Совершенно несекретно

Глава 30

Что? Чта? Чты??? — мелькало у меня в голове.

— Я от республики депутат, а не от округа! — возражаю на автомате.

— Ну, тогда ладно, — смеётся Ельцин и заседание катится дальше по намеченному пути.

Ишь ты, без меня женить меня вздумали! А я сам, признаться, тоже косячу — сижу, не слушаю. Думаю о своем. Но такое впечатление, что вся эта законотворческая возня интересна здесь абсолютно всем, кроме меня. Остальные с горящими глазами дискутируют, позволяя себе выкрики с места.

Нишанов это терпит. А по мне — зря. Я бы всех построил: хочешь выступить — поднимайся, представься, и только потом гавкай. Не на базаре же сидим.

Хотя вот Давид Кугультинов, депутат из Элисты, представился…

— Почему такая автономная республика, как Татария, в которой около четырёх миллионов населения и бюджет больше, чем у некоторых союзных… Почему Башкирия тоже не может быть союзной? Почему мы в конце списка даже здесь?

Аплодисменты. Сдержанные, но есть.

— Меня многие знают, — продолжает он. — Для меня литовцы — братья, ведь я много лет сидел в тюрьме с представителями этой республики. Знаю, какой прекрасный, душевный народ литовцы и латыши. Да все народы достойны уважения. Но когда речь заходит о выборах — автономные республики всегда в самом хвосте. Я предлагаю председателем комиссии выбрать Туфана Миннуллина — замечательного татарского писателя и честного человека…

Вот писателя можно избрать. Депутата этого не жалко. Да и ему, похоже, не жалко своё время терять на этой должности. Я, кстати, не читал его произведений. Мне интересно другое — где этот калмык сидел в тюрьме и за что? За подрыв экономической мощи тоталитарного режима? Склад, что ли, ограбил?

— У вас в Норильске сидел, — словно угадав мои мысли, шепнул сосед справа — Ельцин. — За контрреволюцию… Сейчас такой статьи уже нет. А я застал… Статья 58−10.

— Ну, Даву зря, конечно, посадили — всего-то заступился в стихах за калмыков, когда тех выселяли, — пояснил так же шепотом другой мой сосед — тот, что слева.

Этот седой старикан революцию точно застал, а стало быть, и контрреволюцию.

Наконец, собрание закончилось. В перерыве перед совместным заседанием обеих палат Ельцин мимоходом сообщил мне, что его будут двигать в комитет по архитектуре.

— Я проголосую, чё, — обещаю я.

— Да не больно-то и хотелось… Морока одна, — отмахивается Борис Николаевич.

Тем не менее, его избрали главой комитета по строительству и архитектуре. Как и моего земляка Вепрева — поставили во главе аграрного. Кстати, в этот самый комитет по сельскому хозяйству записалось аж двести рыл. Половина, наверное, даже не знает, с какого конца держать лопату. Но жаждут влиять.

— … комитет по делам женщин, охраны семьи, материнства и детства. Предлагается товарищ Матвиенко Валентина Ивановна, ныне — заместитель председателя исполкома Ленинградского городского Совета народных депутатов, — вещает дальше ведущий.

Ух ты. Ещё одно знакомое лицо. Вот у кого, можно сказать, карьера только начинается.

Тем временем Примаков уверенно ведёт заседание к финишу. Я держусь в стороне — на трибуну не лезу, руки не поднимаю, с места не кричу. Главное — не попасть в какие-нибудь рабочие органы.

А вот Ельцина сейчас пытают по полной: сначала по строительству, теперь — по Спитакскому землетрясению. Почему, мол, разрушений было так много, кто виноват, как строили, кто подписывал.

— При проверке мы убедились: те дома, что разрушились, строились из рук вон плохо, — заговорил Борис Николаевич, взяв слово. — В бетоне, скажем, цемента оказалось всего пятьдесят процентов от нормы. Арматура в стенах… — он сделал паузу, подбирая точную формулировку, — её, товарищи, можно было вытаскивать из стен голыми руками. И вот теперь главный вопрос: куда делся цемент?

«Куда-куда… — хмыкаю я про себя. — И так понятно. Растащили армянские товарищи при строительстве жилых домов. И цемент, и арматуру.»

— Товарищи, меня очень многие просили разъяснить порядок дальнейшей работы, чтобы была полнейшая ясность, — сообщает Примаков в конце заседания. — Итак, комитеты образованы, большинство комиссий — тоже, за исключением двух в Совете Национальностей. Я предлагаю сейчас прервать сессию на неделю…

Зал оживился, предчувствуя окончание не только заседания, но и всего этого длинного, изматывающего Съезда. Люди зашевелились, закрутили головами, обмениваясь мнениями с соседями.

— Хотелось бы, — продолжил Примаков, — чтобы те депутаты, кто войдёт в комитеты — а вы получите свежие списки от председателей палат — приехали 19 июня. Надо будет поработать в комитетах над составом будущего правительства и выслушать министров. Думаю, это будет очень полезно.

Ё-моё! Да что ж такое! Не планировал я 19-го быть в Москве… А главное — что, разве можно было вообще не вступать ни в какие комитеты и комиссии⁈ Я этого не знал!

Расстроенный еду в гостиницу, чтобы столкнуться с ещё одной несправедливостью: меня выселили! И в самом деле — я никого не предупредил, что задержусь ещё на пару дней. Откуда администрации гостиницы знать, что я остался для работы в Верховном Совете? Хорошо, что места свободные были. Не для всех, конечно. Но я светанул ксивой, и мне сообщили, что через десять минут номер будет готов. Простенький, не люкс, как у меня был раньше. Но всё же крыша над головой — и на том спасибо.

Утром — опять на тренировку. Заодно надо проконтролировать, чтобы Катька не осталась в Москве. Кстати, её сегодня в зале нет. А вот остальные — весь разношёрстный состав, включая двух «смотрящих» за общагой — все на месте. И хоть вижу их, наверное, в последний раз, но учу парней на совесть.

По окончании тренировки уже на выходе из подвала слышу разговор вчерашнего патлатого агрессора и Катерины в соседней с раздевалкой небольшой комнатке. И диалог у них довольно любопытный.

— Миш, ну я же всё решила — поеду домой, — голос Катьки — звонкий и решительный. — Нам с сестрой предложили подработку в нашем цуме! Это что-то нереальное! А тут в лучшем случае я квасом торговать буду на ВДНХ во время практики…

— Катюш, ну зачем сразу уезжать? — канючит Михаил. — Тут столько всего впереди… Мы могли бы гулять по городу до рассвета, пить газировку… да хрен с ним — даже твой квас на ВДНХ! Кататься на троллейбусах без конца. Нам же нравилось…

— Да тебе всё равно с кем гулять! — вдруг зло выплевывает Катя. — Добился своего — чего тебе ещё надо?

— Это ты из-за этого боксёра? Вот так вот, да? — голос Михаила становится резче. — Я всего раз с Машкой прогулялся…

— И с Веркой…

— Ну и с Веркой на дискач сходили — и что?

— А вот когда у меня появился новый ухажёр — ты сразу обо мне вспомнил!

Ухажер — это, я так понял, боксер Штыба. Надо как-то незаметно уйти, а то неудобно: скажут — подслушиваю. Пусть сами разбираются…

Но внезапно ситуация за дверью изменилась.

— Шалава подзаборная! — заорал Мишка, срываясь на визг.

— Козёл брехливый! — не уступает ему Катька.

— Э… вы чего, молодёжь? — раздался ещё один голос. Глухой, низкий. И, похоже, принадлежал он тому самому местному блатному — бывшему боксёру.

— Это тебе за козла! — истерит Михаил.

Слышу глухой удар — что-то грохнулось об пол. Он что — ударил её⁈ Первоначальное желание уйти и не мешать молодым испарилось мгновенно. Пинком выбиваю дверь — и вижу: Димон (или всё-таки Славик?) с развороту пинает патлатого Катькиного воздыхателя. Тот лежит на полу, закрываясь от ударов руками.

Но не он меня волнует. В углу помещения на полу лежит в отключке Катя! Лицо бледное, а с подбородка стекает тонкая струйка крови.

— Это не я, это он! — запыхаясь, бросает Димон-Славик, который, конечно, моего эффектного появления не пропустил и теперь пытается оправдаться по поводу лежащей без движения Катерины.

— Дышит! Вы что здесь устроили? — недоумеваю я.

Проверив пульс, пытаюсь помочь Катьке способом, которым уже однажды помог Виктору Семеновичу. То есть не трясу голову, а аккуратно повернув её на бок, пытаюсь минимизировать последствия удара. Главное — не усугубить.

Зашибись… Бить Михаила смысла нет — пинок по морде от третьего в этой комнате и, как оказалось, не лишнего, вырубил парня. Приехавшая скорая увезла обоих. Вроде как — с переломами челюстей.

Вот это я помог девушке… Как бы теперь лекарство не оказалось хуже самой болезни.

Милицию тоже вызвали. Но у ментов — облом: оба предполагаемых виновника уже вне досягаемости. Один в больнице в бессознательном состоянии, второй, — который оказался всё-таки Димоном, а не Славиком — сбежал. С моего согласия, конечно. Я ведь разговор слышал и, хотя самого удара не видел, уверен: не он бил Катю.

— Мишка на меня тут работал. Я думал — авторитетом помогу ему в разговоре с девчонкой… а тут, вишь, как вышло, — пояснил напоследок Димон.

Парень не бандит пока — это видно. Но спекулянт — точно. С собой сумка с сигаретами, жвачкой и прочей мелочёвкой. Товар для местного ПТУшного оборота, похоже. Впрочем… может, статью за спекуляцию уже и отменили.

Труднее было отделаться от милиции. В глазах приехавшего наряда явственно читалось: «А не повесить ли нам обе покалеченные челюсти на боксёра?» Удобненько. Логично. И главное — быстро. Вот только обломились они. Я невозмутимо сунул им под нос удостоверение члена Верховного Совета, и менты трогать меня не посмели.

— Ну, хоть показания дай, — взывали стражи порядка к моей совести.

— Даю. Не видел, кто бил: ни девушку, ни парня.

Ссору слышал. Через дверь. Вот очухаются — их и допрашивайте.

Проходили уже! Сейчас опять полдня потеряю, а у меня планы… Надо переговорить с Малышкиной Олей, той самой выпускницей МГУ из общаги. Госы она закрыла в четверг, а на днях уже моталась насчёт работы в банк. Я звонил в пятницу нашему председателю Егорову, и вроде как новая сотрудница ему глянулась. Но пока девушку на кассу поставят. Егоров сказал — пусть с низов начинает.

Да я не против. Единственное, что потребовал: зарплату — не триста стандартных, а хотя бы триста пятьдесят. И жильё. Это принципиально.

Триста пятьдесят — сейчас, между прочим, совсем немного. Но жильё за счёт фирмы и перспективы — это уже разговор.

В общаге Олю удалось застать совершенно случайно — она собиралась на свидание с кем-то, и поймал я её прямо у входа во всей боевой красе: макияж, духи шлейфом, модный прикид.

— Красотка! — хвалю. — И сама по себе, и в банке всем понравилась.

— А этот англичанин женат? — внезапно спрашивает Оля, приняв комплимент как должное.

— Ты и Гордона видела? — приподнимаю бровь. — Не знаю, может, и женат. Но вообще-то на работе флирт не поощряется…

— Да? А он мне уже комплименты делал. Даже в ресторан звал — как только пройдёт испытательный месяц, — потупила глазки Малышкина.

— Если что, — можешь сразу отбрить и на меня сослаться, — говорю серьёзно. — Ему лет сорок. Думаю, и жена есть, и дети где-нибудь в Суррее.

— А тебя там уважают, хотя ты вроде и не акционер… — задумчиво смотрит на меня Оля.

— Через кооперативы мне немного принадлежит акций. Но это неофициально. Плюс связи с семьёй Бэнкса, — коротко поясняю я.

В гостинице собираю вещи — пора выезжать. Открываю сумки и замечаю, что что-то не так. Вчера, когда меня выселяли из номера, мои вещи распихали по пакетам, не трогая сумок. Но в одной из них точно рылись! Вижу — по-другому вещи лежат. Вот дерьмо… У меня там была тетрадка… Не та особая, где всё, что вспомнил, записано (та в гараже припрятана), а другая. Во время московского визита кое-что ещё всплыло в памяти… так, припомнил разные мелочи. Вот их и записал туда.

Тетрадка не пропала, так и лежит на дне сумки, но раз в ней рылись, то, получается, могли и прочитать? Палевно! Это кто тут такой любопытный? Да и не узнать сейчас — вещи мне внизу со стойки выдали, а до этого хранили их в небольшой комнатке отдыха. А там мог быть кто угодно — и персонал, и клиенты.

Так, надо посмотреть, что у меня тут в тетради записано…

Морщась от недовольства своей тупостью, — надо же было забыть предупредить администрацию гостиницы о том, что задержусь на два дня — листаю тетрадь.

Результаты спортивных матчей — припомнил три матча нашей сборной. Австрийцы — ничья. Немцам в гостях проиграем. Счёт не помню. А вот турок дома дернем два ноль. Оба гола Протасов забьёт… В принципе ничего страшного. Это я могу объяснить. Тем более в «Спортпрогноз» поигрываю — об этом многие в курсе.

Так-с, что ещё? «Сахаров болеет — умрёт?» Тоже нестрашно. То, что дядя серьезно болен — это всем заметно. Знак вопроса я поставил потому, что не помнил точную дату смерти.

А вот следующая запись мне может реально выйти боком!