Слёзы Иссинир

Глава 5. За завесой Теней

Признание собственных ошибок — это великая сила, способная создать целые цивилизации, но доступная лишь тому, кто способен отпускать прошлое, извлекая из него уроки.

Поздняя ночь баюкала графство Артулен, укутав ее плотным одеялом мрака. Ни звезд, ни огней, лишь заснеженный хребет Ледяного Трезубца белел во тьме. Обступив северные земли Дар-Шаэля, он сдерживал ураганы, круглый год бушующие по ту сторону горной гряды в Долине Белого Сумрака, и обитающих там тварей.

Задумчивый взгляд стоящего в темной комнате мужчины блуждал по кривым, грубым и все же по-своему изящным выступам и изломам хребта. Он стоял так достаточно долго, даже не шевелясь и не моргая, лишь что-то изредка бормоча себе под нос. В чувство его привел звук приближающихся шагов.

Очнувшись от раздумий, мужчина медленно повернулся, и столько величия было в этом движении, что и сам король лопнул бы от зависти, увидев это.

Отворившаяся дверь впустила во мрак комнаты теплый дрожащий свет. Шаловливым рыжим котом он запрыгнул на стул и край заправленной кровати. Но стоило двери закрыться — и тьма снова заполнила комнату окраинной гостиницы.

— Какие новости? — тут же поинтересовался мужчина, наблюдая за вошедшим юношей. — Плохие или хорошие?

— Мне платят за информацию, — отозвался юноша. — Мое дело — ее добыть. Заказчик сам решает, плохие новости или хорошие.

— Я тебе плачу за твой ум и способности, а также за умение хорошо анализировать, — усмехнулся мужчина. — Ну так?

— Я сделал все, как мы планировали. Но похитить девчонку не удалось. Защитный амулет не сработал, видимо, из-за того, что она разодрала себе руки. Поблизости бродил корган, оставшийся без своего акшара. Он учуял ее кровь и напал, однако это только сыграло на руку. Но никаких способностей она не проявила. Едва выдержала его рев. Даже не пыталась сопротивляться. А потом вмешался Рангвальд. В такой ситуации сложно утверждать, что она та, кто нам нужен.

— Вот как? — удивился мужчина, снова отвернувшись к окну. — Акшары внезапно развили бурную деятельность. Наргов тянет на наши земли. Идрис выбирает себе невестой обычную девушку после трехсот лет затворничества. Я слишком стар, чтобы верить в подобные совпадения. Но я не могу понять, что этот мальчишка может знать такого, чего бы не знал я.

— Я не верю в совпадения, — согласился юноша. — Но у нее самая обычная родословная. Человеческая. Однако, как я и говорил раньше, ведет она себя очень странно, как сумасшедшая. Поэтому ее держали на сильных успокоительных, которые не особо ей помогали.

— Возможно, причина выбора Идриса именно в этом, — выдохнул мужчина. Он отошел к окну, снова вглядываясь в темноту. — Его выбор не пал бы на обычного человека. Не так с ней все просто. Я уверен.

— Я не понимаю, почему было просто ее не убить? Та самая она или нет — мы бы во всяком случае перестраховались. Убрали бы потенциального противника, а окажись она обычной, — что ж, просто сопутствующая потеря. Мы бы в любом случае остались в выигрыше.

— О нет, — протянул мужчина, опершись рукой на край по­доконника. — Идриса все сильно недооценивают в высшем обществе, и очень зря. Он находится в тени своей могущественной бабки. Но я знаю его намного дольше, чем ты. Этот мальчишка очень умен и опасен. Он никогда не совершает необдуманных поступков. И я хочу знать, с какой целью он выбрал именно эту девушку и как это может отразиться на наших планах. Поэтому она нужна нам живой. Она может быть ключом к планам Идриса или к тому, что я ищу. Мне очень любопытно, кто она такая. Теперь я хочу сам на нее посмотреть.

— Наши действия повлекут определенные последствия. Рангвальд мог помешать нашим планам, если бы мы ее похитили сейчас.

— Да. Определенно. Но другой возможности могло не представиться. Кем бы она ни оказалась, риск был более чем оправдан. ­Расточительство — разбрасываться такими редкими ресурсами. С другой стороны, Рангвальд — сильный противник. И я не хотел бы навлечь на нас его гнев раньше времени. Я знаю, на что он способен, если покуситься на его собственность или семью. Он будет ­преследовать свою жертву яростнее любого акшара и в итоге растерзает ее.

— Тогда нам следует сменить тактику. Я не спущу с нее глаз, выясню все, что только смогу. У меня есть ее волосы, и я постараюсь использовать их для раскрытия ее истинной сущности. Теперь Рангвальд будет готов и не позволит подобраться к ней. Удачный момент, как цветок сиэльмун, — нужно дождаться и срезать, пока он цветет те ничтожные минуты, — произнес юноша, проанализировав разговор с заказчиком. Собеседник самодовольно хмыкнул, в который раз убеж­даясь в способностях наемника, который оправдывает столь высокую цену за свои услуги. Впрочем, Зарриатт не набирал абы кого в свои ряды и делал все возможное, чтобы наемники выходили с нужными знаниями и навыками, дабы не опозорить организацию. Не оправдавших ожидания просто убивали.

А мужчина не любил тратить деньги просто так даже на удовольствия, предпочитая из всего извлекать выгоду. Тот, кто владеет важной информацией, всегда в выигрыше.

— В нашем случае мы сами подготовим ему почву, удобрим и посеем, а затем пожнем. Глаз с девчонки не спускай и докладывай обо всем мне. Позаботься, чтобы я знал все о де Вайленде и Шандоре. Они тоже какие-то беспокойные в последнее время. Не хочу, чтобы их мелочно-эгоистичные выходки испортили мне всю игру. Первый своими интригами может поломать нам часть планов. А второй не блещет умом. И еще меня беспокоит Альвхейд.

— Это все? — уточнил наемник прежде, чем исчезнуть.

Мужчина кивнул и в очередной раз отметил, что исчез юноша неслышно и незаметно даже для его слуха и чутья. Просто растворился во мраке, как будто всегда был его частью.

— Что же ты задумал, Идрис? — вслух пробормотал мужчина, снова принявшись созерцать горные склоны.

Все произошло настолько быстро, что ни Идрис, ни Милифтина не успели даже дернуться, чтобы попытаться спасти мальчишку-свидетеля. Миг, за который тело Ригана коснулось земли, был исполнен тяжелого молчания. И он оборвался от крика Селении, бросившейся к бывшему жениху. Идрис перехватил ее в прыжке поперек талии, прижав руки к телу. Она болтала ногами в воздухе, вырывалась и кричала что-то невразумительное. От ее надрывного плача даже по коже графа прошлись несмелые мурашки, затронув внутри давно заледеневшие струны чувств.

— Вызови Тамаша, я скоро вернусь, — коротко бросил Идрис. Резко зажав пальцами сонные артерии беснующейся в его руках Селении, он взял на руки ее обмякшее тело и понес к замку. Вглядываясь в неподвижный лик темноты, граф Рангвальд будто надеялся разглядеть все сокрытые в нем тайны. Происходящее ему не нравилось. Слишком много связанных в один узел событий, чтобы считать их простыми совпадениями. Похоже, у него появился сильный враг, который прознал про Селению. Враг, которого Идрис не желал иметь, но вопреки собственным стремлениям заимел. Пальцы непроизвольно сжались, впиваясь в разодранную кожу девушки, и тут же расслабились. Из-под засохших корок проступили капли крови и заструились по измазанным землей рукам, перекатываясь по пальцам Идриса. Запах юной крови мешался с вонью, исходившей от тел наргов, и ароматами садовых цветов.

Граф Рангвальд посмотрел на Селению, вспоминая, как спас ее от коргана. На какое-то мгновение в душе шевельнулось сожаление. Он мог позволить этому существу убить Селению. Это решило бы все проблемы и не пришлось бы брать вину за ее убийство на себя. Какая-то часть Идриса отчаянно желала человечьей девчонке смерти, а другая настаивала на том, чтобы она жила.

В заледеневшей много лет назад груди разгоралось пламя ярости. Идрис во что бы то ни стало собирался выяснить, кто стоял за нападением на его замок. Он никогда не прощал тех, кто смел покуситься на жизнь его семьи. Не простит и сейчас. Он увидит лицо своего врага, а затем сдерет его с черепа и повесит в назидание всем остальным.

Анабэль в ожидании брата мерила шагами крыльцо перед парадной дверью. Она нервно накручивала белокурые локоны на палец и кусала губы. Идрис велел ей оставаться в замке, что бы ни случилось, никак не объяснив случай с нападением. И Анабэль ждала непонятно чего. Увидев приближающегося брата с окровавленным телом его невесты на руках, виконтесса подалась вперед, широко распахнутыми глазами разглядывая изодранное платье и запекшуюся на коже девушки кровь.

— Что все это значит? — тут же поинтересовалась Анабэль, подбегая ближе.

— За леди Де-Маир приходил бывший жених, — чересчур спокойно ответил граф.

— Светлоликая Мунарин, — выдохнула Анабэль. — Идри, что ты сделал? Что с Селенией?

На последний вопрос Идрис лишь усмехнулся, отчего взгляд виконтессы стал колючим.

— Идри…

— Да жива твоя Селения. Ее бывшего женишка убили у нее на глазах. Пусть поспит, — пояснил Идрис почти веселым голосом, стараясь скрыть от сестры свои истинные чувства, хоть и понимал тщетность любых попыток.

— Какой ты все-таки деревянный, — покачала головой Анабэль. — Бедная девочка.

— Она бедная? А я не бедный? Спокойствие покинуло этот замок, когда она здесь появилась, — пробурчал Идрис, ногой отталкивая приоткрытую створку двери и погружаясь в привычную прохладу холла. Анабэль скользнула следом за братом.

— Так верни ее тетке и не мучай ни ее, ни себя, раз ты так страдаешь! — съязвила виконтесса. — Ни ей ничего не объяснил, ни нам. Поэтому я ее понимаю. Я бы тоже от тебя пыталась сбежать.

— Бэль, поверь: чем меньше вы все знаете, тем дольше мы будем в безопасности. Пока нет необходимости открывать эту шкатулку с секретом.

— Если за ней приходили акшары, значит, эту шкатулку кто-то уже открыл, — возразила Анабэль, но настаивать на своем не стала. — Идри, мне все равно. Я привыкла к твоим шпионским играм. Ну ты хоть что-то ей объясни, иначе весь этот бред, который сейчас творится, не закончится никогда.

— Как Идвал? — спросил Идрис, меняя тему. Присутствие сестры несколько остудило его, но мысли о мести до сих пор жгли голову раскаленными углями.

Анабэль закатила глаза и фыркнула.

— Как всегда. Пара царапин и море трагизма. Выживет, если одному из нас вконец не надоест его юмор. Не пытайся сменить тему. Ты что-нибудь выяснил? Почему жених Селении приходил с акшарами?

— Не просто с акшарами. За ними стоит кто-то еще. Мальчишку убил кинжал, появившийся из черного тумана, — мрачно отозвался Идрис. Повторив эти слова вслух, он снова ощутил, как жгучий яд ненависти разливается в крови. По лицу Анабэль скользнула непонятная тень.

— Ты хочешь его воскресить?

— Да. Я обязательно узнаю, кто стоит за всем этим, — голос Идриса звенел ледяной сталью.

Анабэль ловко придержала его за руку и взглянула в бездонные черные глаза. Она сразу заметила состояние брата, но даже будь она слепа, почувствовала бы его сердцем. От Идриса веяло яростью и жаж­дой убийства. Эти ощущения были ей так же знакомы, как буквы родного алфавита.

— Идри, я знаю этот взгляд…

— Бэль, я найду тех ублюдков, которые стоят за этим нападением, даже если мне придется спуститься за ними в глубины Огненных Разломов. И смерть покажется им избавлением, — отрезал Идрис. Каждое его слово было ударом хлыста, адресованным неизвестному врагу. Высвободив руку, он пошел дальше, снова одевшись в непробиваемую ледяную броню, внутри которой все горело.

На этой ноте Анабэль решила оставить брата наедине с его мыслями, отложив новость о своей находке и возможном отъезде. После того, что произошло, она и сама терзалась сомнениями: стоило ли вообще покидать замок в такое неспокойное время? Возможно, их планы могли бы еще немного подождать.

Виконтесса осталась с Селенией, чтобы обработать и перевязать все ее раны, а Идрис, больше не проронив ни слова, покинул комнату невесты, как только уложил ее на кровать.

Когда он вернулся в лес, Тамаш был уже там. Он сидел на корточках, коленом одной ноги уперевшись в землю, и осматривал труп, который теперь выглядел совершенно иначе. Над головой парил небольшой шар света, отодвигая границы темноты.

Что больше всего насторожило Идриса после увиденного — в воздухе не ощущалось никаких других запахов, кроме лесных. Он знал, что любая магия оставляет после себя характерные нотки того или иного аромата, но здесь не чувствовалось ничего. Медленно он подошел к телу и присел, разглядывая пепельную кожу, черный тонкий порез на шее, от которого тянулась вереница почерневших сосудов. Полностью белые глаза, как два бледных опала, зияли в полумраке пустотой.

— Призыв мертвых не получится, — глядя на лицо убитого, констатировал Тамаш. Он был бледнее обычного. Лицо, лишенное всяких эмоций, точно окаменело. Лишь вишневые глаза полыхали рубиновым огнем.

— Судя по твоим словам, пытаться даже не стоит? — уточнил Идрис. — Несмотря на возраст, вижу такое впервые.

— Его убил Зарриатт, — в тишине слова юноши прозвучали дурным предзнаменованием. — Наемники Зарриатта известны тем, что их жертвы не говорят даже после смерти. Их клинки высасывают душу, принося в жертву своему Двуликому богу. Поэтому у него белые глаза. Считается, что глаза — это отражение души. Клинки Зарриатта выкованы из особого минерала, который отравляет тело. Из него даже безмозглого зомби не получится. Попытайся мы применить к нему любого рода магию — и его тело рассыплется пеплом. Поэтому наемники Зарриатта так популярны. Они стирают любые следы, что были в теле или на нем ранее, оставляя только свою печать.

— Очень умно. Убрать пешку, чтобы та и после смерти не могла ничего сказать, — пробормотал Идрис и, не сдержавшись, выругался: — Проклятье!

— Интереснее всего, зачем кому-то вдруг понадобилась твоя невеста. Да еще так сильно. Собственно, как и тебе, — как бы между прочим заявил Тамаш. — И почему Зарриатт вдруг заключил союз с акшарами. Не похоже, чтобы акшары могли его нанять.

— Я слышала о них, — после недолгого молчания произнесла Милифтина. — Этот союз даже звучит невозможно.

— И тем не менее, — вздохнул Тамаш.

— Обсудим это позже, — голос Идриса звучал подозрительно спокойно, в то время как его черные, как глубины бездны, глаза с расширенными зрачками, казалось, готовы были поглотить весь мир. Он уже понимал, что если Зарриатт действует подобным образом, то и убитых акшар допросить не удастся. Это еще больше его злило, и эта злость была хорошим субстратом для рождения плана мести. Наемник Зарриатта осложнял поиск, но и он не сможет уйти от возмездия. Еще никто и никогда не уходил.

— Нужно осмотреть окрестности. Если тело не представляет для нас никакой ценности, оставьте его тут, потом решим, что с ним делать, — озвучил свои мысли Идрис.

— Как скажешь, — кивнул Тамаш, поднимаясь на ноги. — Ты что-нибудь чувствуешь?

— Да, — коротко отозвался Идрис. — Но тут повсюду воняет акшарами и их кровавой магией, поэтому не могу точно определить место. Но направление — могу.

Идрис кивнул на ту часть леса, которая вела в сторону Бриля. Впрочем, и Тамашу, и Милифтине этого было достаточно. Они разошлись на приличное расстояние и исчезли в темноте, спящей меж деревьев. Идрис двигался размеренным бесшумным шагом, чтобы ничего не пропустить. Он чувствовал, что где-то смерть оставила свой отпечаток. Это было похоже на сияние маяка вдалеке, но манил Идриса вовсе не огонь. Он ощущал знакомый контраст ужаса и умиротворения, холодного спокойствия, присущего горному озеру, и запаха темноты. Чем ближе он подходил, тем сильнее натягивалась нить между ним и его целью. Идрис ощущал, как она, вцепившись в грудь, ведет его вперед, притягивая подобное к подобному.

Почти у опушки леса Идрис нырнул в знакомые вязкие объятия мрака и увидел скрученные спиралью стволы деревьев, толпившиеся вокруг пустого пространства. Именно по этому характерному дефекту деревьев и можно было найти Излом. Разрыв завесы словно бы выворачивал ее наизнанку, поэтому и деревья возле подобного феномена заворачивались, повинуясь искажениям пространства.

Идрису не нужно было приглядываться, чтобы увидеть Излом. Он лениво перетекал в воздухе прозрачной тягучей жидкостью. Послав призыв Милифтине и Тамашу, Идрис подошел чуть ближе. В нескольких шагах от Излома возвышалось бревно, к которому было привязано истерзанное тело с вывернутыми наружу ребрами. Вырезанные на коже символы не вызывали сомнений в том, что это ашакрит. В вырытой вокруг столба яме темнела кровь. Ее струйки красными змейками текли вверх по столбу вопреки законом природы, наполняя вырезанные в дереве символы. Такие же знаки были начертаны на земле вокруг ямы, пульсирующие подобно кровеносному сосуду. Почва рядом с местом жертвоприношения почернела и иссохла. Та же участь постигла и деревянный столб. Осмотрев его, Идрис понял, что еще недавно он был живым деревом, а теперь выглядел совершенно безжизненным и обугленным.

— Кровавая магия иссушает любую жизнь, — прошептал граф, продолжая внимательно разглядывать кровавый тотем, чтобы не упустить ни одной мелочи.

Тамаш появился из темноты бесшумно, словно сам был тенью. Подойдя ближе, он начал осматривать тело. Пальцы на его поднятой руке слегка подрагивали, когда он водил ими рядом с тотемным столбом. Кожа испускала тусклое белое сияние, осторожно касающееся мертвого тела и кровавых символов. Те, будто живые, сжимались и наливались темнотой. Идрис чувствовал слабые эманации страха и гнева.

Последней появилась Милифтина. Так как она ушла дальше остальных, ей пришлось преодолеть большее расстояние, чем Тамашу. Не растрачивая время на вопросы, она тоже принялась за работу.

Теперь Идрис мог отвлечься на изучение мыслей убитого и следа, оставленного его смертью. В голове мелькали неясные образы, бесполезные обрывки угасающих с каждой последующей минутой воспоминаний. Этого тела не коснулся кинжал Зарриатта, но Идрис все равно не мог его оживить для допроса. Стоит ему коснуться трупа своей силой — и отпечаток смерти размоется и исчезнет, лишив графа возможности найти следы убийцы.

Ему удалось вырвать из памяти жертвы силуэт в темно-сером плаще и фигуру в черной мантии. На спине у второго был вышит какой-то знак. Он сильно искажался, но Идрис и так догадался о его значении. Теперь стало понятно, что именно здесь произошло.

— Миф? — Идрис повернулся к беловласой девушке. Он ничего не спрашивал, но в словах не было нужды, Милифтина и так прекрасно все поняла.

— Его душа не покидала пределов этого мира, не переступала порог Чертогов Хелльтар. Она просто… — Девушка осеклась, словно не верила самой себе.

— Милосердная смерть… — прошептала Милифтина, вглядываясь в тело, привязанное к столбу. — Его душа просто исчезла, испарилась. Но я не понимаю. Душа бессмертна… Как же ее можно было уничтожить… Для чего?

Идрис взглянул на растерянную Милифтину. Последний раз он видел ее такой около века назад, когда она только-только вернулась из-за черты смерти и осознала, что перестала быть человеком.

— Она стала источником для открытия Излома. Просто силы крови было бы недостаточно, чтобы разорвать завесу. Тотем и магия крови призваны были создать маяк для акшар, чтобы они смогли переместиться сюда, — пояснил Идрис. Каждый раз, когда он видел магию крови в действии или ее последствия, его передергивало от омерзения. Как могло в этом мире появиться нечто настолько отвратительное?

— Тамаш, ты знаешь, что делать. Пока следы не исчезли, нужно понять, куда они ведут. Миф, останешься с Тамашем и поможешь ему. Если он будет отпускать едкие шуточки, можешь его тут закопать, — великодушно разрешил Идрис, заметив выражение лица друга и слегка улыбнувшись. Больше не обронив ни слова, граф Рангвальд растворился в тишине леса, словно его тут и вовсе не было. Милифтина задумчиво посмотрела ему вслед.

— Иногда меня задевает его синдром одиночки, — высказалась она.

— Его уже не переделаешь, — пожал плечами Тамаш. — Надо бы прибраться.

Когда юноша разобрался с тотемом и очистил все еще активный источник магии крови, ему пришлось немало сил потратить, чтобы поставить защитный контур вокруг Излома. Закрыть разрыв в пространстве в одиночку было невозможно. Для этого требовалось не менее пяти магов Каринниума. К тому же со временем он исчезнет сам, затянется, как зажившая рана. Более того, Тамаш знал, что если Излом открывается в одном месте, в другом он исчезает. Разумеется, оставить активный Излом неподалеку от Ардскола без присмотра он не мог, поэтому Тамашу пришлось постараться с наложением чар.

— Отлично. Иначе кто-то опять проворонит приближающуюся опасность, — усмехнулся Тамаш, закончив с защитной магией и подступив к обезображенному телу.

Милифтина, до этого стоявшая чуть в стороне, подошла ближе. На выпад Тамаша она никак не отреагировала. Его поведение обеспокоило ее впервые. Он пытался казаться веселым, но веселье это было напускным и выглядело как плохо поставленный спектакль.

— Что с тобой? — поинтересовалась Милифтина, наблюдая за тем, как, повинуясь движениям пальцев Тамаша, вокруг трупа образуется разноцветная пелена.

— Со мной все в порядке, — попытался отмахнуться Тамаш. Очередной пас руками — и тело убитого обернулось белой тканью и медленно поднялось вверх.

— Подожди здесь, я схожу за вторым.

Не дожидаясь ответа, юноша углубился в лес. Вскоре хруст веток и листвы под его ногами стихли, оставив Милифтину в замешательстве. Погруженная в ночную тишину и водоворот собственных мыслей, девушка смотрела на закутанный в белый саван труп и не понимала, с чего вдруг Тамаш так озаботился погребением мертвых. Она никогда не замечала, чтобы он проявлял интерес или какие-либо чувства к чему-то или кому-то помимо обитателей Ардскола и науки.

Милифтина так глубоко задумалась, что услышала приближающиеся шаги, когда Тамаш уже показался в поле зрения. Рядом с ним в воздухе парило еще одно завернутое в саван тело.

— Ты же говорил, что любая магия обратит тело в пепел, — подала голос Милифтина.

— Да, но я не воздействовал на него напрямую. Я создал иллюзию, чтобы никто не видел истинной причины смерти. А левитирующие чары я наложил на ткань, — пояснил Тамаш и направился в сторону Бриля.

— Почему бы не закопать их здесь? — удивилась Милифтина, следуя за юношей.

— Я был бы не против, если бы их тела обратились пеплом, чтобы вообще не мучиться. Но надо бы все-таки вернуть сына отцу и мужа жене. Да и этой мартышке нужно дать возможность проститься с бывшим женихом, как полагается, — пояснил свою точку зрения Тамаш.

— Мартышка? — переспросила Милифтина, словно бы ей послышалось.

— Девчонка напоминает мне мартышку. Такие же большие ошалелые глаза и непоседливый нрав, — пожал плечами Тамаш. Завернутые в белую ткань тела, плывущие сквозь темноту, напоминали призраков. Под чарами Тамаша они двигались так же плавно и бесшумно. Сам юноша был задумчив, глядя на них.

— С каких пор тебя волнуют такие мелочи, как это? — Милифтина коротко кивнула на труп убитого мальчишки.

Тамаш молчал. Под его шагами шуршали хвоя и листва, сброшенные деревьями с наступлением весны. Он всегда удивлялся мастерству природы, которое обычным людям казалось мелочью. Арденийские хвойные и некоторые лиственные деревья стояли в ярко-красном убранстве всю зиму, а весной сбрасывали листья и хвою, чтобы одеться в молодую зелень. Мысли Тамаша витали высоко над землей, отстраненный взгляд блуждал во тьме меж деревьев.

— Отдать дань мертвым — единственное, что способны сделать живые для них. Для нас этот человек — никто. Но для Селении, для его отца, друзей он был частью их жизни. И, несмотря ни на что, он имеет право быть похороненным как положено. Чтобы его помнили те, кому он был дорог. Не у всех есть такая возможность… жить хотя бы в воспоминаниях, — тихим голосом ответил Тамаш, когда Милифтина уже не рассчитывала услышать от него хоть слово. Его речь защекотала глубоко в груди и сжалась там тревожным комочком. Миф вдруг подумала, что в ее прошлой жизни не осталось людей, которые бы ее помнили. В той жизни она умерла окончательно и безвозвратно. Ей показалось, что этими словами Тамаш прошелся по краю собственной прошлой жизни, затронув нечто сугубо личное и тяжелое для него. Переставая быть человеком, нужно стараться не утратить человечности — вот что он хотел донести до нее.

Больше Милифтина не стала лезть с вопросами и молча шла рядом с юношей, прислушиваясь к звукам и всматриваясь во мрак. Впервые она узнала о Тамаше что-то важное, увидев его с другой стороны. И случилось это спустя много лет жизни в одном замке как следствие череды случайностей, которую Идрис называл судьбой.

Когда первые золотистые лепестки утра распустились на светлеющем небе, от ночной бойни в саду и замке не осталось и следа. Тамаш сидел в кабинете Идриса и пил заваренный Анабэль чай с шиповником и черникой. За последние сутки он устал сильнее, чем за всю бессонную неделю бдений за Селенией. Выглядел он едва ли лучше почившего Ригана. Анабэль то и дела кидала на него озабоченные взгляды.

— Ты абсолютно уверен? — удивленно вопросил Идрис, разглядывая Тамаша с тем же беспокойством, что и сестра. Друг на самом деле выглядел неважно, и стоило бы сразу отпустить его отдыхать. Но слишком ответственный Тамаш сам настоял на этом разговоре.

— Я перепроверил трижды. Впервые не верю собственным глазам, — признал он. В его тусклом взгляде кисла вина, на белом лице не было жизни. Идрис знал, сколь ответственно каринн подходит к любому делу, — Тамаш не мог допустить такой роковой ошибки.

— Тамаш практически не покидает замок. Может быть, Зарриатт нашел другой способ снять защиту Ардскола? — предположила Анабэль. — Мы ведь не знаем их возможностей.

— Не знаем, — согласился Тамаш, отхлебывая чая. — Но первая линия защиты была завязана на моей крови. И снять ее можно только моей кровью. Но мне удалось установить, что вторая линия защиты была сломана изнутри. Магией крови.

Догадка повисла в воздухе, но никто не стал ее озвучивать ввиду ее очевидности.

— Но Селения не… — начала было Анабэль.

— Достаточно, — остановил сестру Идрис. — Ты ведь все исправил? Теперь незваных гостей можно не ждать?

— Теперь я завязал первую линию на моей и твоей крови. Такое уж точно снять не получится, так как ты напрямую связан с замком. Если только Зарриатту не помогает сам Двуликий, — заверил друга Тамаш. — К тому же я встроил в заклинание несколько артефактов и ловушек, которые практически невозможно обнаружить. Теперь любой, кто попытается влезть в защиту, не зная, в какой последовательности ее снимать, умрет на месте.

— Миленько, — оценила Анабэль. — А теперь, может, ты уже пойдешь поспать? Выглядишь как один из мертвяков Идриса.

Тамаш спорить не стал. Одним глотком осушив кружку, он встал и покинул кабинет. Как только дверь за ним закрылась, Идрис вопросительно посмотрел на сестру. Он сразу понял, что Анабэль спровадила Тамаша по нескольким причинам. Ее что-то беспокоило, и она явно хотела об этом поговорить.

— Ну? Говори, — великодушно разрешил Идрис. Первые три волны ярости схлынули, отставив после себя пустоту, которая у него приравнивалась к умиротворенному благодушию.

Анабэль не стала разыгрывать недоумение, зная, как брата это раздражает, и сразу перешла к делу. Подобного рода спектакли, принятые в высшем свете, она, мягко сказать, не одобряла и сама.

— Мне нужно уехать. Это касается нашего дела. Наконец удалось договориться о встрече, — оповестила брата Анабэль. Выражение ее лица стало встревоженным. — Но теперь я даже не знаю, как покинуть замок, когда тут такое происходит.

— Бэль, без тебя Ардскол не рухнет, — успокоил сестру граф, на что Анабэль снова фыркнула и издевательски усмехнулась. — Это дело всей нашей жизни. И кучка акшар не встанет у нас на пути.

— Акшар в союзе с Зарриаттом, ты хотел сказать? — как бы между прочим уточнила виконтесса. — Ты прав. Но, Идри, на мне тут все держится, — возразила она. — Особенно когда пришлось убрать большую часть прислуги, чтобы не пугать твою невесту. Хотя о чем это я? Они больше вредили, чем помогали. Так что я должна Селении сказать спасибо. Кстати, я обработала ее раны и перевязала. Нужно будет менять ей повязки с лекарствами, пока меня не будет.

— Селении, — хмыкнул Идрис. — С каких пор она уже для тебя Селения?

— С таких, — твердым голосом парируя выпад брата, заявила Анабэль. — Я так понимаю, что ты ее не отпустишь, а это значит, пора привыкать, что она станет частью нашей семьи. Мы не можем с ней всю жизнь обращаться так, словно она пустое место. Подумай, каково ей сейчас. Если мы ее не поддержим, жизнь в этих стенах превратится для нее в бесконечную муку. Зачем отравлять ее и без того непростую судьбу?

— Я не собирался держать ее взаперти всю жизнь, — возразил Идрис.

— Да, к ее преклонному возрасту ты бы одумался, — подстегнула брата Анабэль.

— Люди с артрозом и радикулитом плохо бегают. Так говорят, — с напускной задумчивостью ответил сестре Идрис.

— Идри, я серьезно! Я вижу твое к ней отношение. Но она ни в чем не виновата.

Многозначительно посмотрев на сестру, Идрис вскинул одну бровь. По его лицу проскользнула тень, отразившаяся в потемневших глазах, которые говорили красноречивее слов.

— Она не знала, что делает, — не уступила Анабэль.

— Это не снимает с нее ответственности за совершенные поступки! Она совсем не пользуется головой, — процедил Идрис.

— То, что ей все же удалось сбежать, говорит об обратном, — пожала плечами Анабэль с деланным безразличием.

— Из-за нее пострадал Идвал. Из-за нее могли пострадать все вы, и она сама бы давно была мертва, если бы не то, кто она такая.

— Ты ее тут со свету сживешь в мое отсутствие, — обреченно выдохнула Анабэль и подула на упавшую на глаза прядку. — А Идвал больше страдает от обжорства, чем от ран.

— Бэль, не говори ерунды. Езжай уже по делам. И будь осторожна. Возьми с собой Милифтину, не вздумай идти на эту встречу одна. И подчисти потом хвосты, — попытался отмахнуться от сестры граф, но Анабэль слишком хорошо знала все его уловки и не позволила себя запутать.

— Идри, я же серьезно. Необходимо пополнять запасы еды, ибо Идвал ежедневно совершает на них грабительские набеги. Его аппетит нас разорит… когда-нибудь. Или ввергнет в голодные бунты весь континент.

— Бэль, перестань цепляться к Идвалу, — усмехнулся Идрис.

— Научи его носить нормальную одежду и поглощать меньше пищи, и, может быть, перестану! Так, дальше. Нужно следить за Тамашем. Он со своими экспериментами совсем забывает про пищу. И нужно следить за Селенией. Мы с Миф уедем, вы тут останетесь с ней одни, — строго предупредила брата Анабэль. Идрис закатил глаза и театрально откинулся на спинку своего кресла.

— Даже не знаю, как мы переживем твое отсутствие! Особенно когда в нашем замке Селения. Она же нас всех сожрет! — трагично протянул он.

Теперь настала очередь Анабэль закатывать глаза:

— Скорее это сделает Идвал, — возразила она. — Чувствую, вернусь я на руины Ардскола.

Виконтесса величественно направилась к двери, демонстративно игнорируя издевательские вздохи веселящегося брата.

— Кстати, Бэль, постарайся не задерживаться. Я хочу увезти Селению отсюда, пока не узнаю, кто стоит за охотой на нее.

Анабэль кивнула и покинула кабинет. Идрис некоторое время сидел неподвижно, погруженный в раздумья. Все же Анабэль была права насчет Селении. Идрис это знал, понимал умом, но никак не мог принять и смириться с этим. Разговор давно вызрел, и передерживать его не стоило. Если Селения погибнет, на его голову обрушится гнев богини, а попав в руки к осведомленному врагу, сотрет с лица земли привычный мир. Идрису непросто было признать, что его изначальная тактика оказалась в корне неверной. Отныне придется действовать по-другому, нравится ему это или нет. Он ненавидел эту девчонку за то, что она сломала его привычную жизнь. Идрис тоже сломал ее жизнь. И все это происходило по воле богов, которые двигали их, точно фигуры на доске.

Идрис поднялся и вышел из кабинета. Он хотел навестить Идвала прежде, чем займется другими делами. Селении нужно было несколько дней, чтобы прийти в себя, поэтому было достаточно времени, чтобы подумать над предстоящим разговором.

«Давний враг пробудился».

Идрис не понимал, о каком враге идет речь. За всю историю их было достаточно. Мог ли этот враг быть связан с акшарами? Они не просто так пришли за Селенией. И почему в этом принимал участие Зарриатт? Придется много времени провести за сбором информации.

Идрис резко остановился, словно ответ толкнул его в грудь. Нет, эта догадка не может быть правдой. Это всего лишь старые сказки Ночного Мира, не более. Так Идрису хотелось думать, но он должен был все проверить. В отличие от большинства аристократов своей расы, он не был наивным глупцом. Был только один давний враг, связанный с акшарами, о котором могла предупреждать богиня. Это бы объяснило появление Селении и почему Мунарин велела оберегать ее любой ценой. Но о какой жертве она говорила? Неужели девчонке нужно сохранить жизнь до определенного момента?

Идрису вспомнились слова Астарты о ненависти к Селении. Ее участь может оказаться куда ужаснее, чем его собственная. И у нее куда больше прав ненавидеть Идриса. Но он никак не мог набраться сил, чтобы отпустить эту ненависть, смириться с взваленной на него миссией, отодвинув на задний план собственные цели, к которым шел триста лет. Однако умение признать собственные ошибки — сила, которой обладают далеко не все. И он признавал, что именно его неверные поступки привели к событиям минувшего дня. Идрис ни о чем не сожалел: прошлое — не металл, его не переплавить. Ковать следует лишь будущее. Трудная задача, ибо предыдущие звенья хрупки.

Анабэль остановилась у огромного семейного портрета, на котором были изображены Рангвальды. Она послала вызов Милифтине, собираясь дождаться ее в Малой Гостиной, но непроизвольно задержалась здесь. Виконтесса никогда не ходила этой дорогой, чтобы не смотреть на картину. Она причинял боль, вскрывая корку старой раны, которая никогда не заживала. И один взгляд на семью заставлял эту рану истекать гноем. Нарыв, который тяжело вскрыть и очистить от гниения, медленно прорастающего вглубь души.

Взглянув на их детские жизнерадостные лица, Анабэль обхватила пальцами серебряный кулон в форме тонкого цилиндра. Так люди хватаются за знаки богов, взывая к ним о помощи. Они с Идрисом могли надеяться лишь друг на друга. Ошибки прошлого предстоит исправлять им самим.

Анабэль провела пальцами по лицу Идриса и прислонилась лбом к улыбчивому мальчугану с медно-каштановыми волосами. Сердце ее сжалось, зарыдало так, как не мог плакать ни один человек. Душа ее рвалась в прошлое, но тело было якорем настоящего.

— Ашиа? — рядом с ней раздался голос Милифтины, и тонкая рука скользнула на плечо виконтессы. Анабэль резко отстранилась от полотна и посмотрела на девушку.

— Сколько раз просила меня так не называть? — ворчливо пробормотала виконтесса, беря себя в руки.

— Привычка, — пожала плечами Милифтина. — Так о чем ты хотела поговорить?

Ответить Анабэль не успела. В конце коридора послышались быстро приближающиеся тяжелые шаги. Милифтина и Анабэль с одинаковым интересом наблюдали за спешащим к ним Идвалом. Лицо его выражало крайнюю степень недовольства, и даже легкая хромота и небольшая одышка не замедляли его стремлений добраться до Ана­бэль и Милифтины. Его грудь была туго перевязана после полученного проникающего ранения грудной клетки с повреждением легкого. Со стороны было видно, как одна половина груди слегка отставала при дыхании от второй.

— Ты! — тут же обвинительно вперил указательный палец в Милифтину Идвал. Он хотел продолжить, но одышка взяла свое, не позволяя ему излить свое недовольство.

— А ты! — мгновенно переключился на Анабэль мужчина и снова замолчал, чтобы откашляться. Поморщившись, Идвал раздраженно вдохнул и выдохнул, восстанавливая дыхание, и перенес вес тела на здоровую ногу. Весь его вид кричал о презрении к собственной беспомощности.

Девушки удивленно переглянулись, демонстрируя откровенное непонимание происходящего.

— Может, от девчонки подхватил безумие? Может, это заразно? — предположила Милифтина и тут же была награждена разъяренным взглядом. Глаза Идвала зловеще сверкали в сумраке коридора.

— Ты берешь вместо меня эту крикунью с мерзким голосом?! — недовольно проворчал Идвал, снова обращаясь к Анабэль. Поймав ничего не понимающий взгляд Милифтины, мужчина хмуро добавил:

— Поздравляю! Ты победила. А меня комиссовали по ранению.

— Что гавкает этот злобный песик? — обратилась Милифтина к Анабэль, демонстративно игнорируя Идвала.

— Я — кашкар! А не собака! — тут же вклинился последний. Его свирепое дыхание походило на яростное сопение дикого кабана.

— Он расстроился, что по важному делу со мной едешь ты, а не он, — закатив глаза, пояснила Анабэль.

— Бред обретает смысл, — хмыкнула Милифтина и была одарена очередным яростным взглядом.

— Во-первых, в этой поездке нужно не выделяться, — вздохнув, обратилась к мужчине виконтесса.

— Я могу не выделяться! — заверил ее Идвал. Анабэль многозначительно посмотрела на его внешний вид и вскинула бровь. Из одежды на Идвале имелись только легкие штаны свободного кроя. Кашкар взгляд Анабэль истолковал правильно и смущенно взъерошил и без того непослушную челку.

— Ну я же дома! Одежда стесняет движения, и в ней жарко из-за повышенной температуры моего тела и…

— И у тебя чувствительные соски, — закончила за Идвала Анабэль, едва сдерживая смех. — Я помню. И все перечисленное полностью противоречит выражению «не выделяться».

— Я могу не выделяться! — снова повторил Идвал. — Никто меня даже и не заметит! Я надену амулет.

Милифтина на это смелое заявление усмехнулась и удалилась, чтобы собраться в дорогу. Ее и без того тихие, будто шепчущие, шаги сразу слились с тишиной.

— Идвал, ты ненавидишь эту штуку. Ты ранен, поэтому я хочу, чтобы ты остался дома и присмотрел за замком, — спокойно пояснила свою позицию виконтесса.

— Да-да, словно больной сторожевой пес, — ворчливо изрек Идвал.

— Идвал! — воскликнула Анабэль, начиная терять терпение. — После того что произошло, я хочу, чтобы ты был рядом с братом. И присмотрел за Селенией. Ты же знаешь Идриса, он черствый, как прошлогодняя горбушка хлеба, позабытая в темном углу шкафа. Только не пугай ее своими дурацкими шутками.

— То есть я еще и нянька, — обреченно заключил Идвал. — Как там эта порода собак называется?

— Идвал! — почти взвыла Анабэль. Мужчина весело расхохотался, вызвав улыбку и у нее. Но внезапно повисшая между ними тишина налилась напряжением. Взгляд Идвала стал серьезным и тягучим. Улыбка угасла, затерявшись в уголках рта.

— Бэль, только будь осторожна. Я прошу тебя. Куда бы ты ни направилась, береги себя. Не рискуй попусту.

Пальцы Идвала скользнули по пряди белокурых волос виконтессы и поднесли их к губам.

— Когда такое было? — едва слышным шепотом возмутилась Анабэль, наблюдая, как Идвал оставляет легкий поцелуй на струящемся шелке ее волос. Нежным касанием он взбудоражил ощущения, заставил виконтессу трепетать, а сердце — беспокойно ерзать в груди. Мужчина ничего не ответил. Позволив прядке проскользнуть сквозь пальцы, он состроил на своей физиономии укоризненное выражение, в котором можно было прочесть все ситуации «когда такое было?» с участием Анабэль.

— Я буду, — пообещала виконтесса. — И ты, пожалуйста, присмотри тут за всеми. Особенно за Идрисом. Он такой странный в последние дни.

— Не переживай, присмотрю, — заверил девушку Идвал. — Я доверяю Миф. Уверен, она тебя в обиду не даст.

— Ей будет приятно услышать, какого высокого ты о ней мнения, — хитро улыбнулась Анабэль, тут же вызвав у Идвала бурю эмоций.

— Даже не вздумай ей это сказать! Я буду все отрицать! — почти приказным тоном заявил Идвал. — И если тебя кто-то обидит, только свистни. Я всех там растерзаю.

— О, я не сомневаюсь, — усмехнулась Анабэль, уже направляясь прочь. — Терзать ты мастер.

Пробудившись, я долго лежала без движения. Собственные мысли были моим палачом. Они никак не замолкали, не давали мне забыться. Там, в лесу, я не хотела отворачиваться, чтобы не забыть лицо Ригана, а теперь оно было моим наказанием, никак не желая исчезать. Я смотрела в его глаза и видела в них отражение своей вины. Ядовитым жалом она засела в сердце. Наше с ним будущее умерло тогда, когда Идрис избрал меня своей невестой. Если бы я раньше смирилась с этим, если бы не совершала одну ошибку за другой, Риган был бы сейчас жив.

Убивший его клинок выпил жизнь и из меня. Все, что было, в одно мгновенье выцвело из памяти, когда я увидела, как гаснет жизнь в его темных глазах. В тот же миг мир для меня остановился, и душа стала пустыней.

Неосознанно я была благодарна Идрису за свое спасение, но лишь тогда в лесу. Теперь же оно стало самым суровым наказанием. Смерть — прекрасное средство от мучений, тогда как жизнь может быть подобна самой тяжелой каторге.

«Оставь свои мечты, они больше не для тебя. Следуя за ними, ты сгоришь, как наивный мотылек в пламени, к свету которого он так стремился».

Сердце гулко ударилось о грудную клетку, как молот по наковальне. Позабытые слова вновь наполнились силой. Не придав значения знакам, я оказалась всего лишь глупым мотыльком.

«Не суждено тебе быть с ним, дорогая моя. Поэтому не отдавай ему ленту сегодня. Убереги вас обоих от боли расставанья. Луна решила по-другому».

Задрожав всем телом, я зарыдала, уткнувшись лбом в колени. Все внутри сжималось и горело огнем, пожирая душу. Мои чувства кипели и лопались, я себе казалась открытой раной, присыпанной солью. Я не могла отпустить Ригана в темноту небытия, цеплялась за него, точнее за воспоминания о нем, чтобы не упасть туда самой. И все равно падала. Звала его, будто он мог вернуться из-за черты смерти, повторяла его имя до хрипоты. Проваливалась в беспамятство, наполненное хаотичными видениями, а затем вновь обретала себя, истерзанную потерей любимого.

Время шло мимо, а я оставалась в том моменте, когда мое сердце замерло. Во тьме ночного леса. В его пряной тишине. Наедине с мертвецом, которого звали именем моего Ригана. А потом пришел рассвет, теплым светом коснулся щеки, будто жалея меня. Руки мои разжались, и края скомканной ткани выскользнули из онемевших пальцев. Вслед за ней холодных ладоней будто коснулись руки Ригана, на миг замерев на кончиках пальцев. И видение рассеялось, а вместе с ним ушло все остальное, оставив лишь пустоту, которую я так желала. Пустоту всегда можно чем-то заполнить.

Дни расцветали и увядали, теряясь в безразличии к окружающему миру. Собственная участь перестала волновать, а потому угасли и страхи. День, когда пришел Идрис, выдался таким же серым, как и состояние моей души. Солнце то выглядывало из-за густых туч, то снова ныряло в их темно-серую пучину.

Я увидела его, лишь когда Идрис приблизился к окну. Я сидела в кресле, обняв колени, и смотрела на озеро. Совершенно пустая и безжизненная до того момента, пока не взглянула на него. И поняла, что ненавижу его всем своим естеством. И так же я ненавидела себя. Его — за все произошедшее по его прихоти, за само его существование на этом свете. А себя за то, что глупым мотыльком летела на свет своей мечты. За то, что пришлось умолять графа сохранить жизнь Ригану, за то, что погубила его.

— Теперь мне все равно, зачем ты запер меня в этом замке. Делай, что хочешь, — отрешенно бросила я.

— Ты считаешь нас злодеями, но все не так, как тебе кажется, — произнес Идрис, подходя чуть ближе.

— Так ты пришел оправдываться?

Солнце играло с тучами в прятки, ветер усиливался, налетая на вершины деревьев. Он нес запах дождя.

— Я никогда не оправдываюсь, Селения, — отчеканил Идрис. Раньше от подобных интонаций меня бы пробрало до костей, теперь ни единая струна души не дрогнула.

— Я пришел принести тебе свои извинения. Я был несправедлив к тебе, поэтому вся вина за произошедшее лежит на мне, — произнес он более мягко. Его слова ни капли не тронули. Казалось, от меня осталась лишь оболочка, а все, что делает человека человеком, ушло вместе со слезами.

— Мне должно от этого стать легче? — бесцветным голосом спросила я. Впрочем, ответ меня мало волновал.

— Может быть, твои слова вернут Ригана?

Мой взгляд был все так же устремлен в окно, поэтому я не видела, изменилось ли лицо Идриса. Я не чувствовала, как раньше, мороза по коже, хотя должна была его бояться. Кем он был на самом деле, оставалось загадкой, но точно не человеком. Это должно вызывать ужас, но мне было все равно. Теперь не имело значения, что будет со мной.

— Он сам виноват, Селения, — тон Идриса звучал бескомпромиссно. — Тебе сейчас тяжело осознать то, что произошло. Но он по собственной воле заключил союз с опасными силами.

— Потому что хотел вернуть меня! Тебе этого не понять! Ты не можешь любить, поэтому никогда не поймешь его поступков! Мы не побоялись рискнуть ради друг друга всем! Что бы ты сделал?

Вулкан взорвался мгновенно, я даже не сразу поняла, что кричу. Жар хлынувшего гнева дурманил. Даже душный воздух в комнате показался прохладным.

Маска на лице Идриса треснула, пропуская застарелую боль и горькую тоску. Его губы искривились в болезненной усмешке.

— Ты была бы права, если бы так не ошибалась, — проговорил он и прошелся вдоль скользнувшей по полу полоске света, не торопясь ее пересекать. Будто специально оставался в тени.

— Цена, которую ты платишь за достижение цели, всегда важна, как бы ты ни противилась этой правде. Именно она определяет твои человеческие качества. Смогла бы ты пойти на убийство ради Ригана?

Этот вопрос застал меня врасплох. Я замерла с открытым ртом, наблюдая, как Идрис прогуливается по краю тени, будто лавируя на острие лезвия. Назло ему я могла бы сказать, что пошла бы на все, но сердцем понимала, что это не так. Я бы не смогла убить человека или предать ради собственной выгоды.

— Вот видишь, — сказал Идрис. — Но он пошел на сделку с акшарами и наемниками Зарриатта. Принес в жертву своей цели четверых невинных жителей Бриля, готов был принести в жертву мою семью. Как ты думаешь, что я должен чувствовать по отношению к нему? Что бы почувствовали к нему семьи убитых?

Во рту разлилась неприятная горечь. Я снова не ответила, продолжая наблюдать за его игрой со светом. О Зарриатте тоже ходили жуткие слухи. Единственное, что было известно об этой закрытой организации, — что ее наемники были безжалостны. Говорили, что, если тебя заказали Зарриатту, тебе не помогут даже боги. В глубине души я понимала, что Идрис прав, но упрямо не хотела этого принимать. Я ставила себя выше его семьи, выше всех остальных. Но можно ли назвать счастьем то, что оплачено чужой кровью?

Нет, мой Риган не был плохим, он просто не думал о последствиях, как и я.

— По крайней мере, я смог признать свои ошибки. Если ты продолжишь упрямо цепляться за прошлое, у тебя не будет будущего, — изрек после некоторого молчания Идрис. Его премудрости вызывали у меня тошноту.

— Будущее? Разве ты не убьешь меня? — усмехнувшись, я снова почувствовала приятную отрешенность от всего, что меня окружало. Было время подумать и об этом варианте тоже. Идрис оставил меня в неизвестности и догадках, в темнице собственных страхов и мыслей. И это было самым худшим, что он мог сделать. Приходил Тамаш, чтобы сменить повязки, но он не проронил ни слова. Да и я не стремилась с ним разговаривать.

— Зачем тогда мне извиняться? К сожалению, Селения, ты слишком важна, чтобы тебя убивать, — судя по голосу Идриса, это признание далось ему нелегко.

«К сожалению». Я внутренне усмехнулась этому обороту. Я думала, он хочет меня в жертву принести, а на самом деле я для него — кость в горле. Вспомнился его яростный порыв в лесу и слова, брошенные мне в лицо. Они не вязались с образом сумасшедшего фанатика.

— Я уже признал, что поступил неправильно относительно тебя. Но и ты со своим характером не внушала доверия. Ты бы не поверила ни единому моему слову, расскажи я об истинной причине твоего пребывания здесь, — последние слова графа вызвали у меня очередной приступ раздражения.

— А теперь я заслуживаю доверия? — не скрывая сарказма, поинтересовалась я.

— Вовсе нет, — отрезал Идрис. — Ни капли. Но у меня нет выбора.

— Ты так же говорил, когда «обрадовал» меня статусом твоей невесты. Что у тебя нет выбора. Надеюсь, все же это не так.

Идрис поморщился, словно бы из-за мыслей о женитьбе на мне у него случились рвотные спазмы.

— Успокойся. Я не собираюсь на тебе жениться. Нелепо с твоей стороны вообще верить в такое.

— Я вообще уже не знаю, во что мне верить! Будет мило с твоей стороны, если ты хоть немного прольешь свет на эту тайну, — огрыз­нулась я.

— А ты готова меня выслушать? — спросил Идрис. И я почувствовала какое-то внутреннее напряжение. Словно сейчас я стою перед важной чертой, переступив которую обратно уже не вернусь. Но оглядываться все равно больше некуда.

— Хуже уже не будет, — пожала плечами я.

— Я расскажу тебе все, что считаю нужным. Ты можешь задавать вопросы, но не на все из них я смогу ответить. Отчасти это ради нашей общей безопасности, — предупредил Идрис, чем вызвал у меня некоторое волнение, но не более того.

— Прежде чем ты начнешь, ответь на один вопрос. Вы — Черное Око? Я видела у Тамаша знак ока на руке, — теперь, даже произнося это вслух, я оставалась спокойной. За минувшие дни я действительно смирилась, что за букет глупостей мне полагается в награду смертная казнь.

— Черное Око? — Идрис не удивился моему вопросу и как-то странно усмехнулся. — Селения, это просто страшная сказка. Этого культа не существует уже сотни лет. И мы уж точно не можем принадлежать ему, поверь. Я бы даже сказал, что для моей семьи подобные подозрения оскорбительны. — Идрис подошел чуть ближе и закатал рукав рубашки. Символ, который чернел на его коже, вовсе не был оком. Это был круг с четырьмя отходящими в разные стороны лучами. Видимо, в панике мне привиделось то, что я сама себе придумала. Я испытала некоторое облегчение, узнав, что Рангвальды — не сектанты. Однако в голове тут же всплыл образ Идриса, стоящего в лучах лунного света. И тот ужас, что я испытала при виде его клыков, вернулся и прогнал отрешенность.

— Но я видела расчлененные трупы с оккультными символами в лаборатории Тамаша. И вы говорили про тело, которое ты обещал ему отдать. Женское, — стоило озвучить это воспоминание, и к горлу снова подкатила дурнота.

— И ты сразу решила, что они — жертвы кровавых ритуалов, а мы — Черное Око, — Идрис не спрашивал, и в его голосе слышалась неприкрытые нотки сарказма. — Эти символы просто защищают тела от разложения. Тамаш изучал какой-то феномен. К тому же он раздобыл тела в морге Бриля. Он всегда их хоронит после изучения. И мы говорили не о твоем теле. На него Тамаш не претендует, — издевательская усмешка на губах Идриса задела в моей душе одновременно две струны — стыда и гнева, зазвучавшие в унисон.

— Тогда кто ты? Ведь ты не человек? Люди не могут разрывать монстров голыми руками. И не могут убивать людей голосом, — почти шепотом спросила я, взирая на Идриса снизу вверх. Хотя я уже не чувствовала прежнего ужаса перед ним, но в нем все еще оставалось нечто, заставляющее думать об осторожности.

— Мы с Анабэль — аш’катари. Люди раньше называли нас вампирами, но этот примитивный термин неточно отражает нашу суть, — спокойно признался он. — Идвал — кашкар, то есть оборотень-волк. Тамаш — каринн. Милифтина — банши.

Услышанное звучало невероятно. И если бы я не столкнулась с, мягко говоря, нетривиальными особенностями обитателей Ардскола, не поверила бы ни единому слову. Но я видела собственными глазами клыки Идриса и обращение Идвала в волка, испытала на себе чудесные свойства голоса Милифтины и теперь, кажется, понимала, каким образом замки открывались на моих глазах сами собой.

Судя по лицу Идриса, моя реакция его если не удивила, то удовле­творила. Теперь мое убеждение, что хуже уже не будет, померкло пламенем потушенной свечи. Я была поражена и не могла издать ни звука, но по-прежнему не чувствовала страха. Может быть, меня убедила фраза о моей ценности? Или я просто устала бояться? В конце концов, я видела живых гаргулий, каких-то жутко рычащих тварей и черный туман, убивший Ригана. Все это пугало гораздо больше, чем Рангвальды. Мне вспомнилось, как однажды в детстве я играла с лунными лучами, словно те были осязаемыми шелковыми лентами. Потом я решила, что это был лишь сон, о котором я не вспомнила до сего момента.

— Все, что происходило со мной здесь… Все то жуткое… было сном? — дрожащим голосом вопросила я, не уточняя, что конкретно имею в виду. Но Идрис понял меня и так.

— Не все, — после короткой паузы признал Идрис. — Ты действительно бродила во сне, говорила странные вещи, но в основном все, что происходило, было правдой. Мы убедили тебя в обратном, чтобы ты не сошла с ума. Ты была напугана и могла себе навредить.

— И вы подмешивали мне успокоительные в еду? — высказала я давнюю догадку.

— Да. Я не знал, что с тобой делать. Пока я пытался понять суть твоих странностей, Анабэль и Милифтина старались контролировать твои приступы с помощью лекарств. Не хотелось потом искать тебя под каждым кустом. Но когда мы поняли, что от них тебе становится хуже, мы отказались от седативных отваров.

По спине побежал колючий холод, заставляя мышцы неприятно сжаться.

— И ты узнал, что со мной? — вопрос был задан с надеждой. Если Идрису удалось выяснить причину накатывающего временами безумия, значит, он сможет помочь.

— Нет, — признание Идриса как будто для него самого прозвучало каким-то приговором.

— Это какая-то болезнь? Я все-таки схожу с ума?

— У тебя есть дар. Но он работает не так, как у других, подобных тебе. Хотя… точно не известно, как именно он должен работать.

Тень от занавесок стала шире, позволив Идрису увеличить площадь передвижений. Теперь стало понятно, почему он намеренно не выходил на свет. Солнце убивает вампиров — так говорилось в сказках.

— Так кто же я?

— Этого я не могу тебе сказать.

— Вы едва не свели меня с ума! Смеялись за моей спиной, какая я идиотка, что верила вам! Я все потеряла из-за тебя, а ты даже не можешь сказать мне, кто я такая?! — звенящим от ярости шепотом произнесла я. Воздух в комнате снова показался приятно прохладным от ударившего в голову жара. За окном висело тяжелое, переполненное водой небо. Серая пасть туч окончательно проглотила солнце и зарычала раскатами грома, погрузив мир в серые тени.

— Ты хоть понимаешь, что я не знала, как мне отличить сон от реальности?! — крикнула я. Вслед за моими словами ударил гром, и я содрогнулась от неожиданности. Грохот был таким сильным, словно снес вершину скалы и она покатилась вниз по склону.

— Я чувствовала, как безумие дышит мне в затылок! Я до сих пор сомневаюсь в каждом шаге, не зная, реален он или нет!

— Я не буду уподобляться людям, говоря, что прекрасно тебя понимаю, — заговорил Идрис после очередного раската. — Но я признаю, что был не прав.

— То есть ты даже не сожалеешь? — воскликнула я, едва не подскочив на кресле. Ветвистая молния рассекла небо и зажгла серые глаза аш’катари лазурным огнем.

— Нет смысла сожалеть о том, чего уже не вернешь, — тоном мудреца отозвался Идрис, и я снова почувствовала тошноту, подступившую к горлу от его премудростей.

— Я тебя ненавижу, — вложив в эти слова все свои чувства к нему, выплюнула я.

— Имеешь право. К сожалению, нам с тобой по одной дороге. Ты меня так и не выслушала. Или уже не хочешь знать, зачем ты здесь?

— Уже чувствую, что ничего хорошего не услышу, — отрезала я, но попыталась взять себя в руки. По крайней мере, пережив все мучения в этом проклятом замке, я имела право знать, почему вообще тут оказалась.

— Но как же выходка твоей сестры? Она пыталась запихнуть меня в черную дверь, — я похолодела от посетившей меня мысли. Если минувшие события не были сном, означает ли это, что те, другие, сны тоже реальны? Я подняла взгляд на Идриса, пытаясь увидеть в его глазах ответ — стоит ли ему вообще говорить об этом?

— Это была не Анабэль, а морок, созданный безликой силой, запертой за той дверью. Она почувствовала твою душу, когда ты оказалась рядом, и притянула тебя, не желая отпускать. Ты ходила во сне и видела то, что тебе хотели показать, — пояснил Идрис.

— Но кто? Что там, за этой чертовой дверью?! — вспыхнула я, ничего не понимая.

— Я же сказал — древняя сила, безликая, могущественная и не­управляемая…. По сути своей это — сердце Ардскола. Ты была здесь чужой, и замок пытался от тебя избавиться. Но мы приняли меры, чтобы такого не повторилось. К тому же твоя кровь пролилась здесь, и замок принял тебя из-за того, кто ты.

Недоверчивым взглядом я уперлась в Идриса, осознавая, что едва не была съедена чем-то мне неведомым и необъяснимым. По коже скатился склизкий отголосок ужаса, испытанный возле той двери. И внезапно, в одно мгновение на меня сошла лавина чувств от осознания всего пережитого. Не знаю, почему именно сейчас, после этих слов, — просто в одну секунду плотина, что сдерживала меня в спокойствии, рухнула.

— Слепая Ночь… сад с мертвецами… шепот… все то, что казалось кошмарами, правда, — закрыв лицо руками, словно это могло сдержать поток покатившихся из глаз слез, шептала я. Я считала себя сумасшедшей, считала ужасы просто снами и теперь не могла понять, что чувствую. Облегчение, что я в своем уме, или страх, что все еще нахожусь в замке, полном опасностей? Ярость от того, что пришлось все это пережить по чужой прихоти или гордость за саму себя, что все же выжила?

Идрис молча смотрел в окно, игнорируя мои чувства. Взглянув на него, я снова начала закипать.

— Если я была тебе так нужна, если вы не хотели намеренно свести меня с ума, почему ты даже не попытался обезопасить этот дурацкий замок? Ты сломал мою жизнь и продолжил топтать осколки того, что от нее осталось! Я ненавижу тебя! Я…

Собственный голос вдруг отказал. Я пыталась говорить, хотя бы мычать, но в горле барахталась лишь тишина. Меча в Идриса молнии, я гневно замотала руками, на что он даже бровью не повел. Лишь повернулся и опустил на меня снисходительный взгляд.

— Я не собираюсь слушать твои истерики. Ошибки случались, они исправлены. Это все, что тебе следует знать. Я уже сказал, что не вижу смысла сожалеть о том, чего изменить нельзя. И тебе советую подумать над этим. Может, не сразу, но у тебя получится это понять и принять, если будешь работать над собой, — припечатал Идрис. Обманув мои рефлексы и, казалось, само время, он оказался рядом и резко склонился ко мне, упершись руками в подлокотники кресла. Глаза его оставались серыми, но в глубине зрачков всколыхнулась тьма.

— Ты готова вести диалог спокойно?

Я хотела отвернуться, но не могла. Тело оцепенело и лишь сильнее наливалось тяжестью. Взгляд все глубже погружался в вязкую темноту зрачков Идриса, размывая очертания комнаты. Там был холод, были темнота и спокойствие, боль и горечь и безликий монстр, учуявший запах жертвы, которая сама к нему спустилась. Он зарычал и клацнул зубами перед моим лицом. Я хотела бы отшатнуться или зажмуриться, но не могла. Где-то очень глубоко шевельнулось удовлетворение, и мысль яркими искрами полыхнула в сознании.

«Ты все еще здесь».

Все исчезло в мгновенье. Темнота рассыпалась, открывая глазам прежний мир. Идрис отшатнулся, а я почувствовала, как бешено колотится в груди сердце.

— Что ты сделала? — прошептал он в яростном изумлении. На короткий миг сквозь серебро его глаз пробился багрянец, точно кровь, проступающая сквозь снег. Я не успела даже испуганно отшатнуться. Пальцы Идриса оказались на моей шее. Всплеск страха перед ним оборвал дыхание и заторопил сердце. Открыв рот, я не смогла ничего сказать, продолжая лишь испуганно взирать на заострившиеся черты лица Идриса. Секунды утопали в напряжении. Я боялась шевельнуться. Но вот лед вновь покрыл его радужку, а холодные пальцы разжались. Резко он отступил назад и отвернулся.

— Я не… — голос вернулся, как и власть над телом, но не находилось нужных слов.

— Что…

Идрис прервал меня. Обернувшись, он вновь стал каменной статуей.

— Прости. Не бери в голову. Скорее всего, это твой дар так действует на меня. Вернемся к нашему разговору. Во-первых, я не могу сказать тебе всего. Не хочу думать о том, что в твои мысли может кто-то проникнуть или того хуже — похитить тебя. Но мы должны быть готовы ко всем вариантам, чтобы потом не пожинать плоды собственной неосмотрительности. Лучше тебе пока не обладать информацией, которая может стать оружием в руках врага, — начал объяснять Идрис.

— Если я так важна, как ты говоришь, то почему тогда чувствую себя пешкой? — недовольно выпалила я. Руки еще дрожали от перемен в Идрисе, и я сжала их в кулаки. В тот миг я ощутила присутствие другой себя, и хлынувшие от той, другой, Селении эмоции были сродни проглоченному слизню. Меня трясло от омерзения и желания вымыть рот с мылом, будто это могло помочь.

— Селения, — Идрис терпеливо выдохнул. — Пока я видел только неудержимое упрямство и неискоренимую глупость. Когда ты сможешь доказать мне, что готова нести ответственность за полученную информацию, тогда узнаешь о себе все. Сейчас ты даже не способна отвечать за собственные поступки.

Я метнула в него тяжелым взглядом в надежде, что обрету волшебную способность убивать силой мысли.

— Представь самый худший вариант — тебя схватил враг. Если тебя начнут пытать, ты не удержишь в себе ничего важного.

— А если не скажу, меня убьют, — буркнула я, совершенно не улавливая смысла в словах Идриса.

— Поверь, в твоем случае лучше умереть, чем выдать врагу, кто ты такая, — стальным тоном заверил меня он. Отчего-то я сразу поняла, что это правда.

— Получается, что моя участь в любом случае печальна.

— Ты здесь не только ради своей безопасности, но и ради безопасности твоей тети. Если кто-то прознает, кем была твоя мать, смертью ты не отделаешься, я уже молчу о том, что случится с остальным миром. Поэтому, если ты действительно хочешь жить, перестань вести себя как капризная девочка. Попытаешься снова сбежать — и я сам тебя убью. Акшары и Зарриатт, что пришли с твоим женихом, охотятся за тобой. Они просто воспользовались им, чтобы выманить тебя из замка. Согласившись с ними на сделку, он бы погиб в любом случае. И ты должна понимать, что, принимая помощь таких сил, он не мог не знать, чем это закончится. В том числе и для тебя.

Слова Идриса ударили меня, словно молния. Они звучали еще безумнее, чем признание о том, кто они все такие, не желали укладываться в голове. И вновь вырвавшиеся из-под контроля эмоции плясали безумный танец у меня в груди. Одно дело быть невестой графа Рангвальда и совсем другое — кем-то важным, от кого зависят жизни многих. Теперь я хотела узнать о маме — сильнее, чем о себе.

За окном тучи прорвались ливнем, который всколыхнул застоявшийся воздух и загустевшую в нем тишину. Молния затанцевала в небе, превращая тяжелые струи в хрустальные цилиндрические колокольчики. Они наигрывали музыку дождя.

— Что я вообще должна делать? — мой шепот растворился в шуме воды, но Идрис его услышал.

— Я пока и сам не уверен, что знаю ответ. У тебя есть дар, который постепенно пробуждается. Мы постараемся научить тебя защищаться. Расскажем, что ты должна знать о нашем мире. Ты можешь доверять только нам пятерым. Надеюсь, я доступным языком объяснил, что ты должна оставаться под нашей защитой?

Я неуверенно кивнула. Однако меня мучил еще один вопрос, не дававший покоя.

— Какая вам выгода? Вы же не организация борьбы за спасение мира, — поинтересовалась я, на самом деле готовая услышать все что угодно, даже подобный бред. Идрис уловил мою мысль и даже слегка усмехнулся. Только усмешка эта была с привкусом горечи.

— Нет никакой выгоды. Мы все втянуты, и всем нам тяжело, — коротко ответил он и на этом поставил точку в этом вопросе.

— Значит, ты не угрожал Крине, а пытался ее защитить? — поинтересовалась я после коротких раздумий.

— Да, — коротко бросил Идрис. — Поэтому вынужден взывать к твоему благоразумию.

По лицу его сразу стало понятно, что думает он об отсутствии последнего.

— Что мне еще нужно знать?

— Не слушай посторонние голоса, не поддавайся зову, который куда-то тебя манит. О любых странностях говори нам. Как только вернется Анабэль, она начнет тебя обучать нашей истории, обычаям, особенностям рас и прочему, что пригодится тебе в Ночном Мире, — пояснил Идрис.

— Зачем мне все это знать? Информации о том, кто такие акшары и зачем я им понадобилась, будет недостаточно? — поинтересовалась я, как только он закончил инструктаж.

Его серые глаза сверкнули сталью. Видимо, Идрис не очень любил, когда ему задают вопросы, либо он не любил, когда их задавала ­именно я. В минутной тишине чувствовалось его колебание.

— Ты принадлежишь Миру Ночи. Ты одна из нас, как бы тебе ни хотелось верить в обратное. Поэтому ты все должна знать о нем, в противном случае будешь выделяться. А лишнее внимание тебе ни к чему, уж поверь. Что насчет акшар... Это наши давние враги, порождения богини Тенебрис. Долгое время они сидели тихо на своих Мертвых Землях, но вдруг зашевелились. Ими движет только жажда крови и смерти, так что не пытайся искать здравый смысл в их действиях и задаваться вопросом, что им нужно.

— Одна из вас? Я что, вампир или оборотень? — собственные слова звучали горячечным бредом. И все же внутри все сразу перевернулось, а ответа Идриса я ждала с нарастающим волнением.

— Когда я говорил — одна из нас, я имел в виду, что ты относишься к расам Мира Ночи. Ты не обычный человек, каким считала себя двадцать лет. Постарайся принять этот факт.

— П-принять этот факт? — от абсурдности его слов я даже стала заикаться. — Принять? Как это принять? Это все равно что ты двадцать лет считал бы себя вампиром или как вас там… аш’катари, пока тебе в один дождливый день вдруг не заявили, что на самом деле ты леший!

— Человеческое мышление, — с досадой выдохнул Идрис. Звучало это как диагноз неизлечимого заболевания. — Впрочем, тебя в этом сложно винить. Будет непросто, но ты постепенно к этому привыкнешь.

— Если я такая же, как вы, это значит, никто из вас не причинит мне вреда? Ты не будешь пить мою кровь?

Взгляд Идриса сказал больше и красочнее слов. Такой глупой я себя еще никогда не ощущала. От стыда щеки обдало жаром, и я потупила глаза в пол, хватаясь вспотевшими ладошками за края платья.

— Я все равно ничего не понимаю…. И ты говоришь, что у меня есть дар, но я его не чувствую, я не знаю, что это за дар и как им пользоваться, — мое недоумение и растерянность явно отразились на лице, потому что Идрис одарил меня понимающим взглядом.

— Когда твой дар полностью пробудится, я отвечу на эти вопросы или уже ты ответишь на мои. Сейчас эта информация может быть опасна для тебя самой.

Несколько секунд я размышляла в тишине, пытаясь переварить услышанное, и вновь возвращалась к тому, с чего все это началось. Подняла взгляд на Идриса, который поймал его с едва заметным раздражением.

— Что еще? — проворчал он, едва ли не закатывая глаза.

— Ведь всего этого можно было бы избежать, если бы ты забрал меня в замок под другим предлогом. Обязательно было так все это обставлять? — пробубнила я, ожидая услышать очередное «нет смысла переживать о том, чего не вернешь», но Идрис все же воздержался от очередной премудрости. За это я была совсем чуточку, но благодарна ему.

— Я удивлен, что тебе все надо разжевывать, — вздохнул он. — Так безопаснее, Селения. Ни у кого не возникнет лишних вопросов — ну занадобилось графу жениться именно на тебе. Ты думаешь, что мы тут одни, но за каждым нашим шагом следят наши враги. Так у них будет меньше вопросов и подозрений. Тебе мало тех, кто приходил за тобой?

В дверь раздался стук, который я поначалу невольно приняла за еще один негромкий раскат грома.

— Айшир Рангвальд, вы просили оповестить вас о приходе ­гостей, — раздался из-за двери голос дворецкого. Я вопросительно посмотрела на Идриса.

— Ты кого-то ждешь?

— Спасибо, Григор. Проводи гостью в Малую Столовую и вели накрыть на три персоны, — распорядился Идрис и снова одарил меня своим драгоценным вниманием.

— Жду. Леди Корнелина Де-Маир приняла мое приглашение на обед. Я хочу, чтобы ты увиделась с ней и извинилась за свою прошлую выходку прежде, чем мы уедем.

— Уедем? — я удивленно подскочила с кресла, словно меня подкинуло шальной пружиной.

— Потом, — отмахнулся от моих расспросов Идрис. — Не вздумай ей взболтнуть про то, что здесь произошло. Не забывай: чем меньше она знает, тем в большей безопасности находится.

Он заставил меня встать, а затем обошел вокруг меня, разглядывая со всех сторон. Выражение его лица было оценивающим, что снова вызвало во мне раздражение. Я не любила, когда меня разглядывают, как кобылу или сувенир в лавке. Вдруг рука Идриса взметнулась к моим волосам и вцепилась в одну из прядей. От неожиданности я едва не отпрянула, но он удержал меня за плечо свободной рукой.

Слегка повернув голову, я увидела, что привлекло внимание графа, но не разделила его тревоги. Окатив меня ледяным взглядом, Идрис процедил:

— Кто это сделал?

Его пальцы сильнее сжали мое плечо, а я лишь растерянно взирала на прядь собственных волос в чужой руке.

— Риган, — имя возлюбленного зазвучало чем-то запретным и далеким, пеплом оседая на губах. Будто это случилось давно и не со мной, но все равно причиняло боль.

Идрис выругался и выпустил меня из плена своих рук.

— Это тоже плод моих ошибок, — выдохнул он, глядя на меня. — Запомни: никогда и никому не давай ни свою кровь, ни волосы, ни ногти, ни любую другую частицу тела. Все это можно использовать против тебя, — пояснил Идрис и направился к двери, видимо, чтобы дать мне возможность привести себя в порядок.

— И что делать? — ему удалось меня напугать, как он это умел.

— Молиться, чтобы твои волосы не раскрыли все наши карты. В чем я теперь сильно сомневаюсь, — пробурчал он. Я ему не поверила. Идрис точно не относился к тем, кто будет уповать на высшие силы или случай. Словно прочитав мои мысли, он обернулся уже у двери.

— Разумеется, я попытаюсь исправить последствия твоей ­глупости.

Идрис великодушно подождал за дверью, пока я приводила себя в порядок. Наскоро расчесав волосы и собрав их в хвост, я переменила платье и выскочила из комнаты. Предвкушение встречи с родным человеком вернуло мне вкус к жизни. Хотелось извиниться перед тетей за свое поведение в прошлую встречу. У меня было достаточно времени, чтобы осознать, насколько я была не права. Крина никогда не желала мне зла, а я умудрилась наговорить ей столько ужасных слов.

Входили мы в Малую Столовую, как и положено помолвленной паре, — я опиралась на галантно подставленное предплечье Идриса. Подходя к дверям, я занервничала и задрожала. Видимо, ощутив это, Идрис посоветовал мне взять себя в руки и держаться подобающим образом перед тетушкой. Не устояв на высоких каблуках, я со всего маху наступила ему на ногу за секунду до того, как Григор открыл перед нами дверь. Поэтому в столовую Идрис вошел слегка прихрамывая.

Тетушка величественно восседала за столом. За годы, проведенные вдали от высшего света, она не растеряла ни своей осанки, ни хороших манер, не пошатнулся и ее внутренний стержень. Я вопросительно взглянула на Идриса и, получив едва заметный кивок, бросилась к тетушке. Крина поднялась со стула и распахнула такие родные объятия, способные защитить от любых невзгод. Она была так рада видеть меня, что даже не стала отчитывать за неподобающее поведение и нарушение этикета — все же мы находились в замке моего жениха, который являлся графом.

— Моя дорогая, — прошептала Крина, целуя меня в обе щеки. Тетушка сразу заметила мой нездоровый вид и повернулась к Идрису.

— Переживания по поводу последней вашей встречи слегка подкосили здоровье леди Селении. Но она довольно быстро справилась с нервами, узнав, что вы согласились принять ее извинения, — пояснил Идрис с самым серьезным видом, будто днем и ночью пекся о моем здоровье и благополучии. Конечно, он пекся, только очень специфическими методами.

Впервые Идрис открылся для меня в официальной обстановке. От аристократов, которых я видела, его отличало отсутствие фальшивой театральности. Даже о моем здоровье он сказал без излишнего трагизма и показного беспокойства.

— Тетушка, я бы хотела извиниться за свое поведение. Я… наговорила много чепухи. Я была расстроена и просто сорвалась… — залепетала я, чувствуя, как подступают ненужные слезы. Увидев это, Крина сдвинула брови и едва заметным кивком напомнила о присутствии графа Рангвальда. Тетя всегда меня учила, что уважающая себя аристократка не должна размазывать сопли по лицу в присутствии мужчин. Сглотнув дерущий горло спазм и сделав несколько глубоких вдохов, я подавила накатывающую истерику и улыбнулась. Тетушка одобрительно улыбнулась в ответ и поцеловала меня в лоб.

— Я не злюсь на тебя, моя дорогая. Но впредь хочу, чтобы ты доверяла мне. Я люблю тебя и желаю только добра, — мягким шепотом произнесла мне на ухо Крина.

— Я знаю, — так же тихо отозвалась я, мысленно укорив себя за то, что не послушала предупреждений Идриса. Теперь уж я сделаю все, лишь бы Крина оставалась в безопасности.

Как только мы закончили с нежностями, Идрис жестом предложил нам занять места за столом. Атмосфера воцарилась спокойная, почти домашняя — не было официоза и демонстрации этикета, принятых на балах и званых ужинах. Тетушка в основном интересовалась тем, как мне живется в замке, как я переношу разлуку с ней и чем вообще занимаюсь. Крина вела светскую беседу очень умело, умудряясь обращаться и ко мне, и к Идрису, делая плавные переходы с одной темы на другую, поэтому разговор получался очень насыщенным и гармоничным. Мне показалось, что даже Идрис был доволен.

После обеда он предложил нам пройти в Малую Гостиную и попросил Григора принести чаю с лимонным десертом. Когда мы завели очередную непринужденную беседу, через тетушкино плечо я увидела Идвала. Он стоял в коридоре за приоткрытыми дверьми в одних штанах и активно жестикулировал. В полном спокойствии Идрис поднялся и, извинившись, покинул гостиную, прикрыв за собой дверь.

— Детка, с тобой все хорошо? — заметив выражение моего лица, заботливо поинтересовалась тетушка. Пропихнув застывший ком в горле кашлем, я улыбнулась и кивнула. Стоило Идрису уйти — и плотина, которая сдерживала мои истинные чувства, начала давать трещину. Не желая повторения истории с Риганом, я собралась с мыслями, чтобы заверить тетушку в своем полном благополучии. Подумав о возлюбленном, я с трудом смогла сглотнуть очередной подступающий спазм.

— Я слышала, что Риган погиб в лесу. На него напал волк, — Крина внезапно погрустнела и опустила плечи, словно на них свалился слишком тяжелый груз.

— Мне так жаль его. Как ты, дорогая?

Руки предательски задрожали, и мне пришлось сцепить их в замок. Несколько глубоких медленных вдохов, чтобы хоть немного утихомирить пробуждающуюся истерику.

— Словно в дурном сне и попытках отпустить прошлое… Мне не хватает его…– едва шевеля немеющими губами, честно призналась я. Имя его все еще саднило в сердце открытой раной. Первую любовь не забудешь по щелчку пальцев. И все же сейчас, при встрече с Криной, стало немного легче.

— Моя девочка становится сильной. Ты правильно сделала. Я ­переживала, что ты совершишь какую-то глупость, — Крина погладила меня по щеке. Я улыбнулась, ощущая привкус горечи во рту. Чтобы как-то отвлечь себя, я глотнула принесенный чай, но не ощутила его вкуса. Если бы тетушка только знала, сколько глупостей я натворила!

— Я хотела сразу поговорить с тобой, как граф Рангвальд забрал тебя в замок. Но он заверил меня, что сначала тебе нужно привыкнуть и освоиться, переосмыслить все. Наверное, он был прав. Я бы сделала тебе только больней, — задумчиво произнесла Крина, тоже сделав осторожный глоток из чашки.

— О чем ты?

— Когда тебя забрали представители графа, Риган… он словно бы сошел с ума, — начала объяснять тетушка.

— Ну еще бы! Для него это стало таким же ударом, как для меня, — я встала на сторону возлюбленного не задумываясь.

— Он метался как безумный. Я боялась, что он кинется вызволять тебя и совершит что-нибудь непоправимое, втянув в это и тебя. Я могу понять его, я тоже была молода и тоже любила. Но то, что произошло, — к лучшему. Пусть это звучит жестоко, Селения, не суди меня, но твое благополучие для меня важнее всего. Ради тебя я бы пожертвовала другими людьми. Смерть Ригана печальна, но она обезопасит тебя от необдуманных поступков и юношеских порывов. Он не тот человек, который смог бы тебя защитить.

Знакомое дыхание страха коснулось затылка и опустилось по спине, оставляя невидимые, но изрядно саднящие царапины. В прошлый раз Крина тоже говорила что-то о моей безопасности, но я была так зла, что не хотела ее слушать.

— О чем ты говоришь? Защитить от чего?

Неужели тетушка что-то знала, но молчала все это время? Что-то, неведомое Идрису?

— Дело в твоей матери, — нехотя призналась Крина. Она сделала еще пару глотков, тяжело вздохнула и глядела на меня несколько отстраненным взглядом, словно смотрела в далекое прошлое.

— Честно признаться, мы с ней никогда не дружили. Она была очень высокомерной особой, считающей, что все, кроме нее, — грязь под ногами. Однако какое-то событие изменило ее. И однажды она внезапно пришла ко мне среди ночи и принесла тебя, почти на коленях умоляя защитить. Говорила, что родители не позволят оставить тебя, что ты в опасности. И я забрала тебя. А спустя пару дней всю семью убили. Вырезали весь особняк — родителей, ее, всех слуг, которые там находились. В тот же день мы с Рикхардом собрались и уехали в Бриль. Поэтому все эти годы я была строга с тобой, чтобы ты не стала такой, как мать. И все же я многое тебе позволяла. Я жила в страхе, что за нами тоже придут, но спустя двадцать лет этот страх ослаб. Когда за тобой явились представили Рангвальдов, в глубине души я обрадовалась и почувствовала какое-то облегчение. Будто груз, который я носила в сердце все эти долгие годы, наконец рассыпался пылью. Я была уверена, что такая могущественная семья сможет защитить тебя, — Крина не рассказывала, она исповедовалась о том, как эта тайна тяготила ее столько лет.

— Сейчас ты уже взрослая… Я знаю, ты не любишь графа Рангвальда и, возможно, никогда не полюбишь. Но с ним ты в безопасности. Я чувствую это. Он отличается от Ригана. Он отличается от всех мужчин, которых я знала. Поверь мне. Я бы хотела, чтобы прошлое семьи никогда не настигло тебя, и так мне будет куда спокойнее.

Меня как будто вышибли из собственного тела в пространство, где нет воздуха, где я — сгусток эмоций. Они одновременно и обжигали, и холодили; больно кололи и нежно щекотали. После разговора с Идрисом я думала, что перестану удивляться, но сказанное Криной поразило. Во мне бунтовал протест, и вопреки ему же спокойной рекой текло смиренное согласие. Дрожащими руками я взяла руки тетушки и прижалась к ним горячим лбом. Сейчас они были приятно прохладными и успокаивали кипящее внутри безумие.

— Ты не знаешь, кто убил нашу семью? — спросила я.

— Нет. Насколько мне известно, Военная Канцелярия не смогла обнаружить никаких следов убийцы, по которым его можно было бы найти. Ни штатный следователь, ни штатный каринн ничего не нашли.

В голове сразу всплыл Зарриатт. Неужели они как-то замешаны в этом? Я хотела задать еще несколько наводящих вопросов, но вовремя вспомнила предостережение Идриса и промолчала.

— Моя дорогая, я так хочу, чтобы ты была счастлива и чтобы жила в безопасности. Я не хотела тебе этого говорить. Но граф Рангвальд убедил меня в том, что ты готова узнать правду.

Разумеется, Идрис сделал это в своих личных целях. Я могла не послушать его, но вняла бы словам тети. И все же какая-то часть меня была ему благодарна.

— Не переживай, тетушка. Я обязательно буду счастливой, — убедительно соврала я и, выпрямившись, улыбнулась. Тетушка не должна переживать за меня.

Дальнейший разговор потек в более спокойном и приятном ­русле. Мы посмеялись, вспоминая прошлое. Я рассказала немного про Рангвальдов, заверив, что они со своими странностями, но замечательные. В голове постоянно точил мысли язвительный червячок, которому так не терпелось сказать правду.

Идрис вернулся лишь под конец нашей затянувшейся до самого вечера беседы, чтобы лично проводить Крину домой. Он предложил ей продолжить визит, но не стал настаивать, когда она вежливо отказалась. Крина не любила без лишней необходимости ночевать вне родного особняка. Ее принципам я могла только обрадоваться, не желая, чтобы она узнала о причудах этого замка или моих. В последние дни не было ни снов, ни ночных похождений, но рисковать не стоило. Мне так хотелось спросить ее о подобных странностях у мамы, но понимала, что этого делать нельзя. Поэтому я проглотила и этот вопрос.

Мне и без того многое стало понятно благодаря этой встрече. С остальным буду разбираться постепенно. Главное, что и мы с Идрисом оба смогли признать свои ошибки.

Глава 6. К истокам

Доброта всегда молчалива, тщеславие же любит заявлять о себе.

Порой, оказываясь в точке, к которой нас привела совокупность наших поступков, мы понимаем, что это точка невозврата. Даже если нам не нравится перекресток, к которому мы пришли, нет другого выхода, кроме как смириться и идти дальше. Ум всегда понимает: это лучшее, что можно сделать. Но сердцу доказать куда сложнее. Оно живет чувствами и, подобно капризному ребенку, порой упрямо ­жаждет того, чего никогда не получит.

Мое сердце было именно таким — капризным и эгоистичным. Несмотря на доводы разума, оно не хотело успокаиваться, будто поддаться смирению значило умереть. Болезненными переборами ритма оно играло на истерзанных струнах души, не позволяя ранам хоть немного затянуться.

После разговора с Криной я снова чувствовала себя потерянной и будто заключенной в клетку. И никак не могла набраться сил, чтобы открыть незапертую дверь. Страшнее всего чувствовать себя несвободным, держа свободу в руках.

Сказанное Криной тревожило меня. Убийство всей нашей семьи сразу после того, как мама отдала меня тетушке, не могло быть обычным совпадением. Загадки висели передо мной замками, но я не знала, где искать ключи. Был лишь рассказ Идриса и тетушки да туманные знамения. И все это вкупе с моей принадлежностью к Миру Ночи сводило с ума. Я ощущала себя человеком и в то же время ждала чего-то нового с опаской, будто у меня, к примеру, могла отрасти еще одна конечность. Лепить из себя кого-то другого в зрелом возрасте куда больнее, чем в детстве. Это все равно что пытаться уже обожженному в огне глиняному кувшину придать форму тарелки.

Первые ростки рассвета уже пробивались сквозь темноту горизонта. Свет источника стелился по траве предрассветным туманом, раздвигая сумрак. Все пути вели в старый парк — и шепот, и сны, и Слепая Ночь. Там же я очнулась наутро после новолуния и с той ночи больше не слышала шепота.

«Следуй за шепотом своего сердца, он направит тебя на путь Луны».

Соскочив с подоконника, я бросилась к двери. Бежала по коридорам и лестницам, не останавливалась до самого парка. Дыхание сбилось, в боку кололо, но я торопилась, словно могла опоздать. Едва не переломав ноги на выщербленных ступенях ведущей в парк лестницы, я все же оказалась перед чашей из белого камня. Свет плавно кружил внутри, изливался через края, оживляя воду. На несколько мгновений я застыла, боясь спугнуть царившее здесь умиротворение. Но времени оставалось совсем мало.

Решительно ступив в пруд, я коснулась содержимого чаши. И мир будто распахнулся передо мной и обнял. Я летела ветром и неслась речными потоками, дышала листьями и ощущала жизнь, бьющую в земле. Видела сияющие сплетения, пронизывающие небеса и ослепительные столпы, что держали их на себе. Мимо неслись другие страны, другие континенты, другие миры.

Даже отняв руку, я все еще ощущала тепло и приятное покалывание в ладони. На душе стало так спокойно, так хорошо, все тревоги растаяли, и боль утраты стихла. Разум прояснился, и минувшие события выстроились в линию, начиная обретать смысл. Рисунок кругов сиял, напоминая о себе. Помимо пустого круга, теперь белым был и тонкий полукруг. Интуитивно я подняла голову вверх, где в светлеющем небе вдаль уплывал серебристый челн богини Луны. Снова опустив взгляд на ладонь, я резко выдохнула. Это и впрямь были часы, только лунные.

«Следуй за Луной, и она приведет тебя туда, где ты должна быть».

Я села на сухой край каменного ограждения пруда и уставилась на чашу, будто в ней плавали ответы на все мои вопросы.

Стоит ли показать руку Идрису? Он велел не лезть в тайну моего происхождения. Но если он собирается меня защищать, наверняка ему стоит это увидеть.

«Тебя ждет не одна развилка. И на каждой будет стоять Смерть. В ночь Великой Луны ты покоришься ей и к Луне уйдешь».

Тяжесть грозовых туч опустилась на плечи и громом упала в душу. Было страшно и в то же время спокойно, будто ничего не происходило, а если и было, то не со мной. Но знамения неизбежно сбывались, а значит, мне грозит смерть. И есть ли способ избежать ее, мне неведомо.

Утро медленно наступало на пятки уходящей ночи. Когда солнце осветило парк, каменная чаша вдруг опустела. Я даже подпрыгнула от неожиданности и подалась к ней. Опустила руку и не ощутила ничего. Подняв голову к небу, я успела поймать последнее мгновение полумесяца перед тем, как он окончательно утонул в утренней лазури. Все верно, в солнечном свете не видно луны.

В последний раз скользнув рукой по белому минералу теперь уже пустой чаши, я выбралась из водоема и огляделась. В прошлый раз мной владела паника от непонимания происходящего. Теперь я другими глазами взглянула на заброшенный парк. Когда-то он был очень красив. Сейчас эта красота была лишь жалким осколком былого величия. Тропа от водоема уходила к обрыву и как будто продолжалась куда-то вдаль, ибо в этом месте не было ограждения, лишь обломки каменной арки.

Внизу плескались слабые волны, ластясь к отвесной скале и скалившимся из воды камням.

Вокруг пруда с чашей стояли каменные фигуры дев в необычных одеждах, каких я раньше никогда не видела. В земле даже сейчас чувствовалась какая-то сила. Это место словно хранило древнюю тайну, которая призывала разгадать ее.

«Встретимся на балу».

Эти слова всплыли в памяти внезапно. Кто бы мне ни послал тот сон, он явно знал о грядущем. Но друг он или враг, еще предстояло выяснить.

Вернувшись в замок, я столкнулась в холле с Идвалом и замерла, не зная, как себя вести. Не смела даже взглянуть на него, ощущая кол в груди и ком в горле. Все слова, которые я пыталась подобрать, казались глупыми и пустыми. И сама я чувствовала себя пустышкой. Все здесь защищали меня, пусть и нехотя, а я подставила их под удар, теперь и сама страшась того, что натворила. Я злилась на них, но зла не желала.

— О, приветствую тебя, — мужчина расплылся в улыбке и махнул рукой.

— П-приветствую, — отозвалась я несмело.

Идвал выглядел прежним, но что-то в его взгляде изменилось. На груди и руках прибавилось свежих шрамов — яркими полосками они алели на его коже. Каждый из них — напоминание о событиях его жизни, а новые — напоминание мне о моих поступках.

Идвал посмотрел на приоткрытую входную дверь, и веселье, до этого искрившееся в его глазах, выгорело в один миг, сменившись серьезностью.

— Ты бы не ходила одна по саду, — предупредил меня он, стараясь быть невозмутимым. — Это может быть опасно.

— Если меня убьют, это будет заслуженно, — проговорила я, с трудом сглатывая подкатывающие слезы. — И все выдохнут.

— Не говори так. Нет ничего ценнее жизни. Поступки имеют вес, но никогда не перевешивают жизнь. Просто все забывают об этом, — возразил Идвал, при этом тон его звучал почти категорично.

Я молчала, изучая его босые ноги. Боялась открыть рот и разреветься. Не понимала, зачем ему разговаривать со мной, искать общий язык и дальше.

— Потому что мы похожи, — ответил Идвал и улыбнулся моему изумленному виду. — Ты слишком громко думаешь.

— Похожи? — еще больше растерялась я.

— А еще Идри всем головы поотрывает, если с тобой что-то случится, — тут же переменил тему кашкар, будто не желая затрагивать серьезные темы.

— Даже тебе? — не подумав, ляпнула я. Все-таки Идвал был оборотнем, и я видела, каким огромным. Но сразу вспомнилась двухголовая тварь, которую Идрис разорвал голыми руками. Она была в разы больше Идвала.

— Даже мне, — признал он без тени веселья.

— Но ты ведь… — я замялась, не зная, прилично ли вообще озвучивать, кто он.

— Кашкар, — закончил за меня Идвал, поняв мою дилемму и усмехнувшись этому. — Но меня это не спасет.

— Идрис такой сильный? — зачем-то спросила я, хотя сама видела его силу в действии.

— Гораздо сильнее, чем кажется на первый взгляд, — подтвердил Идвал.

— Но вы… друзья? — поинтересовалась я, вновь осознав, что мало знаю об обитателях Ардскола. До этого я старалась только сбежать отсюда и не искала с ними общения. Тогда я ощущала себя чужой, а сейчас еще и предательницей.

— Да.

— А сколько ему на самом деле лет? — этот вопрос мучил меня с того разговора, когда Идрис приоткрыл завесу тайн.

— Триста двадцать семь, если быть точным, — ответил Идвал. — Ты не голодна? Анабэль оставила меня в роли няньки….

Идвал как-то странно передернул плечами, но затем снова расплылся в веселой улыбке. Будто ничего не произошло. Но его багровые шрамы на теле отзывались в моей душе свежими ранами. Отчего-то я не могла выдавить из себя слов извинения. Это было так трудно и будто не к месту, ибо, что бы я ни сказала, этого будет недостаточно. Слова — лишь пепел на ветру, когда ранишь чье-то сердце. Ранила я Идвала своим поступком или нет, но мне было ужасно стыдно перед ним. Он всегда оставался открытым, помогал и искал подходы ко мне, а я искала способы использовать его.

— Не волнуйся. Каждый совершает ошибки. Ты еще совсем ребенок, а дети их совершают чаще всего. Ошибки тоже учат, — изрек вдруг Идвал и подошел ближе, коснувшись моего плеча, будто всю жизнь мы были друзьями.

— Я не ребенок, — изрекла я наконец дрожащим голосом. Слезы подкатывали штормовыми волнами, но моя хилая выдержка все же сдерживала их.

— Селения, взгляни на меня, — попросил Идвал, и я подняла на него глаза. Он улыбался открыто и чисто, как улыбаются дети, еще не успевшие познать боли потерь и разочарования.

— Я ни в чем тебя не виню. Все ошибаются. Ты поступала так, как считала правильным. Но мы тебе не враги. И лишь тебе решать, кем мы для тебя будем, — сказав это, Идвал снова похлопал меня по плечу.

Я кивнула, не в силах выдавить ни слова, ибо чувствовала, что разревусь, стоит открыть рот. Идвал задорно рассмеялся и приобнял меня так, словно мы на самом деле были закадычными друзьями. Его смех был заразителен, и в следующее мгновение мне тоже захотелось рассмеяться, но я лишь слабо улыбнулась.

Лучше бы он злился на меня и ненавидел, так было бы легче. Но он утешал и подбадривал, хотя я этого совсем не заслужила. Обитатели Ардскола не были людьми, но они оказались куда человечнее меня самой.

— Идем на кухню. На голодный желудок в голову лезет всякая ерунда! — голосом полководца, ведущего войска на штурм крепости, заявил Идвал и, обнимая меня за плечи, повел в сторону кухни.

Кухонная прислуга уже суетилась вовсю. Когда Идвал открыл заветную дверь, в лицо мне дохнуло запахом пекущегося хлеба. Желудок надрывно завыл, как волки в голодную зиму, вызвав у моего сопровождающего понимающий смех.

Проглотив кукурузную кашу, несколько созданных Идвалом бутербродных шедевров и запив это все горячим сладким чаем, я почувствовала себя лучше. При этом Идвал увлеченно запихивал в рот многослойную пирамиду из нескольких видов мяса, лишь для вида прикрытых с двух сторон тонкими ломтиками хлеба.

Немного успокоившись, я приступила к расспросам. Я спросила:

— А чаша со светом в парке… что это?

Идвал ответил не сразу. Ему стоило огромных усилий прожевать созданное им гастрономическое построение.

— Лунный источник.

— А для чего он нужен?

Идвал с трудом оторвал взгляд от бутерброда и посмотрел на меня.

— Это остатки древней культуры Детей Ночи. У каждого народа Ночи, кто черпал силу от богини Луны, был такой. Теперь он бесполезен. Никто не может взять от него ни капли напрямую. Разве что, пожалуй, Лунные Ведьмы. И то лишь частицу, — пояснил Идвал.

— А почему так случилось? — решила уточнить я.

— Это очень долгая история. Если коротко, то Дети Ночи были давным-давно прокляты Светлоликой Мунарин за убийство ее жриц и последовавшие после этого междоусобные войны.

Решив больше не морить Идвала голодом, ибо он бросал печальные взгляды на свой бутерброд, я обдумывала полученную информацию молча. Повара продолжали без устали суетиться, и я только сейчас заметила, что они все одинаково бледные. Едва меня пощекотало подозрение на их счет, как Идвал попросил меня отнести завтрак Тамашу. Анабэль велела приглядывать за всеми, а Тамаш так увлекался, что мог забыть поесть несколько дней подряд.

— Он же меня ненавидит, особенно теперь. Я не пойду к нему, — попыталась отказаться я, когда Идвал вручил мне поднос с едой. В голову сразу полезли воспоминания о вскрытых трупах, и меня едва не стошнило только что съеденным завтраком. Идвал непринужденно улыбнулся и похлопал меня по плечу.

— Тамаш выглядит жутким и вредным, но он неплохой и не обидит тебя. Не позволяй ему себя запугивать, он подсаживается на чужой страх, как на наркотик, — бросив мне эти совершенно неубедительные слова, Идвал ретировался из кухни в неизвестном направлении. Обреченно я посмотрела на поднос, а затем полным надежды взглядом оглядела кухонный персонал. До того смотревшие на меня с сочувствием повара как-то чересчур резво снова принялись за работу, игнорируя мое присутствие. Кинув через плечо тихое «предатели», я вышла из кухни, толкнув дверь коленом.

С нагруженным подносом было сложно сохранять равновесие, но я все равно старалась. Идвал подробно рассказал, куда идти, ибо до этого я могла попасть в лабораторию Тамаша лишь волею случая.

Знакомая тяжелая дверь поддалась с трудом. Пришлось упереться в пол ногами и налечь спиной. Петли ворчливо заскрипели, нехотя впуская меня внутрь. Повернувшись, я так и застыла с подносом в руках, пытаясь сориентироваться, в каком направлении мне искать Тамаша. За тиканьем и жужжанием механизмов, бульканьем жидкостей в стеклянных колбах не было слышно возни, которая могла бы выдать местоположение каринна в его научном царстве.

— Тамаш? — громко позвала я, но даже спустя минуту не получила ответа. Осторожно пристроив поднос с едой на небольшой свободный край стола, я подумала было сразу сбежать, посчитав просьбу исполненной. Но Идвал говорил об увлеченности каринна, поэтому я обреченно огляделась. Тамаш не волновал меня, но подводить кашкара не хотелось.

— Тамаш? — снова позвала я. Впереди что-то грохнуло, вокруг все начало заволакиваться фиолетовым дымом. Интуитивно я отскочила назад и спиной толкнула какое-то ветвистое сооружение из колб и трубок. Воздух зазвенел от хора осколков, разлетевшихся по полу. Сердце в груди завибрировало в унисон с пением битого стекла.

Замерев в ужасе, я смотрела на дрожащие на полу осколки в немом ожидании. Будто снова перенеслась в темноту леса и ожидала, что вот-вот из тени выйдет чудовище, чтобы растерзать меня.

— Какого дхара ты тут делаешь? — Тамаш возник из ниоткуда. Он удивительно спокойно осмотрел погибший стеклянный аппарат и поднял на меня взгляд вишневых глаз. Ни один мускул не дрогнул на его лице. Ни единого лишнего движения. Похожий на неподвижную зловещую статую, он породил в моей душе такой ледяной страх, что я невольно подалась назад и снова наткнулась на что-то спиной. Но в этот раз ничего не произошло. Быстрый взмах руки — и баллон с красной жидкостью замер на краю стола.

— Что ты здесь делаешь? — повторил Тамаш. Холоднее его тона была только вода в колодце. Испуганно застыв, я не могла отвести от него взгляда, будто завороженная.

— Идвал просил принести тебе завтрак, — стараясь не запинаться, выпалила я.

— Занял место наседки вместо Бэль? Забавно, — словно разговаривая с самим собой, усмехнулся Тамаш. Но стоило ему взглянуть на меня — и глаза его заиндевели.

— Тебе здесь нечего делать, — его тон был сродни взмаху клинка, рубящего головы врагов. Эта грубость, хотя и была оправданной, стала новой искрой, который поджег фитиль моего раздражения. Такой уж была моя защитная реакция, и я не всегда могла контролировать свои эмоции.

— Спасибо, Селения, что принесла мне завтрак. Я настолько фанатик, что мог бы заморить себя голодом и не заметить, — изображая Тамаша, покривлялась я и дальше продолжила уже обычным голосом: — Я не очень-то хотела приходить, и ноги б моей тут не было, если бы Идвал не всучил мне этот дхаров поднос. Плевать на благодарность, но грубости тоже можно было бы избежать.

Под остротой вишневых глаз Тамаша полыхнул лиловый огонь. По его губам скользнула зловещая ухмылка. Я попыталась отступить назад, но Тамаш ловко ухватил меня за руку и слегка дернул к себе. Оступившись, я едва не налетела на него, но каринн придержал меня. Лицо обдало его недовольным вздохом, от которого у меня самой начало сводить челюсть. Из обитателей Ардскола Тамаш и Милифтина не нравились мне больше всех. Даже Идрис им уступал.

— Не жди, что я буду дружелюбно улыбаться и обхаживать тебя, как Идвал или Анабэль. Ты тут лишняя. От тебя одни неприятности, и любой твой каприз дорого обходится. Ты сильно ошибаешься, если думаешь, что раз мы привели тебя сюда под видом невесты Идриса, то будем падать перед тобой ниц и плясать под твою дудку. Хватит ныть о прошлой жизни. Все мы что-то или кого-то потеряли. Научись это принимать — или долго не проживешь, — завершив свою тираду, Тамаш выпустил мое плечо.

— Больше никогда сюда не заходи, — кинул он напоследок и кивком указал мне в сторону выхода.

Я передернулась и направилась было в указанном направлении, но снова едва не задела какой-то механизм рукавом платья. Тогда Тамаш снова схватил меня за руку и поволок к выходу, умудряясь так ловко управлять моими движениями, что все приборы по пути остались нетронутыми. Когда передо мной закрыли двери, я еще долго смотрела на узоры из черного металла в смешанных чувствах. Перед тем как уйти, я пнула дверь ногой и плюнула на ручку.

Блуждая по коридорам, я размышляла над своим местом в этом мрачном замке. Стены более не давили на меня, а взгляд перестал быть враждебным. Ардскол словно бы принял меня, а может, просто смирился с моим присутствием. Теперь нужно разобраться со знамениями, хоть немного изучить Мир Ночи и его созданий. О вампирах и оборотнях я знала только из детских сказок, которые вряд ли можно считать достоверными источниками.

Пребывая в собственных мыслях, я совершенно не смотрела, куда иду, доверившись интуиции и замку. Правда об обитателях Ардскола объясняла большинство странностей. Но Идрис оставался все таким же загадочным, а его скрытность вызывала лишь раздражение.

«Бойся Кровавого Бога. Он почти овладел Рангвальдом».

Я едва не слетела с лестницы, ведущей в подземелье. Схватившись за люминар, некоторое время просто стояла, прислушиваясь. Голос то ли прошелестел в голове, то ли отделился от самих стен.

— Эй? — осторожно позвала я, разглядывая тяжелую металлическую дверь внизу лестницы. Такие обычно ставят в подземельях, где содержат опасных преступников. Но Идрис точно не потерпит никого лишнего в своем замке, даже глубоко под землей.

Любопытство толкало меня вперед, а тревога, наоборот, тянула прочь. Так я и застыла в нерешительности, чью сторону принять.

— Селения? — голос Идвала застал меня врасплох, и я снова едва не оступилась.

— Ты напугал меня! — выдохнула я, чувствуя, как зашлось сердце. — Я заблудилась.

Лицо кашкара было хмурым и напряженным. Схватив за плечо, он потащил меня прочь.

— И решила поискать выход в подземелье? — его сарказм обдал меня горячей волной накатившей неловкости. — Никогда не ходи в эту часть замка! Уверен, Бэль предупреждала тебя об этом! Это старое крыло, которым мы давно не пользуемся.

— Почему? — тут же поинтересовалась я и пожалела об этом. И без того хмурое лицо Идвала стало еще мрачнее. Он остановился и со всей серьезностью и искренностью заглянул мне в глаза.

— Просто не ходи сюда, ладно? Здесь давно уже пора сделать ремонт и укрепить балки, многие прогнили. Ты же не хочешь, чтобы тебе на голову обвалился потолок? Или еще что-нибудь, — пробурчал Идвал и, получив мой неуверенный кивок, снова потащил меня прочь. Это крыло и впрямь казалось более темным и заброшенным. Воздух был тяжелым и застоявшимся, как в пещере, наполненным тревожностью и чем-то еще, мне неведомым.

— Ни на минуту тебя оставить нельзя, — бурчал себе под нос Идвал, пока мы шли по переплетениям коридоров Ардскола.

— Идвал, а где здесь библиотека? — поинтересовалась я, прерывая его тихое ворчание. Мужчина остановился на мгновенье, а затем повел меня в правое ответвление через секретный ход, который скрывался за гобеленом, и несколько сквозных комнат.

— Идвал, — снова позвала я после затянувшегося молчания. Я вспомнила его слова у Зеркала Правды и почувствовала скребущуюся внутри грусть.

— М-м? — невнятно промычал Идвал.

— Почему ты здесь? — спросила я, глядя на его предплечье, покрытое шрамами, которые выглядывали из-под закатанного рукава рубашки. Идвал остановился и одарил меня задумчивым взглядом.

— Меня здесь отлично кормят. К тому же меня окружают красавицы, — с улыбкой ответил он и указал мне глазами на приоткрытую двухстворчатую дверь.

— Там библиотека. Постарайся больше не ходить в незнакомые места замка одна.

Подмигнув, Идвал покинул меня, а я, смотря ему в спину, думала над его ответом, который явно не был откровенным.

Заглянув в щель, я уже смело толкнула дверь и вошла. Судя по размерам, библиотека занимала почти весь этаж левого крыла. Просторные светлые комнаты с большими окнами и подушками на широких подоконниках занимали бесчисленные шкафы с книгами. Обычные до потолка стеллажи, круглые стойки и ступенчатые полки, удивительные пирамидальные шкафчики, будто парящие под потолком и над полом. Тысячи книг! Запах старой бумаги и кожаных переплетов, пропитанный знаниями и тайнами, у каждой из которых свой невероятный вкус.

В воздухе плавали стеклянные шары, внутри которых едва заметно тлела искра. На ощупь они были чуть теплыми.

В нескольких шагах от входной двери стоял массивный пюпитр с толстой книгой. Вглядевшись в письмена на желтых страницах, я поняла, что это каталог с названием и расположением книг.

— Добро пожаловать в библиотеку Ардскола, — раздался невесомый голос, звучавший повсюду мягким шелестом перьев.

Вскрикнув от неожиданности, я отскочила от пюпитра и огляделась, но никого поблизости не заметила. Бросила испуганный взгляд на дверь, когда бестелесный голос снова заговорил:

— Не бойся, дитя: в этом замке, если ты не вор и не убийца, тебе ничего не угрожает.

Среди книг что-то шевельнулось, лениво соскальзывая с полок случайно пролитыми чернилами. Передо мной они начались сплетаться в силуэт, а я боялась даже дышать то ли от страха, то ли от изумления.

Представшее передо мной существо я видела впервые в жизни. Оно было похоже на огромного человекоподобного ворона на три головы выше меня и в два раза шире. Вместо ног из-под широких колют выступали мощные птичьи лапы с острыми когтями. Пятипалые кисти рук также оканчивались когтями. Воронья голова с мощным клювом и почти человеческими глазами цвета ночных фиалок. Одето существо было в нечто напоминающее длинный камзол с двумя разрезами по бокам и двумя спереди.

Взирая на него снизу вверх, я ощущала себя такой ничтожной и беспомощной!

— Тебе не стоит меня бояться. Шакрин — мирные создания, — голосом птицеподобного существа говорили века. Слова шелестели страницами. В человечьих глазах читалась мудрость.

Опомнившись, я поняла, что молчу слишком долго, поэтому постаралась улыбнуться. Шакрин не выглядел враждебным, а потому не стоило его оскорблять.

— Извините, я никогда не видела таких, как вы. Меня зовут Селения Де-Маир. Я… невеста графа Рангвальда.

— Я знаю, кто ты, дитя. Меня зовут Хаген, — шакрин изучал меня, как художник — предмет для запечатления на бумаге.

— Я никогда не слышала про шакринов, — призналась я, продолжая разглядывать полностью покрытое перьями тело собеседника.

— Шакрин, — мягко поправил меня Хаген тоном учителя, поправляющего несмышленого ученика. — О нас мало кто слышал. Шакрин обитают в Начале Времен. Земной мир в физическом теле мы посещаем редко, оттого не очень популярны в ваших источниках информации.

Я изумленно взирала на древнее создание, возможно, не виданное ранее представителями человеческого рода, и чувствовала себя особенной. Для Рангвальдов такое, может, и не в новинку, а для меня это подобно прикосновению к божественному.

— Но что вы тогда делаете тут, в замке Ардскол, если должны находиться в Начале Времен? — спросила я, благоговея перед шакрин все больше. Понятие «Начало Времен» никак не укладывалось в голове. Было ясно одно — это место находилось за гранью нашего мира.

Если мой вопрос и смутил шакрин, он никак этого не выказал, оставаясь абсолютно спокойным.

— Я служу хозяину этого замка. Я привязан к его библиотеке, дабы хранить и преумножать знания, собранные в этих стенах, — уклончиво ответил Хаген. Только сейчас меня посетило осознание, что неприлично задавать подобного рода вопросы, поэтому я поспешила извиниться.

— Любопытство не грех, когда оно не переходит дозволенных границ, — изрек Хаген, и мне показалось, что я уже слышала подобные интонации у Идриса. Когда он начинал разговаривать со мной таким образом, то вызывал раздражение. Но шакрин подобных чувств во мне не пробудил.

— Если вы связаны с библиотекой, тогда вы знаете все, что написано в этих книгах? — поинтересовалась я, быстрым взглядом окидывая бесконечные полки.

— У тебя неплохой ум. Если ты начнешь использовать его по назначению, то превзойдешь многих бессмертных, — поведал мне Хаген так, словно излагал сухие факты. Но все равно это звучало как комплимент.

— Может, тогда вы скажете, что это такое? — Я показала шакрин руку с лунными фазами, невольно напрягшись внутри. Хаген несколько секунд разглядывал рисунки на ладони, затем поднял на меня внимательные глаза, через которые смотрела вечность.

— В этой библиотеке нет подобной информации. Но судя по характеру изображения лунных фаз, это что-то вроде часов. Если какие-то из этих рисунков меняют цвет, возможно, они отсчитывают время, — предположил Хаген. Взглянув на свою ладонь, я отметила, что в дневном свете все круги черные. Внутри шевельнулась тревога, нервное покалывание защекотало кожу.

«Тебя ждет не одна развилка. И на каждой будет стоять Смерть. В ночь Великой Луны ты покоришься ей и к Луне уйдешь».

Неужели эти часы на самом деле отсчитывают дни до моей приближающейся смерти? Сглотнув склизкий комок страха, я почувствовала подкатившую дурноту.

— Что тебя так взволновало, дитя? — поинтересовался шакрин. Видимо, от него не укрылось выражение моего лица, когда я вновь вспомнила предсказание женщины на улице.

— Скажите, Великая Луна — это полнолуние? — поинтересовалась я, взглянув на хранителя библиотеки.

— Великая Луна — всегда полнолуние, но не всякое полнолуние может быть Великой Луной, — туманно изрек Хаген. — Это редкое, магически сильное событие, когда лунный цикл меняется и полнолуние наступает к его концу. Оно может длиться от трех до семи ночей. Светлоликая Мунарин таким образом дарит благословение своим детям. Такая ночь называется Ночью Великого Очищения.

— А как узнать, когда следующая Великая Луна? — спросила я, стараясь не дрожать от волнения. Если я одна из Детей Ночи, к чему богине Мунарин моя смерть?

— Нужно провести расчеты, сопоставляя их с особыми знамениями. Раньше это было куда проще. Великое Полнолуние бывало часто, потому что Мунарин была сильна. Но силы богов движутся, как воды и светила, баланс между ними постоянно меняется. Сейчас Тенебрис намного сильнее, и сдерживает ее больше свет Иссинира и звезд. Свет же самой Мунарин тускнеет с каждым последующим циклом. Последнее Великое Полнолуние было тысячу лет назад, — шакрин задумался, словно бы производил эти самые расчеты в уме. Около минуты он молчал, взгляд его блуждал за пределами этого мира. Фиолетовые глаза заволокло молочной дымкой.

— Следующее Великое Полнолуние, согласно моим расчетам, учитывая, что в этом месяце сорок дней, ожидается через двадцать четыре дня. Полный лунный цикл займет тридцать восемь дней, затем последует Слепая Ночь, и последние сутки будут знаменовать Сопряжение Сил — Ишаэ’Аоссиль, — сообщил Хаген.

Сердце стянул раскаленный обруч, и он все сжимался и сжимался. Я пошатнулась от слабости в ногах, хватаясь за ближайший шкаф. Хаос ворохом листьев подбрасывал чувства, кружа их, а затем швыряя вниз. Казалась, что я тону в реке, несущей меня яростным потоком. Стараюсь грести, выбраться на берег, но волны снова и снова бросают меня в самый центр течения, где оно особенно безжалостное. И отчаяние лишь крепнет, рождая обреченность.

— Мои слова расстроили тебя? — Голос шакрин донесся словно бы издалека. Взгляд прояснился, когда я снова посмотрела на него. Ждать неизбежного в бездействии хуже всего. Ожидание — это полет стрелы под названием «судьба». И зная ее цель и время, можно попытаться что-то сделать. Прошлая попытка изменить ее траекторию закончилась смертью Ригана. Но теперь я ничего не теряю.

— Вы можете мне помочь выяснить, кто я такая? — спросила я Хагена.

— Идрис запретил вам это знать, а мне запретил любую помощь касательно этого направления, — ответил он. В его словах не было сожаления, они казались такими же сухими, как страницы книг, но я прочитала глубокую печаль в его фиалковых глазах, и частица этой печали принадлежала мне.

— Тогда помогите мне избежать смерти, — почти жалобным голосом попросила я хранителя библиотеки. От моих слов он как-то странно дернулся, словно я толкнула его в грудь.

— В таких вещах я тоже не могу помочь, — слова шакрин стали для меня ударом ножа. Весь его встревоженный вид говорил, что не стоит даже пытаться уговорить его, поэтому я решила сменить тактику.

— У меня мало времени. Может быть, вы поможете мне найти подходящие книги? — поинтересовалась я, стараясь обдать голос холодком спокойствия. Долгую минуту Хаген молчал, словно обдумывал что-то очень важное. Затем слегка качнул головой, соглашаясь, и тихо вопросил, какие книги мне нужны.

Я хотела занять один из читальных столов, но шакрин загадочным жестом поманил меня в другой библиотечный зал и усадил на широкий подоконник, устланный мягкими подушками. Если распус­тить подхват, то штора надежно закроет меня от сторонних глаз. Поблагодарив Хагена за столь удачный совет, я удобно умостилась на подоконнике. Солнце нежно погладило меня по щеке сквозь приятно нагретое стекло.

Хаген сложил книги на тумбу рядом с окном и, поклонившись, удалился. Оглядев внушительную книжную стопку, я остановилась на толстенном фолианте под названием «Книга Ночи». Обложка была обтянута черной материей, похожей на бархат, и расшита узорами из серебряных нитей. С усилием взвалив ее себе на колени, я открыла оглавление и пробежалась по нему взглядом. Для начала нужно было узнать о Мире Ночи и его созданиях. Первой шла легенда о сотворении мира, но мой взгляд зацепился за интригующее название «Легенда об Иш’таре Светлоликой».

Страницы книги были из плотной черной бумаги, а буквы будто написаны серебром. В первые мгновения слова показались незнакомыми, но стоило несколько раз моргнуть — и перед глазами будто все прояснилось. Передо мной был текст, написанный арденийским диалектом, совершенно точно.

«Из четырех Первоначал, что создали мир и живых существ, Дарнаос и Тенебрис были самыми противоречивыми. Извечно стремящиеся друг к другу и извечно противостоящие друг другу противоположности. Они прекрасно гармонировали друг с другом и столь же яростно различались. Всегда равные друг другу супруги. Но Дарнаоса живые создания любили больше — он нес свет и спасение от ужасов, что таила в себе Тенебрис.

Божественные Древеса породили Нэй-Шаин — мир на корнях. ­Наполнился он растениями и животными, но разделился на две половины — освещенную Древом Даосин и освещенную Древом Иссинир. А между ними продолжала властвовать темнота. Оканчивался Час Цветения Даосин, и тьма расползалась дальше, ибо некому было ее прогнать. А по истечении Часа Иссинира тьма приходила на его земли. Ветви Божественных Древес держали небеса, но там, куда они не дотягивались, тьма просачивалась в земной мир.

Спускаясь в Нэй-Шаин, укутывала она землю так плотно, что даже звезды не могли разорвать ее объятий. Тенебрис гневалась на народы, живущие на корнях, за то, что не любили ее. Гневалась на своих детей-близнецов, что посмели пойти против нее и заточили ее созданий под корнями. И тогда богиня Тьмы срезала несколько прядей волос Ан­киоры, пока он спал, и бросила их в свою тьму, и появилось из нее столько наргов и корганов, сколько было волос в прядях Первоначала Жизни. Они олицетворяли все ужасы и страхи, что вложила в них Тьма. И украла она с неба звезду, и наполнила ее своей темнотой, и появилась из этой звезды дева, что стала предводительницей ее войска. Тенебрис восхитилась ею и возлюбила она ее больше всех, и назвала ее Хейгге-Атмари, что означало ”совершенная тьма”.

Не сыскав любви земных существ, Тенебрис заставила себя почитать посредством страха. Нэйсиэль каждый день молили ее о милосердии и защите. Богине Тьмы это нравилось. Никто из богов не мог заставить ее смилостивиться, как и не могли они заставить Древеса сиять постоянно. Ибо не могут Первоначала существовать без Тенебрис, как и она не может существовать без них. Тогда Анкиора и Хелльтар создали людей, чтобы защитили они народ нэйсиэль. Будучи рожденными из цветов и почек Даосин, не несли они в себе способности убивать, лишь созидать и поддерживать жизнь и следить, чтобы никто и ничто не подтачивало корни Божественного Древа.

Как смертные создания радовались они Жизни и почитали Смерть. Люди оказались более воинственными. Но и им было тяжело — не могли они сдерживать тьму. Взмолились они о помощи богам, и тогда богиня Иш’тара взошла на небосвод, и засияло древо Иссинир, словно Даосин. И родились под его светом ее первые дети — из теней, что отбрасывало Иссинир, появились аш’катари. Люди, что выбирали побратимами животных, стали первыми савран’аш — людьми, способными обращаться в животных. Из дыхания лесов в свете Иссинира родились наннатри — Лунные Ведьмы. Из тьмы, что лежала меж деревьев и в расщелинах земли, вышли морры, очистившись в лунном свете Иш’тары. Всех, кто желал ее защиты, она принимала. И встал народ, что назвала Иш’тара — иш’шатар — Дети Ночи, на защиту людей и лесного народа.

Вдохновленный поступком дочери, Дарнаос создал наосим — Детей Зари, чтобы защищали они мир в Час цветения Даосин, что позже стал называться днем. Час Иссинир стал ночью, когда дети Иш’тары должны были приглядывать за миром.

Оттого только сильнее разгневалась Тенебрис, казалось, что нет ей места в земном мире, что все силятся прогнать ее, и тогда наслала она своих наргов и корганов под предводительством Хейгге-Атмари на земли Иссинира. Темные существа не выносили его света, но в Хейгге-Атмари был свет звезды, потому не боялась она Лунного Древа. Изменив облик, любимица Тенебрис пробралась к нему и разрубила его на две части, и в разлом устремилась тьма, что стала разъедать древо изнутри. Корни его загнили, и порождения Тенебрис вновь стали выбираться из-под земли.

И снова начал погружаться мир в первобытную темноту и хаос. Тогда Иш’тара коснулась древа Иссинир и отдала ему свою жизнь и свою душу, дабы исцелить его, и стала она его душой. И корни Иссинира исцелились, а ветви устремились ввысь и тесно сплелись с ветвями Даосин, чтобы не пускать тьму в Нэй-Шаин.

Разгневались боги на Тенебрис за то, что погубила она Иш’тару, и низвергли ее творения обратно под корни, а ее лишили власти над земным миром. Отныне могла она лишь бродить вокруг да глядеть сквозь ветви деревьев.

Забрав тело сестры, Дамайн омыл его в своих водах подле древа Иссинир. Дарнаос вернул ему свет и силу звезды, из которой была рождена Иш’тара. Анкиора коснулся ее и вернул к жизни. Вот только не была она больше собой, не помнила, кто она, и не узнавала себя, глядя в зеркальные воды своего брата. Хельтар не могла вернуть душу Иш’тары, и это печалило ее. Поэтому сорвала она цветок с древа Иссинир и вложила его в тело Иш’тары, чтобы заполнить пустоту. И стал он цвести, наполненный жизненными силами древа Иссинир, и стал он нитью, что отныне связывала душу и тело. Так благодаря Хелльтар могла душа Иш’тары, даже заточенной навеки в древе Иссинир, видеть мир и гулять среди ветвей Божественных Древес, чтобы освещать ночь и сдерживать тьму. Только вынуждена была Иш’тара, как цветок, умирать и вновь рождаться, постоянно возвращаясь к древу. И в одну единственную ночь, когда пребывала она у древа Иссинир, чтобы переродиться, Тенебрис было позволено гулять по Нэй-Шаин.

После этого Дарнаос сорвал самую большую и яркую звезду с древа Даосин и призвал ее светить на небе в Час Даосин и назвал ее Солнцем. Он пустил ее плыть по небу, чтобы ее свет, подобно свету Иш’тары, распространился во все уголки мира и охранял сон древа Иссинир и самой Иш’тары».

Оторвавшись от книги, некоторое время я смотрела в одну точку. Внутри бурлили смешанные чувства — восхищение, негодование, злость на Тенебрис и благодарность Иш’таре. Я никогда не слышала этой истории. То, что проповедовали в храмах, было лишь крохотной частицей того, что написано в этой легенде.

Подогреваемая интересом, я полезла в список рас, которые относились к Миру Ночи. Во время чтения я будто обретала единые корни с ним, начинала чувствовать себя другой, полноценной. Будто Мир Ночи — то, что я искала, читая романы и сказки. Будто его желала обрести таинственная песчинка моего внутреннего «я». Идрис запретил выяснять, кто я такая, но ведь читать и фантазировать он не запрещал.

Оставалась еще другая часть меня, упрямо желающая быть человеком. Не приемля перемен, она мгновенно вступила в схватку с новой половиной, множа внутренние противоречия.

Опустив глаза, я уставилась на обложку книги. Внезапная догадка болезненно сжала сердце. Слепая Ночь — ночь богини Тенебрис, которая недовольна тем фактом, что Мунарин отвоевала власть в Ночном Мире. Не потому ли тьма Слепой Ночи пыталась меня убить? Потому что я одна из дочерей богини Луны?

От этих мыслей под кожей поднялся шторм. Слова Идриса вдруг стали более материальными. Я подумала о тетушке. Она не могла знать, кто я, просто интуитивно старалась защитить меня. А Идрис наверняка знал, кем была моя мать, поэтому и я тоже должна это узнать, должна доказать ему, что заслуживаю доверия.

Чтобы отвлечься от волнующих раздумий, я вновь открыла книгу и принялась читать о расах Ночного Мира. Были здесь аш’катари и народ оборотней, которые звали себя «савран’аш», объединяя под этим названием разных существ, а еще были морры и лунные ведьмы, многоликие жрицы и сильхи.

Аш’катари раньше не требовалась кровь, и они исцеляли все свои раны и недуги в лунном свете или подле Лунного Источника. Но, прикоснувшись однажды к запретной магии, они утратили связь с Тенью и больше не могли насытиться ничем, кроме человеческой крови. Позже начав междоусобные войны, они убили всех жриц Мунарин и лишились ее благословения. Отныне они не могли касаться солнечных лучей.

Еще мне было интересно узнать про банши, но их не оказалось в Книге Ночи, зато я наткнулась на некую Праматерь и… Кровавого Бога. Свет дня будто померк, и отвратительно липкое чувство коснулось кожи отголосками моих снов.

— Хаген, — тихо позвала я, еле шевеля языком. Тем не менее шакрин услышал и тут же появился рядом.

— Скажите, Идрис читал эту книгу? — поинтересовалась я, впиваясь пальцами в бархатистую обложку.

— Да, как и большинство книг в этой библиотеке, — кивнул шакрин. — Для Детей Ночи это священная книга.

— Спасибо. Извините, что побеспокоила, — отозвалась я, возвращая взгляд на выведенные серебром буквы. Идрис утверждал, что Кровавого Бога не существует. Странно-странно. Пусть в этой книге говорится, что это лишь старая легенда, но все же он не мог о ней не знать и зачем-то мне солгал. Я не злилась, мне были понятны его мотивы, пугало другое — кошмары обретали плоть и кровь. Ранее я не слышала о Кровавом Боге, но он являлся мне во снах. Все события сплетались между собой, и я была то ли узлом, то ли одной из нитей.

Во рту появился металлический привкус крови. И я поняла, что прокусила губу. Слизнув кровь, я снова уставилась в книгу. Легенда, которая так переполошила мой внутренний мир, была короткой. В ней говорилось, что существовал некий Кровавый Бог, которого считали сыном богини Тенебрис. Он принес в мир кровавую магию, войны и разрушения. И лишь Праматерь — владычица аш’катари — смогла его остановить с помощью Слёз Иссинир и благословения богини Иш’тары.

Сквозь приоткрытое окно проникал теплый ветерок. Он умело дирижировал ветвями деревьев, сплетая их шелест в складную летнюю песню.

«Не верь им. Они лгут».

Казалось, что эти слова коснулись слуха, рожденные в кронах деревьев. Я напряглась и огляделась, прислушиваясь, но вокруг стояла тишина, в которую плавно вплетались мотивы игривого ветра.

Возможно, мне это просто показалось.

Анабэль вернулась домой раньше, чем рассчитывала, и была этому только рада. Все прошло так гладко, что хотелось это отметить. По­этому, как только виконтесса переступила порог замка, сразу велела дворецкому принести в кабинет брата бутылочку санго двухсотлетней выдержки.

Милифтина, простившись с Анабэль, поспешила к Тамашу, чтобы отдать подозрительную находку, а виконтесса направилась к Идрису. Открыв дверь без стука, она вошла в кабинет. Идрис сидел за столом и разбирал бумаги, тихо ругаясь. Его взгляд был сосредоточен, глаза быстро бегали по строчкам документов, рука отточенным движением ставила подпись, и бумага откладывалась в сторону, а на ее место ложилась следующая.

Когда Анабэль вошла, Идрис тут же отложил документы и пытливым взглядом впился в сестру. Внимательно оглядел ее с ног до головы и убедившись в ее полном здравии, расслабленно опустил плечи и улыбнулся.

Поймав его улыбку, Анабэль зеркально отразила ее и машинально сжала в пальцах серебряный кулон в виде тонкого цилиндра.

— Все отлично, — коротко ответила виконтесса на невысказанный вопрос. Она прошлась до стола брата и аккуратно поставила перед ним коробку из черного дерева, окованную тонкими цепочками, которые едва заметно пульсировали темными эманациями. Идрис провел рукой над ее поверхностью. Кончики его пальцев слегка подрагивали от волнения.

— Теперь у нас есть все необходимое, — почти шепотом пробормотала Анабэль, облегченно выдохнув.

— Почти все. Описания ритуала разнятся. Они неполные. А у нас всего один шанс. Поэтому следует подготовиться получше, — Идрис отнял руку от коробки и положил ее на стол. Он хотел поговорить с сестрой об отъезде, но черное зеркало за его спиной будто подслушало его мысли и пошло рябью. Кто-то с той стороны требовал внимания.

Идрис глянул на сестру и быстро подошел. Коснувшись поверхности, он поморщился и страдальчески закатил глаза.

— Видимо, у спокойствия действительно истекли сроки годности на это столетие. Не одно, так другое.

— Это что, карга? — воскликнула Анабэль, приближаясь. — Не отвечай. Давай сделаем вид, что никого нет дома!

— Чтобы она сюда приперлась? — ужаснулся Идрис. — Нет, эта ведьма не осквернит своим присутствием наш дом.

Он уколол палец о впаянную внизу зеркала иглу. Символы в сереб­ряной раме налились кровавым светом. Черная гладь зеркала заволновалась, затем зарябила ртутными отблесками и отразила красивую женщину с огненно-красными волосами и взглядом коршуна. Джесабэль Анхелия Рангвальд собственной персоной.

— Ты что, игнорируешь меня? — недовольно вопросила она.

— Я пытался как мог, — ответил Идрис, чем вызвал ухмылку на лице собеседницы.

— Дерзишь, как всегда, — констатировала женщина. — Впрочем, неважно. Я хочу видеть вас с Анабэль. Это срочно.

Анабэль скривилась, как от гнилого яблока, и показала брату, будто ее тошнит. Идрис сдержал улыбку, но в глазах у него заиграли веселые искорки.

— Что за срочность? Что-то случилось?

— Ты мне скажи, — женщина резко выдохнула. — До меня дошли тревожные слухи, что у тебя появилась невеста. Кто она? Почему ты ее до сих пор не представил? Она аш’катари, надеюсь? И надеюсь, что речь не про Анабэль?

Теперь Идрис с Анабэль одновременно закатили глаза. Про себя виконтесса раздраженно вздохнула, что старая карга никак не хотела отпускать эту тему.

— Ты же знаешь, у нас так не принято…

— Нет, это не Анабэль. Она все еще моя сестра, если ты помнишь, — отрезал Идрис, прерывая недовольные речи собеседницы. На несколько секунд он подумывал соврать о невесте, чтобы избежать поездки в родовое гнездо. Либо поехать только с Анабэль. Но мысль о том, что Селения останется здесь с Тамашем и Идвалом, привела его в ужас. Друзьям он доверял, но последние события не позволили бы ему поступить так опрометчиво в надежде, что молния не бьет дважды в одно и то же место. В Мире Ночи бьет — и не раз, и даже не два. Поэтому, рассудив здраво, Идрис сдался. В конце концов, он все равно собирался уехать. А в самое сердце Дома Смерти осмелится влезть разве что умалишенный.

— Вот и ты не забывай об этом, — посоветовала Джесабэль.

— Откуда ты вообще узнала? Ты продолжаешь за мной следить?

— Я люблю быть в курсе событий. Информация — основная движущая сила этого мира, — отозвалась женщина. — Ты должен представить свою невесту Дому.

— Надеюсь, никакого официоза? — поинтересовался Идрис.

— Тихий семейный круг, — заверила его собеседница.

— Мы приедем, — не раздумывая, согласился Идрис. Он знал: стоит лишь на секунду замешкаться, показать свое сомнение, как Джесабэль тут же почует неладное и вцепится в него мертвой хваткой.

Анабэль, приложив руку ко лбу, сползла по шкафу на пол, театрально изображая обморок.

— И невесту не забудь. Отговорки, что она скоропостижно скончалась, или ты ее потерял по дороге, или она сбежала, не пройдут, — вставила женщина.

— Хорошо. Но я приеду со своим сопровождением. Иначе не приеду вообще, — поставил ультиматум Идрис. Должен же он себе хоть что-то приятное выторговать.

— Ладно, — недовольно скривившись, согласилась женщина.

— И все же дело ведь не в моей невесте? Это лишь повод вытащить меня в столицу. Что случилось? — Идрис понимал, что происходит что-то, встревожившее Дом Смерти. Возможно, не только их клан. Раздобытая его источниками информация вполне могла дойти и до остальных Домов.

— Совет Теней должен собраться, чтобы обсудить дошедшие до нас тревожные слухи. Я хочу, чтобы ты тоже присутствовал, — вздохнув, нехотя призналась Джесабэль.

— Могла бы сразу с этого начать, а не устраивать показательные выступления относительно моей невесты, — усмехнулся Идрис, в который раз убеждаясь, что эта женщина даже не чихнет без стоящего повода. Джесабэль хмыкнула, и почти сразу взгляд ее снова стал хищным.

— Ты запрашивал информацию из библиотеки Дома о Праматери, Кровавом Боге и акшарах. Что ты затеял? Думал, я не узнаю?

— Даже не смел надеяться, — отозвался Идрис с непринужденной улыбкой, в мыслях проклиная болтливого хранителя библиотеки Дома Смерти. С другой стороны, бедняга настолько боялся Джесабэль, что не смел даже вздохнуть без ее ведома. Поэтому Идрис заранее был готов к его доносу.

— Просто интересуюсь нашей историей, — пожал плечами он. — Это запрещено?

— Нет. Но меня беспокоит это, учитывая некоторое прошлое… — Джесабэль вдруг скривилась, как от кислого сока. — Странно, что тебя вдруг заинтересовали старые сказки. Ты ведь знаешь, что это не что иное, как мифы?

— Разумеется. Яркие образы Праматери и ее врага, как ничто другое, воодушевляет весь наш род и удерживает от кровавой магии, — отмахнулся Идрис таким тоном, словно считал это все полнейшим бредом.

— Отлично. Жду тебя через неделю, — припечатала женщина и исчезла с поверхности зеркала, оставив его вновь черным и безжизненным.

— Скажи ей, что я скоропостижно скончалась, — заговорила с пола Анабэль, все еще изображая обморок. В этот момент в дверь кабинета постучался дворецкий, вежливо попросив разрешения войти. Он разместил на столе поднос с бутылкой из черного стекла и двумя винными бокалами. Григор мимолетным взглядом пробежался по виконтессе и, поклонившись, удалился.

— Поверь, чтобы туда не ехать, даже я бы скончался с превеликим удовольствием. Час от часу не легче. Что дальше? Второе пришествие Праматери? — Идрис легко отщелкнул бугельную пробку и начал разливать по бокалам тягучую алую жидкость, слегка мерцающую разными оттенками.

— Ты совсем сдурел такие вещи говорить? — в ужасе воскликнула Анабэль, благополучно возвращаясь из обморока. — Ее только не хватало.

— Иногда мне кажется, что как раз ее и не хватает, чтобы придавить этот клубок змей, — задумчиво пробормотал Идрис, взбалтывая содержимое своего бокала. — Нужно подготовить Селению. Учитывая, что нас ждут через неделю, минус время на дорогу, у нас есть четыре дня.

— Непозволительная роскошь, — съязвила Анабэль. Она пригубила свой напиток и восторженно улыбнулась. — Карга испортила повод для этого санго. Такой букет эмоций — и все мертвому в могилу.

Виконтесса разочарованно вздохнула и посмотрела на черную коробку, опечатанную цепочками.

— Постоянно происходит что-то, что отдаляет момент истины, — задумчиво произнесла она.

— Это дает нам время подготовиться получше. Может быть, это и хорошо, что мы поедем в Талль-Шерр, — по губам Идриса скользнула едва заметная улыбка, которую Анабэль разгадала без труда.

— Она все уничтожила. Мы уже искали, — покачала головой виконтесса.

— Кто знает. Может, это насмешка судьбы, а быть может, ненавязчивый намек, — Идрис был необычайно весел, и Анабэль подумала, что санго помогло ему расслабиться и хоть ненадолго отпустить тревоги.

— Кстати, насчет запроса в архивы. Это из-за нападения на замок? Пытаешься понять, кто стоит за акшарами и Зарриаттом?

Идрис невесело усмехнулся.

— Пытаюсь. У нас очень умный враг, Бэль. Поэтому я хочу, чтобы каждый из вас был осторожен. И по той же причине прошу тебя заняться Селенией. Тебя она больше послушает.

— Положись на меня, я все сделаю. Попрошу Тамаша одолжить его Комнату Безвременья. Без нее, боюсь, у нас нет шансов должным образом подготовить Селению к экскурсии в террариум, — заверила брата виконтесса.

Идрис тяжело вздохнул, предчувствуя все беды, вытекающие из предстоящей поездки. Каждому из них придется взглянуть в глаза прошлому.

— Что насчет тебя? Как ты справишься с этой поездкой? Ты ведь ненавидишь притворяться, — усмехнулась Анабэль. — Учитывая, что твое отношение к девушке не изменилось.

— Не люблю — не значит не умею, — отмахнулся Идрис. — Что насчет нее… может, если она будет все время рядом, у меня настанет что-то вроде привыкания?

— Как насчет принятия? — усмехнулась Анабэль и, осушив бокал, поставила его на стол. Тяжелые капли стекали по гладким изгибам хрусталя, замедленной версией песочных часов отмеряя время. Она предусмотрительно не лезла к брату с вопросами. Когда придет время или ему нужен будет совет, он расскажет все сам.

Время за чтением книг бежало течением горной реки. Перевалило за полночь, когда легкая сонливость липким туманом легла на сознание. Тело от долгих часов в одном положении занемело. Стоило шевельнуться — и тысячи ледяных иголок впились в мышцы, словно я упала на большого ежа.

Тишина, живущая в замке, стала абсолютной и густой. Даже мои шаги проваливались в ее бесконечной вязкой паутине. Мучительные минуты рождали противоречивые желания услышать хоть один звук и в то же время страх этого. Воображение создавало монстров, притаившихся за каждым углом. Днем замок более не пугал, но в ночи все страхи оживали, надевая самые жуткие маски. Доспехи следили за мной пустыми глазницами, словно неподвижные бессменные часовые. Повинуясь какому-то внутреннему порыву, мимо них я пробегала резвой трусцой. На мрачные портреты и вовсе старалась не поднимать взгляда. При тусклом освещении люминаров лица казались живыми, а отблески света создавали иллюзию движения глаз.

Шальная стрела самообладания уже лежала на тетиве натянутых нервов и мгновенно сорвалась в полет, когда нечто невесомое удержало меня за руку. Я вскрикнула и отскочила в сторону, оглядываясь, но вокруг никого не было. Только огромный портрет во внушительной резной раме величественно взирал на меня под светом люминаров. Изображенная на нем молодая женщина царственно стояла на лестнице, слегка облокотившись на перила.

Серебристо-серые глаза сверкали, как живые, пепельно-белые волосы струями водопада срывались с плеч, стекая по груди до самого пояса белоснежного одеяния. Что-то подобное я уже видела, как и девушек, похожих на нее.

Под ее взглядом я ощутила себя обнаженной, но вместе с тем защищенной, как новорожденный младенец в руках матери. И тут же словно упала с обрыва, вглядевшись в ее лицо. Это была та самая женщина, с которой я столкнулась по пути в Священную Рощу.

Отшатнувшись от портрета, я едва устояла на ногах. Сердце сигнальным барабаном отбивало тревожный ритм. Не в силах отвернуться от картины, я вспомнила, как неожиданно женщина пропала с улицы, словно была видением. К горлу подкатила дурнота. Неужели ко мне приходил ее призрак?

Взгляд женщины казался живым, он как будто говорил что-то, но я не понимала. Захотелось прикоснуться к портрету и одновременно убежать отсюда прочь. Но какой-то звук отвлек меня от созерцания картины. Сквозь плотную толщу тишины протиснулись глухие сдавленные звуки, напоминающие придушенные рыдания. Я даже не успела оглядеться по сторонам, когда мрак в неосвещенной части коридора зашевелился.

Жуткие стенания затихали, стоило мне шевельнуться, но возобновлялись, как только я сама замирала. Очертания коридора внезапно смазались. Вокруг заплясали зловещие тени. Их шепот нарастал, превращаясь то в жуткое пение, то срываясь на невыносимые вопли. Мрак сгущался вокруг зловещего силуэта, плащом ложась на его плечи. Он приближался ко мне. Взгляд желтых глаз пронзал тьму и впивался в плоть когтями хищной птицы.

— Ты пробудила меня слишком рано, — голос его напоминал треск крошащегося камня, который, просачиваясь сквозь кожу, копошился под ней колючей лозой.

— Время пришло? Пророчество Трех Лун набирает силу?

Закричав, я бросилась бежать. Но в какую бы сторону я ни повернулась, голос все равно неизбежно приближался под симфонию истошных воплей. Воздух стал холодным и влажным, налившись стойким запахом крови.

Вскинув руку, словно хотела оттолкнуть зловещий силуэт, я увидела, как кровь вязкими каплями струится по моей коже. Под ногами мерзко хлюпало. Подол платья был заляпан алыми брызгами. Опустив глаза, я увидела лица, плавающие в крови. Снова закричав, я отскочила назад, натолкнувшись на что-то спиной.

Холодные руки схватили меня за плечи и резко развернули. Неконтролируемый ужас отплясывал свой бесноватый танец демонических масок. Я забилась в хватке монстра, крича еще сильнее, пытаясь вырваться и убежать. Сквозь губы лились молитвы богам вперемешку с призывом о помощи. Я звала Идриса, забыв про все на свете, звала Анабэль и Тамаша, звала Идвала и даже Милифтину.

Мир вокруг задрожал, тени внезапно истончились и забились в углы. Сквозь зловещие беснующиеся языки мрака прорвались ­тусклые лучи привычного света.

— Селения! — Знакомый голос оборвал натянутую внутри нить. Желтые глаза растаяли, оставив передо мной только сверкающие во тьме серые глаза Идриса. Он взирал на меня с нескрываемым беспокойством. Дрожа всем телом, я в немом ужасе смотрела на него, не в силах вымолвить хотя бы слово. А потом испуганным котенком прижалась к Идрису.

— Что с ней? — откуда-то сбоку появилась Анабэль.

— В истерике как будто, — раздался голос Идвала. Его глаза мерцали в свете люминаров лазурным огнем.

— Что ты видела? — спросил Идрис. — Как ты меня назвала, помнишь?

Слегка отстранившись, я посмотрела на свои руки, которыми упиралась ему в грудь. Они были чистыми, как и платье.

— Кажется, она сказала Ашагх, — тихо отозвался из-за спины Идриса Тамаш.

— Святые сиськи Мунарин! — выпалил опешивший Идвал.

— Богохульник, — покачала головой Анабэль.

— Что бы это могло значить? Звучит так же грубо, как ашакрит, — голос Идриса завибрировал от напряжения. — Селения? Что ты видела?

Оцепенение медленно отпускало, позволяя снова почувствовать свое тело.

— Он был здесь. Монстр с желтыми глазами, чье тело соткано из мрака, — облачив увиденные ужасы в слова, я ощутила нарастающую дурноту. В памяти отчетливо всплыл сон, который я видела перед тем, как проснуться у Лунного Источника. Реки крови, жертвы и я, отдающая приказы, наблюдаю за жертвоприношением. Как и тогда, запах крови стоял в носу, металлическим привкусом оседая во рту. Я прикрыла губы рукой, сдерживая рвотный позыв. Стоило ли говорить об этом? Что со мной будет, если они узнают, что я сделала?

— Тамаш, тут был кто-то? — встревоженно спросил Идрис. Тамаш задумался лишь на несколько секунд и отрицательно покачал головой.

— Никаких запахов нет, кроме Селении, — поддержал друга Идвал.

Я молчала. Сил спорить и что-то доказывать не было совершенно. Мозг ковыряла предательская мысль, что желтоглазый на самом деле был здесь. Его присутствие до сих пор ощущалось в воздухе запахом крови, которого почему-то, кроме меня, никто не улавливал.

— Тамаш, ты можешь считать ее воспоминания? — попросил Идрис, наблюдая за моим поведением странным взглядом.

Тамаш приблизился ко мне и медленным движением занес руку над моей головой.

— Расслабься, дыши спокойно, — напутствовал юноша. Закрыв глаза, он замер с занесенной рукой.

В голове защекотало, словно там копошился червь или жук. Я по­ежилась, стараясь не противиться мерзкому ощущению постороннего вмешательства.

Лоб Тамаша внезапно нахмурился. Перед моими глазами, словно раздутые ветром угли, вспыхнул сон, который я только что вспоминала. Испугавшись, что Тамаш узнает о нем, я сжалась и вскрикнула. Он пошатнулся и открыл глаза, в которых я пыталась прочитать ответ — увидел ли он или все же нет.

Был ли сон видением, или то, что я видела во сне, свершилось наяву, я не знала. Но чувство вины за пролитую кровь было таким же отчетливым, как любые другие чувства, испытываемые мной в эту секунду. Именно поэтому я боялась позволить кому-то узнать об этом.

— Если у нее было видение, это куда более тонкий уровень. Его сложно уловить, — туманно изрек Тамаш, но взгляд его был цепким. Он подстегивал дрожь, которая то унималась, то снова начинала колотить мое тело.

— Давайте-ка я отведу Селению в Малую Гостиную, — прерывая дальнейшие обсуждения, заявила Анабэль и, осторожно приобняв меня, повела прочь.

Идрис некоторое время смотрел вслед двум удаляющимся женским силуэтам, пока темнота окончательно не поглотила их. Повисло вибрирующее, как струна, молчание. Оно истончалось с каждой секундой, пока не оборвалось от голоса Идвала.

— Я знаю, что означает сказанное Селенией, — медленно пробормотал он.

Идрис уставился на друга с интересом, Тамаш — вопросительно изогнув брови. Несмотря на то что никто из них не высказался вслух, Идвал все равно тяжело вздохнул.

— Я оскорблен, если вам интересно, — поспешил сообщить кашкар.

— Что? — Тамаш и Идрис снова переглянулись.

— Ой, да хватит вам играть в переглядки, как парочка девственников, которые нравятся друг другу, но не знают, что с этим делать! — воскликнул Идвал, а затем продолжил. — В нашей стае сохранились некоторые сказания. Наши территории ближе всех к землям акшар. Ашагх переводится с их языка как Великий Кровавый Владыка. А так они величали только одного….

— Кровавый Бог акшар? Да это же просто сказка. Его никогда не существовало, — усомнился Тамаш. — Разве это не легенда аш’катари?

Каринн вопросительно посмотрел на Идриса, внутри которого кипела борьба. Предупреждение Светлоликой звенело в голове тревожным набатом. Клубок событий закручивался все туже, и найти начало и конец становилось все сложнее. Ответы, дразня, блуждали где-то поблизости, словно дети, играющие в прятки.

— Мозэк, — наконец произнес Идрис имя, которое не хотел вспоминать даже в мыслях. — Кровавый Бог акшар. В наших старых преданиях говорится, что он нес в мир смерть, проливая реки крови потому, что она делала его сильнее. Праматерь убила его, чтобы защитить своих детей от падения в его кровавую веру. Все это было так давно, что даже в существование самой Праматери уже никто не верит.

— Откуда тогда Селения знает его имя? Почему пишет на ашакрите собственной кровью? — заспорил Идвал. — Кстати, вы смогли расшифровать, что она написала?

— О да, смогли, — выдохнул Идрис с нескрываемой обреченностью. — В ночь Кровавой Луны наступит конец мира. Старые идолы падут. Новый бог займет трон по праву сильнейшего.

— Очень оптимистично, — после недолгого молчания констатировал Тамаш.

— Я не думаю, что это совпадение, — высказался Идвал. — То, что происходит с Селенией… это напоминает мне связь между савран’аш в стае. Или между нами пятерыми. Мы с вами тоже можем передавать друг другу образы. Возможно, кто-то посылает ей эти видения. Она может быть с кем-то связана и потому видит все это.

— С Мозэком, например? — решил уточнить Тамаш, не скрывая своего скептицизма.

— Я этого не говорил, — спокойно возразил Идвал. — Но акшары вдруг зашевелились после столетий затишья. Может быть, у них появился новый вождь?

— Эта мысль не лишена смысла, — задумчиво пробормотал Тамаш, соглашаясь с другом. — Кто-то мог взять за основы веру в него или его имя, чтобы объединить акшар. Но для чего? Ради очередной войны?

Идрис все это время молчал. Он боролся с ненавистью и омерзением, которые пробудились, стоило только Селении прикоснуться к нему, и она не отступала даже после того, как Анабэль ее увела. С трудом подавив слабость, которая осталась после этой молчаливой борьбы с самим собой, Идрис слегка пошатнулся. Коротким кивком он дал знак друзьям следовать за ним. Открыв ближайшую дверь, он оказался в Зале Совета, которым уже много лет не пользовались. Подойдя к столу, запустил руку под столешницу и уколол палец о торчащую под ней иглу. Столешница разделилась на две половины и, разъехавшись в разные стороны, опустилась, открыв толстое черное стекло. Мазнув по нему окровавленным пальцем (ранка на нем еще не успела затя­нуться), Идрис облокотился о край, бесстрастно наблюдая, как на гладкой поверхности вычерчиваются белые линии с именами, превращаясь в замысловатые схемы.

Тамаш с Идвалом смотрели на это все с нескрываемым любопытством и удивлением. Когда схемы полностью проявились, их лица вытянулись.

— Когда ты успел собрать столько информации и построить все эти теории? — восхитился другом Тамаш.

Здесь было записано все, кроме информации об истинной сущности Селении. Этот секрет он доверял только себе самому. Нельзя было просчитаться. Схемы рисовали несколько возможных врагов и их более вероятные цели. Здесь была информация о допросе акшар, которые даже под жестокими пытками не сказали ничего важного, а стоило их воскресить, чтобы они подчинились воле Идриса, и их тела просто взрывались. Имелись записи об активности Зарриатта, о которой удалось выяснить довольно мало. Все, что получилось собрать, было здесь.

Идрис тратил на это все свое время. Поэтому он почти не общался с семьей и не пытался найти общий язык с Селенией, пропадая в архивах или тайно покидая замок. Ему пришлось несколько дней выслеживать проникших на земли Теней акшар, чтобы добыть хотя бы жалкие крупицы.

— Ты все-таки допускаешь, что Мозэк существует? — увидев его имя, вопросил Тамаш.

— Я допускаю все. Нужно просчитывать любые варианты и быть готовыми к ним. К сожалению, большая часть знамений указывает на него или того, кто как-то с ним связан. Возможно, ты прав и кто-то ­использует его идеи, чтобы объединить акшар. Информации мало, и она разнится. Ее практически нет, как будто кто-то специально подчистил архивы. Остались лишь мифы, в которые уже никто не верит. Просто красивые сказки, которые я не могу принимать за достоверные источники. Но мне удалось найти информацию о самом могущественном вожде акшар, который объединил все их племена. Его звали Волгар. Он был аш’катари, главой Дома Всадников Тьмы, которого больше не существует. Поддавшись власти магии крови, он лишился рассудка. Бредил, что с ним говорит сам Кровавый Бог. Весь свой Дом он принес в жертву ему и провозгласил себя Мозэком. Будто бы Кровавый Бог возродился в нем. К тому же само существование кровавой магии заставляет задуматься, откуда она взялась. Легенды говорят, что Мозэк принес ее в мир. Если получится найти ее истоки, возможно, найдем и нашего врага.

— Голову ему, что ли, напекло? Так умом поплыть, — покачал головой Идвал.

— Это больше похоже на правду, — заявил Тамаш, любящий во всем рациональность и логику. — Но даже если и так, почему он объявился только сейчас? Где он был столько веков?

— Может быть, спал или был слаб и набирал силы. То, что в графстве на границе с землями акшар пропала целая деревня людей, наверняка связано с ним. Такие человеческие жертвы могут использоваться только для очень сильного ритуала.

— С каких пор ты стал знатоком магии крови? — удивился Тамаш, хотя этот вывод напрашивался сам собой, когда дело касалось акшар.

— Изучал ее, — туманно изрек Идрис, всем своим видом показывая, что не желает затрагивать эту тему.

— Кому-то нужна Сел-Мари, — задумчиво проговорил Идвал. — Судя по всему, живой. Они знают, кто она такая?

— Этот вариант маловероятен. Возможно, мой выбор ее в качестве невесты привлек ненужное внимание. Кто-то, кто наблюдает за моими действиями, наверняка решил, что это подозрительно. Аш’катари моего ранга после трехсотлетнего затворничества выбрал обычного человека. Тот, кто стоит за наемником Зарриатта и акшарами, очень умен и наблюдателен. У него есть свои источники информации, поэтому я рискну предположить, что это кто-то из аш’катари. Он может использовать страшилки о Кровавом Боге или быть как-то связан с ним. Несмотря на все попытки остаться в тени, он все же немного наследил.

— Почему ты думаешь, что он аш’катари? — спросил Тамаш. — Почему не акшар?

— Потому что больше некому. Акшары слишком подвластны инстинктам, они быстры, сильны и жестоки, но с большим трудом уживаются друг с другом. Именно из-за этого они до сих пор разрозненны. При отсутствии могущественного вождя даже вера в Кровавого Бога не очень-то их объединяет. Плохо верится в то, что кто-то из них следил за мной. Нет, за их действиями стоит умный и расчетливый лидер. Кроме аш’катари, всем остальным без надобности ввязываться в новое противостояние. Тот, кто стоит за нападением на наш замок, очень расчетлив и амбициозен. Я подозреваю, что это кто-то из старшего поколения. Кто еще мог подчистить наши архивы? А все следы указывают на то, что их кто-то именно подчистил. К тому же меня беспокоит, что большинство аш’катари Древней Крови, которые правили Домами, умерли. И у каждого причина смерти кажется пустяковой, не связанной с прямым убийством. Это одна из причин, почему я не прочь поехать на съезд Совета. Там соберутся все, и это будет отличная возможность присмотреться к каждому из них, не вызывая ненужных подозрений. Проблема в том, что если наш противник следил за мной, он догадывается, что я буду искать его.

— Мы едем туда под предлогом представления Сел-Мари семье. Если он аш’катари, он будет там и захочет лично с ней пообщаться. Расставим сети, — задумчиво пробормотал Идвал, прикидывая в голове несколько возможных вариаций плана. — У тебя есть конкретные подозреваемые?

— Я подозреваю весь Совет, включая свою бабку, — не моргнув глазом ответил Идрис. — У каждого из них причины и возможности. Но есть особенно подозрительные личности. Они могут оказаться главными действующими лицами или шпионами.

— Чем они заслужили место во главе списка подозреваемых? — решил уточнить Тамаш.

— Абсолютным бездействием, — ответил Идрис. — На дальних границах участились нападения акшар и наргов. Большинство отреагировало на их действия, кроме двух Домов. Полагаю, их главы как-то замешаны в этой истории. Они что-то скрывают.

— Меня волнует другое, — подал голос Тамаш. — Допустим, он следил за твоими действиями. Это значит, он хорошо тебя знает. Ты ничего не делаешь просто так. Ты для него вроде сигнального огня. Если ты начал действовать, значит, что-то происходит. Его заинтересовал твой выбор невесты, и он рискнул похитить ее, несмотря на все вытекающие последствия. Вопрос в том, почему ты ее выбрал? Как долго ты еще собираешься это скрывать?

Идрис посмотрел на друга испытующе. Возможно, Анабэль права, но он должен учесть все последствия раскрытия этой тайны друзьям. Его беспокоило предостережение Астарты. Она намекнула, что рядом враг. Идрис не сомневался в друзьях, но какая-то его часть, подвластная интуиции, умоляла хранить секрет происхождения Селении как можно дольше.

— Ее отметила Светлоликая, — поделился Идрис крупицей секретной информации. — Но для чего именно, даже я пока не разобрался. К тому же она — одна из нас.

Это было правдой. У него были предположения, для чего ­Мунарин просила беречь Селению. Но опять же это были просто догадки, оставалось только ждать и готовиться к любому возможному исходу.

— Одна из нас? Из Ночного Мира? Впрочем… в этом есть смысл. Лунные Ведьмы, например, до Перерождения неотличимы от людей, — с намеком проговорил Тамаша. — Она Лунная Ведьма?

На этот провокационный вопрос Идрис предусмотрительно промолчал.

— Но если ее отметила сама Светлоликая? Возможно, из-за ее дара? Все-таки ее приступы оказались полезными. И если она как-то связана с нашим врагом, нам это только на руку, — высказался Идвал и ощутил, как после этих слов внутри заныла совесть. Они говорили о девушке так, словно она пешка в чужой шахматной игре. Конечно, так оно и получалось, но Идвал не привык относиться к окружающим с холодным расчетом. Селения не казалась ему плохой. Она была обычным ребенком, у которого отняли привычную жизнь и заперли в замке с посторонними ей людьми.

— Я все же придерживаюсь мнения, что кто-то подбивает акшар к активным действиям, манипулируя древними легендами и их… религией. Если это можно так назвать, — голос Тамаша звучал бескомпромиссно. — Но Селения что-то скрывает. И учитывая наш разговор о большом кровавом ритуале… все будто связано.

Идрис вопросительно вскинул брови, явно не ожидая такого заявления.

— Когда я попытался проникнуть в ее память, она заволновалась. Я смотрел последние дни совершенно спокойно. Но когда дело дошло до того случая у источника, она вдруг сжалась и выкинула меня из головы. Единственное, что я успел урвать из ее сознания, — это какой-то Жертвенный Зал и жуткие крики. Я ничего подобного не видел раньше.

«Я чувствую рядом с тобой кровь врага».

Идрис заколебался. Как такое возможно? Светлоликая наказала ее беречь, а Астарта предупредила о враге поблизости. Означает ли это, что Селения — враг или может им стать?

«Вспомни, что она сказала тебе при первой встрече».

Совет Астарты всплыл в памяти, стоило Идрису вновь вернуться к вопросу о враге. У него не было времени анализировать тот разговор — постоянно что-то происходило, мешая ему обдумать все странности. Но теперь Идрис вспомнил свою первую встречу с Селенией, когда она налетела на него в Благословенную Ночь. Удивленная и взволнованная, она разглядывала его с неподдельным интересом. На какое-то мгновение ее взгляд заволокло дымкой, а губы прошептали: «Спаси меня». Но казалось, она сама не помнила, что сказала это.

— Может, это было очередное видение? — заступился за девушку Идвал.

— Я уже говорил, что видения очень сложно прочитать. Это было воспоминание. Даже сон — другая энергетическая субстанция, нежели воспоминания. Они более осязаемы, если можно так выразиться, — терпеливо пояснил Тамаш, недовольный тем, что в его способностях сомневаются.

— Ты сможешь считать ее воспоминания во сне? — поинтересовался Идрис. Если Селения что-то скрывает, к тому же смогла выкинуть из сознания такого сильного каринна, как Тамаш, лучше не пытаться насильно влезть к ней в голову.

— Можно попробовать. Сон будет перебивать нужные эманации, но я справлюсь, — уверенно заявил юноша. Идвал решением друзей остался крайне недоволен, но понимал, что они не стали бы идти на подобное без крайней необходимости.

— Если она действительно что-то скрывает, я должен знать, что именно. Нужно просчитывать каждый шаг и быть уверенными в том, что мы делаем.

— Ты допускаешь, что Селения может оказаться врагом? Шпио­ном, даже если она сама об этом не подозревает? — вдруг спросил Тамаш, заработав этим вопросом укоризненный взгляд Идвала.

— Как я уже говорил, я допускаю все. Даже то, что Селению придется убить, — отозвался Идрис. Его отвлекло заклинание Тамаша, которое позволяло следить за передвижениями Селении по территории замка. Руна на ладони внезапно потеплела, оповестив Идриса, что девушка движется в старый парк. Странно, ведь она должна быть в гостиной с Анабэль. На призыв сестра не отозвалась. Идрис наткнулся на глухую стену, по ту сторону которой словно бы никого не было. Спустя доли секунды он уже открывал дверь Зала Совещаний, которая, повинуясь его желанию, вывела сразу в гостиную. Анабэль лежала на полу без сознания. Но она была жива и невредима.

Бросившись к сестре, Идрис приподнял ее и провел по ее прохладному лбу рукой. Ресницы Анабэль затрепыхались крыльями ночного мотылька. Она открыла глаза, посмотрела на брата обескураженно, но затем в ее взгляде вспыхнуло волнение.

— Где она? — тут же воскликнула виконтесса, резко сев на полу. — Мы говорили с ней. А потом...

Анабэль замялась, и взгляд ее стал серьезным.

— Она вдруг улыбнулась, как улыбаются убийцы. А ее глаза… они налились чернотой. Она сказала, что мы покоримся Кровавому Богу — или умрем. Дальше я… ничего не помню… только темноту.

Идрис слушал сестру, поглаживая ее плечо, но сам думал о ее словах. Раньше Селения никогда никому не угрожала. Она говорила странные вещи, рисовала кровавые знамения, но не угрожала.

— Ты в порядке? — спросил Идрис, посмотрев на сестру осмысленным взглядом.

— Да. В полном, — заверила брата виконтесса. — Идрис.

Анабэль удержала брата за руку, когда он уже собрался уходить.

— Ее душа… она изменилась, стала темнеть. И Селения будто поняла, что я вижу ее. Я бы могла…

— Чуть позже, Бэль, мы вернемся к этому разговору, сейчас нужно вернуть ее, — ответил Идрис. Он встал и бегом направился вслед за Селенией. Пространство вокруг смазалось и растянулось разноцветными сверкающими нитями. Когда мир снова обрел очертания, Идрис уже стоял в старом парке. Селения сидела на коленях перед водяной чашей, в центре которой светился источник. По ее рукам стекала кровь. Платье было изорвано в лоскуты, словно бы ее пытался задрать зверь. Сквозь дыры в одежде виднелись глубокие царапины. Открытая грудь была исполосована ногтями, словно Селения пыталась вскрыть себе грудную клетку собственными пальцами.

Когда Идрис подошел ближе, она обернулась и воззрилась на него черными глазами. В воздухе зазвучал смех, полный безумия.

— Знаешь, он может пробудиться в ком угодно. Даже в тебе. Твоя кровь ему особенно по вкусу, — изрекла она и снова захохотала, как одержимая. По телу ее пробежала судорога, и она вдруг обмякла и ­упала на траву. На камне, которым был выложен пруд, темнела кровавая надпись: «Убейте меня».

Глава 7. В отражении

Чем яростнее огонь, тем быстрее он обращается пеплом.

Как понять, что ты — это ты, а не кто-то другой, надевший твою личность, как маскарадный костюм? Осознание нарушения невидимой черты, к сожалению, приходит после. И тогда уже сложно определить, остался ли ты прежним или этот поступок что-то изменил, пробудил кого-то внутри, кого будить не стоило.

В подземелье было достаточно светло, чтобы как следует его разглядеть. Лучи белого света струились в пространство между тяжелыми железными прутьями, покрытыми руническими письменами.

Сидя на деревянной скамейке, прислонившись спиной к стене, я нервно дергала кончики волос, чувствуя себя совершенно пустой внутри и обнаженной снаружи. Дрожь покинула тело, оставив после себя лишь слабость и почти лихорадочный жар. Тюремная камера плыла перед глазами, и прутья решетки превращались в танцующих змей.

На коже все еще горели прикосновения холодных пальцев Идриса, смертельным капканом сомкнувшиеся вокруг шеи. Его глаза в тот момент были наполнены такой яростью, такой силой, какая гнула металл и крошила камень.

И теперь я здесь, жду исполнения смертного приговора за содеянное. Но не было больше ни страха, ни гнева — лишь облегчение, что все закончилось. Идрис остановил меня. Тишина внутри давила подобно водяной толще. Я чувствовала себя оглохшей и охрипшей. Но это было спокойствие, которого я была лишена ранее. Неважно, сошла ли я на самом деле с ума или кто-то руководил мной. Теперь это не имело значения. Скоро я исчезну, и все мои поступки и догадки растворятся в бесконечности времени. Я больше никому не причиню зла, какой бы ни была причина.

Часть меня все еще отчаянно хотела жить, но больше всего я желала покончить со всем этим кошмаром. Я уже поступила правильно — я выбрала сторону. Остальное больше не имело значения.

С лестницы донеслись шаги, созвучные с ударами моего сердца. Чем ниже спускался их обладатель, тем короче становились последние минуты моей жизни.

Идрис мрачным призраком вплыл в подземелье и остановился рядом с решеткой. Он окинул меня слишком пристальным взглядом, но остался безмолвен. Мне показалось, что его губ на долю секунды коснулась улыбка, но она могла быть лишь видением. После Комнаты Безвременья и терапии Тамаша я не могла ручаться за собственный рассудок.

Его глаза были холодными, а взгляд пронизывающим. Он молчал, и я ­ не спешила нарушать застоявшуюся тишину подземелья.

— У нас осталось одно незаконченное дело, — сообщил наконец Идрис, легким движением открывая дверь тюремной камеры. Он подступил ближе и взял меня за руку. От его прикосновения вверх по коже пробежалась холодная волна. Но ненависть, что душила меня по отношению к нему раньше, исчезла. И сейчас я испытала огромное облегчение, не ощутив ее вновь.

Меня потянули к выходу, ничего не объясняя. Я продолжала молчать, понимая, что никакие слова не заставят Идриса Рангвальда изменить свое решение.

Я блуждала среди теней. Они танцевали вокруг под зловещее пение множества голосов. Резкий, жесткий и неприятный язык рваными лоскутами звуков будоражил пространство.

Тени бесновались вокруг, тянулись ко мне, но не могли ступить на дорогу, сотканную из света, по которой я шла. Она извивалась, перетекая серебром, и уводила куда-то вдаль, где, раздвигая тьму мощными ветвями, сияло дерево.

«Они обманывают тебя. Тот, кто якобы тебя защищает, вовсе тебе не друг. Аш’катари тебе не друзья».

Отчетливый шепот зашелестел у меня в голове. Он звучал ласково и заботливо, доносясь издалека порывами ветра.

«Кто ты? Почему я должна тебе верить?» — хотела спросить я, но не смогла пошевелить губами. Передо мной возник образ девушки. Она сияла, точно призрак. Тени зашипели на нее, еще яростнее заворочались в попытках переступить черту.

«Я — та, кто живет в тебе. Та, кто поможет тебе узнать всю правду. Я — это ты».

Черты ее лица оформились, и я увидела собственное отражение, сотканное из серебристого света.

«Почему аш’катари мне не друзья?» — вопрос просто возник в мыслях, но отражение усмехнулось с какой-то застарелой болью и даже яростью.

«Потому что они убивали нас безжалостно в прошлом, истребили всех. Ты последняя, Селения. И ты не должна им доверять. Особенно Идрису. Он защищает тебя лишь для того, чтобы убить».

Казалось, я целиком соткана из чувств и подобна оголенному нерву. Слова моего отражения тут же вызвали настоящую бурю, смешав все внутри, перепутав мысли: «Но почему тогда сразу не убил? Чего он ждет? Ведь ему самому это не нравится. Я ему поперек горла».

Идрис больше не вызывал подозрений, лишь крохотная искра сомнения еще догорала где-то внутри оттого, что я знала не все.

«Он ждет полнолуния. Тогда твоя сила войдет в зенит, и ты пробудишься. А он поглотит ее, принеся тебя в жертву, и пробудит в себе Кровавого Бога. Часы идут, но время еще есть».

«Значит, Кровавый Бог существует?» — душа моя трепетала от одного только его упоминания. Наяву он не страшил меня так сильно, как здесь и сейчас. Только где — «здесь»? Лишь теперь я начала задумываться над этим. Но пространство серело неясными размытыми красками, только тропа и древо вдалеке были отчетливыми. Даже образы теней оставались лишь бесформенными фантомами.

«Конечно, существует. Он так же реален, как мы с тобой, и как предатели, что тебя окружают».

В речах отражения слышалось неприкрытое презрение, даже ненависть, которая передалась и мне. Она ощущалась терпкой полынью и жаром ревущего пламени, в котором плавится человеческая плоть. Мне было страшно от этих чувств. Едким дымом они оседали на коже, впитываясь в плоть. Но в плоть ли? Я оглядела себя и поняла, что сама подобна призраку. Удивление и испуг заколебали свет, что исходил от меня, пространство вокруг подернулось рябью, и мое отражение подняло руки, успокаивая меня.

«Тише, если разволнуешься — проснешься, и я не успею тебе сказать главного».

Мне слышалась не речь, а почти шелест. Я попыталась успокоиться, но это было не так-то просто после таких новостей. Однако желание знать больше усмирило страх, и рябь улеглась.

«Зачем Идрису это? Ведь Дети Ночи поклоняются богине Луны, она их мать. А Кровавый Бог — заклятый враг Мира Ночи. Так было написано в книге», — возразила я, не желая вновь возвращаться в круг подозрений и кошмаров.

«В книге? А там было написано, что она бросила нас умирать, когда мы так нуждались в ней? Она сама породила Кровавого Бога, она повинна во всех его злодеяниях. И все аш’катари связаны с ним. Он может выбрать любого, но выбрал Рангвальда и уже почти пробудился в нем. Ты должна убить его».

Отраженная девушка говорила, но ее чувства будто стали моими — горькими, яростными и горячими. Они охватили меня целиком, почти затмевая разум, и я будто видела отрывки событий, что проносились перед глазами стадом неуловимых коней.

Но все мое естество восстало против этих слов, и чувства схлынули. Сама мысль об убийстве приводила меня в ужас. Однако мой разум внимал словам шепота, его касания были теплыми и необычными, подобными зову Источника. Но я все равно противилась: «Я не хочу! Не могу!»

Хотелось отступить и закрыться, но меня непреодолимо тянуло к отражению. Я вдруг почувствовала себя открытой раной, которую окатили кислотой. Сжалась, замолчала.

«Посмотри на свою руку, Селения. Никто тебя не спасет! Это не сказка. Борись за свою жизнь. А если не можешь, лучше сразу ложись на жертвенный алтарь».

Отражение внезапно замолчало, будто прислушиваясь к чему-то. А потом снова заговорило, тихо и быстро.

«Он уже на грани. И ты сама это увидишь. Но есть способ спасти нас».

Тени вокруг снова зашипели и потянулись ко мне. Из горла вырвался испуганный крик. Что-то в груди резко дернуло вниз, и я провалилась сквозь тропу и начала падать, барахтаясь в темном пространстве, словно опрокинувшаяся на панцирь черепаха.

Очнулась я от ощущения падения на собственную кровать. Резко подскочив, провела рукой по влажному холодному лицу. Меня бил озноб. Слова девушки плавно перетекали в голове, как вода через каменные порожки. В комнате было темно. Сквозь открытое окно пробивался тусклый свет тонкого месяца, скользя вдоль темного ­силуэта, оперевшегося на подоконник. Его взгляд был физически ощутим, касаясь кожи холодным лезвием кинжала.

Он возродил в памяти образ желтоглазого монстра и согнал меня с кровати. Пища́ испуганным котенком, я попятилась к двери.

— И куда ты собралась бежать? — вопрос последовал вслед за легким смешком. Будь я по-настоящему кошкой, то зашипела бы на него, вздыбив шерсть. Насмешливость в голосе Идриса казалась показной.

— Ты меня напугал! Что ты здесь делаешь посреди ночи? — негодующе воскликнула я под перестук собственного сердца. Облегчение, что это всего лишь Идрис, сошло на меня небесной благодатью, и тут же она обернулась колючей удавкой, стянувшейся на шее. Если все, о чем предупреждало отражение, правда, то стоит бояться его.

— Караулю тебя. И, вообще-то, уже рассвет, — он оттолкнулся от подоконника и медленно, точно вышедший на охоту хищник, двинулся в мою сторону. Каждый его шаг отдавался в груди тревожным перебоем пульса.

— Караулишь? Я не понимаю…

Под его осторожным натиском я интуитивно отступила назад, но уперлась в стену и замерла. Нет, все-таки я не котенок, а загнанная в угол мышь. Идрис остановился совсем близко и навис надо мной. Теперь я видела, как серебрятся в полумраке его льдистые глаза. Внутренне сжавшись, я взирала на него с опаской.

— Что ты помнишь? — вопросил он коротко, и я растерялась.

— Обычный день, библиотеку, — я запнулась и сжалась от страха, — портрет с той женщиной и монстра с желтыми глазами… Он был там, преследовал меня.

Недавний страх еще теплился в сердце, учащая его бег. Часто задышав, я окинула комнату беглым взглядом, боясь увидеть его снова. Но кроме нас с Идрисом никого не было. Я вгляделась в его лицо, его серые глаза и вдруг подумала, что монстром, преследующим меня в коридоре, был, пожалуй, он.

— А как усыпила Анабэль, помнишь? — от тона Идриса стало холодно, будто я нырнула в стылую прорубь.

— Что? — прошептали мои губы, немея. — Что с ней?

— На твое счастье, с ней все в порядке, — ответил Идрис отстраненно, показывая, что меня это не касается. Ардскол до сих пор оставался для меня чужим, а аш’катари лишь обострял эти чувства. Теперь я ощущала не только одиночество, но и вину.

— А Ритуальный Зал и жертвоприношение помнишь?

Я так и застыла в стальных тисках воли Идриса, боясь шевель­нуться. Только она и удержала меня на ослабевших ногах. Все стало ясно — Тамаш видел мои воспоминания. Я глядела на аш’катари ­затравленно, но в груди разгорались угли негодования. Ощущала себя так, будто меня прилюдно раздели. Идрис молчал, ожидая моего ответа, а я даже не знала, что ему сказать.

— Говори, я не в настроении играть в молчанку, — велел он, и я вспыхнула.

— Ты никогда не бываешь в настроении и постоянно что-то требуешь. Всех подстраиваешь под себя. Ладно я, но не думаешь, что твоя семья когда-нибудь устанет от этого? — выпалила я необдуманно, со страстным желанием уколоть Идриса побольнее. Лицо его закаменело, глаза недобро сверкнули, а я лишь сильнее сжалась, страшась его гнева и одновременно негодуя.

— Моя семья тебя не касается, — он заговорил так спокойно, что меня пробрало до костей, будто они инеем покрылись. — А ты начинаешь представлять для них опасность, как и для себя. Я пытаюсь тебе помочь, а ты тут разыгрываешь обиженную девицу.

— Потому что это отвратительно! Хуже, чем рыться в чужих вещах и подглядывать. Тамашу, конечно, не привыкать после копания в мертвых телах. Катился бы он в Огненные Разломы, — огрызнулась я, не зная, что мне делать и что говорить Идрису.

— Селения, я уже все видел, и отпираться нет смысла. Я просто хочу знать, как ты к этому причастна, чтобы понимать, как защитить тебя и мою семью, — грозовые облака собиралась в его голосе, я почти ощущала, как раскалился воздух, готовый вот-вот воспламениться. Он был на грани, и мне не хотелось попасть под бурю, как и говорить о том сне, что по сей день пугал меня. Я боялась не столько того, что видела, сколько того, почему я это видела. Боялась оказаться не той, кем была все свои двадцать лет. Отражение говорило, что аш’катари мне не друзья, но, быть может, это я им не друг?

— Мою семью убил аш’катари, ведь так? — спросила я прямо, внимательно наблюдая за Идрисом. Он был сдержан, точно каменная статуя, но все равно что-то же могло выдать его. Мгновения застрекотали, словно цикады.

— Да, — ответил Идрис, разрывая молчание. Если он и колебался, я не смогла этого увидеть.

— Из-за того, кто мы такие? — продолжала я.

— Да, — снова отозвался аш’катари. — Из-за вашего дара.

— Тогда почему ты защищаешь меня? Ты сказал, что все мы втянуты, что я могу доверять только вам пятерым. Но в чем твоя выгода? Тебе тоже нужен мой дар? Ты убьешь меня, когда он пробудится? — глупо было спрашивать в лоб, я это понимала, но прежде чем отвечать ему, я хотела получить свои ответы. Нечасто на лице Идриса Рангвальда появлялись эмоции, и его изумление было сродни явлению божества.

— Селения, я просто удивляюсь, как ты умудряешься каждый раз придумывать какую-то чушь! То Кровавый Бог, то Черное Око! Теперь я уже хочу твой дар? — Идрис отступил в сторону и как-то нервно усмехнулся.

— Просто ответь! — потребовала я, понимая, что такой тон может вывести аш’катари из себя.

— В чем моя выгода? — Идрис резко обернулся ко мне, припечатав взглядом обратно к стене. — У меня нет выбора! Будь моя воля, тебя бы никогда не было в этом замке. Ты несносная, капризная девчонка, слушающая только собственный эгоизм. Ты только и делаешь, что показываешь свой характер и бунтуешь вместо того, чтобы хоть раз просто спокойно прислушаться к тому, что тебе говорят. Есть нечто важнее твоей жизни и моей. Если бы ты попыталась понять это раньше вместо того, чтобы искать в нас врагов, твой жених остался бы жив. Тогда я бы уже смог все рассказать о том, кто ты и кого на самом деле тебе следует бояться вместо меня. Все твои поступки влекут за собой последствия. И, как я уже говорил тебе ранее, у каждого поступка есть цена. Если ты не научишься нести ответственность за собственные решения, то потеряешь куда больше одного важного для тебя человека.

Идрис говорил резко, беспощадно вбивая в меня каждое слово, точно гвозди. Его внезапная искренность причиняла боль, но эта боль отчего-то приносила умиротворение.

— Твоя сила — вовсе не дар, а проклятье. Для тебя и для всего мира. Мне он не нужен. Было бы лучше, если бы он канул в небытие вместе с тобой, — тихо, почти шепотом добавил он. Лишь однажды я видела проблеск искренности в нем, и с тех пор он оставался замк­нутым и холодным. Но сейчас его чувства окатили меня волной. Я ощутила их как свои собственные, будто на миг он приоткрыл душу, точно книгу, позволив подглядеть в нее. Я поверила ему. Между нами разверзлась пропасть, напоминая, как далеки наши с Идрисом миры. Но я верила ему.

— Я не знаю, как причастна к тому жертвоприношению. Я думала, это просто страшный сон, пока не услышала ваш разговор о том, что пропала целая деревня, — призналась я честно и рассказала Идрису, как все было с самого первого видения на чердаке, в надежде, что он действительно сможет помочь. Он выслушал молча, не задавая никаких вопросов. Лицо его оставалось бесстрастным, но я отчаянно искала в нем ответы. Идрис же не торопился мне их давать, поэтому я нетерпеливо дернула его за рукав.

— Ты что-нибудь скажешь? — спросила я осторожно, боясь и желая услышать ответ.

— Нужно время, чтобы это обдумать, — туманно отозвался Идрис, выпуская меня из силков своей воли. От облегчения я едва не скатилась на пол по стене. И в то же время мной овладело разочарование. Я надеялась, что он даст хоть какие-то объяснения.

За окном зрел рассвет. Небо медленно светлело, рождая в комнате серые сумерки.

— Есть еще разговор, — снова заговорил Идрис, отступая к окну. — Нам нужно уехать.

— Куда? — Ночь забирала мои тревоги и почти до пепла сжигала владевшие мной чувства, лишала минувший сон силы и красок. И все же ответа я ждала с какой-то опаской, будто был в этой новости какой-то подвох.

— В родовые земли моего Дома. Вскоре состоится Совет аш’катари, и среди них, скорее всего, будет тот, кто охотится за тобой, — ответил Идрис.

— Тот же, кто убил мою семью? — решила уточнить я. Что-то поднималось со дна души. Застарелая тоска по той, кого я никогда не знала, но о ком думала по ночам, фантазировала о том, какой она была.

— Да, я думаю, что это один и тот же аш’катари. Я хочу, чтобы он выдал себя. С тобой ничего не случится, — признал Идрис, скрещивая руки щитом на груди. Потом он снова оперся о подоконник, словно ища опору. Я кивнула. В любом случае до полнолуния уж точно.

— Это еще не все, — продолжал он, пока я пробовала первую новость на вкус. — Мне придется представить тебя моей семье как невесту. Глава нашего Дома очень умна и опасна. Стоит ей заподозрить неладное — и ты умрешь на месте. Мы с тобой должны убедить мою родню в том, что мы до безумия любим друг друга. Иначе нас ждут необратимые последствия, о которых я даже думать не хочу. Поэтому сегодня же Анабэль начнет готовить тебя. Не навреди ей.

Вторая новость горчила полынью и вязала рот до онемения. Видимо, мое смятение отразилось на лице, потому что Идрис недовольно скривил губы.

— Я, знаешь ли, тоже не в восторге. Ненавижу притворяться. Но выбора на самом деле нет. Обручиться с человеком для аш’катари моего положения — безумие. Это уже вызвало ненужные подозрения со стороны нашего врага и моего Дома. Результат мы все прочувствовали на себе. Не стоит провоцировать новые. Никто из аш’катари не должен узнать, кто ты такая. Скажу честно, они тебе не друзья, да и мне тоже. Поэтому нужно быть предельно осторожными. Если справимся, я расскажу тебе все, что знаю о тебе и твоей матери. Пусть это будет твоим последним испытанием, — договорив, Идрис направился к двери.

— А что будет, если мы не справимся? — спросила я, пока он не успел уйти. Идрис замер, не поворачиваясь в мою сторону. Он глядел на дверь.

— Я даже думать об этом не хочу, — говорил ровно, но я почувствовала где-то внутри его волнение. — Как бы ни был красив и велик огонь, рано или поздно он все равно обратится в пепел. Станет ничем. Как и ты. Как я. Не растрачивай свой огонь впустую, Селения. Как делала это раньше. Подумай об этом.

Лишь только за ним закрылась дверь — и я в очередной раз осознала, что предсказания сбываются.

«Встретимся на балу».

Всю раннюю часть утра я провела в размышлениях, сопоставляя слова моей зеркальной копии и сказанное Идрисом. Одно с другим не сходилось или я просто не видела связи. Весь мой внутренний мир находился в противостоянии между необъяснимым спокойствием и паникой. В конце концов я решила ничего не скрывать от Идриса и рассказать ему о своем отражении. Больше всего я боялась возвращения кошмаров и потери контроля над собой, поэтому нуждалась в помощи. Заранее смирилась даже с тем, что придется впустить Тамаша в голову добровольно, лишь бы только больше не слышать и не видеть того, чего не хочу.

Когда за мной явилась Анабэль, я была уже полностью готова. Она выглядела холодной и отстраненной, и было в ее взгляде что-то пронизывающее, чего я не замечала ранее. Когда она смотрела на меня, внутри ощущалась нервная щекотка. Передернувшись, чтобы прогнать это странное наваждение, я подалась к ней.

— Анабэль, прости меня за вчерашнее. Я совсем ничего не помню. Я не хотела… — И осеклась, когда Анабэль отступила от меня с опас­кой и убрала руки за спину, чтобы я не коснулась ее. Я почувствовала себя чумной и растерялась еще больше.

— Бессмыслица… — пробубнила виконтесса, щурясь.

— Бессмыслица? — переспросила я, ничего не понимая.

— Не бери в голову. Идем, у нас много дел, — отмахнулась она и развернулась, открывая дверь. Анабэль не приняла моих извинений, и ее можно было понять.

— Послушай, — я позвала ее и подняла руку, чтобы коснуться плеча, но сама себя одернула. Раньше я боялась Рангвальдов, теперь же боюсь саму себя. Сколько угодно я могла кричать и протестовать, но причинить вред не желала. И ситуация с побегом, когда я осознала все ее последствия, открыла мне глаза на все происходящее.

— Мне нужно поговорить с Идрисом. Это срочно.

— Хорошо, я буду ждать тебя в Малой Столовой, там и начнем, — ответила Анабэль.

Волнение росло во мне с каждым шагом, пока я спускалась по лестнице и шла по коридорам, едва не срываясь на бег. Следовало сразу рассказать Идрису о голосе, пока он не вернулся. В любом случае нужно увидеть его реакцию и услышать его мнение прежде, чем выбирать, чью сторону занять. Рискованно, но даже если голос прав, до полнолуния я точно не умру. Если я нужна в качестве жертвы, почему просто не посадить меня за решетку в подземелье? Зачем Идрису мое доверие? Слишком много противоречий.

Приблизившись к двери его кабинета, я услышала с той стороны ругань и грохот. Что-то разбилось с пронзительным треском, и я без стука ворвалась внутрь. Мне показалось, что я нырнула с берега в воду, настолько тяжелой была атмосфера в кабинете. На полу возле стола лежали слабо мерцающие осколки, угасающие с каждой секундой. Дверка одного из шкафов за спиной Идриса была распахнута, на полках виднелись какие-то книги. Перед ним лежала открытая книга, а рядом я увидела знакомую шкатулку с тетушкиного чердака. Мазнув по ней испуганным взглядом, я посмотрела на Идриса. Внутри все сжалось от воспоминаний, которые нахлынули, стоило только взглянуть на нее.

Сам Идрис стоял, опираясь обеими руками на стол и тяжело дышал. Он был еще бледнее, чем обычно. На коже лица и шеи проступили сосуды, будто наполненные чернилами. Они пульсировали, и чернота распространялась дальше под рубашку.

Я так и застыла на месте, не в силах выдавить ни слова. Вид Идриса ужасал. Когда он поднял взгляд, в его глазах сиял янтарь. Меня толкнуло назад, дыхание перехватило. Те самые глаза.

— Какого дхара ты врываешься в мой кабинет, не дождавшись разрешения войти? — рявкнул Идрис. Резкий тон был подобен ударам хлыста. Кожа саднила от него, сердце содрогалось. Все внутри сжалось до болезненного предела, а потом заходило ходуном.

— Я думала… — начала было я, но не успела договорить.

— Ты вообще не думаешь! Никогда! Убирайся! — рыкнул Идрис. — Пока я не убил тебя прямо здесь!

Я выскочила за дверь и бросилась прочь. Лишь на одном из лестничных пролетов остановилась, чтобы перевести дыхание. От охватившего ужаса меня тошнило и колотило ледяной дрожью. Перед глазами до сих пор стоял ядовитый янтарь глаз Идриса, полных неистовой ярости.

Двумя лестничными пролетами выше послышались чьи-то тороп­ливые шаги. Испугавшись, что это Идрис, я слетела вниз по лестнице и бросилась в ближайший коридор. Бежала до тех пор, пока в груди не начало жечь, а в глазах не потемнело. Припала к холодной стене, но легче не становилось. Жар все усиливался, выжигая меня изнутри. Схватившись за грудь, я попыталась дышать, но ничтожные обрывки воздуха не приносили желаемого облегчения. Коридор замка заволокло красной пеленой, поглощая его целиком.

Я погружалась все глубже, увязая в знакомом тумане. Собственные ощущения остались позади, сознание будто вновь перенеслось на дно красного зеркала. Передо мной предстал Идрис, но не таким, каким я его знала. Пепельно-серая кожа, испещренная черным узором сосудов. Янтарный огонь радужки льнул к кровавой короне, венчающей черноту зрачка. На голове венец из окровавленных костей, а в руке чье-то сердце, которое еще билось, истекая кровью.

Закричав, я попыталась отмахнуться от страшного видения и почувствовала, как выныриваю на поверхность яви. В груди все еще жгло, ярость и боль накатывали волнами, и тех коротких передышек между ними не хватало, чтобы взять себя в руки. Я захлебывалась ненавистью к себе самой, не понимая источника этого неожиданного чувства.

«Я говорила тебе! Говорила! А ты решила довериться ему, глупая девчонка?»

— Селения? — привычный холодный голос звучал обеспокоенно. Надо мной склонилась Милифтина. Ее серые глаза смотрели с дымкой тревоги. Оказалось, что я полусидела на полу, припав спиной к стене, судорожно сжимая пальцами грудную клетку.

— Тебе плохо? — Милифтина слегка встряхнула меня и одним рывком поставила на ноги. Голова закружилась, не позволяя до конца осознать, что происходит. Кровь отхлынула от лица. Затем мир снова перевернулся, меня затошнило. Желудок скрутили спазмы, но, на мое счастье, он был пуст. Руки Милифтины ощущались приятно холодными в то время, как меня колотило в лихорадке.

— Дыши глубоко и медленно. Вдох. Выдох. Вдох. Выдох, — непривычно спокойный голос Милифтины почти убаюкивал, погружая меня в невесомую дремоту на грани транса.

— Миф? — послышался голос Тамаша, и я вздрогнула, приходя в себя. Подняв на него затравленный взгляд, я попыталась отползти на другой край софы, на которую меня усадила Милифтина, но каринн ловко перехватил мои плечи. Я не помнила, как оказалась в этой комнате — лишь на миг закрыла глаза, и коридор исчез.

«Все, что с тобой происходит, — из-за аш’катари. Пробуждающийся в нем Кровавый Бог отравляет тебя, твою сущность. Ты умираешь».

Голос шелестит где-то в глубине сознания, совсем тихо, но каждое слово отчетливо врезается в путающиеся мысли. Судорожно втянув воздух, я открываю глаза и понимаю, что уже лежу. Опускаю веки снова — лишь на секунду, и затем вижу банши. Скрестив руки, она пристально вглядывается в мое лицо с какой-то болезненной надеждой. Каринна рядом нет.

— Надеешься, что я умру? — тихо изрекают губы, усмехаясь. — Все из-за Идриса.

Слова легко вырываются на свободу. Внутри разливается темнота, которую не удержать. Ехидство и наслаждение чужим гневом, чужим бессилием — будто хмель. Каждый раз упиваюсь ими.

Глаза банши вмиг становятся острием кинжала. Склонившись надо мной, она шипит с едва сдерживаемой яростью:

— Ты мучаешь его! Тебя не должно здесь быть!

— Скорбящая — шавка вампира. Жалкое зрелище. И все из-за какой-то…

— Закрой рот! — вскрикивает она. Во взгляде читается отчетливое желание придушить меня. Но от ее эмоций внезапно становится невероятно смешно. Даже жар немного отступает. Ломаный, словно спотыкающийся, смех звенит в воздухе. Банши отшатывается назад, взирая на меня с изумленным непониманием.

— Миф? Что происходит? — следом за звуком приоткрывшейся двери слышится голос каринна. Он почти бесшумно приближается и склоняется надо мной.

— Все в порядке, — сквозь зубы цедит банши. — На минутку.

Каринн без лишних вопросов отходит вместе с ней к окну. Они говорят совсем тихо, но я слышу отрывок их разговора.

— …Убей ее. Скажем Идрису, что ее добили приступы, — шепчет банши.

— Ты что говоришь, Миф? Идри просил ее защищать, — спорит каринн.

— Ты разве не видишь, что с ней происходит? И что происходит с ним из-за нее? Если раньше она просто казалась сумасшедшей, то теперь я чувствую в ней зло, и это зло влияет на Идриса: посмотри, что с ним происходит…

— …Мы не будем этого делать, Миф, пока Идри сам об этом не попросит.

— Когда он поймет, будет слишком поздно. Она его погубит!

Шум в ушах усиливается от пустившегося в бег пульса, и дальнейшая часть разговора тонет в его гуле. Когда они вновь подходят, усмехаюсь, гляжу на них.

— Кровавый Бог почти пробудился в крови Рангвальдов. Осталось совсем чуть-чуть. Он давно жаждал получить это, — хохот трепыхается в воздухе, а лицо каринна застывает и белеет. Его взгляд— как всегда пустой, лишь на дне зрачка киснут какие-то эмоции. Он тянется ко мне, но меня воротит от его прикосновений, его магии. Пытаюсь отстраниться, но не могу.

— В чем дело, Селения? — с нажимом вопрошает каринн. От его тона резко начинает болеть голова, дергаюсь, пытаясь отмахнуться от его руки.

— Не смей касаться меня, каринн! Еще один предатель, сбежавший от своего бога к Иш'таре ради спасения своей жалкой жизни, — слова подобны яду, чтобы обжечь побольнее. Рука каринна замирает в миллиметрах от моего лица. Черты его хищно заостряются, а глаза наливаются угрожающим багрянцем.

— Кто ты? — вопрошает он, а потом, подаваясь вперед, резким движением усаживает меня и вжимает в спинку софы весом всего своего тела. Он только с виду кажется щуплым.

Все внутри содрогается. Мне хочется оттолкнуть его, крикнуть ему в лицо, что он спятил, но губы не слушаются — вместо крика они ухмыляются. Жарко, очень жарко, я тону в темноте, хватаюсь, пытаюсь позвать на помощь, но ярость сильнее. Она сжимает меня, закрывает мне рот.

Усмехаюсь. Ликую.

По коже струится магия каринна, горячая, как каленое железо. Жжение проникает вглубь горячими искрами, разгораясь в крови пламенем. Сознание подергивается дымкой, сквозь которую проступают неясные образы. Удается отмахнуться от них и вновь взглянуть на каринна прояснившимся взглядом.

— Я вижу шрам на твоей душе. И каково умирать? Больно?

Его пальцы слабеют, но лишь на миг, а затем сжимаются сильнее. Онемение разливается до кончиков пальцев легким покалыванием, обращая жар в холод. Голову пронзает острая боль, все плывет. Сознание дробится на части, осыпаясь осколками памяти. В них мелькают воспоминания. Боль нарастает, охватывая все тело. Чей-то крик взрывает воздух, вибрируя в легких. В груди накаляется и натягивается нить. Больно. Страшно. Жарко. Очень жарко.

Хватка каринна ослабевает вместе с болью. Обессиленно падаю на софу. Каждый миллиметр души и плоти рвется на части.

— Я почти закончил, — звучит его голос. Тошнит, когда чьи-то руки касаются лица. Судорога сводит все мышцы в единый болезненный комок. Ненависть колышется чернильной пеленой перед глазами.

— Нет, — раздается жесткий голос аш’катари. — Ты убьешь ее.

Мир постепенно обретает прежние очертания. В глазах каринна беснуется алое пламя. Жевательные мышцы напрягаются от стиснутых зубов. Душа его мечется, чувства пылают. Весь его вид говорит против решения аш’катари, но он молчит.

— Все вы захлебнетесь собственной кровью, если не покоритесь, — прозвучал чей-то зловещий голос прежде, чем сознание нырнуло в спасительную темноту. Лишь на самом краю бездны я осознала, что голос принадлежал мне.

— Зачем ты остановил меня? Я уже почти проник в ее сознание! — прошипел Тамаш, резко развернувшись к Идрису, как только они остались наедине. — Мы могли все узнать.

— Ты мог убить ее и себя! Ты же видел, что происходило, — ответил Идрис достаточно жестко. Его бросало от жара к холоду, слабость брала верх. В горле будто застряли колючки.

— Я все контролировал! Я мог все узнать, — упрямо возразил Тамаш.

— В такие моменты ты полностью отдаешься магии, совсем забывая о собственной безопасности. Не пытайся отдать долг, который сам себе придумал. Мы все решим, но не ценой твоей жизни. Ты дорог нам всем.

— Я лишь хочу защитить нас. Ее нужно убить, пока не поздно. Неужели ты не видишь, что с ней происходит и как это влияет на тебя? Если раньше она была опасна в основном для себя, то теперь она опасна для всех.

— Ее нельзя убивать, как бы этого ни хотелось. Каким бы странным тебе ни казалось мое решение, — после недолгого молчания произнес Идрис. Его задумчивый взгляд одновременно смотрел на Тамаша и блуж­дал где-то далеко. — Это уже не та Селения, которую мы с Идвалом привели в замок. В ней таится что-то древнее и могущественное. И это что-то — очень темное, — произнес каринн, внимательно изучая лицо друга.

— Светлоликая просила защитить ее. И я думал, что это касается внешних угроз, так оно и было. Теперь я понимаю, что Селению нужно защитить от нее самой, но не знаю, как это сделать. Светлоликая не могла ошибиться.

— А если могла? Если она сама не знала, что таится в Селении? Для чего она вообще отметила эту девчонку?

Идрис замолчал. Такие мысли тоже его посещали, и в последнее время все чаще. Но что-то все равно заставляло непоколебимого Идриса верить богине.

«Спаси меня».

Эти слова из воспоминаний о Благословенной Ночи все чаще звучали в его мыслях подобно молитве. И каждый раз, когда Идрису хотелось свернуть Селении шею и все бросить, он вспоминал их и почему-то не мог отступить. Они освежали его разум, когда его застилала ненависть. Он знал, что жалость тут вовсе ни при чем. Может быть, ему хотелось искупления за свое прошлое? А быть может, его стремления были не столь низменными и он просто хотел мира и покоя для своей семьи?

— Ты никогда не ошибался. Надеюсь, не ошибаешься и в этот раз, — после затянувшегося молчания подал голос Тамаш, решив, что не получит ответы на свои вопросы. — Но если бы ты позволил мне проникнуть в ее сознание, это могло бы помочь нам разгадать тайну Селении, — продолжил излагать свои мысли каринн.

— Слишком опасно. Ты после прошлого раза едва пришел в себя. Если с тобой случится что-то, тогда мы ее уж точно не спасем.

— Нет, на этот раз нужно действовать осторожнее. Селения только начала нам доверять, — тон Идриса был твердым и бескомпромиссным.

— Доверие? — весьма искренне удивился Тамаш, словно бы подозревал Идриса в сумасшествии. — Как насчет того, что я ей не доверяю?

— Но ты доверяешь мне, это сейчас самое главное, — возразил Идрис, изогнув губы в улыбке, усталой, но искренней.

Тамаш не стал спорить. Пытаться переубедить друга — все равно что двигать горы голыми руками.

— Она испугалась меня, когда увидела. Испугалась моей магии, — припомнил он, надеясь, что это сможет помочь.

— Вот как? — Идрис смотрел на диван, будто до сих пор видел на нем Селению. — Тебе не кажется, что она как будто специально вынуждает нас это сделать? Проникнуть в ее сознание? С каждым днем Селения ведет себя все более подозрительно. Она говорит ужасные вещи… но как будто напоказ, словно провоцирует… это ощущение не покидает меня ни на секунду. Оно подобно навязчивому зуду от укуса комара, который нельзя чесать, но все равно чешешь и делаешь себе хуже.

— Сравнение странное, но более чем понятное, — согласился Тамаш и задумался на несколько коротких секунд. — Думаю, что в твоих словах есть смысл. В таком случае что нам делать?

— Будем наблюдать за действиями врага. Он обязательно совершит ошибку. Даже самый умный и расчетливый противник рано или поздно спотыкается о свою же гениальность. Думает, ему нет равных и никто не может мыслить как он, чтобы разгадать его план. Но я люблю наблюдать за такими, и, как правило, они сами подсказывают, в чем их слабость, — решил Идрис.

— Хорошо. Я буду присматривать за ней, — сказал напоследок Тамаш и направился к выходу из гостиной.

— И еще, — каринн вдруг остановился и обернулся. — Она знает то, чего не должна. Она сказала, что на моей душе есть шрам, будто я уже умирал. Возможно, она бы могла пролить свет на мои вопросы.

Покидая гостиную чуть погодя, Идрис размышлял над дальнейшими действиями. Астарта ему не отвечала, просить помощи у Хагена тоже было бесполезным. Он обладал нужной ему информацией, но не мог ему ничего рассказать. Ранее Идрису приходили в голову сомнительные идеи обратиться за помощью в Каринниум. Но для них Селения стала бы феноменом для изучения. Ее предки надежно хранили свои секреты, а каринны пошли бы на все, чтобы их узнать.

Идрис много думал над словами Идвала о том, что возможно, у Селении есть связь с кем-то. Это было главной причиной, почему он, на первый взгляд, пускал все на самотек. Глаза Селении были совсем другими, когда она говорила о Кровавом Боге. Они не принадлежали двадцатилетней девушке. Поэтому слова Тамаша только подтвердили его собственные догадки. Астарта предупреждала его, чтобы он слушал Селению, но вовремя заставил ее замолчать.

Идрис со своими планами собирался пройтись по краю пропасти. Провал или победа — любой исход мог вызвать гнев Светлоликой, столь смелыми были его решения. Единственным изъяном в плане оставался тот факт, что они не знали, с какой силой имеют дело. Наведенные Тамашем защитные чары должны были подтвердить или опровергнуть одну из выдвинутых Идрисом гипотез. И в отдаленном углу сознания таилась еще одна догадка, которую он допускал, но боялся. Хотя Тамаш посеял в его душе сомнение, Идрис не хотел думать, что зло в Селении — ее собственное, темная сторона души. Предки девушки могли захотеть отомстить Ночному Миру за свои жизни таким образом. И они были бы правы. Может, именно это Мунарин хочет остановить?

— Айшир Идрис!

Идрис остановился и медленно повернулся на голос, вытянувший его из омута мыслей. Милифтина решительным шагом направлялась к нему. Судя по ее привычной одежде — брюкам и свободной рубашке — банши вернулась к своему истинному образу и была этим очень довольна. Играя роль прислуги Селении, ей приходилось одеваться в платья горничных, которые она ненавидела еще сильнее своей новой подопечной. Но надо отдать ей должное — она потрясающе держала себя в руках, словно узкое платье сдавливало ее принципы и эмоции вместе с талией.

— Сколько раз просил меня так не называть? — Идрису хотелось поморщиться от этого обращения, но он сдержался.

— Прости, я никак не могу привыкнуть… — замялась Милифтина, непривычно эмоциональная перед Идрисом. — Я ведь…

— Я уже говорил, ты ничего мне не должна. Мы — одна семья, и между нами не должно стоять никаких титулов и прочего, — повторил аш’катари свои же слова, когда-то уже сказанные Милифтине. Хоть он и не любил повторяться, иногда это было неизбежно. Девушка покорно кивнула и более пытливым взглядом воззрилась на него.

— Почему ты оставляешь меня здесь? Я знаю, что плохо справилась с защитой девчонки, но впредь я больше не подведу. Клянусь.

— Ты остаешься в замке не в наказание, а потому, что кто-то должен остаться. В столице может случиться что угодно, и мне нужен здесь тот, кому я доверяю. К тому же мне придется поднять личей для защиты Ардскола в наше отсутствие. Ты же понимаешь, что кроме нас с Анабэль управлять ими можешь только ты, — пояснил Идрис.

— Личи? — Милифтина удивленно вскинула брови. — Впрочем, после нападения на Ардскол удивляться тут нечему. Но я не люблю сидеть сложа руки.

— Если станет скучно, ты всегда можешь нагнать ужас на местных жителей, а потом послушать невероятные байки о себе в их приукрашенных пересказах, — предложил Идрис таким серьезным тоном, что банши невольно задумалась над его советом, пока не поняла, что он просто шутит.

— Очень смешно. Я думаю, что похождений Идвала с Тамашем вполне хватит на тысячи баек. Местные жители и так не скоро забудут их выходки, — усмехнулась Милифтина.

В Бриле до сих пор не утихали байки о двух несчастных, влюб­ленных в одну девушку, которая никому из них так и не ответила взаимностью. В результате запутанной, таинственной истории все они погибли. По версии жителей, ее головой эти самые влюбленные перекидывались, прыгая через надгробия. Ходило несколько версий, как именно девушка лишилась головы. На деле же Идвал и Тамаш, совсем заскучав от безделья, устроили скачки на скелетах коней по местному кладбищу с головой какого-то мертвяка по имени Йоран. Идрис до сих пор задавался вопросом, где они откопали этого несчастного Йорана, а Идвал с Тамашем по сей день хранили молчание. Порой и они впадали в детство. Но аш’катари не волновался об этом — люди горазды выдумывать чушь даже на пустом месте. Однако он не уставал удивляться людской фантазии.

— Возможно, ты права. Но хуже не будет. А людям порой нужна какая-то тема для обсуждений. Иначе от скуки им лезет в голову всякое — от изобретения рычага до государственных переворотов, — заверил банши Идрис и слегка коснулся ее плеча.

— В любом случае я буду рассчитывать на тебя. Нельзя надеяться, что все пройдет гладко. Мне нужен козырь в рукаве, — по-мальчишески подмигнув, Идрис направился по своим делам, оставив Милифтину в задумчивости смотреть ему вслед. Банши думала об этом кратком мгновении, когда из тени вышел прежний Идрис. Раньше, несмотря на всю свою серьезность, он любил подурачиться с ними. Но с появлением в Ардсколе Селении Де-Маир аш’катари замкнулся, став мрачным двойником самого себя. И больше всего на свете Милифтине хотелось, чтобы девчонка исчезла навсегда из их жизни.

Задумавшись, банши не услышала шагов позади себя. Лишь когда Тамаш подошел совсем близко и остановился рядом с ней, Милифтина поняла, что уже не одна.

— Поверь, я разделяю твои мысли, — прошептал он без издевок, которыми любил подковырнуть ее.

— Откуда ты знаешь, о чем я думаю? — хмыкнула банши.

— Потому что не только ты об этом думаешь. Все здесь хотят избавиться от этой занозы.

В эту ночь я поняла, что кошмары снова пришли за мной. Я едва выдохнула оттого, что все пошло на лад, едва перестала сомневаться в каждом своем шаге, как круг вновь замкнулся, оставляя меня внутри.

Сегодняшний кошмар был более странным, чем предыдущие. Замок изменился. Его стены, пол и потолок выглядели иначе, да и пространство вокруг как будто расплывалось.

Поднявшись с кровати, я огляделась. Очертания стен и потолков и впрямь были размытыми серыми призраками, сквозь которые отчетливо проступала плотная паутина красных, белых и черных нитей. Белые нити ярко мерцали, черные будто слегка клубились дымкой, а красные пульсировали. Эти плетения напоминали живой организм — кости, нервы и сосуды. Теперь восприятие Ардскола как живого существа лишь усилилось, заставляя душу боязливо трепетать в теле.

Крупные «артерии» плавно обтекали дверные проемы и окна, но более тонкие нити заплетали их, точно паутиной. Они напомнили мне башню, пронизанную черными сосудами.

Приглядевшись, я поняла, что вижу и другие плетения — целую многоуровневую сеть. Ее дополняли призрачные очертания других стен, лестниц и коридоров, словно я смотрела сквозь весь замок из одной точки.

Выскочив в коридор, я увидела серое воздушное пространство других комнат или более темные силуэты камня, из которого был выстроен замок. Глазам предстали даже светящиеся человеческие фигуры. Одна несколькими этажами ниже расхаживала по комнате, объятая холодным серебристо-серым огнем. Другая, ярко-красная, возилась в соседнем крыле. Еще один силуэт состоял из белых и черных свечений, которые переплетались вместе, но не сливались воедино. Были и другие призраки, которые виделись отдаленно. Их свет значительно отличался от предыдущих трех, он был какой-то мертвый, потусторонний, но оттенком напоминал фигуру из серебристого пламени.

Все это было настолько ново и удивительно, что почти не пугало. Я пошла, следуя за плетениями коридоров. Они тянулись в самый низ замка, где подобно сердцу билась красная сфера, окутанная пеленой черного тумана. Серебряные нити оплетали его плотным защитным коконом. Что бы это ни было, оно и впрямь ощущалось и звучало живым.

Спустившись вниз на несколько этажей, я почти вплотную подошла к двери Идриса. Сквозь нее виднелась фигура, будто сотканная из пепельно-белого огня. Вблизи удалось разглядеть на ней знак, горящий прямо поверх энергетических потоков, — полумесяц, из которого вырастало дерево. Такое же клеймо имелось у второй фигуры, присутствовавшей по ту сторону двери. Ее энергия пульсировала насыщенной лазурью летнего неба. Третья фигура полыхала изумрудным пламенем.

— Идри, если это чувствую я, могут почувствовать и твари тьмы… — донесся голос Идвала, от которого я даже вздрогнула и прильнула к двери, чтобы получше слышать разговор.

— И это точно связано с Селенией? — поинтересовался Идрис.

— Когда она только появилась, этого не было. Но после новолуния я чувствую, как земля вокруг замка наливается силой, будто пробуждается ото сна. И это может разбудить тварей. Природа реагирует на нее, как на Лунную Ведьму, готовую к Перерождению. Но она другая, не такая, как они… — в словах Идвала звучал намек, на который Идрис то ли фыркнул, то ли рыкнул.

— Поэтому я и хочу ее увезти. Здесь мы слишком уязвимы, — нехотя признал аш’катари и прошелся по своему кабинету. — Я думал о Туманных Землях, но раз старуха вызвала нас в столицу, видимо, так оно выйдет лучше.

— Ты знал? — удивленно вопросил Идвал. Его энергия как будто завибрировала.

— Я не могу чувствовать то, что чувствуешь ты. Но я предполагал нечто подобное, — отозвался Идрис. — Это было предсказуемо.

— Так она Лунная Ведьма? — поинтересовался Идвал. Я замерла в немом ожидании, прильнув так близко к двери, как могла, чтобы не касаться ее. Она отличалась от большинства тех, которые я миновала, направляясь сюда. Остальные зияли провалами, точно их не было. Дверь кабинета Идриса предостерегающе сверкала металлическим блеском. Нити обильно пронизывали материал, из которого она была сделана, сплетаясь в единый замысловатый узор. Будто защитная печать, решила я, сама не понимая основы своих догадок.

По ту сторону воцарилась тишина, увязая в тягучих минутах.

— Почему мы ничего не делаем? Неужели мы бессильны? — Ана­бэль заговорила первой. Ее слова тяжелыми каплями упали в невесомое безмолвие комнаты и забарабанили по моему сердцу, точно дождь, знаменующий бурю.

— Мы с Тамашем перепробовали все, что было нам доступно. Нет никакой информации, которая могла бы помочь прекратить то, что происходит с Селенией, но мы ищем. У Тамаша возникла одна теория на основе предположений Идвала, но пока не было возможности ее проверить, — отозвался аш’катари.

— Идрис, ты выглядишь бледным после сегодняшнего. Плата за совет Мертвых Теней и Слепая Ночь совсем тебя ослабили. Да и от присутствия Селении тебе становится хуже, но ты так отчаянно пытаешься оставить ее при себе. Неужели оно того стоит? Во что ты ввязался? Почему ты не хочешь говорить? Мы могли бы помочь, — тон Анабэль был соткан из отчаяния и тревоги.

— В полнолуние все должно закончиться, — обреченность, вещавшая его голосом, обдала меня горечью. Отпрянув от двери, я по привычке схватилась рукой за стену. В ту же секунду под ладонью завибрировали задетые нити. До самого локтя руку пронзила боль. Едва не взвыв, я прижала ее к груди и отскочила назад.

Дверь резко распахнулась. Первым в коридор вышел Идрис, чуть позади в поле зрения появился Идвал. Я застыла, виновато взирая на них и гадая, какое оправдание будет более жизнеспособным. Внимательный взгляд аш’катари пронизывал пространство коридора целиком. Обычно он прошивал меня насквозь, но сейчас совершенно не ощущался ни кожей, ни нутром.

— Странно, — подал голос Идвал, продолжая озираться. — У меня ощущение дежавю. Снова пахнет Сел-Мари.

— Кто-то задел артерию замка, прямо здесь, — Идрис скользнул рукой по призрачному контуру камня там, где мгновениями раньше была моя рука. — Но никого нет.

Я вросла в пол, не понимая происходящего. Ни Идрис, ни Идвал не видели меня. Одно мое сердце колотилось так, что его сложно было не услышать.

— Еще более странно, что Селения спит в своей комнате, — задумчиво пробормотал Идрис. Идвал же принюхался и сделал пару шагов в мою сторону.

— Удивительно. А такое ощущение, как будто она была тут только что. Стойкий аромат… но не тела, — Идвал продолжал надвигаться на меня, а я пятилась до тех пор, пока не окунулась в самую тьму угла. Ноги провалились в густые тени, точно в дыру, но не было никакого падения, лишь невесомость. Темнота схватила меня, а затем выплюнула в неосвещенный, совершенно пустой и незнакомый мне коридор. Судя по огонькам энергий, Идрис и Идвал остались в противоположной части замка, а меня каким-то образом перенесло сюда. Это было так необычно и восхитительно, что я одновременно испытывала страх и восторг.

Я оглядела коридор. Здесь в стенах было куда больше черных и красных нитей, а белых совсем мало. Тени, более густые и осязаемые, казались живыми. Будто фантомы, они шевелились и шептали, медленно обступая меня. В конце коридора чернела дверь. Узор, сплетенный из красных и черных нитей, отличался от того, что я видела на двери Идриса. Более замысловатый и пугающий, он напоминал некое мифическое чудовище, застывшее в предостерегающем оскале. Я не смела подойти ближе, будто оно могло внезапно ожить и напасть на меня.

По ту сторону двери находился круглый зал, полностью окутанный темными эманациями. Они лениво перетекали в воздухе, стелились по полу и взбирались по стенам, кружась подле зияющего в центре бездонного провала. Внутри этого мрака было что-то еще — такое, от чего все мое естество забилось в припадке. Страх был безликим, первобытным и безграничным.

Забившееся в угол сознание бредило обрывками мыслей и воспоминаний. Среди них была свежая сырая могила. Запах кладбища защекотал ноздри тяжелыми бальзамирующими маслами, напоминая, как для меня пахла смерть. Тело, закутанное погребальным черным саваном, начали опускать в могилу. Она казалась мне бездонной. Теплые руки тетушки лежали на плечах, она приговаривала, чтобы я не боялась, но мне почему-то было до безумия страшно. Мне было четырнадцать, когда дядя Рикхард скончался. Смерть казалась мне поистине жуткой, ибо была безликой для моего понимания. Я не могла описать ее, объять умом и душой и потому страшилась ее и всего, чего она коснулась.

Тот же ужас, древний, как сам мир, охватил меня и сейчас. Я смотрела на мрак бездны за дверью, как на ту самую могилу, на краю которой стояла, боясь шевельнуться. Будто смерть могла заметить меня и тут же забрать. Я неизбежно тонула в этом мраке, барахтаясь и захлебываясь. И бездна эта вдруг обернулась могилой, в которую я падала, но не могла даже закричать. Никто не протянет руку, ведь я совсем одна.

Тонкая нить, сплетенная между мной и бездной, натянулась, увлекая меня вперед. Тени, бесцельно топтавшиеся вокруг, пробудились и устремились ко мне. Едва ли осознавая, что делаю, я дернулась назад, и боль, рванувшая грудь, оказалась почти настоящей. Инстинкты обдали кровь жаром и вновь взяли надо мной верх. Я прыгала и выворачивалась, пытаясь поскорее убраться из этой части замка, но тени не хотели меня отпускать. Они преграждали путь, выбирались из стен и просачивались сквозь пол, оттесняя меня назад — к залу с провалом. В воздухе зазвенело гулкое эхо, взбудоражив тишину. Внимание уплывало от меня, неуклюжесть тяжестью навалилась на тело. Движения стали топорными и неловкими, мысли разбегались, точно крысы от потопа. Тени схватили меня, вцепились в руки и ноги и возвысили над полом. Дверь все приближалась, и память мою вновь залихорадило воспоминаниями. Морок, надевший обличие Анабэль и пытавшийся избавиться от меня, тень с желтыми глазами в темноте коридора и зал для жертвоприношений.

Попытки вырваться из лап густых и липких теней были подобны попыткам мухи выбраться из паутины. Этот замок как будто не ­прекращал усилий избавиться от меня в отместку за то, что я осталась.

В воздухе стойким ароматом висело ощущение зловещего предвкушения, которое горечью оседало во рту. Из-за двери потянуло холодом. Мрак, что гнездился там, разил смертью. Я закричала, все отчаяннее пытаясь вырваться. Это была уже другая дверь и другая сила, но она все равно пыталась проглотить меня подобно голодному зверю.

Я начала отчаянно звать Идриса и Идвала, словно они могли услышать меня. Оба думали, что я сплю в своей комнате. Пыталась хвататься за стены, но руки проходили сквозь упругий барьер, будто я была призраком. Тогда я рванулась изо всех сил и схватилась за нити. Боль рассекла ладонь. Рывок, секундная темнота — и вот я уже стою в зале с портретами. Здесь было темно и жутко.

Из густого мрака, лежащего вдоль стен, вновь начинали появляться тени, но они не приближались ко мне. Лишь одна из них, огромная, в черной страшной маске жадно протянула руку. Увернувшись от когтистых пальцев, я отпрыгнула назад. Из-под маски раздался жуткий хохот, похожий на скрежет ржавых петлиц. Другая его рука схватила меня за горло, когда я чуть замешкалась. Обеими руками я вцепилась в предплечье, словно это могло помочь вывернуться из захвата. Ладонь болезненно зудела, но вместо крови из нее вытекал свет. Попадая на руку монстра, он жег его, растворяя тьму, из которой тот был соткан. С дробящим грудную клетку воплем он швырнул меня в сторону, и я постаралась отползти как можно дальше. Что-то другое схватило меня, и я закричала, пытаясь вырваться.

— Селения! Селения, дхар побери! — рычал монстр, вызывая очередную волну паники и слез.

— Пусти, я ничего не сделала! Пожалуйста, я ничего не сделала… Просто заблудилась… Боги…

— Селения, успокойся, — голос монстра стал мягче, ласковее. Я осмелилась открыть глаза и увидела бледное лицо Анабэль. Мгновения растянулись на годы, пока я приходила в себя, пытаясь осознать, что в безопасности. Мне почудилось сочувствие на ее лице, и я зарыдала пуще прежнего. Девушка неожиданно присела рядом и сдержанно обняла меня. Я была так напугана, что эти объятия не удивили меня и не оттолкнули. Поддержка и присутствие кого-то живого стали для меня воздухом.

— Кто это был? Оно хотело убить меня. Куда оно делось? — бормотала я словно в бреду.

— Я не понимаю, о чем ты, Селения, — тихо сказала Анабэль, поглаживая меня по спине.

— Чудовище в зале с портретами… — я запнулась, не зная, как объяснить, что именно я там делала. — Я просто заблудилась.

Анабэль отстранилась и посмотрела мне в глаза. Я сконфузилась и наконец вспомнила, кто передо мной.

— Тебе, наверное, приснился очередной кошмар. Ты была здесь, Селения, все это время. Я прибежала на твой крик.

— Но… Этого не может быть. Все было так реально, я ведь ходила, видела… — Я растерянно посмотрела на виконтессу. Это не могло быть сном, все было слишком реальным. Я до сих пор чувствовала пальцы монстра на своей руке и горле. Так уже было раньше, когда я не могла отличить сон от реальности, но я надеялась, что этот кошмар закончился.

— Бывают такие сны, Селения, ты и сама знаешь. Мне они тоже снятся. Поверь мне, на сей раз это был просто кошмар, — губы Анабэль тронула едва заметная улыбка. В этот момент в дверь постучали, и я вздрогнула, сильнее цепляясь за руки Анабэль. Из тени коридора ступила Милифтина. Девушка держала поднос, с которого Анабэль взяла дымящуюся чашку и вложила в мои онемевшие руки.

— Что это? — Я принюхалась: пахло лавандой и ромашкой и еще чем-то терпким, древесным.

— Травяной чай. Я сама его принимаю, когда плохо спится.

Я с сомнением посмотрела в чашку. В зеленоватой воде отражались мои глаза, слишком большие и напуганные. Неужели правда сон? Ведь я чувствовала его дыхание, ощущала физически этот взгляд. Так уже было раньше, но теперь Анабэль незачем обманывать меня, так же как и жалеть. Пальцы стиснули фарфор. Мои чувства сильно контрастировали с предательскими мыслями, шипящими в голове. Это ведь не в первый раз, Селения. Тебе уже снились такие правдоподобные сны, от которых на кожу налипает запах дыма и страха. Но почему же тогда взгляд Анабэль такой настойчивый, непроницаемый?

Я мотнула головой, отгоняя от себя параноидальные мысли.

— Ты же знаешь, мне хуже от успокоительных, — снова с сомнением заглянула в кружку и посмотрела на Милифтину. Ее глаза столь же холодны, как и всегда. Такое ощущение, что все они настроены против меня даже больше, чем раньше. Рука, которой во сне я хваталась за нити, пульсировала болью, немного отрезвляя меня. Перехватив кружку, я посмотрела на ладонь, расчерченную тремя линиями — красной, черной и белой. Вокруг первых двух полос кожа воспаленная, как при ожоге, а белая кажется просто отпечатком свежей краски.

— От этого тебе не будет плохо. Это просто травы, — мягко произнесла Анабэль, вырывая меня из задумчивости.

— Наверное, ты права. Прости, что побеспокоила, — пробормотала я, сжимая ладонь.

— Ничего, — Анабэль похлопала меня по плечу. Я отпила отвара, и стало немного легче. Почти сразу потянуло в сон. Стоило мне только вернуться в раскуроченную кровать, словно я в бреду металась по ней, как успокоительное тут же взяло свое.

Черная поверхность пруда была столь же непоколебима, как сама вечность. Мое отражение в темных одеждах смотрело из воды в ожидании.

«Надеюсь, ты убедилась в моих словах. Видела глаза аш’катари? Это Его глаза… Кровавого Бога, и ты знаешь об этом. Его присутствие отравляет тебя, ­поэтому ты бываешь не в себе. Это результат противодействия: влияния Идриса — с одной стороны, и твоего способа защититься с помощью дара — с ­другой».

Голос моего двойника звучал повсюду.

В голове пронеслось все — от пробуждения в черном кубе до ритуального зала и желтоглазого монстра в коридоре. И те же глаза у Идриса. Я едва помнила, что случилось потом, лишь обрывки красных видений и лихорадку, а затем — как подобно призраку бродила по Ардсколу. Все упирается в полнолуние, и Идрис тоже это сказал. Знают ли остальные, что он собирается сделать?

Крупица сомнений все еще ворочалась внутри, вызывая у моего отражения недовольство. Напряженное удивление скользнуло по ее лицу, но тут же исчезло. Она улыбнулась.

«Почему Идрису плохо от моего присутствия?» — вопросила я, припомнив ту часть ночи, когда подслушала этот разговор. Лик отражения странно дернулся, будто от ряби, но озеро оставалось непоколебимым.

«Для аш’катари наш дар — отрава, пока в наших руках. Потому он так стремится заполучить его себе. Тогда уже ничто не сможет его остановить. Чем сильнее он, тем слабее ты. Нужно торопиться».

«Кому тогда служишь ты? Мы? Если не Мунарин?» — я вспомнила слова отражения о богине Луны, о том, что она бросила таких, как я, умирать. Но ведь я тоже ее дитя?

«Тебе, Селения. Нам и больше никому. Хватит с нас богов. Мы слишком часто гибли по их прихоти, пока совсем не исчезли. Иш’тара умирает, и она откупается от Кровавого Бога нами, понимаешь? Чтобы выжить самой. Разве мать способна на такое зверство?! Скажи, Селения, должна мать поступать так?!»

Голос отражения грянул громом, ударившись об озеро. Впервые здесь вода пошла волнами, и меня едва не накрыло, отбросив в сторону. Но я не упала и не намокла, будто парила над ней. Своей матери я не знала, но она спасла меня ценой собственной жизни, отдала тетушке. Это для меня было ответом.

«Что нужно делать?» — спросила я, когда вода снова стала зеркалом. От прежнего мира, который я знала, остались лишь руины, теперь рухнули и они. Ничего не было, кроме неизвестности. Но я точно не собиралась больше подчиняться чужой прихоти, уж тем более умирать ради нее. Идрис так ловко провел меня, а я поверила, как дура. Но я видела его глаза и задыхалась от его ярости и ненависти. Слышала про полнолуние, и все остальное уже не имело значения.

«Чтобы выжить, мы должны остановить Кровавого Бога и отомстить Миру Ночи, уничтожить всех аш’катари», — было ответом, от которого я содрогнулась. Из-под моих ног по озеру побежала трещина.

«Я не желаю никому мстить, только выжить», — возразила я, готовая отпрянуть от отражения. Сомнения хлынули на меня бурной рекой, и мне хотелось бездумно поддаться им и унестись прочь от всего, что меня окружало. Если бы только это было возможным! Отражение вскрывало свежие раны:

«Они убивали нас, Селения. Они разрушили твою жизнь. По их вине погиб Риган».

«Я не верну это все», — заспорила я, желая лишь спокойствия. Чему-то я все же научилась у Идриса. Мне хотелось просто выжить, а не воевать.

«Ригана нет, но жизнь с тетушкой еще можно вернуть, если ты освободишься от вечного преследования аш’катари и влияния лжебогини Иш’тары. Они не оставят тебя, поверь».

Голос моего отражения был неумолим, все глубже проникая в сознание, в душу, укореняясь в моих убеждениях, становясь ими.

Я до дрожи, до отчаяния боялась всего, что грядет. Но трещина все росла, знаменуя падение моих убеждений. Все менялось стремительно и становилась лишь опаснее. Я не ощущала в себе никаких сил, ведь я не героиня любимых историй, просто девушка, чья жизнь сошла с привычной колеи и полетела с обрыва. Но если мне все равно умирать, то, может, лучше это сделать, борясь за свою жизнь?

«У меня нет сил, я ничего не знаю и ничего не умею», — сказала я жалобно, ощущая собственную беспомощность. Крина учила меня быть леди, дядя позволял быть дикаркой, я же… оставалась просто девчонкой, которая знала этикет и умела танцевать. Только все это теперь было бесполезным.

«Я направлю твою руку, просто доверься мне».

Голос запел нетерпением. Отражение протянуло мне руку, ­уткнувшись ладонью в невидимый барьер. Бесконечный миг сомнения и колебаний — и решимость отбросила его назад. Хватит быть просто жертвой.

«Хорошо. Помоги нам выжить», — опустившись на колени, я протянула руку в ответ.

«Нужно раздобыть амулет, он остановит лунные часы».

Вода треснула и брызнула осколками. Звеня, они вспарывали густое пространство вокруг, отражая моменты прошлого, что уже не вернуть. Из темноты ко мне тянулись руки, чтобы помочь создать будущее.

Анабэль в очередной раз вернула меня в реальность, хлестнув сухой веткой сирени по моим пальцам. Вскрикнув, я сосредоточила внимание на книге. Пульс уже начинал постепенно замедляться, а мысли просачивались в сознание, словно сквозь узкое отверстие песочных часов. Побочные явления Комнаты Безвременья, в которой мы проводили все наши уроки, вновь начали проявляться. Минуты здесь не текли вовсе, и, когда мы ее покидали, стрелки на часах были в том же положении. Нельзя было подолгу пребывать в этой комнате. Пульс и дыхание постепенно замедлялись, голова мутнела, движения давались тяжело. Чтобы не впасть в состояние анабиоза, как лягушки зимой, нам приходилось погружаться в объятия привычного замку времени.

Комната Безвременья была создана Тамашем случайно в небольшом помещении, примыкающем к его лаборатории. Раньше она служила ему обычной кладовкой для неиспользуемого оборудования и хранения скоропортящихся и нестабильных ингредиентов и реактивов. Здесь же были большие круглые окна, удобные для настаивания многих веществ на свету — как мне пояснила виконтесса, это сложный процесс, требующий серьезных расчетов и условий. Какой-то эксперимент Тамаша в этой комнате пошел неудачно, и время в ее стенах остановилось. Увидев в этом стечении обстоятельств свою выгоду, каринн не стал исправлять ошибку, посчитав ее своего рода прорывом.

Мысли постоянно расползались, слова прыгали по страницам, теряя смысл, но боль время от времени собирала меня воедино. Что-то изменилось, но неуловимо ускользало, оставаясь на поверхности.

Комната Безвременья вдруг куда-то пропала вместе с Анабэль. Я стояла в неизвестном коридоре с голыми стенами. Ни гобеленов, ни портретов, даже дверей не было. Лишь одна в самом конце чернела мрачной тенью. Воздух вязкий, пропитанный тяжелыми воспоминаниями. И чем ближе была дверь, тем сильнее они ощущались. Столько боли, столько горечи и сожалений, разбитых надежд — настоящий пир.

Пальцы потянулись к инкрустированной серебром и мелкими самоцветами ручке. На задворках души пробудилось волнение, но оно было таким далеким, что тревожило не больше жужжащего над ухом комара.

— Селения? Что ты тут делаешь? — раздавшийся за спиной голос кашкара застал врасплох. Злость и раздражение вспыхнули, точно сено от искры. Этот конвой, что не позволял и шага ступить самостоятельно, сводил пальцы в неистовом желании вцепиться ими обитателям Ардскола в горло.

Резко развернувшись, я взглянула на кашкара с нескрываемым недовольством.

— Любуюсь гобеленами, — коротко отозвалась я. Под кожей зудело неприятное ощущение неправильности происходящего, распаляя раздражение еще сильнее. Я едва сдерживалась, чтобы не разодрать себе руки.

Взгляд кашкара скользнул по стенам, затем к двери позади меня.

— Очень смешно, — отозвался он, но и его тон, и взгляд говорили об обратном. Присутствие было болезненным снаружи, будто взгляд его рвал кожу, а глубоко внутри теплилось тошнотворное волнение. Нужно было избавиться от него.

— Селения, почему ты как пятилетний ребенок, которому говоришь, что спички зло, могут сделать больно и принести вред, но он все равно ими играет и сжигает дом? Давай иди отсюда. И чтобы я тебя здесь больше не видел! — проворчал кашкар и попытался взять меня за руку, но я отмахнулась.

— Церберы Вальдхольма, — произнесла я негромко, почти шепотом, но его глаза изумленно расширились. — Сколько смертей. Сколько кашкаров погибло, защищая земли, которые все равно достались акшарам. Даже Орден Неспящих не помог. Они гибли с таким отчаянием. И будут гибнуть снова. Границы смоет кровью савран’аш, и остатки земель, что вы так стараетесь удержать, неминуемо заберет Кровавый Бог. Он проснется в твоем друге и сам уничтожит твою стаю. Он вырвет твое сердце, это будет жертва истинному богу.

С каждым словом, что срывалось с губ, лицо кашкара бледнело, превращаясь в лик грубо вырезанного из камня истукана. Все его тело напряглось, заиграв под кожей тугими жгутами мускулов. В одно мгновение он раздался в плечах, взбугрились бицепсы на сжатых руках. Бледные шрамы как будто наполнились новой жизнью. В глазах густела темнеющая синева.

— Я не знаю, зачем ты это говоришь. Но такого не случится. Никто больше не умрет, — с вибрирующей угрозой в голосе отозвался он, продолжая по-звериному взирать на меня.

— Зря ты доверяешь аш’катари. Они — твои надсмотрщики. Только ты один играешь в семью и друзей, — усмехнулась я, смакуя полученное удовольствие. Внутри билось тепло, рвалось наружу, но удалось усмирить его, посадив на поводок, точно пса.

Глаза кашкара стали волчьими. Медленно в них закипала ярость. По лицу пробежала судорога, на миг изменившая его облик. Крылья носа раздулись от шумного вздоха, а затем плечи его опустились. Мощными пальцами одной руки он обхватил нижнюю часть моего лица, заставив приблизиться и заглянуть в его глаза.

— Ты не Селения. Селения, которую я знаю, никогда бы такого не сказала, — уверенно заявил кашкар, пытаясь что-то разглядеть по ту сторону моих зрачков. И увидел то, что видела я. Савран’аш сражались с акшарами, падая замертво. Кровь их заливала землю, орошая трещины Шаэд-Морха. Группу женщин, закованных в кандалы и шипастые ошейники, вели в черную башню. Хрип разорванного горла. Закатившиеся глаза цвета лазури. Тьма, ползущая по землям Нэй-Шаина.

— Она умирает прямо сейчас, — прошептала я.

Лицо кашкара исказилось от боли и ужаса. Отпрянув, он резко развернулся и бросился прочь, оставив меня одну. Нет, все должно быть не так. Это слишком жестоко, слишком неправильно. Внутри все перевернулось, дернулось, толкая, и будто стало легче дышать. Я подалась вслед за Идвалом, но рука моя вновь налилась свинцом и опустилась сама собой. Отвращение к самой себе затопило душу, и жар охватил голову, стекая к сердцу.

— Хватит быть слабой, — произнесли онемевшие губы. Мгновение — и воздух уже звенит битым стеклом. Кровь стекает по рукам. Пальцы что-то сжимают. Под ногами хрустят осколки. Самодовольство разливается по жилам жидким металлом. Почти все кончено.

— Эй, ты меня слышишь? — голос каринна раздается будто издалека. Оглядываюсь, стоя уже у подножия лестницы в башню. Ноги дрожат. Уходит много сил на контроль и еще больше — на возвращение после передышки. Но она умница, следует намеченному пути, сама о том не догадываясь. Каринн приближается, взирает на меня бесстрастно, но скрытое любопытство читается в его глазах.

— Разве ты не должна быть сейчас с Анабэль? — вопрошает он без особого интереса. Конечно, его волнует совсем другое. Я знала, что он придет. Знала, что кашкар отправит его за мной, пока сам отчаянно старается связаться с Орденом Неспящих.

— Я никому ничего не должна, — отвечаю самодовольно, почти нараспев, смакуя ситуацию. Губы каринна слегка усмехаются с некоторым пониманием. Он ведет себя обычно, но что-то в нем настораживает.

— Ты говорила, что я умирал, — подает он голос, лишь подогревая зреющий во мне триумф. Все оказалось так просто, нужно всего-навсего потянуть за правильные ниточки. Протягиваю руку каринну, улыбаюсь.

— Смерть часто отбирает память о прошлой жизни. Могу помочь тебе.

Он становится настороженным, разглядывает меня с неприкрытым подозрением. Колеблется. Но его жажда знаний, любопытство возьмут верх, я вижу это. Те, кто познал объятия Хельтар, уже никогда не будут прежними. Все они голодны до знаний, до жизни, до эмоций — у каждого своя страсть. Раскусить каринна оказалось слишком просто. В конце концов в глазах его зажигается нужный блеск. Вкус победы восхитителен. Подступаю к нему медленно, едва сдерживая нетерпение. Протягиваю одну руку, другая уже наготове.

Миг до соприкосновения наших ладоней будто пружинит между ними. Уже ощущаю тепло пальцев каринна, когда его рука мертвой хваткой сжимает мое запястье и дергает вперед. Другой рукой он толкает меня в грудь, и жар входит в плоть каленым железом. Дыхание обрывается резко. Внутренности сворачиваются, трещат. Кричу, пытаясь ухватиться за ускользающую связь, но стискиваю лишь тонкую нить. Быстрый, но неуклюжий взмах, и холодное жало клинка входит в чрево каринна. Отшатываюсь, продолжая сжимать рукоять. Пальцы немеют, хватка ослабевает, и меня будто затягивает водоворотом.

Дыхание тяжелое, рваное. Внутри все пылало. Душа, будто разбитая на осколки, пыталась собраться в нечто цельное. Тело болело так, будто мне переломали все кости. Мгновения осознания происходящего казались почти бесконечными. Все размыто в памяти, обрывочно. Тамаш едва держался на ногах, зажимая рану на животе. Кровавое пятно расползалось по темной ткани из-под его пальцев. Нет, я этого не хотела!

«Хотела».

Подалась было вперед, пытаясь подняться, но в груди что-то больно дернулось, потащило назад. Тамаш содрогнулся и медленно осел на колени.

«Твое спасение в башне! Иначе все пропало!»

С трудом поднялась на ноги и метнулась к лестнице, до конца не понимая, что делаю и зачем.

— Стой, дура! Ты не понимаешь, что творишь! — крик Тамаша догнал меня уже на винтовой лестнице. В крови кипела паника вперемешку со страхом. Что же я натворила? Нет, я на это не соглашалась!

«Соглашалась. Мы должны уничтожить всех прихвостней Идриса! Иначе тебе не жить! Не жалей их, они тебя не станут».

На поверхности души металось сожаление, под которым закипал гнев из-за содеянного каринном. Отражение бесновалось в разворошенном сознании, кричало, чтобы я поторапливалась. Грудь все так же жгло, и чем злее была другая моя половина, тем становилась сильнее. Не смея ослушаться, я мчалась туда, куда она вела меня. А мысли остались в коридоре вместе с Тамашем. Часть меня хотела вернуться и помочь, другая беспощадно гнала вперед.

«Идиотизм — рисковать собственной жизнью ради врага».

Она повторяла это, точно заклинание. Снова. Что все в Ардсколе — враги... Что нужно остановить часы, пока не поздно... Нужно освободиться от Идриса и Кровавого Бога... Нужно спасти тетушку... Что ей не жить, если потерплю поражение… Так нашептывало отражение.

Знакомый зов Источника чуть тише, чуть слабее вел меня. Осо­знала это, когда уже оказалась перед небольшой дверью, инкрустированной серебром. Она не имела ручки и замка, лишь небольшой желоб с иглой. Откуда-то я уже знала, что нужно делать. Проколола палец, и узоры из серебра засияли, задвигались, дверь отворилась. Комната за ней была круглой и светлой. Стены полностью увешаны гобеленами, на которые я взглянула лишь мельком. Отражение торопило меня. Знакомая деревянная шкатулка стояла на круглом каменном алтаре вместе с серебряной маской, сплетенной из мельчайших узоров, будто сотканных из нитей света. Ее переливы завораживали, хотелось любоваться на них, ни о чем не думая. Секундное замешательство, удивление и вспышка гнева. Желание сбросить маску на пол и растоптать ее проникало в сознание и жгучими лозами распространялось по телу, подчиняя его себе. Но рука, занесенная над ней, дрогнула. Сердце сжалось от сожаления, будто я собиралась ударить котенка. Отступила и подалась к шкатулке, но снова замерла в нерешительности.

«Чего ты ждешь?»

Голос в сознании вибрировал от раздражения.

Я боялась снова перенестись в черную башню, стать другой. ­Сомнения вдруг пересилили все убеждения, и я начала отступать. Все чувства вдруг обострились, натянулись струнами, запели в унисон, разрывая душу на части.

«Не глупи, Селения. В нем наша сила, осталось лишь руку протянуть».

Тон отражения стал мягким, почты мурлычущим, но я все равно боялась. Что я вообще делала? Кого обманывала? Мне не под силу задуманное.

Мгновение колебаний застыло, а затем брызнуло осколками. Меня швырнуло к стене, больно приложив о нее спиной. В голове помутилось лишь на миг, грудь жгло огнем все сильнее. В проходе стоял Тамаш, прислонившись к дверному косяку. Одной рукой он зажимал рану, другая уже сияла новым заклинанием. Я откатилась в сторону за миг до того, как оно поразило меня.

«Амулет!»

Пошарив глазами, я увидела серебряный полумесяц в нескольких шагах. Разбитая магией шкатулка лежала рядом. Мимолетный взгляд на Тамаша. Его рука снова объята сиянием. Рывок — и падение на пол. Над головой пронеслось заклинание, стрекоча как цикада. Схватив амулет, я метнулась за алтарь и накинула цепочку себе на шею. Тепло разлилось по телу, и сила поднялась в крови, пьяня, словно крепким вином. Разум сжался, наполнился ликующим смехом. Чувства затопили меня, тяжелые, мрачные и вязкие, будто болотная жижа. Тело стало как будто чужим, а я сделалась далеким наблюдателем.

Оглядываю руки. На них еще есть подсохшая кровь каринна. Слизываю ее и улыбаюсь. Сжимаю кулак и слышу протяжный стон. Поднимаюсь смело, величественно, взирая на распластавшееся тело каринна. Рана его вновь открылась, и кровавое пятно стало шириться.

— Больше меня не остановит твоя проклятая Печать Пленения Души. И как додумался только, поганец, — сжимаю кулак еще сильнее и вижу, как каринна корежит судорога.

Сердце сжимается от сожаления и ощущения вины; пытаюсь подавить эти чувства, но они так сильны, что пальцы против воли разжимаются. Раздражение захлестывает оттого, что не выходит ­обуздать чувства.

— Мы должны убить его, а не жалеть. Или он убьет нас. Нужно быть сильной, иначе навсегда останешься в роли запуганной жертвы и умрешь как жертва, — говорят губы, но душа все равно противится. С лестницы доносятся шаги, и я отступаю, поднимая с пола кинжал.

Анабэль нашла Селению в Лунной Башне. Тамаш лежал на полу, совершенно обессиленный. Вся зала была в осколках стекла, обломках дерева и камней. Безумный взгляд Селении был устремлен на нее, руки сжимали изогнутый кинжал. Три с половиной века назад это оружие преподнесли ее деду, Аэрону Рангвальду, тогда занимавшему пост главы Дома Смерти, в качестве подарка от его двоюродного внука — Сидмона Сигвальди. Лезвие клинка было пропитано соком древа Даосин. По традиции аш’катари подаренный клинок до́лжно напитать своей кровью, чтобы тот верно служил новому хозяину. Сок Даосин может быть как ядом, так и лекарством — важно лишь намерение. А намерения Сидмона были рождены алчностью. Понадеявшись, что ослабленный Аэрон уже лежит при смерти, в ту же ночь Сидмон попытался совершить переворот. Но Аэрон оказался прозорливее. Уже тогда он знал о волнениях и догадывался, что слабый попытается одолеть сильного хитростью, а потому к подарку так и не прикоснулся. Подавив восстание, Аэрон сохранил кинжал в назидание себе и всем остальным: предать может любой.

Тот же клинок в руке Селении выглядел злой насмешкой судьбы. Она не была членом семьи, хотя и могла стать им, но теперь это было невозможно. И кинжал отрезвил Анабэль, будто отрезав все, что было до этого момента.

— Смотрите-ка, кто здесь. Мамина послушная девочка, — слова Селении были подобны яду змеи. Все естество виконтессы напряглось, чтобы не броситься на нее, но сердце будто насадили на кол. Сейчас превыше всего была жизнь Тамаша. Она подступила к нему, не спуская глаз с девчонки. В ту же секунду в залу башни ворвалась Милифтина. Какое-то мгновение она колебалась, но затем бросилась к Тамашу, приподнимая его за плечи. А Селения продолжала, будто не заметив ее появления.

— Отчаянно пытаешься сохранить жалкие остатки семьи, склеить то, что разбито вдребезги. Вечно борешься и вечно проигрываешь. Не смогла спасти одного брата, не спасешь и другого.

Душа Селении была окутана вязким дымом, проникающим очень глубоко в самую суть. Анабэль сжала кулаки, вдохнула, ощущая, как закипает кровь.

— Да ты!.. — Милифтина вспыхнула мгновенно. Обхватив каринна поперек груди, она прислонилась к его спине и сделала глубокий вдох, чтобы закричать.

— Займись Тамашем, — пресекая ее попытку разобраться с Селенией, сказала Анабэль. Подступив ближе к девчонке, она сосредоточилась. Требовалось время, чтобы настроиться на нужную душу.

— Ты не понимаешь, что несешь. Откуда ты вообще знаешь про Бэла? — аш’катари вложила последние крупицы самообладания в эти слова. То, что было Селенией, знало болевые точки, давило на них беспощадно, лишая сил.

— Разве я лгу? Им обоим одна кровавая дорога. Они изваляются в ней, а ты останешься одна. Снова. Слабая неудачница, так и не сумевшая исполнить последнюю волю своей мамочки. Больно, наверное, осознавать себя ничтожеством, да, Анабэль Дейорис Наэрис Рангвальд?

Анабэль оцепенела, леденея внутри. Имя матери, вырванное из глубин памяти, обернулось мечом в руках Селении, который она занесла над виконтессой. Девчонка рассмеялась таким мерзким смехом, что аш’катари стало не по себе.

— Что ты мелешь?! — голос Милифтины разорвал тяжелое молчание. — Анабэль, убей эту гадину. Почему ты ее слушаешь?!

Банши с мастерством карманника обыскала бесконечные отделения плаща Тамаша, чтобы найти нужное средство. Каринн всегда таскал с собой самые необходимые порошки и припарки. Кровь удалось остановить, и рана немного стянулась, но юноша все еще был без сознания. Милифтина взирала на заносчивую девчонку со всей ненавистью, на которую была способна. Руки ее бережно держали Тамаша, но сущность оскалилась зверем, требуя разорвать нахалку на куски.

— Умные собачки должны помалкивать, иначе рискуют оказаться рядом со своим дружком, — голос Селении сквозил высокомерным презрением. — Он не очнется, пока я ему не разрешу.

— Тогда прости меня, Селения, — Анабэль подняла руки, пальцы ее слегка шевелились, будто она играла на фортепиано. Улыбка слетела с губ девушки, ее согнуло пополам, колени подогнулись. Дым внутри забеспокоился, вращаясь, будто подхваченный ветром. Аш’катари заглянула глубже и увидела то, что искала — нити души, что соединяли ее с телом, чувств, что они олицетворяли. Одна, тонкая и красная, с запахом крови, тянулась через всю залу к Тамашу. Подцепив ее, Анабэль рванула и услышала какую-то возню за своей спиной. Сосредоточилась, почти теряя связь с явью, и выхватила из общего плетения еще одну нить, жесткую и толстую, точно металлический прут. Ощутила исходящую от нее силу, злость и ненависть, попыталась коснуться ее, но обожглась и отшатнулась — настолько сильна была эта боль. Аш’катари невольно вскрикнула, возвращаясь обратно в явь. В тот же миг ее отбросило, но Анабэль сумела удержаться на ногах. Сила удара была слабой, Селения просто огрызнулась на проникновение внутрь души.

Виконтесса не собиралась сдаваться и сжала обе руки. По телу Селении пробежала судорога, она закричала, хватаясь за грудь, раздирая пальцами ткань платья.

— Анабэль, остановись! Ты убьешь ее, — резкий выкрик вбежавшего в залу Идриса заставил ее чуть ослабить хватку. Спокойным взглядом она скользнула по лицам брата и Идвала, и в ее глазах они увидел самую холодную зимнюю ночь.

— Может, оно и к лучшему. Связь… просто нужно больше сил, — пробормотала Анабэль, точно в бреду.

— Нет, ты можешь навредить себе еще больше, — Идвал подошел ближе, осторожно коснулся рук аш’катари, мягко разжимая ее пальцы и оттесняя ее в сторону Тамаша и Милифтины. Ноги ее дрожали от слабости, тело ощущалось иссушенным плодом, а душа все еще металась. Боль, будто ее дергали за оголенные нервы, возвращалась рывками, но уже постепенно стихала.

В тот же миг, как Анабэль ослабила хватку, Селения подняла перед собой кинжал и бросилась на Идриса обезумевшей львицей. Движения ее были стремительными и ловкими. Рука умело орудовала клинком.

— Твое сердце бьется, но внутри ты мертв. Так к чему притворяться? Ты же ненавидишь это, — едкие слова Селении между взмахами клинка зашипели в воздухе.

Отшатнувшись от сверкающего в руке девушки жала, аш’катари обогнул ее по узкой дуге и попытался взять в захват, но Селения обернулась резко, как юла, и снова совершила выпад клинком. Рука ее содрогнулась, так и не достигнув горла Идриса, на глазах наливаясь нездоровой синевой. Кожа треснула, как пересушенная бумага, выпус­кая наружу струйки крови. Идриса увиденное изумило, насколько ему позволяла его собственная натура. Но Селения даже не поморщилась от боли. Каждое движение ломало ее кости и рвало мышцы, кровь текла из трещин в коже, а она смеялась, как безумная. Движения ее оставались быстрыми и грациозными, почти не уступая скорости самого Идриса. Они кружили вокруг друг друга в смертельном танце, полном ярости и беспощадности. Пыл схватки вдохнул жар в их вены, обуял разум азартом и неистовством. Воздух звенел тугой струной и пах железом. Свистел отравленный кинжал, рассекая пространство, и гудела кровь в разогретых жилах. Битва всегда завораживала своей грубой, жестокой красотой, приковывала взгляды всего мира, пьянила сердце жаждой опасности, желанием пройтись по краю, чтобы ощутить бурление жизни. Ибо только близость к смерти придает жизни истинный вкус.

Как бы Идрису ни хотелось обойтись без причинения Селении вреда, он понимал, что должен ее остановить. Ради нее же самой. Сила, что наполняла тело девушки, разрушала ее. Без постороннего вмешательства и помощи Селения погибнет. Великий соблазн для Идриса, ему оставалось бы просто подождать, но совесть не запрешь в комнате, как беззащитную девушку, не закроешь ей рот и не отверг­нешь с легкостью.

Магией, которой теперь пахла кровь Селении, изобиловал воздух залы. Пропитанная отдаленно знакомыми вязкими, смолянистыми эманациями, точно масла с тяжелыми, душными ароматами, она оседала на коже. Идрис не вкушал эту энергию раньше, но его не покидало ощущение, что она была неправильная, искаженная. Подобная магия не может быть свойственна Селении и ее предкам, она кажется чужой и дикой и потому убивает девушку. На какое-то мимолетное мгновение у Идриса пронеслось предположение, что эта сила, эта тьма всегда были в Селении и теперь они пробудились, но он отбросил эти мысли, пока они не стали оседать в голове. Магия, присущая тому или иному созданию, не убивает своего носителя.

— Вам не спасти свою кровь, Рангвальды. Вы уже прокляты. Ваша кровь принадлежит Ему, — засмеялась Селения, одновременно нападая. Ее руки едва ли уже могли резво порхать в воздухе, как несколько минут назад, они почти безвольно висели, отечные, фиолетово-лиловые. Очевидно, мышцы ее были разорваны. Кровавые трещины безобразным рисунком рассекли кожу, которая еще в начале стычки была нежной и молочной. Но Селению это не останавливало. Одержимая безумием, она рвалась в сторону Идриса снова и снова. Тишина залы надломилась от хруста кости. Нога девушки подогнулась, но Селения ловко перенесла вес тела на другую и продолжила движение.

Ее слова прошлись ядовитым лезвием по душе всегда спокойного аш’катари. Она ударила точно в цель, в слабое место. И теперь Идрис осознал смысл слов Тамаша: «Она знает то, чего не должна».

Ловко он перехватил занесенную руку с кинжалом и прижал ее к стене. Пальцы вцепились в горло, вдавливая тело девушки в стену. Но она словно не чувствовала боли, улыбаясь с нескрываемым злорадством. И ее улыбка была для Идриса той самой красной тряпкой, которую не стоило показывать. Ему хотелось усилить хватку, освободив Селению и себя от уготованной им участи. Он смотрел в ее глаза и видел бурлящую в них тьму, древнюю и могущественную. Нет, эта сила — не часть Селении, как он предполагал и боялся, не ее темная сторона, вышедшая из тени. Это действительно что-то чужое.

«Убей меня».

Рука будто вышла из-под контроля разума, содрогнулась, но Идрис разжал пальцы и отшатнулся. Боковое зрение и рефлексы сработали раньше, чем в голове возникла хоть какая-то мысль. Резко вскинутая рука заблокировала удар, который Селения нанесла, пока Идрис находился в секундном замешательстве. Кости ее предплечья хрустнули, как сухие ветки. Острый осколок прорвал истончившуюся кожу и вылез наружу. Идрис видел в жизни много странных и жутких вещей. Поломанные кости, вывалившиеся наружу внутренности, изувеченные тела — все это было для него не в новинку, вызывая эмоций не больше, чем прогулка по саду. Но то, что происходило с телом Селении, поразило его, пробудив оттенки таких чувств, о которых он и не подозревал. Тело девушки не выдерживало той силы, которая проходила через него.

В следующий миг другая ее рука вцепилась ему в грудь, пальцы, точно когти, вошли глубоко в плоть, будто Селения хотела вырвать его грудину. В голове Идриса помутилось, боль вгрызлась в сердце, разжигая в нем ядовитое пламя. По венам побежало что-то холодное, вязкое, мерзкое. Ненависть расправила крылья, оперяя вседозволенность.

Идвал, наблюдавший до того в стороне за происходящим, отпустил ладонь Анабэль. Он почуял неладное, еще когда Селения стремительно бросилась на Идриса. У аш’катари был план, и он уверял Идвала, что сможет себя контролировать, если не будет касаться девушки. Сдержать ее было задачей кашкара, но все произошло слишком быстро. Они и не предполагали, что будет твориться с Селений. Идвал рванул вперед, когда Идрис поднял изогнутый кинжал, выбитый из ее рук. Время замерло, пространство раскалилось, скользя вдоль тела кашкара. Глаза его стали звериными, видя цель. Идвал оттолкнул Идриса от Селении в момент удара. И кинжал, предназначенный ее сердцу, укусил чрево кашкара. Боль хлынула в кровь слишком быстро. Резким движением Идвал вытащил клинок, отбросил его в сторону, разворачиваясь к Селении. Звон падающего на пол металла, крик Анабэль, придушенный стон Милифтины. Мгновения заторопились, наверстывая упущенное, а потом увязли в размывающейся яви. Идвал действовал интуитивно, сам до конца не осознавая, что делает и зачем.

Сознание его будто протиснулось сквозь узкую щель и оказалось на поверхности черного озера. Селения стояла перед ним в темных одеждах и улыбалась. Глаза ее были черны, как сам мрак.

— Зря ты пришел сюда, кашкар. Ее больше нет, — усмехнулся демон с ликом Селении. — Как и твоего друга вскоре не станет. Ты там совсем один, беззащитен, умираешь. А ему нужно всего лишь проткнуть это тело ножом, — девушка указала на сердце, куда нужно было воткнуть кинжал, и засмеялась. Идвал испугался, что опоздал, но он чувствовал, что Селения жива. Она где-то здесь. Ее жизненная сила, такая прекрасная, светлая и теплая, еще струилась в этом месте, пробиваясь сквозь тошнотворный вязкий дым, запах которого забивал все вокруг. Он пошарил глазами, но не увидел ничего, кроме озера, — ни берега, ни неба, лишь черноту. И отражение в воде, умиротворенное, хрупкое.

Идвал поднял взгляд на девушку, улыбнулся и рванул вперед. Лицо темной Селении исказилось. Вода пошла кругами, а затем оскалилась ледяными пиками. Кашкар уловил колебания за миг до этого, прыгнул, заскользил между ними. Они извивались и менялись, то уходя под воду, то снова выстреливая, но лишь одному удалось задеть его. Поверхностно, но Идвал едва не потерял концентрацию. Душу ранить — больнее, чем тело, даже царапина имеет большой вес. Всю сущность будто выворачивало наизнанку через этот маленький порез. Но отступать нельзя и некуда. Кашкар сосредоточился, будто сжался, а потом раскрылся. Серебристая волна разошлась во все стороны, сломав пики и сгладив их вновь до поверхности воды. Тонкий пронзительный крик, сравнимый со звоном тысячи хрустальных колокольчиков, разлился повсюду, бередя озеро. Чернота вокруг пошатнулась и будто начала трескаться. Рябь тревожила зеркало сияющими переливами.

— Селения! — позвал Идвал. Еще одной волной он оттолкнул девушку в темных одеждах и кинулся к ее отражению. Застучал по воде, будто она и впрямь была зеркалом, пытаясь докричаться до Селении.

— Селения, очнись! Возвращайся!

— Ты не сможешь пробиться к ней. Это стена ее убеждений, ее новой веры в то, что вы предатели, а Идрис — Кровавый Бог, — демоница с лицом Селении засмеялась, поднимаясь на ноги.

— Молчи, ведьма! Лучше убирайся сама, иначе узнаешь истинную силу савран’аш. Я тебе не Идрис, — яростно огрызнулся Идвал, одним взглядом отбросив ее еще дальше.

— У тебя здесь нет власти, — вскинув голову, рассмеялась девушка. Разведя руки в стороны, она поднялась в воздух, продолжая торжествовать. Идвал никогда не проделывал раньше того, что собирался сделать сейчас, ни с кем, кроме сородичей. Они с Идрисом оставили этот вариант на самый крайний случай, не зная, сработает ли. Но сейчас это случай и был.

Голову пронзила боль, душа задрожала, формируя цепи. Поднявшись из воды, они сковали врага по рукам и ногам, бросили ее обратно на поверхность озера. Она закричала, будто оковы обжигали ее, сыпала проклятьями, но у Идвала оставалось мало времени, прежде чем силы его закончатся и она освободится.

— Селения, посмотри на меня: я здесь! Просто посмотри! — Идвал опустился на колени, застучал по поверхности, попытался протянуть руку, но не мог преодолеть невидимый барьер. Демоница бесновалась, рвалась к нему, но цепи держали надежно. Тогда Идвал позволил себе расслабиться, чтобы найти нужную нить. Он единственный мог сплести ее между собой и Селенией и надеялся, что она еще цела. Коснулся ее, и она закачалась, будто паутинка на ветру, запела свою особую песню. Кашкар ощутил приятную щекотку внутри и позвал душу Селении. Спящая за зеркалом, она вдруг шевельнулась и открыла глаза, посмотрев на него ясным взором.

Жарко. Холодно. Больно. Темно. Что-то происходит вдалеке. Меня будто рвет на части, а потом все стихает, сглаживается. Нет ни времени, ни пространства. Нет ничего. Чей-то голос зовет кого-то. Меня? Кто я? Здесь никого и ничего нет. Ни чувств, ни воспоминаний, ни жизни. Только тьма, душная, с запахом едкого дыма, порой мерзлая, пахнущая сырой землей. И чей-то зов тревожит покой, не стихает, лишь становится громче, настойчивее. Открываю глаза, но вокруг лишь мрак. Нет, надо мной кто-то есть. Он зовет меня. Ощущаю приятную теплую щекотку внутри. Селения. Он говорит «Селения». Это же мое имя. Узнаю Идвала и понимаю, что происходит, где нахожусь. Воспоминания поднимаются из глубины, расцвечивая мрак, несутся мимо, кружатся вокруг. Последние моменты будто не мои, я не помню их. Делаю больно Тамашу, он теряет сознание. Появление Анабэль. Боль, дикая, первобытная, будто душу разрывает зверь. Сражение с Идрисом. В глазах его янтарь, в руках знакомый кинжал. Идвал закрывает меня от удара, отбрасывает Идриса, но в руках аш’катари уже нет клинка. А на теле кашкара зияет рана, истекая кровью. Отражение не ошиблось, Идрис пытался убить меня… Но зачем Идвал защитил? Что я сама натворила? Вокруг все дрожит, трескается.

Над головой снова вижу другую себя. Отражение отпихивает Идвала, и он падает на поверхность озера, которая начинает бугриться. Свет его слабеет, и я чувствую, как он умирает. Слышу его зов внутри, меня вдруг захлестывает бурный теплый поток и несет куда-то. Множество эмоций — ярких, вкусных, грустных и даже мрачных. Но нет в них ни враждебности, ни обиды. Ощущаю желание Идвала защитить меня, сказать, что они не враги, что Идрис никакой не Кровавый Бог, а просто замкнутый, одинокий в своем горе человек. Ни зла, ни алчности, ничего этого нет. И я слышу не голос, а чувства, такие искренние и чистые, ведь передо мной его душа. Становится так хорошо, так тепло и так больно! Его чувства передаются мне. Он угасает, пытаясь спасти меня. А что делаю я?

Начинаю стучать по стеклу, молясь, чтобы оно разбилось, но меня захлестывает холод, вязкий и колючий, как смола с битым стеклом. Отражение велит умолкнуть и одуматься. Будто склизкий ком забивается в горло. Мы почти у цели. Но у какой? Страх целиком заполняет меня, заставляя понять, что я натворила. Если Идвал считает меня другом, то и Тамаш, скорее всего, пытался помочь мне. Помню, как после его магии власть отражения ослабла. А Идрис… я кинулась на него с ножом, и он мог сразу убить меня, если бы желал моей крови, но ведь не убил! Осознание, горькое, колючее, обжигающее лихорадит мысли. Не они желали убить меня все это время, а я их. Я отравляла Идриса. Нет, то, что во мне сейчас, отравляло его. Я читаю это в чувствах моего отражения, в ее мыслях — так, как она это делала со мной.

Мое отражение ликует, злорадствует, а на меня будто льются помои. В ней почти нет света, лишь тьма. И я позволила ей взять верх над собой добровольно. Перестала стучать, затихла, сжалась, пытаясь закрыться от ее чувств, пытаясь вырвать из себя ее склизкий мрак, словно болезненную занозу. Нужно спасти Идвала, нужно помочь Идрису. И даже если мне не выжить, я должна покончить с этим здесь. Тьма вокруг становится ледяной, скалится, но я отстраняюсь от нее, закрываюсь и начинаю ощущать внутри себя что-то теплое. Оно бьет из глубины, точно исток из-под земли, теплый, светлый, чистый. Тянусь к нему, касаюсь и слышу чей-то голос, невесомый, наполненный силой, такой знакомый.

«Сражайся, Селения. Я не бросила тебя и никого из вас».

Свет заполняет меня и рвется наружу. Отпускаю его и с криком отдаю то, что чувствую. Мрак чертыхается, отшатывается, зеркало рушится, и я стою на поверхности серебристого пруда.

— Я же говорил, что ты как тот пруд, и суть твоя чиста и прозрачна, — шепчет Идвал, протягивая ко мне руку. Ответный жест делает отражение. Нет, вовсе это не я! Лицо похоже, но есть и чужие черты, глаза черные и злые.

«Не упрямься, Селения. Иди ко мне. Я тебе ближе сестры. Никогда и никто не поймет тебя так, как я. И аш’катари будут охотиться на тебя, когда поймут, кто ты».

— Лжешь! Убирайся и никогда не смей возвращаться! — собственный голос звучит жестко и холодно.

«Я ни в чем тебе не лгала, Селения. И когда ты поймешь это, будет слишком поздно. Но я не обидчивая, я приму тебя».

Девушка усмехнулась и опустила руку.

«Я всегда буду здесь, всегда буду занимать маленький уголок в твоей душе, в твоих мыслях, и когда-нибудь ты сдашься».

— Убирайся! — кричу я, выплескивая на отражение все, что чувствую. Лицо двойника искажается, будто от боли, образ идет трещинами, как стекло, и рассыпается, исчезая дымом. Тугое натяжение в груди ослабевает, жар уходит, и я впервые за долгое время чувствую себя свободной и легкой.

Селения резко замерла и посмотрела на Идвала внезапно ясными глазами. В ее взгляде проскользнула тень прежней дурной, непослушной и наивной девчонки Де-Маир, которая свалилась на их голову слишком тяжелой ношей. Она обмякла в руках Милифтины и выронила злосчастный кинжал. Когда Идвал застыл перед ней, Селения тут же толкнула его и кинулась к клинку. Милифтина прыгнула на нее дикой кошкой и перехватила прежде, чем она успела нанести удар. Анабэль подхватила обмякшего Идвала. Кровь текла из его раны не останавливаясь, кожа покрылась холодной испариной, нездоровая бледность легла на лицо. Виконтесса старалась не терять голову, но ее почти трясло от страха и отчаяния. Идвала не спасти, если погибнет Селения: она наносила удар, вкладывая в металл свое намерение, только она и может его изменить. Тамаш, пусть и ослабленный, пытался сделать все, что мог, но оказался бессильным перед магией Древа, что создало этот мир. Когда Идвал задышал спокойнее, приоткрыл глаза и улыбнулся, каринн поднялся и взвалил его мощную руку на свои хрупкие плечи.

— Нужно отнести его в Комнату Безвременья. Их обоих, тогда сможем спасти их.

Ненависть, что все это время кипела внутри Идриса, стараясь растерзать его изнутри и вырваться на свободу, схлынула, оставляя после себя лишь блаженную пустоту. Горячий туман, пропитанный яростью, рассеялся. Аш’катари бросился к Идвалу, приподнимая его с другой стороны. Кашкар пробормотал что-то невразумительное и обмяк в руках друзей.

— Бэль, Миф, берите Селению.

Анабэль отпустила Идвала нехотя, метнулась к девушке. Ее искалеченное тело ужасало. Глаза ее, прежнего небесно-голубого цвета, измученно закатились, но на губах застыла умиротворенная улыбка.

За несколько дней до этого…

Спустившись в подземелье, которое служило прадеду мастерской, Идрис уже по привычке взглянул на гобелены, в которых пытался найти ответ или подсказку. На полотнах была изображена и Вторая Война Ночи, бушующая между Детьми Ночи, были здесь и величественные жрицы в белых одеяниях, и Праматерь, сражающаяся с Кровавым Богом Мозэком, ведущим за собой армии акшар. Батальные сцены Первой Войны, о которой ничего не известно, кроме сказок, выцветшими обрывками украшали два совсем ветхих гобелена.

Идрис отвернулся от них и направился к одному из тайных ходов, чтобы покинуть замок незамеченным. Чуть позже он уже шел под покровом ночи далеко от Ардскола, шелестя тканью черного плаща. Тонкий месяц пристально смотрел ему в спину, но аш’катари не оборачивался, твердым шагом следуя по намеченному пути. Еще до обнаружения тотема Идрис прикидывал в голове варианты появления акшар в Валарисе. И версия с Изломом была самой вероятной. Но чтобы открыть его и пройти, требовался кровавый маяк, который бы позволил акшарам не заблудиться в Измирье. Наемник Зарриатта принадлежал к поклонникам культа Двуликого бога, а потому не мог воспользоваться кровавой магией. Следовательно, он нашел того, кто был посвящен в религию крови.

От тотема Идрис пошел по следам смерти, которые неизбежно оставил тот, кто сотворил тотем. Когда совершается убийство, смерть оставляет свой отпечаток не только на убитом, но и на убийце. Они идентичны друг другу, как близнецы. И некоторое время после убийства достаточно свежи, чтобы оставить след, испускающий ауру смерти. Для посвященных вроде Идриса это сродни обычному следу или запаху для опытного следопыта. Поэтому он легко отыскал убежище кровавого жреца. Тогда он даже не представлял, на кого наткнется, но теперь точно знал, в чье логово идет.

Давно позабытые всеми руины встретили Идриса запахом сырости и прелой листвы. Покрытый трещинами камень почти полностью оброс мхом и плющом, который надежно скрывал руины от посторонних глаз. Но стоило подойти ближе, как иллюзия распахивалась перед взором, как сдернутая занавеска, открывая истинную картину. Черный, словно бы обугленный камень заброшенного строения проглядывал сквозь темно-бордовые листья вьющегося растения с колючим стеблем и большими багровыми бутонами. Идрис ухмыльнулся, оценив ум и хитрость скрывающегося за всем этим культа.

Вергилия Багряная — самое опасное растение из когда-либо существовавших. Листья и шипы выделяют смертельный яд, от которого не существует противоядия. Цветки раскрываются три раза в сутки, чтобы распылить в воздухе пыльцу, вызывающую галлюцинации. Внутри цветка имеется столбик в виде вытянутого многогранного кристалла в окружении тычинок. Вергилия относится к хищным растениям, способным охотиться на любое живое существо. По большей части ее интересует кровь — животная или человеческая. Попадая в плен галлюцинаций, живое существо уже не может сопротивляться и идет на зов цветов, добровольно бросаясь на шипастые стебли. Когда Вергилия напитается кровью, кристалл цветка становится ярко-красным, черный или бледные оттенки говорят о голоде. По легенде, это растение создал Кровавый Бог в честь самой могущественной жрицы Черного Ока, которую он лично одарил силой. Вергилия единственная имела право носить алые цвета, таким образом выделяясь среди остальных членов культа.

Переступив вереницу защитных рун, лишь на мгновение подавших признаки жизни красными мерцанием, Идрис спустился в сырую холодную тьму, наполненную запахами крови и смерти. Факелы, до того дремавшие на стенах, встречали его алыми всполохами.

Заскучавшие на своем посту стражи при виде подобного зрелища неуверенно бросились навстречу Идрису.

— Стой, где стоишь! — заявил один из них. Голос его дрожал от страха, но он все равно пытался казаться смелым. Лицо его украшали багровые шрамы в виде линий и символов ашакрита.

Во тьме, затаившейся под капюшоном, наброшенном на голову Идриса, полыхнули ярко-желтые глаза. Вокруг зрачка красным пламенем горел алый венец. Воздух подземелья потяжелел, как перед дождем, запах крови усилился. От ног графа Рангвальда во все стороны ломаными трещинами побежали черные узоры. Огонь в факелах зашипел.

— Как ты говоришь со своим богом, вошь? — низким и надтреснутым голосом прогремел Идрис. Глаза его налились темнотой. Одно неуловимое движение пальца — и едва различимая глазом волна прошла сквозь тело стража, сбивая его с ног. Бездыханное тело мешком с костями упало на пол. Второй страж с протяжным визгом ужаса упал на колени и залепетал извинения.

— Великий Ашагх, простите нас. Вы так долго спали….

— Замолчи, — велел Идрис все в той же низкочастотной тональности. — Где Верховный или хотя бы его Перст?

Издав невнятное попискивание, страж побежал вдоль покосившейся стены, показывая знаком следовать за ним.

Главный Зал был просторным и хорошо освещенным. С полукруг­лых сводов свисали люстры из костей, держа черные свечи костяными кистями. В центре располагалась огромная каменная чаша, наполненная кровью, из которой поднималась статуя Кровавого Бога.

Стоило Идрису ступить в зал, как все находившиеся здесь жрецы и адепты повернулись в его сторону. Исходившая от него мощь почти физически заставляла всех склониться. Сама собой съехавшая на плечи ткань капюшона обнажила белое лицо. Тьма лежала вокруг его глаз, и вереницы черных сосудов струились из нее по коже, скрываясь под одеждой. Темная дымка стелилась у ног, как преданная собака, которая ластится к хозяину.

Собравшиеся синхронно достали из-за пояса ритуальные ножи и полоснули ими себе по левой руке. Слаженно рухнули на колени, низко склонив головы к полу, и вытянули в сторону своего бога порезанные руки ладонями вверх. Рваное восхваление на ашакрите рассыпалось по воздуху грубым хрустом. К Идрису потянулись кровавые нити жертвенной крови, впиваясь в его ладони алой бахромой. Неподготовленному телу подобный ритуал причинял боль. Бурлящих в крови жрецов эмоций было слишком много, они жгли кожу, пытаясь пробить себе дорогу к разуму Идриса. Так Кровавый Бог сразу узнавал, кто верен ему по-настоящему, а кто затесавшийся в ряды предатель или недостаточно уверовавший в кровавую религию несчастный глупец.

— Жалкие черви, — презрительно кинул Идрис. Его надтреснутый голос разлетелся по залу, сотрясая стены и сердца адептов Черного Ока. — Во что вы превратились? Променяли былое величие на жизнь подземных крыс. Стоило бы стереть вас в кровавую пыль, чтобы смыть этот позор. Вы должны были нести мое слово в мир, быть моими глазами и ушами, а вместо этого вы сидели по своим норам. Что я вижу вместо былой мощи? Никчемное отребье, не способное ни на что, кроме жалких песнопений и разглагольствований о величии!

Каждое слово истекало ненавистью и, подобно чуме проникая в тела адептов, лихорадило их, будоражило кровь, заставляя ее вскипать.

— Повелитель! — заговорил Верховный Жрец, одетый в красную мантию. Позволив себе поднять голову, он залепетал извинения и оправдания, взирая на Идриса с фанатичной преданностью и восхищением.

— Эти проклятые отродья Мунарин вырезали нас, как скот. Мы не могли защититься. Мы вынуждены были скрываться, чтобы сохранить ваше слово и ваши заповеди, удобрить нашу ненависть и взрастить на ней наших адептов…

— Заткнись, — велел Идрис, и спокойствие его тона рассекло воздух подобно мечу. Верховный Жрец затрепетал, как дождевая капля на ветру, и замолк, взирая на воплощение своего бога с немым ужасом на лице.

— Раз вы позволили резать себя, как скот, значит, вы и есть скот. Ни на что большее вы не годитесь, кроме как быть кусками мяса. Ненавижу оправдания. А жалкие оправдания, которые даже звучат как горячечный бред, я не выношу до такой степени, что готов размазать вас тонким кровавым слоем по всем этим руинам. В назидание остальным.

Верховный задрожал всем телом. Печать страха превратила его лицо в череп, обтянутый кожей, с выпученными глазами. Идрис скривился от отвращения.

— Мои цвета может носить только один человек, который действительно заслужил их, — Архимагистр Вергилия Багряная. Но, видимо, если она допустила подобный бардак, значит, она мертва. Надеюсь, это все усвоят.

Резкий взмах пальцами — и тело Верховного Жреца сломанной куклой упало на каменные плиты.

— Кто создавал маяк у Излома неподалеку от Бриля?

Взгляд желтых глаз скользил по дрожащим спинам адептов Черного Ока подобно шальному жнецу, бросающему монетку, решая, кого забрать первым.

— Это был я, великий Ашагх, — мужчина средних лет поднялся на ноги и посмотрел на Идриса, стараясь сохранять спокойствие. И, хотя давалось ему это с трудом, аш’катари оценил его усилия.

— Остальные — вон отсюда, — приказал он, и уже спустя полминуты зал опустел. Идрис медленно подошел к жрецу, разглядывая его с толикой любопытства, как разглядывают поросенка перед тем, как его зарезать.

— Кто велел тебе это сделать?

— Верховный. К нему пришел наемник из Зарриатта. Они о чем-то долго говорили. Затем Верховный вызвал меня к себе. Он велел в выбранный день и время пойти с наемником и создать маяк для перехода. Мы использовали четверых жителей Бриля. Я все сделал, как он повелел, а затем скрылся, подчистив все следы, — ответил жрец. Зоркий взгляд Идриса уловил небольшую дрожь в его пальцах. По губам неуловимым призраком проскользнула самодовольная усмешка.

— Почему он велел это сделать? Кто ему отдал этот приказ? — вопросил Идрис, медленно ступая вокруг допрашиваемого.

— Он сказал, что так велел Великий Ашагх. Кровавый Бог пробудился и собирает свою армию. Больше ничего, — ответил жрец.

— Очень интересно, кто же прикрывается моим именем, — прошелестел Идрис и вновь взглянул на допрашиваемого. — Что тебе известно? Что происходило все это время?

Жрец задумался на несколько секунд, которые ему самому показались слишком долгими. Он старался вспомнить хоть что-нибудь, чтобы не вызвать гнев своего бога. Он и не мечтал, что может как-то ему послужить, а теперь оказался бесполезным для воплощения своего кумира. Но кое-что мужчине все же удалось вспомнить за мгновение до того, как он в отрицании мотнул головой.

— Есть одна странная вещь. Верховный недавно вернулся из Вахраама. Он отправился в гробницу Вергилии, чтобы забрать какой-то артефакт, который она унесла с собой в могилу. Хотел завладеть им, чтобы стать Архимагистром и захватить власть во всем Оке. Но вернулся он очень злым. Оказалось, что гробница пуста. Ни тела Вергилии, ни артефакта.

Информация и правда оказалась интересной. Такое не услышишь на улице в случайном разговоре двух сплетниц. Идрис наконец остановился напротив жреца и едко ухмыльнулся.

— Значит, вы не единственные выжили? — вопросил он.

— Нас много. Черное Око скрывается во многих городах, даже в крупных, в столице, — он начал торопливо перечислять все убежища. — Было опасно возвращаться в Вахраам: тогда бы все поняли, что мы выжили, заподозрили бы, что наш Владыка не просто легенда. А нам это было ни к чему.

— Ты был мне полезен, — оповестил его Идрис. В следующий миг тело жреца рухнуло на пол, лишенное жизни. Та же участь постигла и остальных адептов Черного Ока. Покидая руины, Идрис оставил их полностью безжизненными, какими они когда-то и были.

Глава 8. Дом Взывающих к Смерти

Истинному королю не нужны трон и корона. Его власть — это его поступки.

Над Паучьим Лесом неспешно плыл летний день, изо всех сил стараясь разогнать тьму, живущую под кронами деревьев. Она поселилась здесь давно и по праву первого не собиралась пускать в свою мрачную обитель кого-то еще. Гнездилась на ветвях, плотными лоскутами ниспадала к земле, текучей тканью струилась по воздуху. Ее густые клочья гроздьями винограда висели на толстых нитях паутины, белым кружевом оплетающей стволы деревьев. Серебристые узоры стелились по земле, точно древние письмена, скрывающие тайны минувшего. Но тайна заключалась в том, что сами они были ловушкой — липкими сетями охотников, скрывающихся в тени.

В Паучий Лес не рисковали заглядывать простые люди, зная о нем много такого, от чего кровь стыла в жилах. Слишком страшными историями и жуткими тайнами были окутаны эти места.

Лучшее укрытие для наемника, который стремится оставаться одиноким и неуловимым. Сквозь небольшие запыленные окна покосившейся избы едва-едва просеивался тусклый свет горящего в медной чаше магического огня. Все здесь выглядело старым и ветхим, но стол, на котором стояла чаша с огнем, был новым и прочным. Наемник не мог рисковать единственным экспериментальным образцом из-за вековой рухляди, готовой развалиться от малейшего прикосновения.

На столе лежала черная гладкая плита с начертанными линиями и символами. Переплетаясь, они являли собой сложный знак, объятый фиолетовым мерцанием. В его центре покоилась прядь белокурых волос. Склонившийся над ней юноша шептал заклинания и направлял текущие из его рук магические потоки по линиям руны. Мерцание продолжало наливаться цветом, коконом окутывая волосы, но в следующий миг оно резко угасло, и локон осыпался полоской белого пепла. Много часов непрерывной работы не дали желаемого результата.

— Вот, значит, как, — пробормотал наемник. Он выпрямился, ощутив легкую слабость в теле, и облегченно выдохнул. Ритуал вымотал его. Куда привычнее было орудовать клинками, нежели заниматься таким трудоемким исследованием. Но на все воля заказчика.

Наемнику нужно было присесть, чтобы немного восстановить силы и дыхание. Он уже не надеялся, что ритуал закончится хотя бы мизерным успехом. Магия заклятия не хотела работать до последнего, и юноша допустил два варианта: либо девчонка — обычный человек, либо волосы были непригодными для обряда. Пусть все получилось не так, как он ожидал, но результат все же принес ему то, что обычные люди называют облегчением. Для него это выразилось в расслаблении мышц тела. Вот и все.

Медлить не хотелось, поэтому наемник потянулся к небольшому черному зеркалу и послал вызов нанимателю, пожертвовав каплю своей крови.

— Ну что? Есть новости? — прохрипели с другой стороны.

— Да. Прелюбопытные, надо признать. Я не нашел отпечатка души человека, но, что самое непонятное, в ней нет ни капли магии. Ритуал не выявил расу, к которой она могла бы принадлежать, — тут же доложил юноша.

— Я так и думал, что с этой девчонкой что-то не так, — голос собеседника стал задумчивым. — Если в ней нет магии, значит, она не та, кого мы ищем. Но оказалось, что она и не человек… Это невозможно… Меня не покидает чувство, что она играет какую-то роль. Мы что-то упускаем. Она не та, за кого Идрис ее выдает.

— Нужна сама девчонка, чтобы узнать наверняка, — высказался наемник. — Но удастся ли ее похитить? Ее хорошо охраняют.

— И это еще интереснее. Подготовься как следует и жди моих указаний. На балу в честь съезда Совета Теней у нас будет прекрасная возможность немного с ней поболтать.

Наемник отложил зеркало, когда оно перестало рябить, и откинулся на спинку стула, запрокинув голову. Этот заказ начинал все больше ему нравиться. Наконец-то происходило что-то действительно занимательное.

— Тамаш, тебе не кажется, что это слишком? — недовольно поджала губы Анабэль, разглядывая меня.

Который час мы тряслись в экипаже по кривым ухабистым дорогам, каковые были повсюду за пределами графства Валарис. Идрис ругался, что главы сих угодий совсем обленились и, как водится у них, тратили деньги налогоплательщиков на удовлетворение своих пороков вместо того, чтобы сделать дороги более пригодными для передвижений.

Наблюдая за его мимикой, жестами, слушая его речи, я понимала, что впервые вижу Идриса настолько живым и раскованным. Слова его истекали эмоциями, как спелое яблоко соками. Такой Идрис совсем не отталкивал и не раздражал, а вызывал какое-то необъяснимое удовлетворение от того, что хоть ненадолго снял свою маску вечного спокойствия.

— Я знаю, что я делаю. Поверь, если хочешь отвлечь окружающих от ненужных вопросов и подозрений, грудь — это лучшая мишень. Женщины будут смотреть на нее, зеленея от зависти, а мужчины — исходя слюной от возбуждения. Величина груди прямо пропорциональна градусу эмоций и обратно пропорциональна степени концентрации внимания, — пояснил Тамаш.

— Спасибо, что объяснил по-человечески, — язвительно подковырнул друга Идвал. — Вместо своих заумных речей лучше сделай Сел-Мари роковой брюнеткой.

— Какой, к дхару, брюнеткой, когда до этого она была блондинкой? Как мы объясним эту резкую перемену? — отмахнулся от друга Тамаш.

— Издержки производства… то есть превращения, — не растерялся Идвал.

Пятнадцать минут назад он предлагал сделать мою филейную часть более аппетитной. Полученный от Анабэль подзатыльник успокоил его минут на пять, а затем он снова принялся фантазировать. Тамаш все же придал моему седалищу «сочность персика», как он это назвал, чем вызвал очередную порцию возмущений от Идвала в адрес Ана­бэль: он считал, раз совет его приняли, значит, наказание виконтессы было преждевременным и необоснованным. После этого Идвал стал настолько бесстрашным, что потребовал от Анабэль извинений. Ему чуть не пришлось выйти из экипажа на полном ходу.

— Вы уверены, что это необходимо? — решила уточнить я робко. — Разве я не должна привлекать как можно меньше внимания?

Последние события Ардскола изменили все. Его обитатели старательно делали вид, будто ничего не произошло, но напряжение между нами почти искрило. Их глаза оставались холодны, а непринужденные улыбки — фальшивы. Даже всегда дружелюбный Идвал избегал прямого взгляда, что больше всего ранило меня. Никакие слова извинения теперь уже не могли исправить того, что произошло. Поэтому я старалась большую часть времени сидеть тихо. Но никому не хотелось несколько дней в экипаже мариноваться в тяжелом молчании и мрачных мыслях. Все прекрасно понимали, что роковые события придется обсудить, но оттягивали этот момент.

Покинув Ардскол, я почувствовала себя лучше — словно наконец вышла на свет из темного лабиринта подземелий, в которых блуждала все это время. Смена обстановки помогла разорвать замкнутый круг снов и видений. Теперь все пережитое казалось просто кошмаром, который на самом деле закончился. Лишь тяжелый осадок в груди напоминал о том, что все было по-настоящему.

— Твой новый образ должен сделать три вещи: отвлечь от ненужных вопросов, скрыть твои истинный облик и сущность, а также объяснить семье Идри и всем остальным, почему он выбрал именно тебя, — снова принялся объяснять Тамаш. Я не смела поднимать на него взгляда. Каждый раз глядя на то место, где была рана, я снова видела расползающееся по ткани кровавое пятно и ощущала подступающие слезы. Стиснув зубы, опустила глаза на свои колени, пальцами вцепившись в плотную ткань дорожного платья.

— Только Идрис явно не из тех, кто выбирает по внешности, — пробормотала я. Послышался смешок Идриса, а за ним согласное хмыканье Анабэль.

— Да, объяснять причину выбора Селении будет, скорее всего, ее язык, чем внешность, — поддержал меня Идвал.

— Насчет ее умственных способностей и острого языка и так никто не сомневается. В любом случае, что бы они ни подумали, наша задача — скрыть твою человеческую суть. Ты должна выглядеть как ак’кари. К тому же, когда одна половина исходит завистью, а другая вожделением, им некогда задавать ненужные вопросы и думать о твоей истинной личности и секретах.

— И как женщины только носят такую тяжесть, — удивилась я, когда почувствовала, как грудь наливается объемом. — Она не придушит меня ночью?

Идвал захохотал, хрюкнув во время смеха, и выдал следующее:

— Главное, чтобы она Идри не придушила ночью.

— Идиот, — выдохнул Идрис.

— А я был бы совсем не против, если бы меня такие красавицы сдавили в своих нежных объятьях, — поделился своими развратными желаниями кашкар.

Я ждала, что Анабэль отпустит какую-нибудь колкость на это заявление Идвала, но она лишь покачала головой и уставилась в окно. Судя по всему, виконтесса утратила интерес к дальнейшим пикировкам. Она была напряжена и задумчива. В вечер перед выездом напряжение в замке достигло такого пика, что Анабэль поругалась с Идвалом на пустом месте, а потом заперлась в своей комнате и не выходила оттуда до самого утра.

А утро выдалось мерзким. За ночь теплая летняя погода испортилась до промозглой осенней серости, как будто даже она была против этого авантюрного путешествия. Ливень не прекращался ни на минуту, заливая зеленые поля и превращая обочины дорог в болото.

Живые лошади быстро бы выбились из сил от такого путешествия, но наша четверка была очень бодрой, искусно замаскированной нежитью, поднятой Идрисом для этой поездки. После всех событий он не хотел, чтобы я надолго покидала хорошо охраняемые стены замка, пусть даже в сопровождении их могучей четверки. Идрис опасался дорог настолько, что выпустил из Ардскола в трех разных направлениях три экипажа, запряженные нежитью под видом коней, с кучером на козлах. Мы же выехали совсем из другого замка, затаившегося в Туманных Землях, в которые попали через Зал Переходов. Когда мы вошли в него, я еще не понимала его предназначения. Это было просторное круглое помещение под стеклянным куполом на мощных металлических каркасах. По стеклу извивались серебряные узоры, изображая лунные фазы. Судя по механизмам, расположившимся по контуру купола, отдельные стеклянные фрагменты двигались и открывались.

Вдоль стен располагались большие двухстворчатые двери с символическими изображениями, похожими на родовые гербы.

— Это Зал Переходов. Отсюда мы можем быстро попасть в любое место, связанное с нужной нам дверью пространственным коридором, — объяснил Идрис, заметив мой удивленно-вопросительный взгляд. Из внутреннего кармана своего строгого камзола он достал странного вида ключ. Формой он напоминал обычный тонкий цилиндр, вырезанный из серебристо-серого минерала, с тонким внутренним стержнем из металла. Головка имела причудливую форму незавершенного круга с внутренним зубчатым краем. В его основании сверкал молочно-белый круглый камень, напоминая око.

Через одну из дверей мы и попали в другие угодья Рангвальдов. Земли эти полностью оправдывали свое название туманными, серыми пейзажами и сыростью, висящей в воздухе.

Замок спал в облаках, плотной пеленой расстелившихся на вершинах гор и их склонах. Что-либо разглядеть сквозь их завесу не представлялось возможным. В отличие от Ардскола, здесь было промозгло и неуютно, влага темнела в трещинах и лежала на стенах, собиралась в углах комнат и на окнах. Здесь давно никто не жил. Казалось, даже призраки покинули это место.

Когда мы уже сели в экипаж и спустились к подножию гор, то попали из густого облачного полога в белый флер тумана, застилающий местность, на сколько хватало глаз, пока мы не выехали на залитые дождем равнины.

Наш путь лежал в Нокхальд, страну, соседствующую с Арденгардом. Валарис, одно из окраинных графств Арденгарда, лежало в неделе пути от Нокхальда и его столицы — Эребры.

— Как быть с легендой? — поинтересовалась Анабэль, вырвав меня из воспоминаний. — Ее аура годна лишь для ак’кари. Да и подходящую фигуру для легенды аш’катари нам не найти.

— Обращенная, — ответил Идрис, скользнув по мне взглядом, от которого стало еще более досадно.

— А имя? Оставим все как есть? Если карга проверит? — не унималась Анабэль.

— Пусть проверяет. Официально мы встретились на Празднике Благословенной Ночи, но заприметил я ее еще раньше. Селения Де-Маир оказалась настолько необычной девушкой, что сразу мне понравилась. Я обратил ее и нарек своей невестой. Результат налицо.

Я почувствовала, что краснею, даже несмотря на то что все сказанное было выдумкой. Вела я себя на самом деле необычно — настолько, что поставила весь Ардскол с ног на голову, переполошив его обитателей, привыкших к спокойствию.

— Ведьма будет в бешенстве, — констатировала Анабэль в каком-то радостном предвкушении.

— Это приятный бонус к тому, что пришлось везти Селению в столицу. Может, карга будет в такой ярости, что помрет? — с болезненной надеждой произнес Идрис. Я осторожно наблюдала за ними, с интересом и недоумением одновременно. Меня распирало столько вопросов, которые хотелось бы задать, но Тамаш убедительно попросил меня не двигаться, пока он не закончит. Его прикосновения к коже были легкими и отзывались покалыванием, кое-где распиранием, а где-то холодком. Поэтому приходилось сидеть смирно и слушать молча, но в тот момент, когда он наконец закончил и Идрис с Анабэль оценили его работу единодушным согласием, а Идвал почти откровенным слюнотечением, я повернулась к Рангвальдам.

— Что это за таинственная карга, которую вы так не любите?

— Это наша бабка. Кровавая Королева, — фыркнула Анабэль. — После Праматери она, наверное, следующая по стервозности и жестокости дама.

— Но надо отдать ей должное, она всегда добивается, чего хочет. Причем любой ценой, — вставил свое слово Тамаш с некоторой долей уважения.

— Восхищаться этим не стоит, учитывая ее методы, — настаивала Анабэль.

— Нужны колоссальная сила духа и железная воля, чтобы не брезговать любыми методами для достижения поставленных целей, — парировал каринн, не уступая виконтессе в их маленьком споре.

— Если ты так сильно восхищаешься ею, может, займешь ее на всю оставшуюся вечность? Вдруг она такая ненавистная из-за одиночества? — предложила Тамашу Анабэль с нескрываемым лукавством. От подобного предложения всегда бледный каринн впервые на моей памяти покраснел и, пробурчав нечто невнятное, полез в свою сумку.

— Это было жестоко, Бэль, — прокомментировал Идрис, но губы его дрожали от желания улыбнуться. — Хотя идея насчет бабки неплохая, я бы все же отдал на растерзание ее горячему нраву кого-нибудь другого. Кого не жалко.

Тамаш более не вступал в дебаты, оставшись при своем мнении. Он продолжал что-то искать в сумке, казавшейся бездонной.

— По сравнению с этой женщиной все дархары и ворханы в Измирье во главе со своей владычицей — просто образец доброты и безвозмездности, — специально для меня пояснила Анабэль, отвечая на заданный ранее вопрос.

— Вы меня специально запугиваете? — осторожно поинтересовалась я в надежде, что они шутят.

— Мы тебя готовим к встрече с Доах во плоти, — возразил Идвал, ядовито хихикая.

Сравнение Кровавой Королевы с сильнейшей демонической сущностью Измирья, возглавляющей дархаров и ворханов, вызывало нервные судороги во всем теле. Желание выпрыгнуть из экипажа на полном ходу — и будь что будет — лишь усилилось. По словам обитателей Ардскола, знать, что тебя сожрет нарг — не столь пугающе, нежели встретиться лицом к лицу с их бабкой.

— Главное, не бойся или не показывай, что боишься. Они все там, как мавки: почувствуют свое превосходство и не отцепятся, пока не забьют тебя до смерти, — посоветовал Идрис буднично, будто рекомендовал мне утренний променад перед завтраком для улучшения пищеварения.

— Тебе нечего бояться. Мы будем рядом, — подбодрила Анабэль повседневным тоном. Ей, наверное, с трудом далось это, но она попыталась меня успокоить вопреки собственным чувствам. Я благодарно улыбнулась.

— Все равно, я должна быть готова. Не хочу, чтобы ваши родственники шептались за нашими спинами.

— Не бери в голову, они будут шептаться в любом случае. Это же серпентарий чистой воды, — отмахнулась виконтесса. — Даже не принимай на свой счет то, что услышишь. Главная цель нынешнего высшего света аш’катари — это как бы кого больнее уколоть, про кого бы пустить такой ядовитый слушок, чтобы он отравил мысли большинства.

— Они даже иногда подножки друг другу пытаются поставить. Как дети, — поведал мне Идрис, после чего я еще больше разволновалась и невольно потерла левое запястье, на котором теперь темнел багровый символ рода Рангвальдов. Заметив мой жест, Идрис почти мягко произнес:

— Тебе не стоит волноваться. Пусть говорят, что угодно. Главное — они не посмеют и пальцем тебя тронуть.

Я кивнула и посмотрела на кровавый символ. Чувство вины гирей висело на сердце, став лишь тяжелее с тех пор, как Идрис наградил меня своим реари[4]. Голосов с тех пор я больше не слышала, прекратились и кошмары. Он дал мне родовую защиту, которая оберегала меня от посягательств физических и ментальных, но я чувствовала себя отвратительно, потому что не заслужила ее.

— У нас осталось одно незаконченное дело, — сообщил наконец Идрис, легким движением открывая дверь тюремной камеры. Он подступил ближе и взял меня за руку. От его прикосновения вверх по коже пробежалась холодная волна. Меня потянули к выходу, ничего не объясняя. Я продолжала молчать, понимая, что никакие слова не заставят Идриса Рангвальда изменить свое решение. Перебирая на ходу самые страшные варианты собственной смерти, я затравленно взглянула на него, но сам он смотрел в пустоту коридора, словно видел там нечто, недоступное мне. Эхо шагов вибрировало в груди в унисон с нарастающей паникой. Мне хотелось разорвать это гнетущее молчание, сказать хотя бы несколько слов перед тем, как Идрис оборвет мою жизнь, хотелось сказать ему о том, что я сожалею, но я не могла выдавить ни слова.

— Куда мы? — наконец пискнула я, когда мы пересекли длинную стеклянную галерею, ведущую в другое крыло замка. Собственный голос казался чужим.

— В Зал Многоликих, — коротко бросил Идрис, не удостоив меня взглядом. Это рождало в душе страх — такой же безликий, как неизвестность. Мне хотелось заглянуть в его глаза, прочитать в них хоть что-нибудь, любую эмоцию. Пусть это будет даже ненависть, ставшая такой привычной. Лишь бы только вырваться из окутавшего нас кокона пустоты. Но этого не случилось.

Пока я лихорадочно соображала, что меня ждет, мы поднялись на несколько этажей вверх и прошли по коридору, в котором я никогда раньше не была. Идрис остановился у двери, полностью отлитой из серебра. Неизвестные символы и угловатые узоры лежали на ней резным плетением. Вместо замка имелось углубление в форме небольшой чаши. Протянув руку, Идрис уколол палец об иглу и стал ждать. Узоры наполнились белым сиянием, и скрытый механизм в двери щелкнул, а створки неторопливо распахнулись.

С замиранием сердца я оглядела небольшой круглый зал и охнула от удивления. Он разительно отличался от остальных мест в замке. Здесь было очень светло. Весь зал полностью был выложен молочно-белым минералом с перламутрово-голубым отливом. В центре возвышалась статуя женщины, а перед ней располагался небольших размеров круг­лый алтарь. К нему вела дорожка резных символов и узоров, а вдоль нее стояли статуи прекрасных девушек в довольно необычных нарядах.

Они были настолько искусно созданы, что казались настоящими, живыми. На какое-то мгновение даже возникла мысль, что когда-то эти девушки были из плоти и крови, а потом окаменели. Каждый изгиб тела, каждая физиологическая складка кожи, разрез глаз — все было выверено до мелочей. Минерал излучал легкое таинственное сияние. Оно двигалось, как течение реки, — потоки света струились по камню, переходили с одного места на другое, словно это была игра солнечных зайчиков. Перемещение света создавало ощущение, что статуи шевелятся, когда молочно-белые лучи скользили по их каменным фигурам.

— Идрис, кто это такие? — завороженно разглядывая скульптуры, спросила я, когда он повел меня мимо них. Я была так впечатлена увиденным, что даже забыла про страх перед смертью.

— Это Лунные Жрицы, посланницы богини Мунарин, — Идрис кивнул на статую, что возвышалась над алтарем. Взглянув на нее более внимательно, я поняла, что только богиня может быть столь прекрасна. Она была юна, но в глазах читались мудрость и знания, накопленные за бесконечные столетия.

Когда мы оказались у алтаря, Идрис потянулся к небольшому ритуальному кинжалу с изогнутым лезвием, выточенным из того же минерала, что и все здесь. В этот момент я и опомнилась, наконец осознав, для чего мы сюда пришли. Скосив глаза на лунные часы, я почувствовала, как меня колотит, словно в лихорадке.

— Я ведь поверила тебе, поверила, что ты не Кровавый Бог, — почти шепотом выдавила я, с ужасом взирая на кинжал. Смятение было мгновенным, как удар ножа в грудь. — Зачем вот так?

— Селения, что ты опять себе напридумывала? — Идрис отложил кинжал и поднял перед собой руки. — Я не Кровавый Бог, я привел тебя сюда не для убийства, а для ритуала реари. Введение в мой род защитит тебя от того, что тобой владело.

— Введение… погоди, — я начала догадываться, что он имеет в виду, и занервничала. — Ты говорил, что не собираешься жениться на мне.

— Я и не собираюсь, — терпеливо отозвался Идрис. — Но удивлен, что в сложившихся обстоятельствах тебя волнует именно это. Реари — высшая защита рода, символ того, что ты принадлежишь мне, моему роду и никто не смеет тебя трогать. Не закрепленную брачным ритуалом ее потом можно снять.

— А то, что владело мной… — я запнулась, не зная, как спросить у Идриса об этом. У нас не было времени поговорить. После того как Тамаш собрал мое тело по кусочкам и вылечил, аш’катари сразу запер меня в подземелье.

— Оно не вернется, Селения, если ты сама того не захочешь. Идвал был прав. Анабэль обнаружила связь, что существует между тобой и тем, кто дурил тебе голову. Ты виновата лишь в том, что сразу не рассказала о голосе.

— Я пыталась, честное слово, Идрис, пыталась. Я шла к тебе, чтобы все рассказать, а потом эти желтые глаза, ваш разговор про полнолуние, и я утратила власть над собой. Оно убедило меня, что Кровавый Бог пробуждается в тебе, — призналась я.

Брови Идриса удивленно всколыхнулись, а во вгляде застыл вполне понятный вопрос. Не зная, как объяснить то, что со мной было в ту ночь, когда замок на моих глазах преобразился, я попыталась ничего не упустить. Идрис слушал меня и с каждой последующей фразой изумлялся все больше.

— Значит, вот почему я почувствовал прикосновение к нитям, а Идвал учуял твой запах… твоей души, — задумчиво пробормотал Идрис, а затем продолжил:

— Всему виной была эта связь. Через тебя кто-то пытался столкнуть нас лбами, чтобы мы поубивали друг друга. Но когда я говорил, что все закончится в полнолуние, то вовсе не имел в виду твою смерть. Я не собирался причинять тебе вред.

— Что тогда будет в полнолуние?

— Селения, я понятия не имею, что будет в полнолуние. Возможно, твой дар окончательно пробудится, — пожал плечами Идрис. — Не все загадки легко разгадать. Твои предки надежно хранили свои тайны, никому о них ничего не известно.

— А если в полнолуние мне суждено умереть? — спросила я осторожно, поднимая ладонь с лунными часами вверх. Посмотрев на нее, Идрис так удивился, будто впервые увидел рисунок на ней. Осторожно коснувшись пальцами темных кругов, он бросил мимолетный взгляд на статую богини Луны.

— Этого не может быть, — не совсем уверенно отозвался Идрис.

— Почему? — спросила я.

— Столько стараний, чтобы тебя спасти и защитить, чтобы в итоге ты умерла? Это же бессмыслица какая-то. Чушь. Мы дети Иш’тары, она никогда так не поступит с нами. С тобой.

— Но та женщина с портрета в коридоре… Я встретила ее по дороге в Священную Рощу, в Благословенную Ночь, и она предрекла мне смерть, — даже если бы хотела, я бы не смогла забыть ее слова. Процитировав их Идрису, я снова ощутила горечь во рту. Казалось, аш’катари это потрясло даже больше, чем все остальное, что происходило в эти дни.

— Быть может, это предостережение? Загадка? Иного точно не суждено, — уверенность, с которой Идрис говорил, передавалась и мне. С надеждой я подступила к нему на шаг.

— Я знаю, что не заслуживаю того, о чем прошу, всего, что вы сделали для меня, твоей защиты и твоего доверия… Я ужасная, — горько усмехнувшись, я посмотрела на лунные часы и провела по ним пальцами. — Наверное, я и жизни не заслуживаю, но прошу… помоги мне выжить. Я не знаю, ради чего ты меня защищаешь и чем могу отплатить тебе… Но…

Слезы покатились по щекам. Я сжала руку с лунными часами в кулак и опустила голову, чтобы не показывать аш’катари свою слабость.

— Селения, успокойся, — голос Идриса звучал ровно. — Реари обязывает меня защищать тебя. Я не смогу дать тебе умереть, даже если захочу. Твоя смерть обернется для меня проклятьем.

Понимая, что он помогает мне не потому, что этого хочет, я была ему благодарна. Ведь я уже не надеялась даже на снисхождение, не то что на помощь и защиту, и чувствовала себя мерзко от того, как поступила. Одного только не понимала — его личных стремлений. Он отчаянно оберегал меня вопреки собственным желаниям, но что заставляло его это делать, оставалось загадкой, на которую когда-нибудь он даст ответ.

— Ты уверен, что готов пойти на это? Серьезный шаг и очень опасный, — добавила я несмело.

— Несколько минут назад ты думала, что я хочу тебя убить. А теперь уговариваешь меня не рисковать собой. Ты и правда странная. Однако я ничего не делаю, не будучи уверенным в своих действиях, — пояснил Идрис, протягивая мне руку. На этот раз я отпрянула, чтобы не позволить ему дотронуться до меня.

— Что, если тьма только того и ждет? Она говорила, что всегда будет рядом, в моей душе, в моих мыслях. Если реари не перекроет связь, а даст ей власть над тобой? Что, если это не я сейчас?

Если лицо Идриса большую часть времени было маской, сквозь которую невозможно было заглянуть в его душу, то мое лицо было открытой книгой. Прочитав его, он снова смягчился.

— Что ты сейчас чувствуешь? — спокойно спросил Идрис. Простой вопрос, почему-то заставший меня врасплох. Растерянно взглянув на аш’катари, я попыталась услышать, о чем говорит моя душа.

— Сомнение, страх, недоверие… благодарность…

— Обычные человеческие эмоции. Зло никогда не сомневается, не боится, не благодарит. Если бы ты перестала быть собой, тебя бы не волновали подобные мелочи, не волновала бы привязанность к близким людям. Не будь ты собой, ты не пыталась бы меня сейчас отговорить, — пояснил Идрис, укрощая мои душевные терзания.

Подумав о Крине, я почувствовала бесконечное тепло внутри. И скорбь по Ригану, которая все еще жалила сердце. Идрис был прав: когда я не была собой, то что бы я ни делала — почти ничего не чувствовала, при этом как будто бы осознавая себя. Мне казалось, что я все делаю правильно, сомнения и логические заключения, которые могли бы меня вразумить, проскальзывали мимо моих мыслей.

Подступив к Идрису, я протянула ему руку и глубоко вздохнула. Он поднес нож к моей ладони и резко уколол палец. Я даже вскрикнуть и дернуться не успела, а он уже наклонился и слизнул выступившую кровь.

Настала моя очередь. Я постаралась не скривиться от вида и вкуса его крови. Всего капля. Терпкая горечь и травянистая сладость разлились во рту, обдавая язык жаром раскаленных углей и прохладой ручья. Соли не было, а привычный привкус железа проскальзывал лишь украдкой.

Раненым пальцем Идрис коснулся моего запястья, и кровь забурлила под кожей. Я ощутила себя мигом бесконечного падения. Чувства кувыркались внутри, и мир проносился мимо. Мне едва удалось собрать себя в нечто цельное и сосредоточиться на голосе аш’катари. Мысли мои вернулись в зал, но душа все еще бежала бурными потоками, паря в невесомости и одновременно падая в бескрайние, сияющие искрами просторы вечности.

— Перед ликом Иш’тары Многоликой я, Идрис Дейорис Лодриан Рангвальд, нарекаю Селению Астариону Де-Маир своей невестой. Я даю ей защиту моего рода, клянусь оберегать ее и прошу благословения у богини-покровительницы. Да осветит Луна наш путь.

Кровь аш’катари обожгла мою кожу и поползла по ней, вычерчивая вереницу кроваво-красных узоров. Я вновь потеряла себя, растворяясь в объятиях прохлады и тепла, разлетаясь серебряными искрами и возносясь к небесам, откуда Луна взирала на мир. Некая сила будоражила саму мою суть, но я не противилась ей, а принимала. Теплая паутина вилась по коже нежностью шелка, и лишь запястье горело огнем.

Как только узор сплелся в единый символ и насытился багрянцем, Идрис убрал руку. Боль отцветала, оставаясь на запястье лишь неприятным зудом. Что-то невесомое протянулось между нами, и меня обуяла неуправляемая, дикая стихия. Она ревела и кружила, горела пожаром и леденела зимним холодом. Но испытанное мной было лишь легким дуновением по сравнению с тем ураганом, который бушевал в душе Идриса на самом деле. Оставалось только дивиться, как ему удается сдерживать его.

Мы стояли молча, взирая друг на друга и будто не понимая, что делать дальше. Когда Идрис опустил руку и собрался мне что-то сказать, случилось нечто странное. Мерцание, наполнявшее зал, стало ярче. Оно стекалось к статуе Мунарин, наполняя ее силой, которую я тоже физически ощущала своей кожей — как давление и покалывание. Будто сама жизнь забурлила в камне. Мне хотелось упасть на колени и склонить голову перед величественной девой. Но прежде чем это желание достигло пика, свет, ставший осязаемым, сорвался с ее рук и озарил нас с Идрисом.

В груди закололо. Натянулась невидимая нить, напитываясь силой, становясь прочнее и толще.

Все закончилось так же быстро, как и началось — всего в несколько мгновений. Я даже удивиться толком не успела и уж тем более не поняла, что именно произошло. Мой вопросительный взгляд аш’катари встретил искренним изумлением. Он смотрел на меня так, словно я сама была богиней, внезапно явившейся к нему из чертогов Иш-Нарсиэн.

— Это невозможно, — прошептал Идрис, продолжая изображать из себя удивленную статую.

— Идрис, что это было? — я решилась выяснить все лишь несколько минут спустя, убедившись, что он не собирается ничего объяснять сам. Идрис перевел взгляд на статую богини, явно озадаченный повисшим в воздухе вопросом, затем взял мою руку с реари и, снова порезав свою ладонь, облил ее кровью, что-то шепча. Я удивленно наблюдала, как знак, который изначально был красным, а теперь засеребрился, снова наливается кровью Идриса.

Когда реари на моей руке увидела Анабэль, она была так поражена, что позволила себе не поверить своим глазам и усомнилась в здравом рассудке Идриса.

Идвал поздравил нас, будто бы это была самая настоящая помолвка, заставив прочувствовать всю неловкость момента. А вот Тамаш мгновенно помрачнел и, не стесняясь моего присутствия, заявил другу, что тот поступил очень опрометчиво.

— Ты подписал себе смертный приговор. Учитывая «везучесть» этой особы, — каринн небрежно кивнул в мою сторону, — и ты последуешь за ней в могилу, облегчив жизнь своим врагам. Подумай об Анабэль.

Тамаш и до этого не слишком скрывал неприязнь ко мне, но так явно он еще ни разу ее не показывал. Хуже всего к новости о помолвке отнеслась Милифтина. При виде реари на моей коже в глубинах ее зрачков распахнулась бездна, которая всасывала в себя мое сознание, растворяя мое собственное «я». В груди образовалась дыра, через которую жизнь вытекала, как вода. Впервые я почувствовала смерть так отчетливо, словно она стояла за моей спиной и уже протягивала ко мне руку. Мой взгляд прилип к зрачкам Милифтины, и, если бы не Идвал, резко развернувший меня к себе, я бы исчезла в холодном мраке ее глаз. Что это было, я не знала, но ощущения были ужасными и даже болезненными. После пережитого целые сутки меня шатало, как после попойки с дешевой брагой. Идвал отругал Милифтину за то, что она сделала, но мне так и не объяснил сути произошедшего. Таким разъяренным я видела его впервые.

Наверное, только благодаря поведению обитателей Ардскола я осознала, насколько серьезный шаг сделал Идрис ради моей защиты. С почти фанатичным рвением я взялась за учебу, терзаемая смешанными чувствами вины и благодарности.

Задумчивая тишина внутри экипажа расползлась от внезапного смеха всех четверых обитателей Ардскола, заставив меня едва не подпрыгнуть на своем месте. Удивленным взглядом я окинула сидящих, не понимая, что могло их развеселить в то время, как они все молчали.

— Прости, я забыл, что у тебя нет Шестого Ока, — Идвал коснулся руки там, где у остальных находились знаки с четырьмя лучами, которые я ранее приняла за символ Черного Ока.

— Я рассказал шутку, — пояснил Идвал, раньше всех заметив мой недоумевающий взгляд. — С помощью магической руны, называемой Шестое Око, я могу объединять наши мысли и передавать образы. Савран’аш способны общаться друг с другом ментально. Коллективное сознание в каком-то роде. Я могу тебе показать, если хочешь.

— Ты уверен, что стоит лезть в ее голову? Одного раза было мало? — съязвил Тамаш в свойственной ему манере. Меня его слова ужалили, но Идвал лишь отмахнулся. Он попросил каринна нанести мне руну на кожу, и я вопреки чувству вины на какой-то миг почувствовала себя одной из них. Пока не отбросила эти глупые мысли: они никогда меня не примут.

— Что мне нужно делать? — спросила я, когда Тамаш закончил.

— Просто посмотри мне в глаза и расслабься, — посоветовал Идвал. Тамаш многозначительно фыркнул. Стараясь не отвлекаться, я установила зрительный контакт с Идвалом, но не смогла вынести взгляд его чистых и добрых глаз. Опустила голову, стараясь взять себя в руки, сцепила пальцы.

— Я не могу, — побормотала я.

— Можешь, ну же, давай, — не желал успокаиваться Идвал. Он говорил с таким воодушевлением, что я решила попытаться еще раз.

Остальные сразу же заскучали и занялись каждый своим делом. Идрис взялся читать книгу, прихваченную в дорогу из Ардскола, Анабэль снова повернулась к окну, а Тамаш принялся что-то писать в своем дневнике, найденном в его бездонной сумке.

Поначалу ничего не происходило, но затем я почувствовала легкую щекотку в голове и едва заметное прикосновение к моим мыслям. Это было сродни зерну, упавшему в воду. Чувство было мне уже знакомым. Подобное я ощущала при разговоре с отражением, поэтому, невольно сжавшись, вытолкнула Идвала из сознания. Он слегка поморщился, а Тамаш самодовольно прыснул, словно изначально знал о тщетности этой попытки. Однако Идвал сдаваться не собирался. Он показал мне правильную технику дыхания, способную меня успокоить и погрузить в состояние полутранса, рассказал, как нужно расслабить свой разум, а затем совершил вторую попытку. Она оказалась успешной. Победно взглянув на Тамаша, который продолжал с отстраненным видом что-то писать на страницах дневника, Идвал издевательски произнес, передразнивая каринна:

«Дорогой дневник, словами не передать всю боль и унижение, которые я испытал сегодня».

Не готовая к подобному, я расхохоталась до слез, повеселив своим настроением и Идвала. Тамаш взглянул на нас лишь мельком поверх своего дневника, а затем снова что-то быстро застрочил.

«Расписывает формулы проклятий, чтобы наслать на нас диарею… Он вредный, но не суди его строго. Как у любого из нас, у него была непростая жизнь. Но, как все мы, он отдаст за тебя свою жизнь, если потребуется. Ведь ты теперь одна из нас».

Его слова плыли легкой туманной дымкой над спокойным озером моего сознания, в котором покоились собственные мысли. На мой удивленный взгляд он ответил легкой утвердительной улыбкой. Мельком глянув по сторонам и по выражениям лиц убедившись, что нас никто не подслушивает, я потянулась мыслями к Идвалу.

«Это не так. Все меня ненавидят, и я это заслужила. Ардскол будто вскрыл мою истинную сущность и дал мне на нее взглянуть. Но я не хотела никому зла, клянусь, Идвал, не хотела. Прости меня за то, что я сделала».

Тишина заполнила голову, растолкав мысли. Мне казалось, что связь прервалась, но спустя бесконечную минуту Идвал мысленно заговорил.

«Это была не ты, Селения. Все это понимают. Просто, глядя на тебя, они долго будут вспоминать то, что говорил демон с твоим лицом. Поверь, сражаться со злом внутри себя очень сложно, особенно в одиночку. Поэтому в Ардсколе мы есть друг у друга. Нужно дать им время пережить это».

«Но я едва не убила Тамаша! Руками Идриса я почти погубила тебя. Бог знает что наговорила Анабэль и Миф. Я ненавижу себя за это. Это были мои руки, мои губы».

«Но не ты сама, Сел-Мари. Ты — это не только тело, оно всего лишь инструмент взаимодействия души с окружающим миром. Главное — это душа, намерение. И я твою душу видел, в ней нет зла, только свет и необузданные эмоции».

«Я думала, ты злишься на меня за предательство».

«Ты никого не предала, ты просто заблудилась. Люди блуждают в обычной жизни, не находя себя до самой смерти, а ты искала и боролась, просто потерпела неудачу в этот раз. Но, надеюсь, в следующий раз ты позволишь быть рядом и помочь тебе».

Глаза защипало, и я отвернулась к окну, чтобы незаметно утереть скользнувшие из глаз слезы. В который раз Идвал принес покой в мою душу и порядок в мысли. Я была благодарна им всем, но не могла передать это словами — эмоций внутри было слишком много. При этом я ощутила веселье Идвала как свое собственное.

«Дуреха. Теперь попробуй передать мне какой-нибудь образ».

Я попыталась, но по выражению лица Идвала поняла, что у меня ничего не вышло. Тогда он подробно разъяснил мне, как это делается. Нужно представить то, что я хочу ему показать, а затем коснуться связывающей нас ментальной нити. Для меня это даже звучало сложно, но Идвал заставил меня сделать все это по отдельности, а затем совместить приемы.

«Зачем мне все это нужно?»

После очередной неудачи взвыла я, заставив мысли Идвала зазвенеть от испытанного мной разочарования.

— Не каждый кролик годится для опытов, — как бы невзначай Тамаш выпустил свою мысль в пространство. Я медленно повернулась к нему.

— Прости, ты назвал меня подопытным кроликом?

— Я сказал, что даже для подопытной ты не годишься, — не отрываясь от своего занятия, отстраненно ответил Тамаш.

— Ты просто злишься, что тебя я не пустила в свою голову. Если это так важно, я могу принести тебе официальные извинения.

Звук порхания карандаша по бумаге оборвался хрустом сломавшегося грифеля. Атмосфера вокруг Тамаша полыхнула лишь на секунду, снова сменившись его полным безразличием.

— Мне все равно, — заявил каринн. Он извлек из внутреннего кармана плаща запасной карандаш и снова принялся что-то записывать. В моей голове раздалось веселое одобрение Идвала. Я же корила себя за то, что вообще открыла рот. Тамаш имел право ненавидеть меня, ему досталось больше всех, а он еще и спас мне жизнь после всего. Вспоминая дробящую и разрывающую на части боль, пронизывающую каждый миллиметр моего тела, сломанные кости и разорванные мышцы, собрать которые буквально по кусочкам в единый живой и нормально функционирующий организм стоило каринну огромных усилий, я преисполнялась благодарности к нему. И ни его агрессивность, ни его колкости уже не имели значения.

Благодаря Идвалу я уже понимала, как действовать, и осторожно постучалась в сознание Тамаша, удивительно легко провалившись в него. Каринн опешил и устремил на меня пытливый взгляд.

«Прости меня, Тамаш. И спасибо, что спас мне жизнь. Я не заслужила этого, но теперь буду стараться заслужить».

Излучая раскаяние, я попыталась донести до него свои чувства. Лицо его стало маской, а потом меня будто грубо толкнули. Голова зазвенела колоколом, а каринн снова уткнулся в свои записи. На секунду он снова взглянул на меня, чуть склонив голову на бок, нырнул в сумку и протянул мне обычного вида камешек цвета ночного неба. Ничего не говоря, он зачиркал карандашом по страницам, а я в изумлении принялась вертеть подарок в руках.

— Спасибо, — выдавила я несмело и поймала на себе хитрые взгляды остальных. Под сердцем кольнуло, и я уставилась на камень с подозрением. Вдруг на него наложена порча?

— Еще немного постараешься — и в следующий раз может получиться улыбка. Понимаю, это сложно, но не сдавайся. Я в тебя верю. Сел-Мари, гордись. Ты первая женщина, которой он подарил не кость, — прокомментировал Идвал и весело подмигнул мне. Расслабившись, я убрала камешек в поясную сумочку и ощутила какую-то странную волну, будто ветер подул. Лишь спустя несколько мгновений мне стало ясно, что подули мысли Тамаша в сторону Идвала, и, судя по лицу последнего, они содержали много такого, чего вслух не произнесешь. Кашкар захохотал и подмигнул уже каринну.

— Вылечи свой нервный тик, — ответил Тамаш и больше не обращал на нас внимания.

Мой урок с Идвалом возобновился.

«Почему ты называешь меня Сел-Мари?» — задала я вопрос, который давно меня интересовал.

«Когда я спустился за тобой и застал возле той черной двери, то хотел позвать: “Селения!”, и одновременно: “Леди Де-Маир!”, как-то это все смешалось, я заговорился и получилось “Сел-­Мари” да так и привязалось».

Стало тепло на душе — у меня было милое, почти семейное прозвище, о котором знали только обитатели Ардскола, и на короткий миг я вновь почувствовала себя одной из них. Но Идвал не позволил мне пребывать в раздумьях долго, велел не отлынивать от урока, который он великодушно согласился для меня провести.

Я попыталась показать ему Зеркало Правды, ведь именно с него началось наше общение, но вместо образов из меня рвались чувства. Внутри все потеплело, наполняясь эмоциями, и вдруг перед глазами поплыло. В сознании отчетливо предстали стены коридора и дверь моей комнаты.

Когда Идрис открыл дверь комнаты Селении, Идвал и Анабэль, до этого прислушивающиеся к доносившимся из комнаты голосам, одновременно отпрянули в тень, но было поздно и к тому же бесполезно.

— По-моему, это любовь, — первым заговорил Идвал, скосив взгляд на дверь. — Такую горячую неприязнь может диктовать только любовь.

— Болван, — прошептала Анабэль, потерев переносицу. — Заткнись.

— Вы подслушивали, — с ноткой осуждения заключил Идрис.

— Мы просто искали тебя. И не зря, — констатировала Анабэль, решив перейти в наступление. — Идрис, это было ужасно. Я понимаю, что последние несколько лет из девушек ты общался только с Эдриэлой, которая привыкла во всем тебе подчиняться, лишь бы ты не выгнал ее из своей постели. Но Селения совсем другая. С ней нужно помягче.

— Помягче? Она первая начала на меня орать, — возразил Идрис, двинувшись по коридору, чтобы как можно дальше уйти от покоев девушки. Его обычно тихие шаги трещали от раздражения на весь коридор.

— Надо быть терпеливее! Идрис, ты вырвал ее из семьи, из привычной жизни — естественно, она будет бунтовать. Так поступил бы любой нормальный человек! Она же вообще ничего не понимает, особенно после того, что случилось в саду, — не отставая от брата, продолжала отчитывать его Анабэль.

— И, как нормальный человек, она решила сбежать, — вставил свое слово Идвал, шагающий рядом с девушкой. Виконтесса метнула в него презрительный взгляд и сказала:

— Да, это тоже вполне нормальная реакция. А насчет ее побега мы с тобой еще побеседуем. Кто бы тут вообще квакал!

— Я не квакаю, я же не лягуха. Я волк, — обиделся Идвал.

— Квакающий не по делу, — отрезала Анабэль. Идвал открыл было рот, чтобы парировать сей выпад, но колкий взгляд девушки предупреждающе потемнел.

Оказавшись в своем кабинете, Идрис переместился за стол, взглянул на папки с бумагами, скривился и вновь перевел взгляд на сестру и друга в немом ожидании дальнейших событий.

— Вообще Бэль права, Идри. Ты мог бы быть потактичнее, а не запугивать ее, — выдал Идвал.

— Подкаблучник, — фыркнул Идрис и посмотрел на сестру. — Как ты это делаешь?

— Секрет дрессировки, — усмехнулась Анабэль, присаживаясь на диван, и с лукавым прищуром взглянула на Идвала.

— Волки в цирке не выступают потому, что не поддаются дрессировке! — с гордостью выпятив грудь, заявил кашкар.

— Идвал! — протянула Анабэль под смех последнего.

— В общем, Идрис! Это было неправильно! Ты должен извиниться! Я не знаю, что ты задумал в плане этой девочки, но раз уж она здесь, веди себя подобающе, — потянув за изначальную нить своих мыслей, продолжила настаивать на своем виконтесса. Идрис взглянул на сестру с таким сомнением на лице, словно она ничего не понимала в женщинах, хотя сама являлась представительницей прекрасного пола.

— Разве, Бэль, ты сама не придерживаешься того же мнения, что страх — прекрасное средство управления людьми? Так высока вероятность, что она будет слушаться, — отмахнулся граф Рангвальд.

— Не будет. Ты ее запугал, и она наверняка рыдает, но слушаться она явно не станет — слишком упрямая, — возразила Анабэль.

— Нам не нужен потоп! — вставил Идвал, с опаской взглянув на дверь, словно вышеупомянутый потоп должен был вот-вот снести ее.

— Идрис, — с нажимом произнесла девушка, прекрасно понимая, что делает этот хитрец.

— Чего ты хочешь от меня? — не выдержал Идрис, обратив внимание на сестру.

— Идвал, передай, пожалуйста, моему брату, чего я хочу, — Анабэль повернулась к кашкару, который устроил подозрительную возню у ног статуэтки нимфы возле окна. От неожиданности он повернулся слишком резво и случайно снес прекрасную деву с ее места, оставив без ног.

— Это была деванна Офелия. Оригинал, Второе Тысячелетие прошлой эры. Эдорий Грай — лучший скульптор всех времен, Мастер Камня, она пережила две войны, для того чтобы встретить свой конец в твоем облике, — трагично протянул Идрис, разглядывая распластавшиеся на ковре изящные ножки статуэтки.

— Не ври. Оригинал ты в шкафу в своей комнате хранишь. Так что не надо излишнего трагизма, — огрызнулся Идвал.

— А ты любишь ломать женщин! — парировал Идрис.

После этих слов с Анабэль можно было писать картину, столь красноречивым было в тот момент ее лицо.

— Один хранит в своей комнате статуэтку полуобнаженной женщины. При этом он похитил девушку и удерживает ее в замке непонятно зачем. Второй ломает женщин. Где я нахожусь? И как я могу жить со всеми этими людьми? Мне нужно записаться к моему лекарю, — пробормотала виконтесса, блуждая своим взглядом в прострации.

— Бэль, у тебя нет никакого лекаря, — не совсем уверенно высказался Идрис, хотя по глазам стало ясно, что его теперь щекочут некие сомнения.

— Значит, мне его нужно найти. Надо хотя бы пару раз в неделю общаться с нормальным человеком, — усмехнулась девушка и тут же напустила на себя прежнюю строгость.

— Идвал, — возвращаясь к предыдущей теме, протянула Анабэль.

— Ну почему я? — возразил Идвал, не зная, куда деть многострадальные ноги нимфы, поднятые с ковра.

— Да, почему он? — решил поддержать друга Идрис.

— Во-первых, я не хочу с ним больше разговаривать, — обращаясь конкретно к Идвалу, пояснила свою позицию Анабэль. — Во-вторых, пусть знает, что это не только мое мнение.

— А чье еще? — предчувствуя какой-то подвох, шепотом поинтересовался кашкар, но во вспыхнувших бешенством глазах девушки прочитал, что это, видимо, и его мнение тоже.

Выслушав сестру, Идрис повернул голову в сторону друга и подпер подбородок рукой, надевая на лицо чрезмерную заинтересованность с ехидной улыбкой.

— Ну-у?

— Ты слишком упрям и несправедлив к Сел-Мари, — начал Идвал вполне серьезным голосом. — Ты не можешь с ней так обращаться. Ты приказал насильно ее сюда притащить, а теперь ждешь покорности. Она зла на тебя, она тебя ненавидит, и ты вместо своей твердолобости должен проявить к ней сочувствие и терпение. И Анабэль права, тебе стоит извиниться за свое поведение.

Идрис вздохнул и, поднявшись со своего кресла, прошел к окну. Шторы сами собой разъехались, приоткрыв окошко в мир теней, который в этот час царствовал у левого крыла замка. Оранжевые проблески рассвета несмело крались в его владения, точно кошки, вышедшие на охоту.

— Если бы я только мог… — выдохнул Идрис почти страдальчески. Все веселье, которое порхало в воздухе, в миг испарилось. Анабэль чуть подалась вперед. Идвал напрягся, наблюдая за другом.

— Когда она рядом, меня захлестывает ненависть, ярость, отчаяние. Я вижу… — Идрис закрыл глаза и едва слышно выдохнул, — вижу Арата... Его падение, одержимость, смерть. С тех пор как она здесь по­явилась, я испытываю эти чувства постоянно. Я не могу дотронуться до нее без вспышки гнева и навязчивого желания убить ее. Мне спокойнее, когда я ее не вижу, но ее присутствие все равно ощущается в воздухе, и для меня оно как чертополох для дхаров.

— Вот почему ты перестал спать, — догадалась Анабэль.

…Воспоминание резко прервалось. Сквозь его тающую разноцветную пелену вновь проступили лица Идриса и Идвала, сидящих напротив. Кашкар смотрел на меня с ужасом и сочувствием одновременно. Видимо, я увидела то, что мне не предназначалось. Но я в свою очередь волновалась вовсе не за себя, хоть внутри все и бурлило от эмоций. Мой взгляд непроизвольно переместился на Идриса. Еще один пазл встал на свое место, открывая кусочек картины, который до этого был мне неведом.

«Сел-Мари?» — встревоженный голос Идвала протиснулся в роящиеся мысли. Я улыбнулась ему с благодарностью. Чувство вины, поселившееся в груди склизким монстром, обгладывающим меня изнутри, получило новую пищу и стало еще более невыносимым. Я сложила руки вместе и до боли впилась большим пальцем одной руки в ладонь другой.

Идрис, как будто уловив какие-то колебания в моем настроении, посмотрел на меня, но я решительно избегала его взгляда, понимая, что не выдержу его.

— Простите меня, — произнесла я, не глядя на обитателей Ардскола. Понимала, что слова ничего не значат после всего, что было, но они все равно рвались наружу.

— Простите меня за все, — повторила я и прислонила пылающий лоб к прохладному оконному стеклу.

На ночь мы остановились на довольно-таки приличном постоялом дворе в графстве Лирн. Идрис наотрез отказался наведываться в гости к местному графу, как бы Анабэль его ни уговаривала. За ужином она упрекала брата в чрезвычайной категоричности, приоткрыв завесу тайны. Оказалось, что старший сын графа Лакеши несколько раз просил у Идриса ее руки, после чего аш’катари ограничил свое общение с Лакеши до деловых переписок.

Я за Идрисом раньше не замечала ничего подобного, но, видимо, только потому, что в замке никого постороннего не было. И я не особо старалась вникать в межличностные отношения обитателей Ардскола.

— Но Тамаша и Идвала он к тебе не ревнует, — осторожно начала я уже после ужина, когда мы с Анабэль поднимались в комнату. Оставлять меня без присмотра даже на ночь Идрис не собирался. К тому же мне хотелось извиниться перед виконтессой, но до этого не было подходящей темы, чтобы как-то начать разговор.

— Тамаш — наш клятвенный, — сказала Анабэль и, увидев мое вопросительное выражение лица, начала объяснять. — Это когда хочешь с кем-то породниться, то даешь клятву на крови. Но мы считаем его своей семьей. Он нам и друг, и брат.

Виконтесса продемонстрировала шрам на ладони в виде полумесяца. Она говорила сухо и держалась отстраненно, показывая свое истинное отношение.

— У Идри и Тамаша такой же. Это было давно, — коротко бросила Анабэль, входя в комнату.

— А Идвал? — не сдержав любопытства, поинтересовалась я, запирая дверь. Анабэль обдала меня ледяным взглядом и чересчур резко опустилась на свою кровать.

— С чего вдруг ты начала интересоваться нашей семьей? — голос виконтессы звучал резко и холодно. Внутренне я задрожала от ее тона и едва не стала заикаться.

— Анабэль, я знаю, что поступила ужасно и что никакие слова извинения это не исправят. Просто… вы есть друг у друга… а я была совсем одна, понимаешь? Я запуталась, — я запнулась, пытаясь проглотить подкативший спазм.

— Ты сама нас отвергла, помнишь? — голос виконтессы звучал беспощадно резко. У меня не нашлось слов, и я замолчала. Глупо было оправдываться, Анабэль и сама все знала.

— Я не злюсь на тебя за то, что ты поступала так, как считала лучше для себя. За все слова… Но ненавижу тебя за то, что ты пыталась убить мою семью. Это самое страшное в моей жизни. Дороже них у меня никого нет.

Виконтесса говорила так, словно оправдывалась за свое отношение ко мне. Казалось, ей самой было больно меня ненавидеть. Мне не приходилось ставить себя на ее место, чтобы понять ее чувства. Если бы Крину пытались убить, я возненавидела бы того человека.

— Я не могла это остановить, хоть меня это и не оправдывает. Я заслужила вашу ненависть и приму ее в качестве справедливого наказания. Но я хочу, чтобы ты знала: мне правда очень жаль. Я не желаю никому зла и не желала раньше. Я просто хотела жить.

Я направилась к своей кровати, вглядываясь в темноту окна. Оно казалось глазом огромного существа, наблюдающего за нами из глубин ночи.

— Ты выросла, — неожиданно подала голос Анабэль — я думала, что она больше не захочет со мной разговаривать. В ее тоне слышалось одобрение. — До этого ты не хотела учиться на своих ошибках и делать какие-либо выводы. Мне ты казалась капризной, крикливой девчонкой, которая не особо блещет умом. Но, честно говоря, я даже восхищалась твоим рвением к побегу. Особенно последней попыткой. Нужны смелость и сила духа, чтобы вылезти в окно и по тонкому парапету пробраться до соседней комнаты на такой высоте. Думая, что мы Черное Око, ты все же не побоялась дать отпор Миф. И когда ты узнала, кто мы такие, ты не испугалась. Но главное, ты нашла в себе силы, чтобы признать свои ошибки. Просто постарайся довериться нам. Мы не враги и не хотим превратить твою жизнь в сплошные муки, и никогда не хотели. Но мы тоже ошибались, и за это я прошу прощения.

Я почувствовала подступающие к глазам слезы, бросилась к ­Анабэль и обняла ее, шепча слова благодарности. Она слегка вздрогнула от неожиданности, однако приобняла меня в ответ, гладя по спине.

— Ты слишком эмоциональна. Постарайся не показывать своих чувств при других. Особенно в столице, — заявила Анабэль. Я заверила ее в том, что это последний раз, когда я веду себя как маленькая девочка.

— Идвал Идрису тоже как брат, — вдруг заговорила Анабэль успокаивающим тоном. Она так резко вернулась к заданному мной вопросу, о котором я уже успела забыть, что я даже не сразу смекнула, к чему она задела эту тему.

— Он спас меня в прошлом, поэтому Идрис оказался перед ним в долгу. Затем он выплатил этот долг, спасая самого Идвала. Это было во время последней войны между савран’аш и аш’катари, триста лет назад. Несколько раз они постоянно друг друга спасали, пока окончательно не подружились. Идрис не похож на других аш’катари. Он ценит жизни всех живых существ и не пылает бессмысленной ненавистью к другим расам.

Эта новая информация про Идриса как-то незаметно, совсем чуть-чуть меня согрела. Отстранившись от Анабэль, я принялась вытирать слезы рукавами платья.

— Идвал никогда не хотел вернуться к своим? Все-таки дружба дружбой, но неужели он не скучает по семье? — спросила я, и Анабэль мгновенно помрачнела. Я тут же принялась извиняться за неприятную тему, но виконтесса успокоила меня.

— Конечно, хотел, но у него нет выбора. Ему нельзя покидать земли аш’катари. Идвал как сын верховного вождя и наша кузина Сарса стали заложниками перемирия и вынуждены оставаться в землях врага, являясь гарантом мира, чтобы ни у одной из сторон не было соблазна нарушить его.

На лицо Анабэль почти незаметной вуалью легла грусть, которую она не хотела показывать. Я была девушкой, поэтому понимала: ей все же хотелось кому-нибудь довериться.

— Очень жестоко, — ответила я. Мне стало жаль всегда веселого Идвала. Подумалось, что, возможно, за всей своей бравадой и дурачеством он скрывает грусть и тоску по своей семье.

«Иногда я вижу себя одиноким животным, которое приютили, словно бездомного щенка, а иногда человеком, который очень счастлив потому, что имеет все».

Я почувствовала, как новая порция слез катится из глаз, и я была уже не в силах сдержать их. На грудь словно положили палицу с острыми шипами, а потом придавили ее ногой, чтобы металл вгрызался в плоть. Я ведь считала себя самой несчастной в Ардсколе.

— Слишком, — согласилась Анабэль. — Хоть я и пыталась поговорить с ним на эту тему, он никогда не был серьезен. Всегда только отшучивался и говорил, что, пока я рядом, ему не хочется покидать земли аш’катари. Дурак...

Я усмехнулась сквозь слезы. Теперь я и Идвала увидела с другой стороны, которая пряталась где-то в тени, как невидимая часть луны. Наверное, все мы подобны ей.

— Это очень похоже на правду, — вставила я. — Слова Идвала про тебя. Он делает все, что ты говоришь, и улыбается, когда ты рядом. Мне кажется, он даже шутит, чтобы увидеть твою улыбку.

— Не говори чепухи, — отмахнулась Анабэль, словно я задела нежеланную для нее тему. Я поспешила извиниться и рассказала про то, что со мной происходило, по той же причине, что и она поведала мне про себя, Идвала и Идриса — мне хотелось довериться кому-то. Рассказала я и о предсказаниях, выслушав которые Анабэль посмотрела на меня совершенно иным взором. Она была поражена и обескуражена, но какая-то надежда, обремененная страхом, пробудилась в ее глазах.

— Не может быть, — прошептала она одними губами. На мой вопрос, поняла ли она что-то, виконтесса ответила, что ей нужно все обдумать.

— Пора уже спать. Давай ложиться. Завтра предстоит долгий путь, — поспешила закончить разговор Анабэль и принялась готовиться ко сну. Я последовала ее примеру.

Путь до королевства Нокхальд занимал семь-восемь дней. Мы преодолели его за три — за счет лошадей-скелетов и моего нечеловеческого окружения. Я знала, что остановки мы делали только из-за меня, поэтому убедила Идриса, что вполне могу подремать и в экипаже, а по нужде сбегать в лесок. Он же явно хотел отодвинуть как можно дальше момент воссоединения с семьей, но тоже устал от дороги. К тому же минувшей ночью кто-то напал на два подставных экипажа, что заметно встревожило Идриса. Днем переживать было не о чем, но на ночь мы останавливались на постоялом дворе, который Тамаш огораживал мощными защитными заклинаниями, однако и сам каринн выглядел уставшим и выжатым. И все же, при всей своей усталости, он не забывал с завидной регулярностью поить меня своими омерзительными на вкус зельями, чтобы подавить запах человеческой крови. Мне же казалось, что он либо хотел меня отравить, либо испытывал на мне какие-то формулы из своего дневника.

— Есть же Зал Переходов, — в какой-то момент выпалила я, когда ноги и ягодицы в очередной раз затекли и я попыталась вытянуть их так, чтобы не зацепить сидящих напротив Идриса и Анабэль.

— Да, — подтвердил внезапно заговоривший Тамаш. — И, опережая твой вопрос, сразу отвечу, что мы не могли пройти через него, как в первый раз. Если бы ты вошла в пространственную дверь, вся маскировка полетела бы к дхарам. Поэтому пока на тебе облик ак’кари, не ходи через пространственные двери.

— Только через внешние, — поправил Идрис. — Теми, которые внутри замка, можешь пользоваться спокойно. Молча кивнув, я снова уставилась в толстенную энциклопедию, которую прихватила с собой, чтобы регулярно повторять титулы аш’катари. Запомнить их было невозможно.

Погода в Эребре стояла прекрасная. Благодаря более сухому климату и северным широтам лето здесь было теплым, но не знойным, в отличие от влажной летней жары Арденгарда. Саму столицу увидеть не довелось, так как мы на подъезде свернули в сторону леса, с которого и начинались родовые земли Рангвальдов. Я бы хотела прогуляться по шумным улицам, посмотреть на архитектуру и поучаствовать в Летнем Фестивале Огня, но понимала, что это может быть опасно, поэтому даже не заикнулась об этом.

Когда наш экипаж прибыл к замку семьи Рангвальд, то Ардскол по сравнению с ним показался просто скромным загородным поместьем.

Встречала нас целая делегация, разодетая по высшему классу, словно на парад или ради визита самого короля. Мне от их вида стало настолько не по себе, что захотелось остаться в этом экипаже и никогда из него не выходить.

Собравшиеся аш’катари обладали свойственной им холодной красотой, которую не могло испортить даже надменное выражение их лиц. Высокие и статные, прекрасно сложенные, величественные, они притягивали взор, ловили внимание в ловушку и уже не отпускали, заставляя невольно восхищаться ими. Из уроков Анабэль и Идриса я поняла, что это Совет Дома Взвывающих к Смерти.

Но все очарование разлетелось, как семена одуванчика, от неосторожного движения. Стоило нам только покинуть экипаж и подойти ближе, как надменность на лицах Совета сменилась неприкрытым отвращением. Их презрительные взгляды пронизывали меня насквозь, оставляя неприятные, почти физические ощущения, словно меня только что самым непристойным способом досмотрели с ног до головы. Хотелось собрать все эти мерзкие ощущения и выкашлять, как шмоток слизи, в лицо этим заносчивым снобам. Но я не собиралась падать в грязь лицом и позволять им обливать меня помоями. Пошатнуть авторитет Идриса означало наплевать на собственную безопасность.

Оружием Совета были надменные взгляды и завуалированные в высокопарных речах оскорбления. Откровенное безразличие к их мнению станет моими доспехами, а мечом — мой колючий характер и острый язык, как и говорил Тамаш. Идрис разрешил не сдерживать себя. И, хотя я очень сильно боялась, помнила хорошо: нельзя показывать им свой страх.

Из лекций Анабэль я знала, что обращенных называют ак’кари, что в переводе с шат’аканн — языка Ночи — означает «дурная кровь», а чистокровные величаются аш’катари — «чистая кровь». Ак’кари могут быть только любовницами или любовниками, а также слугами. Они никогда не смогут занять в иерархии какую-либо должность или получить титул.

Также все аш’катари делятся на три ветви: даханавар, пьющие кровь, за счет которой они регенерируют и восстанавливают жизненную силу; ренши — питаются в основном жизненной энергией живых существ, и ношиары — любители полакомиться чужими эмоциями.

Анабэль говорила, что все аш’катари — любители посмаковать кровь, насыщенную эмоциями, но восполнение сил происходит у каждого по-разному.

Делегацию возглавляла женщина невероятной красоты, но холодной и строгой. На вид ей было не больше сорока. Идеально симметричное овальное лицо со слегка выступающими скулами и пухлыми губами, обрамленное длинными волнистыми прядями волос цвета сангрия. Если сравнивать глаза этой женщины с оружием, то это были два острых лезвия, безжалостных и беспощадных. Два изумрудных клинка, не знающих промаха.

— Дорогой внук, я рада, что ты наконец приехал, — вежливо поздоровалась женщина, сдержанно и украдкой приобняв Идриса.

Дорогой внук?

Бесстрастное выражение удалось сохранить с огромным трудом. В женщине едва ли узнавалась описанная на словах карга и ведьма. Глядя на нее, можно было удавиться от зависти. Изгибы ее тела по сексуальности могли бы затмить любую стройную красавицу. А они ее каргой называют.

— Анабэль, дорогая, — глава Дома подошла к девушке с такой естественной грацией, какой могла похвастаться только кошка благородных кровей.

Я видела, с каким лицом Анабэль приветствовала свою «бабулю», и едва не прыснула. Предчувствие, что самое интересное начнется сейчас, разгоралось все сильнее подобно лесному пожару. И оно не обмануло. Закончив с приветствием своих внуков, ассури Дома Смерти скользнула таким презрительным взглядом по Идвалу и Тамашу, какого мог удостоиться только кусок грязи. Но все лавры, конечно же, достались мне.

— Селения, дорогая, позволь тебе представить главу нашего Дома — Джесабэль Анхелию Уртманну Дагмар-Рангвальд, мою бабушку, — взяв меня под руку, произнес Идрис, когда первая торжественная часть завершилась. Одного взгляда главной упырицы хватило, чтобы стало понятно: вспыхнувшая в ней лютая ненависть могла бы сжечь дотла всю столицу. Ее глаза-кинжалы проделали во мне дыру — по ощущениям казалось, что по-настоящему. Но я помнила, что не должна позорить Идриса, поэтому, сохраняя ледяное спокойствие снаружи, которым пыталась сдержать внутреннюю дрожь, я вежливо склонила голову и выдала заученную фразу:

— Вечной вам Ночи, ассури Рангвальд.

— Надо же. Девочка толком ходить не научилась, а уже думает, что знает наши обычаи, — слова этой красноволосой ведьмы так и сочились ядом.

— Что вы, ассури, у меня нет проблем с ходьбой примерно с одного года. И тем более с изучением культуры семьи моего жениха, — спокойным голосом отозвалась я и спиной почувствовала смех Идвала, который он с таким трудом пытался сдержать внутри.

Черты лица Джесабэль заострились, как у хищника перед прыжком, но она осталась на месте — ни одного лишнего жеста, железное самообладание.

Теперь я не только увидела, но и прочувствовала, почему никто из обитателей замка Ардскол не хотел сюда ехать.

— Что ж, буду наблюдать за каждым вашим шагом, — с пугающей вежливостью ответила глава Дома, давая понять, что будет ждать, когда я оступлюсь.

— Добро пожаловать в замок Талль-Шерр, — улыбка хозяйки этого змеиного гнезда была просто формальностью и выглядела как оскал, особенно когда ее взгляд снова скользнул по мне.

Остальные члены делегации поклонились Идрису и Анабэль и поприветствовали их Дома. Некоторые из них с особым вниманием отнеслись к графу Рангвальду и виконтессе, подойдя ближе и изобразив жест уважения, который заключался в том, чтобы постучать себя по груди дважды открытой ладонью, а потом прижать к сердцу сжатый кулак и поклониться. Нас с Идвалом и Тамашем не удостоили вниманием, что даже радовало в какой-то степени. Добро пожаловать в Огненные Разломы Доах.

Аш’катари отошли было в сторону и уже разворачивались, чтобы пропустить вперед наследников, когда Идрис остановил их властным жестом.

— Мы еще не закончили, — обратился он к Совету, вызвав удивление и непонимание на их лицах. Двое аш’катари, стоявшие дальше всех от нас, скривились, как от зубной боли. Однако, несмотря на сложившуюся ситуацию, никто не заговорил и не воспротивился слову Идриса. Только теперь я в полной мере осознала его истинное положение. Он был наследником Дома — шаэльканом, а не обычным графом, каким я его всегда считала.

— Вы еще не поприветствовали подобающим образом мою невесту и мою свиту, — голос Идриса звучал настолько спокойно и ровно, насколько спокойна и неподвижна змея перед смертельным броском. Недовольство, возмущение и ярость советников обдали нас с Идрисом жаром.

— Это неслыханно! — возмутился аш’катари с черными, как непроглядный мрак, глазами, что стоял дальше всех. Он подступил к Идрису, возвышаясь над ним всего на полголовы, но придавая себе важности. — Как смеете вы оскорблять нас подобными тре­бованиями?! Вы еще не глава Дома! И как наследник вы позорите свою семью, притащив сюда ак’кари. Мы не будем выказывать ей уважения!

— Забавно, что вас оскорбляет требование шаэлькана. Раз уж вы все равно начали этот разговор, то позволю себе заметить, что мое положение выше вашего. Вы — член Совета Дома Смерти. Совет подчиняется правящей семье, будь то глава или наследники, — голос Идриса звучал до того спокойно, что мне стало жутко. Воздух леденел и сгущался, сжимаясь вокруг него. Ощущали ли советники то же самое, что и я? Судя по их лицам, ощущали они даже больше. Некая сила собиралась вокруг Идриса, надвигаясь на них черными тучами, знаменующими ураган.

— Если подобное требование задевает вас, то это указывает лишь на ваше невежество. Оскорбляя мою невесту, вы оскорбляете меня, не считаясь с решениями представителей правящей крови. Это измена, за которую я могу казнить вас прямо сейчас. Это мое право, и даже весь Совет и глава Дома не могут его оспорить.

Лица советников стали еще бледнее, глаза их налились кровью. Головы странно подергивались в разные стороны, словно бы они сопротивлялись чему-то. Аш’катари, что стоял пред Идрисом, пошатнулся, ноги его подогнулись, опуская его на колени.

— Достаточно. Не нужно горячиться! Идрис! — велела Джесабэль, но шаэлькан даже не взглянул в ее сторону. Он ждал решения Совета. Затаив дыхание, я наблюдала за стремительно развивающимися событиями в шаге от Идриса. Кожа болела от той силы, что штормом накатывала на собравшихся.

— Идрис! — Джесабэль повысила голос, подходя ближе.

— Ты не можешь меня остановить. Я в своем праве, — сталь его тона резала слух. Из глаз советника потекла кровь, он закашлялся. Давление воздуха несколько ослабло, и аш’катари схватился за горло одной рукой, а другой уперся в землю, чтобы не упасть.

— Просим прощение, айшир Рангвальд, — вперед выступил аш’катари с цепкими зелеными глазами и волосами цвета темного пепла, заплетенными в замысловатый узел. Он выглядел молодым, но явно таковым не являлся. Изобразив жест уважения, каким чуть ранее приветствовал самого Идриса, он слегка склонил голову и сообщил, что рад видеть меня, избранницу наследника Дома Взывающих к Смерти, а также его сопровождающих. Следом он принес извинения за грубость, которую посмел себе позволить, а затем отступил назад.

— Нижайше прошу меня извинить, айшир, — прохрипел советник, стоявший на коленях. Он медленно поднялся, утирая кровь с лица, и поклонился. Затем повторил тот же ритуал, что его предшественник. Когда он уходил, взгляд его сквозил ненавистью, да такой черной, что мне впервые стало страшно за Идриса. Если с ним что-то случится, мне не жить.

Остальные члены Совета нехотя выказали мне свое уважение, поприветствовали свиту Идриса, и на том инцидент был исчерпан.

Лицо Джесабэль было каменным, когда я украдкой мазнула по ней беглым взглядом. Ее намерение устроить Идрису выволочку слишком явно вибрировало в воздухе, и взгляд зеленых глаз только подтверждал это.

— Почему не переместились через Зал Переходов? — поинтересовалась Джесабэль, первой направляясь к парадному входу в замок. За ней следовали мы, а уже за нами мрачными тенями плелись советники.

— Зал Переходов завалило. Несчастный случай. Нужно восстанавливать его и снова настраивать коридоры, — без промедления ответил Идрис. Держась за его руку, я едва поспевала за ним, стараясь при этом сохранять грацию. Уловив этот момент, Идрис слегка сбавил темп ходьбы, продолжая смотреть вперед, словно ничего и не было.

— А что, твой фокусник уже на это не способен? — едко усмехнулась Джесабэль, вгоняя свою ядовитую шпильку уже в Тамаша. Мне очень хотелось увидеть его лицо, но я понимала, что не должна позволять себе ни одного лишнего движения и взгляда.

— Там работы на две недели, не меньше. А ты велела приехать срочно, — спокойно отозвался Идрис, заступившись за друга. — Поэтому перестань цепляться к Тамашу.

Джесабэль на реплику внука промолчала, сменив тактику агрессивного наступления на нестойкое перемирие. Однако крайняя степень недовольства чувствовалась даже в ее молчании.

Внутри замок выглядел одновременно просто и богато. Ничего вычурного и лишнего не было. Все картины, ковры, статуи были подобраны в гармонирующих тонах. Надо отметить, что камень, из которого был выложен замок Талль-Шерр, колебался в бежевых тонах, но при этом не напрягал взгляд. Привыкшая к мрачности Ардскола, я не ожидала увидеть здесь столько светлых красок.

К счастью, советники отсеялись практически сразу после того, как мы вошли, что не могло не радовать. Присутствие этих высокородных снобов давило на меня со всех сторон, вызывая внутренний неприятный зуд.

Пока мы шли по бесконечным коридорам и галереям, все было довольно-таки прилично. Проблемы начались, когда дело дошло до размещения. Вампирья королева, видимо, рассудила, что в ее замке предостаточно места, чтобы расселить нас по разным его частям. Скорее всего, чтобы все, кроме Анабэль и Идриса, заблудились и умерли. Хотя Идвал выберется благодаря своему обонянию, Тамаш — за счет магии. А я сгину, заплутав в этом лабиринте бесконечных коридоров, уверенная в том, что ни единая живая душа в этом замке не придет мне на помощь, даже если услышит мои вопли.

Выяснилось, что нам троим подготовили комнаты на нижних этажах, где обычно обитает прислуга, чтобы мы находились как можно дальше от первого наследника и его сестры. Хотя тут случилось странное. Джесабэль захотела даже Идриса с Анабэль расселить в разных частях замка. И если отношение к нам я еще могла объяснить, то этот каприз главы Дома оставался для меня загадкой.

— Нет, — коротко и резко ответил на это Идрис, даже не изменившись в лице. — Я хочу личное крыло. Мы все разместимся там. И никого постороннего там быть не должно.

Последовал короткий, но ожесточенный спор, в котором Джеса­бэль снова пришлось уступить. Подозвав прислугу, она отдала распоряжения, пожелала удачного размещения и сказала, что ждет нас вечером на семейный ужин.

Я долго разглядывала семенящих впереди девушек в форме прислуги, которая, надо сказать, была сшита из дорогих тканей и отличалась от стандартной. Не было никаких передников и дурацких чепчиков — черные строгие платья с коротким рукавом либо жилетки, слегка прикрывающие плечи, и брюки с обязательной инсигнией рода Рангвальдов.

В итоге нас разместили в отдельном крыле, которое занимало три этажа, и никого, кроме нас и выделенной нам прислуги, там больше не было.

Не успел Идрис даже присесть после того, как вошел в свои покои, как дверь тут же открылась, и в комнату проскользнула Анабэль.

— Решила поддержать легенду о нашем инцесте? — усмехнулся Идрис, наблюдая, как Анабэль бесшумно скользит к нему среди теней.

— Да наплевать. Пусть бабка думает, что хочет. Как и все остальные, — отмахнулась она и присела рядом с братом.

Возникшее молчание было мягким и ненавязчивым. Оно позволяло расслабиться, слегка касаясь прохладной кожи обоих аш’катари.

Идрису этот замок не нравился. Все здесь было чужим и враждебным с тех пор, как не стало родителей и дед покинул это место. В Ардсколе он знал каждый шорох, каждый угол, он был знаком с обитающей там тишиной. Здесь же она была тяжелой, давящей и раздражающей. Она умела подслушивать, хранила множество грязных интриг и тайн, которые оседали на коже липкой пылью, и наблюдала множеством глаз из темноты.

Лишь присутствие Анабэль делало эту тишину немного другой. Между нами, она была теплой и почти приятно осязаемой.

Этот замок угнетал их обоих, Идрис знал это. Анабэль всегда ощущала то же, что и брат, когда они оказывались в этих стенах. Титулы падали на их плечи тяжестью столь же непосильной, сколь пропитанные кровью вензеля воинов и рыцарей. Ненависть давно впиталась в камень, отравила души обитателей этого замка, заполнила трещины, и Талль-Шерр больше не казался домом. Привычный уют и семейное тепло навсегда покинули знакомые комнаты, не осталось ничего, даже следа уз, что когда-то оборвались здесь. Эти стены вынимали из души лишь грусть о прошлом и горечь. Идрису и Анабэль пришлось запереть свои воспоминания, связанные с этим местом, глубоко внутри, чтобы сохранить их от пагубного влияния Талль-Шерра. Здесь Анабэль не могла быть обычной виконтессой, как Идрис не мог быть просто графом Валариса. Здесь существовали только шаэлькан и шаккана. Много раз они обсуждали эту тему, но сейчас проблемы были куда важнее их положения в Доме.

— Что ты собираешься делать? У тебя есть план? — поинтересовалась шаккана, разглядывая брата с надеждой. В ее зеленых глазах он видел заклинательную просьбу: «Пожалуйста, скажи, что у тебя есть план». Ответ Идриса опередил стук в дверь, а следом за его разрешением вошла служанка. Поклонившись, она сообщила, что хозяйка замка немедленно вызывает наследника к себе. Он кивнул и велел передать, что придет, как только приведет себя в порядок с дороги.

Однако Идрис даже не взглянул в сторону багажа со сменной одеждой, продолжая сидеть рядом с сестрой.

— Я вижу, ты, как всегда, не торопишься, — усмехнулась Анабэль.

— Я не ее цепной пес, чтобы бежать по первому зову сломя голову и высунув язык. Подождет, — глухо отозвался шаэлькан и, подумав немного, вернулся к изначальной теме.

— Да, у меня есть план, но нам нужно быть очень внимательными и осторожными. Нам слишком много нужно успеть сделать. Старая карга уже начала действовать, но мы должны быть на два шага впереди.

— Это будет непросто. Мы давно не играли в игры высшего света, — тихо произнесла Анабэль и, колеблясь, добавила: — Мне жаль Селению. Ее меньше всего хотелось бы в это впутывать.

Идрис согласно кивнул, но слова сестры его встревожили. Вопросительно взглянув на Анабэль, он задал немой вопрос о том, что именно ее тревожит.

— Я знаю, кто такая Селения. И от этого понимаю, что ей вдвойне опасно находиться здесь. Это был дерзкий ход. И идея спрятать ее на виду у всех неожиданна. Но, насколько я знаю, наш враг умен и хорошо тебя знает, — призналась шаккана после недолгих раздумий. Тишина с жадностью вобрала ее слова и снова притаилась в темных углах комнаты.

Анабэль не терпелось поговорить с братом с тех пор, как Селения доверила ей свои тайны. Она не могла сказать об этом в экипаже и даже в гостинице и, как только выдалась возможность, сразу воспользовалась ею.

— Откуда? — коротко поинтересовался Идрис.

— Она сама мне об этом рассказала, — ответила Анабэль. — В день ее двадцатилетия ей приснился сон, в котором были знамения. Она не знает значения слова иш’тари, но зато я знаю. И понимаю, почему ты молчал об этом.

— Все намного сложнее, — выдохнул Идрис. — Давай поговорим об этом позже. Я все тебе объясню. Мне нужны все глаза и уши, что у нас есть. У меня дурное предчувствие. Настолько сильное, что почти сравнимо с тошнотой. К тому же ведьма проглотила слишком много претящего ей, и от недовольства у нее случилось несварение. Так просто она это не спустит.

— Будем держаться вместе и смотреть в оба, что бы ни случилось, — решила поддержать брата Анабэль. — Хотя мне тоже неспокойно. В этот раз даже сильнее, чем раньше.

— Ладно, — вздохнув, Идрис поднялся на ноги. — Пойду узнаю, что этой дхарисе нужно. Хотя и так догадываюсь. Но вдруг она сможет меня удивить.

— Ты не переоденешься? — поинтересовалась Анабэль, усмехаясь.

— И лишить себя возможности довести ведьму до бешенства? — ехидство коснулось губ Идриса. Он медленно покачал головой.

— Иди медленно, чтобы карга взбесилась еще больше, — посоветовала Анабэль с мстительным наслаждением.

Джесабэль была в бешенстве. Она ненавидела ожидание. Дисциплина в ее землях была непросто железной, ее можно было бы сравнить с алунитом — самым твердым минералом на свете, который был более известен как «лунный алмаз». Хоккана сидела в Малой Гостиной, где больше всего любила проводить неофициальные встречи. В ее бокале мерцало санго, перекатываясь вдоль стенок от каждого раздраженного движения руки. Взгляд Джесабэль полыхал гневом, испепеляя дверь, так и не явившую ее непокорного, гордого и упрямого, как стадо баранов, внука.

Когда же Идрис наконец пришел, Джесабэль напустила на себя покров ледяного спокойствия и закинула ногу на ногу.

— Ты не торопился, — констатировала она. Хищный взгляд зацепился за одежду шаэлькана, которую он так и не сменил. Левая часть верхней губы задрожала и поднялась вверх, выдавая истинные чувства главы Дома. Этот знак вселял ужас во всех аш’катари. Многих он лишил жизни, лишь некоторым посулил жестокое наказание, которое и по сей день ледяным осколком воспоминаний жило в их сердцах. Так повелось издавна — при встрече с Джесабэль собеседники невольно смотрели на ее губы, лишая внимания ее глаза.

Чтобы сокрыть этот неподвластный ей жест от внука, хоккана глотнула санго и недовольно поджала губы.

Впрочем, Идрису не нужна была азбука жестов Джесабэль, чтобы понять, в каком она настроении. Она могла обмануть кого угодно, но только не его. Спокойным, уверенным шагом шаэлькан прошелся по гостиной и присел на диван напротив родственницы.

— Зная тебя, догадываюсь: разговор предстоит долгий и неприятный, — Идрис усмехнулся одним уголком губ и откинулся на спинку дивана. Слегка склонив голову, он подпер ее двумя пальцами возложенной на подлокотник левой руки. — Поэтому по дороге я зашел в туалет.

— Что это было за выступление на улице? — колючие слова почти болезненно царапали слух. В глазах Кровавой Королевы отражение Идриса пылало багровым пламенем, беснующимся вокруг черноты ее зрачка.

— Это было не выступление, а справедливое требование. Оскорбив Селению, они нанесли оскорбление и мне. Я был в своем праве, — наследник Дома Взывающих к Смерти не стал скрывать своего крайнего недовольства.

— Селению, — презрительно выплюнула Джесабэль, смотря на внука с нескрываемой яростью.

— Да, Селению. Как может заслуживать уважение мужчина, который позволяет окружающим выказывать неуважение к его избраннице? Как он после этого будет уважать себя? — слова Идриса скатывались по его языку снежной лавиной, холодом развеваясь в воздухе. — И давай уже закроем эту тему. Она мне неприятна.

— Ты унизил члена Совета! Это непозволительно! — процедила Джесабэль, всеми силами стараясь не сорваться на крик.

— Весь Совет, если быть точным, — поправил хоккану Идрис. — И это твоя вина, дорогая бабушка. Ты распустила Совет, позволила его членам оскорблять представителя правящей крови. Выказывая не­уважение ко мне, они выказывают его и тебе, потому что ты позволяешь так относиться к своему внуку-шаэлькану. Если бы я спустил им подобное поведение, они бы вовсе перестали меня уважать. Не уважают — пусть боятся. Но еще одна подобная выходка с их стороны — и я уже не остановлюсь. И к тебе претензии тоже будут, уж поверь.

— Не забывай, с кем говоришь! — Джесабэль вскочила на ноги. Властность ее голоса сотрясла воздух и окатила Идриса, но не вызвала с его стороны никакой реакции.

— Тебе это тоже не следует забывать, бабуля. Титул — еще не все, не забывай про кровь, — посоветовал хоккане Идрис. Ярость исказила лицо Кровавой Королевы, нарисовала морщины, искажающие ее красоту, но быстро схлынула. Джесабэль взяла себя в руки и оскалилась, снова опустившись обратно в свое кресло. Пальцы ее слегка подрагивали, когда обхватывали ножку бокала.

— Возможно, ты прав. Советники были грубы и получили по заслугам. Я позвала тебя в родовое гнездо не ради ссор, — выдохнула Джесабэль после некоторого молчания и двух глотков санго.

Она не стала ходить вокруг да около, зная, что завуалированные долгие разговоры утомляют внука и пробуждают в нем крайнее раздражение и нежелание общаться. А ей с таким трудом удалось его, наконец, выдернуть с обжитой им окраины Арденгарда.

— Ты ведь не собираешься на самом деле жениться на этой… безродной девчонке ак’кари?

— Почему ты так думаешь? Разве я до этого называл кого-то своей невестой? — в глазах Идриса раскалялись спящие во тьме зрачка искры. — К тому же она не безродная. Она баронесса.

Джесабэль закатила глаза и раздраженно взболтнула кровь в ­бокале.

— Идрис, ты знаешь, о чем я. Хватит прикидываться обычным графом и сидеть в добровольном гордом изгнании в землях этого старого сморчка. Ты — шаэлькан! Ты не можешь жениться на обращенной девчонке… баронессе! — последнее слово Джесабэль произнесла так, будто оно было гнилым на вкус.

— Почему нет? Это не запрещено, — ухмыльнулся Идрис, почувствовав тот самый момент, когда довел бабку до крайней степени бешенства. Если бы он был ношиаром, то этот разговор стал бы для него настоящим королевским пиром.

— Это непринято. И неприемлемо для аш’катари твоего положения, — как непреложную истину процитировала Кровавая Королева тоном судьи, зачитывающего приговор.

— Мне глубоко наплевать. Я буду поступать так, как захочу. Мне не нужно ни твое позволение, ни твое благословение. Ни титул шаэлькана подле тебя. Разве ты это еще не поняла?

Идрис оставался бесстрастным. Его забавляли пикировки с властной родственницей, но он очень быстро уставал от них, ибо бабуля любила играть не по правилам.

— Почему? — Джесабэль внимательно наблюдала за внуком, короткими глотками попивая санго из своего бокала и смакуя растворенные в нем эмоции на языке.

— Не хочу стать очередной марионеткой в твоем театре. Меня устраивает собственная пьеса, написанная мной.

Между ними повисла тишина. Первые несколько секунд она была неуверенной и непрочной, готовой в любое мгновение порваться, как ветхая ткань. Но с каждой последующей секундой тишина нарастала, заполняя комнату, и укоренялась. Лишь звонкий треск огня в камине осторожно просачивался между плетением ее невесомых нитей и двух взглядов, пронизывающих пелену молчания.

— Почему она?

— По какой еще причине аш’катари, остававшийся одиноким на протяжении нескольких веков, решил бы вдруг выбрать невестой человеческую девушку, обратить ее и приехать сюда, чтобы выслушивать недовольство властной бабушки и всего Дома? — произнес Идрис так, словно загадывал загадку.

— Не говори ерунды, Идрис, — отрезала Джесабэль брезгливо. — Мы выше всего этого. Я знаю тебя слишком хорошо. Ты просто хочешь мне насолить. В очередной раз показываешь свой характер.

— А может, как раз ты недостаточно хорошо меня знаешь? И не слишком ли много трепыханий, чтобы просто тебя позлить? Ради этого я бы не приехал. Ты сказала, что у тебя ко мне срочное дело.

— Я вызвала тебя на Совет Теней, — по губам Джесабэль впервые за весь разговор пробежала улыбка, которая Идрису не понравилась. Он прекрасно знал эту улыбку, как и свою бабку. И если два этих фактора встречались вместе, означало одно: Джесабэль что-то задумала.

— Отрекись от своей фаворитки, — внезапно потребовала хоккана, когда Идрис уже поднимался с дивана, чтобы покинуть кабинет. — Мне все равно, с кем ты спишь. Ты должен совершить раатхасс-реар с достойной аш’катари.

Идрис замер и посмотрел на Кровавую Королеву почти снисходительно, как смотрят только на сумасшедших.

— Я не стану отрекаться от нее. И ты знаешь, как я умею защищать тех, кто мне дорог, — процедил шаэлькан и, больше не желая продолжать этот бессмысленный, по его мнению, разговор, вышел за дверь.

— Это мы еще посмотрим, — усмехнулась Джесабэль и осушила бокал с кровью до дна. — Это мы еще посмотрим…

С наступлением темноты монстры выбрались из шкафов и выползли из-под кровати. Это были уже не те чудовища, что преследовали меня в Ардсколе. Существа из плоти и крови ожидали меня внизу за столом, враждебные и опасные. Я ощущала себя, будто была их ужином. Тревога танцевала вокруг, сжимаясь змеиными кольцами. Ее голодная пасть пожирала драгоценные мгновения времени. Догорающая на стене бронза заката казалась переливами чешуи.

Утренняя церемония была лишь прелюдией к тому, что меня ждет на самом деле. Уверенность в собственных силах и знаниях покинула меня. Отчаяние было столь сильным, что я приготовилась к любой боли, лишь бы остаться в стенах этой комнаты. Сидя на кровати, я разглядывала инсигнию рода Рангвальдов, водила пальцем по узорам и пыталась набраться смелости и самообладания, чтобы не ударить в грязь лицом на семейном ужине. Напоминала себе, что не должна опозорить Идриса.

Когда в дверь постучали, сердце мое сорвалось в пучины шторма, который лишь креп. В комнату вошла Анабэль с платьем, которое мне предстояло надеть, но даже оно не принесло мне никакой радости, несмотря на свое великолепие.

Я почти не запомнила, как она меня наряжала, лишь слегка ощутив приятный, струящийся по коже материал. Будто все это происходило не со мной. Анабэль укладывала мои волосы и что-то говорила, но я не могла внять ни одному слову. Когда на пороге появился Идрис, я готова была сломаться, как соломинка. Слезы легли на глаза, и горло сжалось. Будто немая, я открывала рот, но не могла ничего сказать.

— Селения, послушай меня, — увидев мое состояние, Идрис чуть повысил голос и взял мои ледяные пальцы в свои. Повинуясь его жесту, я поднялась, не чувствуя ног. Тело казалось слишком тяжелым и непослушным, будто лишенным костей. Лишь сила Идриса удерживала меня от падения. Сейчас даже его всегда холодные руки показались мне теплыми.

— Я буду рядом. Что бы там ни произошло — наплевать. Рас­слабься и представь, что это просто игра. Если тебе захочется, можешь станцевать на столе, я тебя полностью поддержу.

Голос его гипнотизировал, внушал мне некое спокойствие и ­безопасность. Напряжение ослабило хватку, и я почувствовала, что начинаю робко улыбаться. В стенах Талль-Шерра Идрис стал другим, он играл роль наследника своего Дома, непреклонного и жестокого, однако способного проявить снисхождение и понимание ко мне. Быть может, это тоже часть игры, но меня она успокаивала.

Вспомнив свое обещание больше не бояться, я взяла себя в руки и обхватила плечо Идриса.

— Я готова.

— Ты справишься, — убежденно проворковала Анабэль. — Я тоже буду рядом, так что тебе будет намного легче.

Когда мы вышли, я увидела Идвала и Тамаша, облаченных в повсе­дневную одежду, никак не соответствующую торжеству.

— Ты выглядишь потрясающе. Задай им там, — Идвал улыбнулся и подмигнул, а я вопросительно уставилась на него.

— А вы разве не идете?

— Да хранят меня божественные ягодицы Мунарин от этих хмурых упыриных рож, пусть простят меня Бэль и Идри! — Идвал изобразил рукой какой-то жест и усмехнулся. — В этом котле варитесь сами. Мы с Тамашем решили совершить набег на вражескую кухню и как следует там повеселиться.

— Вот почему мне с ними нельзя? — пробурчала я, завистливым взглядом провожая каринна и кашкара.

— Увы, ты невеста Идриса, — напомнила мне Анабэль, заставив возненавидеть свой статус еще сильнее.

По пути в обеденный зал я воскресила в памяти все знания, которые Анабэль с Идрисом старательно вкладывали в меня. Впрочем, этикет у аш’катари от человеческого не сильно отличался, так что напортачить я не должна. Хоть в высший свет тетушка меня никогда и не выводила, Анабэль вымуштровала меня как следует. Пальцы до сих пор помнили хворостину из сирени и периодически вздрагивали, когда я боялась сделать что-то неправильно.

Вся семья Рангвальдов была уже в сборе, дожидаясь, видимо, только нас. Мы поприветствовали всех сидящих за столом членов семейства, после чего я плавно опустилась на стул, отодвинутый для меня Идрисом. Собравшиеся подарили мне пышный ядовитый букет ненавистных и презрительных взглядов, и вампирский шабаш начался. Мне представили каждого члена семьи, затем Идрис представил им меня. После этого Джесабэль жестом велела прислуге нести угощения.

После подачи закусок за столом завязалась легкая беседа, которая в основном касалась приезда Идриса и Анабэль. Меня старательно обходили стороной. Отразилось ли на ближайшем семейном кругу то, что произошло с членами Совета, нет ли — я пока не знала. Никого из Теней Дома здесь не было, однако новости, особенно столь громкие, любят кричать о себе во всеуслышанье.

Джесабэль как хозяйка замка и сего мероприятия старалась уделить внимание каждому, кроме меня. Нас с Идрисом ее позиция вполне устраивала. Возмездие за выходку с Советом еще обрушится на наши головы — я была в этом уверена.

— Дармон, сегодня вы столь мрачны. Обычно наша кухня не оставляла вас равнодушным, — заметила хоккана. Я старалась прислушиваться ко всему, что звучало за столом. Дармон Сигвальди был представлен мне одним из первых. Идрис шепнул, что он — муж их с Анабэль родной тети Артиссы. С того самого момента, как мы вошли, и до сих пор Дармон был хмур и лишь мрачнел, как туча, готовая разразиться молнией и дождем.

Взглянув на Джесабэль, он вдруг скривился и отбросил столовые приборы, что лежали рядом. Их звон запел тревожным сигналом, заглушив все остальные разговоры.

— Нет аппетита. Грязная кровь дурно воняет. Я не могу понять, как ты позволила отбросам сидеть с нами за одним столом, — прорычал Дармон. Взгляд его разъяренных глаз был устремлен только на хоккану, но я чувствовала весь яд его слов на своей коже. Они стекали, оставляя саднящие язвы. Моя кровь вскипела, несмотря на все, что в меня вбивала Анабэль. И даже здравый смысл не способен был остановить меня сейчас. Я была готова всадить вилку в горло этому ненавистному гаду. Человеку не тягаться с аш’катари, но чувство справедливости требовало своего.

Сжав вилку и чуть привстав на стуле, я так и замерла. Внезапно Сигвальди взвыл и упал лицом в чистую тарелку. Из глаз его слезами потекла кровь. С ним происходило то же самое, что ранее с совет­ником.

— Грязная кровь? — губы Идриса источали нечто зловещее, первобытное и могущественное, как древнее заклинание, способное сотворить невообразимое. Они шептали совсем тихо, но слова обжигали воздух и треском пламени разносились по столовой.

— Не вы ли большой любитель страстных утех с представителями этой самой крови? Отчего же чистая кровь вашей высокородной супруги вас не прельщает? Кувыркаетесь с грязной кровью в постели, но не желаете сидеть за столом — это очень лицемерно, не находите, гишир Сигвальди?

— Ах ты, выродок, — проревел Дармон и тут же схватился за горло. Он хрипел, задыхаясь, но продолжал попытки сказать что-то еще, выплюнуть какие-то ругательства. Его бледное лицо стремительно синело, кровь начала просачиваться алой росой сквозь кожу.

— Повежливее с правящей кровью. Иначе рискуешь закончить так же никчемно, как твой сын, который тоже не умел оценивать собственные силы, — предупредил Дармона шаэлькан. Долгие, мучительные для Сигвальди секунды Идрис наблюдал за его содроганиями. Пенистая розовая слюна стекала по губам аш’катари на тарелку, глаза его опасно налились кровью, сосуды вздулись под кожей, отчаянно пульсируя.

— Хватит грызться, как собаки! Идрис, прекрати сейчас же! А ты, Дармон, закрой рот. Мы собрались здесь, чтобы поужинать, а не рвать друг другу глотки! Вы что — варвары? Или кашкары? — Джесабэль не кричала, но ее повышенный тон резонировал с эхом, отражающимся от стен. С непроницаемым лицом Идрис расслабился и откинулся на спинку своего стула. Сила, что сдавливала Дармона невидимыми тисками, отступила. Аш’катари зашелся кашлем, отплевывая алую пену. Пошатываясь, он поднялся со своего места и вперился в шаэлькана обезумевшим взглядом.

— Вы не любите и презираете тех, кто ниже нас по статусу. Но вы забываете, что сами создаете ак’кари ради прихоти. Забываете об ответственности, которую несете за тех, кого создали. Заставляете их чтить наши законы и обращаться в нашу веру по праву сильного. Не это ли невежество и лицемерие? И жестокость, — казалось, Идрис обращался к каждому, кто сидел за столом. Глаза его смотрели на Джесабэль.

— Я не собираюсь слушать это и терпеть! — Дармон стукнул по столу с такой яростью, что отполированная его лицом тарелка подпрыг­нула и зазвенела, размазывая кровавую слюну по черной скатерти.

— Тогда пошел вон! — рявкнула Джесабэль. Я наблюдала за происходящим, все еще сжимая в руке вилку, не заметив, как опустилась обратно на стул. Столь резкая перемена в поступках хокканы поражала. Я была уверена, что она спустит на меня всех собак и заступится за моего обидчика. Но, к моему великому удивлению, она приняла сторону Идриса. Казалось, он и сам выглядел пораженным ее словами.

Дармон хотел что-то сказать, но слова будто застряли у него в горле. Он вновь как-то странно закашлялся и в гневе метнулся к двери. Шаги его громыхали, и оглушительно хлопнувшая дверь лишь дополнила симфонию ненависти.

— Еще кто-нибудь желает высказаться? Не хочу на основных блюдах портить себе аппетит, — поинтересовалась Джесабэль. Все мол­чали. Идрис окинул их тягучим взглядом потемневших глаз и возложил руки на подлокотники, точно король, взирающий на своих подданных.

Сердце колотилось у меня в груди. Кровь шумела в голове и давила на виски. Пальцы онемели, но ощутила я это лишь тогда, когда мягкое прикосновение Анабэль помогло мне разжать их. Теперь я понимала, отчего они оба не хотели сюда ехать. Против собственной воли они были вынуждены защищать меня, чтобы не опозорить самих себя. Чувство вины изжогой подкатило к горлу, но я постаралась держать себя в руках. Все слова будут сказаны потом и не здесь.

Лишь один короткий взгляд я позволила себе, чтобы поблагодарить Идриса, но он лишь забавно дернул плечом и поднял уголок губ. Глаза его оставались темными, но руки расслабились.

Дальше все пошло так, будто ничего не случилось вовсе. Лишь осадок на душе напоминал мне о Дармоне Сигвальди и поступке Идриса, который ему самому явно был неприятен.

Первым блюдом принесли довольно безобидную отбивную с овощами. Но Идрис предупреждал меня, что вся еда будет специфической, приготовленной, как любят аш’катари. Внутри действительно оказался сюрприз в виде кровяной начинки, которая растеклась по тарелке, стоило мне разрезать ее ножом на две половины.

Шаэлькан говорил, что мне необязательно есть предложенную еду, но я прекрасно осознавала наше с Идрисом положение. Ему приходилось намного тяжелее, чем мне, — он был вынужден балансировать на острие между Джесабэль и главами кланов Дома Смерти, удерживая еще и меня. Многие члены Совета презирали его, это было видно по их лицам при встрече. Мой провал лишь подпортит репутацию Идриса. И больше всех в этом театре лицемерия и цинизма будет аплодировать Джесабэль, чего я не могу допустить из принципа, не говоря уже о выживании.

Поэтому вопреки мерзкому привкусу крови я проглотила отбивную целиком, не прожевывая. Мясо, изрядно сдобренное солью, проскользнуло почти незаметно, но осталось тошнотворное после­вкусие, и его не смогли подавить даже овощи. Мое лицо оставалось невозмутимым, когда в бокал налили настоящей, слегка мерцающей крови, хотя дурнота неприятно зашевелилась в желудке. Пытливый взгляд Джесабэль, устремленный прямо на меня, не оставил выбора и времени на размышления. Изящным движением обвив основание бокала, я слегка взболтала его содержимое. Вязкое санго скользнуло по гладкому хрусталю, и тяжелые, переливчатые капли стекли по стенкам вниз. Зрелище это призвано было завораживать наподобие предвкушению удовольствия перед дегустацией хорошего вина, но лишь усилило крепнущие желудочные спазмы.

Идрис наблюдал за мной искоса, с некоторым беспокойством. Я как бы невзначай улыбнулась ему, благодаря за поддержку, и сделала глоток. Внешне аш’катари никак не изменился, но в глубине его глаз проскользнуло удивление моим поступком и даже толика восхищения. Это придало мне сил и уверенности. Страх перед неизвестностью отступил, и его место заняло упрямое желание утереть нос собравшимся за столом снобам.

Соленая жидкость вызвала прилив тошноты, когда я насильно протолкнула ее в сопротивляющийся желудок. Медленный вдох — и рвотный позыв удалось подавить.

— Жаль, что вы не разбираетесь в санго и не способны оценить весь букет вкуса и растворенных в нем эмоций, — вдруг произнесла Джесабэль, потянувшись к своему бокалу. Я постаралась встретить ее взгляд спокойно и, не разрывая зрительного контакта, снова взяла бокал. Понимала, что решила противостоять слишком сильному противнику, но уже не могла отступить. Пусть собравшиеся презирают меня, я не позволю им меня унижать, давая почву для взращивания неуважения к Идрису.

Поднеся бокал к лицу, я медленно втянула аромат санго и тут же об этом пожалела. Железистый запах крови заставил желудок снова извиваться в судорогах. Второй глоток дался намного сложнее первого. Воцарившаяся в столовой тишина могла бы легко посоревноваться с кладбищенской.

Стараясь не задерживать кровь во рту, я проглотила ее, лишь чудом не скривившись. Легко и без последствий я могла слизнуть лишь собственную кровь с пораненного пальца, но напиваться чужой, словно вином, было мерзко.

— Что скажете?

И все взгляды сидящих вцепились в меня, словно когти хищной птицы. А в самом центре была она, вампирская стерва.

Я вспомнила все, Анабэль рассказывала мне о способах производства и розлива этого напитка, его сортах еще в первый день обучения. Для аш’катари это было сродни искусству, как виноделие для людей.

Приезд внука — это редкое торжество, значит, они открыли какую-то долго пролежавшую бутылку с невероятным букетом эмоций. Идрис не приезжал в столицу более двухсот лет, как он сам говорил в дороге.

— Более двухсот лет выдержки — восторг, счастье, любовь! Этим напитком вы хотели сказать: вы испытываете счастье и восторг по поводу возвращения домой ваших внуков. И то, что вы их очень любите, — выдержав небольшую паузу, словно действительно пыталась распробовать букет кровавого напитка, размеренно проговорила я. Это, конечно, был блеф чистой воды, высказанный на свой страх и риск. В любом случае, чтобы я ни сказала, вряд ли меня похвалят.

Идрис рассказывал мне, что аш’катари владеют деревнями и городами, превращенными в фермы, где содержат людей в условиях, необходимых для поддержания в крови уровня тех или иных эмоций. После этого стало понятно, почему в богатых странах жители некоторых городов чувствуют себя несчастными и постоянно кого-то винят в этом, хотя объективных причин для их страданий нет. Оказывается, все просто: аш’катари нужен сорт санго, наполненный букетом грусти. Более того, теперь стало понятно, почему во многих графствах средняя продолжительность жизни составляет от сорока до пятидесяти лет: после пятидесяти кровь становится невкусной и менее насыщенной эмоциями.

Собственный эмоциональный фон аш’катари несколько притуп­лен, и чем старше они становятся, тем менее подвержены чувствам; поэтому, когда они хотят более ярких эмоций, соответствующих той или иной ситуации, они берут их из крови, в которой последние консервируются довольно непростым способом.

Лица сидящих за столом аш’катари вытянулись, выражая смесь удивления и недоумения. Идрис слегка коснулся моих пальцев своими, выражая похвалу, и стало немного легче. Но кто явно не выказал никаких эмоций, так это Джесабэль. Она изогнула уголки губ в какой-то странной улыбке и произнесла:

— Жаль, что весь букет вам так и не удалось уловить.

— Как будто это так важно, — пришла очередь Идриса прыскать ядом и сарказмом. — Она полностью распробовала базовые ноты, второстепенные все равно раскрываются лишь на миг.

— Она же твоя невеста. Должна соответствовать всем требованиям, — парировала Джесабэль.

— Она же не стул, чтобы соответствовать каким-то требованиям, и не еда, — казалось, Идрис снова оказался в своей стихии. Он даже не задумываясь играл фразами со своей бабкой, словно они перекидывали друг другу петарду, фитиль которой стремительно тлел.

— Уже не еда, — издевательски подтвердила Джесабэль.

— А мы можем переключиться на другую тему? Я сюда пришла поужинать с семьей, а не давиться ядом, — вставила Анабэль, метнув в бабушку многозначительный взгляд.

— До вашего прихода мы как раз обсуждали успехи вашего кузена. Адельмар так проникся к своей ферме, что наотрез отказался собирать урожай.

Теперь шишки посыпались на кого-то другого, и не скажу, что я сильно ему сочувствовала. Заметив изменившееся лицо совсем молодого светловолосого аш’катари, я поняла, что речь пошла о нем.

— Все не так. Мне просто показалось, что урожай еще не дозрел. Глупо было бы собирать неспелые плоды, — попытался защититься Адельмар, но, казалось, сделал только хуже.

— Если ты не видишь, что яблоко уже красное, может быть, ты плохой фермер? — как бы невзначай обронила Джесабэль.

Я посмотрела на Идриса недоверчиво и тут же подавила в себе желание спросить: неужели наше графство тоже для него просто ферма?

С трудом запихнув столь неприятную мысль подальше, я попыталась вникнуть в тему очередной беседы. Старуха опять кого-то морально унижала. Что ж, главное — не меня, а этих напыщенных высокородных засранцев мне ни капельки не жаль.

— А где Джерард? — поинтересовался Идрис.

— Он уехал проведать Сарсу, а заодно узнать, что творится на границах савран’аш. В последнее время участились попытки акшар прорваться на наши земли, — ответил черноволосый мужчина с проницательными лазурными глазами и приятными чертами лица, которые были менее холодными, чем у большинства собравшихся. Я не запомнила всех представленных аш’катари, но он выделялся среди остальных, так как приходился родным братом Аэрону — деду Идриса и Анабэль, и так же, как и все прямые потомки основателя Дома Взывающих к Смерти, носил второе имя — Дейорис. Так было принято во всех Домах, чтобы показать прямую связь правящей семьи с основателем. У Идриса и Анабэль, как у прямых потомков основателя Дома Смерти, вторым именем также шло имя Дейорис, третьим именем у мужчин следовало имя отца, а у женщин — матери.

Однако не всем Домам удалось сохранить прямые ветки — кого-то свергли, кто-то погиб в войнах, коих, по рассказам Анабэль, было немало.

Брата Аэрона звали Арадор Дейорис Эльгар Рангвальд. Когда Анабэль и Идрис рассказывали мне о Доме Смерти, чтобы хоть как-то ввести в курс дела, о нем они всегда отзывались очень тепло. Насколько мне было известно, Арадор никогда не претендовал на власть в Доме, но и правление Джесабэль ему особо не нравилось, поэтому здесь он появлялся очень редко.

— Он не успеет вернуться к нашему отъезду? — поинтересовалась Анабэль.

— Зависит оттого, когда вы уедете, — Арадор загадочно подмигнул и улыбнулся шаккане.

«Хотелось бы поскорее», — так и рвалось из меня, но я даже сжала губы, чтобы сдержать эту фразу в пределах своих мыслей.

— Хотелось бы поскорее, — ответил Идрис и улыбнулся ­двоюродному деду, игнорируя Джесабэль, лицо которой исказилось от недовольства. Глаза ее так и полыхали пламенем Огненных Разломов.

Я едва сдержалась, чтобы не взглянуть на Идриса с удивлением. Не мог же он на самом деле прочитать мои мысли?

— Да брось, дорогой внук. Мы так давно не собирались все вместе. Впереди много интересного, — тут же заверил шаэлькана Арадор.

Я ковыряла вилкой в очередном шедевре местной кухни, который выглядел как свернутые бантиком кишки, и размышляла над философским вопросом — заслужила я все это или нет, — когда почувствовала на себе чей-то пристальный взгляд. Оторвавшись от тарелки, я быстро пробежалась по ведущим светские беседы аш’катари и встретилась с колкими карими глазами. На меня смотрела молодая девушка с медно-рыжими волосами. Ее лицо было красивым, но холодным, как у ледяной статуи. Недобрая усмешка на красных губах заставляла тревогу щекотать мой и без того страдающий желудок. Ее глаза будто видели меня насквозь и знали мою тайну, а губы усмехались, готовые поведать ее всем. Но этого просто не могло быть.

Я выдержала ее прямой взгляд, принимая игру, и в ответ на ее усмешку мило улыбнулась, не собираясь сдаваться первой. К счастью, ее отвлек сидящий по правую руку от нее молодой человек, что-то шепнув ей на ухо. Раздраженно дернув плечом, она попыталась от него отмахнуться, но сосед был настойчив, так что девушке пришлось принять поражение в этой зрительной дуэли и обратить на него внимание. Я же больше старалась не смотреть в ее сторону, даже когда вновь почувствовала чей-то настырный взгляд.

Кое-как пережив еще несколько издевок, кровавый суп и очередную порцию санго, я, наконец, смогла встать из-за стола. Наелась я на всю оставшуюся жизнь. Тошнота толкалась в стенках желудка, как при самом тяжелом отравлении, поэтому я была намерена как можно быстрее покинуть зал. Но не тут-то было.

— Дорогое семейство! Перед тем как вы уйдете, я хотела бы сделать важное объявление, — громко произнесла Кровавая Королева, снова обращая на себя внимание. Я ждала от нее очередной отвратительной новости, и она меня не разочаровала.

— Через два дня состоится бал в честь приезда моих любимых внуков. Приедут все члены Совета Теней для решения важных вопросов, поэтому подготовьте всю необходимую документацию и постарайтесь меня не позорить.

По телу прокатилась горячая волна, растворяя внутренности.

«Встретимся на балу».

Кто бы ни посылал мне эти знамения, он точно знал о грядущем. Страх снова воплотился в шелестящий шепот, доносящийся из темноты сознания. Предстояло встретиться с его воплощением лицом к лицу, и от этого тряслись все поджилки.

Я посмотрела на Идриса не только потому, что почувствовала, как его пальцы сжимаются на моих плечах. Хотелось убедиться, что все под контролем. Но шаэлькан просто развернул меня и под­толкнул к выходу.

Нас опередили остальные члены Дома Смерти. Сохраняя на лицах спокойствие и стараясь идти не спеша, аш’катари торопились покинуть зал, маскируя бегство под тонны неразрешенных дел.

Идриса позвала та самая рыжеволосая девушка, которая затеяла со мной зрительный поединок. Он извинился и отошел, а я едва не взвыла от досады, ощущая, как кровавый ужин просится обратно.

Невольно я стала разглядывать собеседницу Идриса, чтобы отвлечься от тошноты. Рыжеволосая аш’катари была одета в обтягивающее все ее изгибы черное платье с большим разрезом, доходившим до верхней трети бедра, и глубоким декольте до пояса, которое открывало прекрасный вид на ее грудь. Тонкая и изящная, она напоминала красивую куколку, но все портил ее явно скверный характер.

— Не торопись привыкать ко всему этому. От места подле моего внука семейный совет тебя вскоре избавит, — прошептала проходящая мимо Джесабэль и внезапно замерла. Ее глаза потемнели, черты лица заострились, исказившись от гнева.

Смотрела она на реари, и это почему-то испугало меня. Инсигния налилась обжигающим теплом и замерцала. Казалось, Джесабэль была лишь в шаге от того, чтобы растерзать меня прямо здесь. Но она резко вскинула голову и гордо выплыла в коридор. А я, наконец, получила Идриса обратно и смогла отправиться в свою комнату. Когда мы выходили в коридор, я почувствовала чей-то взгляд, царапающий спину. Обернувшись, я снова встретилась глазами с рыжеволосой собеседницей Идриса. По ее губам скользнула очередная ухмылка, от которой мне стало не по себе.

— Кто это был? —поинтересовалась я, пока мы шли к нашему крылу.

— Диабэль Тессар. Приближенная бабушки. Она дочь главы клана Тессар. Хотела перекинуться со мной парой слов. Завтра она уезжает по поручению Джесабэль. Посоветовала присматривать за некоторыми личностями и беречь тебя получше, — ответил Идрис.

— Беречь меня? — удивилась я, икнув от неожиданности. — С чего это вдруг? Я думала, все девушки высокого положения метят на мое место.

— Так и есть. Но она не претендует на роль моей невесты. Как приближенная Джесабэль она знает, какие Дома для союза в приоритете, — пояснил Идрис.

— И какие? — снова спросила я, стараясь дышать глубже. Содержимое желудка неприятно билось о его стенки, рождая один приступ тошноты за другим. Путь до моей комнаты казался бесконечно долгим, но ускорение шага могло закончиться извержением сегодняшнего ужина прямо в коридоре, чего допустить категорически нельзя.

— Это неважно, не забивай себе голову, — отмахнулся Идрис, словно мы говорили о сущем пустяке.

Полночи меня тошнило и выворачивало наизнанку. Заглянувший Идвал принес нормальной еды, подумав, что я буду голодна. Но от одного запаха меня потянуло обратно в уборную. Тогда кашкар собрался за Тамашем, но тот явился сам по поручению Идриса. Отпаивал меня терпкими травяными настоями до тех пор, пока мне не стало легче. Глубоко за полночь Анабэль помогла мне помыться и переодеться в ночную сорочку, ибо сил совершенно не осталось. Стоило только лечь в кровать, и я провалилась в сон.

Сигард шел по ночным коридорам замка Талль-Шерр, ведомый любопытством и похотью. Весь ужин он наблюдал за Селенией, которую представили как невесту Идриса. Даже зная, что кузен не привык делиться ни своими вещами, ни своими женщинами, Сигард отважился побеседовать с таинственной девушкой в неформальной и более интимной обстановке. Это решение еще больше упрочилось благодаря двоюродной бабушке, которая в завуалированной форме намекнула об этом после ужина.

Он понимал, что новообращенная ак’кари уж точно не может быть невестой его двоюродного брата, ибо Джесабэль никогда не допустит подобного. О чем и говорило весь вечер ее поведение. И хотя досталось сегодня всем, над фавориткой Идриса она издевалась больше всего.

Но еще больше Сигарда удивило поведение самой Селении. Она вела себя, как полагается титулованной аш’катари, ни разу не стушевалась от выпадов Кровавой Королевы и даже умело парировала их, словно они вовсе ее не задевали. Умудрившись столь точно выразить вкус санго и определить его выдержку, Селения пробудила в Сигарде не только удивление, но и голод по женскому телу. Интерес к загадочной особе рос весь вечер, подогревался ее поведением, и к концу ужина достиг своего пика.

Поэтому Сигард решил больше не сдерживать свои порывы и наведаться к фаворитке брата для выражения ей своего восхищения. Если она просто любовница, то ничего страшного. Идрис порычит, поизрыгает проклятья и угрозы, а потом успокоится. А если действительно невеста, уж точно не станет болтать, чтобы выскочить замуж за наследника Рангвальдов. В любом случае место рядом с Идрисом ей точно не светит, поэтому Сигард не хотел отказывать себе в удовольствии утолить свои желания. Все свои желания. Ак’кари не выстоять перед очарованием аш’катари.

Сигард поднялся на нужный этаж и нашел нужную ему дверь, бесшумно проскользнув в комнату, словно тень. Он надеялся застать девушку в постели, чтобы не оставить ей шансов на отступление, но Селения стояла у окна и разглядывала что-то снаружи замка. На ней была довольно соблазнительная ночная сорочка из голубого шелка, распалившая Сигарда еще сильнее. Тонкие лямки открывали плечи, а длина выше колен позволяла созерцать стройные ножки.

Сигард едва подавил животный инстинкт, чтобы тут же не наброситься на девушку и приступить к делу прямо у окна. Ее выступающие тонкие лопатки в полумраке напоминали нераспустившиеся крылья маленькой птички. Птички, которая, как он надеялся, не сможет выпорхнуть из клетки его очарования.

Несколько бесшумных шагов — и Сигард оказался рядом с Селенией.

— Доброй ночи, прекрасная леди. Почему вы не спите?

Девушка даже не вздрогнула от его неожиданного появления. Или она слышала, как он входил, потому и не испугалась?

— Простите за столь поздний визит, мне просто очень хотелось вас увидеть, — продолжал свое наступление Сигард. Селения медленно повернулась и посмотрела на него так отстраненно, словно его вовсе тут не было. Остекленевший взгляд был пронизывающим и строгим. Сигард почувствовал себя неуютно. Возникла странная мысль, что Селения видит его насквозь, слышит его мысли и заранее знает, что он будет говорить. Но ведь это невозможно! Она — ак’кари!

Выбросив глупые мысли из головы, Сигард коснулся нежной кожи плеча девушки и медленно прочертил пальцами дорожку до шеи.

— С вами все в порядке? — промурлыкал он, возложив свою руку на хрупкое девичье надплечье.

— Ты мне мешаешь, — каким-то странным голосом оповестила Сигарда Селения и резко скинула его руку. От такого поворота событий аш’катари опешил. На его пальцах осталось ощущение прохладного бархата ее кожи, а нос улавливал тонкий аромат, который пьянил не хуже крови с крепким алкоголем.

— Прости?

— Ты мне мешаешь, — повторила Селения. — Я разговариваю.

Сигард медленно перевел взгляд за спину девушки, затем посмотрел в окно и снова почувствовал нечто странное.

— С кем?

— С Многоликой, — все тем же отстраненным тоном отозвалась Селения.

— С кем? — Сигард на несколько секунд онемел, а затем рассмеялся и слегка сжал плечи девушки. — Я понял. Ты издеваешься надо мной. Шутишь. А я повелся.

— Ты слишком шумный. Уходи, — внезапно потребовала Селения и попыталась отвернуться к окну. От подобного жеста ак’кари Сигарда словно ударило молнией. Еще ни одна женщина не смела ему отказать, ни одна не смогла сопротивляться его очарованию!

Аш’катари подался вперед, прижимая Селению к прохладному стеклу окна и обхватывая одной рукой ее талию.

— Не строй из себя недотрогу. Хватит набивать цену, ты всего лишь наложница, ак’кари. Как ты смеешь? — прошипел Сигард и попытался сорвать с Селении сорочку. В тот же миг его отбросило на пол легким движением ее руки, а глаза девушки наполнились серебристым светом.

— Она не для тебя! — каким-то потусторонним голосом прогремела Селения. Она не кричала, но звук заполнял всю комнату и, ­казалось, просачивался даже сквозь стены и разносился по всему замку.

Сигард попытался встать, но неведомая сила не позволяла ему подняться с колен. Аш’катари с ужасом взирал на девчонку, не понимая, что происходит. Впервые за долгое время внутри заскребся страх.

— Лишь животные живут во власти собственных инстинктов. Ты не достоин быть высшим созданием, — снова прогремела Селения. Звук ее голоса беспощадно навалился на стены и сотряс их, будто желая сокрушить. Сигард ощутил это давление, стиснувшее его со всех сторон, голову же, напротив, распирало изнутри. Рот наполнился кровью, ее теплые струйки потекли из носа и ушей.

— Прекрати. Прошу, прекрати. Умоляю! Прости! — в ужасе залепетал он, схватившись за голову и уткнувшись в пол, который показался ему раскаленным железом.

— Что тут происходит? — дверь распахнулась и врезалась в стену с жутким треском. Идрис ураганом пронесся по комнате и, оказавшись рядом с Селенией, воззрился на Сигарда. Он знал замашки своего кузена-ловеласа. И не надо было долго гадать, что тут происходило. Мимолетный взгляд на Селению убедил Идриса, что она в порядке. Шаэлькан в один шаг оказался рядом с кузеном и резко оторвал его от пола, вцепившись в горло. Сигард схватил запястья наследника Рангвальдов в жалких попытках освободиться, но мог лишь хрипеть и хаотично болтать ногами в воздухе.

— Я тебе глотку вырву, — почти по-звериному прорычал Идрис, едва контролируя свою ярость. Глаза его наполнились мраком, все­поглощающим и беспощадным. — Забыл свое место, жалкий ублюдок?

— Отпусти, Идрис… прошу, — хрипел Сигард, царапая кожу на руках двоюродного брата. Несколько долгих мгновений он балансировал на грани тонкого лезвия. Затем Идрис швырнул кузена в коридор через раскрытую дверь.

— Я с тобой позже разберусь, — начиная приходить в себя, пообещал шаэлькан и повернулся к Селении. Дверь за Сигардом сама собой захлопнулась, щелкнув замком.

— Ты в порядке? — спросил Идрис, теперь более внимательно разглядывая девушку. Но та не выглядела испуганной. Она спокойно стояла и чужим взглядом изучала его. На какое-то мгновение Идрис допустил ужасную мысль, что его родовая защита не сработала и прежняя тьма с лицом Селении вернулась. Но ее взгляд, как и таинственный свет, наполнявший глаза, был ему знаком. Он принес Идрису небывалое облегчение.

— Мое почтение, Светлоликая, — произнес Идрис, собираясь изобразить жест глубокого уважения, какой принято совершать только перед ликами богов, но хрупкая женская рука легла на его запястье, останавливая этот порыв.

— Ты все сделал правильно. Я знала, что ты поймешь. Благодаря моей иш’тари ты найдешь то, что так отчаянно искал все эти годы. К исходу лунных часов приведи Селению к Лунному Источнику Ардскола. В ночь Великой Луны помоги ей встать на Путь Смерти и исполнить пророчество Оракулов Крови. Наш враг крепнет. Впереди великая битва. Тебе нужна сила этой девочки. Прими ее. Стань ее якорем. Твои враги близко. Будь осторожен.

Идрис внимательно слушал и запоминал каждое слово, сказанное Многоликой. Эту загадку ему придется еще разгадать.

— Она должна умереть? — почему-то эти слова дались Идрису тяжело. Он убеждал Селению, что смерть не грозит ей, и был уверен в этом. Сам того не зная, Идрис дал ей ложную надежду.

— Тебе жаль эту девочку? — в тоне Многоликой проскользнула улыбка, не коснувшаяся губ. Шаэлькан и сам не понимал, что теперь чувствует. В какой момент он действительно перестал ненавидеть ее и начал жалеть?

— Смерть всегда рождает что-то новое, — снисходительно пояснила Многоликая и внезапно пошатнулась. Идрис инстинктивно удержал девушку, не позволив ей упасть, но сам все еще пребывал в растерянности от услышанного.

Селения, часто моргая, уставилась на него с удивлением.

— Идрис? Что ты тут делаешь?

Ее голос вновь стал обычным, как и ее внешность.

— О чем ты сейчас говорила? Ты помнишь?

Селения удивленно вскинула брови.

— Ты о чем? Я… — девушка огляделась и снова посмотрела на Идриса, который все еще поддерживал ее, пребывая где-то на грани реальности.

— А почему я тут стою? Почему я не в кровати? И ты тут… Что-то случилось?

Идрис взял Селению за плечи и подвел к кровати.

— Ложись спать. Все хорошо. Мне нужно отлучиться, — пробормотал он и вышел за дверь, оставив Селению с кучей вопросов, и главным из них был: «Он что, собирается вернуться? Зачем?»

Впрочем, ответа на него девушка так и не дождалась, очень быстро соскользнув на подушку и уснув.

Глава 9. Призраки прошлого

Любовь есть яд и лекарство — лишь человеческая сущность определяет ее суть.

Пробуждение было не самой приятной частью этого утра. Воспоминания о вчерашнем ужине до сих пор отзывались в желудке отголосками тошноты, из-за чего последние капли сносного настроения готовы были ухнуть в пропасть. Внутренности отзывались тупой болью при малейшем движении, грудная клетка саднила на вдохе. Еще одно подобное мероприятие мне не пережить.

— Проснулась? — поинтересовались откуда-то со стороны. Я резко села и тут же об этом пожалела: желудок свело спазмом, тошнота покатилась вверх по пищеводу и встала поперек горла.

Возле окна в мягком кресле величественно, словно на троне, вос­седал Идрис, попивая чай и изучая какие-то бумаги. Даже на табурете он бы выглядел королем. Росток необъяснимой гордости за него пробился сквозь дурноту, затмевавшую собой все другие чувства и ощущения.

— Ты что тут делаешь? У тебя в комнате нет кресел? — удивленно взирая на образец счастливого примерного семьянина, поинтересовалась я у шаэлькана.

— Являюсь гарантом верности моей невесты, которую ночью я застал с другим, и, кстати, не в первый раз, — будничным тоном пояснил Идрис и сделал очередной глоток чая.

Я смотрела на него, пытаясь уловить в его словах издевку. Но то ли причина была в моем ужасном состоянии, то ли эта издевка была слишком тонкой и неуловимой.

— Не похоже, что ты пьян, — задумчиво изрекла я, продолжая разглядывать Идриса. — Я, что ли? Кровяная интоксикация? Ты что несешь, вообще? С каким другим?

— Сигард. Ты в ночной сорочке. Окно. Припоминаешь? — чересчур спокойное лицо Идриса породило во мне уверенность в его решении поиздеваться надо мной. Будто бы мне не хватило всего пережитого ради него на вчерашнем ужине!

— Кто? Какое окно? О чем ты?

— Я так и думал, — все тем же раздражающе-спокойным тоном констатировал Идрис. — Ты опять ходила во сне. К тебе заглядывал мой кузен. Ночью.

Я внимательно посмотрела на Идриса, вдумалась в его слова и пришла в ужас. Посмотрела на окно и поняла, что в голове полнейшая пустота. Я ничего не помнила об этом. Последним воспоминанием вчерашнего вечера была Анабэль, желающая мне добрых снов. Мои пальцы сами собой потянулись к голове и зарылись в волосы. Затравленным взглядом я посмотрела на Идриса.

— Что произошло? Все плохо, да? — самым виноватым тоном, на который была способна, спросила я.

— С чего вдруг такие выводы? — заинтересовался Идрис, продемонстрировав мне жизнерадостную улыбку. Увидев его острые клыки, невероятно сильно захотела выдрать их железными клещами, чтобы мой женишок стеснялся улыбаться из-за четырех некрасивых дырок.

Представив эту картину, я едва сдержалась, чтобы не расхохотаться. Да, на такого Идриса было бы очень весело и непривычно смотреть. Вполне равноценная месть за эту поездку, хоть я и понимала, что у нас обоих не было выбора. К тому же Идрис вел себя очень благородно, защищая меня перед другими, причем делая это рационально и мудро. В памяти до сих пор не угасало воспоминание о вчерашней встрече с Советом. Пусть и не по-настоящему, но я впервые в жизни почувствовала себя особенной.

— Говори уже, что было! — не выдержала я, а затем посмотрела настоящий моноспектакль, разыгранный Идрисом, повествовавший о вчерашних событиях. Причем в довольно специфическом жанре черной трагикомедии с утрированными ситуациями и персонажами.

— Вот мерзавец! Подсыпать бы ему чеснока в бокальчик с кровью, — мстительно процедила я, негодуя всем своим естеством. Аш’катари считались высшими существами, их высокомерие кричало об этом, но поступки и желания их были столь же низменными, что и в мире людей. Тем, кто стоит на несколько ступенек выше по социальной и расовой лестнице, куда проще оправдать свою сущность инстинктами, дополнив это непреодолимой надменностью. Хищник берет все, что захочет по праву сильного, но и многие люди поступают так же.

— С чего ты решила, что аш’катари боятся чеснока? — Идрис отложил папку с бумагами и воззрился на меня, приняв облик самого внимательного и благодарного слушателя.

— А разве нет? Так в книгах написано, — застенчиво пробормотала я. — Что вся нечисть боится запаха чеснока.

— Выдумка людей, — отмахнулся Идрис. — Его боится нежить, к тому же чеснок надо жечь, чтобы его пары отпугнули злых духов или мелкую нечисть. Мы не те и не другие, поэтому нам чеснок просто неприятен из-за резкого запаха, как и многое другое. Но мы его вполне спокойно переносим и не впадаем от него, как ты там говорила… в чесночные судороги.

Воспоминание о первой встрече с Идрисом, завершившейся моей истерикой, теперь вызывало лишь смех. Только сейчас я осознавала, какой дурой выставила себя перед ним, считая, что он на самом деле взял меня в невесты из чувства симпатии. Но романтичная женская натура, жившая во мне всего месяц назад, исчезала с каждым утекающим днем. Сама того не замечая, я менялась под воздействием происходящих вокруг событий. Мне хотелось еще немного побыть тем наивным ребенком, который уверенно считал себя взрослым, но он неумолимо удалялся все дальше и дальше, не оборачиваясь. Крина часто повторяла: «Однажды ты проснешься, и детство будет казаться всего лишь сном минувшей ночи».

— Что, и серебро вас не убивает? — проявила интерес я. Этой информации в курсе подготовки к поездке не было. Но, находясь среди аш’катари, нужно знать их слабости и сильные стороны. Чтобы контролировать ситуацию и быть хозяином положения, а не жертвой сложившихся обстоятельств, необходимо заглядывать вперед, просчитывать шаги, думать, как окружающие. Идрис часто повторял это в поездке. Хочешь выиграть — изучи правила или лазейки, по которым их можно обойти.

Меня вчера едва не лишили чести, а я до сих пор не имела понятия, как себя защитить, если останусь одна в компании врагов. Словно бы прочитав мои мысли, Идрис покачал головой.

— Сигард не смог бы зайти дальше. Реари защищает тебя от посягательств, — напомнил шаэлькан. — А серебро — это лунный металл, который делает нас сильнее и исцеляет. Он накапливает и пропускает магию Луны, делает ее более доступной для нас. Поэтому для всех подлунных существ он, можно сказать, священен. То, что серебро вредит нам, — сказки, слухи, пущенные нами, чтобы было проще управлять людьми. Они думают, что истребили нас, и живут теперь спокойно, пересказывая друг другу байки о жутких ночных тварях. Они сами помогли нам уйти со сцены, чтобы мы управляли ими из тени.

— Значит, осиновый кол, освященная жрецом вода и прочее… просто ерунда? — мне стало даже как-то обидно за коллективную человеческую глупость. Но, с другой стороны, человек живет в среднем сорок-пятьдесят лет. Аш’катари живут вечно. Конечно, они куда умнее и хитрее нас. Сложно обыграть соперника, который играет в одну и ту же игру тысячи лет, знает правила и обходные пути, может менять их по своему желанию и даже безнаказанно нарушать.

Я вспомнила, как любила играть в шахматы с нашим соседом — пожилым дворянином, который покинул шумную столицу Арденгарда, чтобы прожить старость в тишине и спокойствии, подальше от грязных тайн и интриг. Я перечитала множество книг о техниках игры в шахматы, чтобы хоть раз у него выиграть. Но он имел то, чего не было у меня, — опыт, накопленный за много лет. Поэтому я понимала, почему людям не суждено было перехитрить аш’катари.

— Полная чушь, — подтвердил мои слова Идрис. — Лишь сок или ветвь Даосина может нас убить, солнечная вода, золото, тенебрит и наши собственные клинки, выкованные из теней… Ты собираешься и дальше валяться в кровати? Завтракать не пойдешь?

От упоминания еды дурнота усилилась. Я взглянула на него исподлобья, давая понять, что не могу пойти на завтрак. Лицо Идриса утратило всю веселость.

— Мне жаль, что тебе пришлось туго. Я и не подозревал, что ты настолько отчаянно будешь противостоять всей моей семье. Должен признаться, я восхищен твоим поступком.

Застенчиво опустив взгляд на складки одеяла, я почувствовала, что краснею.

— Я не могла тебя опозорить. Ты наследник Дома. Что бы они все сказали, если бы я отказалась от ужина? Они могли что-нибудь заподозрить, а нам это не нужно, — пояснила я свою позицию. От воспоминаний об ужине во рту отвратительным послевкусием разлился железистый привкус крови, и желудок снова чертыхнулся и надрывно завыл.

— Спасибо за это, — по-особенному мягко отозвался Идрис. — Что насчет нашего скромного семейного круга изгоев Ардскола?

— Лучше чего-нибудь от желудочных спазмов, — попросила я почти жалобно. Собравшись вылезти из-под одеяла, я вопросительно посмотрела на Идриса. Истолковав мой взгляд верно, он снова усмехнулся.

— Чего я там не видел? Ты вчера продемонстрировала все свои подробности благодаря прозрачному ночному наряду.

Представив себя в тонкой, довольно откровенной ночной сорочке перед мужчиной, я ощутила, как стыдливый жар заливает лицо. Угрюмо согласившись с аш’катари, я все же нашла в себе силы откинуть одеяло и встать с кровати. В конце концов, я не была обнаженной. А у Идриса наверняка было много женщин, так что мои плоскости его вряд ли заинтересуют. И все же, стоило только подняться, как неприятные мурашки побежали по телу. Но Идрис опустил глаза в благородном жесте, преисполнив меня чувством благодарности по отношению к нему.

Прошмыгнув мимо шаэлькана в ванную комнату, я посмотрела на себя в зеркало и удивилась по двум причинам. Первая — я была снова собой. И вторая — я была похожа на не совсем свежего мертвяка. Конечно, Тамаш не менял мою внешность полностью, он лишь придал ей черты ак’кари, чуть подкорректировал мою фигуру и форму зубов. Но сейчас всех плодов его многочасовых стараний как не бывало.

— Идрис, а куда делась… другая я? — на случай, если кто-нибудь мог нас слышать, крикнула я через дверь. Но, зная Идриса и его отношение к конфиденциальности, Тамаш наверняка все комнаты оцепил защитными заклинаниями против прослушивания и подглядывания в первый же час после нашего прибытия. Мимо его магии и блоха незамеченной не проскочит, что сейчас меня очень радовало и успокаивало.

— Исчезла вчера во время твоего очередного полночного преображения, — бодро отозвались мне из комнаты. — Тамаш столько с ней провозился, он будет в бешенстве.

Его мрачный оптимизм начинал меня пугать. Стоило бы намекнуть Идрису, что он порой неуместен, но вряд ли я буду воспринята всерьез. Пугало меня и другое. Если лунатизм возобновился, означало ли это, что родовая защита Идриса не сработала? И видел ли Сигард мой истинный облик?

Выглянув из-за двери, я задала оба этих вопроса шаэлькану, и ему снова пришлось отрываться от каких-то бумаг, которые он очень сосредоточенно изучал.

— Не стоит переживать на этот счет. Защита работает, — коротко бросил мне Идрис, как всегда, ничего не объясняя.

— А Сигард был так возбужден твоей ночной рубашкой и ослеплен собственной неотразимостью… как он считает, — это дополнение прозвучало тихо и с насмешкой, — что вряд ли он заметил какие-то незначительные изменения.

— Незначительные? — уточнила я, намекая на неточность слов шаэлькана.

— Поверь мне, вчера ты была божественна, — тон Идриса звучал совершенно бесстрастно, словно он констатировал сухой факт, и все же крутился между строк какой-то неуловимый намек, который поддел мое любопытство.

Когда я вернулась в комнату, полностью приведя себя в порядок и одевшись, меня уже ждал Тамаш с целой сумкой звенящих пузырьков. Лицо его выражало крайнее недовольство, и, пока он снова надевал на меня личину ак’кари, ворчание про неосторожных девушек, не умеющих ценить щедрые дары в виде пышной груди, не замолкало ни на секунду. Мне оставалось только молча принимать его причитания и реанимировать свой многострадальный желудок противорвотным отваром. Заикнись я, что пышность, которую он мне наколдовал, совсем не дар — боюсь, от меня осталось бы лишь бесформенное пятно на полу.

В этот раз каринн завязал личину на браслете, который вручил мне еще перед тем, как начать работать. Под тонким переплетением необычного металла, постоянно перетекающего из одной формы в другую, проступила цепочка рун, отозвавшись на коже уже знакомым зудом. Прошлый облик ак’кари был невесомым, новый я ощущала как тесную, неудобную одежду.

— Мне кажется, грудь должна быть чуть-чуть побольше, — высказал свое авторитетное мнение Идвал, разглядывая результат двухчасовой работы Тамаша, когда мы наконец вошли в Малую Столовую в отведенном нам крыле.

— Такая же, как и в прошлый раз, — раздраженно отозвался каринн. — Глаза разуй!

— Нет, я тебе говорю — меньше. У меня прекрасные глаза! Глаза кашкара! — запротестовал Идвал.

— Я и так сотворил настоящее чудо, — безапелляционно объявил Тамаш, присаживаясь на стул. — И полностью выдохся, поэтому, пожалуйста, оставь свое авторитетное мнение при себе.

— Поздравляю. Хочешь за это премию? Или, может, отдых с ­прекрасными девами? — усмехнулся кашкар, заставив каринна скривиться.

— Спасибо, отдохнул уже. От одной до сих пор отвязаться не могу, дархары ее раздери, — пробурчал Тамаш и поморщился, как от зубной боли. Видимо, неприятные воспоминания, в которых маячила назойливая девица, всколыхнулись со дна памяти и услужливо напомнили о прошлом. Каринн с укором посмотрел на друга, но ничего не сказал по этому поводу.

— Даже если бы дархары ее разодрали, она бы все равно тебя не оставила в покое. Зная Аллиру, можно с точностью утверждать: она совершила бы переворот в Нижнем Мире и повела бы целое войско, чтобы захватить тебя в сексуальное рабство, — с ехидной улыбкой заверил друга Идвал, но, поймав налившийся яростью взгляд Тамаша, воздержался от дальнейших фантазий на эту тему. Каринн с мрачным воодушевлением пообещал другу нежное свидание с моррой в новолуние, когда он меньше всего будет ожидать этого.

— А я теперь в каждое новолуние буду начеку, — решил для себя Идвал.

Я послала вопросительный взгляд Анабэль, одними губами прошептав: «Аллира?»

— Мужчины, — качая головой, отмахнулась шаккана. — Кстати, вы слышали про Сигарда?

— Что с ним? — усаживаясь на стул напротив сестры, с чрезмерным интересом спросил Идрис, чем вызвал удивление у всех, кроме меня. После его рассказа я лелеяла надежду, что он закопал своего кузена в золотом гробу на глубину, которая бы не пропустила его вопли о помощи на поверхность. Идрис поведал мне, что ночным существам неприятны и даже болезненны прикосновения рассветных металлов, к коим относилось и золото. Оказалось, что правильно выкованное холодное оружие из любого рассветного металла способно убить Детей Ночи.

— Он совсем чуть-чуть сломался, — ответил Идвал с сарказмом.

— Самую малость. Всего лишь все кости переломал, — такой радости в голосе Анабэль я не слышала с тех пор, как она заперла замок, узнав, что во время второй нашей семейной встречи с Криной Идвал появился в коридоре одетым неподобающим образом. В итоге ему пришлось ночевать на улице.

Я сидела в кресле в Малой Гостиной и читала книгу, выданную Анабэль. Тамаш сказал, что для восстановления организма после таких серьезных травм нельзя посещать Комнату Безвременья в течение хотя бы одного дня. Он поил меня зельями каждый час и четыре раза в день обновлял сложную цикличную систему печатей регенерации на моем теле. В Комнате Безвременья все лечебные эффекты сошли бы на нет, так как там функции организма замедляются. Зелья были мерзкими на вкус, а воздействие печатей довольно неприятным, но все же я была благодарна ему за то, что он так старается меня подлатать. После его реакции на реари я уже не рассчитывала на его помощь. Хотя он испытывал ко мне откровенную неприязнь, но лечил меня добросовестно.

Книга под длинным скучным названием, которое я устала читать примерно на третьем слове, целиком и полностью была посвящена этикету, титулам и правилам обращения к титулованным персонам. Язык, которым она была написана, оказался таким нудным и заковыристым, что мои мысли невольно бежали прочь от страниц. Приходилось возвращаться и перечитывать текст заново. Пару раз от скуки я открывала самый конец книги, где содержалась краткая биография автора, в которой говорилось, что шемрен Гилберт Уриман фон Роу был зверски зарезан прямо за своим рабочим столом в библиотеке собственного особняка. Орудием убийства оказалось его же перо, смазанное вытяжкой коры Даосина.

Прочитав эту информацию, я только усмехнулась, ни капельки не удивившись этому факту. Одна только эта книга вызывала у меня жгучее желание прибить ее автора его же произведением, а у него таких трудов — сотни!

В очередной раз запутавшись в титулах аш’катари, я снова вернулась в начало абзаца. То, что глава Дома мужского пола имел титул «хаггон», а женского — «хоккана», я запомнила почти сразу, точно так же как титулы «шаэлькан» — старший наследник Дома, «ишилькан» — младший наследник, «шаккана» — старшая наследница, и «ишккана» — младшая. Но вот отношения с остальными титулами у меня не складывались совсем.

Главы кланов, входящих в Дом, например, имели одинаковый титул — кариши, и только обращение имело гендерную принадлежность. Впрочем, тут было проще — вне зависимости от титула к мужчинам обращались «гишир», а к женщинам «ашени». Эти обращения касались всех, кроме правящей верхушки Дома. В этом случае к хаггону обращались «ассур», к хоккане «ассура», к наследникам мужского пола «айшир», а к наследницам — «ашиа».

Но было и приятное отступление: при незнании точного титула, например при первом выходе в свет или новых знакомствах, к мужчинам допускалось обращение «лорд», а к женщинам — «леди», совсем как на человеческих балах.

Я зевнула и, в пятый раз перечитав одно и то же предложение, принялась повторять его вслух, подняв глаза к потолку:

— Наследники клана, то есть дети глав клана… боги… и как можно так заковыристо писать… имеют титул «иширит» — наследник мужского пола, и «кальширит» — наследница женского пола. Обращение также — гишир и ашени…. Дальше идут титулы, приравниваемые к нашим герцогам…

Дверь в коридор была приоткрыта, поэтому я сразу услышала донесшиеся из коридора голоса и сбилась с повторения. В гостиную влетел Идвал, тут же закрыв за собой дверь.

— Идвал! — вскрикнула Анабэль, не успевшая проскочить вслед за кашкаром. С той стороны послышался сильный удар по двери.

— Идвала здесь нет! — поспешил заверить виконтессу он.

— Какого дхара ты тут устроил? До меня дошли слухи… — о чем именно до Анабэль дошли слухи, было непонятно, потому что из коридора послышался вопрос Идриса касательно происходящего. Он, видимо, искал кого-то из семьи, но наткнулся на них в неподходящее время.

— Я даже знаю, откуда растут корни этих слухов, — проворчал Идвал, продолжая подпирать дверь, навалившись на нее всем телом.

— Как ты мог вообще появиться перед тетей Селении в таком виде? — не унималась Анабэль.

— Ситуация была срочная, я не успел надеть рубашку! К тому же она меня не видела! — закатил глаза Идвал, и я покатилась со смеху от выражения его лица.

— Бэль, ну, по сути, он был в штанах, как ты всегда от него требовала, — заступился за друга Идрис с той стороны двери, и в его голосе отчетливо проступало веселье. — Насчет рубашки ни разу речи не шло.

— Да чтоб вас всех! Я так и знала, что вас нельзя даже на день оставить! Вы сразу превратите замок в пещеру дикарей! — выругалась Анабэль. С утра отчего-то она была не в настроении, оно ухудшалось с каждым утекающим часом, и, судя по всему, в ситуации с Идвалом проявился пик недовольства. Но Анабэль поступила все же хитро. Подгадав момент, когда он выйдет в сад, виконтесса замкнула все двери, оставив его на улице, и пригрозила остальным кровавой расправой, если хоть кто-то осмелится впустить его до утра. Меня не покидало подозрение, что была какая-то другая причина, по которой Анабэль так ­злилась, а поступок с неподобающим видом лишь стал хорошим предлогом и ширмой. Но спрашивать о чем-либо я не стала. Впрочем, и уснуть я не могла, постоянно ворочаясь от мысли, что Идвал там один на улице, словно бездомный пес. Спустя час метаний между желанием помочь и страхом быть застуканной Анабэль, я все же выбрала первое.

Прислушиваясь к каждому звуку, я кралась по коридорам как вор, содрогаясь на каждом повороте. Я ожидала, что Анабэль вот-вот меня поймает, но даже не это пугало больше всего. Я словно вернулась на несколько дней назад и снова пыталась сбежать из замка. И шепот как будто снова меня звал, а реальность размывалась.

Сердце зашлось в панике, а грудь сдавили горячие тиски, перебив дыхание. Сквозь ночную рубашку впившись пальцами в кожу груди, я сползла по стене, пытаясь хватать ртом воздух, которого не хватало. Полумрак замка стал чернеть, ложась на глаза. Его прохладные прикосновения липкой смолой оставались на коже, заставляя ее ощетиниваться мурашками. Шум в ушах захрипел разорванным горлом. Дурнота подкатила к глотке, пытаясь вытолкнуть ужин из желудка.

Давай, Селения, ты можешь с этим справиться. Все уже закончилось. Ты не вернешься назад в свои кошмары. Ты больше не пленница.

Я представляла, как Идвалу одиноко. Хотя мне было известно, что он не может замерзнуть или оказаться в опасности, я все же пыталась убедить себя в том, что ему нужна помощь.

— Опять пытаешься сбежать? — усмехнулся из темноты знакомый голос Милифтины, от которого я вздрогнула и пришла в себя. Подняв глаза, я вгляделась в густые тени и снова едва не вскрикнула, вспомнив, как они оживали, пытаясь утянуть меня за одну из запретных дверей. Но выступивший из темноты силуэт был знакомым и раздражающим.

— Или ты пытаешься помочь волку, который провинился, как щенок? — продолжала издеваться банши. Милифтина была той отрезвляющей пощечиной, которой мне так не хватало, чтобы вернуться в реальность и победить панику.

Сумев отдышаться и унять дрожь, я поднялась на ноги и посмотрела на нее с почти радушной улыбкой. Это привело ее в замешательство. Банши разглядывала меня так, словно подозревала в очередном приступе безумия.

— Хочу помочь Идвалу. Побежишь снова ябедничать Ана­бэль? — поинтересовалась я с толикой издевки. Лицо Ми­лифтины в мгновение ока стало холодным, а взгляд — враждебным.

— Я не ябедничаю Анабэль, — отрезала банши, но так, словно оправдывалась.

— Но на Идвала все же наябедничала, — теперь уже я усмехалась.

— Я не собираюсь перед тобой оправдываться. Тебя это не касается! — огрызнулась Милифтина и развернулась, чтобы уйти.

— Служанкой ты мне нравилась больше. Ты меньше грубила, — напоследок кинула я, и банши резко застыла. По ее спине прокатилась дрожь.

— А мне больше нравилось, когда ты была взаперти, — процедила Милифтина, не оборачиваясь ко мне. — И я никогда не была твоей служанкой. Беги на помощь волку.

И с этими словами она вновь скрылась в тенях, а я уже более уверенно побежала на первый этаж. Идвала я нашла спустя полчаса блужданий по саду. Он сидел возле Зеркала Правды и задумчивым взглядом смотрел в темную гладь пруда. Подойдя, я молча присела рядом с ним и тоже уставилась в воду. Звезды любовались своим отражением. Ночь была теплой, наполненной покоем, которого мне так не хватало с первого дня появления тут. Невесомая тишина дышала ароматами ночной природы и мягко обнимала за плечи.

— По Анабэль не скажешь, но она тоже боится и пытается скрыть свой страх за гневом и раздражением, — вдруг заговорил Идвал тихим голосом. Я лишь мазнула по его лицу взглядом и сразу увидела, что он невесел. — Я не обижаюсь на нее за это. Мы всегда вымещаем избыток чувств на близких. Она боится вернуться в родовое гнездо и вновь взглянуть в лицо своим воспоминаниям и страхам. Нельзя ее винить за это, — по губам Идвала скользнула печальная улыбка, от которой мне почему-то захотелось зарыдать.

— Ты грустный, — почти прошептала я, чтобы не спугнуть хрупкий миг его откровения. Он понял мой намек и усмехнулся, погладив меня по голове.

— Мне бы хотелось защитить их от прошлого, от того, что ждет их в столице. Но я знаю, что это не в моих силах, — признался Идвал, и это далось ему так тяжело, словно произнесенные слова воплощали в жизнь самые жуткие кошмары. Я положила руку ему на плечо и слегка сжала пальцы. Под теплой кожей чувствовались гладкие, выступающие шрамы, навевающие мысли о том, сколько Идвалу пришлось пережить и сколько боли ему принесла каждая рана, что оставила свой след на его теле. Но куда большие страдания ему причиняла неспособность помочь тем, кого он любил. Эта мысль так отчетливо висела в воздухе, что почти болезненно жгла мою собственную кожу.

— Защита бывает разной, и я убедилась в этом. Вы сами мне это показали. Ты можешь поддержать их, просто находясь рядом. Иногда этого достаточно, — со всей искренностью произнесла я. Идвал повернул ко мне голову и долго смотрел внимательным взглядом, а затем улыбнулся своей доброй мягкой улыбкой. Будто бы не было между нами ни обид, ни моего предательства. Я сидела рядом с ним, разглядывая его доброе лицо, и не понимала, как же я могла считать его врагом. Он не заслужил ни подозрений, ни тех ужасных слов, сказанных мною.

— Спасибо, — произнес он и следом добавил: — Приятно знать, что ты под страхом гнева Анабэль выбралась из замка, чтобы утешить меня. И теперь хотя бы не мне одному оторвут голову. Дух товарищества так бодрит.

— Идвал! — воскликнула я, уже смеясь, и пихнула кашкара в бок, но едва не завалилась сама. Нужно было именно сейчас извиниться перед ним за все, что я сделала, но мне так не хотелось нарушить хрупкую атмосферу откровения наших душ. Этот момент будто существовал вне времени — здесь не было ни прошлого, ни будущего, даже настоящего, будто бы частица другой Вселенной коснулась нас и позволила вдохнуть иной воздух, наполненный иной жизнью. В этот короткий миг не существовало ничего, кроме нас двоих, болтающих как старые друзья. Я знала, что завтра в глаза Идвала вернется холод, а его тон вновь станет сдержанным, но сейчас мы могли позволить себе каплю непринужденности и робкого веселья.

Я улыбнулась воспоминаниям и вернулась к разговору.

Судя по всему, Сигарда тут многие недолюбливали. Присоединившись к их числу сегодня утром, я решила поддержать игру Идриса.

— А что же с ним случилось? Неудачно упал? — придав голосу немного сарказма, поинтересовалась я и поймала на себе одобрительный взгляд шаэлькана.

— Разве что с самой высокой башни, — высказался Тамаш, накладывая себе в тарелку еду.

— Откуда его скинула ревнивая или неудовлетворенная любов­ница, — продолжил мысль друга Идвал, набивая рот сочными мясными стейками, с которых так аппетитно капал жир, что мои слюнные рефлексы сразу проснулись.

Целые сутки голодовки давали о себе знать, особенно после того как отвар каринна ликвидировал желудочные спазмы, и мне пришлось ограничиться кашей с фруктами и крепким чаем.

— Зная Сигарда, точно неудовлетворенная, — хмыкнула Анабэль, и все взгляды, в том числе и мой, сосредоточились на ней.

— Что это значит, Бэль? — глаза Идриса гневно вспыхнули.

— У тебя с ним что-то было? — не дав девушке опомниться, процедил Идвал, уронив сочный кусок стейка вместе с вилкой обратно на тарелку и даже не заметив этого.

— И как ты могла на него позариться? — завершил общую мысль Тамаш, с осуждением качая головой.

Я предусмотрительно промолчала.

— Вы что, с ума сошли? Просто я тоже умею подслушивать и подглядывать! Вы знаете, сколько по замку его бывших любовниц ходит? Особенно среди прислуги, — тут же оправдалась Ана­бэль. — Я бы никогда не осквернила свое тело мерзостью вроде связи с кузеном.

— Анабэль, не дай Светлоликая… — начал Идрис и, как он любил делать, оставил конец фразы для просторов фантазии.

Идвал поднес два пальца к своим глазам, затем указал ими на Анабэль, дав понять, что следит за ней. Тамаш пообещал повесить на нее «Обет Целомудрия», пока Идрис все же не решится выдать ее замуж. А я подмигнула Анабэль, давая понять, чтобы не обращала внимания на коллективный мужской невроз.

— Мне куда интереснее посмотреть на трагическую эпопею, которая тут развернется с появлением Эдриэлы, — снова подал голос Идвал, возвращаясь к стейкам.

— Ты бы сначала прожевал, что ли, — недовольно пробурчала Анабэль в отместку за сомнения в ее нравственных ценностях. Однако она кинула едва заметный взгляд на Идриса, который в свою очередь сразу посмотрел на меня. Догадки о том, кто такая Эдриэла, сразу вспыхнули в сознании сигнальными огоньками, но мне совершенно не было дела до любовниц моего подставного жениха. Главное, чтобы он на мою постель не посягал. И все же в который раз я убеждалась на собственном примере, что женщины — странные существа, не­однозначные и непонятные даже самим себе. Они способны ревновать человека, который не то что им не принадлежит, но даже ничего для них не значит.

— А кто это такая? — стараясь говорить нейтрально, поинтересовалась я, на деле ощущая, как внутри просыпается необъяснимая ненависть к некоей Эдриэле.

— Не обращай внимания на идиота, — отмахнулась Анабэль, стараясь замять эту тему.

— Почему это я сразу идиот? — запротестовал Идвал, наконец прожевав и проглотив все, что запихнул в рот. Анабэль закатила глаза и наставила на него вилку подобно шпаге.

— Слушай, ты, жрец чревоугодия, ты когда-нибудь прекратишь свое обжорство?

— А что? Я разве поправился? — Идвал с наигранной придирчивостью оглядел свой оголенный расстегнутой рубашкой торс и устремил лукавый взгляд на шаккану, ехидно ухмыльнувшись.

— Я не слежу за твоим весом. Но, вдобавок ко всему, было бы неплохо, если бы ты еще и одевался, как полагается. Мы не дома, — отрезала Анабэль. Помимо рубашки на Идвале были брюки, поэтому нападки наследницы Дома Смерти на этот раз казались необоснованными.

— Ты и дома ко мне придираешься. Не можешь отвести взгляд от моего сексуального тела? — язвительно усмехнулся Идвал, и в тот же момент ему в грудь прилетела вилка, чуть выше правого соска. Он опустил вытаращенные глаза вниз, и тут же вперился в Анабэль.

— Ау! — выдал он, заставив меня одновременно испугаться, удивиться и едва не покатиться со смеху. — Ты что сделала?!

— Я просила меня не злить, — спокойно ответила Анабэль, пожимая плечами. — Теперь так ходи.

И, как ни в чем не бывало, она взяла другую вилку и продолжила завтрак. Я сидела в немом оцепенении и восторге одновременно. Характер Анабэль, резко срывающийся из одной крайности в ­другую, восхищал и пугал. Еще больше удивляли необычные отношения между обитателями Ардскола, которые мне так и не удалось понять. Пусть Идвал и кашкар, но все же он живой. А она даже не колебалась.

Идвал осторожно дотронулся до вилки и тут же отдернул пальцы.

— Хватит ломать комедию. Вытащи и ешь дальше, — фыркнула Анабэль. Я подавилась кашей, которую через силу пыталась запихнуть в себя, ибо каши терпеть не могла с самого детства. Видимо, мой кашель напомнил обоим о том, что они не одни. Анабэль неловко улыбнулась и поспешно извинилась, а Идвал начал жаловаться на нее, и ему пришлось уворачиваться от второй вилки.

— Прости, пожалуйста, — снова повернулась ко мне шаккана.

— Ничего, ты скоро привыкнешь, — выдергивая вилку из груди, пообещал Идвал. Он даже не поморщился, словно вытаскивал занозу из пальца. Быстрым и небрежным движением промокнув выступившую кровь рубашкой под диким взглядом Анабэль, Идвал вернулся к завтраку.

Мельком я не забывала наблюдать и за Идрисом, который не стал вмешиваться в семейные разборки за столом. Он выглядел задумчивым, как будто вовсе отсутствовал. Мысли его явно витали где-то за пределами столовой и, возможно, даже замка Талль-Шерр.

Выдержка Тамаша (или безразличие — тут уж как посмотреть) тоже меня восхищала. Он сидел рядом с Идвалом и даже не шелохнулся, когда в кашкара прилетела вилка, продолжая спокойно есть свой завтрак.

Закончив с завтраком раньше всех — остальные еще болтали, обсуждая аш’катари, которых я не знала, и темы, в которых ничего не понимала, я собралась подняться из-за стола, когда внезапно услышала уже знакомый зов. Вздрогнув от неожиданности, вцепилась в края скатерти, с огромным трудом сглатывая поднявшийся к горлу комок страха и замерев, словно со мной остановилось и время, прислушалась к бурлящим ощущениям. Нечто невесомое и теплое дотронулось до моей души и снова позвало.

— Селения, с тобой все хорошо? — заметив выражение моего лица, поинтересовался Идвал.

Заверив его, что со мной все в порядке, я извинилась и направилась к двери, чтобы поскорее подняться в свою комнату. Зов, лишенный звуков, повторился. Он вел меня вниз, но я едва успела закрыть дверь и сделать несколько шагов, как в спину мою вцепился яростный вопль, готовый вот-вот сорваться на фальцет.

— Вот ты где, тварь! — неизвестная мне разъяренная аш’катари с копной волнистых черных волос быстрым шагом направлялась в мою сторону. Не успела я заверить незнакомку, что вовсе ее не знаю, как получила весьма болезненную затрещину. Голова моя закружилась, и в глазах заплясали разноцветные искры.

— Ты сумасшедшая?! — воскликнула я, отскакивая от неадекватной особы в сторону.

— Я убью тебя, мерзавка! — закричала девушка и снова кинулась в атаку. Соревноваться в скорости с соперницей, которая являлась аш’катари, оказалось для меня невозможным. Очередной удар сумасшедшей девицы достиг цели, сбив меня с ног. Резкая боль полоснула по щеке, и саднящий жар заворочался под ее острыми прикосновениями. Не успев опомниться, я уже чувствовала мертвую хватку пальцев на своей шее. Реари приятно обожгло руку, опережая намерение пнуть аш’катари изо всей силы. Зашипев, она отскочила, не понимая, что произошло, а затем снова бросилась на меня.

Секунда растянулась липкой каплей смолы, позволяя осознать то, что произошло дальше. Дверь столовой резко распахнулась, и передо мной возникли спины Идвала и Анабэль. Идрис взял в захват разбушевавшуюся аш’катари, не позволяя ей даже шевельнуться. Тамаш стоял на пороге с готовым сорваться с его пальцев заклинанием, красными всполохами перетекающим по руке.

Удивленно заморгав, я вперилась слегла затуманенным взглядом в пространство между плечами Анабэль и Идвала, не до конца осо­знавая произошедшее. Разум не поспевал за глазами.

Аш’катари продолжала шипеть и брыкаться, чтобы вырваться из захвата.

— Эдриэла! Немедленно успокойся! — рявкнул Идрис. Я невольно вздрогнула, внимая его приказу, но вовремя спохватилась, и странное давление, сжавшее меня, отступило. Зато Эдриэла мгновенно подчинилась и обмякла в руках шаэлькана. Запрокинув голову, она посмотрела на Идриса и переменилась в лице. Признаки ярости сначала было сгладились испугом, а затем глаза снова вспыхнули злостью. Попытки вырваться возобновились.

— Предатель! Обманщик! Мерзавец! — Эдриэла выпускала ­слова подобно ядовитому жалу разъяренной паучихи. Стоило аш’катари посмотреть на меня, и ход ее мыслей преломлялся уже в мою сторону.

— Шлюха! Безродная бродяжка! Облезлая курица! Как ты мог променять меня на эту жалкую подделку? Ак’кари! — вопила Эдриэла, болтая в воздухе ногами, когда Идрис оторвал ее от земли и понес в сторону столовой.

— Замолчи! — снова рявкнул Идрис, одним словом рассекая воздух, как ударом хлыста. Я снова вздрогнула и едва не отшатнулась. Потерявший к спектаклю интерес Идвал развернулся ко мне и помог подняться. Утерев рукавом скользнувшие по щеке капли крови, я приложила тыльную сторону ладони к порезу. Холодная рука немного притупила пульсирующую в нем боль.

— Уведите Селению. Нам нужно поговорить с леди Арнелл, — попросил шаэлькан. От подобного обращения лицо Эдриэлы исказилось, как от зубной боли. Идрис сказал о ней так, словно ранее не был знаком с ней и не имел понятия о ее титуле. Когда мы еще ехали в экипаже, он мне рассказывал, что аш’катари могут специально использовать обращение «лорд» или «леди» к знакомому субъекту вместо положенного по статусу, когда хотят выказать свое неуважение или специально задеть самолюбие.

Тамаш предусмотрительно отошел в сторону, пропуская ­Идриса с беснующейся в его руках Эдриэлой в столовую, и заботливо закрыл за ними дверь. От прорвавшихся даже сквозь закрытые двери воплей задрожал воздух в унисон с моими барабанными пере­понками.

— Курица с интеллектом дубового стола, — закатила глаза Анабэль. Повернувшись, она взяла меня под руку. — Говорила ему, что ничем хорошим это не закончится. Идем. Прогуляемся.

В компанию к нам сразу вклинился Идвал, приобняв меня за плечи. Тамаш отмахнулся, сославшись на неотложные дела. Напоследок он коснулся моей щеки кончиками пальцев. Приятное тепло скользнуло в рану, повинуясь его едва осязаемым движениям. В глубине его вишневых глаз темнела какая-то тайна и варились мысли, недосягаемые для меня, как морские глубины. Все в Ардсколе были непросты, ведь не зря Идрис назвал их изгоями. Пусть это звучало как шутка, но его глаза в тот момент говорили правду. Даже Милифтина со всеми своими колючками имела наверняка непростую историю. Не от хорошей жизни они все собрались вместе, но вместе они были счастливы.

Всю дорогу до сада мы задумчиво молчали. Лишь углубившись в сад, где не было посторонних глаз и ушей, я не выдержала.

— Это та самая скандальная фаворитка Идриса?

На мой вопрос Анабэль недовольно фыркнула и строго посмотрела на презрительно усмехнувшегося Идвала.

— Фавориткой ее было сложно назвать с самого начала. Обычная любовница, — пояснила шаккана. По ее тону и выражению лица сразу становилось понятно ее отношение к леди Арнелл.

У аш’катари место фаворита или фаворитки считалось почетным — с ними выходили в свет и впоследствии чаще всего заключались брачные союзы. Любовницы подобного обращения не удостаивались — их участью были только постельные утехи.

— Разве Идрис не мог выбрать себе нормальную любовницу? — вспоминая отвратительное поведение Эдриэлы, поинтересовалась я и тут же прикусила язык. Если вспомнить мое поведение в Ардсколе, то невротические приступы леди Арнелл можно было бы сравнить разве что с детскими капризами. Видимо, ход моих мыслей был прозрачнее воды в горном ручье, потому что Анабэль сразу же усмехнулась.

— Поверь мне, твои выходки по сравнению с ее истериками — просто игры в песочнице.

— Просто наш Идри любит острые ощущения и постоянство, — усмехнулся Идвал, дополняя ответ Анабэль и одновременно отвечая на заданный вопрос. — Вот и не стал менять бракованный товар на качественный.

— Учитывая состояние ее психики, нужно было сдать товар обратно владельцу, — поддакнула кашкару наследница Дома Смерти.

Дальняя часть сада была еще более темной, чем три центральных кольца. Здесь Анабэль даже в солнечный день чувствовала себя куда комфортнее. Она рассказала мне, что солнечные лучи причиняют аш’катари боль, но убивают только при длительном воздействии.

— Отец рассказывал нам в детстве, что когда-то давно аш’катари могли ходить при свете солнца без всякого вреда, — улыбнулась Анабэль. Взгляд ее был устремлен вдаль. Уже второй раз она упоминала отца и улыбалась весело и вместе с тем грустно. Наверное, ей так же не хватало родителей, как и мне. Но меня хотя бы вырастила, как собственную дочь, Крина, а Анабэль с Идрисом в качестве любящей родственницы имели только жестокую стервозную бабку. Упоминали деда, бывшего главу Дома, но что с ним случилось, я не знала и не решалась спрашивать.

— А мой дед говорил, что когда-то давно савран’аш могли обращаться при свете дня, — поддержал рассказ Анабэль Идвал, когда девушка предалась задумчивости.

— А сейчас не могут? — удивилась я.

— Нет. Свет солнца не причиняет нам вреда, как аш’катари, но обращаться мы не можем. А если попытаемся, то умрем или навсегда останемся в обличии волка и потеряем человеческий разум, — пояснил Идвал серьезным тоном.

— Но почему? Что же случилось? — его короткий ответ не удовлетворил моего любопытства.

— Да много чего, — пожал плечами Идвал. — Наверное, все дело в богах. Они находятся в вечном противостоянии друг другу, которое призвано сохранять баланс их сил в равновесии. Когда один становится сильнее, а другой слабее, это отражается и на земном мире. По крайней мере, так повествуют легенды. Если день сильнее ночи, как сейчас, значит, баланс сдвинулся в сторону бога Солнца Дарнаоса. Богиня Луны прокляла Детей Ночи за междоусобные войны, которые ослабили и ее саму. И за убийство ее жриц нашими предками. С исчезновением жриц остальные Дети Ночи ослабели.

— Жриц? — своим вопросом я хотела подтолкнуть замолчавшего Идвала к дальнейшему рассказу. Но стоило ему завидеть статуи обнаженных девушек, танцующих вокруг фонтана, он тут же решил проинспектировать размер их груди на предмет соответствия какому-то стандарту общества скульпторов.

Анабэль лишь покачала головой, но одергивать его не стала. Видимо, пребывала в хорошем расположении духа. Но тот факт, что шаккана оставила его пошлую выходку без внимания, Идвала несколько расстроил, после чего он ударился во все тяжкие. На том тема разговора была закрыта.

В итоге Анабэль все-таки вышла из состояния душевного равновесия и надавала кашкару подзатыльников, пообещав еще обрить его звериную ипостась налысо. Идвал был в восторге, а я в очередной раз подумала, что у них самые странные взаимоотношения, которые мне доводилось видеть. То ли они так выражают друг другу взаимную симпатию, то ли он просто мазохист. Анабэль всегда незаметно улыбалась очередной выходке Идвала, и я подумала, что, возможно, он делает это все ради нее. Глядя на кашкара, сердце мое сжималось каждый раз после рассказа о его прошлом. Он казался таким беззаботным и веселым, но наверняка грустил, оставаясь в одиночестве. Наверное, поэтому Идвал старался всегда быть в компании Анабэль или Тамаша, а в последнее время — и моей. Когда он становился серьезным и задумчивым, от него веяло застарелой горечью и грустью.

— А кто это такие? — поинтересовалась я у Анабэль, увидев в небольшом дворике, скрытом за плетением живой изгороди, статуи девушек, воздевших руки к небу. Их волосы волнами струились по плечам до самых бедер, а руки украшали красивые узоры, оплетающие полумесяц. У них были острые ушки и острые когти вместо ногтей.

— Это Лунные Ведьмы. Тут в саду имеются все представители Детей Ночи. Ведьмы так же, как и мы, поклоняются богине Луны. Они прекрасно видят даже в самой непроглядной тьме, но дневной свет может их ослепить, поэтому днем они всегда спят. Правда, я слышала, что до Перерождения они выглядят как обычные люди и могут переносить дневной свет.

— А вот это кто такие? — я указала на фонтан неподалеку, вокруг которого расположились еще более необычные существа. Они выглядели как молодые девушки, только у каждой из них на голове красовались небольшие рожки, а за спиной извивался тонкий хвост, увенчанный треугольным шипом.

— О-о-о, — протянул Идвал. — Это морры — воплощение всех ужасов ночи.

— Не преувеличивай, — вступилась за неких морр Анабэль. — То, что одна из них тебя чуть не порвала на лоскуты, исключительно твоя вина.

— Поверь мне, я имел дело с этими существами! — заспорил Идвал. Мстительное обещание Тамаша кашкару начинало обретать смысл.

— Можно даже сказать, ты имел одну… одно из этих существ, — усмехнулась Анабэль, а Идвал вместо того, чтобы возразить, ехидно рассмеялся и приобнял ее за плечи.

— Моя школа! Только Идри не говорите, что я учу его сестренку плохому! — тут же предупредил он и решил вернуться к рассказу о моррах.

— Их на самом деле называют еще Ночными Фуриями, потому что у них крайне мерзкий характер. Они отказываются с кем-либо сотрудничать или мирно сосуществовать. Живут обособленно, никого к себе особо не пускают без крайней нужды. У них еще есть крылья, сотканные из теней. И глаза янтарного цвета. Однако человеческая ипостась тоже имеется. Почти как у любого из нас.

Матриархальный склад общества морр неимоверно интриговал, но возникал вопрос, как они продолжают род.

— Они находят себе подходящую пару среди человеческих мужчин. Проводят с ним несколько ночей в фазу новолуния — это самый оптимальный для зачатия период, а затем возвращаются к себе, — развеяла Анабэль мои сомнения.

Значит, новолуние — период зачатия для морр, поэтому угрозы Тамаша обретали все более явный смысл. Решив проверить свои догадки, я задала вполне логичный вопрос:

— Их… любовные игрища… необычны?

Уловив корень моего интереса, Анабэль одарила Идвала лукавым взглядом и ехидно захихикала.

— О да. Учитывая агрессивный нрав морр, человеческие мужчины редко переживают сие испытание. Страсть их во время соития похожа на шторм, но иным созданиям порой нравится… когда не хватает острых ощущений. Это буквально прыжок в пропасть, кишащую дархарами, — пояснила шаккана таким выразительным тоном, что для меня стало невыносимым сдерживать смех. Идвала, впрочем, ее рассказ не смутил.

— В их защиту скажу, что они жертвы собственной природы. Бурление энергий, которые в их теле вызывает новолуние, усиливает их воинственную натуру, буквально не оставляя им выбора, — заявил кашкар.

— Бедняжки, — покачала головой Анабэль, откровенно насмехаясь.

— И Лунные Ведьмы так же?

— Да. Есть еще несколько рас, которые сношаются с людьми для продолжения рода. Вот, например, сильхи состоят сугубо из особей мужского пола, поэтому мать своих будущих детей они ищут среди человеческих женщин. Затем забирают их в особое место — симм-дар, где проводят с ними несколько ночей для зачатия, заботятся о матери своего будущего ребенка весь период беременности, а после родов возвращают ее людям, при этом стирая ей память о том, что было. Хотя им не запрещено оставлять женщин в качестве своих жен.

— А почему они выбирают именно людей? Неужели межрасовые браки запрещены?

— Дело не в этом. Мы называем людей Чистыми Линиями, потому что их гены слишком слабы и полностью подавляются генами одной из наших рас, позволяя воспроизвести чистокровного представителя той или иной расы. Люди — как чистая прозрачная вода, а мы — ­краска. И каждый может покрасить их в свой цвет, — пояснила Анабэль, и снова стало немного обидно за расу людей. Выращивают, как скот, используют в качестве доноров генов и инкубаторов. Счастье было в неведении. Проще было жить и радоваться жизни, не зная, что нами кто-то управляет.

— А Лунные Жрицы? — поинтересовалась я и, взглянув на Анабэль, заметила, как она замялась.

— Давайте возвращаться. Тебя нужно еще к балу подготовить. Это будет очень непросто, — сменила тему шаккана и плавно развернула меня в сторону замка.

Что ж, по крайней мере, из нашей внеплановой прогулки получился неплохой урок на свежем воздухе о расах Мира Ночи.

Джесабэль сидела за столом и изучала донесения, связанные с активностью акшар. Вот уже полчаса она перечитывала лишь один документ, пробудивший в ней настоящий интерес. Джесабэль и раньше не сомневалась в своем внуке, но то, как ловко он умудрялся обставлять ее, подогревало в главе Дома Взывающих к Смерти дух соперничества. Другие главы правящих Домов хотя и пытались кусаться, не могли тягаться с Кровавой Королевой, заслужившей этот титул огромным трудом, хитростью и безжалостностью. Теперь все признавали ее власть и главенство Дома Смерти, пусть и негласное. Очевидному не нужны громкие слова.

Стук в дверь и вежливая просьба войти оторвали Джесабэль от размышлений.

— Какие новости, Кельвар? — вопросила хоккана у своего личного помощника. Кельвар являлся официальным представителем Джеса­бэль и ее правой рукой. Главе Дома он напоминал Идриса — такой же сдержанный, расчетливый, умеющий добиваться поставленных целей. С той только разницей, что Кельвар ставил интересы Дома превыше всего.

— Информация о Селении Де-Маир подтвердилась, — сообщил аш’катари и положил папку с собранным материалом на стол Джеса­бэль. — Она действительно была человеком. Жила в Бриле. Воспитывалась теткой. Муж ее тети умер в период детства Селении. Второй раз тетка замуж так и не вышла. Родная сестра, родившая Селению, умерла при родах. Ее муж погиб на охоте. Забрав племянницу, Корнелина Де-Маир уехала из Вальсавы в поместье мужа в Арденгарде и растила ее как собственную дочь. По приказу айшира Идриса девчонка была доставлена в его замок сразу после Праздника Благословенной Ночи вопреки тому факту, что у нее уже был жених. Последний погиб при загадочных обстоятельствах и был похоронен на следующий день после нападения акшар на Ардскол. Информацию, которую удалось найти по поводу самого нападения, я вам предоставил. Надо сказать, она ничтожна, ибо айшир Идрис весьма умело замел следы.

— Вот интересно, зачем ему это? — вопрос был риторическим, поэтому Джесабэль продолжила. — Что тебе в этой истории кажется странным, Кельвар?

Юноша задумался, но ненадолго, будто заранее знал ответ.

— Да буквально все.

Джесабэль одобрительно улыбнулась.

— Выбирать человека в невесты, скрывать нападение акшар на свой замок и заметать следы. Мой внук ведет какую-то игру, и я не могу понять, в чем она заключается. Мне бы очень хотелось по­беседовать с Селенией Де-Маир один на один. Ее поведение совершенно мне непонятно. Либо она слишком глупа и очарована моим внуком, либо играет более важную роль, чем они оба пытаются нам показать.

В глазах ассури появился хищный блеск, а губы растянулись в предвкушающей улыбке, обнажившей сверкнувшие острые клыки.

— Все же вы не передумали? Это очень опасно для наследника Дома, — уловив ход мыслей Кровавой Королевы, поделился своими опасениями Кельвар.

— Мне не нужна подле Идриса безродная ак’кари. Он думает, что предусмотрел все, но я не собираюсь играть по правилам. Ты разослал приглашения наследницам выбранных Домов?

— Да, ассури. Я сделал все, как вы просили, — подтвердил Кельвар.

— Власть подобна огню. Перестань подкидывать дрова, и он угаснет. Мне постоянно приходится доказывать свою власть, иначе другие Дома быстро среагируют и попытаются захватить верховенство. Жадные гиены, только и ждущие, когда лев ослабнет и останется один, — Джесабэль вставила сигарету в мундштук и поднесла ее к губам. Сиреневый дым танцем змеи извивался в воздухе, источая аромат сливы и винограда.

— В их случае лев слишком силен и опасен. Им никогда не дождаться своего часа, пока во главе нашего Дома вы, — Кельвар усмехнулся, не скрывая своего презрения к главам других правящих Домов. Джесабэль любила подобную лесть, а потому сразу одарила его одобрительной улыбкой.

— Ассур Элрих ван Даркмонд ждет аудиенции, — перед тем как уйти, доложил Кельвар. Джесабэль скривилась, как от гнилого фрукта, и втянула сиреневый дым.

— Как мне надоел этот старый сморчок! И зачем он только приехал на неделю раньше остальных членов Совета? — недовольно пробурчала Кровавая Королева.

— Он предоставил нам полезную информацию, — напомнил Кельвар, пытаясь скрыть улыбку.

— Я помню, — отрезала Джесабэль, снова начиная стучать ноготками по столу. — И все же он невыносим. Терпеть его не могу, но даже умирающего скорпиона нельзя недооценивать. Он все еще может ужалить.

Хаггона ван Даркмонда можно было бы назвать не просто старым аш’катари, а древнейшим. Его пыхтение Джесабэль услышала еще в коридоре, в очередной раз подумав, когда же он соизволит отойти к Хелльтар. Каждый шаг сопровождался стуком трости, на которую старый ассур опирался. Несмотря на расщелины морщин, избороздивших его сухую дряблую кожу, глаза Элриха горели бодрым огнем. Большинство аш’катари высшего света, смотря на него, шутили, что его тело не рассыпалось пеплом только благодаря узким кальсонам и утягивающим панталонам. Наблюдая за главой Дома Познавших Тьму, Джесабэль не уставала удивляться его живучести. Но даже несмотря на возраст, который ассур Элрих, наверное, уже и сам не помнил, он всегда был ухожен и хорошо одет. Ходили слухи, что Элрих не так стар, как выглядит, из-за некоего проклятия, павшего на него во время одной из войн, но старый аш’катари никогда об этом не распространялся и воспринимал эту тему довольно болезненно.

Кряхтя, Элрих сел в кресло, стоящее рядом с рабочим столом Кровавой Королевы, и голосом, напоминающим скрип несмазанных петель, пожелал ей доброго дня тоном, каким обычно желают смерти.

— Каждый раз смотрю на тебя и удивляюсь. Несмотря на возраст, дорожка из песка за тобой все еще не тянется, — поднеся мундштук к губам, ехидно протянула Джесабэль.

— Твой язык острее твоих зубов. Удивлен, что ты до сих пор не порезала его о свое же остроумие. Впрочем, захлебнуться ехидством ты должна раньше, — не остался в долгу ассур Элрих.

— Ты не думал уступить дорогу молодым и отправиться к Праматери? Дряхлость не придает тебе величия, — усмехнувшись, Джесабэль вернула старику шпильку и втянула фруктовый дым.

— Молодым? Этим пустоголовым кровососам? Или, может, ты имеешь в виду себя, старая вешалка? Не дождешься. Я еще тебя переживу, — скривившись, прокрякал ассур Элрих, как бы для подтверждения своих слов стуча тростью по полу. Переглянувшись, главы Домов решили, что все приветственные ритуалы, включая обмен любезностями, соблюдены, поэтому можно переходить к главному.

— Ты подумала над моим предложением? — проскрипел старый аш’катари, лихо закинув ногу на ногу.

— Иногда мне в душу закрадывается подозрение, что ты только прикидываешься старым сморчком, — озвучила свои мысли Джеса­бэль, облокотившись на стол.

— Как будто бы у тебя есть душа, — усмехнулся Элрих, и Джесабэль слегка дернула уголками губ. Смех ван Даркмонда всегда резал слух, походя на надрывное соло ржавой пилы.

— В общем, я подумала над твоим предложением, и одна мысль, что мы с тобой породнимся, приводит меня в ужас, — заявила Джесабэль в свойственной ей прямолинейной манере. — Но дело даже не в этом. У меня другие планы на Идриса, его руку, сердце и остальные части тела.

— Твои амбиции когда-нибудь станут твоей могилой. Они придавят тебя грудой костей, которые ты оставляешь за собой, — проворчал Элрих и снова стукнул тростью, словно отбивая ритм в такт своим словам.

— Главное, чтобы это были не твои кости, — отмахнулась Кровавая Королева. — Несмотря ни на что, мы с тобой союзники. И тот факт, что мы до сих пор не поубивали друг друга, лишь подтверждает, насколько дружеские и крепкие у нас отношения. А вот некоторые Дома начали проявлять непокорность, копая под Дом Смерти, в ничтожных попытках нас свергнуть. Когда пес голоден, нужно кинуть ему кость, чтобы он снова преданно завилял хвостиком.

Ассур Элрих снова разразился своим жутким ржавым смехом и покачал головой.

— В данном случае кость — это Идрис? — уточнил старый аш’катари, хотя и так прекрасно знал ответ. — Ты недооцениваешь его. Он не потерпит роли пешки в твоей игре.

— Что ты! Несмотря на сравнение с костью, он ферзь под властью и умелым руководством сильного короля. И этим ферзем я подавлю жалкие попытки пешек стать важными фигурами, — в глазах Джесабэль горел огонь холодной ярости и хорошо контролируемой ненависти, которая была прекрасной почвой для политических стратегий, поддерживающих ее власть и подрывающих власть ­других Домов.

— У тебя хороший аппетит, но постарайся не подавиться собственной же костью, которая вполне может встать поперек твоего горла. А я мог бы найти прекрасное применение талантам Идриса. И избавил бы его от ненавистной тебе низшей девчонки без всяких последствий, — высказал свои доводы Элрих. Тишина коснулась пространства между ассурами, но лишь на несколько неуловимых секунд, а затем столкнулась с голосом Джесабэль и отпрянула.

— Интересно знать, почему Идрис заинтересовал тебя только спустя триста двадцать семь лет. Сейчас, когда в мире творится пес знает что, — в черных зрачках Кровавой Королевы заиграли хитрые искры, скользя по замысловатому узору зеленой радужки. Но ни один жест, ни одно движение лицевых мышц не выдавало истинных чувств и мыслей.

— Все очевидно. Если бы ты напрягла свои иссохшие извилины, то поняла бы мои мотивы. Что-то страшное висит в воздухе, — начал объяснять свою позицию ассур Элрих, но внезапно закашлялся, дав Джесабэль возможность вставить еще одну шпильку.

— Что-то кроме испускаемых тобой газов? — вскинув брови, усмехнулась ассури.

— Даже пострашнее твоих накладных волос и истинного вида твоих грудей, — парировал Элрих, наконец откашлявшись.

— Идрис вырос, и, в отличие от всего известного мне отребья, он самый умный и достойный представитель нашего вида, не то что эти… фермеры и садовники, размалевывающие свои лица и наряжающиеся ярче женщин. Это не смешно, Джесабэль! Порой я даже не могу различить, кто есть кто! А когда я смотрю на твоего внука, меня распирает гордость. Он мне как родной. И, пожалуй, он единственный, кому я могу передать власть. Только он сможет удержать мой Дом от падения.

— Уж прости, Элрих, но придавить каблуком горло пытающихся рычать кобелей мне важнее, чем спасать от падения другие Дома. Впрочем, альтернативное решение тебе известно, — Джесабэль затушила сигарету и отложила мундштук в сторону.

— Хитрая стерва! Нет! Я не передам один из правящих Домов под твою власть. Двух тебе достаточно. Остановись, пока твоя жадность не погубила тебя, — рявкнул ассур ван Даркмонд и так сильно стукнул тростью по полу, что внутри полированного дерева послышался отчетливый хруст. Недовольно скривившись, Элрих взглянул на свою опору и тяжело вздохнул.

— Это была моя любимая трость, — пробурчал он, поглаживая темное дерево, словно преданного питомца.

— От своего упрямства и ты так же сломаешься, как твоя трость. Идрис — мой внук. И он все равно был бы на моей стороне и под моей властью. Даже если бы возглавил твой Дом, — отрезала Джесабэль, начиная уставать от этого бессмысленного, на ее взгляд, разговора.

Элрих снова рассмеялся и затряс морщинистым сухим пальцем перед лицом Кровавой Королевы.

— Мне нравится Идрис тем, что он никогда не прогнется под тебя, как остальные. Он всегда будет поступать по-своему. Но если ты не хочешь отдавать его, отдай Анабэль. Она придавит своим характером моего праправнука и станет прекрасной главой Дома. Союз между нашими домами укрепится, но ты не получишь полную власть, — Элрих полез мизинцем в колосящееся волосами ухо и начал трясти им в попытках почесать слуховой проход. Джесабэль поджала губы, стараясь не обращать внимания на неприличное поведение древнего аш’катари. В конце концов, он ходит по краю могилы, и старческое слабоумие уже заволакивает его свежий, несмотря на возраст, разум.

— Мы уже пытались. Идрис снова может воспротивиться. Да и Анабэль не в восторге от твоего праправнука.

— От него и не надо быть в восторге. Мне все равно, что она будет с ним делать. Лишь бы кто-то достойный возглавил мой Дом. После смерти правнука все полетело в пропасть. Я слишком стар, а Тиабаль не готов править, он все разрушит.

— Мне нужно все обдумать, — после недолгой паузы вынесла свой вердикт Джесабэль. Элрих открыл было рот, чтобы едко высказаться в адрес хокканы, но в этот момент из глубины замка, просачиваясь сквозь щели и стены, прокатилась волна ужаса, который давил на сознание, точно сапог на горло, вгрызался в кожу бешеным псом и рвал на лоскуты застоявшийся воздух.

Джесабэль и Элрих изумленно переглянулись и, вскочив со своих мест, бросились в коридор.

Эдриэла махала руками с такой яростью, словно пыталась улететь из столовой через распахнутое настежь окно. Идрис был бы рад двум вещам — если бы аш’катари могли срывать голос и глохнуть. С утра он был в довольно спорном настроении. С одной стороны, ему не давали покоя мысли о событиях минувшей ночи. Слова Мунарин вертелись по замкнутому кругу, который Идрис пытался разорвать, но цепочка быстро восстанавливалась, и все начиналось по новой. С другой стороны, утренний разговор с Селенией приподнял настроение, неожиданно повеселив наследника Дома Смерти. Изначально казавшаяся глупой эгоисткой девчонка выросла над собой, многое осознала и оказалась куда умнее и интереснее, чем виделось на первый взгляд. Она умела прекрасно владеть собой, была достаточно умна, чтобы поддержать любой разговор, да и смелости ей не занимать. Отчаянный поступок, совершенный ею на ужине, можно было назвать подвигом. Она могла стушеваться, отказаться, испугаться, но вместо этого не побоялась бросить вызов самой Кровавой Королеве. Она и раньше удивляла Идриса своей смекалкой и смелостью, о которой, наверное, и сама не догадывалась. Узнав, каким образом она умудрилась сбежать из Ардскола, шаэлькан немало изумился. Он бы никогда не заподозрил в такой девчонке, как Селения, сильную духом личность, готовую идти к своей цели любыми путями. Становилось даже жаль, что ей придется умереть.

Плавая в своих мыслях, он даже забыл, что поблизости истерит Эдриэла.

— Замолчи, — с опасным спокойствием в голосе велел Идрис, прервав раздражающий лепет бывшей любовницы. Вопреки желанию и своей натуре она была вынуждена подчиниться приказу главы Дома, пусть и того, к которому она не принадлежала.

— Ты забыла свое место. Позволь тебе напомнить. Ты — любовница. Уже бывшая. Я доступным языком объяснил тебе, что между нами все кончено. Если ты не в силах этого понять, в последствиях можешь винить только себя, — припечатал Идрис. Эмоциональное состояние Эдриэлы из яростного плавно перетекло в слезливо-истерическое. К сожалению или к счастью, аш’катари не умели плакать, поэтому леди Арнелл лишь расстроенно сопела, морща красивый носик.

— Я не понимаю, почему она? Ак’кари рядом с тобой! Это позор для твоего Дома! Это позор для меня! Ты не можешь так со мной поступить!

— Ты — аш’катари, но это не мешает тебе своим поведением позорить не только свой Дом, но и меня. Я больше не желаю иметь с тобой ничего общего. Селения — моя невеста, и ничто не изменит этого.

Развернувшись, Идрис направился прочь из столовой, а Эдриэла продолжала вопить ему в спину, совершенно не приняв во внимание его слова.

— Идрис! Ты пожалеешь об этом! — донеслось вслед наследнику Дома Смерти, когда он уже закрывал дверь. Спустившись вниз, шаэлькан направился в Зал Древних в надежде на озарение относительно дальнейших действий. В коридорах суетились слуги, встречая прибывающих гостей, поэтому Идрис решил проскользнуть мимо всей этой суеты тайными ходами, во избежание раздражающих формальностей, лицемерных улыбок и речей.

В Зале Древних воздух был пропитан мудростью предков и запахом истории. Под стеклянными витринами покоились старые свитки, целые холсты, повествующие о событиях прошлого, ниспадали с потолка под прозрачными защитными пологами. Всевозможное оружие, поправ века своим неугасающим великолепием, дремало на стенах и металлических стойках, обитых деревом. В детстве каждый раз, когда Идрис дотрагивался до холодной стали, она отбрасывала перед ним завесу времени, рассказывая о летах своей славы. Этот зал словно бы жил на стыке настоящего и прошлого. Приходя сюда, Идрис представлял, что время остановилось в пределах этих стен.

На всю противоположную от входа стену раскинулось полотно, изображающее противостояние двух сторон. Одна половина картины, выполненная в мрачных тонах красного и черного, являла страшное человекообразное существо с желтыми глазами и струящейся по телу тьмой. За его спиной маячили темные фигуры, из-под его ног лились реки крови, а над головой скалилась кровавая луна. Серебристые мазки второй половины обтекали величественную фигуру красивой женщины. Под светом полной белой луны, окруженная девами в белых одеяниях, она противостояла своему темному врагу. На картине было запечатлено действо за мгновение до исхода битвы — женщина вот-вот должна была нанести противнику смертельный удар. Одно биение сердца, отделявшее героиню картины от победы. Великая битва между Праматерью, Яшмари Владычицей Ночи, и Мозэком, Кровавым Богом акшар. Красивая и одновременно устрашающая легенда, которая воодушевляла и предостерегала, рассказывая об опасности кровавой магии. Но если это просто легенда, как им всегда говорили, то откуда на самом деле взялась кровавая магия и как появились аш’катари и акшары?

«Враг у истоков», — сказали ему Мертвые Тени. Истоками могли быть древние легенды, полотна, возможно, какие-то предметы старины, молча хранившие в себе правду. Идрис пытался понять, что имелось в виду. Мертвые никогда не говорили прямо. О Селении они вещали так, словно бы она заключала в себе добро и зло одновременно. Поначалу казалось, что так оно и было, но шаэлькану удалось понять, что тьма отравляла девушку так же, как и его самого, пыталась столкнуть их лбами и заставить убить друг друга. И если избавление от Селении еще можно было понять, то кому помешал сам Идрис?

Рассматривая облик ужасающего Мозэка, он вспоминал собственные ощущения, которые захлестнули его, стоило ему стать Кровавым Богом. Сила крови пьянила его разум и неистовой мощью бурлила в венах. И одновременно ужасала чернота, из которой рождалась эта сила. Она проделывала в груди огромную всепоглощающую дыру, в которой вращался водоворот пустоты. И эта пустота отрывала кусочек за кусочком от души, поглощая ее безвозвратно и не оставляя взамен ничего, кроме мрака и холода.

Стряхнув эти мысли, Идрис задумался над своими дальнейшими действиями. Кровь Верховного Жреца Черного Ока рассказала так же мало, как и предшествующий ему допрос Перста. Идрису пришлось прибегнуть к кровавой магии, чтобы извлечь воспоминания убитого им Верховного. Адепты Черного Ока защищали свои тела от ментальной магии и воскрешения, чтобы ни при жизни, ни даже после смерти не предать своего бога.

О том, кто стоял за охотой на Селению, больше известно не стало, кроме того что это аш’катари, — судя по голосу, взрослый, но еще довольно молодой для их расы. Никаких речевых особенностей, на которые можно было бы обратить внимание, не выявилось. Он действовал от имени Кровавого Бога, во имя его возрождения. Большую часть времени секта провела, принося мелкие жертвы своему богу и скрываясь. Но вот поездка Верховного Жреца в Вахраам оказалась более интересной. Давно разрушенный город, в прежние времена являвшийся пристанищем Ашшаат — последователей Кровавой Религии, хранил в себе множество тайн. Ашшаат провозгласили себя новой расой и, возглавляемые Черным Оком, сеяли хаос и смерть на мирных землях во имя Мозэка. Но никто, кроме них, не мог войти в этот город. Древняя и очень мощная магия крови оберегала его от чужаков, уничтожая любого, кто пытался пробраться за заветные стены, прикидываясь Ашшаат.

Узнав, что Кровавый Бог грядет, Верховный Жрец решил забрать из Вахраама древний артефакт — Свежеватель Душ, который Вергилия Багряная унесла с собой в могилу. Но ее саркофаг оказался пуст, никаких следов взлома изнутри или снаружи жрец не обнаружил. Все защитные и опечатывающие заклятия действовали и по сей день.

Это была еще одна загадка, которую Идрису предстоит разгадать, но она определенно является нитью спутанного клубка событий прошлого и настоящего, который необходимо упорядочить, чтобы разгадать тайну, спящую во мраке времен. Впрочем, он многое понял и зашел в своих догадках довольно далеко. Ему не хватало лишь главной ключевой фигуры для завершения его стройной теории.

— О чем ты думаешь? — раздался голос Селении. Ушедший глубоко в свои мысли Идрис удивился ее внезапному появлению, совсем не услышав тихих шагов девушки. Она стояла чуть в стороне от шаэлькана, похожая на маленькую стройную статую нэйсиэль, и смотрела на него снизу вверх заинтересованным взглядом.

— Почему ты ходишь одна? — в голосе Идриса звучали упрек и легкое недовольство от того, что Селения застала его врасплох.

— Потому, что у меня есть это, — девушка вытянула вперед левую руку, на которой дремало кроваво-красное реари, и весело улыбнулась. — Ты вроде говорил, что меня никто и пальцем не посмеет тронуть.

— Да, и почему-то все сразу захотели тебя потрогать, — с мрачным сарказмом отозвался Идрис, однако выражение его лица так и не изменилось.

— Что это за полотно? — спросила Селения, подойдя чуть ближе. Взгляд ее устремился к картине, которую Идрис разглядывал сам. Он подумал, что ей совершенно не идет облик ак’кари.

— Легендарная битва между Праматерью и Кровавым Богом, — ответил Идрис, снова обратив свой взор к картине. От упоминания Кровавого Бога Селения вздрогнула и поежилась.

— Ты говорил, что его не существует, — тихо прошептала девушка, будто боясь этих слов. Она посмотрела на Идриса пронзительным взглядом, и что-то шевельнулось в его груди, необъяснимое и неоформленное.

— Я верил в это, но теперь уже сам не знаю, где правда, а где выдумка, — признался шаэлькан. — Тебе не нужно было этого знать. Ты была и так слишком напугана, не разбирая ни врагов, ни друзей.

— Если бы ты не лгал мне, а был честен, возможно, я бы не считала тебя врагом, — в голосе Селении не было ни обиды, ни обвинений — просто констатация факта. Она довольно быстро пришла в себя и перестала дергаться от любого шороха после всего пережитого в Ардсколе.

— Я пытался тебя уберечь, — ответил Идрис, не намеренный отстаивать свою правоту.

Но оказалось, что Селения не собиралась с ним спорить.

— Я знаю. Ты много для меня сделал, но я не ценила твоих жертв и стараний. Прости меня за это. И спасибо. Я понимаю, что жива лишь благодаря тебе. Всем вам.

— Наверное, я тоже должен тебя поблагодарить, — неожиданно даже для самого себя произнес Идрис. Удивление на лице Селении было похоже на первые лучи солнца, скользнувшие в открытое окно. Прекрасное и теплое, как рассвет, подумалось в этот момент Идрису.

— Ты стряхнула пыль с наших жизней. Хоть я и противился этому, но это так, — пояснил свои предыдущие слова Идрис. Селения слегка улыбнулась, но не нашла, что ответить. Она выглядела пораженной и растерянной.

Молчание вновь наполнило Зал Древних, возвращая его за пределы времени. Оно казалось комфортным, лишенным необходимости что-либо говорить, как это порой бывает. С Селенией Де-Маир оказалось приятно молчать.

— А кто это такие, вокруг Праматери? — Девушка подошла ближе и коснулась подола белых одежд одной из фигур, изображенных ближе всех к смотрящему на светлой стороне картины. По пальцам Селении пробежала легкая дрожь, и она сразу убрала руку от полотна.

— Лунные Жрицы. Ты уже видела их в Зале Многоликих.

— Кто они такие? — тихо спросила Селения, не отводя завороженного взгляда от картины.

— Служительницы храма богини Луны. Ее посланницы, призванные хранить порядок и равновесие в Мире Ночи. Они были советниками, лекарями и судьями народов Ночи, несли голос Мунарин ее детям. Делились с ними силой богини, — начал объяснять Идрис, тщательно подбирая слова.

— Их ведь убили? — Селения обернулась. В ее потемневших из-за личины ак’кари глазах плескались невинность, чистота и почти детское любопытство, которые сложно было скрыть даже под маской холодной красоты. По сравнению с шаэльканом она была несмышленым ребенком.

— Они все погибли во время войны около тысячи лет назад, — ответил Идрис. Меньше всего ему хотелось говорить на эту тему, по­этому, предупреждая остальные вопросы Селении, он решил направить разговор в другое русло.

— Как ты вообще тут оказалась?

Селения окинула зал беглым взглядом и в растерянном молчании посмотрела на шаэлькана, словно бы размышляя, стоит ему говорить все как есть или нет.

— Я пришла на зов, — ответила девушка и снова огляделась уже более внимательно и вдумчиво. Она чуть отошла от Идриса и встала в самом центре зала, где металлические узоры на полу сплетались в инсигнию рода Рангвальдов.

— Он исходит отсюда, — Селения указала пальцем в самое сердце серебряной вязи. Идрис подошел чуть ближе, задумчиво разглядывая линии и встроенные в них механизмы. Джесабэль никогда не говорила об этом месте, но он догадывался о тайном хранилище, сокрытом под этим залом. Он так и не смог разгадать секрет хитроумного замка и вскрыть его. Только Джесабэль знала, как отпирался тайник, и никогда и никого не посвящала в эту тайну, что означало лишь одно — там кроется что-то ценное и, возможно, опасное. Теперь благодаря словам Селении Идрис догадывался о принадлежности тщательно скрываемых хокканой тайн.

— Этот зов похож на тот, который ты слышала ранее? — спросил шаэлькан, подступая еще ближе. Селения уверенно кивнула и, опустившись на корточки, осторожно коснулась узоров своими тонкими пальчиками. Идрис замер. Он ожидал каких-то изменений, но механизмы оставались молчаливыми и неподвижными. Его посетила догадка, что, возможно, кровь Селении могла бы стать универсальной отмычкой для подобного рода замков. Однако мысли об этом вылетели из головы Идриса, когда он почувствовал безликий, всепожирающий ужас, прокатившийся по стенам замка. По одному из коридоров осколками эха разнеслись чьи-то крики.

Селения вздрогнула, резко вскакивая на ноги. Испуганными глазами она уставилась на дверь и начала пятиться назад.

— Будь здесь. Спрячься. Я запечатаю дверь. Что бы ни происходило снаружи, не пытайся выйти, — велел Идрис тоном, не требующим возражений. — Я пойду и посмотрю, что там случилось.

Слова Идриса взбудоражили меня. От одной мысли, что я останусь одна перед лицом неизвестности, страх битым стеклом царапался под кожей.

— Не ходи туда. Не бросай меня тут одну, — кинувшись к Идрису, я схватила его за руку и умоляюще заглянула ему в глаза, готовая пойти с ним вместо того, чтобы сидеть здесь и ждать. Однако взгляд шаэлькана по-прежнему выражал непоколебимую решимость. Осторожно высвободив руку, он двинулся к главным дверям, ведущим из зала.

— Делай, как я говорю, — кинув мне напоследок эти слова, Идрис исчез, а несколько секунд спустя тяжелые двери с грохотом закрылись. Темный металл на мгновение ожил, наливаясь ртутным блеском, узоры на обеих створках пришли в движение и сплелись между собой, плотно замуровав вход.

Зал погрузился в плотную тишину, не пропускающую ни единого звука с той стороны. Колючий ужас полз по коже ядовитым пауком, перебирающим мохнатыми лапками. Казалось, шевельнусь — и он укусит, пустив в кровь смертоносный яд. И все же, повинуясь словам Идриса, я нашла в себе силы сдвинуться с места и оглядеться. Был ли смысл прятаться, если зал все равно опечатан? На ватных ногах я поплелась к стене, чтобы сесть и опереться на нее, когда откуда-то раздался вой несмазанных механизмов. Предчувствие, что этот звук ничего хорошего не сулит, кипятком обдал спину и затылок, толкнув вперед. Упав за ближайшую витрину, под стеклом которой покоились развернутые свитки, я начала осторожно оглядываться по сторонам. Небольшая часть стены, прикрытая старым гобеленом с изображением битвы между аш’катари и савран’аш, приоткрылась — чья-то рука отодвинула в сторону плотную ткань. Сквозь образовавшийся проем в зал проскользнула фигура в красной мантии, расшитой черными символами. Судя по грациозным движениям, это была женщина. Следом за ней появились еще три крепкие фигуры в черных мантиях с капюшонами, скрывающими лица.

От предчувствия, что здесь и сейчас будет происходить нечто запретное, меня вдавило спиной в витрину. Затаив дыхание и закрыв глаза, я молилась, чтобы меня не обнаружили.

— Быстрее. У нас мало времени, — произнес сильный женский голос, от которого меня почему-то начало колотить в подступающей истерике. Послышались шаги четырех пар ног, эхо которых расплывалось в потяжелевшем воздухе тягучими шероховатыми звуками. Кое-как совладав с собой, я осторожно выглянула из укрытия, приподнявшись на коленях. Фигуры вторженцев оказались текучими и мерцающими, что не позволяло толком распознать ничего конкретного. Решив, что виновато стекло, сквозь которое я наблюдала за происходящим, я чуть отклонилась в сторону и поняла, что их тела охвачены тусклым серым сиянием, которое размывало их силуэты.

Троица выстроилась по кругу на равном расстоянии друг от друга и опустилась на колени. Четвертый силуэт в черной мантии стоял чуть в стороне и, судя по поворотам головы, следил за дверьми. Одновременно они вставили в металлические узоры нечто, напоминающее ключи, и так же синхронно повернули. Раздался резкий, как выстрел, щелчок. Прозвучавшие в унисон слова на незнакомом языке взбудоражили металлическую вязь узоров ото сна. Их движения были похожи на завораживающий своей необычностью синхронный танец, а звук, с которым они скользили вдоль друг друга, напоминал музыку.

Снова вздрогнув, я припала лбом к стеклянной витрине, стараясь остановить сильное головокружение. Зов, который привел меня сюда, превратился в крик о помощи, коснувшись груди сжимающей тоской. Понимая, что ничего не могу сделать, я наблюдала, как женщина в красном исчезает в открывшемся проходе. Нечто, находившееся там, звало меня, как ребенок зовет маму, и молило не отдавать его никому.

Острая боль полоснула по сердцу, сжав в тугом невидимом кулаке мое дыхание. Давясь слезами, я лихорадочно оглядывалась, пытаясь придумать, что делать. Идрис велел не высовываться, что бы ни случилось, однако я должна была что-то сделать.

Но, даже если бы я знала, как работает мой таинственный дар, противостоять четверым противникам было бы безумием. И все же я не могла думать ни о чем другом, кроме как о необходимости спасти то, за чем пришла таинственная четверка. Оно выло раненым зверем и цеплялось за меня невидимым теплом, как за спасительную соломинку. Осознание своего бессилия медленно отравляло меня, заставляя сердце заходиться в панике. Опустившись обратно, я уткнулась лбом в деревянный бок витрины и бесшумно зарыдала, в очередной раз осознавая свою бесполезность. Перед закрытыми глазами возникло воспоминание о смерти Ригана, погибшего по моей вине. И теперь я снова ничего не могла сделать, но должна…

Открыв глаза, я опустила взгляд на руку, на которой под одеждой скрывались лунные часы. Лучше погибнуть птицей, пытавшейся научиться летать, нежели жить бревном, смиренно плывущим по течению! Осторожно выглянув из-за витрины, я увидела, что женщина в красной мантии уже поднялась в зал и теперь направляется обратно к потайному ходу. Взмолившись Мунарин, я подалась вперед и схватила с подставки первый попавшийся кинжал, оказавшийся удивительно легким. Резко вскочила на ноги и что было силы метнула в сторону взломщиков. Лезвие клинка в полете выглядело размытым, но, похоже, угодило точно между лопаток одного из вторженцев, войдя по самую рукоять, судя по тому, что ноги неизвестного подогнулись и он начал заваливаться набок. Слетевший с головы капюшон обнажил удивление на его лице, которое могло посоревноваться только с моим: ведь я ни разу не держала в руках оружие, чтобы так легко и метко попасть в цель.

Остальные трое развернулись в мою сторону, но их лица продолжали скрываться во тьме. Резко рванувшись в сторону, я прыгнула за витрину и на четвереньках переползла за соседнюю. Первая витрина, ставшая мне прикрытием, взорвалась фейерверком осколков, брызнувших в разные стороны. Стаей разъяренных ос они впились в кожу рук, которыми я успела закрыть лицо и голову.

— Оставь ее. Нужно уходить! — скомандовала женщина. — Брось его тоже! Он уже не жилец!

Понимая, что они сейчас уйдут, я выпрыгнула из своего укрытия резво, как сайгак, успев увидеть лишь край черного плаща, исчезающий в потайном проходе. Стена вновь вернулась на свое место. Мне хотелось броситься на холодный камень и колотить его, чтобы он открылся. Зов удалялся, а я понимала, что уже ничего не смогу сделать.

Стараясь держать дистанцию, я подошла ближе к раненому. Его лицо было молодым и даже приятным, несмотря на символы, словно бы выведенные кровью поверх грубых линий шрамов. Каштановые волосы с медным отливом рассыпались по полу. Синие глаза смотрели с презрением. Он тяжело дышал, в горле булькало. Наблюдая за его предсмертными мучениями с холодной отстраненностью, я не испытывала жалости. В груди все еще ревела яростная буря, но, утихая, она оставляла после себя дыру, как от потери родного человека. Слезы сами катились по щекам. Я не смогла спасти то, что лежало в тайнике, то, что так отчаянно молило меня о помощи.

— Низшая мразь, — прохрипел мужчина, лежа на боку и глядя на меня снизу вверх. Мне хотелось подойти и ударить его, чтобы увидеть боль и страх на его лице, но внутреннее чутье останавливало.

— Тебе повезет, если ты умрешь раньше Его воцарения. Он сотрет всю низшую мерзость, которая откажется принять Его власть, в порошок.

Кровь из раны пропитала мантию на его груди и капнула на пол. В тот же миг по залу прокатился оглушительный грохот, сотрясая стены и рождая ослепительную белую молнию. Разорвав воздух, разряд ударил в грудь умирающего взломщика.

Волной меня отбросило в сторону, ощутимо приложив о стойку с оружием. В спине разрасталась боль, рядом послышались треск падающей стойки и звон стали. Сознание заволокло плотной дымкой, притупившей и звуки.

Тело вдруг стало легким и воспарило над полом. Тишина накрыла своим непроницаемым куполом. Осознание того, что меня кто-то зовет по имени, залипало в густом сиропе времени. Первой вернулась ноющая боль во всем теле. Множественные мелкие очаги пульсировали неприятным жаром.

Сложнее всего оказалось открыть глаза, перед которыми все еще бегали сверкающие точки.

— Я же говорил, что с ее везением ты последуешь за ней в мо­гилу, — раздался откуда-то сбоку голос Тамаша.

— Зануда, это ведь так романтично, — кинул ему Идвал, которого я тоже пока не могла разглядеть.

— Посмотрю я на твой романтизм, когда ты будешь оплакивать Идри, слюнявя урну с его прахом, — Тамаш прыснул сарказмом подобно ядовитому грибу, выпускающему споры.

Первым мне явилось бледное лицо Идриса. Его потемневшие, как ночь, глаза взирали на меня сверху вниз.

— Разве я не говорил тебе сидеть тихо? — выдохнул Идрис, когда я, наконец, посмотрела на него более или менее осмысленным взглядом. У меня не было сил ответить. Язык с трудом шевелился во рту.

— Ты можешь рассказать, что там произошло?

— Идрис, дай ей в себя прийти! Посмотри только на этого ре­бенка! — от негодования Анабэль зазвенел воздух, вызвав улыбку на моих непослушных губах. Затылок неприятно ныл, в виски стучалась боль.

— Помогите мне сесть, — тихо попросила я, ощущая шершавый ком в горле. Идрис осторожно приподнял меня и помог занять устойчивую позицию. Выпив почти залпом протянутый мне Идвалом стакан воды, я, медленно восстанавливая в памяти цепочку событий, поведала о произошедшем. Все слушали молча, не перебивая и не задавая вопросов.

— Что это значит? — едва слышно прошептала Анабэль. — Этот тайник может открыть только глава Дома и его самые доверенные лица. Причем каждый из них не должен знать о другом, чтобы исключить заговор. В нашем клане это должны быть ты и я.

Анабэль вопросительно посмотрела на брата, но вопреки ее ожиданиям он отрицательно мотнул головой. Шаккана шумно выдохнула — не то разочарованно, не то разъяренно.

— В таком случае кому она доверяет больше, чем нам? — Ее взгляд стал хищным и холодным, каким он был в день нашей первой встречи. Но та Анабэль почти не выходила из тени своего доброго близнеца. И теперь, когда ее лицо показалось сквозь привычные спокойствие и легкую отстраненность, воздух в комнате застыл куском льда.

— Кто-то из ее приближенных и есть предатель, — продолжала развивать мысль шаккана. — И я хочу знать, кто это.

— Откуда ты знаешь так много об этом тайнике? — спросил Идрис. Холодность на прекрасном лице Анабэль дрогнула, словно потревоженная рябью поверхность пруда. Но сама она осталась неподвижной, как статуя.

— От Беларта, — ее голос странно вибрировал, когда она произносила это имя. Но я не могла понять ее интонаций. По бледному лицу Тамаша проскользнула тень. Гладкий лоб Идвала молнией прочертила мимолетная морщина. Они точно понимали, о ком идет речь. Сидевший рядом со мной Идрис будто закаменел. Жевательные мышцы взбугрились на его гладких щеках.

Я растворилась в коротком миге ожидания, которое наматывало напряжение, словно нитки на бобину.

— Никто не должен знать, что Селения была там, — заговорил Идрис, поднимаясь с кровати и направляясь к двери. Анабэль последовала за ним, смотря перед собой. Последним выходил Идвал, ободряюще мне подмигивая и шепча, чтобы я отдыхала.

Оставшись в тишине, я осознала, что нахожусь в комнате Идриса, которая отличалась от моей разве что цветом интерьера и стен. Как я успела понять, этот аш’катари не любил кричащей роскоши.

Тело неприятно гудело, но я все равно поднялась с кровати, не желая лежать подобно больной, и подошла к окну, чтобы хоть немного сориентироваться во времени.

Солнце катилось к закату под тяжестью лучей, жидкой бронзой растекавшихся по линии горизонта. Замок Талль-Шерр тоже окружал лес, но в этом месте не было умиротворения, царившего вокруг Ардскола, территория которого словно бы находилась в постоянном противостоянии с самим замком. Ардскол был шкатулкой с секретами, которые не позволяли расслабиться. Стоило открыть очередную дверь — и на тебя сваливалась страшная тайна, которая тянула за собой следующую. Зато сад и заброшенный парк с видом на озеро дышали гармонией, позволяя отдохнуть от сурового надсмотрщика.

Сейчас, находясь в спокойной и безопасной обстановке, я пыталась понять, что произошло в том зале. Похищенное явно как-то относилось к богине Луны. Судорожно втянув воздух, я сложила в голове все, что узнала за прошедшее время. Мне начинало казаться, что я знаю ответ на вопрос, кто я такая. Но возникшее предположение было слишком смелым. С другой стороны, это бы объяснило все события, происходящие вокруг меня, и почему Идрис меня так оберегает. В водовороте событий, которые утягивали все глубже, я совершенно забыла о часах, которые продолжали отсчитывать дни моей жизни. Идрису удалось успокоить меня, но какое-то дурное предчувствие продолжало гнездиться внутри.

Сквозь плотный кокон задумчивости до сознания донеслось слабое эхо знакомого теплого импульса, выдергивая меня в сгущающийся сумрак. Недоверчиво взглянув в сторону шкафа, я сделала несколько осторожных шагов и замерла, посмотрев на дверь. Тишина за ней казалась глухой. Взяв со стола канделябр со спящими в оправе люминарами и легким касанием пробудив их, я решительно шагнула к шкафу. Мягкий свет заключил меня в призрачный невесомый шар, раздвинув сумрак.

Внутри висели немногочисленные вещи Идриса, испуская едва уловимый приятный аромат можжевельника и сосновой коры. Отодвинув вешалки в сторону, я внимательным взглядом окинула шкаф изнутри, но не обнаружила ничего, что заслуживало бы внимания. Если бы не зов, можно было бы подумать, что Идрис ничего не скрывает. На мгновение я замерла, размышляя, нужны ли мне его тайны, а затем поставила канделябр у внутренней стенки. Огляделась в поисках острых предметов и обнаружила на столике подле окна несколько писчих перьев.

Вонзив острие пера в палец, я вернулась в шкаф и оставила на гладком дереве кровавый след. По полированной стенке прокатилась едва уловимая дрожь, но затем все стихло. Кровь мгновенно впиталась в дерево, не оставив никакого следа. Пальцы опасливо потянулись к стенке, но вместо твердой поверхности прошли сквозь нее, как сквозь упругую поверхность воды. Внутри что-то было, на ощупь похожее на большую шкатулку. Прильнув ближе к стенке, я просунула внутрь вторую руку, поудобнее перехватывая загадочный предмет. В голове тревожным хороводом кружились мысли об отсеченных руках и погребении заживо в стенах шкафа. И стоило только об этом подумать, как дерево стало наливаться тяжестью, становясь вязким и тягучим, как смола. Подавив вскрик, я резко рванула назад, продолжая крепко сжимать предмет, и вывалилась из шкафа, больно ударившись копчиком. В руках оказалась большая квадратная шкатулка из отливающего перламутром материала, похожего на жемчуг.

Резко сев и скривившись от боли, я распахнула крышку и замерла в немом изумлении. Все вокруг меня застыло в невесомой неподвижности.

Внутри шкатулки покоилась неземной красоты маска, испускающая знакомое тепло и мягкий свет. Тонкие серебряные нити переплетались с нитями белого света в замысловатые узоры, формируя контуры маски и отверстий для глаз. И само удивительное творение на самом деле не лежало в шкатулке, а парило меж ее стенок. Я уже видела ее в башне рядом со злосчастным медальоном. Забыв об осторожности, потянулась к маске и коснулась поверхности, словно бы сотканной из плотного воздуха. В следующий миг тело охватила выворачивающая наизнанку боль. Сознание сорвалось в темноту и почти сразу вынырнуло из нее. Холод и тьма просочились под кожу, проникая в мысли, в нос ударил навязчивый запах крови. Образ Идриса предстал передо мной, сотворенный из теней. Глаза его горели янтарем, и в черном зрачке бесновался мрак. Темнота лежала под ними, щупальцами узоров расползаясь по бледной коже лица. А вокруг — мертвые тела.

Закричав, я отпустила маску, выронив шкатулку из рук, и отползла в сторону, как от бешеной собаки, пытавшейся на меня напасть.

В голове звонким набатом бились последние слова моей темной половины:

«Я ни о чем тебе не лгала, Селения. И когда ты ­поймешь это, будет слишком поздно. Но я не обид­чивая, я приму тебя».