Глава 3

Отобедав и отдохнув у друга, вечером Павел вернулся к себе домой. Когда он подходил к двери, ему показалось, что в прихожей кто-то прошлёпал в тапочках в комнату, но он решил, что это — у соседей, а он неправильно сориентировался, откуда исходит звук.

Как только журналист сунул ключ в замочную скважину, у него в квартире зазвенел звонок. Он взглянул на кнопку справа от своей головы — она находилась в обычном положении.

«Наверное, от сотрясения двери получилось замыкание, — решил он и попробовал выключить кнопку, но она продолжала трещать. — Кажется, придётся вызывать электрика». — Он вошёл в прихожую. Но как только дверь за ним захлопнулась, звонок смолк. — «Точно, заклинило в цепи», — утвердился он в своём мнении и сразу же забыл про эту мелочь, так как в его голове забродила интересная тема для статьи.

Сбросив плащ и шляпу, он наклонился и пошарил рукой под трюмо, куда обычно, уходя, клал домашние тапочки. Их на месте не оказалось.

«Что такое? Куда же я их засунул?»

В носках он прошёл в комнату и, обшарив все углы и закоулки, обнаружил пропажу за дверью.

— Как они здесь оказались? — удивился Павел. — Сроду их сюда не ставил.

Но останавливаться на этой пустяковой мысли было некогда, он опасался упустить более серьёзную — для статьи, поэтому, сунув ноги в тапочки, подсел к компьютеру и около часа стучал по клавишам, пока мысли в голове окончательно не иссякли.

Поставив точку в конце предложения, он с минуту посидел, проверяя, не залетит ли в голову ещё какая-нибудь шальная фраза, но вокруг образовался вакуум. Поняв, что на данный вечер он себя исчерпал, Павел пошарил под столом носком в поиске тапочек.

Обычно он, когда садился за стол, снимал их и ставил ступни на перекладину стола, так ноги лучше отдыхали. Тапочек на обычном месте не оказалось снова. Он заглянул под стол, но паркетный пол отражал только его конечности в носках и крышку стола.

«Странно, куда же они задевались? — удивился он и направился в прихожую. Тапочки спокойно стояли под трюмо. — Что это со мной сегодня? Забыл надеть и ищу их под столом, а они здесь. Какие-то провалы памяти. Или это чёрный ящик так на меня подействовал? Опыты на первый взгляд кажутся безобидными, а последствия уже — налицо: с организмом начинает твориться что-то неладное. А что делать? Ради друга и науки приходится рисковать собственным здоровьем, а может быть и жизнью. Но Валерий тоже в юности рисковал, когда я провалился в прорубь, — вспомнил журналист. — Он тоже не думал о себе, когда полз по льду спасать меня».

Павел вздохнул, вспомнив минувшие годы детства, и, вновь надев непослушные тапочки, поплёлся в комнату. Включив телевизор, он улёгся на диване, решив посвятить себя отдыху.

Как раз только что начался увлекательный фильм «Граф Монте-Кристо», и первые кадры настолько захватили его, что он мгновенно забыл и о тапочках, и о собственном здоровье.

Но фильм держал его в плену лишь несколько минут, потом произошло непредвиденное. Молодой человек, главный герой кинокартины, точнее будущий граф Монте-Кристо, вдруг материализовался, соскочил со светящегося экрана прямо к нему в комнату и так просто, словно спрыгнул с окна. Приветливо улыбнулся и попросил прикурить.

— Сигаретки не найдётся? В горле пересохло.

Павел только что выкурил одну, и перед ним на табуретке лежали пепельница и пачка «Явы». Оторопев от случившегося, он, усиленно и непонимающе хлопая ресницами, сел на диване и машинально подал молодому человеку сигарету.

Тот закурил, с наслаждением втягивая ноздрями аромат табака, прошёлся по комнате, оглядывая скромный интерьер, и сообщил:

— Передохну от интриг чуть-чуть… — Затянулся и выдохнул вместе с дымом: — А ты ничего живёшь, спокойно. И тепло у тебя. А я замёрз до чёртиков. — Пока он разгуливал по комнате, фильм шёл без него. — Сейчас моя очередь, — предупредил он. — Минут пять буду занят, потом освобожусь, а эти подлецы, — он кивнул на своих врагов, — будут строить мне козни в течение десяти минут. Так что это время я буду совершенно свободен. Приготовь, пожалуйста, горячий кофе и перекусить что-нибудь, а то дальше пойдёт жизнь с лишениями. Холод и голод. Надо подготовиться физически, — и он бросил на хозяина иронический взгляд.

В тот момент, когда граф должен был появиться в кадре, гость опустил окурок в пепельницу и, бросив: — «Ну, мне пора», — возник на экране, вновь сделавшись плоским в пространстве и далёким во времени.

Но, помня наказ, Павел вскочил с дивана и помчался на кухню готовить ужин. Его проворству в этот момент могла позавидовать любая хозяйка. Ничего не понимая в сути происходящего, он, однако, не хотел ударить в грязь лицом перед неожиданным гостем.

Пролетело несколько минут, а на журнальном столике перед диваном дымилась чашка кофе, источала аромат мелко нарезанная копчёная колбаса, аппетитно желтели ломтики голландского сыра, розовели кусочки ветчины, на сковороде весело скворчало тушёное мясо, вытряхнутое из консервной банки и подогретое, горкой возвышался болгарский салат, тоже выпотрошенный на тарелку из стеклянной банки.

Стол был вполне обильным по объёму блюд, чтобы насытить одного человека и, когда ровно через десять минут молодой герой вновь соскочил с кадра, он был приятно удивлён.

— О, есть чем себя утешить перед долгими годами лишений. Наемся — и на 20 лет скитаний хватит. — Он принялся за еду с большим аппетитом, и содержимое тарелок исчезало с поразительной быстротой. — У тебя ещё чего-нибудь не найдётся? — спросил он, когда в его горле исчез последний кусок.

— У меня есть вчерашняя курица и бублики, — неуверенно ответил хозяин, сомневаясь, можно ли такие вещи предлагать гостю.

— Неси, — приказал молодой человек, ничуть не смущённый несвежестью продуктов и, когда перед ним на стол легли остатки курицы и пять бубликов, он, как бы извиняясь за неумеренный аппетит, пояснил: — Сейчас меня засадят в тюрьму, а там, сам понимаешь, — жидкая похлёбка и гнилой хлеб.

Граф доел всё до последней крошки и пожал Павлу руку:

— Спасибо, поддержал в трудную минуту, — и вновь сделавшись из объёмного плоским, занял место в кадре фильма.

До конца фильма Павел сидел, как на иголках, и переживал за него уже, как за родного брата. Но когда фильм закончился, и на экране замаячила красивая дикторша, он покосился на неё подозрительно и, опасаясь, что она тоже сейчас выскочит из кадра и потребует ужин, сославшись, что её мама не кормит, а у него — пустой холодильник, он нажал кнопку выключателя — и телевизор погас.

В наступившей тишине он несколько по-другому взглянул на случившееся и, потрогав осторожно пальцами голову, стал рассуждать вслух:

— Всё-таки у меня что-то серьёзное с головой. Галлюцинации на почве одиночества или эксперимента? Я человек впечатлительный, люблю пофантазировать и при определённом состоянии увидел плоды своего воображения. Вопрос только в том, кто съел мои продукты из холодильника? — он устремил взгляд на пустые тарелки, продолжавшие стоять на журнальном столике, косточки от курицы аккуратно сложенные на пепельнице. — Или я сам всё съел и не заметил? Интересно, способны ли нематериальные вещи пожирать материальные? — Вопрос относился к образу графа Монте-Кристо. — Ведь по существу, он является плодом воображения, — рассуждал Павел вслух. — А разве плоды воображения способны уничтожать реальное? Собственно говоря, бомба — тоже плод чьего-то воображения, а как свободно уничтожает материальные вещи.

Он окончательно запутался и, найдя на тарелке крошку, отправил её в рот, затем пощупал свой желудок, надеясь обнаружить съеденное внутри, но желудок был пуст, и он почувствовал, что не прочь был бы и сам перекусить.

Нет, что-то непонятное творится со мной, — проговорил он и обомлел.

Чей-то нахальный, развязный голос, хрипловатый и ворчливый, произнёс довольно громко:

— Курить меньше надо. А то накурятся до одурения, а потом не поймут, что с ними.

Павел посмотрел по сторонам — в комнате он находился один.

«Неужели и слуховые галлюцинации начинаются?» — мелькнуло у него в голове, и он испытал страшную тоску, ощутив себя пациентом психиатрической больницы. Еще бы несколько минут тишины — и он бы более глубоко прочувствовал себя в этой роли, но тот же хрипловатый голос вдруг самозабвенно и нагло, как в собственной квартире, запел арию князя Игоря:

— О, дайте, дайте мне свободу, я свой позор сумею искупить…

Такая наглость отрезвила журналиста, и он решил, что какой-то горький пьяница в его отсутствие пробрался в квартиру, залез под диван и оттуда пробует оригинальничать. Он заглянул под спальное ложе, потом под стол, но там было пусто.

Голос между тем весело, от души расхохотался:

— Ты меня, что ли, ищешь? Вот дуралей! Я же у тебя перед глазами. Ты бы еще под ванной поискал или в мусоропроводе. Абсолютно никакой слуховой ориентации.

Глаза Павла лихорадочно забегали по комнате, но безрезультатно. Голос слышался со стороны окна, но там не было никого.

— Что, как бешеный, глазищами вертишь? Совсем обалдел. Вот он, я, на окне стою. Не узнал, что ли?

И тут Павел увидел на подоконнике толстый щетинистый кактус. Он смотрел на Павла маленькими круглыми глазками и ехидничал.

— Ох уж эта молодежь, никотина наглотается до позеленения, телевизор насмотрится до умопомрачения, а потом своих не узнаёт.

— Каких это «своих»? — журналист оторопел.

— Ясное дело, каких. Самых обычных, — уверенно заявил кактус. — Я, что ли, не твой? Может, скажешь — графа Монте-Кристо?

— А он здесь точно был?

— Был. Конечно, был. Собственными глазами видел, — заверил кактус.

Павел с сомнением покосился на его крошечные глазки, опушённые колючками, как ресницами, с трудом соображая, откуда же это у кактуса взялись «собственные глаза». Раньше он их никогда не видел.

— А что это ты запел про свободу? — полюбопытствовал Павел, не зная, о чем можно разговаривать с растением в цветочном горшке.

— Так граф же двадцать лет ни за что в тюрьме отсидел, — пояснил кактус. — Я ему сочувствую всей душой, поэтому и запел: «О, дайте, дайте мне свободу…». Ты только телевизор разверни ко мне экраном. Мне же неудобно сбоку смотреть. Так и окосеть можно.

Журналист, чувствуя, что начинает окончательно терять голову, развернул телевизор и собрался выйти на улицу, проветриться от впечатлений, но кактус остановил его:

— Ты ж включи бандуру, мне одному скучно тут торчать.

Павел нажал кнопку, и «бандура» заработала.

Кактус одобрительно крякнул:

— Ну вот, теперь полный порядок, — и бросил вдогонку уходящему журналисту: — Долго не шляйся! Чтоб к десяти был дома.

— Смотри-ка, родственничек какой нашелся, — в сердцах буркнул Павел и помчался по ступеням вниз.

Выскочив на улицу, он на какое-то мгновенье остановился, размышляя, куда направиться, и решил, что лучше всего — к другу.

Когда в природе происходит что-нибудь из ряда вон выходящее, консерваторы, глядя на чудо в упор, безапелляционно заявляют: «Этого не может быть никогда», даже когда это чудо щелкает их по лбу.

У людей, доверяющих своим чувствам, но слабо подготовленных к чудесам, наступает завихрение в мозгах, и лишь у некоторых хватает трезвости, наблюдая, запоминать всё до мелочей, анализировать и, не понимая, в чем дело, все-таки признавать: «Да, это было, но явление пока непонятное и необъяснимое».

И, собирая факты по крохам, вопреки насмешкам консерваторов, они в итоге докапываются до истины.

* * *

Валерий сидел в кабинете, разбирая чертежи, делая в тетради выписки и заметки. Когда журналист предстал перед ним в домашнем халате и тапочках, он не удивился и не обратил внимания на его необычное одеяние, поглощенный собственной работой, и в первую очередь поторопился поделиться с ним собственными новостями.

— Сногсшибательная машина! Чертежи сложные, но делать просто, и, самое главное, все понятно. Боялся — не разберусь, все-таки — из другой цивилизации. Но молодцы, разложили данные по конструкции по полочкам яснее ясного. Что за техническое новшество, пока говорить не буду. Когда сделаю, увидишь сам. С завтрашнего же дня приступаю к монтажу.

— Да, тебе хорошо. У тебя всё ясно, — тяжело вздохнул Павел. — А у меня сплошные проблемы.

— Что случилось? — только сейчас ученый обратил внимание на то, что журналист явился к нему в халате.

— Не хотел тебе говорить, но придется. Я, кажется, нуждаюсь в помощи психиатра.

— Да? — Валерий широко раскрыл глаза, и в них отразилась тревога за товарища.

— Ты знаешь, в последнее время мне стала мерещиться разная галиматья. Полчаса назад со мной в моей квартире разговаривал кактус, а чуть раньше я накормил графа Монте-Кристо ужином. Он вылез из телевизора.

— О-О, это, конечно, серьезно, — обеспокоено согласился Валерий, и лицо его сделалось настороженным. — Расскажи поподробнее, как это произошло.

И Павел поведал ему с мельчайшими подробностями обо всем, что случилось.

— …А когда я уходил, он мне наказал вернуться до десяти часов, — вспомнил он в конце повествования.

— Так-так, — задумчиво проговорил ученый, встал из-за стола, походил по комнате, что-то соображая, и, осененный идеей, предложил: — А ты знаешь, это легко проверить. Пошли к тебе и убедимся — говорит твой кактус или не говорит.

Когда друзья вошли в прихожую, из гостиной доносились свист, отдельные непонятные крики, гул многоголосой возмущенной толпы, но весь этот шум явно производился телевизором, и Валерий даже определил, что показывают футбол. Он внимательно прислушался и тихо прошептал:

— Так это же телевизор.

Но тут из комнаты донесся хриплый и совершенно не телевизионный голос:

— Гол! Давай гол. Дубина зеленая, куда бьешь? Мазило двуногое.

Брови ученого изумленно приподнялись кверху, такого наглого голоса в квартире друга ему слышать не приходилось. Он осторожно краешком глаза заглянул за косяк двери, но тот, кто орал в комнате, тотчас же его заметил и довольно бесцеремонно гаркнул:

— Ну, чего косишь из-за угла? Воровать, что ли, надумал? Так я с тобой мигом разделаюсь, своих не узнаешь.

— Это я с Валерием пришел, — видя, что их разоблачили, признался Павел и шагнул в комнату.

Вслед за ним вошел и гость.

— А где ваше «здрасте»? — осуждающе спросил тот же голос и скорбно добавил: — Вот оно, современное воспитание.

От такой встречи гость слегка растерялся и попытался оправдаться:

— Простите, я как-то не привык с кактусами здороваться.

— Теперь привыкай, — бросил тот из горшка и, глядя в телевизор, неожиданно заорал: — Шляпа, лови! Чего зеваешь? Судью на мыло!

Павел сел на диван и развел руками:

— Вот видишь, как орет. Оглушит в два счета. Как ты думаешь, слуховая галлюцинация одновременно у двоих бывает?

— В необычных условиях — да. Но у всех разная. А мы с тобой наблюдаем одно и то же явление и слышим одни и те же слова. Давай подойдем к факту трезво. Если в мире бывают говорящие вороны, попугаи, почему бы не быть говорящему растению? В Австралии один гусь произносил целые фразы вроде: «Что-то Мартина долго нет» или «Кажется, дождь собирается, пора белье снимать». Безусловно, Природа умнеет век от века, и нам с тобой остается признать, что мы столкнулись с ее новым уникальным проявлением — говорящим растением, единственным в своем роде.

— Попробовали бы вы еще меня не признать, — хмыкнула колючка из горшка. — Я такой один на всем белом свете. Но журналистов и операторов с кинокамерой прошу ко мне не водить, я вам не кинозвезда. И вообще — обо мне никому не распространяйтесь, а то сопрут еще, а я привык к этому окну и другого не потерплю.

Валерий осмелился приблизиться к растению и взглянул на диковинку поближе.

С минуту кактус терпеливо смотрел в телевизор, делая вид, что не замечает, как его разглядывают, потом скосил темно-зеленый глаз кверху, на задумчивое лицо ученого и с гордостью спросил:

— Ну, как? Хорош?

— Да, конечно. Вроде бы всё самое обычное. Только вот глаза, нос, рот. Интересно — и мозги у тебя есть?

— Но-но насчет мозгов, — пригрозил сердито кактус. — А то вздумается сдури ножичком меня ковырнуть. Раз говорю — значит есть. Но об этом хватит. Мешаете вы мне футбол смотреть. Шли бы на кухню и болтали там, сколько угодно.

— Хорошо, больше мешать не будем. Пошли, Павел.

Друзья, невежливо выдворенные на кухню, устроились за маленьким столиком. Журналист в присутствии друга пришел в норму, поверив, что с психикой у него всё нормально, и происходящее следует воспринимать так, как воспринимает всё новое в этом огромном мире ребенок, то есть принимать как должное, без этой умопомрачительной недоверчивости и недопонимания, доводящего до психиатрической больницы.

А если бы ребенок удивлялся автомобилю, который способен ездить на колесах без лошади, точно так же, как Павел удивился говорящему кактусу, какие стрессы испытывало бы его сознание каждый раз при встрече с подобными необычными явлениями. Но психика ребенка устроена таким образом, что самое удивительное и поразительное (до определенного возраста, пока не станет взрослым) он воспринимает как само собой разумеющееся, как норму, и поэтому быстро постигает это «невероятное» и перерастает его в своем развитии, упрощая чудо до определенных нормальных явлений.

А мы, взрослые, получаем стресс именно потому, что не способны доразвиться до этого явления, перерасти его и сделать простым и наивным, как допустим, горящая электрическая лампочка, двигающиеся на экране телевизора люди, говорящая и поющая коробка радиоприемника. Для дикаря — это чудеса и потрясение.

Мы же переросли подобные чудеса сознанием и поэтому они превратились для нас в обычные будничные вещи. Ребенок, не понимая «чудес» техники, не отторгает их, воспринимая как должное, потому что у него имеется потенциал постижения. У кого этого потенциала нет (он уже иссяк или его вообще не существовало), тот превращается в консерватора, у того страх и стресс перед непонятным и непривычным довлеет над возможностью и желанием познать и объяснить загадочное и удивительное.

А так — ну ездит машина и ездит — и малыш воспринимает это, как обычное явление, а понимать начинает позднее, много лет спустя, когда, вырастая, достигает такого уровня развития сознания, который способен разделить машину на множество деталей, частей и понять их работу, каждой в отдельности и всех вместе в совокупности.

Именно так и решил смотреть Павел на говорящий кактус, и теперь ничто, как ему казалось, не могло смутить его спокойствия.

Он поставил чайник на огонь, достал вазу с вареньем и спросил у друга:

— Ну, что? Понравился тебе этот оригинал?

— Еще бы! Удивительное созданье. Странно, что столько лет молчал — и вдруг заговорил. Но, с другой стороны, если задуматься, то почему мы, люди, считаем себя единственными разумными существами? Ведь должны же быть и иные формы разума. Даже в животных заложены более низкие формы сознания, и они по-своему, не словами, а образами мыслят и принимают решения, как вести себя в той или иной ситуации. На одних рефлексах в нашей сложной жизни далеко не уедешь. Животное должно принимать решение, то есть образно мыслить.

Я сравнивал по уровню поведения домашнего кота и дворового, предоставленного самому себе и цель в жизни у которого — только набить себе брюхо. Домашний кот оказался более смышленым и, так сказать, образованным, потому что перенял от человека многие понятия. У него даже взгляд резко отличался от взгляда дворового кота: у одного был внимательный и анализирующий, наблюдающий и готовый принять решение, а у другого — дикий, тупой.

Кроме того, приборы показали, что биотоки мозга и зрительные образы у домашнего кота оказались выше. Этим я хочу сказать, что если на нашей земле имеются разные типы биологического аппарата мышления, то во вселенной их должно существовать еще больше. Не оправдываю тех ученых, которые возвысили человека в ранг единственного и неповторимого, и на этом факте мозги у них заклинило.

— Да, разные загадки существуют в природе, — согласился Павел. — Мне кажется, она специально подсовывает человеку тот или иной феномен, чтобы расшевелить его стереотипное мышление, а он всё ни с места. Действительно, и в самом деле — что я так испугался странностям в квартире? Это же Природа дает информацию к размышлению, а я, вместо того, чтобы философствовать, наблюдать, искать разгадку, стал искать неполадки в себе.

Закипел чайник, и Павел разлил в чашки душистый напиток.

— Вот он, наш консерватизм, — подхватил Валерий. — Привыкли считать, что должно быть так, как нам внушили, и любые отклонения от этого эталона воспринимаем как ненормальность. А между прочим, тот, у кого подобное консервативное мышление, никогда не сможет стать ни настоящим писателем, ни настоящим ученым. Любая мысль должна предполагать варианты. Вот у меня иногда появляется провокационная идея — а что было бы, если бы мы имели другую биологическую форму? Наше тело порой мне кажется очень несовершенным, оно ограничивает наши физические возможности и развитие интеллекта.

— Почему это интеллекта?

— Потому что подвержено болезням и усталости. Плохое здоровье препятствует развитию умственных способностей в том плане, что человек не использует все свои силы и энергию на развитие ума, часть приходится тратить на борьбу с болезнью. Кроме того, любая усталость тоже ограничивает наши порывы. Хочется работать и работать, внутри такая жажда созидания, а усталость хватает тебя за горло, валит с ног, приказывает: «Хватит», и остается неудовлетворенная и всепоглощающая жажда творчества. Вот тогда-то с сожалением и грустью думаешь о немощи тела, о несовершенстве своей материальной основы, не дающей возможности трудиться.

Усталость, слабость одолевают тело; бессилие, непереносимость перегрузок, болезни лишают нас возможности работать бесконечно, удовлетворяя неиссякаемую жажду созидания. И тогда хочется освободиться от своей несовершенной формы и приобрести такое состояние, которое не сковывало бы твою деятельность границами несовершенной материи. Да и вообще, если взглянуть на свое тело как на некую биологическую машину, то мы всё свое свободное время тратим на обслуживание этой машины.

На что уходит большая часть нашей жизни? Как ни странно — на ублажение собственного тела. Восемь часов работаем на производстве, чтобы заработать деньги, потом бегаем по магазинам и стоим в очередях, чтобы на эти деньги купить продукты. Затем три часа готовим пищу, чтобы за десять минут ее уничтожить. А сколько времени уходит на одежду, которая должна защищать и согревать наше тело. Опять же — бегать по магазинам, доставать, шить, содержать одежду в порядке, то есть стирать, гладить, штопать. Потом содержать непосредственно свое тело в чистоте: купаться, умываться, чистить зубы, делать прически, бриться, гулять и делать зарядку, лечиться, обязательно спать семь часов. Вот и получается — в сутки двадцать три часа уходит на содержание тела и один час — на ублажение и воспитание души. Слишком дорого обходится человеку его тело, а бедная душа, как беспризорный ребенок, довольствуется крохами. Вот поэтому и возникает провокационная мысль — а существует ли в природе что-нибудь более рациональное, более удобное и менее уязвимое?

Мы живем в четырехмерном мире, но имеются пятимерные, десятимерные и прочие миры. А если они существуют, то и там должны быть какие-либо формы жизни. Только мы соприкасаемся с их проекциями и поэтому не имеем возможности представить себе их полное изображение. Чтобы увидеть их целиком, то есть перейти из одного пространства в другое, необходимо приобрести добавочное пятое измерение.

— Каким образом?

— Нам трудно это представить, потому что о пятом измерении мы пока почти ничего не знаем. Поэтому лучше представлять на более простых и хорошо известных нам понятиях и моделях. Допустим, по круглому шару в плоскости его поверхности ходит плоский человечек, шар замкнут в третьем измерении, и поэтому человечек будет двигаться в этой плоскости бесконечно. Чтобы выйти к нам в объемное трехмерное пространство, он должен приобрести третье, пространственное измерение, и тогда он увидит нас и всё то, что происходит в нашем объемном пространстве. А пока он не вышел из своего двухмерного мира, ему не суждено воспринять нас объемно.

Мы можем явиться к нему только как проекция. Надавим пальцем на плоскость, по которой движется плоский человечек, но он не увидит наш объемный палец, потому что лишен третьего пространственного измерения, а обнаружит всего лишь плоский след в виде круга. То есть в его мире любое наше соприкосновение или вторжение будет восприниматься как плоский след, проекция, и поэтому полного представления о нас он никогда не составит.

Он будет ходить вокруг круглого плоского следа от пальца и рассуждать — что это за круг и чему он принадлежит? Чувствуешь, какая разница в данном случае между ним и нами? Непостижимая пропасть. А круг — это всего лишь проекция на плоскость от одного предмета. Таких разных проекций от одного пальца может быть множество, но все они не дадут полного объемного представления о нем. Лишь только обладание третьим пространственным измерением позволит получить реальное представление о его объемной форме.

— Понятно, — вставил Павел. — Значит, аналогично происходит и в пятимерных, шестимерных и так далее мирах. И чтобы нам перейти из нашего четырехмерного мира в пятимерный, мы должны во времени стать постоянными и тогда увидим то, что недоступно для четырехмерного пространства. И так, постепенно овладевая новыми измерениями, можно переходить из одного мира в другой?

— Это лишь одна сторона дела. Переходя на более высокую ступень развития мира, мы сами должны быть соответственно развиты и обладать более высокими и развитыми органами чувств и способностью более скоростного перемещения в пространстве. Я снова обращусь к простому примеру.

Допустим, мы перенеслись в новый мир как есть, приобретя только дополнительное измерение. Что будет дальше? Не попадем ли мы в положение муравья? Представь себе — человек стоит рядом с муравейником, но насекомые его не видят и не слышат, потому что не способны воспринять в целом как единый образ, и не способны увидеть его с головы до пят таким, каков он есть, только по причине неразвитости своих органов восприятия. Подставит человек муравьям свой палец, насекомые будут по нему бегать и воспримут человека не в целом, а его малую часть.

Ткнёт он палочкой в муравейник, произведет некоторые разрушения — и они увидят только конец палки и разрушения, а причину их понять не способны опять же в силу примитивности органов чувств и слабости интеллекта. Они не воспринимают те скорости, с которыми перемещается человек: шаг, другой — и он, по их меркам, удаляется на сотни километров, исчезая из зоны доступности их органов чувств. Палку сунули и тут же отдернули — скорость для них настолько велика, что они не успевают заметить, откуда появляется инородный предмет, и как он двигался прежде.

Или, допустим, возьмем муравья и перенесем мгновенно с дерева на дерево — и это он воспримет как чудо, потому что не способен понять и объяснить, как это произошло. Понятия, восприятия, скорости и масштабы его мира не адекватны нашему, поэтому любые проявления со стороны человека он воспринимает как стихийное бедствие, как ураган, как чудо. Казус в том, что мы его видим, наблюдаем за ним, а он нас не замечает. И мы можем вмешиваться в его жизнь и влиять на нее каким-то образом. Он же существенно повлиять на нашу не способен, а если начнет мешать, мы его просто уничтожим: разорим муравейник или зальем кипятком — и насекомое воспримет это, как стихийное бедствие, не осмыслив сути явления, как и мы, впрочем, до сих пор до конца не понимаем причин стихийных бедствий, уносящих сотни и тысячи человеческих жизней.

Если то же самое перенести на самих себя: мы — это муравьи, а кто-то другой, более развитый, наблюдает за нами и иногда, чисто из любопытства или озорства, вмешивается в нашу жизнь, а мы его вмешательства представляем себе, как чудеса. Наши собственные органы чувств могут оказаться слишком малоразвитыми, чтобы оценить что-то, превосходящее нас многократно и притом перемещающееся со скоростью, превышающей нашу в бесчисленное число раз. У более высоко развитого существа и органы восприятия должны быть развиты соответственно.

К примеру, муравей видит где-то на расстоянии порядка нескольких сантиметров. Мы же по отношению к нему видим на расстоянии до нескольких тысяч метров. Какова разница, не правда ли? Для муравья — непостижимая. И надо заметить — это, несмотря на то, что и мы, и он живем в одном четырехмерном мире. А если есть такая разница, как мы и муравьи, то почему же не может быть и такой разницы, как мы и еще кто-то? И точно так же этот «кто-то», более высокого уровня развития, может несоизмеримо с нами видеть необъятные просторы вселенной и наблюдать в них то, что нашему зрению недоступно. Аналогично и с прочими чувствами. И хочу обратить внимание еще на один момент. Каким образом мы сумеем показать насекомым, что существуем рядом и наблюдаем за ними? Как проявить себя в их колонии при всей своей развитости по отношению к ним и при всей своей высокоорганизованности, если не прибегать к достижениям всей цивилизации? Ты один на один с муравейником.

Валерий уставился на друга ожидающе. Тот неопределенно повел бровями.

— Если один на один, то довольно трудно. Я могу бросить им кусок пищи и воткнуть прутик в их жилище. По крайней мере, больше ничего не придумаю, — он развел руками.

— Вот именно. Очень трудно обратить на себя внимание при такой разнице в развитии, а тем более доказать, что ты существуешь. Бросить кусочек пищи и произвести разрушения — иначе мы никак не в состоянии проявить себя по отношению к ним. И возможно, кому-то другому, стоящему много выше нас, также трудно обратить на себя наше внимание.

Глаза Павла загорелись лихорадочными огнями.

— Так ты думаешь — то, что творится в моей комнате — это следы деятельности более развитого существа? У меня побывал тайный визитер?

Валерий задумчиво забарабанил пальцами по столу, помедлил несколько секунд и ответил:

— Но если в Природе происходят чудеса, то должно же это быть делом чьих-то рук. В мире часто наблюдаются удивительные наисложнейшие и непонятные явления. Важно понять, в силу каких причин они происходят, что является их движущей силой и каковы закономерности проявления. Я считаю, нам остается только быть максимально внимательными ко всему, что творится вокруг. Наблюдай и записывай, а выводы придут позднее.

Загрузка...