Сила Единства

Когда я нахожу Карен Уокер, на Монреаль уже опускается ночь. Она бредет по пустынной автостоянке аэропорта, закутавшись в длинное пальто от прохладного вечернего воздуха. В тишине стучат ее каблуки, под мышкой зажата газета.

На длинной парковке я замечаю лишь одного человека — бледного мужчину средних лет с жутким переплюйчиком, волочащего за собой до отказа набитый чемодан.

Один из фонарных столбов не работает, и небольшой ряд машин остается скрыт во мраке. Когда мужчина добирается до этого отрезка, Уокер кричит:

— Простите пожалуйста! — Она машет газетой, чтобы привлечь его внимание. — Простите, вы обронили газету!

Мужчина недоуменно оборачивается.

— Что? Это не…

Паф-паф.

Два бесшумных выстрела из пистолета, спрятанного в ее газете. Один в грудь, второй в голову. Мужчина даже испугаться не успел. Он падает на землю, и Уокер быстро подходит к нему и начинает волочить тело в темное пространство между двух машин.

Я помогаю ей телекинезом и выключаю невидимость, стоя в нескольких метрах от нее. Она подпрыгивает от испуга и наводит на меня пистолет, потом быстро опускает и делает вид, что совсем не испугалась.

— Джон.

— Карен, — отвечаю я. — Надеюсь, на это у тебя есть причина.

— Есть, — кивает она.

Уокер расстегивает чемодан мужчины и отшвыривает кучу его одежды. Она продолжает копаться в его вещах, пока, наконец, не достает на свет Библию с заложенными страницами. Она открывает книгу, демонстрируя аккуратный вырез внутри.

В углублении покоится три пузырька с черной маслянистой жидкостью. От их вида у меня по коже пробегает озноб.

— И сколько еще этой дряни ходит по миру? — спрашиваю я.

— Не знаю, — говорит Уокер. — Для меня все, что больше нуля, уже слишком много.

Из пальто Уокер достает свой пузырек. Судя по запаху протухших яиц, это серная кислота. Она осторожно наливает немного кислоты в каждый могадорский пузырек, уничтожая содержимое.

— Кто он был? — спрашиваю я.

— Лишь имя в списке, — отвечает она, глядя мне в глаза. — В длинном-длинном списке. Знаешь, в этом деле мне не помешала бы помощь.

Я достаю свою коробочку и открываю.

— Скоро это обсудим.

***

При виде этой грязи я вспоминаю нашу последнюю битву с Сетракусом Ра. Все, после того, как я сцепился с ним, кажется сном. Помню ощущение, будто меня пропустили через мясорубку, а еще помню Сару — видение, склонившееся, чтобы меня поцеловать, заставить жить дальше.

Помню, как я куда-то летел. Куда-то наверх и прочь от пекла внизу, увиливая от хватки смерти. Помню мягкую шерсть Берни Корсара на своей разодранной щеке.

Помню чей-то плач и резкую остановку, пока мы были еще внутри горы. Помню, я еле открыл глаза и различил какое-то покрытое серой шерстью создание — вроде бы волка, но с паучьими ногами, недвижимое, покрытое засохшей кровью. Химера, застывшая в своей последней форме.

И помню Адама, баюкавшего эту химеру, Пыль, и рыдавшего, уткнувшись носом в его шею.

— Он меня вытащил… Он меня спас… — повторял он Шестой, сам находясь при смерти.

После этого я окончательно закрыл глаза. Я больше не мог все это видеть.

Позже я узнал, что произошло. Как химера прыгнула за Адамом и приняла форму, которая помогла ему выбраться из пропасти, а потом тащила его из последних сил прочь из пещеры. Чтобы вытащить Адама, Пыли пришлось вцепиться в Адама клыками, и один из них так и остался в его теле.

Теперь Адам носит этот клык на шее, на простом кожаном шнурке — один из немногих предметов роскоши, разрешенных здесь, на Аляске.

Я нахожу Адама стоящим перед небольшим костром, засунув руки в карманы потертого пальто. Здесь дико холодно. Темные волосы Адама отросли еще больше и теперь выбиваются из-под шерстяной шапки. Даже тепло одетый, он все равно дрожит от мороза. Метет метель. Сейчас примерно полдень, но солнечного света нет. В этой части Аляски — в пятидесяти милях к северу от ближайшего городка — в это время года света не так уж много.

В эту специально построенную тюрьму ООН поместила всех могадорцев, которые пожелали сдаться, и тех, которых захватили в плен. Искусственники сражались до смерти, по-другому они не могли. А вот у истинных могов порой включался инстинкт самосохранения, особенно когда мы убили Сетракуса Ра.

Дюжина длинных бараков, отапливаемых печками, пайки, сбрасываемые с вертолета, и больше ничего. Могадорская деревня у черта на куличиках, оцепленная по периметру миротворцами ООН, число которых неизменно превышало количество выживших могов двадцать к одному. Сюда нацелено сразу несколько ракет, а над головой постоянно летают дроны, сконструированные противостоять любым погодным условиям.

Дебаты о том, что выживших могов необходимо уничтожить всех до единого, до сих пор не стихли, однако пока они все содержатся здесь.

— Я отрекаюсь от учения Великого лжеца! — выкрикивает мог с покрытым шрамами черепом — следами некогда красовавшихся там татуировок. Он бросает экземпляр Великой Книги в костер, и небольшая группа могов во главе с Адамом и Рексом подходит к нему, чтобы поздравить и обнять.

Возможно, надежда на реабилитацию еще есть.

Еще одна, гораздо более многочисленная, группа могов наблюдает за сжигателями книг. В их глазах — ничего кроме ярости. Одна из них, темноволосая девушка немного младше Адама, с такими же острыми чертами лица, стоит ко мне ближе всех. У меня такое ощущение, что у нее и окружающих ее могов осталось единственное желание — уничтожить Адама и его последователей, и, судя по синякам и царапинам на лицах друзей Адама, попытки уже были.

Адам, гордо подняв голову, смотрит прямо в глаза группе недовольных.

Где-то начинает завывать сирена — предупреждение, что они должны разойтись. Одно из правил этого лагеря заключается в том, что могам запрещается собираться в большие группы.

Укрощенные моги бредут к своим лачугам, а я подлетаю к Адаму.

— Думаю, будет лучше, если меня никто не увидит. Как считаешь? — шепчу я ему, не отключая невидимость. Сирена воет так, что я сам себя еле слышу.

Тело Адама напрягается, а руки сжимаются в кулаки, и на секунду мне кажется, что он сейчас меня ударит. Он явно на взводе и боится нападения.

— Спокойно, друг. Это я, — говорю я.

Адам быстро принимает прежний вид. Он присаживается в снег и делает вид, что шнурует сапог. Другие моги из его группы угрюмо проходят мимо нас, давая немного места.

— Джон, — тихо говорит Адам, и на его лице мелькает тень улыбки. — Я рад тебя видеть… ой, то есть слышать.

Я кладу руку на плечо Адама, но не превращаю его в невидимку, лишь немного включаю Люмен, чтобы передать ему тепло.

— Ты меня спалишь, — говорит он со вздохом.

— Я хоть сейчас могу забрать тебя отсюда, — говорю я. — Никто и не заметит.

— Мои люди заметят, когда обнаружится, что их некому защитить от остальных, — с грустью отвечает он. — Кроме того, теоретически я могу покинуть лагерь в любое время.

Это верно. Благодаря значимому вкладу, который он внес в нашу борьбу с могадорским нашествием, Адам получил от правительства прощение — за него заступился сам генерал Лоусон. Однако Адам выбрал другой путь. Когда пленных могов начали переправлять на Аляску, он уже был в лагере.

— Я видел среди остальных девушку, похожую на тебя, — говорю я осторожно, не желая показаться излишне любопытным.

— Моя сестра, — мрачно отвечает Адам. — Она обожала отца. Думаю, теперь она меня ненавидит, но может однажды…

— А что насчет твоей матери? — спрашиваю я.

Адам качает головой:

— Она пропала. Возможно, погибла, сражаясь, а может где-то прячется. Часть меня надеется, что однажды я увижу ее здесь, а другая — что нет.

— Не хочешь, чтобы ей пришлось здесь жить? — говорю я.

— Скорее, меня тревожит, чью сторону она примет, — отвечает он. — Здесь, конечно, дыра, Джон, но это — мой долг. Здесь я могу принести больше пользы, чем где-либо еще.

Я не отвечаю. Мне претит сама мысль, что мой друг вынужден жить здесь в изоляции с остальными, и я не хочу начинать дискуссию на этот счет. Но, возможно, он в чем-то прав.

Я беру Адама за руку и вкладываю в его ладонь предмет из моей коробочки. Он бросает взгляд вниз и замирает, зачарованный кобальтовым сиянием, исходящим от его руки. Потом он быстро прячет мой подарок под рубашку.

— Когда будешь готов.

Я сделал крюк, залетев на Аляску. Это был последний остановочный пункт прежде чем добраться до Северной Америки. Я и так уже слишком долго откладывал.

Я не был в Пейшнс Крик с тех пор, как мы с Сэмом пробрались в город, чтобы найти секретный бункер его отца. Меня чуть не убили той ночью, но я должен был попытаться увидеться с Сарой.

Когда на горизонте появляется знакомый городок, меня прошибает холодный пот. Мои глаза сразу находят дом Джеймсов. Крыша запала, а стены дома почернели и обуглились. Они не стали ремонтировать дом после того, что случилось на вечеринке Марка — когда меня засекли прыгающим из окна.

Мы с Марком не сошлись с самого начала. Всегда друг друга недолюбливали. Но он сделал все, что в его силах, чтобы помочь нам. Он старался и погиб смертью, которой не заслужил. Во всех посвященных нападению могов передачах никогда не упоминалось имя Марка Джеймса.

Возможно, однажды я захочу разыскать его отца. Я немного покопался в интернете, но узнал лишь, что он сложил с себя обязанности шерифа и покинул Парадайз. Я хотел бы рассказать ему, что произошло с Марком и что он для нас сделал, даже если тот, возможно, не захочет это слушать.

К некоторым вещам я еще не готов, и это одна из них. Есть и другая, она тоже здесь.

Я приземляюсь во дворе Гудов и замечаю Малкольма, работающего в саду. С минуту я наблюдаю за ним и лишь потом понимаю, почему кусок земли, который он обрабатывает, так странно выглядит — здесь находился его бункер. Похоже, Малкольм и его супруга решили закопать старый колодец, который вел в секретное помещение. В свежую почку они посадили цветы всех возможных цветов. Думаю, тело Питтакуса Лора осталось там, и если так, он наверное доволен своим последним пристанищем.

Когда я внезапно перед ним появляюсь, Малкольм заключает меня в объятья и долго не отпускает. Мои глаза наполняются слезами. Вот это место. Я постоянно думаю о том, что здесь произошло, и на секунду представляю, что он — это Генри.

После того, как я вручаю ему тот же подарок, что и остальным, Малкольм пытается зазвать меня на ужин.

— Не могу, — говорю я. — У меня еще много дел.

Он сочувственно качает головой:

— Все еще спасаешь мир?

— Все не так серьезно, — отвечаю я. — Потом я отправлюсь к Сэму.

— Передай ему, чтобы позвонил матери, — качая головой, говорит Малкольм. — И скажи, что ему рано или поздно придется вернуться домой и закончить школу, если он хочет поступить в хороший колледж. Должен же быть предел каникулам вне зависимости от того, сколько планет он спас.

Я смеюсь и обещаю передать его слова Сэму, потом вылетаю со двора Гудов, становлюсь невидимым и пролетаю еще несколько домов.

Вот и дом Сары Харт.

Все еще невидимый, я встаю на ведущую к дому дорожку и замираю. Все, как я и помню. Представляю, как я подбегаю к двери и нажимаю кнопку звонка. Я так счастлив в предвкушении встречи, что сердце сводит. Она пригласит меня зайти, и в доме будет так вкусно пахнуть, как пахло всегда. И мы…

Но в окнах нет движения, они темны. На газоне красуется табличка «ПРОДАЕТСЯ».

Я сотни раз представлял себе, как это будет. Как я приду сюда и позвоню в звонок, как в старые-добрые времена. Как я взгляну в глаза родителям Сары и скажу, как сильно любил их дочь, как много она для меня значила, как много она значила для всего мира, даже если мало кто из людей об этом знает. И как мне жаль, что я во все это ее втянул. Я бы сказал им, что скучаю по ней. Каждый день. А потом ожидал бы их прощения или проклятия.

Так часто представлял, а теперь не могу этого сделать. Не могу подняться по этим ступеням.

Я слишком боюсь. Не хочу смотреть им в глаза и видеть этот взгляд. Не хочу пытаться осознать ту боль, которую им причинил.

Возможно, однажды я буду готов.

Не сегодня.

***

Сэм с Шестой, проводящие отпуск в туре по Европе, уже добрались до Черногории, к тому моменту, когда мне удается их нагнать. Они расположились в уединенном местечке Джаз Бич. Здесь даже ночью вода блестит, как кристалл, а темные фиолетовые склоны ближайших холмов создают удивительный контраст. Они молодцы. В стольких местах побывали, столько интересных мест посмотрели за этот год. И сердце щемит от того, что я не на их месте.

На пляже я нахожу костер и палатку, но Сэма и Шестой нигде не видно. Чтобы найти их, мне приходится пройти по ведущей к воде дорожке из разбросанных вещей. И я вижу их там — склонившиеся друг к другу силуэты в ночи.

Я тихо смеюсь и отвожу взгляд.

Не стану разрушать их идиллию, хотя жутко по обоим соскучился. Я так и не говорил с Шестой с тех пор, как… С тех пор, как она спасла мою жизнь. Жизнь, с которой я жаждал расстаться. Я не уверен, что смогу подобрать для нее нужные слова, как и для семьи Сары. Покамест лучше все оставить как есть.

Из своей коробочки я достаю две подвески. Они вырезаны из лоралита, который я выбил из скалы в Гималаях. На каждом из них выгравирован знак Единства. Я кладу подвески на спальные мешки своих друзей и нахожу клочок бумаги, чтобы оставить сообщение. Я описываю, как работают подвески: им просто нужно представить Гималаи, и они окажутся в комнате, которую я для этого подготовил — тот самый зал, который я очистил от прошлого и подготовил для будущего.

Я пишу, что надеюсь скоро с ними встретиться и действительно имею это в виду.

***

Марину найти сложнее всего. Если бы не ее эпизодические звонки Элле в прошлые месяцы, на это могли бы уйти недели. Когда я спрашивал о Марине, Элла всегда сохраняла молчание. Она сказала, что Марина стала какой-то странной. С параноидальными мыслями. И обозленной.

Я обнаруживаю ее за штурвалом моторной лодки, мчащейся куда-то среди островов южной части Тихого океана. Ее лицо стало темным от загара, а волнистые волосы распрямились и застыли от соленой воды. Под глазами у девушки залегли темные круги. До меня доходит, что она долгое время провела в одиночестве — узнаю эти признаки, ведь я видел их в себе самом. Она не разговаривает, но губы двигаются, руки подрагивают, а взор иногда туманится.

Мы все дети войны, а теперь… Теперь мы свободны. Каждый справляется с этим по-своему.

Когда я появляюсь прямо перед ее носом, она пугается не так сильно, как другие.

— Ты и правда здесь, или я совсем сошла с ума? — спрашивает она.

— Я здесь, Марина.

Она улыбается, нежно и спокойно. Мне это нравится.

— Слава Богу, — говорит она. — Ты вовремя появился.

Я не спрашиваю ее, куда мы направляемся. Она явно ведет катер к какой-то цели, словно уже не раз ходила по этому маршруту. Я отклоняюсь и наслаждаюсь брызгами волн, щекочущими мои щеки, горячими лучами солнца, согревающими шею и плечи.

Наконец Марина вручает мне смартфон. Я случайно касаюсь ее кожи и ощущаю морозный холод.

— Я увидела это по Интернету и… просто… просто не могла выбросить из головы, — говорит она.

Она включает видео, загруженное из Ютуба, и я сразу узнаю, где его снимали. Это гора в Западной Вирджинии. Точнее, то, что от нее осталось — огромный кратер, полный обломков; результат нашей бомбардировки этого проклятого места. Видео снимали спустя неделю после нашей последней битвы, когда разнообразные правительственные ведомства начали копаться в остатках базы.

Когда несколько рабочих отбрасывают в сторону камни, что-то внезапно отбрасывает их в сторону. Из груды обломков, как ракета, в небо взмывает что-то темное, и скрывается в облаках. Камера пытается проследить за объектом, но он движется на невообразимой скорости.

— Мы так и не получили четвертый шрам, Джон, — дрожащим голосом говорит Марина.

— Может, заклятие разрушилось, — говорю я.

— Я тоже так думала. Точнее, пыталась себя в этом убедить… — она качает головой. — Я знаю места, которым он отдает предпочтение. Помню, как… Как он рассказывал нам о себе. Как жил в таких местах — теплых, тропических. Отрезанных от цивилизации.

— И?

— На прошлой неделе я его нашла, — говорит она.

Марина заглушает мотор лодки на подходе к небольшому островку, обойти который не заняло бы и часа. Здесь нет ничего, кроме белого песка и небольшой рощицы пальмовых деревьев. Ведомая волнами, лодка медленно дрейфует все ближе.

Стоящий на берегу парень с длинным деревянным копьем для ловли рыбы выглядит пугающе тощим. Даже на расстоянии я вижу, как сквозь кожу проступают его ребра и позвонки. Кожа на его руках и животе одрябла и отвисла — здесь вес уходил слишком быстро. Однако еще более отталкивающими выглядят темные пятна кожи, похожие на затвердевший обсидиан — их на теле парня довольно много. Возможно, это — результат купания в озере жижи Сетракуса Ра. Еще одно увечье наряду с отсутствующим глазом.

Это точно Пятый. Вряд ли он нас не заметил — вплоть до горизонта не заметно ни одной другой лодки. Может, он услышал звук мотора еще за несколько километров.

— Когда я увидела, как он погиб, Джон, я только и думала о том, какой жуткой была эта смерть, — нерешительно начинает Марина, глядя на Пятого. — Но еще я ощущала — я совершенно не горжусь этим признанием — я чувствовала, что справедливость восторжествовала. Что в итоге он получил по заслугам.

Марина обхватывает себя за плечи. Даже под жарким солнцем на ее коже образуется иней.

— Я молилась, Джон. Я… Я пыталась это переболеть, как получилось у других. Но эти смерти преследуют меня. Не только Восьмого. Сары и Марка, Аделины и Крейтона. Всех тех людей, которых мы видели в горе. Миллионы, погибшие во время бомбежки. И я все время думаю: как можно спокойно жить после этого? Как? Когда на земле еще есть люди вроде него? Когда нет никакой справедливости?

Я нервно сглатываю.

— Не знаю, Марина.

— Я приплываю сюда уже неделю. Сижу тут. Слежу за ним. Вероятно, он знает, что мы здесь, хотя ничего не говорит. Он словно… словно бросает мне вызов. Или просит об этом. Он хочет, чтобы я избавила его от этого жалкого существования.

Судя по виду издалека, Пятый далеко не в лучшей форме. Честно говоря, не знаю, сколько он тут протянет.

— Джон, ты говорил мне, что я решу его участь. Ты сказал «потом». Но я не хочу брать на себя такую ответственность. Я не хочу постоянно в себе это носить — его, войну, все это. Это невозможно вынести в одиночку.

Я обнимаю Марину. Прикосновение к ней сродни объятиям с айсбергом, и я включаю Люмен, противопоставляя его ее холоду. Она начинает плакать, громко всхлипывает и быстро зажимает рот рукой. Она берет себя в руки, зная, что Пятый наверняка ее услышал.

— Идем отсюда, — говорю я, передавая ей последний кулон. — Давай я отведу тебя туда, где мы сможем подумать, как жить дальше. Вместе.

Марина мешкает, глядя на Пятого:

— А что делать с ним?

— Он — лишь призрак, — отвечаю я. — А мы нет.

***

Марина вместе со мной возвращается в Гималаи. Когда она видит, что я сделал с пещерой Восьмого, то невольно проводит рукой по местам, где были пророчества. Под ее рукой — приятная гладь камня, зовущая к себе нового художника. Марина снова плачет.

После этого она встает передо мной, протягивает руки и берет мое лицо в свои ладони.

— Спасибо, Джон, — тихо говорит она. У нее на щеках еще не высохли слезы, и я осторожно вытираю пальцем один ручеек.

Она целует меня. Не знаю, что это значит.

Может, и ничего такого.

Марина заливается румянцем, улыбается и отстраняется. Я улыбаюсь в ответ. Пещера в Гималаях внезапно становится намного теплее.

А, может, что-то и значит.

В центре зала я отвожу кусок ткани, чтобы показать Марине, над чем еще трудился целый год. Здесь находится вырезанный из деревьев большой стол, основанием которому служит кусок лоралита. Он круглый и огромный. Я воссоздал его по памяти, хотел сделать похожим на стол в центре Комнаты Старейшин на Лориен. Я использовал Люмен, чтобы выжечь лориенский символ единства на дереве — как когда-то сделал на подвесках.

Рано или поздно другие тоже придут. Кто-то захочет просто погостить, а кто-то — остаться подольше. Я очень надеюсь, что однажды здесь будут обмениваться великими идеями. Здесь не будет коррупции и убожества каких-либо правительств.

На этой планете еще не перевелись опасности, и они потребуют объединенных усилий лориенцев, землян и даже могов. Мы соберемся здесь, чтобы решать эти проблемы. Мы — Гвардейцы, и наши старые друзья и те, кого мы еще даже не встретили.

А покамест у нас еще полно дел, которые требуют наших решений, совместных и единоличных. Найти свои места в этом новом мире, помириться с теми, кого мы обидели, раскрыть свой потенциал — все это звучит как-то пугающе.

Между столом, за которым сидели Старейшины, и сделанном мной есть одно отличие. Я не вырезал девять особых мест в дереве. Здесь нет места Лоридасу, Сетракусу или Питтакусу. Здесь даже нет девяти стульев. Здесь их столько, сколько нам нужно — места хватит на всех. А если нас станет слишком много, не беда. Потеснимся!

К черту номера.