Слёзы Иссинир

Пролог

Порой в поисках себя мы находим совсем не то, что искали.

В Шаэд-Морхе всегда была ночь, непроглядная и зловещая. Небо над этими безжизненными землями, давно забытыми богами, уже не помнило ни луны, ни звезд. Лишь первобытная тьма поднималась из глубоких расщелин, текла в руслах давно высохших рек, обнимая одинокую башню — последний ее оплот. Самый темный уголок мира, колыбель страшных кошмаров, которые только могла породить в начале времен сама Тенебрис. На протяжении многих веков о нем старались не вспоминать, желая стереть не только из памяти, но и с лица земли.

Последний Чертог был сердцем этих земель. Вокруг него подобно воде плескался мрак, а черные сосуды пронизывали каменистую плоть долины, углубляясь в самые недра. Тяжелый воздух пропитался гнилью и смертью. Затаившееся среди скал зло смотрело на мир издалека в предвкушении, когда настанет время выйти из душных плотных теней.

На подступах к Последнему Чертогу двумя древними стражами возвышались тотемные столбы с ликами творений Тенебрис. Их открытые пасти служили чашами для жертвенной крови. Безобразным шрамом между ними колебался разрыв пространства. Он казался безжизненным, но внезапно заалел, будто заполняемая кровью рана, и исказился, пропуская кого-то с иной стороны. Существа, ступившие на землю Шаэд-Морха, походили на людей, но диких и безобразных. Кожа их, пепельно-серая и тусклая, никогда не видела солнца. Подобно зловещим татуировкам, по ней ветвились черные сосуды. Существ было много. Одно за другим они выходили из Излома, одетые в костяные доспехи и маски из черепов. В их нестройные ряды вклинивались связанные рабы, измученные ровно настолько, чтобы им хватало сил переставлять ноги. Стеклянные глаза смотрели в никуда. На шеях темнели металлические ошейники, скалившиеся шипами, обращенными внутрь.

Рабов повели к башне, окруженной рвом, заполненным зловонной жижей. Стены ее были глухи и слепы — ни врат, ни окон. Почуяв жизнь, мрак рва пробудился и прильнул к мосту, жадно потянувшись к ногам пленников. Когда отряд приблизился к подножию башни, воин, что возглавлял его, схватил близстоящего раба. Грубо и нетерпеливо подволок его к стене, а затем одним махом перерезал горло выхваченным из-за пояса клинком. Кровь резво хлынула из раны, забрызгав темный камень. Поверхность его зарябила, встрепенулась ото сна и заструилась дымкой, что сплетала кровавые брызги в руническую арку.

Воин махнул рукой — и пленников повели внутрь, в подземелье по темным сырым коридорам, спиралью уходящим вниз. Воздух здесь был подобен болоту; густой и липкий, он, точно грязь, оседал на коже.

Подземный зал, куда обреченных согнали подобно скоту, был круглым и просторным, полностью занимая один из нижних уровней. Пол изгибался чашей, выложенной темным гладким камнем. Желоба делили его на равные части, сходясь к колодцу в центре. Молчаливый и бездонный, он был напоминанием о том, что никому не следовало забывать.

Прибывший отряд уже ждала высокая молодая девушка, одетая в черное платье, будто сотканное из теней, что клубились у ее ног. Длинные белые волосы ниспадали до поясницы, убранные назад обручем из черных ветвей. Вязкими каплями крови среди них сверкали рубины, играя светом факелов на острых гранях.

По приказу девушки рабов расставили по периметру, строго напротив желобов, на плиты с высеченными рунами. Рыжие отблески пламени скользили по гладкой поверхности полированного камня, но не смели прикоснуться к письменам.

Последнее мгновенье тяжелым грузом повисло в воздухе, рисуя на полотне времени отчетливую черту между «до» и «после». Миг ожидания медленно скользил по ней, не спеша сорваться в поток времени. Смерть, точно бусины на нитке, перебирала эти мгновенья, решая, какое же станет роковым.

Легкий кивок головы девушки в черном платье позволил лезвию смерти разрубить напряженное ожидание. Металлические ошейники на пленниках клацнули механизмами, шипы выпрямились и сомкнули ряды, сжимая кольцо и вспарывая глотки рабов. Зал наполнился симфонией стонов и криков. Последний плач тела и души был ее мелодией, а стон разодранного в клочья горла — словами. Песнь, что рождалась их слиянием, надрывно плакала о боли и страданиях и возносилась вверх — казалось, к самой вершине башни.

Никто из жертв не мог пошевелиться, все они застыли неподвижными статуями. Лишь хлынувшая по коже кровь была доказательством их жизни. Стоило первым каплям окропить плиты, и символы на них ожили. Красное мерцание, охватившее тела рабов, выжимало их сосуды досуха. С каждой каплей свет становился все более насыщенным и вязким, словно сам превращался в кровь. Он все плотнее смыкался вокруг тел жертв и глубже впивался в них, не позволяя ни единой капле упасть мимо рун.

Потоки крови устремились по желобам к центру зала, который пробудился в предвкушении пиршества, словно хищник, оголодавший после длительной спячки. Он пил эхо голосов, стоны душ и отзывался резонирующим гулом, будто бы зловещий хор затянул древнюю запретную песнь.

Пронизывающие стены сосуды ожили, напитываясь силой. Их ритмичные импульсы устремились вверх, вслед за песнью умирающих.

Когда опустошенные тела пленников сломанными куклами упали на пол, а последние струйки крови скатились в колодец, башня снова затихла. Зверь насытился и снова начал забываться сном. Пульсация сосудов становилась все слабее, биение невидимого сердца затихало, пока в Жертвенном Зале вновь не воцарилась тишина.

Глаза девушки сверкали в предвкушении, зеркалами отражая болезненную одержимость, что плескалась в ее крови. И каждое мгновенье ожидания растекалось по ее венам тягучим ядом.

Древние знамения должны были пробудиться сегодня в Последнем Чертоге. Но они молчали. Как и сами обитатели этих безжизненных мест, что стояли неподвижно, будто жуткие истуканы, одетые в кости.

Еще один толчок. Последний импульс — и тишина. Роковой миг, застывший в вечности, вознесшийся к вершине башни и опавший к ее ногам напряженным затишьем. И вновь импульс, набирающий силу. И снова эхо, заговорившее где-то в глубинах бездны. Биение сердца, наполняющее стены силой, пробуждающее Шаэд-Морх от тысячелетий сна.

Рык, сотрясший Чертог до самого его пика, и вырвавшаяся из Чрева Мрака окровавленная рука прорвали полотно времени, чтобы вернуть в мир того, кто был позабыт.

Стоявшие по периметру воины одновременно выхватили из-за поясов костяные клинки и, полоснув ими по ладоням, припали на одно колено в низком поклоне, приветствуя своего повелителя. Девушка криво улыбнулась и начала спускаться вниз, к Чреву Мрака.

Знамения сошлись и ворвались в мир, чтобы навсегда изменить его.

Сон оборвался резко, словно сорванная с гардины штора. Встревоженное сознание распахнулось навстречу бесконечности, сияющей холодными, но удивительно прекрасными огнями. Среди их белого света я парила в невесомости, ощущая собственное тело не более, чем ветер ощущает подхваченное с земли перо. Умиротворение и приятная опустошенность, лишенная всяких воспоминаний и мыслей, были мне крыльями, позволяющими парить вне времени.

Но блаженное забытье было недолгим, уронив меня с небес на землю, когда страх запустил липкие щупальца в еще мутный разум. Все естество забилось, заметалось, а затем натянулось тугой тетивой. Реки крови, вопли умирающих людей и гул, сотрясающий стены ритуального зала. Внутри трепещет удовлетворение, подобное утоленному голоду.

Только когда узел пульсирующего напряжения начал распускаться, толчками возвращая мир на место, я осознала, что лежу на земле, дрожа от холода. Бесконечность оказалась ночным небом, восточный край которого уже бледнел светом нарождающегося утра.

Пытаясь побороть слабость, я медленно села, обнаружив себя мокрой и обнаженной. Сжавшись в комок, медленно огляделась. Незнакомое место походило на старый запущенный парк — лестницы, деревья, статуи, полуобрушенные каменные арки. Передо мной сереб­рился пруд, выложенный белым камнем, с большой круглой чашей в центре. Поднимаясь из воды, она сверкала мириадами звезд от света, что плавно перетекал внутри нее. Он завораживал и пел, невесомой музыкой касаясь сердца. Звал и сулил покой, но будил почти болезненные чувства. Душа тянулась к нему, как дитя к матери.

Колючая судорога прошлась по спине, приводя в чувство, и я ­испуганно отпрянула от этого зова. Витающая над старым парком тишина казалась неестественной даже для столь раннего часа. Паника, едва отпустив, вновь начала крепнуть. Я не знала, где нахожусь и как оказалась здесь. На фоне предрассветного неба, грозясь вспороть его острыми шпилями, надо мной навис огромный и безликий силуэт замка. Неужели родовое гнездо Рангвальдов?

В памяти мутным призраком шевельнулось воспоминание длинного сияющего коридора. И чей-то неясный образ рядом. Удар — и невыносимый неразборчивый шум. Ничего больше, кроме этого и кровавого сна, я не помнила. Страх медленно закипал в венах. Напряжение густело в груди, снова стягиваясь узлом.

Замирая от каждого шороха, я с трудом поднялась на ноги и поискала глазами одежду. Откуда-то из темноты на меня прыгнула тень, издав нечто неразборчивое. Закричав, я рванулась в сторону и тут же, оступившись, провалилась в кусты, исцарапав себе спину и руки. Меня грубо схватили и дернули прочь из объятий пышного кустарника, продолжая что-то говорить, но беспокойное сознание было глухо к разумной речи. Я пыталась вывернуться из захвата, но противник был сильнее.

— Успокойся! — рявкнул грубый женский голос. Из темноты вышла еще одна тень с бледным лицом, вырывая из моей груди очередной панический крик, который задохнулся во внезапно онемевшем горле. Язык перестал слушаться и безвольно обмяк во рту, губы едва шевелились.

— Что она тут делает? — мужским голосом вопросила тень, скинув плащ и бросив его в мою сторону.

Меня выпустили из захвата и ловко завернули в теплую ткань, пахнущую древесиной и чем-то неприятно резким. Щеки обдало жаром запоздалого стыда.

— Понятия не имею, — отозвался холодный женский голос. Моим глазам предстала молодая девушка в черной униформе.

— Почему ты бродишь ночью по саду? Да еще голая? — рявкнула она. Меня словно толкнули в грудь и этим привели в чувство.

— Вы вообще кто такие? И почему позволяете себе разговаривать со мной в таком тоне? — собственный голос показался тоненьким и неуверенным. Язык после онемения подчинялся с трудом. Взгляд в очередной раз невольно скользнул по стенам замка.

Юноша, пожертвовавший свой плащ в дар моей наготе, и девушка в униформе обменялись удивленными взглядами. Черты ее лица смягчились, губы тронула добродушная улыбка, идущая вразрез с ее недавним поведением.

— Миледи, вы наверняка напуганы произошедшим. Вы снова бродили во сне.

Я с опаской взглянула на протянутую мне руку и отпрянула назад.

— Где я?

— Вы в безопасности, леди Селения. Идемте в замок, иначе вы совсем замерзнете, — почти нежно уговаривала девушка. Ее лицо казалось милым, вот только глаза смотрели холодной пустотой сквозь темноту зрачка. На задворках памяти шевельнулось какое-то воспоминание об этих глазах, как будто они были мне смутно знакомы.

— Где я? — уже настойчивее повторила я, не двинувшись с места.

— В замке графа Рангвальда. У вас снова провалы в памяти, — доверительно сообщила мне девушка.

Со мной разговаривали как с болезной. От этой мысли стало дурно, сердце неприятно шевельнулось в груди.

— Вам нужно принять лекарство и лечь в постель, — более настойчивым голосом заявила девушка. Бледный юноша стоял в стороне, не вмешиваясь, как будто происходящее его не касалось.

— Как я здесь оказалась? В этом замке? — продолжая игнорировать просьбы девушки, настойчиво спросила я. Она как будто удивилась, но ее глаза оставались, как и прежде, пустыми.

— Вы — невеста графа. И он будет очень переживать за вас, если…

В голове вдруг зашумело, ноги предательски дрогнули, и остатки фразы потонули в биении участившегося пульса. Внутри взревело пламя, обдавая жаром грудную клетку. Перед глазами поплыл разгорающийся рассвет, и снова наступила ночь.

Тьма была величественна и абсолютна, как основы мироздания. Вездесуща. Непоколебима. Вечна. Неподвластный времени мир, в котором можно потерять самое главное — себя.

Внезапно тьма стала более прозрачной, а затем вовсе отступила. Там, где должно быть небо, из чернильной завесы показалась огромная кровавая луна. Ее зловещее сияние окропило мрак, как кровь обагряет землю, выхватывая из небытия образ девушки. Она была прекрасна, как летняя ночь, наполненная светом луны и пением сверчков, ароматами ночных цветов и шепотом воды. Белое одеяние испускало мягкое сияние, не позволяя кровавым лучам касаться нежной молочной кожи.

Девушка была не одна. Она стояла на поверхности озера, в темных водах которого отражалась совсем другая особа. То же лицо, но более холодное и жесткое, те же глаза, но наполненные злобой и жаждой крови. Черные одежды, открывающие белые хрупкие плечи и изящные ноги. И если в первой деве имелись хрупкость и нежность, то «ее отражение» было нарисовано игрой света и тени. Исходившая от второй девы мощь вызывала лютый ужас и ставила на колени, в то время как ее «светлый близнец» рождал любовь и уважение, желание следовать за ней даже в бездну добровольно.

Над головой девы в белом дрогнул зловещий лик алой луны. Тяжелые капли света хлынули с черных небес, пронзая окружающий мрак сияющими копьями. Но по бледным рукам девы, по ее серебристым волосам змеились вязкие струйки крови. Они марали белые ткани и капали в озеро, растекаясь по его поверхности. В отраженном мире дождь был кровавым, но темная дева была оплетена сияющей паутиной белых лучей. Игра противоположностей, такая явная изначально, становилась все более размытой. Вскоре уже сложно было понять, где чья сторона, белое и красное слились в едином хаотичном танце, динамичном и одновременно спокойном, зловещем и умиротворяющем. Границы зеркала дрогнули. Темная дева схватила светлую за ногу и рывком утянула ее во мрак воды, брызнувший ледяными осколками.

Холодная пучина росла и приближалась, опутывая руки и ноги, лишая возможности вырваться. Она сжимала горло, проникала под кожу ледяными шипами. Объятия неминуемой смерти были подобны гильотине. Последний рывок вниз. И тишина, плывущая над снова спокойной поверхностью черной воды. Красная луна взирала сверху с прежним безразличием, не заметив исчезновения своего бледного отражения.

Мрак был густым и жарким. Он безжалостно давил на грудь, не давая вздохнуть. Сознание заметалось в панике угодившим в стеклянную ловушку уличного фонаря мотыльком. Мгновения густой древесной смолой текли сквозь темноту, сильнее раскаляя ее. Во рту стоял металлический привкус крови, который из тьмы, наполненной жаром, бросил меня в ледяную колючую тьму черного пруда. Откуда-то, словно потерявшееся эхо, донеслись голоса. Они болезненно ввинчивались в саднящее потревоженной раной сознание. В тот же миг драгоценные капли воздуха потекли в легкие. Разум ощутил тело и вновь обрел над ним власть. Пошевелившись, я смогла, наконец, сбросить душные оковы — ими оказалось всего лишь обыкновенное одеяло.

— Не понимаю, что произошло. Я очнулась на полу в этой комнате. Помню, что собиралась сходить в библиотеку, чтобы расшифровать ее кровавые каракули. И темнота… Ты сама-то в порядке? — с участием поинтересовался женский голос, который, как мне казалось, я слышала впервые.

— Ашиа… — неловкая заминка, — Анабэль. Она плеснула мне кипятком в лицо после того, как я перевязала ее руки, и пыталась сбежать. А потом и вовсе случилось странное. Такого с ней раньше не происходило, — ответил второй голос, который принадлежал девушке в униформе.

— Нужно все рассказать Идрису. Ты давала ей отвар? — после некоторой задумчивости ответила ее собеседница.

— Нет, она потеряла сознание, когда мы с Тамашем нашли ее в парке. И с тех пор она в себя не приходила, — отчиталась девушка. — Думаете, стоит дать ей то лекарство? Оно не навредит ей?

— Не навредит, — уверенно отчеканил первый голос, лишенный всяких эмоций. — Пусть поспит. После того, что произошло, ей точно нужно отдохнуть. Ее странности поставили в замке все с ног на голову. Что с ее руками?

— Кроме обломанных ногтей, и следа не осталось.

— Чертовщина какая-то. Уже не знаю, что и думать. Идрис так и вовсе молчит.

Хлопнула дверь, расколов и без того хрупкую дремоту. Глаз открывать не хотелось, чтобы не выдавать свое пробуждение — вдруг кто-то остался в комнате. Подслушанный разговор был странным, встревожив меня не на шутку. Помимо явного смысла диалога в нем присутствовало еще что-то, назойливо и в то же время неуловимо щекоча мысли — это как бывает с друзьями детства: лицо знакомое, а имя ускользает… ну никак не желает вспоминаться.

— Миледи Селения, — позвали меня.

Девушка в униформе оказалась рядом с кроватью, хотя я совсем не слышала ее шагов. От неожиданности я вздрогнула, выдавая свое пробуждение. Открыв глаза, воззрилась на нее, предположив, что она моя служанка. В руке она держала кружку, из которой поднимался душистый аромат трав. По запаху он напоминал травяной чай, который принимают для успокоения нервов. Но судя по разговору, в него добавили что-то еще.

— Миледи Селения, — более настойчивым тоном позвала меня прислуга. — Вам нужно принять лекарство, иначе вы снова будете ходить во сне.

Ходить во сне? Значит, вот как я оказалась в том парке. Но почему я ходила во сне? Неужели я правда больна?

Пустота в голове теперь не казалась блаженной, пугая непониманием происходящего. Я не знала, что со мной, как я оказалась в этом замке и почему являюсь невестой графа Рангвальда. Все это было неправильным, вызывая внутренний протест, которому я не могла дать разумного объяснения.

Я села в кровати и посмотрела на служанку, ощутив прилив дурноты. На ее лице не было и следа ожога. Зачем же она соврала? И почему это не удивило некую Анабэль? Протянутую мне кружку взяла слегка дрожащей рукой, едва ощутив тепло. Служанка не уходила, видимо, дожидаясь, пока я выпью отвар. Ее присутствие и пристальный взгляд неприятно щекотали кожу, поэтому я в несколько глотков осушила содержимое кружки, лишь бы только она оставила меня одну.

Как только дверь за девушкой закрылась, я вскочила с кровати и бросилась искать уборную. Помимо выхода, в комнате имелась еще одна дверь. За ней оказалась небольшая прихожая, которая вела в ванную комнату и в уборную. Засунув два пальца в рот, я заставила свой желудок свернуться и извергнуть обратно выпитую жидкость. Прополоскав рот и умывшись холодной водой, стала лихорадочно осматривать свои покои, вид из окна в попытках раскрасить белый лист моей памяти хоть какими-то воспоминаниями. Лишенная их, сейчас я была никем. Беззащитен тот человек, который ничего не помнит. Беззащитен и опасен для самого себя.

Я осматривала платья, висящие на вешалках, аккуратными стопочками сложенные рубашки и нижнее белье в надежде, что они выцепят со дна памяти хоть что-то. Прикосновения к приятным тканям вызывали мельтешение каких-то отрывков, но они были лишь искрами, высекаемыми огнивом, — столь же хаотичны и коротки, едва вспыхнув, сразу гасли.

Открытая в надежде отыскать что-то вроде дневника тумба оказалась пустой. Видимо, записей я не вела. Жгучий яд разочарования медленно разливался в груди и толчками сердца разносился с кровью.

Усевшись на край кровати, я попыталась проанализировать то, что мне известно сейчас, и оттолкнуться от этого. Я помнила свое имя, являлась невестой графа Рангвальда и тревожила весь его замок своими странностями. Служанка и ее собеседница говорили обо мне так, будто я сумасшедшая. Негусто. Нервозно потерев лоб, словно это могло помочь, я заметила что-то на ладони. Странный рисунок, похожий на циферблат часов с темными кругами и полукругами вместо цифр. Отупевшим взглядом я уставилась на символы, ощущая легкий необъяснимый трепет. Пальцами правой руки легко коснулась «циферблата», сама не зная, чего ожидала от этого действия.

Раздумья прервали приближающиеся за дверью шаги. Оттолк­нувшись от пола, я ловко перекувырнулась назад и накинула одеяло. Сердце застучало тревожной барабанной дробью, отбивающей последние секунды перед казнью. Дверь открылась и почти сразу закрылась. В комнату никто не вошел. Видимо, служанка хотела убедиться, что я сплю. За мной следят так, словно я на самом деле душевнобольная. Все перевернулось внутри от этой мысли.

Утихомирив возникшую дрожь, я решительно встала. Нельзя больше принимать то, что мне дают: быть может, поэтому я ничего не помню? Идея поговорить с кем-то о моем состоянии подняла необъяснимый бунт в душе. Жених тоже не спешил ко мне справляться о здоровье его невесты. Это может означать, что либо я правда больна, либо меня опаивают намеренно. Но для чего? Вряд ли он обеднел и его интересует мое скромное наследство.

Застыв в нескольких шагах от окна, я медленно втянула воздух, стараясь не спугнуть мысль. Откуда я знаю про наследство? Случайно пришло на ум? Нет, скорее всего, проскользнуло из подсознания. Наверное, точно так же я узнала замок, когда увидела его из парка. Если не зацикливаться, можно вскользь выхватить из памяти еще что-нибудь.

Тревога ни на секунду не разжимала безжалостных пальцев. Я не могла усидеть на месте дольше минуты, ощущая необходимость постоянно двигаться — стоило только присесть, и мысли становились вязкими, едва копошась в голове. Их было слишком много, и оттого думать о чем-то одном не получалось. Нервная и напуганная, я совершенно ничего не знала и не могла понять. Гоня прочь бессильные слезы, пыталась придумать, что делать дальше.

День проскользнул мимо меня незаметно, словно мышь мимо спящего кота. Когда я выглянула из окна, закатная корона уже венчала линию горизонта, вызолочивая облака. Небесная лазурь сгорала в ее алых языках, принося себя в жертву подступающим вечерним сумеркам. Спокойная гладь озера напоминала пылающий осколок неба, упавший между скалой с замком Рангвальдов и тонкой полоской дальнего берега. Уже знакомая часть парка утонула в красных тенях, вымазав сочную зелень в оттенки бордового и темно-оранжевого.

Пальцы невольно скользнули по полированному дереву подоконника, споткнувшись об одну царапину, а затем нащупали другую. Под рукой оказались накорябаны непонятные символы, совсем не походившие на слова родного языка. От них веяло чем-то зловещим. Стоило взглянуть на аномалии — кривые линии, выделяющиеся на фоне светлого дерева бордовым и белым, и кожа ощетинилась холодными мурашками. Перед глазами яркой искрой вспыхнуло воспоминание о собственных пальцах, содранных в кровь, с обломанными до мяса ногтями. Забытым отголоском в них ударилась боль, неприятная до скрежета в зубах, как звук метлы, метущей по каменным плитам. Те же символы были написаны кровью на стекле под нарисованной на нем кровавой луной.

Невольно отшатнувшись, я посмотрела на собственные ногти, только сейчас заметив подпиленные неровности в тех местах, где они были особенно коротки.

«Что с ее руками?»

«Кроме обломанных ногтей, и следа не осталось».

Склизкий комок страха задушил вдох, наполняя легкие мерзлой водой. Часто заморгав, я попыталась смахнуть кошмарное видение. Но кровавые символы впечатались в память, словно их вырезали на подкорке раскаленным скальпелем.

Догорающие в золотисто-алой агонии заката лучи ударили в окно, снова на долю секунды нарисовав картину из памяти. Сдавленный крик, вырвавшийся из пересохшего горла, спугнул этого кровавого призрака. Еще раз взглянув на свои пальцы, снова подкралась к подоконнику, будто на нем спала змея, и взглянула на таинственные письмена. Закатные лучи вновь ткали тайну из кровавого плетения символов. Они пульсировали в ритме моего сердца. Напуганная этим ощущением, я отскочила как ошпаренная. Прижав руки к груди, до боли сцепила пальцы между собой и закрыла глаза, чтобы успокоиться.

Уверенность в собственном здоровье еще больше пошатнулась. Зачем бы мне царапать неизвестные символы на подоконнике ценой содранных до крови пальцев? Что они означают? И вид кровавой луны словно был дурным знамением, которые порой изрекают провидцы или сумасшедшие. Теперь я и сама едва ли могла считать себя нормальной. С другой стороны, разве быть сумасшедшим не означает быть честным с самим собой?

В размышления об этом медленно вторгалась наползающая темнота, несущая на своем пышном павлиньем хвосте сверкающие драгоценные камни звезд. В какой-то момент реальность размылась, а затем резко очертилась, собравшись воедино, как мозаика.

Небо за окном было бездонно-черным. Не осталось и следа еще теплящейся вдалеке светло-голубой полоски. Казалось, она исчезла от одного взмаха ресниц.

Больше всего меня напугал внезапно возникший рядом со мной молодой мужчина в черном костюме военного образца, напоминающем френч. Его рука сжимала мое плечо, а изумленные серые глаза вглядывались в мое лицо. Удивление было настолько сильным, что практически парализовало меня. Даже голова вмиг опустела.

Между нами висела онемевшая тишина, сквозь которую мы взирали друг на друга. В одно мгновенье я поняла, кто передо мной. И вслед за этим пониманием лавиной сошли воспоминания, сметая прочь оцепенение. От моего удивленного вскрика неподвижное молчание раскололось подобно стеклу, осколки которого зазвенели в ушах напряженным сопрано.

Отпрянув от графа Рангвальда, я задушила панические вопли и снова замерла в наполненном страхом ожидании. Изумление на лице графа сменилось холодным безразличием. В глазах на мгновенье серебристым огнем полыхнул гнев, и снова все покрылось серой коркой льда. Меня почти физически толкнула в грудь его мимолетная вспышка. Гнев и неприкрытая ненависть были адресованы мне. Но чем заслужила их, я не знала.

Резко развернувшись, граф Рангвальд быстро, но грациозно, как дикий кот, выскочил из комнаты. Он не бежал. Его шаг был тверд и точен, словно военный марш.

— Идрис! — едва успела крикнуть я, с запозданием подавшись следом. Дверь чудом не треснула — с такой силой граф хлопнул ею, отсекая всякие мысли о попытках его догнать.

Вопросы фейерверками вспыхивали уже после того, как в комнате снова воцарилась тишина, наполненная свежестью вечернего воздуха.

Когда граф появился в моей комнате? Что произошло? Почему он выглядел таким удивленным и так быстро ушел?

Схлынувшее морской волной удивление оставило после себя обнаженный, как песчаный берег, страх. Предстать перед графом оказалось — как встретиться с монстром из-под кровати. Воспоминания пробудили внутри бурю. Хотелось зарыдать в голос от разочарования и закричать в порыве ярости, выплеснуть на обитателей этого проклятого замка все, что накопилось. И одновременно с этим животный страх перед ними холодил кровь. На какой-то миг мне показалось, что беспамятство было спасением от этой семьи. Для меня оставалось загадкой, почему я до сих пор жива и для чего нужна им.

Взглянув на свою руку с «циферблатом», я заметила, что пустой круг на месте цифры двенадцать стал серебристо-белым, тогда как все остальные остались черными.

Я медленно опустилась прямо на пол у открытого окна. При всех вернувшихся воспоминаниях я все еще не понимала, что происходит со мной и этим замком.