Слон и кенгуру

Глава IX

Поскольку собирать кровлю сенного сарая приходилось в перевернутом его состоянии, а к ней еще и киль приделать требовалось, да и в любом случае, без подпорок он все равно завалился бы набок, потому как сильно походил на корыто, — и поскольку листы гофрированного железа следовало закреплять теперь под балками, — явилась необходимость возвести простые подмости. Для этого был использован хранившийся в гараже брус три-на-три, который пошел на подпорки четырех балочных ферм, державшие их на позволявшей приладить киль высоте. На киль же пошли ставшие ненужными или отпиленные куски стоек, имевшие в ширину около фута, перед началом работы их разложили по земле между подпорками. Чтобы не сверлить под болты отверстия, грозившие протечкой, киль решили крепить гальванизированными скобами. Затем от балок к килю укладывались листы железа, и вот их уже скрепляли болтами, — гайками внутрь. Чем тяжелее становилась вся конструкция, тем в большей мере она поддерживала собственное равновесие и, в конце концов, подпорки три-на-три стали необходимыми лишь для того, чтобы не дать ей завалиться на бок.

Дальний конец сарая оставили пока открытым, поскольку через него предстояло в последний момент, перед самым отплытием Ковчега, загнать по скату крупных животных, а уж потом закрыть железными листами и его.

Продлились эти труды гораздо дольше, чем рассказ о них, потому что наши судостроители всякую работу проделывали дважды, но, в конечном счете, у мистера Уайта появилось время и для дел человеческих.

Миг-другой спокойных размышлений позволил ему понять, что обучать Микки лозоходству, сколь универсальной ни является эта способность, бессмысленно, ибо у последнего вообще никаких способностей, универсальных там или не очень, отродясь не имелось. Обратиться следовало к Герати.

И мистер Уайт, почему-то чувствуя себя виноватым, снял с калитки ореховую развилку и постарался принять вид человека, который ничего никому показывать вовсе не собирается.

— Вы когда-нибудь видели лозохода?

— Нет, сёрр, — ответил Герати. — Да их и на свете-то не бывает.

— Бывает. Я, например. Всякий может…

— Я так думаю, сёрр, вы можете, потому как джинтельмен, а все прочие просто мозги вам дурили.

— Никто, — благоговейно добавил Герати, возведя взгляд к небесам, — окромя Человека Вышнего, не может ткнуть в землю пальцем и сказать: «Вот здесь вода». И я скажу вам, почему…

— Так ведь я-то могу. Я это сто раз делал. И готов показать вам…

— Конечно, вы думаете, сёрр, что можете, и сомневаться нечего. Нешто я усомнюсь в слове джинтельмена.

И он снова возвел взгляд к небу, словно желая почтить не то слово, данное джинтельменом, не то все благородное и исчезнувшее, увы, мелкопоместное сословие двадцати шести графств.

— Однако Дух Святой и сам Господь распорядились иначе, об чем такому образованному джинтельмену и без меня известно. Мне отмщение, сказал Господь, и сам наддам. А ворожеям да гадателям верить нечего.

— Пускай они все сидят, — добавил Герати, — под виноградником своим и под смоковницею своею[9].

— Да-да. Но какое отношение имеет это к поискам воды? Говорю же вам, что я могу сделать это прутом, который держу в руке. И вы можете. Я вас за одну минуту научу.

Однако Герати лишь снисходительно покачал головой. В данную пору его жизни ему нравилось работать у мистера Уайта, бывшего единственным человеком, на которого он вообще мог работать. А причина этого, уже не раз нами повторенная, состояла в том, что последний был джинтельменом. Во всем, относящемся до ручного труда, джинтельмены, известное дело, все одно что дети, и это позволяло Герати потворствовать, так сказать, своему работодателю, если тот упорствовал в желании непременно сделать что-то самостоятельно, да и выговаривать ему за то, что он чего-то сделал неправильно, было без надобности. Не ждать же от джинтельмена, что он чего-нибудь правильно сделает.

— Вестимо, — сказал Герати, — чего ж вам не мочь-то да еще с такой палочкой? Вы идите себе, побалуйтесь с ней, а я пока балку закреплю.

Мистер Уайт даже ногой притопнул:

— Я ни с какими палочками баловаться не собираюсь. Повторяю: она изогнется в моей руке, когда я пройду над водой, и в вашей изогнулась бы, если бы вы прошли.

— А с чего бы я стал цельный день с палкой прохаживаться? Мне, сёрр, прощения просим, на жизнь зарабатывать надо, в поте лица моего. Вот джинтельмену, оно конечно…

— Да пропали они пропадом, ваши джинтельмены! — страстно возопил мистер Уайт. И, бросив лещину на кучу навоза, отправился искать миссис О’Каллахан.

Таковая пребывала на кухне.

Мистер Уайт машинально раздернул шторы, дабы свет упал на огонь, — как делал всякий раз, что входил сюда (а как выходил, она их задергивала).

И сказал:

— Я собираюсь, миссис О’Каллахан, купить электроплитку, которая будет питаться от нового ветряка. Так мы сумеем сэкономить место, которое придется, если мы станем готовить в Ковчеге еду иначе, отвести для горючего. А теперь мне нужно, чтобы вы представили, как отправляетесь в Кашелмор за еженедельными покупками, но только подумали бы не о неделе, а о годе. Понимаете? Представьте, что направляетесь в Кашелмор, дабы закупить всего на год, и составьте список. Включите в него все, что вам понадобится на кухне, чтобы прожить целый год. Соль, чай, перец, сахар, мыло, муку, и так далее. И не по фунту — или сколько вы обычно берете — а на целый год. Всего нам, разумеется, не увезти, но, когда список будет готов, мы его подсократим. Сможете, как по-вашему?

— Пока не сварю обед, ничего не смогу, — не без тревоги ответила миссис О’Каллахан.

— Спешить некуда. Сгодится любое время.

— Уголь тоже вставить?

— Нет, — сказал мистер Уайт. — При наличии электрической плитки уголь будет ни к чему.

И он подавленно застыл у окна, вдруг ощутив себя старым и ни на что не годным. Ведь наверняка же все перепутает, думал он. Чаю окажется слишком много, соли слишком мало, да и та, как обычно, раскиснет в жидкую кашицу. Никто из них даже арифметики, и той не знает. И какой выйдет толк из его стараний? Какой смысл возиться с дурацким Ковчегом, дырки сверлить для болтов и прочее, если все так или иначе пойдет прахом? Какой смысл приставать к Микки, чтобы он урожай собрал, или к миссис О’Каллахан, чтобы она не задергивала шторы? И тот, и другая слишком стары, им уже не перемениться. Да если на то пошло, какой смысл делать что бы то ни было для ирландцев, которые и лозоходству-то учиться не хотят? Кто они, вообще говоря, такие? Просто-напросто отребье всех, какие водились на свете с доисторических времен, народов-неудачников, согнанное на этот вечно накрытый дождевой тучей остров, последнее прибежище бестолковых неумех. Они полагают, что от солнечного света дрова загораются, что луна меняет погоду, — да Бог их знает, чего они еще полагают. Не удивлюсь, если им представляется, будто Луна — это светящийся воздушный шарик, который кто-то надувает, а после спускает из него воздух. Никаких представлений о тени, которую отбрасывает Земля, о географии — ни о чем на свете. В них только и есть хорошего, что умение со страшной скоростью истреблять друг дружку. Сколько убийств случилось тут за последний месяц? Один мужлан жену в колодец спустил, да еще индюком сверху прихлопнул; другой родного брата топором искрошил и побросал, что осталось, в болото; еще один собственной бабушке башку сечкой оттяпал и… и… И ведь все это было бессмысленно, да и сделано-то тяп-ляп. Весь остров усеян тупыми орудиями, кои убийцы даже спрятать и то позабыли. А кто у нас во всем белом свете профессиональные душегубы, а? Ирландцы да итальянцы. Хоть в Чикаго, хоть где. Да они и меня, пожалуй, ухлопают, прежде чем покончат друг с другом. Чтобы за сигаретой далеко не ходить или еще ради чего. Слава Богу, Микки — человек робкий. Побоится промазать с первого раза и только зазря пораниться. И ведь не скажешь, что я ему так уж не нравлюсь. Просто найдет на него такой стих, обычная история…

И какой смысл с этим бороться? Дело же не в О’Каллаханах, весь остров таков. С не меньшим успехом можно пытаться перевоспитать Альпы. А зачем их перевоспитывать, а? Зачем вообще переселять куда-то людей в этом дурацком Ковчеге? Почему бы не бросить их здесь на погибель?

Зачем, в конце-то концов, жить? — думал мистер Уайт. Ну, решительно не понимаю, чего это мы так тужимся. Что наша жизнь? Сплошной ревматизм да заполнение анкет.

И он пошел в огород.

Микки дожидался его в безопасном удалении от ульев. Он отыскал ореховый прут и почти лишился дара речи из-за страстного стремления, сомнений, скромности и страха. Голову он понурил, смотрел искоса, поверх своего красного носа, ни дать ни взять попугай, просящий, чтобы ему почесали макушку, при этом Микки еще и ухмылялся, ковырял носком ботинка землю, засовывал палец в рот, покручивался на каблуках, хлопал полами пиджака и, смущенно краснея, выставлял прут напоказ.

— Итак, Микки.

Микки захихикал.

Мистер Уайт в точности знал, когда они потерпят неудачу. Когда придется поднять перед собой прут, что потребует простого, но усилия. Однако маленький человечек желал совершить попытку, а это уже было достоинством, которое заслуживало поощрения. Кроме того, Микки походил на ребенка, просящего, чтобы ему устроили праздник. Лозоходство оказалось, подобно вязанию, заразительным.

— Ну хорошо, — грустно произнес мистер Уайт. — Пойдемте под буки, там и попробуем.

Когда с первой частью демонстрации было покончено, настал черед парного управления лозой.

— Теперь, Микки, мы сделаем это вместе. Возьмите вот этот отросток игрека в левую руку. Нет, не в эту. Крепко прижмите большим пальцем место обреза. Вашим большим пальцем, Микки. Да нет, другим. Ну, смотрите, я сейчас покажу.

Он сгреб в ладонь все пальцы Микки, включая и большой, и принялся решительно расставлять их по порядку, один туда, другой сюда, обвивая ими прут и расправляя, словно побеги ползучего растения, в разные стороны. Пальцы были красными и влажными.

— Вот так. Теперь держите левый отросток левой рукой, покрепче. Я же возьмусь правой рукой за правый, а свободные руки мы соединим, чтобы получился замкнутый контур. Мы будем держаться за свой отросток развилки каждый, я буду сжимать левой рукой вашу правую, и по контуру потечет ток. Нет, дайте другую руку. Вот, правильно.

Мистер Уайт мужественно ухватился за влажную лапу Микки, — он когда-то растил у себя дома жабенка, — они стояли бок-о-бок, рука в руке, держа лещину между собой.

— Теперь, Микки, нужно поднять кончик прута в воздух. Для этого нам обоим следует изогнуть запястья.

Мистер Уайт свое изогнул, а Микки, разумеется, свое не изогнул, — решив посмотреть сначала, как это делается, — и лоза замерла в воздухе наперекосяк, наподобие Лаокоона.

— Подождите. Держитесь за прут, Микки, а руку мою отпустите. Да нет, отпустите. Нет-нет, не прут, руку. Молодец. Так вот.

Высвободив левую руку, мистер Уайт приподнял ею лозу. При этом ему и Микки пришлось слегка повернуться, точно танцорам с саблями, ныряющим в «моррисе» под свои клинки, — и завершив полупируэт, они вновь оказались стоящими бок-о-бок, держащими над собою пруток. И опять взялись за руки.

Все это время Микки молчал, не сводя глаз с лозы.

— Так. Теперь постойте с минуту неподвижно, прислушиваясь к себе. Прислушайтесь к земле под вашими ногами, к силе, идущей из моей руки в вашу, и думайте о лозе. Держите ее крепко. Ни о чем другом не думайте. Просто слушайте нас обоих, и землю под нами, и пруток впереди. Чувствуете его?

— Да, — прошептал Микки.

— Сейчас мы медленно пройдем вперед, на несколько шагов. Нет, медленно. Ногу ставьте твердо и шагайте вместе со мной.

Впрочем, вперед они двинулись рывками, своего рода гусиным шагом, как парашютисты-десантники при беге парами.

— Стоп. Это слишком быстро. Не скачите так, Микки. Передвигайтесь размеренно и не думайте о ваших ногах. Думайте о моей руке и о лозе. Ну-ка, медленно и плавно…

Слегка пригнувшись, будто краснокожие на тропе войны, они продвигались вслед за лозой — взгляды прикованы к ней, ладони склеены потом Микки, в головах ни единой мысли о чем-либо на свете.

— Начинается. Замрите. Чувствуете?

Микки смог только кивнуть.

— Тогда еще три шага. Тихих. Вот оно. Держите прут как можно крепче, Микки. Не отпускайте его. Держите. Видите, это не я им двигаю, он сам. Еще один шаг. Держите. Еще. Встали. Вода под нами, Микки. Не выпускайте лозу. Еще один. Здесь!

Пруток перевернулся и указал комлем в землю.

— Он повернулся, — сказал Микки.

Голос у него был, как в церкви.

— Да.

— Я не смог его остановить.

— Не смогли.

— Он сам перевернулся.

— Да.

— Госпди!

— А теперь, Микки, вы должны проделать это самостоятельно. Вернемся туда, откуда мы начали.

Мистер Уайт исполнился решимости ковать железо, пока горячо.

— На этот раз, возьмите прут обеими руками. Правильно. Нет, не за кончик. Вот так лучше. Теперь слушайте, Микки, вы должны повернуть его кончиком вверх. Что бы вы ни делали, держитесь за ответвления и, видит Бог, я направлю прут кончиком вверх, даже если мне придется на это жизнь положить. Локти держите прямо, Микки. Руки перед собой. Когда я поверну пруток, поверните ладони, тыльными сторонами внутрь, друг к дружке. Пусть они сойдутся. Нет, тыльными сторонами. Держите лозу. Не выпускайте. Большие пальцы вниз, Микки. Вот так, верно. Не сдавайтесь. Мы побеждаем. Клянусь небом, кончик глядит вверх!

Мистер Уайт отступил на шаг, готовый броситься Микки на помощь, если тот начнет разваливаться на части, но Микки держался.

— У вас получилось!

Микки стоял, закоченев, багровый, не способный дышать, словно распятый на рогульке, решивший добиться успеха или умереть.

— Хорошо. Стойте неподвижно и думайте о лозе. Думайте о земле под вашими ногами. Больше ни о чем. Просто почувствуйте, что вы здесь.

Они подождали немного.

— Стоите твердо?

Кивок.

— Тогда медленно вперед. Несколько шагов. Думайте о лозе. Не слишком быстро. Хорошо. У вас получится, Микки. Остановились. Шагнули. Идите свободно, если чувствуете себя хорошо. Обо мне не думайте. Идите. Идите один!

Шаг за шагом похожий на сомнамбулу Микки и мистер Уайт, сосредоточивший на нем все силы душевные (сам он передвигался по-крабьи, на пятках, словно собираясь рвануть вперед), приближались к букам.

Рот Микки приоткрылся.

Рогулька пошла вниз.

Микки вроде бы заговорил, так он думал, но никто не услышал ни слова.

Оба шумно дышали.

Оба остановились.

Оба шагнули вперед.

Рогулька описала вялую дугу.

Повернулась и указала в землю.

Мистер Уайт отнял у Микки лозу, подергал его за руку. И продолжал со слезами на глазах дергать, похлопывать Микки по спине. А потом отвернулся и высморкался.

Дело сделано. Ite, missa est[10]. Столько часов, проведенных с вязальными спицами, кочергами, спичками, самопишущими перьями и Бог знает с чем еще — Nunc dimittis[11]… Он имел веру и победил. Он обучил одного из О’Каллаханов. Дерзать, искать, найти и не сдаваться[12].

Микки заговорил — быстро-быстро. Он преобразился.

— Прут повернулся.

— Да.

— У меня получилось.

— Да.

— Он сам повернулся.

— Да.

— Я не мог его остановить.

— Нет.

— Там вода.

— Да.

— Это всякий может.

— Да.

— И я могу.

— Да.

— Я сам сделал.

— Да.

— Видели, как он повернулся?

— Да.

— И я опять смогу?

— Да, Микки, хоть сто раз. Сделайте сейчас, быстро, чтобы запомнить как.

И они сделали это еще раз, и еще, и еще. После третьей попытки Микки научился поворачивать запястья так, чтобы кончик рогульки смотрел вверх. Оба пребывали на седьмом небе.

Ближе к обеду Микки робко спросил:

— А можно я прутик себе возьму?

— Он ваш, Микки, на веки вечные. И после обеда я вам еще двадцать штук нарежу, про запас.