СМЕрШная история часть первая 1941 (СИ)

Глава 20

Отъехав от места перестрелки на пару километров, Алекс загнал бронетранспортёр в овраг, меня привели в чувство и помогли снять одежду.

На спину полился обжигающе холодный спирт. — Царапина. — Успокоил меня Никита, немного шарящий в медицине, ну, как немного, почитай три года отцу ветеринару помогал в колхозе. Ориентируясь по красному кресту, этот коновал, нашёл отличный запас медикаментов в железном чемоданчике, прикреплённом к борту броневика. Угораздило же так подставиться, пуля пробила шинель, меховую жилетку, рубашку, пробороздила кожу и вышла, наделав в одежде ещё отверстий. Пока Никита вычищал рану и бинтовал, замёрз как цуцик, морщась от боли, стал натягивать гимнастёрку на перебинтованный торс. Жилетку пришлось выбросить вместе с немецкими шмотками, но я, довольный своей запасливостью, достал из мешка свитер, отстираный Анной Родионовной, он пришёлся весьма кстати.

— Поехали. — Скомандовал, обшаривая окрестности своим "радаром". — Нет вокруг никого. — Отказавшись от протянутой Сергеем фляги, лёг боком на обтянутую дермантином скамейку, сейчас лучше не пить, я нужен трезвым.

Фёдор с Сергеем сидели вдоль протиположного борта, а Никита рядом со мной — придерживал рукой мою тушку от падения. Смотря на их лица не смог удержаться от комментария. — Вы, как на похоронах, сделайте морды попроще, всё живы, а это главное.

— Коля. Я тогда не видел всего, но сейчас… Это сколько людей ты уже убил?

Сглотнув накопившуюся во рту слюну, ответил. — Не считал, но сколько бы не было, этого не достаточно. Каждый из них, — Я показал назад. — мог убить одного, или больше. Теперь не убьёт, и какой-нибудь русский Ваня будет жить. Ты, Фёдор Михалыч, меня оскорбить хочешь? Зверем выставляешь, тебе рассказать про зверства фашистов?!

Меня трясло от злости, видать память предков проснулась. У одного деда с войны три брата и отец не вернулись, у другого вообще никого не осталось. Сами все покалеченые вернулись, бабушки в войну трудились, детей поднимали.

— Помоги подняться. — Я протянул руку. — Алекс, останови. — Дождавшись, когда двигатель замолчит, встал за пулемёт и сделал восемнадцать прицельных выстрелов. — Поехали, Алекс.

Посмотрел на здоровяка с вызовом. — Теперь, на восемнадцать больше.

Сел обратно. — Знаешь, я слышал стихи, не помню их полностью, в памяти лишь пару строчек. Раз фашиста убил твой брат, это он, а не ты солдат. И, вот ещё. Если немца убил твой брат, пусть немца убил сосед, это брат и сосед твой мстят. Понимаешь? Не ты, Фёдор Михалыч, а кто-то другой. Я чересчур много убил, ты так считаешь?! Так вот, Федя, сколько раз увидишь фашиста, столько раз и убей.

Растерявшиеся от такого напора, парни молча выслушали мой сумбурный экспромт, Фёдор, с виноватым видом, попытался что-то объяснить, но замолчал, увидев, что я опять встаю к пулемёту.

— Тды-тды… Тды-тды… — Троих.

***

Когда лейтенант Сиверцев увидел знакомый обрис бронетранспортёра, он широко перекрестился, забыв, что, вообще-то, является ярым атеистом. — Слава тебе господи, вернулись. — А, когда увидел стоявшего в окружении командиров молодого паренька, шёпотом добавил. — Наручниками к себе прикую. — На что Николай обернулся и скрутил ему фигуру из трёх пальцев.

— Арестовывать! Под трибунал пойдёте! Да я вас сам сейчас расстреляю! — Услышал вдруг лейтенант и поспешил к собравшимся.

— Товарищ генерал‐майор, разрешите обратиться. — Сиверцев подскочил вплотную к высокому военному в генеральской шинели. — Наедине, пожалуйста.

Заметив пару Дружинина с Лобановым, он незаметно сделал им знак, чтобы уводили отсюда Кувшинова. Утянув за рукав генерал‐майора в сторону, Леонид предъявил свои документы и приказ подписанный Берией. — Ознакомьтесь пожалуйста, Василий Гаврилович. У меня приказ забрать этих людей с собой.

— Я член военсовета. Мне насрать на твои бумажки. Я и тебя сей… Лаврентий?

— Да, Василий Гаврилович, приказ я получил лично от Лаврентия Павловича, и ещё, мне нужна ваша помощь, для сопровождения потребуются ваши машины с охраной.

***

По дороге к аэродрому Лёня жаловался на жизнь, обвиняя меня в своих неудачах. — Ты пойми, с меня требовали каждодневный отчёт, а ты забрал совсекретные документы. Это же… Эх, да что я тут распинаюсь, тебе же всё побоку.

Согласен, побоку, если точнее, то по спине. Ноет зараза, похоже ранка воспаляется. Как бы нагноения не случилось. — Леонид, успокойся, что ты причитаешь, как бабка старая, бумаги тебе вернул, еду с тобой в Москву. Всё, как ты хотел. Молодец, важное задание выполнил, значит на звёздочку заработал.

Гэбэшник повернулся ко мне. — Какую звёздочку? Как у лётчиков за сбитый самолёт?

— Ну, да. Звёздочку на фузеляж и шпалу на петлицы. — Поспешил с ним согласиться. Мля, язык мой — враг мой. Дальше мы ехали молча, хоть он виду не подавал, но было видно, что Сиверцев обиделся, представил свой фузеляж со звездой?

Я, лейтенант и ещё один гэбэшник, который сидел за баранкой, ехали на легковушке за Ганомагом (я настоял на том, чтобы взять броневик в сопровождение — без пулемёта под рукой, чувствовал себя как-то неуютно), следом за нами тентованная полуторка с десятком бойцов охраны вооруженных ППШ.

По приезду на аэродром, Леонид, как старший нашей группы, договорился о кормёжке в столовой и сразу ушёл с местным особистом, чтобы связаться с Москвой. Их долго не могли соединить, потом они ожидали какого-то Петра Ильича. Полностью, их телефонный разговор не услышал — отвлекали соседи по столу своими разговорами, но итоги я понял, мы полетим на тяжёлом бомбардировщике, возращавшимся на свой аэродром в Иваново. Здесь он оказался почти случайно, сел после боевого вылета, потеряв ориентиры из-за поломки одного хитрого прибора. Заканчивая с нашим поздним ужином, я отозвал лейтенанта Лобанова на приватный разговор. — Товарищ Лобанов, вы же ознакомлены с приказом наркома? Я про оказывать содействие и прочие пункты. — Уединившись, мы зашли в хозпристройку, где начал шантаж с давления своей важностью. — Скоро я буду писать рапорты и объяснительные, которые, наверняка, будут читать там, — Мой палец показал на нестроганные доски потолка. — В них, я могу положительно отметить вашу работу, или же описать, как забрал у вас совсекретные документы, о чём вы так и не доложили.

— Понятно, не объясняй, что предлагаешь? — В умных глазах гэбэшника светился огонёк некой брезгливости, что мне, понятное дело, не понравилось. — Женя! Не перебивай! — Посмотрел на него строгим взглядом учителя. — Не предлагаю, а имею к тебе парочку небольших просьб.

Епт-ыть. Здоровый мужик, сотрудник спецслужб, а стушевался, как пойманный за проказу шкодник. — Терентьева, Кречетова и Гонтарева оставить при своих частях и представить к наградам. — Озвучил свою просьбу.

Лейтенант успокоено хмыкнул. — Да ничего с ними не сделают. А про награды, это не к нам, это больше от тебя зависит. От твоих рапортов. — Уточнил он в конце.

— Будешь? — Он достал пачку немецких сигарет без фильтра. — Это всё? Или будет ещё что-то.

От курева отказался, но запах дыма нюхнул. Терпеливо подождал, когда лейтенант докурит. Затем выдал. — Алекса, мы возьмём с собой.

Эмигрант так и оставался за рулём бронетранспортёра, держался за него, словно за спасательный круг. Когда от нас отстал тот генерал, мы с Фёдором сбегали в дом, где он ночевал раньше, и выменяли у одного хохлястого старшины солдатскую шапку с шинелью, взамен отдал затрофеенную у офицера серебрянную фляжку. Переодевшись, Алекс стал почти похож на нормального человека. Не скажу, что мне его стало жаль, просто так вышло, что я пообещал ему жизнь и относительную свободу, если поможет нам. Признаю, ляпнул, когда был под градусом, и потом, пока возвращались из рейда, всё прикидывал, как поступить. Можно было выпнуть из машины и скатертью дорожка, это было ему предложено, и он, неожиданно для всех, отказался, хотя мы тогда были на территории контролируемой гитлеровскими войсками. Мужики заявили, что он просто трусит, боится, что мы его шлёпнем, если он побежит к своим.

Да, он боялся, но не того, о чём говорили. Смерть, как и любого другого человека, Александера страшила. За уклонение от службы в армии, сына русского эмигранта ожидали тюрьма и возможно смерть. Поэтому, выросший в Германии, но воспитанный в русской общине, он был вынужден пойти служить третьему рейху. Молодой человек, с малолетства ассоциирующий себя с Россией, помнил наказ родителя, что родина у человека может быть только одна и отдать за неё жизнь святая обязанность честного человека. Он верил в это, мечтал увидеть страну, где находились могилы его предков и защищать её, как когда-то защищал его отец.

Он был с нами честен, когда вывалил это всё, кому, как не мне судить об этом, как там говорится? Мы в ответе за тех, кого приручили. Что? Кто-то котиков заводит, а у меня будет такой "питомец". Я смотрел на лейтенанта Лобанова, в ожидании ответа. — Он не нацист, сдался при первой возможности.

Лобанов не стал спорить, сказал, что обсудит с Леонидом. Знаю такие обсуждения, после них люди пропадают, пришлось забить на сон и присматривать за ними, чтобы не начудили. На посадку позвали в половину четвёртого, когда до рассвета было ещё далеко, думал будут какие-нибудь процедуры предполётные, проверки, или погрузки, но оказалось, что всё уже готово. Пришли — за нами двери закрыли и самолёт начал выруливать на взлёт. Наверное, стрёмно так взлетать, у лётчиков же нет моих способностей.

Про удобства салона рассказать? А их и не было, это же не транспортный самолёт, а бомбардировщик, кроме двух узких скамеечек, на которых и сидеть было трудно, лежала груда овчинных полушубков и мешок с унтами, на этом, забота о пасажирах заканчивалась. Мне было плевать на всё — начало лихорадить. Одел безразмерные унты, взял два полушубка и лёг в хвостовой части, на меня посмотрели и пристегнули ремнём к полу, словно я был каким-то грузом, кажется, умудрился заснуть до того, как мы взлетели.

— Сзади заходит! — Разбудив, мимо меня пробежал один из членов экипажа. — Юру осколком задело!

— Лёня! — Меня бил озноб. — Что стряслось!

— На раму наткнулись! — Прокричал он. — Наши в него стрелять начали, а фашисты в ответ! Кого-то ранили!

Вражеский самолёт летел много выше и похоже преследовал нас, пилоты ругались, но похоже ничего страшного в этом не видели.

— Лейтенант, скажи, чтобы меня к пулемёту пустили!

Десять минут на споры, две минуты на пристрелку и враг падает, разломанный на две части. Я даже успеваю рассмотреть одного из немцев, двое других мертвы, а этот пытался выброситься с парашютом. Не успел.

М-да, не с теми игрушками я играл. Двадцатимиллиметровая пушка — это вещь!

Было так холодно, что на слезившихся глазах смёрзлись ресницы, кормовой стрелок, сменивший меня у пушки, даже не сказал спасибо, настолько был охреневшим. От распросов отмахнулся, поспешив закутаться в овчину.

Проснулся уже в санчасти, сознание ясное, но в теле жуткая слабость, ноги еле шевелятся и с трудом поднимаю руки. Принюхался. Охренеть! Из того, что увидел, единственной хорошей новостью было то, что мне прочистили и наконец-то заштопали рану.

— Проснулся, герой, ну всё, значит жить будешь. Как тебя зовут хлопчик? — В палату шумно ворвался плотно сложенный мужчина в белом халате. — Так, чего молчим?

Сглотнув, понял, что сильно хочу пить. — Мне бы водички.

Молча, перекатываясь с пятки на носок, доктор разглядывал меня. Ждёт волшебного слова?

— Пригласите сюда лейтенанта НКВД Сиверцева. Мне самому позвать? — Процедил сквозь зубы, когда меня опять проигнорировали. — Лёня!!!

Леонид, флиртующий с полненькой медсестрой в конце коридора, подорвался в нашу сторону.

— Водички. — Повторил, на фоне слышимых шагов лейтенанта. — Мне.

А чего мы глазки потупили, и ручки трясутся? Странно, только что был таким уверенным.

— Что?! Что такое? — Вошедший Леонид обвёл нас взглядом. — Всё плохо?

— Поговорить нам надо, пусть товарищ выйдет… Товарищ, я вас имею в виду, или вы нам не товарищ.

Мы проследили взглядом, как доктор вышел за дверь. Мне показалось, или он действительно стал одного цвета с халатом? То-то же, нехрен злить.

— Лёня, скажи мне, я похож на идиота? — Начал наезжать на гэбэшника, неожидавшего от меня такого. — Какого хрена с меня столько крови откачали, вы совсем с ума посходили, решили воспользоваться моей беспомощностью? Не боялся, что окочурюсь?

Лейтенант оправдывался полученным приказом. Ну, я ему и выдал "Малый Петровский загиб" на большой Лёнькин прогиб. Жаль, сил было мало, быстро выдохся, спросил только, когда он попятился к двери. — Чей, конкретно, приказ ты выполнял?

***

Лежу за решёткой в больнице дрянной, взращённый в детдоме герой деловой.

Епт-ыть, как чувствовал. Вот как людям верить после таких закидонов, словно любопытные дети в песочнице. Отнять чужую машинку и, всё, что разбирается — разобрать. Не разбирается? Об асфальт её, вдруг всё таки разбирается. На фиг! Я не игрушка, не хочу быть разобраным.

Мля, насколько же было проще в тылу у немцев. Здесь, не успев доехать до первопрестольной, уже лишился почти пол литра кровушки. Алексу тоже досталось, сидит бедный в камере, судя по картинке из запахов, на допросах его били нежалеючи. Ну правильно, чего фашиста жалеть. Так он ещё и дворянских кровей, сын царского прихвостня? Получи гад ещё!

В обед попросил добавки — отказали, на просьбу выдать одежду — не ответили.

Эх, жаль не умею читать мысли, мне бы сейчас пригодилось такое умение. Чёртовы гэбэшники теперь больше молчат, рядом со мной, совсем перестали обсуждать что либо вслух, общаются записками. Но, ничего, я быстро учусь, слежу за всеми, кто с карандашом в руках и пытаюсь, по мх движениям, увидеть что пишут. За перьевыми ручками смотреть легче, но, в основном, ими пользуются в кабинетах, где стоят чернильницы. Карандаши же маленькие, их плохо видно, с ними приходится додумывать написанное по смыслу.

Когда начался допрос, на циферблате командирских часов приехавшего следователя, было пол пятого вечера. Седовласый худощавый франт в выглаженной форме. На манер плаща, на плечи наброшен халат, под белой хлопковой тканью прячутся одинокие ромбики на краповых петлицах. — Следователь Сазонов Роман Константинович, веду ваше дело.

Такое приветствие ввело меня в ступор. Дело? С какого перепуга?

— Начнём? Давайте по порядку: имя, фамилия, год рождения, где родились.

Изобразил только что пойманного карася в руках рыбака. Беззвучно разеваю рот и трясу головой: не могу мол, настройки громкости сбились. Франт не теряется, даёт карандаш и бумагу. В ответ, трясущейся рукой, протыкаю лист так, что ломаю грифель, хрен тебе, а не мои показания.

***

— В его вещах нашли письмо написанное Геллером. Экспертиза доказала, что почерк принадлежит майору.

Адресовано некому Щербакову Ивану Васильевичу. Включая майора Кувшинова, то есть отца объекта, все трое оказались бывшими одноклассниками. В письме Юрий Сергеевич просил Щербакова позаботиться о сыне их общего друга, из чего следует, что предполагаемой нами подмены не было, также это, косвенно, подтверждается группой крови. Щербаков был опрошен по месту службы, но по фотографии он затрудняется подтвердить личность объекта.

В письме упомянут профессор, его фамилия и профиль исследований были вымаранны, наш эксперт дал заключение, что чернила идентичны остальному тексту. Не зная всех возможностей объекта, мы не можем исключить того, что он в курсе планируемых исследований.

На данный момент, объект находится на территории военного аэродрома Северный города Иваново. Взятые у него образцы изучают.

— Его сопровождение знает, что Кувшинова ищет Лаврентий?

— Нет. Они думают, что действуют по его приказу.