Системная нежить. Real-RPG. том.5

Глава 26 Многоголосое эхо

— А сколько мы тут подняли солдат? — тронул меня за плечо Олег.

Системное сообщение приходило только мне, никто не мог знать показателей, кроме ритуалиста, так что вопрос честный и задан по адресу.

— Шесть с небольшим тысяч, среди них достаточно много членов танковых экипажей, — превозмогая отголоски боли, ответил я.

— Ожидаемо, — задумался Олег. — Суворов сказал, что он их модернизирует.

— Каким, на хрен, образом? Мёртвые не модернизируются.

— Он говорит, что это возможно системными инструментами при условии, если дать им современную технику.

— Ну, блин, он самый генеральный генерал, ему виднее. Только не понял, готовы ли мы вернуться на запад?

— Нет ещё, — подошёл к нам Суворов. — Тут одно морское сражение произошло некрасивое,

— Александр Васильевич уже успел разобраться в музыке и истории?

— Я разобрался в том, что, если вложить достаточное количество единиц ереси в место сражения… — степенно начал генералиссимус.

Но я его перебил.

— Моей ереси, прошу заметить! — искренне возмутился за свои запасы.

— Ой, Кощей, не жмись, всего по сто восемьдесят единиц на мертвеца. А солдаты бесценны. Давай, царь, заряжай свою ракету, полетели на юго-восток.

— Вы и про ракету уже знаете?

— И про Гагарина, про «Буран». Не прощу живым, что они такую машину похоронили.

— Тут я с Вами солидарен. Но Вы сейчас про какое место, какое сражение?

— Цусима, само собой.

— Ааа… решили переиграть?

— Переиграть нельзя. Но игра в целом, ещё не закончена.

— Считаете, что наши не могли выиграть?

— Разве сражение при Халхин-Голе тебе это не объяснило, что результат сражения никогда не предопределён и зависит от каждого участника, от полководца до последнего рекрута.

— Кхе. А как же мы… На воде? Это же морское сражение?

— Ничего, — саркастически ответил Суворов, — там есть островок, бережок, как-то перетопчемся.

— Там ещё и владения армии Бога Машин рядом.

— Подтянем силы прикрытия.

— Давайте карту глянем? — я достал свой новенький мобильник и запустил навигатор, проверяя расстояние между островами. — Пу-пу-пу. Ну ладно, до Гото больше ста пятидесяти километров, это ни хрена не безопасно, но можно попробовать.

Я ткнул пальцем в старинный танк.

— Не знаю, как Вы их модернизируете.

— Это мои проблемы, царь, — отмахнулся Суворов.

— А из морских глубин, там тоже поднимутся прямо суда, корабли?

— А пёс его знает, мы такое первый раз делаем. Надо пробовать.

…

Песня неслась над волнами на многие километры:

— Дерзкий план и долгий путь, но «С нами Бог!»

Гордо реет флаг вблизи японских берегов!

…

На несколько секунд моё сознание растворилось. Я больше не существовал, не было времени, не было пространства, были только ощущения.

Я был и в настоящем, и в прошлом, на двести с лишним лет назад. Я был молчаливым кочегаром, закидывающим топливо в жадный зев печи, был офицером, застёгнутым на все пуговицы. Я выплёвывал лёгкие от чахотки в крошечной каморке госпиталя, я пучил глаза в тропическую тьму при бесконечно долгом переходе вокруг Африки, изнывал от бессонницы, меня мутило от плохой еды, от качки и жары на палубе, от убивающей духоты во тьме трюмов. Я был серым от усталости небритым капелланом, отпевавшим сразу четверых, замотанных в белые простыни, с привязанными к ногам ядрами умерших матросов.

…Господь Вседержитель…

Я ревел от боли, от того, что мне пробило грудину осколком или шрапнелью. Меня сбивало с палубы ударной волной. Я сгорал заживо так, что мои уши слышали шкворчание моей же плоти, полыхающей как факел.

Я ослеп от огня, который расплавил, выжег, заставил вскипеть мои глаза, но не чувствовал боли от гнева и злости, густо замешанной в крови, а мой товарищ, с глазами, но без рук, наводит меня, слепого, при ведении огня из зенитки по японскому самолёту. Мы, слепой и безрукий, продолжали вести бой. Нас вёл азарт, заветы Суворова, нас вела месть, нас вела солдатская гордость.

Я спиливал трубу на «Корейце».

Я умирал сотни и сотни раз, всеми способами, которые даровала нам природа и война.

Одетым в белое, я выходил в открытое море против пятнадцати японских вымпелов. Я выходил на смерть, и мёртвый не боится умереть, но имеет гордость.

Я адмирал, седой старшина, благородных кровей капитан и широколицый матрос, я слепец на огненном представлении бога войны. Я горел, взрывался и тонул, мои лёгкие наполнялись водой, а сердце горечью невозможности отомстить.

— Одичалая стая несётся, вселяя страх!

Словно гнев океана, врагам предрекая крах!

Бронёй глади морей рассекает на всех парах.

Обречённый на смерть, последний флот императора!

…

Меня прошивали навылет миллионы человеческих эмоций одновременно, заслоняя собой мощное течение боли, я испытывал азарт и безумие. Я плакал чужие слёзы. Нет мне покоя и не дарую я прощение.

Порывистый ветер нёс клочья тумана.

Из-за дробящей зубы боли я не мог понять, день сейчас или, допустим, утро. Хилеры, то есть целители армии гулей, закачивали в меня ману бочками, чтобы я не отдал концы следом за императорским российским флотом.

Надо сказать, что ни одного судна «цусимские» моряки российского флота с собой не подняли, не создали из воздуха, видимо Система решила, что мы в край охерели.

Я, не сказать, чтобы провёл ритуал молодцом. Меня вывернуло прямо на пляже, на котором музыканты играли, а я качал сквозь себя эмоции, ересь и боль.

И они вышли. Шагая по одному, а иногда и строем, облачённые в истлевшие рубашки, а группа Олега пела.

Они закончили песню «Цусима» и запели ещё одну песню, за ней второю и третью.

Моряки стояли громадным полукругом, пугающе сухие и чистые, молчаливые и всё же эмоциональные, вибрирующие в такт музыке и понимающие слова песен.

Поддавшись эмоциям, я достал божественный нагнетатель и врубил его на половину мощности. В эту секунду мне захотелось чтобы воды Южно-Китайского моря вскипели от звуковых волн рока, рассылая весть «Мы вернулись!».

Мы, мать его, вернулись и вернём своё.

…

А я сидел на камнях и с трудом выдыхал, не в силах встать.

— Пожалуй, на сегодня надо отдохнуть. К тому же восставшим нужно время, чтобы добраться до берега, — обескровленными губами прошипел я.

Олег и Суворов переглянулись, но спорить не стали. Как ни крути, я был не только спонсором этого шоу, но и ключевым элементом.

— Олег, Вас вернуть домой? Завтра надо ещё одну песню спеть, но сегодня… я манал, уже не могу, всё, Кощей выдохся.

— Надо же, Кощей кончился, — по-отечески усмехнулся Суворов.

— Нам Александр Васильевич обещал обеспечить охрану, так что мы, пожалуй, тут заночуем, — отказался музыкант.

— Как знаете. Разбудите меня утром, если за ночь местные крабы не сожрут. Кстати, у меня в этих водах есть свой ручной осьминог.

— О чём это он? — спросил Олег Суворова.

— Бредит, по всему видать, после боя такое бывает.

Меня подхватили сильные широкие руки. Повернувшись, я с удивлением, которое не мог выразить из-за невероятной усталости, обнаружил, что несёт меня Темник.

— Привет, друг! — слабо улыбнулся я.

— Я замотаю тебя в одеяло, босс, — пророкотал мой бывший телохранитель.

— Как сам?

— Поговорим утром. Вам нужен сон.

И я провалился в беспамятство, даже во сне у меня кружилась голова и болело всё тело, изувеченное океаном боли.

— Как ты? И зачем звал? — Локи был одет как всегда безупречно, в белоснежный костюм с серебристо-белой бабочкой, в рубашке светло-оливкового цвета. К этому добавлялась ещё и белоснежная улыбка.

— Ты беспокойный бог. Имеет смысл тебе показать всё это.

Мы шли большой делегацией по Мамаеву кургану. На свете есть ещё Малахов курган и оба кургана на «М» жирно отметились на Войне.

Их объединяло так же и то, что курганами, то есть чем-то намогильным, они первоначально не были. Первоначально. У истории свои планы на мертвецов.

Рознило то, что курган, названный в честь Мамая (который тут скорее всего никогда не был, в отличие от капитана Малахова, тот на своём холме вполне себе жил) так захвачен и не был, а масштабы сражений на нём и при нём знали мало аналогов в человеческой истории.

— Волгоград, Сталинград? Как правильно, мой неживой русский друг?

— А как не назови… Но сейчас будет уместнее называть Сталинградом.

— А я думал у вас Сталина того, не любят.

— Уважают.

…

— Здравия желаю, граждане туристы, — нам наперерез вышли трое военных, потрёпанных и одетых в сочетание латаной служебной формы и системного доспеха.

— Вам должны были из Генштаба звонить, — осадил я их решительный настрой.

— Сказали проверка из оттуда и подмога. Это вы что ли?

— Капитан Восковитин, — чуть наклонил голову я, что было максимально далеко от такого понятия, как воинское приветствие.

— Ты капитан? — удивился Локи.

— Ага. Капитан Джек Воробей.

— Капитан Джек Воробей, Вы самый жалкий из пиратов, о ком я слышал, — вытянув губы трубочкой, процитировал Локи.

— Но Вы обо мне слышали! — парировал я.

— Чё вы за клоуны такие? — возмутился армеец без знаков различия.

— Я царь, он бог. Обычные такие. А вы сами-то кто?

— Как кто? Отряд почётного караула Вечного огня.

— И большой клан?

— Двести восемьдесят бойцов. Я зам лидера клана, гвардии лейтенант Кривцов.

— Такое большое было охранение у Вечного огня?

— Нет, но надо было куда-то стекаться, вот мы и поделили город на укрепрайоны и держались от нежити. Те, что жили окрест, оберегали Вечный огонь.

— И как, сохранили, не потух?

— Если бы ты, голубчик, не был от Генштаба, то я бы тебе сейчас пару зубов высадил, для повышения градуса серьёзности.

— Уважаю.

— Чего? — набычился армеец.

— Уважаю, когда есть характер.

Нас неспешно догонял Олег. Он ухитрялся осматривать музейный комплекс без отрыва от своего задания.

— И всё же, огонь остался?

— Ну, допустим, всё с ним в порядке. Вам-то что? И что желаете проверить в первую очередь? Наши сортиры или столовую?

Я хмыкнул и открыл портал к основанию скульптуры «Родина-Мать зовёт» и позвал туда Олега.

Портал я не закрывал, так что следом прошли армейцы, на правах клана-хозяина, Темник и Локи.

Прямо у подножья из складки пространства показался молодцеватый Суворов.

Не знаю, как он это делает, но при виде него армейцы вытянулись и отдали честь, направляя свои руки к системных шлемам и каскам.

— Здравия желаем, товарищ генералиссимус!

— Здравия желаю, бойцы, добры молодцы, — позволил себе вольность Суворов.

Парни заулыбались.

— Место отменное, — заключил серьёзно настроенный Олег. — Группу подождём, оборудование разместим. Какую песню будем исполнять? У нас в репертуаре про это место пока нет песни.

— Нужную песню Вы, я думаю, знаете.

— И?

— А Вы как думаете, Олег? Учитывая место и ситуацию?

— «Вставай, страна огромная…».

— Да, — кивнул я. — Вам не нужны для неё условия. Не бывает идеальных условий, готовности, выбритых щёк для неё, не бывает сытости и выспанности, выглаженных брюк. Эту песню поют потому, что ни мы, ни наши условия — не идеальны.

Олег несколько секунд молчал. К нему подошёл Локи, в руках у которого появилась кружка горячего и, наверняка, непростого чая.

Они обменялись парой фраз. Олег посмотрел вперёд. Вид, надо сказать, с Мамаева кургана был невероятный.

— Это всё лишнее, Олег. Вам не нужна группа, инструменты, оборудование.

— Соло? Будет негромко, Кощей.

— Будет громко, — не согласился я и достал божественный нагнетатель.

— Пробуем? Готов?

И он запел.

Отвернувшись ото всех и направляя взгляд на восток, он, постепенно наращивая силу, пел.

С одной стороны, пел он на божественном пампинге, а с другой… Он пел проникновенно, ни к кому конкретно не обращаясь, пел как поют для себя, но только в полную силу.

— Вставай, страна огромная,

Вставай на смертный бой

С фашистской силой тёмною,

С проклятою ордой!

Используя интерфейс нагнетателя, я включил его на полную мощность, на самую божественную, мать его, силу.

Сумеречный дирижёр, активация.

А недремлющий Суворов водрузил мне на голову терновый венок.

Моё сознание прекратило существовать, вернее, было сфокусировано сразу в миллионах мест, я видел прошлое, ощущал его, миллионами глаз и проживал столько же жизней.

Я замерзал и мучительно умирал от голода в Ленинграде, я получил смертельное ранение навылет в висок под Смоленском. В брянских лесах, без обуви и знаков различия бежал в чащу, чтобы умереть или чтобы брянские крестьяне подхватили меня, и я стал грозой немецких тылов.

Я сгорал в небе над Крымом. Я расстрелял немецкого генерала, случайно, во время диверсионной вылазки. Миллионами рук я копал противотанковые рвы, окопы, блиндажи, щели и землянки, я клепал диски для ППШ, резал колючую проволоку и сам же на ней погибал, умирал от дизентерии, от ран, меня раненого и слабого от лихорадки вытаскивали на снег, чтобы на моих глазах повесить семью, что спасла меня, включая двух маленьких девочек-близняшек.

Меня забивали прикладом и кололи штыком, накрывало взрывной волной, рассекало тугой очередью пулемёта, давило в песчаном ростовском грунте гусеницами.

Я умирал, умирал, умирал. Все мои пути вели к смерти, но не один не вёл к забвению, каждый мёртвый, тонущий на переправе при форсировании Днепра, под завалами разбиваемых в крошево харьковских зданий, замерзающих в сталинградских коммуникациях, каждый всё помнил, каждый жаждал мщения и тот факт, что Война закончилась, не мог потушить этот холодный гнев мёртвого.

Мои миллионы мук, страданий, боли, тягот, напряжения мышц и невыразимое количество нечеловеческого упрямства проходили сквозь меня, как тысячи составов через самую широкую во вселенной железную дорогу.

— Во всём враждебны мы.

За Свет и Мир мы боремся,

Они — за царство Тьмы.

…

Сзади моё плечо держал Локи.

Я глуп и самонадеян, я запустил реакцию такой силы, что участие в ней в качестве крошечного катализатора убивает меня, сжигает до угольков и только божественное вмешательство смешного, неблагородного, обманчивого, озорного Локи не давало мне рассыпаться на атомы.

Другое моё плечо держал Темник. Он тоже лечил меня и мана уходила в меня, как в бездну. В каком-то смысле я и был бездной.

Олег пел, пел и пел. Не уверен, что он помнил все слова до единого наизусть, но когда на твоей стороне играют боги, всякое возможно.

Мамаев курган сам по себе стал местом смерти и захоронения нескольких десятков тысяч человек.

И эти человеки, теперь уже восставшие, стояли в полный рост, блистая новенькими касками, поправляя свои промасленные трехлинейки, стояли рядами и как попало, стояли и смотрели на Олега, а он им пел.

Невесть откуда взявшийся туман уносило клочьями.

Олег замолчал.

Это была самая громкая песня за всю историю человечества, без всякого интернета, но с другой магией, её было слышно от Мамаева кургана и до Трептов-парка со зданием имперского собрания, то есть на тысячи километров.

— Поздравляю, царь Кощей, ты совершил самое массовое поднятие в нашей истории. Система уже написала тебе сколько?

Я запрокинул горящее лицо вверх. Всю кожа словно вскипела на мне.

— Четыре миллиона восемьсот тридцать две тысячи… двести девяносто семь восставших, преимущественно солдат, сержантов и старшин, офицеров РККА и Советской армии, некоторое количество союзников, партизан, добровольцев, незначительное количество воинов прошлых эпох.

Локи попивал виски, мёртвые его не пугали, а я жестом попросил Темника помочь мне.

Легко, словно я похудел после длительной и смертельно опасной болезни, а мой доспех и правда болтался на мне как на скелете, Темник приподнял меня и подсадил на основание памятника «Родина-Мать зовёт».

Сев по-турецки, а стоять я просто не мог, я с трудом сфокусировался и извлёк божественный пехотный нож.

— Ну, ты что-то такое уже делал один раз, — пробормотал я и неторопливо поцарапал по бетону борозду круглой формы.

Замкнув круг, пусть и кривоватый, я выдохнул.

Олег первым, а потом и остальные с любопытством забрались следом.

— Что ты делаешь, царь? — сдержанно спросил Локи.

— Есть штуки, Локи, которые не знают даже боги.

— Да ну? — недоверие бога можно было нарезать толстыми ломтями.

— Всё дело в последнем камне обучения. Камней обучения же много, они дублируются, дают представления о десяти тысячах профессий, статусов, титулов, жизненных ролей и путей, которыми можно пойти.

— А что за последний? Врать не буду, не слышал о таком.

— А в нашем мире его не выпадало, мне дала его Система за одно достаточно важное задание. А ещё я так понял, что Система не дала обшарить мой мозг до донышка.

— Досадные тёмные зоны. Но у нас же нет друг от друга секретов, верно?

— Верно.

Я обвёл взглядом присутствующих. Единственно беззаветно преданным мне был Темник, из остальных — каждый вёл свою игру и по поводу событий имел своё мнение.

— Мы разные. И если дать этому разному… — я подал Темнику руку, и он помог мне встать. — Если дать этим различиям сработать в полной мере, то каждый из нас будет действовать отдельно и не так, как другие.

— Мы называем это личностью, — кивнул бог.

— Ну да. В некоторых ситуациях это правильно, так и должно быть. А в других ситуациях мы должны действовать заодно. И тогда нам нужны объединяющие факторы, общий знаменатель.

— И?

— Младенец не знает, как он родился. Он может познать тайны всего мира, кроме тайны своего появления на свет. Бог не знает, как он появился.

— Меня инициировала Система, — с небольшим раздражением ответил Локи. — Меня и всех остальных.

— Не всех. Эмиссар использовал эффект эха.

— Что за на хрен эхо?

— Один знакомый гоблин рассказывал, как они пытались возродить своего бога с одной буквой в имени, путём совместного ритуала. Но их было слишком мало, а действовали они интуитивно, инструкции у них не было.

— А у тебя значит она была? Последний камень обучения — это история о том, — в руке Локи появился стилет, — как стать богом?