СМЕрШная история часть первая 1941 (СИ)

Глава 7

— Гады! Ненавижу! — Трясла своим кулачком комсомолка. Она уже свыклась с моим молчанием. Потому, на успокаивающее прикосновение к плечу, благодарно ответила. — Спасибо, Коль. — Она заглянула в мои глаза. — Зачем они на нас напали? Почему всё так?

Понимаю, что ответа не ждёт, ей просто нужно выговориться. Женщинам вообще трудно без общения, а снимать нервное напряжение постоянными слезами невозможно.

— Наш папа не мог так погибнуть. Он обязательно… он… — Она опять зарыдала и сквозь слезы пообещала. — … я отомщу за них.

С высоты птичьего полёта было видно, как паутину жёлтых ниточек заполонили жирненькие чёрные гусенички ползущие на восток. И где-то там внизу, освещённые заходящим светилом, два маленьких человечка стояли на пригорке, посреди одного из красивейших мест на земле.

***

Когда, после ночного происшествия, охранение усиленно бдило, а состав ремонтной секции сладко спал, техники Мартин и Франц горбатились во славу рейха.

Грёбаные русские равнины с их сумасшедшими солдатами. Сначала эта безумная восьмёрка, которая не побоялась напасть на целую дивизию? Потом эта дура с автоматом. Как можно быть такими идиотами? Чего они добились? Да ничего, кроме того, что ему пришлось работать всю ночь и жрать сухпаёк. Кухня уехала с основной колонной и они до завтра будут питаться консервами, а он их с Франции терпеть не мог. Мартин, ковырявшийся со штурвалом поворота башни, с тоской оглядел фронт работ. Ему, как минимум, ещё два часа возиться. Две машины из четырёх уже сделаны, там всего-то дел, что нарастить гусеницу, заварить пробоину и, естественно, отдраить салоны изнутри. А вот Францу не повезло как и ему, до сих пор срезает заусенцы с погона, забивая всё вокруг карбидной вонью.

— Ты‐дых! — Разлетелись осколки, глухо отрикошетив от брони над головой Мартина. Чертыхаясь, думая, что этот тупой поляк из верхней Силезии что-то напортачил с газовыми баллонами, он полез наружу.

— Франц? — Негромко позвал сварщика. Из четырёх подвесных фонарей горел только один, но и его света хватило, чтобы Мартин увидел внизу дергающиеся в предсмертной агонии ноги ефрейтора Зигеля. Механика ослепили яркие вспышки, близких выстрелов и он не видел кто именно начал громко кричать призывая комрадов не паниковать. Вдруг, на корму танка кто-то запрыгнул и ударил его по затылку чем-то тяжёлым, отправляя в черноту беспамятства.

В себя он пришёл, уже после рассвета, от чьего-то жуткого крика. С болезненным стоном, обхватив голову руками, механик огляделся. В центре лагеря вповалку лежали пятеро из назначеных в экипажи вместо погибших во вчерашней заварушке. Сверху, с неестественно выгнутой шеей и остекленевшими глазами, валялся идиот Франц, который так и не вернул ему карточный долг. Из-под поваленных палаток виднелись неподвижные тела остальных солдат.

Крик, раздавшийся так близко, отдавался болью в затылке. Не понимая кто кричит, но, тем не менее осознавая, что в таком душераздирающем вопле ничего хорошего быть не могло, Мартин медленно высунулся из башенного люка. "О, мой бог". — Первое, что пришло ему на ум. Побоище. Нет, не так. Правильнее было назвать это скотобойней. Спиной к нему стоял маленький человечек с окровавленным штыком в опущенной руке. Перед ним, со связанными за спиной руками, неподвижные тела с перерезанными глотками. Человек провёл лезвием по горлу бедного Генриха стоявшего на коленях и толкнул ногой. Упав, тот подёргался и быстро затих. Рыжий верзила был ранен ещё раньше, во время ночного нападения той сумасшедшей. Генрих и так мог умереть в любую минуту, и без посторонней помощи.

Последний в этом ряду, геройский парень Ульрих с ужасом в глазах пытался вскочить на ноги и не мог. И только скрёб ногам в попытках отползти от страшного человечка. — Найн, битте нихт…

Пока смельчак Ульрих, так хорошо показавший себя в Скандинавии, обмочив штаны просил пощадить его, Мартин попытался незаметно вылезти, чтобы прыгнуть на этого карлика. Но тот резко повернулся с пистолетом направленным на механика и поманил к себе. Подросток! Не карлик, а чёртов подросток, по возрасту годившийся ему в сыновья. Русский парень, обладал внешностью истинного ария, словно сошёл с агитационных плакатов Гитлерюгенда. Державший их на прицеле парень отступил в сторону, сорвавшиеся с клинка капли крови попали на лицо Ульриха, когда он махнул в направлении двух лопат, лежащих возле мёртвых тел. "Бог меня не оставил". — У Мартина появилась надежда благополучный исход.

***

Чадящую у кромки леса немецкую технику бредущий красноармеец заметил издалека. Стараясь не потревожить перебитую ключицу, толкнул Звягинцева. — А-ам.

— Ого, кто-то постарался, — восхитился боец, увидев дым, — давай поближе посмотрим. Савва осторожно выглянул из-за камня, осматривая разбитую технику. В спину дышал контуженный. — Пошли. Только тихо, — Звягинцев сопроводил слова жестом.

У Василия была беда со слухом, оба красноармейца были ранены в одном и том же бою, но, если Савва отделался всего лишь пробитым пулей предплечьем, то Василию не повезло больше, помимо того, что поймал осколок мины, вдобавок получил сильную контузию.

— А-а-ы-ы немы-ы.

Действительно, на месте пожарища было много мёртвых немецких солдат. Одни в форме, другие в чёрных комбинезонах, но большинство белели исподним. Танки были сильно раскурочены, как будто взорвались изнутри. Одна из башен глубоко зарылась пушкой в землю, возле лежавшей на боку ремонтной летучки.

— …ый, богу душу мать, любись оно конём. Вася, смотри, этих зарезали. Закололи как свиней…дей этих. Смотри. — Савва переходил от тела к телу. — Четыре танка, автокран, грузовик, легковой автомобиль, два мотоцикла. Двадцать четыре трупа. — Перечислял он.

— А-в-ва!

Звягинцев повернулся. — Чего там Вась?

Василий стоял с другой стороны дороги. В поле, метрах в двадцати от контуженного, среди спелых колосьев яровой пшеницы, торчал деревянный крест. Судя по размерам, в братской могиле было похоронено несколько человек. На перекладине висели красноармейские пилотки, фуражка и женский бордовый беретик. Поодаль, с простреленными головами, лежали ещё два фрица.

***

Вытянув ноги, я сидел прислонившись спиной к одиноко стоящей берёзке, а между пальцев тлела сигарета. Передо мной стояла полупустая бутылка трофейного Хеннесси, а на колене лежала фотография. Смешная она здесь получилась. Более пухленькая, с бантиком в причёске. Взгляд, чуть исподлобья и немного нахмурен, словно у ребёнка, которого не пустили гулять. "Хватит ныть", — мысленно сказал себе. Напоследок, сделав большой глоток, глубоко затянулся паршивой сигаретиной. Перебинтованное бедро заныло, когда отбрасывал опустевшую бутылку.

…нужно вставать и двигаться дальше, но сейчас… чёрт, башка кружится… уже вечер?… полежу ещё немного и пойд…

Мне что-то снилось. Словно отдельные кадры, снятые на чёрно‐белую плёнку. Вот иду, опираясь на самодельный костыль… Тут, плыву, держась за корягу… Затем всё надолго пропадает. А когда просыпаюсь — с хмурого неба бьют ливневые струи. Я лежу на спине и сглатываю капли попавшие в рот… Меня трясло и било о борт скрипучей телеги, когда окончательно пришёл в себя, с жуткой головной болью.

— Прачнуцца? — Резкий мужской голос ударил по вискам, заставив скрючиться, пережидая вспышку похмельных страданий.

— Табе трэба папіць. — Узловатые жилистые руки приподняли мою многострадальную черепушку, подставляя горлышко моей же фляги. Ощутив пересохшими губами влагу, присосался, как телёнок к титьке. — Ты шмат крыві страціў.

Дыхание перехватило, но со словами "хлябай больш" меня продолжали поить. Непроизвольно, на глазах выступали слёзы. Яркий солнечный свет, боль от похмелья и потеря крови конкурировали между собой, в попытках меня угробить. Фигура мужчины расплывалась в разогретом безжалостным светилом воздухе, а вислоусое лицо с бобриком седых волос, напротив, наклонилось ближе. — Паспі трохі.

***

Вы же у себя в части были, а мы в городе стояли. Я сам, своими глазами видел, как из самолётов чем-то поливали. Потом горело, как адском пекле, — рассказывал сержант из взвода связи двадцать первого стрелкового корпуса, — даже булыжники на дороге горели. В штабе знакомый был, так говорил, что в Пинске тоже самое было.

Сергей устало вздохнул. Такие истории ни к чему хорошему не приведут, надо пресекать. Жаль, в отряде комиссара нет, некому людей подбодрить и направить их мысли в нужное русло.

— Сержант! Ко мне!

Капитан с удовлетворением наблюдал, как опередивший его Шалдин показал связисту свой пудовый кулак. Отличный командир, подумал он, мужиков держит в узде, как своих, так и недавно примкнувших к отряду. Он хотел окликнуть лейтенанта, хоть на словах поощрить за его старания, но его самого позвали к полковнику Сабашвили.

— Капитан, свою задачу мы выполнили. Как минимум тридцать танков уничтожили. Но, сейчас дивизии нужно выходить из окружения к остальным частям корпуса. — Полковник прервался, достав из кармана пачку, предложил Сергею папиросу. Пыхнув табачным дымом, продолжил. — Я забираю остатки дивизии и ухожу с танковым батальоном в сторону деревни Бакшты, будем пробивать коридор оттуда. Ставлю тебе задачу. Со своим отрядом берёшь две сорокопятки, все зенитки и держишь переправу до двадцати ноль ноль. С тобой останется разведбат из пятьдесят пятой.

Ванштейну ничего не оставалось делать, как взять под козырёк. — Слушаюсь!

— Сергей Владимирович, ты со своими бойцами очень выручил нас с теми гаубицами. Если бы не вы, мы не смогли бы так долго удерживать фашистов. — Полковник вытер пот с покрытого грязью лица. — Сергей, позволь дать пару советов. Не дай обойти тебя с левого фланга, там говорят парочка бродов есть. Ты не экономь снаряды, стреляй до железки и рви их ко всем чертям. Держитесь лесов, немцы в них почти не суются. Техники у вас не будет, так что старайтесь передвигаться в ночное время. Прощай капитан.

Капитан, потомок евреев из Германии, согласно кивнул, а затем обнял пожилого грузина, с которым держал оборону у небольшой реки в Белоруссии. — До встречи, товарищ полковник. И удачи вам.

***

У деда Константина выхаживающего меня, я жил почти две недели. Хуторок, где он обитал со своей невесткой Олесей, находился где-то между Минском и Смоленском. Первые четыре дня провалялся с высокой температурой, почти не приходя в сознание. Хорошо, что нет голоса, я бы им такого наговорил.

В их хозяйстве, к моему появлению, уже было не всё ладно. Заморенная лошадка, которой уже пятнадцать лет, маленькая коровёнка, почти не дающая молока и четыре оставшиеся курицы с крикливым петухом. Вот и всё, что осталось от некогда зажиточного хутора. Гусей и уток позабирали советы, большинство курей, а также поросят с их мамкой съели немцы. Подробности, как это происходило, обстоятельно перечисляла сороколетняя Олеся, теребившая подол юбки. С любовью называя всю живность которой лишилась по именам.

Её терпению и спокойствию можно было позавидовать. Муж погиб в финскую, старший сын утонул два года назад, а младший убежал с отступающими войсками. Тесть, единственный мужчина в семье, известный по всей округе плотник, сидит без заработка с больной спиной. — … нічога. Ты ня думай, што я скарджуся, бывала горш жылі.

Да уж, куда хуже? Не померли и ладно? Баба практически одна на хозяйстве, так как Костя бывает по полдня разогнуться не может. Мужику за шестьдесят. Сколько ему жить осталось, будет одна выживать? Может правду говорят про менталитет белорусов, как в том анекдоте? "А можа так и трэба?"

Отёк на ноге спал на десятый день. А ещё через два дня решил пробовать подняться, или хотя бы сесть. Потихоньку рассходился, пока только по двору, но лиха беда начало. Рана пока тянет, но вроде бы мясом уже заросла. Орудуя, мастерски вырезанным Костей из ясеневой доски, костылём, спрятался за дровником. Причина была прозаической. По дороге к дому приближался велосипедист.

Олеся, убиралась в стойле у Звёздочки и не сразу услышала крики гостя. А дед, сидевший с обратной стороны дома, почему-то не торопился отзываться.

— Константин Кириллович! Это Кошкин! Вы дома?!

Наконец Олеся вышла и, вытирая на ходу руки тряпкой, подошла к гостю. — Здравствуйте Пётр Игнатьевич.

— Доброго дня хозяюшка. А я к Константину Кириллычу приехал. Работа для него появилась. — Мужичок вежливо приподнял кепку здороваясь. Оглядывая двор, речитативом начал вещать о предстоящей работе, условиях и о том, что только Костя может справится с такой задачей.

Выслушав и пообещав сейчас же найти тестя, Олеся принялась за поиски.

— … Господин оберст‐лейтенант хорошо заплатит за работу. — Давил он на дедовы уши. — У тебя же руки золотые, а там работа тонкая нужна.

Константин отмазывался, ссылаясь на радикулит, но, видать этого Петю сильно припёрли, не находя понимания у старого плотника, он прибегнул к шантажу. — Я с тобой по родственному так сказать. Вписал тебя в документах как сотрудничающего с новой администрацией. Ты, что думал, особенный? К тебе бы уже давно приехали. Продукты ты не сдаёшь, отметиться в село не явился. Может ты партизан у себя скрываешь?

Зло сплюнув под лавку, Костя на нервах ответил. — Что-то ты не вспоминал о родстве как Сашку посадили, ни разу не навестил. А продукты что? В колхозе всё забирали и теперь также…? Ничо, намотаем жилы и справимся.

После отъезда недовольного итогами переговоров велосипедиста, дед дождался, когда отойдёт невестка, подошёл ко мне и огорошил. — Ўцякаць табе трэба.

Мля. Умеет же в русский, а со мной на мове.

— Ён нешта ўбачыў. Неспакойна мне.

Ходить пока трудно, но подводить этих людей под монастырь не хочу. Пошёл собираться. Жаль вещички мои пропали, с ними было бы проще.

***

Марку было уготовано дважды выйти из окружения, но всё равно попасть в плен. По лесному массиву, в котором они вели последний бой, отбомбилась немецкая авиация, а потом добавили из трофейных 120-миллиметровых миномётов. Взрываясь в кронах деревьев, мины поражали осколками даже спрятавшихся в ямках и оврагах. Фрицы потом ходили по лесу и собирали выживших, как грибы. Получившим ранения, даже самые минимальные, не повезло, их добивали на месте. Отказавшихся идти, так же расстреливали. Шалдина спас последний выживший боец из его родного дивизиона. Оглушённого, ничего не соображающего, поднял и повёл за собой. Из более чем двух тысяч находившихся в лесу красноармейцев и командиров, выжило всего сорок семь человек.

Двадцать седьмого июля их повели по дороге на север, безжалостно отстреливая упавших и отстающих. Остановились вечером на неубраном свекольном поле, где их присоединили к тысячам таких же бедолаг. Спали под открытым небом, в попытках согреться, прижимаясь друг к другу. Утром, людское море из военнопленных взволновалось, но подчиняясь пулемётным очередям, начало успокаиваться, вытягиваясь широкой колонной в сторону Орши, которой достигли только через двое суток.

Километра три южнее города, небольшими партиями их загоняли в армейский сборно-пересыльный пункт, находившийся в зданиях бывших казарм, где пленных опросили, составив первичные списки, отсортировав старших командиров в отдельную группу для пересылки в офлаг. Здесь, как и многие другие, он решил скрыть свою настоящую фамилию, но почему Шалдин тогда назвался именем погибшего майора Барановского, он и сам не смог бы ответить.

В самом городе, где находился транзитный дулаг, Марку удалось поесть. Местные жители подкармливали их, передавая продукты сквозь колючую проволоку. Шалдину перепало немного хлеба, когда горожанка кинула в толпу краюху, куском которой с ним поделился Павел Васильевич. Полковник, уже четыре дня ожидавший здесь пересылки. Формы, а соответственно и знаков различия, у полковника не имелось, он был в нижнем белье, с накинутой на плечи плащ-палаткой и в сапогах без портянок. В дальнейшем, когда они общались уже пару дней, тот признался, что на самом деле он полковой комисар из двадцать девятой моторизованной дивизии. Зная, что всех комиссаров предписано немедленно расстреливать, Марк дал слово сохранять это в тайне. Вечером третьего августа, их повели на вокзал, где загнали в открытые полувагоны, для отправки в немецкий тыл.