Сочинения в 3 томах. Том 3. Хрононавигаторы

Глава шестая
ДОБРОМУ БОГУ БАЛЬДРУ СТАЛИ СНИТЬСЯ ДУРНЫЕ СНЫ…
1

Сон был из тех, какие классифицируются категорическим словом «бессмысленный».

Но он повторился трижды - образ в образ, звук в звук, тень в тень. Генрих озадаченно усмехнулся, проснувшись после первого сновидения; удивился после второго, сказав брату: «Вот же дурь в голову лезет, Рой! Скоро я начну отбирать у Артемьева лавры»; был потрясен после повторившегося в третий раз сумбурного видения. Вскочив на кровати, он тут же - уже сознательно - возобновил в мозгу: выжженная пронзительно черным солнцем пустыня, белое небо; две размахивающие черные руки, двигающиеся по пустыне, одни руки - ни ног, ни туловища, ни головы; руки шагали, как ноги, не опираясь на песок; раздавался громовой вой, свист, грохот; небо раскалывалось, руки пускались в бег, заплетались, хватались за отсутствующую голову, заламывались, сцеплялись пальцами, падали; черное солнце распадалось на ослепительно сияющие зеленые куски, один из огненно-зеленых кусков рушился на спасающиеся руки; руки вдруг отрывались от несуществующего туловища и, царапая пальцами почву, проворно уползали в разные стороны, вызмеивались, прыгали, судорожно метались; они жили и двигались вместе, умирали порознь; становились, умирая, желтыми, солнечно-желтыми, это был цвет гибели; и-и-и - пронзительно переливался вопль по холмам, он вещал о конце сна, надо было просыпаться, Генрих просыпался.

Не было смысла в самом видении. Смысл был в том, что оно повторяется. Но Генрих не мог постичь значения того, что непрестанно возобновляется одна и та же бессмыслица. Рой нетерпеливо отмахнулся, когда Генрих рассказал о втором «приступе сна» - так он назвал повторение, - проворчал, что до Артемьева Генриху далеко: у того все же сновидения сюжетно выстроены. Еще он посоветовал обратиться к Араки или записывать сновидения. Генрих после второго повторения подключал ночью регистратор сонных видений, но сон больше не возобновлялся. «Не хочет записываться», - с новым удивлением сказал себе Генрих.

Рой в эти дни вместе с Арманом занимался расшифровкой новых уловленных сигналов Кентавра-3. Генрих не мог дать себе отчет, почему вдруг отказался участвовать в работе, им же начатой. В лаборатории всегда хватало дел с незавершенными темами, авария со звездолетом и последующие события оттеснили, но не отменили старые темы. Рой даже обрадовался, что Генрих хочет отойти от острых проблем к плановым темам. Рой сказал, что Генрих все же не полностью поправился, посещающие его болезненные видения не свидетельствуют о железном здоровье. А если будет что интересное, они с Арманом известят его.

Три раза в неделю Генрих посещал клинику Араки. Андрей оставался в том же состоянии - ни хорош, ни плох. Временами он бывал в полном сознании - они беседовали о цивилизации на Кентавре и о земных новостях. Нередко Андрей впадал в забытье, и тогда Генрих тихо сидел у его кровати, всматривался в него. Андрей изменился, изменения накапливались. Он пополнел. Худое лицо округлилось, вобрало в себя резко выдававшиеся скулы. И говорил Андрей гораздо спокойней. Лишь глаза оставались такими же огромными. «Неприличные для мужчины глаза, для девушки подошли бы», - говорил Генрих раньше Андрею. В них вспыхивал прежний блеск, но спокойные, умные, резко меняющие выражение глаза до болезни вязались с подвижным лицом, сейчас они казались чужими на сонном лице.

Однажды, вдруг пробудившись, Андрей увидел, что Генрих рассматривает его. Генрих смутился, как если бы его поймали на нехорошем поступке.

- Что ищешь во мне? - резко спросил Андрей.

- Изучаю, скоро ли тебя покинет хворь, - шутливо ответил Генрих.

- Нет, - объявил Андрей с обычной категоричностью. - Ты хочешь знать, скоро ли я превращусь в Гаррисона, не надо обманывать, я все понимаю, Генрих.

Глаза Андрея так блестели, что Генрих не сумел ответить взглядом на взгляд.

- Я уже передавал тебе, к каким выводам мы пришли. Нарушение генетической программы на стадии зародыша, а ты все-таки взрослый мужчина…

Андрей нетерпеливо прервал его:

- Чепуха, зародыш - одна из возможностей, не думай, что кентавряне, если это они, а нет сомнения, что это они, так вот, они не глупее нас, - говорил он, напластывая одно предложение на другое. - Посланцы, живые приборы связи, должны быть всегда, это же невозможно, если гибель одного не вызывает немедленного возникновения другого, не говорю уж, что их может быть множество, уже известные - двое, множество неизвестных, разве не так?

Генрих наконец прервал несущийся поток речи Андрея.

- Рой с Арманом инструментально ищут подозрительные излучения. На поиск выделена совершеннейшая аппаратура. Пока результатов нет. Новых Спенсеров и Гаррисонов не обнаружено.

Андрей некоторое время молчал.

- Слушай, - наконец сказал он и снова уставил на Генриха блестящие глаза. - Если эта судьба ожидает меня, то и тебе она грозит, хрен редьки не слаще, ты думал об этом, только не виляй, говори прямо!

- Не думал, - признался Генрих. Такая дикая мысль и вправду не приходила ему в голову.

- Тогда думай! - приказал Андрей, откинулся на подушку и закрыл глаза. Он был и похож и не похож на себя. Генрих, прождав с минуту, чтобы Андрей отдохнул, хотел заговорить, но Андрей рывком повернулся, раздраженно повторил: - Думай! И обо мне и о себе, самое худшее возможно, жестко думай, без страха, надо нам знать!

- Буду думать, - ласково сказал Генрих. - И хотя не о нас с тобой, но все о том же каждодневно, повсечасно думаю.

- Растолкуй, вы с Роем всегда так витиеваты и многословны…

- Я думаю о Гаррисоне. Его самоубийство для меня загадка. Ты его знал лучше всех. Не мог бы ты подсказать мне какую-либо путеводную нить?

Андрей удовлетворенно мотнул головой, словно мысль о загадке самоубийства Гаррисона была той самой, которая должна была всех больше волновать друга.

- Я тоже каждый день, каждый час, вывод один - потрясающе темная загадка, ровно десять возможностей решения, начну с тривиальных, женщины, несчастная любовь - отпадает…

- Арман проверял - не было у Гаррисона близких женщин, - вставил фразу Генрих.

- О чем я и говорю, не прерывай. Парень неплох, молод, лаборантки заглядывались, нет, Федя и не прельщался. Вторая возможность - неудачи по работе, ссоры с начальством, начальство - я, чепуха, все шло в ажуре, перспективы сияющие - отпадает. Третья - тайные болезни, наследственные хвори, роковые житейские секреты в прошлом, чушь такая, что и не стоит дальше - отпадает. Четвертая - осознал, что посланец иных миров, пришел в ужас, растерялся, сдался - не отпадает. Пятая - вариация четвертой, понял, что способен натворить бед, ужаснулся, сдался - не отпадает. Шестая - вариация вариации, я, всегда рядом я, воздействие на меня, видит, что тянет меня в пропасть, не захотел, ужаснулся… Еще надо?

- Пожалуй, хватит.

- Тогда иди, я устал, - приказал Андрей. - И думай!

Он повернулся лицом к стене. Генрих тихо удалился. Уходя, он бросил осторожный взгляд на друга, теперь надо было следить даже за выражением своих глаз, чтобы Андрей не прочел в них того, о чем и сам Генрих не догадывается. Это тоже было новой чертой: прежде Андрею хватало других забот, он и не старался особенно разбираться в настроениях друзей.

Генрих направился к Араки. Главный врач рассматривал в настольном экране изображение какой-то сложной химической структуры. Не отрываясь от изображения, он молчаливым жестом пригласил Генриха сесть. Генрих ждал и осматривался. Если лаборатория Роя и Генриха была вся заставлена приборами самых разнообразных конструкций, то у Араки доминировали экраны - большие и маленькие, прямоугольные, овальные, круглые, темные, полупрозрачные, цветные, однотонные. На рабочем столе Араки стояло несколько аппаратов, и каждый - со своим экраном.

Араки наконец оторвался от изображения.

- Вас интересует Андрей Корытин, друг Генрих? Ему лучше. Через месяц выпустим, если не произойдет осложнений.

- Я хотел поговорить о себе.

- Вы заметили в себе что-то новое, чего мы не знаем?

- Только одно: меня мучают странные сны. Странность их в том, что они повторяются с буквальной точностью.

Араки не нашел в снах ничего странного, обыкновенные фантазии. Удивительность, нездешность, необычность - типичная черта сновидений. Сон странен, если в нем нет ничего странного. Очень уж реалистические сны говорят скорей о расстройствах психики, а не о ее нормальностях.

- Не волнуйтесь, пока серьезных нарушений нет, - сказал Араки на прощание.

Генрих возвратился в лабораторию. Роя вызвал к себе Боячек, Арман возился с аппаратами. Генрих сел на диван и задумался.

Арман что-то про себя сердито бормотал, вероятно, какое-то из любимых древних ругательств вроде «Черт возьми!», «Остолоп!», «Чистая дьявольщина!» - Арман изобретательно варьировал архаические выражения.

- Слушай, Арман, вы с Роем знатоки древности, - сказал Генрих. - Особенно ты. Как в старину относились к сновидениям? Видели в них только забавные развлечения, какими они стали у поклонников Джексона и Артемьева?

- Ни в коем случае! - воскликнул Арман. Он сел рядом с Генрихом. - Какие-нибудь новости об Артемьеве? Я думал, мы с ним все распутали.

- Нет! Просто меня тяготят нелепые сны, - со вздохом сказал Генрих.

- Доброму богу Бальдру, сыну отца богов Одина и богини матери Фригг, стали сниться дурные сны! - нараспев заговорил Арман. - И великая Фригг, встревоженная, пошла по Земле упрашивать все вещи мира не делать зла ее светозарному сыну. И все камни, металлы, растения, вода, животные, птицы и рыбы с охотой давали обещание не вредить Бальдру. Лишь с одной омелы Фригг позабыла взять слово, слишком уж невзрачна на вид была омела. Об этом проведал злой дух Локи. И ветка омелы, пущенная по наущению коварного Локи рукой брата Бальдра слепца Хеда, пронзила сердце солнценосного бога. Так пелось в древних скандинавских сагах.

- Не то чтобы дурные, - сказал Генрих. - Непонятные. Не могу уяснить себе, что за чушь лезет в голову и почему лезет…

Арман мигом перескочил из сферы древней мифологии в сферу современной науки.

- Отлично! - воскликнул он с воодушевлением. - Я хочу сказать, что ты ставишь перед нами интереснейшую математическую проблему - моделирование сновидений. Мне кажется, я давно о чем-то таком подумывал, но все руки не доходили. С нами до сих пор занимались медики и мастера искусства, а дело это надо поручить физикам. Итак, мы вводим в нашу институтскую МУМ все данные твоего мозга, а также и схемы увиденных сновидений, и машина определяет, могли эти картинки сна зародиться сами в твоем мозгу, вырастая лишь из той информации, что хранится в их клетках, или они навеяны со стороны. Не возражаешь против такого эксперимента?

- Не возражаю, - сказал Генрих.