – И рад знакомству.

– Взаимно! Ваш оперативный псевдоним – «Сталкер». Здесь две тысячи рублей на непредвиденные расходы, таблицы связи с нами, шифроблокноты… – сигнал пропал, заместившись невнятным бульканьем, и выплыл снова: – …левом углу фасада дома номер одиннадцать по улице Пестеля… цифру «2». Мы «снимем» знак… – сигнал опять поплыл, почти исчезая. – …перекресток улиц Горького и Кронверкской… Там будете ставить… готовы заложить… по улице Добролюбова, номер один дробь семьдесят девять… Нужно найти одного… м-м… человека… получали сообщения от неизвестного источника… «Ленинградский феномен»… так и назвали – «Источник».

– Если… инициативник… зачем тогда скрываться? – пробился голос агента. – Хотя… Возможно, ему трудно оставить высокий пост?

– Всё куда хуже, – в тоне Фостера ощущалась мрачная ехидца. – Но… обладает множеством умений на высоком уровне… телепат или жертва опытов на мозге… ищет этого экстрасенса!

– Ага… Тогда прошу прибавки к зарплате… За риск!

– Разумеется. На ваш счет ежемесячно будут переводиться десять тысяч долларов. Итак, вы готовы, «Сталкер»?

– Всегда готов!

Тихонов напряженно, едва дыша, вслушивался в тишину, но различил лишь шорохи, да звяканье.

– Второй – Первому! Они разъезжаются!

– Первый – Второму! – сипло выдал оперуполномоченный, и прочистил горло. – Где подмога?!

– Третий – Первому, – зазвучал в эфире невозмутимый баритон. – Не шуми. Мы буквально в ста метрах от точки встречи. На двух «дублерках». Наблюдаем… Есть! – бесстрастность мигом смыло.

– Что там?! – подпрыгнул Тихонов.

– Велосипедист! Едет со стороны полей! – голос затараторил: – Всё, Первый, мы его ведем, конец связи!

Александр обессиленно привалился боком к дверце.

– Записали? – спросил он бесцветным голосом.

– Что смогли, товарищ капитан! – браво отрапортовал Геша. – И пионерчика записали, и этого… вожатого!

Тихонов расхохотался, выдыхая напряг и страх поражения. Павел поддержал его по-бабски визгливым, захлебывающимся смехом, и вот уже утроенный гогот заметался в тесной кабинке «козлика».