Штамм. Начало

«Лавка древностей и ломбард Никербокера»

Эф прилепил к ветровому стеклу плакатик «Срочная доставка крови» и припарковался на Восточной 119-й улице, в зоне, где разрешалась только короткая остановка для доставки товаров в окрестные магазинчики, а потом последовал за Сетракяном и Норой к ломбарду, расположенному на соседней улице. Дверь закрывала решетка, окна — металлические жалюзи. Несмотря на табличку «ЗАКРЫТО», у двери отирался мужчина в облегающей куртке из черной шерстяной ткани и высокой вязаной шапке, какие носят растаманы; правда, дредов у мужчины не было, вот шапка и обвисала, как схлопнувшееся суфле. Он переминался с ноги на ногу, держа в руках коробку из-под обуви.

Сетракян достал кольцо с ключами, начал отпирать замки на решетке. Со скрюченными пальцами эта задача требовала определенной сноровки.

— Сегодня ломбард не работает. — Он искоса глянул на коробку.

— Посмотрите. — Мужчина достал из коробки льняную салфетку и развернул ее — там лежали девять или десять столовых приборов. — Хорошее серебро. Вы покупаете серебро, я знаю.

— Да, покупаю. — Сетракян, открыв замки на решетке, приставил высокую трость к своему плечу, отобрал один нож, прикинул его вес, провел пальцами по лезвию. Похлопав по карманам жилетки, повернулся к Эфу: — Доктор, у вас есть десять долларов?

Чтобы побыстрее добраться до главного, Эф достал из кармана деньги, отделил десятку и протянул мужчине с коробкой.

Сетракян отдал ему и салфетку с остальными столовыми приборами.

— Это твое. Серебро не настоящее.

Мужчина с благодарностью взял все и попятился с коробкой под мышкой.

— Благослови вас Бог.

— Что ж, довольно скоро увидим, — и с этими словами Сетракян вошел в ломбард.

Эф проводил взглядом свои деньги, уходящие по улице, потом последовал за стариком.

— Свет на стене справа, — сказал тот. А сам вновь запер решетку.

Нора щелкнула всеми тремя выключателями сразу, осветив стеклянные выставочные шкафы, полки с товаром и прихожую, где они стояли. Магазинчик был маленький, словно бы вбитый в городской квартал ударом деревянного молотка. Первым делом в голову Эфа пришло слово «утиль». Горы и горы утиля. Старые стереосистемы. Видеомагнитофоны и прочая устаревшая электроника. Стена музыкальных инструментов, включая банджо и пульты для электронных гитар из 1980-х годов. Культовые статуэтки и коллекционные тарелки. Несколько проигрывателей и маленькие микшерные пульты. Запертый стеклянный прилавок с дешевыми брошами и разной бижутерией. Одежда, главным образом зимние пальто с меховыми воротниками.

При виде всего этого утиля сердце у него упало. Он тратил драгоценное время на безумца?

— Послушайте, — обратился Эф к старику, — один наш коллега… мы думаем, он заражен.

Сетракян прошел мимо него, постукивая по полу большой тростью. Рукой в перчатке поднял прилавок, закрепленный с одной стороны на петлях, пригласил Эфа и Нору пройти.

— Мы поднимемся наверх.

Лестница привела их к двери на втором этаже. Прислонив трость к стене, старик, прежде чем войти, прикоснулся к мезузе. Они очутились в старой квартире с низкими потолками и истертыми коврами. Мебель не сдвигали с места лет тридцать.

— Вы голодны? — спросил Сетракян. — Поищите, что-нибудь да найдете. — Он снял крышку со стоявшего на столе пластикового контейнера. Внутри лежала коробка с шоколадными пирожными. Старик достал одно, снял с него целлофановую упаковку. — Нельзя истощать запасы энергии. Ее нужно пополнять. Она вам понадобится.

Старик с пирожным в руке ушел в спальню, чтобы переодеться. Эф оглядел маленькую кухню, потом посмотрел на Нору. Помещение пахло чистотой, несмотря на внешний беспорядок. Нора взяла со стола, у которого стоял только один стул, рамку с черно-белой фотографией молодой женщины. Черные как смоль волосы, простое темное платье. Женщина позировала, стоя на громадной скале, выпиравшей из пустынного пляжа, симпатичное лицо озаряла победная улыбка. Эф вернулся в коридор, через который они прошли, посмотрел на старые зеркала, развешанные по стенам, десятки зеркал, самого разного размера. Состаренные временем, они едва отражали свет. Старые книги стопками лежали у стен, сужая коридор до узкой тропы.

Старик вернулся, поменяв один твидовый костюм на другой, тоже с жилеткой, при галстуке, в коричневых кожаных туфлях. Только перчатки на изуродованных руках остались прежние.

— Я вижу, вы коллекционируете зеркала, — заметил Эф.

— Определенные зеркала. Я обнаружил, что в старинных зеркалах истина видна лучше всего.

— Вы готовы рассказать нам, что происходит?

Старик склонил голову набок.

— Доктор, это будет не рассказ. Откровение.

Мимо Эфа он направился к двери, через которую они вошли в квартиру.

— Пожалуйста… пойдемте.

Эф спустился за ним по лестнице, Нора — следом. Они миновали торговый зал на первом этаже и продолжили спуск уже по винтовой лестнице. Старик переступал со ступени на ступень осторожно, держась одной рукой за железные перила. Его голос наполнял узкий проход.

— Я считаю себя хранилищем древних знаний, полученных от умерших людей и почерпнутых из давно забытых книг. Знаний, собранных за долгую жизнь…

— Остановив нас у морга, вы нам кое-что сказали, — прервала его Нора. — Дали понять, что вам кое-что известно о трупах, доставленных с самолета. О том, что они не разлагаются, как положено.

— Совершенно верно.

— И на чем основывалась это ваше предположение?

— На моем опыте.

На лице Норы отразилось недоумение.

— На опыте, связанном с другими авиационными инцидентами?

— Тот факт, что трупы находились в самолете, чистая случайность. Я сталкивался с этим феноменом раньше. В Будапеште. В Басре. В Праге и в десяти километрах от Парижа. Я видел такое в маленькой рыбацкой деревушке на берегу Желтой реки. Я видел это на высоте двух тысяч метров в Монголии. И — о да! — я сталкивался с этим в Америке. Видел следы. Обычно от этого отмахивались как от случайности или объясняли бешенством, шизофренией, безумием, а в последнее время заговорили о серийных убийствах…

— Подождите, подождите. Вы видели трупы, которые не разлагались?

— Это первая стадия, да.

— Первая стадия, — повторил Эф.

Витая лестница привела к запертой двери. Сетракян достал ключи, отделил два нужных, отпер два висячих замка, большой и маленький. Дверь распахнулась внутрь, автоматически зажегся яркий свет, они вошли в большой подвал.

Прежде всего взгляд Эфа упал на древнее оружие, выставленное у одной стены: полный комплект рыцарских доспехов, железные пластины, защищающие торс и шею японского самурая, плетеные из полосок кожи нагрудники, многое, многое другое. Хватало здесь мечей, кинжалов, ножей с клинками из сверкающей стали. Более современные вещицы лежали на длинном деревянном столе, с аккумуляторами, вставленными в зарядные устройства. Эф узнал приборы ночного видения и модифицированные гвоздезабивные пистолеты. И зеркала, по большей части карманные, поставленные так, что он мог видеть себя, изумленно уставившегося на эту выставку… чего?

— Магазин… — старик указал на потолок, — …обеспечивает меня средствами на жизнь, но я занялся этим делом не из любви к транзисторам или фамильным драгоценностям.

Он закрыл дверь, и вокруг нее по всему периметру загорелся черный свет: в светящихся трубках Эф узнал ультрафиолетовые лампы. Световой барьер создавался с тем, чтобы не пропускать в подвал микробы?

Или что-то еще?

— Нет, — продолжил старик, — я стал владельцем ломбарда, потому что эта профессия обеспечила мне доступ к подпольному рынку, имеющему отношение к эзотерике. Старинные вещи, книги. Приобреталось все тайком, но по большей части без нарушения закона. Для моей личной коллекции. Для моих исследований.

Эф вновь огляделся. Представленное в подвале скорее походило не на музейную коллекцию, а на маленький арсенал.

— Для ваших исследований? — переспросил он.

— Именно. Многие годы я был профессором восточноевропейской литературы и фольклора в Венском университете.

Эф посмотрел на старика. Действительно, он одевался как венский профессор.

— Вы ушли на пенсию, чтобы стать владельцем ломбарда в Гарлеме?

— Я не ушел на пенсию. Меня заставили уйти. С позором. Некие силы объединились против меня. И однако, оглядываясь назад, я понимаю, что, канув тогда в небытие, я спас свою жизнь. — Он повернулся к ним лицом, заложил руки за спину, по-профессорски. — Это бедствие, ранние стадии которого мы сейчас видим, существовало столетия. Тысячелетия. Я подозреваю, хотя и не могу этого доказать, что оно уходит к началу веков.

Эф кивнул, но не потому, что понимал старика. Просто радовался, что наконец-то они сдвинулись с мертвой точки.

— Так мы говорим о вирусе?

— Да. В каком-то смысле. О штамме болезни, которая разлагает как тело, так и душу. — Старик стоял так, что мечи на стене справа и слева от него смотрелись стальными крыльями. — Вы говорите, вирус? Да. Но я предпочитаю другое слово, тоже начинающееся с буквы «в».

— И что это за слово? — спросил Эф.

— Вампир.

Слово, произнесенное с жаром, на мгновение, казалось, повисло в воздухе.

— Вы думаете, — продолжал Сетракян, бывший профессор, — о мрачном типе в черном атласном плаще. Или об отчаянном властолюбце со скрытыми клыками. Или о какой-то экзистенциальной душе, обремененной проклятием вечной жизни. Или… в общем, Бела Лугоши в компании Эбботта и Костелло.[72]

Нора снова оглядела подвал.

— Я не вижу ни распятий, ни святой воды. И чеснока вроде бы нет.

— Чеснок определенно повышает иммунитет и зачастую очень полезен. Поэтому его присутствие в мифологии биологически оправдано. Но распятия и святая вода? — Сетракян пожал плечами. — Продукты своего времени. Продукты воспаленного воображения викторианского писателя и религиозного климата той эпохи.

Сомнение на лицах Эфа и Норы старика не удивило.

— Они существовали всегда, — продолжал он. — Гнездились, кормились. Тайно и в темноте, потому что такая у них природа. Их семь, они известны как Древние. Владыки. Их больше, чем по одному на континент. Как правило, они не одиночки, живут кланами. До последнего времени… последнего с учетом их бесконечного жизненного цикла… они селились на огромной территории, объединяющей то, что сегодня нам известно как Европа, Азия, Россия, Арабский полуостров и Африка. То есть в Старом свете. Потом среди них произошел раскол. Причина конфликта мне не известна. Знаю только, что случилось это за много столетий до открытия Нового света. Потом создание американских колоний открыло дверь в новый, богатый, стремительно развивающийся мир. Трое Древних остались в Старом свете, трое отправились в Новый. И первые, и вторые уважали сферу влияния каждой стороны, поэтому сохранялось установленное перемирие.

Проблемой стал седьмой Древний. Он — отшельник, одиночка, повернувшийся спиной к обоим кланам. И пусть пока я не могу ничего доказать, внезапность случившегося наводит меня на мысль, что это его рук дело.

— Это? — спросила Нора.

— Вторжение в Новый свет. Срыв перемирия. Нарушение баланса их существования. Развязывание войны.

— Войны вампиров, — уточнил Эф.

Сетракян сухо улыбнулся.

— Вы все упрощаете, потому что не можете поверить. Уменьшаете, принижаете… Потому что приучены сомневаться и разоблачать. Сводить все к известным фактам, чтобы находить легкие решения. Потому что вы — доктор эпидемиологии, человек науки, и потому что это Америка, где все известно и понятно, Бог — милосердный диктатор, а будущее всегда светлое. — Сетракян как мог — мешали скрюченные пальцы — хлопнул в ладоши. — Такой здесь настрой, и это прекрасно. Я говорю не в насмешку. Это прекрасно, верить только в то, во что хочется верить, и пренебрегать всем остальным. Я уважаю ваш скептицизм, доктор Гудуэдер. И говорю это вам в надежде, что вы с уважением отнесетесь к моему опыту в этом вопросе и допустите мои доводы в ваш высокоорганизованный, нацеленный на решение научных проблем разум.

— Так вы говорите, самолет… Один из них прилетел на нем. Этот одиночка.

— Совершенно верно.

— В гробу. В грузовом отсеке.

— В гробу, заполненном землей, — уточнил Сетракян. — Они — из земли, вот и любят возвращаться туда, откуда поднялись. Как черви. Vermis. Они зарываются в землю. Мы бы назвали это сном.

— Подальше от дневного света, — вставила Нора.

— От солнечного света, да. Они наиболее уязвимы, когда находятся вне своих гнезд.

— Но вы сказали, это война вампиров. Не против людей? А как же все эти мертвые пассажиры?

— И это вам будет сложно принять. Для них мы — не враги. Мы — не достойный их противник. Они нас таковым не считают. Для них мы — добыча. Мы — еда и питье. Животные в загоне. Бутылки на полке.

Эф почувствовал бегущий по спине холодок, однако быстро взял себя в руки.

— Но ведь для любого ваши слова звучат как научная фантастика.

Сетракян нацелил на него скрюченный палец.

— Это устройство в вашем кармане. Ваш мобильный телефон. Вы набираете номер и тут же говорите с человеком, который находится на другом конце света. Вот это научная фантастика, доктор Гудуэдер. Научная фантастика, ставшая реальностью. — Тут Сетракян улыбнулся. — Вам нужны доказательства?

Он подошел к низкой скамье у длинной стены. На ней что-то стояло, под покрывалом из черного шелка, и этого покрывала Сетракян коснулся странным образом — вытянув руку и взявшись за самый край, стараясь находиться как можно дальше, — а потом сдернул его.

Они увидели стеклянную банку, в каких обычно хранят лабораторные образцы. Такие продаются в любом медицинском магазине.

Внутри, в темной жидкости, плавало хорошо сохранившееся человеческое сердце.

Эф присмотрелся к нему.

— Судя по размеру, сердце взрослой женщины. Здоровой. Достаточно молодой. Свежий образец. — Он повернулся к Сетракяну. — И что это доказывает?

— Я вырезал его из груди молодой вдовы около Шкодера, в северной Албании, весной тысяча девятьсот семьдесят первого года.

Эф улыбнулся, услышав эту стариковскую байку, и наклонился, чтобы лучше рассмотреть сердце.

Что-то, похожее на щупальце, вырвалось из него, конец присосался к стеклу прямо напротив глаза Эфа.

Тот быстро выпрямился и замер, глядя на банку.

— Э-э… что это было? — спросила Нора.

Сердце пришло в движение.

Оно пульсировало.

Билось.

Эф наблюдал, как распластанная, похожая на рот присоска ползает по стеклу. Посмотрел на Нору, которая, стоя рядом с ним, не отрывала глаз от сердца. Посмотрел на Сетракяна, сунувшего руки в карманы.

— Оно оживает, как только рядом оказывается человеческая кровь.

На лице Эфа отразилось недоверие. Он сместился вправо от щупальца. Присоска тут же отделилась от стекла, и щупальце вновь попыталось его атаковать.

— Господи! — воскликнул Эф. Пульсирующий орган плавал в растворе, как мясистая рыба-мутант. — Оно живет без…

Поступления крови к органу не было. Эф осмотрел обрубки сосудов, аорты, полой вены.

— Оно не живое и не мертвое, — сказал Сетракян. — Оно анимированное. Одержимое, можно сказать. Только вселился в него не бес. Присмотритесь, и вы увидите.

Эф некоторое время наблюдал за пульсациями и скоро понял, что ритм нерегулярный, не такой, как у настоящего сердца. А потом заметил, что внутри что-то движется. Извивается.

— Это… червь? — спросила Нора.

Тонкий и бледный, цвета губ, пяти-семи сантиметров длиной. Они наблюдали, как он кружит по сердцу, будто одинокий часовой, патрулирующий давно брошенную войсками базу.

— Кровяной червь, — уточнил Сетракян. — Капиллярный паразит, который размножается в инфицированных организмах. Я подозреваю, хотя доказательств у меня нет, что он и есть переносчик вируса.

Эф качал головой, не в силах поверить услышанному.

— А как насчет этой… присоски?

— Вирус видоизменяет хозяина, перестраивает его жизненно важные органы под себя. Другими словами, колонизирует и приспосабливает хозяина под собственное выживание. В данном случае хозяин — вырезанный человеческий орган, плавающий в банке, и вирус нашел способ перестроить его для получения питания.

— Питания? — переспросила Нора.

— Червь живет на крови. Человеческой крови.

— Крови? — Эф смотрел на сердце, в которое вселился червь. — Чьей?

Сетракян вытащил из кармана левую руку. В перчатке, из которой торчали кончики пальцев. Подушечку среднего покрывали шрамы.

— Ему хватает нескольких капель, а кормить надо каждые два дня. Он проголодался. Меня же не было.

Старик подошел к скамье, снял с банки крышку. Эф встал так, чтобы все видеть. Сетракян наколол палец острием перочинного ножа. Даже не поморщился, это привычное действие больше не вызывало боли.

Кровь капнула в раствор.

Присоска втянула в себя красные капли, как голодная рыба.

Закончив с кормлением, старик залепил ранку на пальце медицинским клеем из маленького пузырька, который стоял на скамье, накрыл банку крышкой.

На глазах Эфа присоска стала красной. Червь в сердце задвигался более плавно, силы у него явно прибавилось.

— Так вы говорите, что держите у себя это…

— С весны тысяча девятьсот семьдесят первого года. Отпуск я беру редко… — Сетракян улыбнулся, посмотрел на уколотый палец, потер засохший клей. — Она была выходцем с того света, зараженной. Обращенной. Древние, которые не хотят выдавать своего присутствия, убивают, покормившись, с тем чтобы предотвратить распространение их вируса. Один человек каким-то образом остался в живых, вернулся домой и заразил родных, друзей и соседей, всех, кто жил в его маленькой деревне. В тело вдовы вирус попал за четыре часа до того, как я ее нашел.

— Четыре часа? Как вы узнали?

— Я видел метку. Метку стригоя.

— Стригоя? — переспросил Эф.

— В Старом свете так называют вампиров.

— А метка?

— Место проникновения. Узкая полоска на шее, которую, как я понимаю, вы уже видели.

Эф и Нора кивнули, думая о Джиме.

— Я не отношусь к людям, для которых вырезать сердце — обычное дело, — продолжил Сетракян. — Я столкнулся с вдовой совершенно случайно. Но понимал, что без этого никак не обойтись.

— И вы с тех пор держите этого червя у себя? — спросила Нора. — Кормите… как домашнюю зверушку?

— Да. — Сетракян глянул на банку чуть ли не с любовью. — Он служит мне каждодневным напоминанием. О том, что мне противостоит. О том, что противостоит нам всем.

Эф пришел в ужас.

— И все это время… почему вы никому этого не показывали? Медицинскому центру? Репортерам?

— Будь все так просто, доктор, об этом секрете узнали бы давным-давно. Но есть силы, которые действуют против нас. Это древний секрет, корни его уходят глубоко. Затрагивают интересы многих. Правду никогда не позволили бы донести до широкой общественности, ее подавили бы, а вместе с ней и меня. Вот почему я прятался… прятался у всех на виду… долгие годы. И ждал.

От этого разговора волосы на затылке у Эфа встали дыбом. Вот она, правда, перед ним: человеческое сердце в стеклянной банке, ставшее хозяином для червя, который набирал силу от крови старика.

— На меня нельзя рассчитывать при хранении секретов, угрожающих будущему человечества. Больше никто об этом не знает?

— Кто-то знает. Да. Кто-то могущественный. Владыка… он не смог бы путешествовать без чьей-то помощи. Охрану и безопасный перелет через океан обеспечил ему союзник-человек. Видите ли, вампиры не могут пересекать водяные пространства без помощи человека. Человек должен их пригласить. А теперь договоренность… перемирие… нарушено. Этим союзом между стригоем и человеком. Вот почему это вторжение получилось столь внезапным. И крайне опасным.

Нора повернулась к Сетракяну.

— И сколько у нас времени?

Старик уже все подсчитал.

— Им понадобится меньше недели, чтобы покончить с Манхэттеном, и менее трех месяцев, чтобы захватить всю страну. А через шесть месяцев — весь мир.

— Никогда, — мотнул головой Эф. — Этому не бывать никогда!

— Я восхищаюсь вашей уверенностью, — сказал Сетракян. — Но вы просто не знаете, с чем вам предстоит столкнуться.

— Ладно, — кивнул Эф. — Тогда скажите мне… с чего мы начнем.

Парк-Плейс, Трайбека

Василий Фет подъехал на микроавтобусе, принадлежащем муниципалитету Нью-Йорка, о чем говорила соответствующая маркировка на бортах, к многоквартирному дому в южной части Манхэттена. Снаружи дом ничем не выделялся, разве что навесом над входной дверью и швейцаром. Все-таки Трайбека. Он бы дважды проверил адрес, если бы не стоящий перед домом микроавтобус департамента здравоохранения с включенной желтой мигалкой. Что любопытно, в большинстве домов и районов города крысоловов встречали с распростертыми объятиями, как полицейских, прибывающих на место преступления. Но Василий сомневался, что это тот самый случай.

Борта и задние дверцы его микроавтобуса украшала надпись: «Дератизационная служба, Нью-Йорк». Инспектор департамента здравоохранения Билл Фербер ждал его на лестнице у входной двери. Его пшеничные усы пребывали в непрерывном движении, потому что он постоянно жевал антиникотиновую жевательную резинку.

— Вас, — позвал его Фербер, еще больше сокращая имя Вася, уменьшительное от Василия, полученного при рождении. Вас или Ви, как звали его многие, родился в Америке, а его родители эмигрировали из России. Характерные интонации выдавали в нем уроженца Бруклина. Мужчина он был крупный, заполнил собой чуть ли не всю лестницу.

Билли хлопнул его по плечу. Поблагодарил за приезд.

— Здесь живет моя племянница. Крыса укусила ее в рот. Я знаю, такой дом мне не по карману, но что делать, муж кузины из очень богатой семьи. И ты понимаешь, родственники, они всегда родственники. Я сказал им, что привезу лучшего крысолова во всем Нью-Йорке.

Василий кивнул со сдержанной гордостью, отличающей крысоловов. Крысолов достигает успеха в тишине. Успех означает, что свидетельств этого успеха не остается, исчезают все следы существования проблемы, любые признаки, что хоть один грызун давал о себе знать и что ставилась хоть одна ловушка. Успех означает, что порядок восстановлен.

Василий катил за собой ящик на колесах, напоминающий тот, каким пользуются специалисты по ремонту компьютеров. Они поднялись в квартиру с высокими потолками и просторными комнатами, площадью сто семьдесят квадратных метров и стоимостью три миллиона долларов. В одной из комнат, отделанной стеклом, тиком и хромом, на диване, оранжевом, цвета баскетбольного мяча, сидели девочка, сжимающая куклу, и ее мать. Большая повязка закрывала верхнюю губу и щеку девочки. Мать, коротко стриженная, в очках с узкими прямоугольными стеклами, была в зеленом шерстяном платье до колен. Василию она показалась гостьей из унылого, бесполого будущего. Девочка, пяти или шести лет, еще не отошла от случившегося, в глазах ее стоял страх. Вася улыбнулся девочке, но такие лица, как у него, обычно не располагают к себе детей. Челюсть что обух топора, широко посаженные глаза.

Телевизионная панель висела на стене, словно забранная под стекло картина. Мэр выступал перед букетом микрофонов. Пытался ответить на вопросы о пропавших мертвецах с самолета, телах, исчезнувших из городских моргов. Департамент полиции Нью-Йорка уже активно включился в поиски. На мостах и на выезде из тоннелей досматривались все рефрижераторы. Полиция открыла и «горячую линию» в надежде получить важную информацию. Родственники жертв выражали свое негодование, похороны пришлось откладывать.

Билл отвел Василия в спальню девочки. Кровать под пологом, телевизор «Братц»,[73] инкрустированный драгоценными камнями, такой же компьютер, в углу — аниматронный[74] пони цвета ирисок. Глаза Василия остановились на раскрытом пакете с едой около кровати. Обжаренные крекеры с арахисовым маслом. Они ему тоже нравились.

— Она спала днем, — объяснял Билли. — Проснулась, почувствовав, что кто-то грызет ее губу. Эта тварь сидела на ее подушке, Вас. Крыса в ее кровати. Ребенок теперь месяц не сможет уснуть. Ты о таком слышал?

Василий покачал головой. Крысы жили внутри и вокруг каждого дома на Манхэттене, что бы ни говорили владельцы и ни думали жильцы, но они не любили афишировать свое присутствие, особенно при свете дня. Крыса нападает на детей, чаще всего кусает в область рта, потому что рот — источник запаха пищи. У серых крыс (Rattus norvegicus) сильно развиты чувства обоняния и вкуса. Передние резцы у крыс длинные и острые, крепче алюминия, меди, свинца и железа. Крысы несут ответственность за четверть случаев нарушений подачи электроэнергии, и, скорее всего, по их вине происходит немалая доля пожаров, причину возникновения которых не удается установить. По прочности их зубы сравнимы со сталью, а строение челюстей, такое же, как у крокодилов, позволяет создавать в месте укуса огромное давление. Они могут прогрызать бетон и даже камень.

— Она видела крысу? — спросил Василий.

— Она не знала, что это было. Закричала, вскочила, и тварь убежала. В больнице им сказали, что это была крыса.

Василий подошел к окну, приоткрытому на несколько сантиметров. Открыл шире, посмотрел на вымощенный камнем проулок, расположенный тремя этажами ниже. Пожарная лестница находилась в трех — трех с половиной метрах от окна, но на кирпичах хватало неровностей и трещин. Люди думают, что крысы неуклюжи и медлительны, но на самом деле они могут подниматься по стенам с проворностью белки. Особенно если их влечет еда или подгоняет страх.

Василий отодвинул кровать от стены, перетряс постельное белье. Отодвинул кукольный домик, бюро и книжный шкаф, чтобы заглянуть за них, — он не ожидал найти крысу в спальне, просто исключал очевидное.

Он вышел в коридор, катя ящик следом по гладкому, навощенному паркету. Зрение у крыс плохое, полагаются они главным образом на обоняние. Прокладывают дорожки вдоль стен, редко отходят дальше чем на двадцать метров от своих гнезд. Не доверяют незнакомым местам. Эта крыса нашла дверь и обогнула угол, держась у стены по правую руку, ее жесткая шерсть терлась об пол. Следующая открытая дверь вела в ванную, предназначенную только для девочки, с ковриком-клубничкой, светло-розовой занавеской и корзиной с флаконами пены для ванн и игрушками. Василий огляделся, выискивая места, где могла спрятаться крыса, принюхался, кивнул Билли и закрыл дверь перед его носом.

Билли потоптался у двери, прислушиваясь, потом решил вернуться в гостиную, чтобы успокоить мать. И уже почти туда добрался, когда услышал, как в ванной что-то грохнуло, пластиковые флаконы с пеной посыпались в резервуар, Вася фыркнул, а потом произнес какое-то крепкое русское слово.

На лицах матери и дочери отразился испуг. Билли поднял руку, призывая к терпению (сам он от неожиданности проглотил жвачку), и поспешил к двери ванной.

Василий уже открыл дверь. Его руки чуть ли не до локтей защищали перчатки с кевларовыми пластинками. В правой он держал мешок. В мешке что-то дергалось и извивалось. Что-то большое.

Василий один раз кивнул и протянул мешок Билли.

Билли ничего не оставалось, как взять его, иначе мешок упал бы на пол, а крыса убежала. Он надеялся, что материя окажется достаточно прочной (такой она, во всяком случае, выглядела), и большая крыса, беснующаяся внутри, ее не порвет. Билли держал мешок в вытянутой руке, подальше от тела, чтобы крыса не добралась и до него. Василий тем временем спокойно (но очень уж неторопливо) открыл ящик и достал герметически запечатанную коробочку, в которой лежала губка, пропитанная галотаном.[75] Вернул себе мешок, чем безмерно обрадовал Билли. Приоткрыл, чтобы бросить в него губку, снова закрыл. Крыса продолжала биться. Потом начала успокаиваться. Василий потряс мешок, чтобы ускорить процесс.

Подождал несколько мгновений, пока крыса не затихла, открыл мешок, сунул в него руку, вытащил сначала крысиный хвост. Наркоз уже действовал, но сознания крыса еще не потеряла. Острые когти передних лап продолжали рвать воздух, челюсти щелкали, блестящие черные глаза оставались открытыми. Крыса попалась немаленькая, длина тела около двадцати сантиметров, еще столько же приходилось на хвост. Темно-серая шерсть на спинке, грязно-белая на животе. Не сбежавшая от кого-то домашняя любимица, обычная дикая городская крыса.

Билли давно уже отошел на много шагов. В свое время он навидался крыс, но так к ним и не привык. Василия компания крысы совершенно не смущала.

— Она беременна, — указал он. Крысы вынашивают детенышей двадцать один день и могут принести в одном помете до двадцати штук. То есть одна здоровая самка может каждый год вынашивать двести пятьдесят крысят, и обычно самок в помете больше, чем самцов. — Хочешь, чтобы я взял у нее кровь для лаборатории?

Билли покачал головой, на лице у него отразилось такое отвращение, будто Василий спросил, не хочет ли он отведать крысятины.

— В больнице девочке сделали все необходимые уколы. Посмотри, какая крыса-то здоровенная, Вас! Господи, я хочу сказать, это же не какая-нибудь трущоба в Бушвике, ты меня понимаешь?

Василий понимал. Его родители поселились в Бушвике, приехав в страну. На Бушвик волны эмигрантов накатывали с середины девятнадцатого века: немцы, англичане, ирландцы, русские, поляки, итальянцы. Хватало в Бушвике и афроамериканцев, и пуэрториканцев. Теперь там селились доминиканцы, ямайцы, эквадорцы, корейцы, выходцы из стран Юго-Восточной Азии. Василий проводил много времени в беднейших кварталах Нью-Йорка. Он знал семьи, которые использовали диванные подушки, книги и мебель, чтобы отгородить часть квартиры и уберечься на ночь от крыс.

Но это нападение действительно отличалось. При свете дня. Такое дерзкое. Обычно только самые слабые крысы, изгнанные из колонии, отправлялись на поиски еды на поверхность. А тут сильная, здоровая крыса. Очень необычная ситуация. Крысы существуют, поддерживая хрупкое равновесие в отношениях с человеком, находят уязвимые места цивилизации, кормятся отбросами, стараются не попадаться на глаза, укрываются в стенах или под половицами. Появление крысы символизирует человеческую озабоченность и страх. Любой выход крысы за рамки привычного поведения указывает на изменения среды обитания. Как человек, крысы не любят идти на излишний риск: их могли только заставить выбраться на поверхность.

— Хочешь, чтобы я вычесал шерсть, поискал блох?

— Господи, нет. Просто избавься от нее. И, что бы ты ни делал, не показывай девочке. Она и так достаточно травмирована.

Василий достал из ящика большой пластиковый пакет, запечатал в него крысу вместе с еще одной губкой, пропитанной галотаном, на этот раз со смертельной дозой. Сунул пакет с крысой в мешок, чтобы скрыть результаты своих трудов, а потом продолжил работу, начав с кухни. Отодвинул тяжелую восьмиконфорочную плиту и посудомоечную машину, проверил отверстия для труб под раковиной. Не увидел ни испражнений, ни нор, но все равно оставил приманку за шкафами, раз уж пришел. Обитателям квартиры ничего говорить не стал. Люди нервничают, когда речь заходит о яде, особенно родители, но, по правде говоря, крысиный яд можно найти в каждом доме и на каждой улице Манхэттена. В любом случае, если вы видите что-то напоминающее синие или зеленые дробинки, знайте — неподалеку замечены крысы.

Билли последовал за Василием в подвал. Там поддерживался идеальный порядок, никакой рухляди или мусора они не увидели. Василий осмотрел помещение, принюхался. Испражнения крыс он чувствовал за версту, точно так же, как крысы чувствовали человеческие запахи. Погасил свет, из-за чего Билли сразу занервничал, включил фонарь, который висел на ремне его светло-синего комбинезона, прошелся лиловым, а не белым лучом по полу. В этом свете моча грызунов становилась синей, но здесь он ничего такого не увидел. Тем не менее Василий посыпал пол у стен ядом. По углам расставил ловушки, на всякий случай, а потом вместе с Билли вернулся в вестибюль.

Билли поблагодарил Василия, сказал, что он у него в долгу, после чего они расстались. Василий, по-прежнему пребывая в недоумении, убрал ящик на колесиках и дохлую крысу в грузовой отсек своего микроавтобуса, закурил доминиканскую сигару и зашагал по улице к вымощенному камнем проулку, в который выходило окно спальни девочки. На всем Манхэттене такие проулки оставались только в Трайбеке.

И буквально через несколько шагов Василий увидел первую крысу. Она кралась, принюхиваясь, вдоль стены здания. Потом увидел вторую, на ветви невысокого дерева, растущего у кирпичной стены. И третью, сидящую в ливневой канаве. Та пила коричневую воду, которая текла неизвестно откуда.

Пока он стоял, наблюдая, крысы начали появляться между камнями брусчатки. Они вылезали словно из-под земли. Кости у крыс гибкие, так что они могут пролезть в любую дыру, которая по размерам чуть больше их черепа. То есть диаметр дыры должен составлять каких-нибудь два сантиметра. Они вылезали по две и по три, быстро разбегались. Используя камни брусчатки как линейку, Василий определил, что длина тел крыс составляла от двадцати до двадцати пяти сантиметров, плюс такой же длинный хвост. Другими словами, из-под земли вылезали взрослые особи.

Два мешка для мусора, которые стояли неподалеку, покачивались и раздувались: крысы знакомились с их содержимым. Маленькая крыса попыталась пробежать мимо, но Василий пнул ее рабочим ботинком. Она взлетела в воздух и приземлилась посреди проулка, оставшись недвижимой. Тут же на нее набросились другие крысы, их желтые резцы прокусывали шерсть. Самый эффективный способ избавиться от крыс — лишить их источников еды, чтобы они сожрали друг друга.

Эти крысы хотели есть, и их согнали с насиженного места. Появление такого количества крыс на поверхности ясным днем не могло не вызывать удивления. Такое могло случиться разве что в преддверии землетрясения или обрушения дома.

Или, иногда, при активных строительных работах.

Василий прошел еще квартал на юг, пересек улицу Баркли. Небоскребы расступились, и глазам Василия открылось небо над строительной площадкой площадью в шесть с половиной гектаров.

Он поднялся на одну из обзорных платформ, с которых открывался вид на котлован, появившийся на месте башен Всемирного торгового центра. Сооружение фундамента близилось к завершению, к поверхности земли уже начали подниматься бетонные и стальные колонны, но пока котлован напоминал оспину на лице города.

Василий не забыл апокалипсис сентября 2001 года. Несколько дней после обрушения башен ВТЦ он работал здесь в составе команд департамента здравоохранения. Они начали с разрушенных ресторанов, расположенных по периметру, вычищая остатки еды. Потом спустились вниз, в подвалы, на более глубокие уровни, не встречая ни единой живой крысы — только многочисленные следы их присутствия, в том числе цепочки следов на осевшей пыли. Лучше всего он запомнил кондитерскую некой госпожи Филдс, в которой крысы съели практически все. Популяция крыс в районе уничтоженного ВТЦ резко возросла, появилась опасность, что в поисках новых источников еды крысы начнут наводнять окрестные улицы. И вот тогда началась реализация обширной программы, субсидируемой федеральным правительством. Под руинами ВТЦ и вокруг них установили десятки тысяч ловушек, рассыпали тонны яда, и, благодаря эффективной работе Василия и таких же, как он, вторжения крыс не случилось.

Василий Фет по-прежнему работал по контракту с государством. Его команда следила за популяцией крыс внутри и вокруг парка Бэттери. Поэтому он прекрасно знал, как обстоит дело с крысами в здешних краях. И до этого дня ничего необычного не замечалось.

Он смотрел на бетономешалки, из которых выливался цемент, на краны, перемещающие строительные конструкции. Подождал три минуты, пока молодой человек освободит подзорную трубу, точно такую же, какие стояли на Эмпайр Стейт Билдинг, бросил в нее два четвертака и оглядел строительную площадку.

И тут же увидел их, маленькие серые точки, вылезающие из всех углов, обегающие груды строительного мусора, поднимающиеся по подъездной дороге к улице Свободы. Они огибали стальные сваи, вбитые в основание Башни Свободы, словно гребаные слаломисты. Фет посмотрел на разрыв в стене: там вскрыли тоннель подземки. По окончании строительства тоннель собирались восстановить. Василий поднял подзорную трубу чуть выше. Крысы бежали и по рельсам, и по технологической бетонной дорожке, что тянулась вдоль них. Они в панике покидали котлован, используя все доступные им пути.

Инфекционное отделение Медицинского центра Джамейки

Уже в изоляторе Эф натянул на руки латексные перчатки. Он настоял бы на том, чтобы и Сетракян сделал то же самое, но, еще раз взглянув на искалеченные руки старика, пришел к выводу, что это едва ли получится.

Они вошли в палату Джима Кента, единственную занятую во всем изоляторе. Джим спал, по-прежнему в городской одежде, проводки от груди и руки вели к приборам. Дежурная медсестра пояснила: показания (частота сердцебиений, кровяное давление, частота дыхания, уровень кислорода) стали такими низкими, что тревожную сигнализацию пришлось отключить, — звонки не умолкали.

Эф откинул полог из прозрачного пластика, почувствовал, как за его спиной напрягся Сетракян. По мере того как они приближались к кровати, показания параметров жизнедеятельности на мониторах начали нарастать, что не могло не удивить Эфа.

— Как червь в банке, — пояснил Сетракян. — Он чувствует нас. Чувствует, что кровь близка.

— Не может такого быть, — ответил Эф.

Шагнул к кровати. Все показатели и активность мозга возросли еще больше.

— Джим, — позвал Эф.

Лицо Кента во сне оставалось расслабленным. Темная кожа приобрела серый оттенок. Эф видел, как под веками быстро двигаются зрачки.

Сетракян придержал полог серебряной головой волка — ручкой своей трости.

— Не так близко, — предупредил профессор. — Он превращается в вампира. — Другую руку Сетракян сунул в карман. — Ваше зеркало. Достаньте его.

Во внутреннем кармане пиджака Эфа лежало зеркало размером восемь на десять сантиметров в серебряной рамке, одно из многих, собранных стариком в своем подземном арсенале.

— Вы видите в нем свое отражение?

Эф посмотрел в старинное зеркало.

— Конечно.

— А теперь, пожалуйста, посмотрите на меня.

Эф повернул зеркало. Поймал отражение лица старика.

— И вас вижу.

— У вампиров нет отражений, — вставила Нора.

— Не совсем так, — возразил Сетракян. — Но, пожалуйста… только осторожно, попытайтесь взглянуть на него.

Из-за малых размеров зеркала Эфу пришлось еще на шаг приблизиться к кровати. Он вытянул руку, держа зеркало над головой Джима.

Поначалу поймать отражение не получалось. А потом… отражение выглядело так, будто рука Эфа сильно тряслась. Но фон, подушка и изголовье, при этом не потерял четкости.

А вот лицо Джима превратилось в смазанное пятно. Казалось, голова вибрирует с невероятной частотой, и разглядеть черты лица было невозможно.

Эф быстро убрал руку.

— Серебряная амальгама. — Сетракян постучал пальцем по своему зеркалу. — В этом вся причина. В нынешних зеркалах напыление из хрома, вот они ничего и не показывают. Но зеркало с серебряной амальгамой всегда говорит правду.

Эф вновь посмотрелся в зеркало. Нормальное лицо. Разве что рука чуть дрожала.

Он поставил зеркало под углом, нацелил на Джима. И вновь вместо лица увидел смазанное пятно. Судя по отражению, голова продолжала вибрировать, хотя на самом деле недвижно лежала на подушке.

Эф протянул зеркало Норе, которая разделила его изумление и страх.

— Так это означает… он превращается в… в такого же, как капитан Редферн.

— При обычном заражении на трансформацию и переход к кормлению уходит день и ночь. Для полного преобразования требуются семь ночей. За это время болезнь поглощает тело и трансформирует его под собственные нужды. Для достижения полной зрелости нужны тридцать ночей.

— Полной зрелости? — переспросила Нора.

— Молитесь, что мы не видим этой стадии. — Старик указал на Джима. — Артерии на шее обеспечивают самый быстрый доступ к нашей крови. Еще один путь к ней — бедренная артерия.

Надрез на шее Джима был таким аккуратным, что стал невидимым.

— Почему кровь? — спросил Эф.

— Кислород, железо, другие питательные вещества.

— Кислород? — повторила Нора.

Сетракян кивнул.

— Вирус изменяет тело хозяина. Часть превращения — слияние сосудистой и пищеварительной систем в одну. Как у насекомых. В их крови отсутствует комбинация кислорода и железа, которая придает красный цвет человеческой крови. Их кровь — белая.

— А внутренние органы? — спросил Эф. — У Редферна они выглядели так, будто покрылись раковыми опухолями.

— Все тело захватывается и трансформируется. Вирус меняет его под себя. Они больше не дышат. Вдыхают, это остаточный рефлекс, но не получают кислорода. Легкие не используются по назначению, они съеживаются и изменяются.

— У Редферна, когда он нападал, изо рта выскакивал некий хорошо развитый орган с жалом на конце.

Сетракян кивнул с таким видом, будто согласился с тривиальным высказыванием Эфа о погоде.

— Да, он увеличивается в размерах, когда они кормятся. Их плоть становится чуть ли не алой, белки глаз, ногти. Жало, как вы его называете, это новый орган, видоизмененные глотка, трахея и легкие. Вампир может выстреливать этим органом из грудной клетки на расстояние от полутора до двух метров. Если вскрыть взрослого вампира, вы обнаружите, что он состоит из мышечной ткани и соединяется с резервуаром, в который поступает кровь. Им необходимо регулярное поступление человеческой крови. В этом смысле они похожи на диабетиков. Не знаю, врач у нас — вы.

— Я так думал раньше, — пробормотал Эф. — Теперь уверенности нет.

— Мне казалось, что вампиры пьют кровь девственниц, — подала голос Нора. — Они могут гипнотизировать… превращаются в летучих мышей…

— Их очень уж романтизировали. Правда более… как бы это сказать?

— Ужасна, — предложил Эф.

— Отвратительна, — добавила Нора.

— Нет, — качнул головой Сетракян. — Банальна. Вы почувствовали запах аммиака?

Эф кивнул.

— У них очень компактная пищеварительная система, — продолжил Сетракян. — В ней нет емкостей для хранения пищи. Непереваренная плазма и другие остатки выбрасываются, чтобы освободить место вновь поступающей пище. Зачастую выбрасываются во время кормления.

Внезапно атмосфера внутри пластикового шатра, поставленного над больничной кроватью Джима, изменилась. Голос Сетракяна упал до шепота.

— Стригой, — прошипел он. — Здесь.

Эф посмотрел на Джима. Его глаза открылись: черные зрачки, сероватые с оранжевым отливом белки, совсем как небо в сумерках. Он лежал, уставившись в потолок.

Эф почувствовал укол страха. Сетракян подобрался, готовясь нанести удар. Скрюченные пальцы руки обхватили трость чуть ниже набалдашника в форме волчьей головы. Эфа поразили глубина и сила ненависти, которую он увидел в глазах старика.

— Профессор… — прошептал Джим, с его губ сорвался стон.

Веки упали, он вновь погрузился… не в сон — в транс.

Эф повернулся к старику.

— Откуда он… знает вас?

— Он не знает, — ответил Сетракян, не расслабляясь, по-прежнему оставаясь начеку. — Он теперь — тот же трутень, часть улья. Общность из многих тел, объединенная единым разумом. — Старик посмотрел на Эфа. — Эту тварь необходимо уничтожить.

— Что? — вскинулся Эф. — Нет.

— Он более не ваш друг, — настаивал Сетракян. — Он — ваш враг.

— Даже если это и так, он мой пациент.

— Этот человек не болен. Он перешел в состояние, где болезней более нет. Через несколько часов он переменится полностью. А кроме того, это чрезвычайно опасно — держать его здесь. Как и в случае с пилотом, вы подвергаете опасности людей, которые находятся в этом здании.

— А что если… если он не получит крови?

— Без пищи он начнет пожирать себя. Не получив крови в течение сорока восьми часов, червь берется за мышцы и жировые клетки, процесс этот медленный и болезненный. И так будет продолжаться, пока не останутся только вампирские системы.

Эф продолжал качать головой.

— Мне необходимо составить программу лечения. Если болезнь вызывается вирусом, нужно начать работу по поиску лекарства.

— Лекарство есть только одно, — ответил Сетракян. — Смерть. Уничтожение тела. Милосердная смерть.

— Мы — не ветеринары, — отрезал Эф. — Мы не можем убивать людей, которые больны слишком тяжело, чтобы выжить.

— Вы убили пилота.

— Там — другое, — пробормотал Эф. — Он напал на Нору и Джима… бросился на меня.

— Ваша философия самозащиты, правильно истолкованная, полностью соответствует и сложившейся ситуации.

— Тогда это будет философией геноцида.

— А если их цель — уничтожение человечества… каков ваш ответ?

Эф не хотел общих рассуждений. Он смотрел на коллегу. Друга. Сетракян понял, что ему их не переубедить. Пока.

— Отведите меня к останкам пилота, — сказал он. — Возможно, вы измените свою позицию.

Все молчали, пока на лифте спускались в подвал. Дверь в морг была открыта. Рядом стояли полицейские и администратор больницы.

Эф направился к ним.

— И что тут?..

Он увидел, что металлическая коробка погнута, замок взломан.

Администратор не открывала дверь. Кто-то ее взломал.

Эф быстро заглянул внутрь.

Пустой стол. Останки Редферна исчезли.

Эф повернулся к администратору, но, к его изумлению, увидел, что она отошла на несколько шагов и уже что-то говорит полицейским.

Сетракян взял его за руку.

— Нам лучше уйти.

— Но я должен выяснить, где его останки.

— Их нет, — сказал Сетракян. — И нам их уже не найти. — Старик с удивительной силой потянул Эфа за собой. — Я думаю, они свое дело сделали.

— Какое дело? О чем вы?

— Главным образом, отвлекли. И эти останки такие же мертвые, как пассажиры с того самолета, чьи тела однажды лежали в моргах.

Шипсхед-Бей, Бруклин

Только-только овдовевшая Глори Мюллер искала в Интернете советы тем, чей супруг умер, не оставив завещания, когда заметила новостное сообщение об исчезновении трупов пассажиров рейса 753. Пошла по линку, прочитала заметку над названием: «Никакой ясности нет». Федеральное бюро расследований через час назначило пресс-конференцию, чтобы объявить об увеличении вознаграждения за любую информацию, связанную с исчезновением из моргов трупов пассажиров, прибывших в Америку рейсом авиакомпании «Реджис эйрлайнс». Заметка пугала. По какой-то причине Глори вспомнила прошлую ночь, когда она проснулась от кошмара и услышала шорохи на чердаке.

Из того сна, что разбудил ее, она помнила только одно: Герман, ее недавно умерший муж, вернулся к ней из мертвых. Произошла ошибка; этой странной трагедии, что произошла с пассажирами и экипажем рейса 753, в действительности не было, и Герман прибыл к двери черного хода их дома в Шипсхед-Бей с улыбкой на лице — улыбкой типа «а ты думала, что избавилась от меня?» — в ожидании ужина.

На людях Глори играла роль скромной, скорбящей вдовы и собиралась играть эту роль во время расследования и судебного разбирательства. Она никому не собиралась рассказывать, что полагает подарком судьбы трагические обстоятельства, забравшие жизнь ее мужа, с которым прожила тринадцать лет.

Тринадцать лет семейной жизни. Тринадцать лет оскорблений и побоев, в последнее время все чаще и чаще в присутствии их мальчиков, девяти и одиннадцати лет. Глори жила в постоянном страхе перед переменами настроения мужа и даже позволяла себе (только в мечтах, ни о какой реальности речь не шла) задаться вопросом, а не следует ли ей забрать мальчиков и уехать, пока он навещал умирающую мать в Гейдельберге. Но куда она могла уехать? А главное, что бы он сделал с ней и с мальчиками, когда нашел бы их? И она знала: он — найдет.

Но Бог проявил милосердие. Наконец-то ответил на молитвы. Спас ее и мальчиков. Убрал черную тень, которая столько лет накрывала их дом.

Она поднялась на второй этаж, посмотрела на крышку чердачного люка, на болтающуюся веревку, которая позволяла опустить крышку.

Еноты. Они вернулись. Герман поймал одного на чердаке. Вынес обезумевшего от страха зверька во двор и при детях устроил показательную казнь.

Но это уже в прошлом. Теперь ей бояться нечего. До прихода детей из школы оставался час, и Глори решила подняться наверх. Все равно хотела просмотреть вещи Германа. Старые вещи собирали по четвергам, почему бы не успеть к этому дню?

Ей требовалось оружие, и прежде всего в голову пришла мысль о мачете Германа. Он купил его несколько лет назад и держал в запертом сарайчике, примыкавшем к дому. Когда Глори спросила его, зачем покупать мачете, вещь, уместную в джунглях, но не в Шипсхед-Бей, Герман просто фыркнул: «Не твоего ума дело».

И так всегда. Он давно уже не считал ее за человека. Глори сняла ключ с крючка на обратной стороне двери кладовой, вышла из дома, сняла замок, открыла двери сарая. Нашла мачете, завернутый в клеенку, под старым набором для крикета, подаренным им на свадьбу (теперь она использует его на растопку). Принесла сверток на кухню, положила на стол, замялась, прежде чем развернуть.

Она всегда связывала мачете со злом. Всегда представляла себе, что мачете сыграет злую роль в судьбе их семьи. Возможно, именно этим мачете Герман ее и убьет. Тем не менее она развернула его, но очень осторожно, словно спящего маленького демона. Герман никогда не позволял ей прикасаться к принадлежащим ему вещам.

Увидела длинное, широкое, толстое лезвие. Рукоятку в коричневой коже, чуть истертой рукой прежнего владельца. Подняла, повертела, почувствовав вес этого необычного большого ножа. Увидела свое отражение в стеклянной дверце микроволновки, испугалась. Женщина, стоящая с мачете на кухне.

Она чокнулась, и только из-за него, Германа.

Глори пошла наверх с мачете в руке. Встала под крышкой люка, взялась за веревку. Потянула. Крышка пошла вниз, на скрипучих пружинах повернулась на сорок пять градусов. Шум этот мог напугать любых зверьков. Глори постояла, прислушиваясь к звукам наверху, но там стояла тишина.

Она повернула выключатель, однако свет на чердаке не зажегся. Еще две попытки ни к чему не привели. После Рождества на чердак она не поднималась, так что лампочка могла перегореть. Но мансардное окно в крыше давало достаточно света.

Глори раздвинула закрепленную на крышке люка лестницу, начала подниматься. Три ступеньки, и ее голова оказалась выше уровня пола. Отделку чердака они еще не закончили, поэтому между брусьями лежали полотна теплоизоляции из розового стекловолокна. Листы фанеры позволяли подойти к четырем квадратам, где пол уже настелили. На них и складывалось всякое старье.

На чердаке оказалось темнее, чем ожидала Глори, и она сразу поняла, почему. Два тюка с ее старой одеждой, приваленные к низкому мансардному окну, эффективно блокировали свет. Эту одежду Глори носила еще до того, как вышла замуж за Германа, и она тринадцать лет пролежала в пластиковых, застегнутых на молнию тюках. По листам фанеры Глори добралась до окна, откинула от него тюки и подумала, что хорошо бы просмотреть свою старую одежду, вспомнить себя молодой. Но потом увидела там, где заканчивалась фанерная дорожка, пустую полосу между двумя брусьями. Кто-то по какой-то причине снял лежавшую там изоляцию.

Заметила вторую пустую полосу.

Еще одну.

Замерла. Спиной что-то почувствовала. Боялась обернуться, но вспомнила про зажатый в руке мачете.

У вертикальной стены чердака, вдали от мансардного окна, кучей лежали снятые полотна изоляции. Вокруг валялись мелкие клочки стекловолокна, словно какое-то животное строило себе гнездо.

Не енот. Размером побольше. Гораздо больше.

Куча лежала неподвижно, устроенная так, чтобы кого-то спрятать. Неужели Герман что-то тут делал без ее ведома? И какой страшный секрет хранился под розовым стекловолокном?

Подняв мачете правой рукой, левой она потянула за конец полоски, вытаскивая из кучи.

Ничего ее глазам не открылось.

Она вытянула вторую полоску и тут увидела волосатую мужскую руку.

Глори узнала эту руку. Поняла, кому она принадлежит.

Она не могла поверить своим глазам.

По-прежнему с поднятым мачете Глори потащила на себя полотно изоляции.

Его рубашка. С коротким рукавом, какие ему нравились. Герман носил их даже зимой. Гордился своими мускулистыми, волосатыми руками. А вот наручные часы и обручальное кольцо исчезли.

Она не могла это осознать. Не могла с этим сжиться. Муж, от которого вроде бы избавилась. Тиран. Погромщик. Садист.

Она стояла над его спящим телом с мачете, занесенным, как дамоклов меч, и ударила бы, если б он шевельнулся.

Потом медленно опустила руку с мачете, она повисла, как плеть. И тут до Глори дошло: он — призрак, вернувшийся из мертвых, чтобы преследовать ее до самой смерти. И ей от него никогда не избавиться.

В этот самый момент Герман открыл глаза.

Веки поднялись, он смотрел прямо перед собой.

Глори замерла. Хотела убежать, хотела закричать, но не могла.

Глаза Германа начали поворачиваться, пока не остановились на ней. Все тот же злобный взгляд. Все та же ухмылка. Предвестники беды.

И тут в ее голове что-то щелкнуло.

В это же время четырехлетняя Люси Нидем стояла на подъездной дорожке одного из соседних домов и из пакета кормила крекерами куклу, которой дала имя Дорогая Крошка. Вдруг Люси перестала жевать хрустящие крекеры и прислушалась к сдавленным крикам и звукам сильных ударов — чпок! чпок! — раздававшимся… где-то неподалеку. Она посмотрела на свой дом, в одну сторону, в другую, наморщила носик. Люси стояла очень тихо, с торчащим изо рта крекером, прислушиваясь к этим странным звукам. Она уже собиралась пойти к папуле и сказать ему, и тут он сам вышел на подъездную дорожку, разговаривая по мобильнику. Но так уж случилось, что крекеры высыпались у Люси из пакета, она присела на корточки, начала их есть прямо с земли, а после того как на нее наорали, напрочь забыла и о сдавленных криках, и о всяких там чпок! чпок!

Глори стояла на чердаке тяжело дыша, держа мачете обеими руками. Герман, разрубленный на куски, лежал на липкой розовой теплоизоляции, весь чердак забрызгало что-то белое. «Белое?!» Глори трясло, к горлу подкатила тошнота. Она оглядела содеянное.

Дважды лезвие попадало в деревянный брус, и у Глори создавалось ощущение, будто Герман пытается вырвать у нее мачете. Она яростно выдергивала его из дерева и вновь принималась рубить.

Глори отступила на шаг. Она не могла поверить, что все это — ее работа.

Отрубленная голова Германа закатилась меж двух брусьев и лежала лицом вниз. Кусочек розовой теплоизоляции прилип к щеке, как сахарная вата. Несколько ударов пришлись в ребра, она отрубила ему одну ногу, промежность сочилась белым.

Белым…

Глори почувствовала, как что-то капает ей на шлепанец. Увидела кровь, красную кровь, поняла, что зацепила мачете и себя, левую руку, хотя и не чувствовала боли. Она подняла руку к лицу, чтобы осмотреть рану, разбрасывая красные капли по фанере.

И здесь белое?

Нет, она увидела что-то темное, маленькое, извивающееся. Глаза у нее слезились, она моргала, ее все еще не отпускала ярость. Она не могла доверять своим глазам.

Глори почувствовала, как зачесалась лодыжка над окровавленным шлепанцем. Потом зачесалось выше, выше, она потерла по бедру тупой стороной мачете, покрытого белой липкой жидкостью.

Зачесалась другая нога. И… тут же… где-то на талии. Она поняла, что у нее истерическая реакция, ей кажется, будто по телу ползают насекомые. Она отступила еще на шаг, едва не свалилась с дорожки, выложенной листами фанеры.

Более всего нервировали неприятные ощущения в промежности, потом они сместились к анусу. Инстинктивно Глори сжала ягодицы, словно боясь, что обделается. Сфинктер сузился, и она надолго застыла в таком положении, как парализованная, пока неприятные ощущения не начали уходить. Она разжала ягодицы, расслабилась. Поняла, что ей необходимо спуститься в ванную, принять душ. Но тут же ей показалось, будто что-то ползает под блузкой. И царапину на левой руке вдруг стало жечь, как огнем.

Боль, пронзившая кишки, заставила согнуться вдвое. Пальцы разжались, мачете упал на фанеру, крик душевной боли сорвался с губ Глори. Она чувствовала, как что-то ползет у нее под кожей, и, пока рот оставался открытым, еще один капиллярный червь переместился с шеи на челюсть и, миновав губу, нырнул в рот, чтобы пробраться в горло.

Фрибург, Нью-Йорк

Ночь быстро приближалась. Эф мчал на восток по автостраде Кросс-айленд в округ Нассау.

— Так вы говорите, что пассажиры из городских моргов, те, которых ищет весь город… просто разошлись по домам?

Старый профессор сидел на заднем сиденье, шляпа лежала на коленях.

— Кровь хочет крови, — ответил он. — Обращенные, эти выходцы с того света, прежде всего отыскивают родственников и друзей, которые еще не инфицированы. Они возвращаются ночью к тем, с кем связаны эмоционально. К своим близким. Полагаю, это домашний инстинкт. Тот самый, что направляет собак, которые пробегают сотни километров, чтобы вернуться к хозяевам. Когда разум отказывает, животные инстинкты выходят на первый план. Этими существами движут самые примитивные желания. Есть. Прятаться. Гнездиться.

— Возвращаться к людям, которые скорбят о них. — Нора, сидевшая на переднем сиденье рядом с Эфом, покачала головой. — Чтобы напасть и заразить?

Эф в молчании свернул с автострады. Эта история с вампирами была для него все равно что несъедобная еда: разум отказывался ее принимать. Он жевал и жевал, но никак не мог проглотить.

Когда Сетракян попросил его взять список пассажиров рейса 753, Эф сразу подумал о девочке, Эмме Гилбартон. Он видел ее еще в самолете. Она сидела рядом с матерью, держа ее за руку. Лучшей возможности проверить версию Сетракяна быть не могло. Уж если двенадцатилетняя девочка смогла дойти из морга в Куинсе до своего дома во Фрибурге…

Но теперь, остановившись у нужного ему дома, красивого особняка на широкой улице (и дома стояли на достаточно большом расстоянии друг от друга), Эф осознал, что они поступают неправильно, что через несколько минут разбудят мужчину, который внезапно остался без семьи, потеряв жену и единственного ребенка.

И Эф по себе знал, каково это.

Сетракян вышел из «Эксплорера», надел шляпу. В руке он нес длинную трость, на которую никогда не опирался при ходьбе. В этот вечерний час улица затихла. В некоторых домах светились окна, но люди не прогуливались по тротуарам, мимо не проезжали автомобили. Дом Гилбартонов смотрел на них темными окнами. Сетракян вручил Эфу и Норе фонари с синими лампочками — похожие на лампы черного света, которыми они пользовались, но более тяжелые.

Они подошли к двери, и Сетракян нажал на кнопку звонка набалдашником своей трости. Когда никто не ответил, попытался повернуть ручку двери частью кисти, упрятанной в перчатку, не прикасаясь к ручке голыми пальцами. Не оставляя отпечатков.

Эф понял, что для старика такое не впервые.

Парадную дверь, похоже, заперли на все замки.

— Пойдемте. — Сетракян первым спустился с крыльца и двинулся вокруг дома. Они попали на просторный двор, за которым начинался лес. В свете поднявшейся молодой луны их тени скользили по подстриженной траве.

Сетракян остановился, указал на навес, под которым они увидели широко раскрытую дверь в подвал.

Старик повернул к навесу. Эф и Нора последовали за ним. Каменные ступени уходили в темноту. Сетракян оглядел высокие деревья, окружавшие двор.

— Мы не можем просто взять и войти в чужой дом, — попытался остановить его Эф.

— После заката солнца это крайне неосторожно, — согласился с ним Сетракян, — но ждать нет никакой возможности.

— Нет, я про нарушение права собственности, — гнул свое Эф. — Сначала мы должны позвонить в полицию.

Сетракян взял у Эфа фонарь, сурово посмотрел на него.

— То, что мы должны здесь сделать… они не поймут.

Он включил фонарь, зажглись две синие лампы. Черный свет мало чем отличался от того, что излучали «волшебные палочки», которыми пользовались Эф и Нора, разве только был ярче и выделялось больше тепла: в фонарях Сетракяна стояли более мощные батарейки.

— Черный свет? — уточнил Эф.

— Черный свет — всего лишь длинноволновое ультрафиолетовое излучение, или ДУИ. Он совершенно безвреден. Ультрафиолет среднего диапазона вызывает ожог кожи и может привести к раку. Вот это, — он направлял фонарь в сторону от них, — коротковолновый ультрафиолет. Убивает микроорганизмы, используется для стерилизации. Разрушает связи ДНК. Прямые лучи очень вредны для человеческой кожи. Но против вампиров — это смертоносное оружие.

Старик зашагал по ступеням с фонарем в одной руке и тростью — в другой. Освещенности ультрафиолетовый диапазон практически не прибавляет, так что свет фонаря только нагонял мрака. На каменных стенах, меж которых они спускались, белым светился мох.

В подвале Эф разглядел лестницу, которая вела на первый этаж. Рядом стояли стиральная машина и автомат для игры в пинбол.

На бетонном полу лежало тело.

Мужчина в пижаме. Эф рванулся к нему, как требовал врачебный долг, но остановился. Нора щелкнула выключателем на стене. Свет не зажегся.

Сетракян наклонился над мужчиной, направил фонарь на его шею. В синем свете высветился короткий прямой синий шрам, слева от горла.

— Он обращен, — констатировал Сетракян.

Старик отдал фонарь Эфу. Нора включила свой и осветила лицо мужчины: ее глазам открылась подкожная маска. И вновь, как они уже видели у Редферна, пятна, формирующие внутреннее лицо, начали менять форму, складываясь в гримасу, пытаясь ускользнуть от света.

Сетракян отправился на поиски и быстро нашел нужную ему вещь: новенький топор с деревянной ручкой и сверкающим стальным лезвием, который был прислонен к угловому верстаку. Профессор вернулся, держа его обеими руками.

— Подождите, — попытался остановить его Эф.

— Пожалуйста, отойдите, доктор, — ровным голосом обратился к нему старик.

— Он же просто лежит.

— Он скоро встанет. — Сетракян указал на лестницу, которая вела во двор, но взор его не покидал лежавшего на полу мужчину. — Девочка уже вышла на охоту. Кормится. — Сетракян поднял топор. — Я не прошу вас оправдывать мои действия, доктор. Пожалуйста, отойдите.

По решимости, написанной на лице старика, Эф понял, что топор опустится, будет он стоять на пути или нет. Эф отступил на несколько шагов. Топор выглядел тяжеловатым, с учетом габаритов и возраста Сетракяна, но, зажатый в обеих руках, легко взлетел над его головой.

А потом руки расслабились. Локти опустились.

Голова повернулась к лестнице во двор. Старик прислушался.

Эф тоже это услышал. Хруст сухих листьев.

Поначалу он предположил, что это какое-то животное. Но быстро понял, что идет двуногое существо.

Шаги. Человека. Или… «когда-то-человека». Шаги приближались.

Сетракян опустил топор.

— Встаньте у двери. Молчите. Закройте за ней дверь. — Он взял у Эфа фонарь, отдал топор. — Она не должна уйти.

Сам отошел к тому месту, где прислонил к стене трость.

Эф встал позади открытой двери в подвал, прижался спиной к стене. Нора — рядом с ним. Обоих трясло от пребывания в чужом доме. Шаги все приближались, легкие и тихие.

Остановились на верхней ступени. Едва заметная тень, отбрасываемая лунным светом, легла на пол: голова и плечи.

Шаги начали спускаться.

Вновь остановились, на этот раз у самой двери. Эф стоял совсем рядом, прижимая топор к груди. В щель между дверью и косяком он видел девочку: маленькую, со светлыми волосами, падающими на плечи, в пижаме. Босоногая, она застыла с висящими, как плети, руками. Грудь поднималась и опускалась, но следов дыхания, срывающегося с губ, Эф в лунном свете не увидел.

Позже он узнал о вампирах гораздо больше. А в тот момент Эф не представлял себе, что у девочки значительно обострились слух и обоняние. Она могла слышать кровь, пульсирующую в его теле, в телах Норы и старого профессора, ощущать углекислый газ, который они выдыхали. Она уже плохо различала цвета, а вот термовидение, способность определять живых существ по тепловой ауре, у нее еще не развилось.

Она сделала еще несколько шагов вперед, из прямоугольника лунного света в полную темноту подвала. В дом вошел призрак. Эфу следовало захлопнуть дверь, но само присутствие девочки парализовало его.

Она повернулась в ту сторону, где стоял Сетракян, определяя его местоположение. Старик включил фонарь. Девочка с застывшим лицом тупо смотрела на него. Потом Сетракян двинулся к ней. Она почувствовала его тепло и повернулась к дверному проему, чтобы убежать.

Эф толкнул тяжелую, обшитую металлом дверь. Она с грохотом захлопнулась. Фундамент завибрировал. Эф даже испугался, что сейчас рухнет весь дом.

Девочка, Эмма Гилбартон, теперь видела их всех. В черном свете, который падал на девочку, Эф разглядел синие следы на ее губах и маленьком подбородке, — словно бы она испачкалась во флуоресцентной краске.

Потом вспомнил: в ультрафиолетовом свете кровь светится синим.

Сетракян держал фонарь в вытянутой руке, чтобы не подпустить девочку к себе. Она реагировала, как животное, которое отступает от горящего факела. Сетракян подошел ближе, и девочка прижалась спиной к стене. Из ее горла вырвался низкий стон отчаяния.

— Доктор, — позвал Сетракян Эфа. — Доктор, подойдите. Быстро!

Эф подошел, взял фонарь у старика, отдал ему топор, и все это время девочку заливал черный свет.

Сетракян отступил на шаг. Отбросил топор, который загремел по бетонному полу, одной рукой ухватил трость под серебряной рукоятью и резким движением другой — отсоединил рукоять.

Из деревянных ножен Сетракян вытащил серебряный меч.

— Поторопитесь, — выдохнул Эф, наблюдая, как девочка корчится у стены в смертоносных лучах фонаря.

Девочка увидела белое лезвие, и на ее лице отразилось нечто вроде страха. Но тут же страх сменился яростью.

— Поторопитесь! — повторил Эф, он хотел, чтобы все побыстрее закончилось.

Девочка зашипела, и в ней, под кожей, Эф увидел темную тень: демон рвался наружу.

Нора наблюдала за мужчиной, лежавшим на полу. Его тело шевельнулось, глаза открылись.

— Профессор! — позвала Нора.

Но старик не отрывал глаз от девочки.

Тем временем Гари Гилбартон сел, потом поднялся. В пижаме, босой, с открытыми глазами.

— Профессор! — Нора включила свой фонарь.

В нем что-то треснуло. Она потрясла фонарь, ударила по дну, где находились батарейки. Черный свет замигал, погас, вновь зажегся.

— Профессор! — крикнула Нора.

Мигающий свет привлек внимание Сетракяна. Он повернулся к мертвецу, еще нетвердо держащемуся на ногах. Полагаясь скорее на мастерство, чем на силу, двумя ударами меча в живот и грудь старик заставил Гилбартона согнуться пополам. Из ран потекла белая жидкость.

Эф, оставленный один на один с девочкой, с ужасом смотрел, как находящейся в ней демон готовится к прыжку. Не зная, что происходит у него за спиной, он крикнул:

— Профессор Сетракян!

Сетракян нанес два удара по плечам Гилбартона — руки мертвеца повисли, — потом перерезал подколенные сухожилия. Мертвец теперь стоял на руках и коленях, подняв голову и вытянув шею. Сетракян вскинул меч и произнес несколько слов на иностранном языке, произнес торжественно, после чего меч опустился, рассек шею и отделил голову от туловища, которое повалилось на бетонный пол.

— Профессор! — вновь крикнул Эф. Он направил свет на девочку, терзая ее этим светом… девочку примерно того же возраста, что и Зак… ее широко распахнутые глаза налились синим цветом… то были кровавые слезы!.. а тварь, сидевшая внутри нее, исходила яростью.

Рот девочки открылся, словно она хотела что-то сказать. Словно собралась петь. Рот раскрывался все шире, и из него показалось то самое щупальце с жалом на конце. Щупальце раздувалось, голодные глаза девочки засверкали, словно предчувствуя поживу.

Старик уже встал рядом с Эфом, выставив перед собой меч.

— Назад, стригой! — крикнул он.

Девочка повернулась к нему, ее глаза по-прежнему сверкали. Серебряное лезвие меча было липким от белой жидкости. Сетракян произнес те же слова и занес меч, держа его обеими руками. Эф подался назад, чтобы не оказаться на пути лезвия.

В последний момент девочка подняла руку, и меч отсек кисть, прежде чем отделить голову от шеи. Одного удара вполне хватило. Белая жидкость выплеснулась на стену — не как из артерии, скорее, как из ведра. Тело, кисть, голова упали на пол, голова чуть откатилась.

Сетракян опустил меч, взял у Эфа фонарь и торжествующе направил свет на шею девочки. Но, как сразу понял Эф, не для того, чтобы отметить победу: в луже густой белой крови копошились твари.

Черви-паразиты. Они сворачивались клубком и застывали, когда на них падал ультрафиолетовый свет. Старик обеззараживал место казни.

Эф услышал шум шагов на каменных ступенях. Нора поднималась по лестнице. Он побежал следом, чуть не споткнувшись об обезглавленное тело Гилбартона. Выскочил на траву, в ночной воздух.

Нора бежала к темным деревьям. Он успел догнать ее, прежде чем она добралась до них, остановил, обнял, крепко прижал к себе. Она рыдала, уткнувшись ему в грудь, и он не отпускал ее, пока Сетракян не вышел во двор.

Дыхание старика паром вырывалось в холодный воздух, грудь высоко поднималась. Он прижимал руку к сердцу. Спутанные седые волосы сверкали под лунным светом, отчего Сетракян мог показаться безумцем (впрочем, в тот момент для Эфа безумием было все, что происходило вокруг).

Он вытер лезвие о траву, прежде чем сунуть в деревянные ножны и, повернув, превратить в обычную с виду трость.

— Она освобождена, — сказал Сетракян. — Дочь и отец могут теперь упокоиться.

При свете луны он проверил туфли и манжеты брюк — нет ли где пятен вампирской крови. Нора не отрывала от него глаз.

— Кто вы? — спросила она.

— Просто пилигрим, — ответил старик. — Такой же, как и вы.

Они направились к «Эксплореру». Эфа трясло, когда они пересекали лужайку перед домом, он оглядывался, в любой момент ожидая нападения вампиров. Сетракян открыл заднюю дверцу, взял с сиденья запасные батареи, установил их в один из фонарей, убедился, что тот светит.

— Подождите здесь, пожалуйста, — попросил он.

— Подождать — чего? — спросил Эф.

— Вы видели кровь на ее губах, на подбородке. Она напилась крови. Работа не закончена.

Старик повернулся, чтобы направиться к соседнему дому. Эф уставился на него. Нора привалилась к борту внедорожника и шумно глотала слюну.

— Вы только что убили двух человек в подвале их собственного дома.

— Эта зараза распространяется людьми. Точнее, нелюдями.

И старик ушел.

— Вампиры, господи… — минуту спустя выдохнула Нора.

— Правило номер один, — сказал Эф. — Борись с болезнью — не с жертвами.

— Нельзя демонизировать больных, — кивнула Нора.

— Но теперь… теперь больные и есть демоны. — Эф понимал, что противоречит сам себе. — Зараженные — активные распространители болезни, и их надо остановить. Убить. Уничтожить.

— А что скажет об этом директор Барнс?

— Мы не можем ждать, пока он что-то скажет, — сказал Эф. — Похоже, мы и так ждали слишком долго.

Они замолчали. Вскоре вернулся Сетракян с тростью-мечом и еще теплым фонарем.

— Дело сделано.

— Сделано? — Нора все еще пребывала в ужасе от увиденного. — И что теперь? Вы понимаете, что на борту находилось больше двухсот человек?

— Все гораздо хуже, — ответил ей Сетракян. — На нас надвигается вторая ночь. Вторая волна распространения заразы.